- Местаа! Места дали! - Чьи-то ловкие руки вынимали из пакета хлеб, луковицы с зелеными хвостами, полиэтиленовую бутылку, пару еще зеленых яблок.
- Сашк! Тебе письмо было на вахте кинуто. Гля, от бабы...
- Дай, дай сюда. Дал сюда!!
- Ну бери. Блин, на, возьми в руку. Блин, пьянь, у тебя уже руки не держат ни хера...
Пляж шумел, загорелые и бледные, одетые и раздетые, люди двигались, лежали и стояли под солнцем, плескались в реке. Было много детей. Носились два чьих - то мокрых пса. Молодежь выпивала и купалась небольшими группками.
- Не, нихрена войны с машинами не будет. Прикинь: как может сам разум сделать другой разум, выше себя, чтоб тот разум его смог победить.
- А прикинь, террористы влезли в программу управления боевыми роботами. Тогда придется по-любому воевать со своими.
Александра слепило солнце. От выпитого в голове привычно шумело. Он поднялся и, пошатываясь, пошел в сторону от реки, обмахиваясь конвертом. Его мутило. Он прислушивался к собственным ощущениям и не находил ничего приятного. Он ушел далеко от пляжа, шел все время вперед по зеленой траве, натыкаясь на кротовьи норы, тупо смотря себе под ноги. Река здесь делала плавный изгиб, и Александр снова оказался у берега. Он тяжело сел на кромку песка, почти сбросив ноги в воду.
Шум пляжа остался далеко позади. Он взглянул на белый прямоугольник, лежащий рядом, и только сейчас прочитал, кто ему пишет. В груди все сжалось, задрожали руки, сердце начало бешено биться: письмо было от нее.
Он бросил конверт, сел, опершись на руки сзади, вдохнул, запрокинул голову назад, уставившись в небо. Буря чувств пронеслась в голове, почти уничтожив хмель. Сперва его охватила злость, почти ярость: ну что ей нужно еще?! Злость, досада и боль чередовали друг друга. Выдыхая, он чувствовал, что вместе с горячим воздухом из груди вырывается горечь смешавшихся противоречивых чувств. Что еще?! Собственный ребенок оказался ей не нужен, жить по-человечески она не пожелала, уехала в другой город к новому мужу, и не препятствовала тому, что дочь захотела остаться с отцом и его семьей.
" Что за дрянь! Что ей нужно? " - думал Александр снова и снова, пока вдруг не почувствовал себя смертельно усталым. Из прояснившейся головы на некоторое время вылетели все мысли. Письмо, пляж, пьяные друзья, и все прошедшие двадцать пять лет жизни, пять из которых были отданы ей, написавшей письмо, на некоторое время были забыты. Он долго сидел, не думая ни о чем, наблюдая за течением реки. Течение было неоднородным. Тут и там крутились маленькие водовороты, в потоке угадывались струи разной скорости и направления, казалось даже, что вблизи от берега кое - где вода бежит назад. Скорость течения была достаточно высокой.
Река текла почти бесшумно, лишь отдельные всплески и тихое журчание были слышны у берега, основная же страшная многотонная толща воды двигалась совершенно без звука. Сидящий у берега почувствовал силу этого потока воды. Земля на миг представилась ему исполинским живым существом, а реки - его венами, несущими его кровь. Он подумал о том, что ничто, практически ничто не может остановить течение рек. Человек может, употребив все силы, заставить реку течь вспять, но тысяча других рек будет нести свои воды по - прежнему, и влага будет циркулировать, как и прежде. И если Человек, обуреваемый гордостью и осознанием собственного величия, вторгнется в эту гармонию слишком глубоко, то уничтожит себя. А реки через малое время будут течь точно так же, навсегда унося остатки плодов человеческой деятельности в океан.
Он думал обо всем этом еще в детстве, мечтая стать экологом, защищать природу. И он стал им, и работал, в отличие от немногих однокурсников, по специальности. Работая инженером на старых, полуразрушенных очистных сооружениях крупного города, он иногда чувствовал себя соучастником преступления против Земли, и практически ничего не мог с этим поделать. Ответственность, возложенная на их предприятие, мягко говоря, не соответствовала его финансированию и поддержке.
В детстве он очень любил эту реку, вся его жизнь прошла невдалеке от нее. С ней были связаны многие приятные и неприятные воспоминания, начиная с самых первых. Сейчас почему - то ему вдруг отчетливо, до мельчайших подробностей вспомнилось, как в его пятилетнем возрасте умерла от болезни любимая их с братом кошка Мила. Его посетила светлая грусть. Они так любили ее, что не посмели предать ее земле. Он словно снова оказался в том времени, наделенный лишь слабеньким тельцем пятилетнего малыша.
