Lizard On Branch : другие произведения.

Volta *

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    А вот то, что получилось из миниатюры. До глубины души признательна Бояндину Константину http://zhurnal.lib.ru/b/bojandin_k_j/, который был так любезен провести глобальную редакторскую работу в отношении данного варианта, а также за его поддержку. Большое и сердечное. А ещё огромное спасибо Савицкой Наталье за чудесную иллюстрацию к рассказу. :)
  
  
  * (Вольта - знак в нотном письме, отмечающий различные окончания повторяющегося раздела произведения. Прим. авт.)
  
  
  Забыть подчас сложнее, нежели извлечь из дебрей памяти давно отложенные воспоминания. Но мне больше не нужно забывать. Я, напротив, предпочёл бы пережить так же остро всё, что недавно пытался спрятать и обратить в пепел.
  Что же на самом деле привело меня к определённому финалу? Разве смогу я теперь ответить на этот вопрос? Вариация полностью заменила тему, но не убила её, а лишь выстроилась параллельно, в самостоятельное произведение. Или это - всего лишь часть, завершающая пьесу, неожиданная и непредсказуемая, но не нарушающая логики основной темы. Где начиналось это разветвление?
  Ответ передо мной, не надо даже напрягать память. Достаточно лишь открыть первую страницу. Но я, всё же, воскрешу утраченное и забегу далеко вперёд, чтобы, наконец-то, увидеть всю картину и вынести собственный вердикт.
  Где она, та путеводная звезда, которая задаёт траекторию жизни?
  У моей звезды было имя. Хильда.
  
  * * *
  
  Я впервые увидел Хильду в студенческой постановке какого-то авангардного спектакля, осуществлённого таким же студиозусом, как и все мы. Естественно, с претензией на гениальность и бунтом против всего сложившегося и устоявшегося.
  Вначале предо мною предстали лишь её руки. Этот этюд был частью безумного замысла: сцена оформленная как "черный кабинет", где потолок, стены и ширма - всё, одним словом - было чёрного цвета. И посреди этого парили две самых удивительных руки на свете.
  Они колдовали, творили атмосферу в зале: студенческая аудитория, обычно нетерпимая и дерзкая, завороженно скрестила, соединив с пучком света театрального софита свои жадные взгляды на ярком пятне. А в нём - руки-оборотни, лисы-обманщицы - превращались то в надломленные стебли роз, то во встревоженных чаек, то в сплетённые тела. []
  Я боялся освободиться из плена этих сладостных оков, вспугнуть наваждение случайным движением век или даже вздохом. И лишь когда не стало сил задерживать дыхание, насыщенное до предела углекислотой, я судорожно втянул воздух, огнём ожёгший пересохшее горло и ранивший лёгкие.
  Она сама могла быть любой, это уже не имело никакого значения: я влюбился в эти руки безоглядно и безнадёжно. Но когда увидел её, то понял, что руки те могут принадлежать только ей и только ей.
  
  * * *
  
  Мне не составило ни малейшего труда выяснить, кто она, как её имя и место учёбы. Звали её Хильда, училась она на филологическом факультете моего университета. Я припомнил общих знакомых, могущих представить нас, и стал ждать подходящего случая.
  Ангел, заступивший на дежурство в тот день, честно заработал свою медаль, или чем там поощряют на небесах: она шла по длинному коридору в сопровождении моего однокурсника, подающего большие надежды физика.
  Я стоял и любовался тем, как чётко выделяется абрис её стройного, по-кошачьи гибкого силуэта на фоне далёкого дверного проёма. Вблизи же рассмотрел строгий овал лица и высокие скулы в обрамлении прямых тёмных волос.
  - Знакомься, это - Хильда. Помнишь, тогда на спектакле? Ты ещё пихнул меня ботинком, когда она... Эй, ты чего?
  Она смотрела вниз, на поединок наших ног, и улыбалась.
  Он представлял нас, а я едва дождался того момента, когда смогу дотронуться до её божественной, отмеченной небесами длани.
  Вот Хильда подняла серые, ясные глаза, и её тонкие, фарфоровые пальцы, исполнив безупречное легато, легли в мою, внезапно ставшую влажной ладонь. И в тот же миг нам обоим стало предельно ясно, чем закончится сегодняшний вечер.
  
