У любого фильма есть скрытая точка, как в любом настоящем произведении искусства - очень хрупкая, чудесная - точка волшебства, ударь которой и кажется все кино рассыпется в пыль, разобьется на осколки. Точка волшебства "Выкорми ворона" - танец детей под песенку "Por qué te vas".
Конкретно меня всегда парализует кино, где сделана попытка нарисовать карандашиками маленький мир маленького ребенка. Препарировать такой фильм - кощунство. Пытаться рассказать о нем - дешево. Даже смотришь его затаив дыхание, боясь, что твой грязный взрослый равнодушный взгляд покорежит эту сладко-бумажную оригами. Разумеется, сыграть на священных почти для любого человека мотивах - воспоминаниях, детстве, невинности - мечтает любой автор. Любой сколько-нибудь настоящий образ превращается моментально в абсолютную платоновскую идею, в какую-то потустороннюю чистоту, в истинное благо, которое ты, зритель, почему-либо допущен лицезреть. Именно поэтому я всегда боялся смотреть фильмы Сауры, снятые им до "Кармен". Мне казалась слишком чудовищной попытка рассказать о проблемах общества - в детской цветовой гамме, в тональности до мажор девочки, в который всегда минором или даже атональным аккордом врывается ядовитый взрослый политический мир. "Кузена Анхелика" стала пробным камнем на пути преодоления сопротивления, но как раз там политические мотивы были очень сильны. Они старательно, по велению режиссера, закрашивали детские рисунки, превращая фильм в манифест, в документ эпохи. Даже не зная о ставшей притчей во языцах вынужденности Сауры изобретать язык метафор, работать на грани при диктаторском режиме, отрешиться совсем от "невидимой политической угрозы" не получается. Впрочем, и в "Кузине" есть та точка, которую политическими молоточками, как на мой взгляд, разбить не удалось - это сцена на чердаки и на крыше.
"Выкорми ворона" же - почти свободен от контекста эпохи, фильм уникален тем, что рыбкой лавирует между проставленными самим автором бетонными заграждениями (возможно намеренно). Он ускользает от авторского "я". Фильм рассказывает историю девочки, чье детство было не совсем может правильным, не очень "детским", не-правильно-невинным, вплетая в новеллу какие-то метафоры, которые к счастью если и работают, выстреливая, то уже не в политическом смысле. Универсальное кино. Оно вырывается из 70-х, сохраняя жару, духоту того испанского времени, и дышит свежим воздухом естественного настоящего. То есть, я хочу сказать, "Выкорми ворона" - воздушный шарик, надутый в 1976 году, оторванный от земли, прилетевший на мой экран, сохранивший запахи, цвета, настроения, разочарования не столько эпохи, сколько придуманной Саурой девочки. Я могу сам сказать, какой это шарик. Какого он цвета, в чем его смысл, какой он на вес - и уже не важно, какой воздух вдохнул в него сам Саура. Это потрясающе. Нет, можно, конечно, смотреть фильм киноведческими глазами, периферийным зрением отмечая ту или иную адекватную времени политическую метафору, но все это, так или иначе, растворяется в детском времени, которое имеет свои скорости и собственную плотность. И правила игры. Детский мир у Сауры можно вдохнуть в себя и закинув глаза лежать так кокаинового наркомана. Он искрится, он настоящий, живой.
Не совру, если скажу, что во многом благодаря Ане Торрент. Боже, какое очарование божества в этом лице! Оно удивительно чистое и... пустое. В том смысле, что значит все на свете и ничего совершенно. Это лицо не наблюдаемого, это лицо наблюдательницы. Не ты смотришь на него, а оно - в тебя. Грусть, печаль, ненависть, задумчивость, радость, счастье - все можно считать с лица героини, готовой убить ради мамы отца или тетю при помощи яда. Страшно представить, во что превратилась бы история, попади она в руки современных киногениев. Саура же создает страшный пугающий парадокс, который еще сильнее работает на контрасте с [не]придуманной людьми детской невинностью: девочка убивает, но не становится убийцей. Я не смог избавиться от впечатления, что смотрел своеобразную вторую серию "Духа улья", настолько у маленькой Торрент было магическое лицо, оно перетягивало на себя весь фильм. Оно, а не сауровское мастерство, казалось, деформирует реальность кинопространства, превращая фильм-размышление, притчу об Испании Франко в акварельный детский рисунок. В рисунок, который мозолистые вонючие руки тех, кто взрослый и большой, все время киноленты хотят смять в кулаке, разорвать вклочья и смыть в канализацию.
Это, конечно, очень разные фильмы при всем их сходстве. И все равно, кажется, героиня "Духа улья", мало разговорчивая тогда, просто выросла и страшно, непоправимо повзрослела - умерли папа и мама, пришла вроде бы хорошая тетя, но которая совсем не мама, дети остались одни - как здесь не позврослеешь? Можно сказать, героиня Аны и не взрослеет. Она живет в сильном магнетическом, искривленном горем, мире маленькой девочки, гравитационная постоянная которого настолько сильна, что "ничто не вырвется отсюда живым". Запретные игры, детское ощущение свободы и вседозволенности в лице Аны Торрент в еще большей степени лишины преступной подкладки. Это какая-то совершенно священная месть, право на нее. Попытка свернуть шею миру, который по мысли героини работает против нее, против ее брата и сестра, против ее счастья. И месть эта лишена демонических мотивов. И, в руках Сауры, превращается в детскую игру. Ана Торрент у Сауры уже не просто смотрит в пугающий мир, непонятный, волшебный, но такой почему-то печальный, как смотрела в "Духе улья", думая подружиться с Франкештейном. Теперь она пытается влиять на него так, как может - ядом ли, молчаливым колючим взглядом, отказом коммутировать с теми, кто много страше ее. И еще, героиня Торрент совсем не похожа на, скажем, девочку из, на мой взгляд, совсем непридуманного инферно "Трех историй" Киры Муратовой. Ана всего лишь маленький человечек, вброшенный в определенную эпоху, в жизнь, в правилах игры которой прописан код гибели родителей. Нет смерти для нее. И нет настоящей мести. Для нее мир сужается до размеров многокомнатного дома с пластинкой "Por qué te vas", братом, сестрой и призраком мамы, приходящей по ночам. Это ведь действительно всего лишь (всего лишь, да...) мир девочки, у которой умерла мама. В таком мире экзистенциально дозволено вообще все, как мне кажется. Убийство, самоубийство, злоба на привходящих в прежний "мир мамы" других взрослых - вообще все. У любимой куклы оторвали голову, и в ее поисках кое-кто имеет полное право перевернуть всю комнату, разбить окна и зеркала, закричать на весь дом, что что-то не так или замолчать навсегда, погрузившись в созцерание прошлого, его призраков, приходящих точно вовремя, если правильно позвать их, если правильно назвать по именам. Если сказать "мама" глубоко за полночь - мама точно придет. И поэтому нет никакой разницы между настоящим и мнимым убийством точно также, как нет разницы, кто придет поправлять одеяло и рассказывать сказку на ночь - настоящая мама или привидение. Потому что нет все еще смерти для нее.