В то утро дети соврали матери, сказав, что идут на рыбалку. Они взяли удочки, корзину и ведро. Тогда они жили в частном доме в полукилометре от реки. Младшего, Сашу, отпускали без родителей в первый раз. Мать еще удивилась, как он, такой маленький, не капризничал, не ругал старшего, восьмилетнего, когда тот его разбудил, а наоборот, маленькая заспанная рожица выражала верх серьезности и ответственности. Детям было строго - настрого приказано придти сразу, как кончится утро, не позже одиннадцати часов, не толкаться на берегу, и не лезть в воду. Еще был туман, вода была по - утреннему холодна, и мать справедливо полагала, что, только что вылезши из теплых постелей, купаться они не полезут уж точно.
Туман был очень густой, и на небе были облака. За двадцать метров уже ничего не было видно. Пятьсот метров для ребенка - не то что для взрослого. Они шли по тропинке, ежась от утреннего холода. Им было боязно здесь одним, в вековом тумане. Маленькие человеческие дети, они чувствовали торжественность и важность предстоящего события. Миша шел впереди, неся перед собой корзину с уснувшей навсегда Милой. Саша шел сзади, и нес сиденье от скамейки и два цветка. Удочки они спрятали в траве недалеко от дома, за кустами. Саша все время пытался заглянуть в корзинку, выгибая шею то вправо, то влево.
- Все. Привал, - сказал Миша, остановился, но не сел.
Они стали глядеть на Милу, прощаясь. Укрытая до ушек белым платком, свернувшись калачиком, она как будто спала, только блестели зубки из немного приоткрытого рта. Стало очень тихо. Ребята стояли на кромке песка у воды. Ветра не было, река была на редкость гладкой. Туман местами лежал неподвижно, местами клубился над самой водой комками, и иногда казалось, что это не туман и вода, а сладкая вата и отполированная до зеркального блеска чуть запотевшая сталь.
У корзинки было ровное дно. Саша присел, опустив сиденье от скамейки на воду, держа его одной рукой, чтоб не уплыло. Миша бережно поставил корзинку на плотик и осторожно оттолкнул его от себя. Саша неловко подтолкнул его вдогонку, качнув корзинку. Миша отвел его руку.
- Плыви к океану, Мила.
- Плыви к киану, Миля.
Голоса их прозвучали очень тихо, поглощенные высокой осокой и ватой тумана. В происходящем таинстве не было места лишним звукам. Мальчики присели на корточки на берегу. Мила начала движение к океану. Она плыла к нему одна, в абсолютной тишине, величественно и плавно кружась, медленно покачиваясь. Проходили минуты, а она все еще была совсем рядом, пока, словно заботясь о ней, туман не укрыл ее от взоров.
Ольга, его новая подруга, придя домой, не нашла дома Александра с его дочерью, а нашла лишь записку, гласившую: "мы с Машей на пляже, который ближе". Она пошла за ними. На берегу у самой воды она увидела Машу, копающуюся в песке вместе с двумя малышами-близнецами. Рядом была мать близнецов. Александра рядом не было.
- Масянька, а папа наш где?
- Шел... Ушел...
- Послушайте, это ваша малышка? Мы вообще-то уходим, а вы смотрите за ней, а то папа ваш... вон он... уснул, наверное...
- Это не мой папа! Не мой! Мой вон там, ушел. Туда...
- Ага, ага, спасибо, женщина. Пойдем, Маська. Куда? Куда папа ушел? Ты видела?
- Не пойду! Я дом делаю!
- Ну иди, иди, зая, а то и мы тоже уходим. Иди с мамой.
- Это не моя мама!! Моя мама не тут! Она спит!
- Почему спит? Совсем с ума посходили...
Женщина отвернулась. Ольга тихонько потащила Машу за руку.
- Пойдем домой. Домой-домой! Голубенок! Даа-моой!
- Она спит! Нельзя уже будить! Она хотела сама спать, и спит! Я не пойду!