  * * *
  
  Нас "замкнуло" внезапно и разом, не оставив ни места, ни времени для раздумий. Мы ускользали из-под любопытных взглядов, пока не исчезли для них совсем.
  Что было потом? Утренние тени, плывущие вдоль её разметавшихся по подушке волос и тонких изгибов кошачьего тела. Всё остальное слишком похоже на боль, чтобы вызывать это из подвалов памяти.
  - Теперь мне не жаль расставаться со снами, ведь я встречусь с тобой, - говорю куда-то в подушку.
  Смех. Я был бы счастлив умереть от восторга, вызываемого её смехом. Ах, как она смеялась! Запрокидывая голову и расплёскивая звонкие смешинки по сторонам. В этот момент хотелось одного: обнять её, не выпускать.
  - Ничего, как-нибудь я устрою тебе прогулку по моим снам. Посмотрим, как ты тогда поведёшь себя утром!
  Сны Хильды. Неоднократно просыпалась она посреди ночи с криком, выскакивая из "комнаты страха" своих видений, цепляясь за спасительный свет ночника, за мои руки.
  - Я столько раз умирала во сне, что испытала все виды смерти: срывалась со скалы, тонула в зыбучем песке, подставляла рёбра под нож убийцы. Всё бы отдала, только бы не возвращаться в сновидения, вообще никогда не спать! Я так люблю день потому, что боюсь ночи.
  - Почему ты кричала сегодня?
  - Я попала в полуразрушенный дом: с потолка свисали проржавевшие балки, а пол скрипел и прогибался под ногами. Я знала, что мне надо поскорее уносить ноги, но продолжала бродить по бесконечным комнатам, обдирая ленты обоев. Вдруг дом начал заваливаться, складываться внутрь, как карточная башня. Звук был ужасным! Стены рухнули на меня, я оказалась погребённой под обломками. И тут до моего сознания дошла самая страшная мысль: никто не придёт на помощь, ведь этого дома для других не существует...
  
  * * *
  
  Она обращалась с жизнью как с диковинной игрушкой, никогда не надоедающей и таящей множество сюрпризов. Удивительно, но жизнь отвечала полной взаимностью, охотно делясь крошечными чудесами.
  Стоило Хильде протянуть ладонь, как на неё садились синицы, даже если птичек не ждало угощение.
  Бармен французского кафе всякий раз добавлял к её десерту лишний шарик мороженого.
  - Мадемуазель, Вы прекрасны.
  - О. Мерси!
  - Мадемуазель, Вы такая худенькая, Вы должны поправляться!
  - Он опять подсовывает тебе еду!
  - Ты ревнуешь, мой бедный Вертер?
  - Бешено! Не ешь это мороженое! А в мой кофе он, наверняка, подсыпал яд.
  - Это - всего лишь сахар, глупыш.
  Уличный фотограф предлагал бесплатно сделать снимок.
  - Ваша фотография послужит лучшей рекламой! Позволите повесить её на мой щит?
  - Я его самого прибью на этот щит, - тихо шиплю.
  - Извините, он сегодня весь день такой. Я зайду завтра.
  - Ага. Придёшь к нему в больничку.
  - Ах ты, ревнивец!
  Ей достаточно было протянуть руку к клеверу, и тот оказывался четырёхлистным. Всё для неё.
  - Если бы марсиане существовали, они бы прилетели на Землю исключительно за тобой!
  - Бедняжкам бы очень не поздоровилось, наткнись те на тебя. Они бы вернулись в тарелку со скрученными в рог антеннами.
  - Ещё не хватало марсиан: с меня достаточно бармена, который пялился на тебя всё время, пока мы пили кофе и этого фотографа.
  - О, конечно, мне их тоже вполне достаточно!
  