Девочка заплакала, закричала. Она росла такой нервной и беспокойной. Для своего двухлетнего возраста она перенесла слишком много скандалов, и виной тому был ее отец. Александр очень часто приходил пьяный. Он не шумел, не обижал никого, тупо смотрел в телевизор, или ложился спать. Шумела Ольга, заслуженно выходя из себя. Она устраивала жуткие скандалы, много раз уходила к матери на несколько дней, забрав ребенка, иногда ночью. Но ничего не помогало. Александр продолжал разрушать себя. Ей он принадлежал не больше, чем своим друзьям и выпивке.
"Оставайся уже у меня. Не будет толку..." - всего лишь один раз, но твердо как-то раз сказала ей мать в последний раз, когда это случилось. Но она вернулась опять. Перед возвращением был разговор с матерью.
- Мам, ты представляешь, я беременна от гада от этого.
- Вот как... Когда ему скажешь?
- В общем, мам я все решила. Я говорю ему и смотрю на него месяц. Если все опять, то - все. Я делаю аборт, забираю Машу к себе. Вырастим ее с тобой. В сто раз лучше вырастим, чем с ним.
- Иди ты! И не думай!
- Нет!! Мам, пока! Я иду домой! Все. Не надо!..
Последние слова Ольга договаривала, уже на пороге. Маша сидела во дворе на скамеечке и гладила кошку. Кошка очень внимательно смотрела ей в глаза, и ее мордочка каким то непостижимым образом выражала мудрость, сочувствие и жалость без снисхождения.
Александр очнулся от воспоминаний, сидя на берегу. Он вдруг подумал, что письмо осталось непрочитанным. Он боролся с желанием не читать его вовсе, так как был уверен, что знает, о чем оно. Ната ушла к другому, оставив ребенка ему и его родителям. Но Александр был уверен, что ей плохо живется с новым мужем, и она уже готова вернуться. Вернуться, чтобы когда-нибудь начать трепать ему нервы снова. Этот ее Игорь... Он знал достаточно о нем. Автомобиль, надежное и выгодное место работы, неплохо устроенный быт. Сначала он наверняка показался ей таким сильным, надежным, не то, что прежний, Александр. Что было у них дальше? Он пока не захотел детей. Она страдала от безделья. Он мог ведь и просто ей надоесть, в конце концов. Нужно проявить твердость, считал Александр, - так будет лучше для них обоих.
... Много раз она видела, как Игорь общается со своими родителями, и понимала, что ей никогда не быть ему ближе матери. Она не могла смириться с этим. С Александром она привыкла быть его матерью и отцом, его воздухом, водой, и пищей. Она была ему ближе матери. Его родители очень не любили ее, и очень неумело это скрывали, но он был нечувствителен к их мнению. Нелюбовь их распространялась и на ее отца и мать. Ее мать и отец отвечали им тем же. Мать Натальи считала, что родители Александра не научили его жить и зарабатывать деньги, не научили быть сильным и мужественным, не устроили в жизни, и в этом будет причина несчастий ее дочери. Отец Александра ненавидел невестку и ее мать за их излишнюю, как ему казалось, гордость, нежелание во всем подчиняться мужьям.
Однажды они с Игорем возвращались из магазинов домой, где их ждали его родители, приехавшие к нему на час. Они вошли в прихожую, он быстро разулся и вбежал в комнату, крикнув на бегу "проходи, киса". Она осталась стоять в прихожей одна. В ней поднималась обида на Игоря. Вдруг ей опять вспомнилось, как много он болтает с матерью по телефону. Как много времени проводит за компьютером. Какие неприятные у него друзья и все его окружение. Почему он почти никогда не звонит со своей работы ей, домой? Почему, при его деньгах, ему жалко дать ей сколько-нибудь просто так, чтобы не пришлось просить? Почему? Почему!? И, самое главное, он совершенно не знает, как себя вести, когда у нее депрессия. Сначала она накручивает себя сама, а потом уже не может остановиться. К ней тогда нельзя притрагиваться, ничто не способно вывести ее из многочасового приступа злости, она становится совершенно выключенной из жизни. Она очень страдает в это время. Раньше, когда это случалось, Александр страдал вместе с ней. В их маленькой комнатке ей некуда было спрятаться от ненавистного мира в такие часы. Он ничего не понимал, не понимал, что она ничего не может с собой поделать. Они тогда громко и ожесточенно ругались. Доходило и до драки, и все вещи в ее руках становились опасными. Ее приходилось держать, пока ярость не пройдет. Все кончалось тем, что она падала в изнеможении на кровать, не реагируя ни на что несколько часов.