  * * *
  
  В её квартире вечно витал дух лёгкого беспорядка. Ненавязчивого, не того, который называют "бардаком", а пара-тройка вещей не на своём месте, лёгкая дымка пыли к концу недели и неизменные чашки с недопитой водой по всем углам.
  Иногда она приходила с улицы, бросала сумку в кресло и сразу же направлялась к уставшему, дребезжащему от старости фортепьяно с облупившейся чёрной краской, пожелтевшими клавишами. Поднимала крышку, и пальцы её исполняли причудливый танец, собирая в пригоршни звуки и щедро раздаривая их невольному слушателю. То есть мне.
  - Я буду твоим псом, я буду делать сальто и вилять хвостом, валяться у твоих ног, только не прекращай, прошу!
  Она, не отрываясь от клавиш, кивает и улыбается.
  
  * * *
  
  - Мои дни с тобой - это берлинская лазурь неба и церемонные поклоны ангелов при встрече; мой щенячий восторг перед открывающимися гранями неизвестного... Я говорю это тебе, спящей, потому, что сказать это, глядя в глаза, невозможно.
  Она цитировала по памяти сложнейшие высказывания и мысли гениев пера и тут же легко объясняла все хитросплетения, обнажая суть высказанной мысли, её сердце и пламя.
  А ночи... Ночи Хильды принадлежали небесам и бездне, их сладкой борьбе, предрассудкам и полнейшим их отсутствием. Казалось, уже наши соприкасающиеся мысли высекают искры, а, находясь рядом, мы наэлектризовывали атмосферу до предгрозового состояния. Достигнув высшей точки наслаждения, лежащей за пределами мира, а затем, медленно опускаясь в обыденность, я хватался за тонкую веточку её пальцев и плавно возвращался к вселенскому покою как по чудной лесенке.
  
  * * *
  
  Ум Хильды работал странно, позволяя ей делать неожиданные выводы из простых, казалось бы, посылок. Хотя бы, тот случай с её подругой. Не помню, как её звали. Пусть остаётся Подругой.
  Мы сидели на кухне Хильды. Вернее, это они сидели, а я стоял у окна, облокотившись на подоконник.
  ... Хильда протягивает Подруге чашку чая. Та берёт её и продолжает.
  - Вот, скажи, как мог бы выглядеть самый счастливый день твоей жизни?
  Хильда пожимает плечами.
  - А вот я знаю точно. Возвращаюсь домой с работы, готовлю ужин и жду, когда вернутся мои муж и сын.
  - Ты не замужем и у тебя нет детей, - возражает Хильда.
  - Не мешай, я мечтаю.
  - А-а-а-а...
  - Так вот, я готовлю, и тут звонят в дверь. Это они, пришли с мороза: щёки горят, на бровях капельки растаявшего инея!
  - Терпеть не могу зиму!
  - Не перебивай, это - моя мечта!
  - Странное представление о счастье - зимой!
  Подруга яростно продолжает рассказ, повышая голос, чтобы Хильда не смогла её перебить.
  - Я накрываю на стол, они моют руки, и садятся ужинать. Во время еды... - Подруга косится на Хильду, опасаясь, что она сейчас вставит очередную реплику, но та молчит, - ... мы болтаем, рассказываем друг другу, как прошёл день. Потом я мою посуду, а муж вытирает. Сын уходит делать уроки. Я завариваю чай, муж подаёт мне чашку и накрывает мои руки на ней своими. Он говорит, что мы вместе уже много лет, сын уже совсем взрослый, но он меня по-прежнему любит, словно в первый раз. Мы целуемся на кухне, потом уходим в свою комнату, ну и, сама понимаешь...
  - Что?
  - Ну, неужели не ясно?
  - Что ясно?
  - Мы уходим заниматься любовью.
  - А-а-а-а...
  Подруга с подозрением глядит на чашку, в которой остывает чай.
  - А утром я иду на работу. Опустошённая и счастливая.
  Она отпивает глоток из своей чашки. Хильда стряхивает столбик пепла с сигареты и перехватывает инициативу.
  - Но вот тут-то и начинается самое интересное! Твоя история распадается на две независимые. Причём, ты можешь выбрать любую из них.
  - Что ещё за истории?
  - Первая: ты счастлива до небес. Идёшь себе на работу, не замечая ничего вокруг. И тебя сбивает насмерть машиной.
  - Ничего себе!
  - Вторая альтернатива не лучше: ты спокойно добираешься до работы, целая и невредимая, однако в это время твой муж встречает женщину, из-за которой рухнет всё твоё семейное счастье. Это будет убивать тебя мучительно и долго.
  - Ну, ты придумала!
  - Так что ты выберешь? Счастливую смерть или несчастную жизнь?
  - Чёрт, вечно ты всё испортишь!
  Подруга резко ставит чашку на блюдце, расплескав половину её содержимого. Хильда невозмутимо берёт с раковины губку и вытирает пролитое.
  - Почему нельзя, чтобы всё было хорошо? - возмущается Подруга.
  - Потому, что так не бывает. Рано или поздно в дверь постучатся и потребуют заплатить по счетам. Что ты выберешь?
  - Я бы выбрала быструю смерть. По крайней мере, ушла бы в мир иной с целым сердцем.
  - Умирать зимой - пошло! Я бы выбрала жизнь с целым черепом. Кто знает, сколько впереди ещё может быть нового? Вдруг появится ещё один выбор. Или не один.
  - Это нечестно! Ты не говорила, что может быть что-то ещё!
  - Но я и не утверждала обратного. Ты сама выбираешь: продолжать грубо и некрасиво бороться или поставить жирную точку в конце изящного и красивого предложения. Лично я предпочитаю играть по своим правилам.
  - Я тоже!
  - Но я по ним ещё и играю. А ты только мечтаешь об этом.
  - Ну, знаешь ли!...
  Подруга обижается и тоже закуривает. Хильда гасит в пепельнице сигарету.
  - С этого момента не курю.
  Подруга с недоумением смотрит на свою сигарету. Хильда выпивает чашку чая и прикуривает следующую сигарету.
  Подруга, ехидно:
  - Ты же не куришь с того момента!
  Хильда, выпуская из губ струю дыма:
  - А с этого - курю.
  Вдруг Подруга подскакивает на табуретке, роняет сигарету изо рта и сжимает виски руками.
  - Какой кошмар, мы с тобой просто свиньи! Совершенно забыли о сыне!
  Хильда отрицательно мотает головой.
  - Это - твоя фантазия, ты за неё и отвечай. Мне-то какое дело? Тебя - на кладбище, отца-мужа к новой жене, а сын будет жить с мачехой.
  Подруга заливается слезами.
  - Бедный мой мальчик!
  - Выпей ещё чаю.
  Подруга наливает ещё одну чашку и успокаивается.
  А я издавал невнятные звуки, изо всех сил стараясь не расхохотаться в голос.
  
  * * *
  
  Танцевала она самозабвенно.
  Раскинув как крылья руки, запрокинув голову и закрыв глаза, кружилась на цыпочках то тонкой стрункой, то опавшим листом.
  Её вела музыка - лучший и единственный из партнёров. Ни одного неверного или лишнего движения, словно сама она являлась продолжением структуры мелодии.
  Никогда со мной или с кем-то другим.
  Всегда одна, но гармоничная и цельная, она не вызывала недоумения, даже скользя посреди медленно топчущихся на месте пар. Будто так и надо.
  Невозможно было отвести взгляд от её танца или приблизиться: непостижимая и далёкая как звезда.
  
  * * *
  
  Несчастье подкрадывается совсем близко и объявляется именно в тот момент, когда меньше всего к этому готов. Но можно ли вообще быть готовым к некоторым вещам? Врасплох ли, с подготовкой ли, но иногда это не играет роли. Это зависит от того, насколько прочен твой мир.
  Мой оказался пустышкой.
  
  * * *
  
  Дни шли, я пребывал в эйфории и не сразу заметил изменений, происходящих с Хильдой.
  Сначала были эти её внезапные головные боли, когда она утыкалась горячим лбом в моё плечо, в тщетной попытке изгнать их. Потом стало стремительно таять её и без того лёгкое тело.
  - Мадмуазель! Вы просто обязаны съесть ещё круассанов!
  - Я лопну!
  - У меня есть рулон скотча.
  - Я бы предпочла таблетку от головной боли.
  - Выпейте горячего шоколада.
  - Я больше не могу!
  - Бросайте этого студента. Он заморил Вас голодом. Выходите за меня замуж, и я сделаю из Вас пышку!
  Тихонько рычу. Она смеётся.
  - Я подумаю. - Хильда трёт переносицу. - Уже подумала. Видимо, мне суждено худеть!
  Перед тем, как выйти, гордо показываю бармену язык.
  
  * * *
  
  А однажды по возвращении домой, она долго молчала, потом развела своими волшебными руками, будто извиняясь передо мной, и сказала, запинаясь.
  - Рак. Это рак мозга, представляешь, что же делать, но ведь это ещё лишь ранняя стадия, мы же не сдадимся, правда, есть же химиотерапия, лазер какой-то, лечение всякое, правда ведь, ну почему ты молчишь, поговори со мною, пожалуйста!
  А я молчал.
  Короткое слово словно вцепилось в меня клешнями, сжав их на моём горле, отравляя кровь страхом, поднимающимся вместе с кислородом к моему сердцу. Оно же, напитавшись ядом, сошло с ума и билось в грудную клетку как приговорённый к газовой камере, без надежды выломать дверь.
  Страх расползался по моим клеткам, злокачественный и неудержимый.
  Как я мог объяснить всё это Хильде?! Она ждала поддержки, а я готов был оттолкнуть её и бежать из дома, уже пошатнувшегося и грозящего осыпаться мне на голову.
  Я уже видел ржавчину, разъедающую мозг Хильды, её разрушение, беспомощность и муку в молящем о помощи взгляде. Я видел вперёд, зная исход этой партии, я чувствовал запах разложения и смерти.
  Хильда.
  Она всё поняла в тот же момент, и её безмерного великодушия хватило, чтобы накрыть мою мелкую, трусливую душонку мягким одеялом взаимной лжи. Она сделала вид, что не нуждается во мне, а я, - что верю в это.
  Плюшевые приветы, передаваемые по телефону и через друзей, бархатные благодарности...
  И всё это - ради того, чтобы не уловить в её взгляде отражения моего ужаса перед разрушением красоты и жизни, уходящего праздника тех дней, когда незримое и неумолимое чудовище ещё не поселилось внутри её головы.
  Спасаясь от наваждения осунувшегося лица, отделённого стеклом больничного бокса, я бежал. Позорно, впопыхах собирая вещи, едва уладив в деканате вопрос о своём переводе в другой университет, и выбрав самый жалкий повод из всех, что смог придумать.
  - Прости, дорогая, надо ехать, буду звонить, конечно, писать тебе письма. Ах да, пожалуйста, держись, ты же умница. Справишься, конечно, ты это знаешь, само собой. Целую, солнышко, опаздываю на поезд, как доберусь, позвоню! Буду скучать по тебе!
  
  * * *
  
  Хильда умерла в больнице через месяц. Сгорела стремительно, как метеор, вошедший в атмосферу.
  - У молодых онкология протекает агрессивно. Если бы она была старше, протянула бы дольше - сказал мне по телефону друг. В его голосе слышался скрытый упрёк.
  - Ничего ведь нельзя было исправить.
  - Ничего... - его голос похож на эхо. И именно за это я сейчас ненавижу его больше всего. Настолько, что мне не жаль трубки, расколотой о край стола.
  
  * * *
  
  Она ушла быстро.
  Но мой страх и не подумал последовать за ней.
  Её лицо проступало как на проявляющейся фотографии, из светотеней дымчато-голубых вечеров, из лиц проходящих мимо девушек и стен квартир, в которых я жил.
  Хильда стояла и смотрела на меня - с жалостью, которой я не заслуживал. Казалось, она хотела что-то объяснить мне. Но разве мог я слушать?! Ужас делал меня глухим и слепым.
  И я кидался убегать, не зная, куда деть себя и этот стыд. Я ведь даже не приехал на её похороны, боясь увидеть обезображенное смертью тело, а лишь отделался дорогим венком из белых роз и лилий, "дорогой Хильде от скорбящего..."
  Я бежал, меняя дома и улицы, а затем города и страны. Если бы можно было, я поменял бы и планету. Страх гнал меня по свету с жестокостью демонического пса.
  
  * * *
  
  - Вот я и попал в твои сны, Хильда...
  Каждую ночь меня насильно помещали в своеобразный зрительный зал, где демонстрировали фильмы с её участием. Я видел, как она медленно и неуклонно двигалась навстречу смерти, но не мог этому помешать.
  Вот, она стоит на карнизе высотки, с тоской глядя вниз. Я кричу ей:
  - Стой! Не двигайся! Я сейчас приду! - пытаюсь подняться с кресла, но не в силах сдвинуться с места.
  А она мелкими шажками подбирается к самому краю и балансирует там, раскинув руки. Порыв ветра внезапно ударяет её в лицо, отбрасывая назад волосы, и она теряет равновесие.
  И я с рвущей сердце тоской наблюдаю, как она летит навстречу стремительно приближающемуся асфальту. Смотрю её глазами. Чувствую каждой клеточкой её тела, как свистящий воздух хлещет по коже, а затем - мощный удар, подбрасывающий тело вверх, хруст вминаемого внутрь черепа и мягкое хлюпанье разорванных органов...
  Из нашего с ней рта выплёскивается кровь и стекает тонкой тёмной ниточкой по подбородку.
  Просыпаюсь от собственного крика.
  
  * * *
  
  Потом я получил по почте рукопись. Она настигла меня, несмотря на моё непрерывное бегство.
  Прочитав имя на обёрточной бумаге бандероли, я мгновенно взмок и, одновременно, испытал пронизывающий холод. К рукописи прилагалась короткая записка:
  "Это - последний подарок. Не плачь. Хильда".
  Она угадала.
  Я плакал.
  Забившись в угол комнаты, я скулил, выдавливая сжатыми кулаками глаза, останавливая слёзы. Я задыхался и хрипел, хватая воздух, которого мне внезапно стало так мало.
  В тот миг я увидел ясно её агонию, её последнюю попытку вырвать у жизни ещё один вдох и ни малейшей надежды на выдох. Воздух хрипом выходил из её уже мёртвого рта...
  Я долго не решался открыть рукопись. Но дрожащие пальцы добрались до обложки под плотной бумагой и перевернули первую страницу.
  
  * * *
  
  "Я впервые увидел Хильду в студенческой постановке какого-то авангардного спектакля, осуществлённого таким же студиозусом, как и все мы. Естественно, с претензией на гениальность и бунтом против всего сложившегося и устоявшегося...
  ... Что было потом? Утренние тени, плывущие вдоль её разметавшихся по подушке волос и тонких изгибов кошачьего тела. Всё остальное слишком похоже на боль, чтобы вызывать это из подвалов памяти.
  ... Рак. Это рак мозга, представляешь, что же делать, но ведь это ещё лишь ранняя стадия, мы же не сдадимся, правда, есть же химиотерапия, лазер какой-то, лечение всякое, правда ведь, ну почему ты молчишь, поговори со мною, пожалуйста!...
  И я стоял, стоял перед нею, мертвея от ударившей в самый центр моего сложившегося прекрасного мира молнии, исторгнутой разрушающим созданием, поселившимся в теле, которое я жадно присвоил.
  Рак щёлкал клешнями и таращился вылупленными глазками, намекая на то, что он-то отберёт её у меня, и что я смогу с этим поделать?
  Я закричал ему: нет, не позволю, не отдам! Схватил, прижал её к себе, пытаясь спрятать, уберечь...
  Мне было страшно, безумно страшно: видеть её запавшие глаза и ввалившиеся щёки, это было жутко и больно. Но я понял, что ей было намного страшнее и больнее.
  Вскоре ей начали проводить курс химиотерапии. Она сокрушалась по поводу выпавших волос, но я убеждал её, что вырастут новые, ещё лучше. И она с радостью соглашалась верить в эту примитивную ложь.
  
  * * *
  
  Мы гуляли вокруг дома. Она была в сером пальто, кажущимся размера на три больше её, и вязаной шапочке, скрывающей поредевшую гриву. Её могло бы, наверное, унести порывом ветра, но я крепко держал. Мою маленькую...
  Ранняя весна обнажила под стаявшим снегом чёрные пролежни земли и заполнила острым, свежим запахом ранние сумерки. Мы сидели на подсохшей доске качелей. Я отталкивался носком ботинок, а она болтала ногами. Из соседнего дома доносилась музыка, звяканье тарелок на кухне, голоса и собачий лай: прозрачный воздух усиливал их звучанье, будто прикручивая до отказа ручку динамика.
  - Я не хочу умирать, - вдруг заявила Хильда.
  Мне перехватило горло от внезапно накатившей тоски. Мы оба знали, что смерть неизбежна, что от желания Хильды ничего уже не зависит.
  - Я ведь поправлюсь, правда? - Хильда цепляется за мою руку худыми пальцами, смотрит мне прямо в душу. Взгляд испуганной кошки: круглые, излучающие ужас и неотвратимость глаза.
  - Конечно, ты поправишься, маленькая, - я лгу очень убедительно, старательно выговаривая каждое слово, наполняя их вескостью.
  - Зачем ты врёшь? - злится она, отбрасывает мою ладонь и плачет, плачет, закрыв лицо руками.
  Я обнимаю её, упирающуюся, и прижимаю к себе, держу так долго-долго, пока она не слабеет, сдаваясь болезненности и обстоятельствам.
  - Но ты меня не забудешь, - почти успокоившись, буркает она.
  - Тебя невозможно забыть... - отвечаю шепотом и касаюсь губами её лба. Она смягчается.
  - Я знаю, что не забудешь. Я не дам тебе забыть. Я буду всегда за твоим плечом. Но не ангелом-хранителем, нет, я буду твоей удачей, твоими чудесами. Я оставлю тебе все свои секреты, все тайны. Поверь, там нет ничего ненужного или случайного.
  Тебе придётся полюбить этот мир как мне, каждый его миг, и тогда ты поймёшь - я тут, я рядом, я никуда не уходила. И тебе не нужно будет убегать от боли, потому, что ты научишься быть смелым и встречаться с ней. А я буду помогать. Ты только не бойся.
  Теперь была моя очередь плакать. В глубине души я выл, рвал на себе кожу, а во вне - выкатилась всего одна слеза, спустившаяся по той стороне лица, которую она не видела.
  
  * * *
  
  - Мне сегодня приснилось, что я бегу по берегу моря, утопая босыми ногами в мягком белом песке. Волны набегают в прибое, унося за собой мириады сверкающих песчинок.
  Странно то, что я не чувствовала приближающейся смерти, как обычно в моих снах. Я была абсолютно уверена, что меня не настигнет "девятый вал", не утянет в пучину, а песок не окажется зыбучим.
  Мне было легко и свободно, словно вот-вот я взлечу. И тут я разбежалась, вдохнула поглубже и... оторвалась от земли!
  Земля ушла у меня из-под ног стремительно и неожиданно, отчего гулко застучало в висках.
  Я улетала. Ещё не зная, куда, но и не страшась этого. Меня не пугала неизвестность. Я просто летела и была свободна.
  
  * * *
  
  - Я знаю, что сегодня ночью умру, - добавила она чуть погодя.
  - Хильда, ну что ты!
  - Нет, нет. Не нужно ничего говорить, - она коснулась кончиками пальцев моих губ. - Ещё только утро. У нас с тобой целый день. Не давай мне больше морфия.
  - Но...
  - Пусть будет больно. Но я не хочу впадать в дрёму. Я уйду с открытыми глазами.
  Оставалось лишь согласно кивнуть.
  Хильда пила кофе, наслаждаясь каждым глотком. Откусывала по крошечному кусочку от ломтика сыра и улыбалась.
  Я знал, что ей невыносимо больно, но не хватался за шприц.
  День утекал сквозь нас как вода, уходящая в песок.
  Сменили в плеере диск, прочитали страничку из снятой наугад с полки книги, и вот уже сумерки...
  А за ними - ночь.
  
  * * *
  
  Хильда держала меня за руку, как когда-то я цеплялся за её пальчики, у неё была хрупкая кисть, такая слабая, что мне пришлось придерживать её другой рукой.
  Она улыбнулась запекшимися губами и произнесла.
  - Умирать вовсе не так уж страшно, гораздо страшнее было бы для меня твоё бегство, ведь тогда я осталась бы совсем одна, лицом к лицу со смертью и её орудиями пыток. Но ты был рядом, делил этот страх со мной, оттягивая на себя и от моей половины, оставляя не так уж много...
  Спасибо тебе, знаешь, это, наверное, прозвучит глупо, но эти дни были самыми лучшими в моей жизни, они объединили нас крепче взаимной страсти, ведь это - любовь, лишь она способна охватить и победить боль и страх, выдержав натиск смерти...
  - Да, Хильда, ты права, - отвечал я ей, - но ты не знаешь того, что мой страх отступил только перед тобой, перед твоим мужеством улыбаться, когда для этого не было причин. Мне всё ещё бывает страшно, но лишь иногда и ненадолго, это проходит, потому, что ты ещё есть, и я люблю тебя, Хильда! Ты слышишь меня, Хильда!.."
  
  * * *
  
  Я очнулся над последней строкой рукописи и понял, что давно уже плачу: горько и безутешно, но, уже изливая тот яд, что разъедал моё измученное сердце.
  И когда я вновь увидел её, стоящую в сумерках у окна, то понял, что вижу её в последний раз. И что прощён ею, принесшей себя в жертву моей трусости, и собою, отрекшимся от неё из-за страха...
  Хильда переписала половину нашей истории, изменив финал и, заставив пережить страх как болезнь, от начала и до конца, чтобы я смог излечиться от него полностью.
  Мой аккорд, Хильда, финальный. Можно, я сыграю его?
  Рокочущий раскат грома возвестил о приближающейся первой грозе. Открываемые створки окна недовольно задребезжали, и в комнату ворвался свежий, остро пахнущий весной ветер.
  Мир за окном покачнулся, когда я набрал в лёгкие до отказа воздуха, чтобы не задохнуться, чтобы почувствовать боль.
  Я скажу, скажу... Сейчас... Потерпи, моя радость...
  - Я больше не буду убегать!
  
  CODA
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"