С Игорем было не так. После короткой грозной перепалки ей вдруг становилось ясно, что вот-вот он просто изобьет ее, не сказав больше ни слова. Она уходила в другую комнату, ложилась, и долго лежала одна за закрытой дверью, обливаясь слезами. Он же в это время спокойно делал свои дела, ничуть не страдая. Ей казалось, что он наслаждается своей маленькой победой, и ее душила ненависть и жалость к себе.
Она стояла в прихожей одна несколько минут. Из комнат доносились оживленные голоса. К ней пришло ощущение, что даже если ей станет плохо, она будет умирать, если сейчас вдруг остановится ее сердце, он не прекратит разговор с матерью и не придет к ней на помощь. По побелевшим щекам текли слезы. Она сбросила пальто и обувь, прошла в спальню, на ходу сбросив пальто, и заперла дверь. Грудь ее сотрясалась от рыданий. Это продолжалось долго. Когда слезы кончились и высохли, полежав еще немного лицом вверх, она села за столик перед зеркалом и достала из ящика лист бумаги и ручку. На сердце было почти спокойно, просто грустно. Заглянул Игорь.
- Ну что ты тут... Мы там с батей... Че ты делаешь?.. А? Не, мам, не стал сейчас я брать у него. Коплю, к осени уже нормальную вещь возьму. - Не поговорив с ней, снова заговорил с матерью Игорь, и вернулся в комнату к родителям, продолжая разговор.
- Всюду деньги, сынок. Ну, скажи же нам...
- А? Сейчас, сейчас, мам, я знаю, знаю, о чем вы с папой сны видите. Но теперь, если не взять к осени новую, то свою я за зиму ухандокаю вконец. И куда ее.
- Ну да, да, все ждешь, когда денег будет, сколько нужно. А время-то идет.
- А чего ты, "немца" хочешь, так же все? - спросил отец.
- Не, можно "мазду", но насчет "немцев", там свой человек гоняет просто.
Она послушала немного, закрыла дверь, пододвинула лист бумаги и начала писать:
"Здравствуй Саша. Сейчас разгар лета. Для меня это лучшее время года. Но только не в этот раз. Ты, наверное, меня ненавидишь. Ну что ж, у тебя есть на это все основания. Но ты не знаешь, как тогда обстояли все дела, и не сможешь понять. Я очень жалею, что все так произошло. Теперь я поняла, что все могло бы быть очень хорошо. Я чувствовала все это время, что от меня оторвали какую-то часть, и рана кровоточит. Я хочу быть с тобой, и с болью понимаю, что не могу. Я не хочу детей не от тебя, и понимаю, что от другого их не будет никогда. Я сама все разрушила, свою и твою жизнь.
Но и ты подумай, как ты повел себя. Мы оба совершили ошибку, но ведь ты - мужчина, и должен был повести себя по-мужски. А ты думал в этой ситуации только о себе, не учитывая проблем другого человека, как и все вы, мужчины. Все вы никогда не замечаете никаких малейших желаний того, кто рядом с вами и хотите только пользоваться его теплом. Вы берете все и не даете ничего.
Ведь у нас с тобой было так много общего. Помнишь, как мы с тобой вместе слушали музыку и ходили гулять по городу, и в гости. Помнишь, как мы волновались за нашего будущего ребенка, мы все время боялись, что у нас не будет средств, чтобы воспитать его. Как я могла сделать то, что я сделала! Мы столько пережили вместе. Я чувствую, что причинила всем столько страданий, и продолжаю причинять. Я виновата перед всем миром, я одна. Я должна была найти выход, и я его нашла. Я нашла единственную возможность искупить вину. У меня есть надежное лекарство. Не хочу заранее писать, не знаю, решусь ли я на что-либо, но возможно, скоро я удостоюсь хотя бы грусти, а не ненависти. Я не могу так больше жить. В любом случае, я должна изменить хоть что-то".
Александр дочитал письмо до конца и уже вставал, чтобы идти к друзьям, когда сзади раздался грубоватый голос. Друзья нашли его сами.
- Слышь, где ты лазишь! Мы что, тебя должны искать везде! Тебе телеграмма заверенная пришла, а тебя нет. Тебе прямо на пляж человек пришел, ему сказала вахтерша, где ты. Хер знает, куда ты уперся; мы за тебя расписались, он ушел. На бумагу, и мы пошли. Эй, на бери! Ну че смотришь! Все, в руки дали, его дело. Пошли пить.
- Нажрется и лазает, где попало.
- И сидит, главное, один.
Друзья уходили. Внутри Александра с каждой секундой рос страх, что это все же случилось. Прочитанные строчки не оправдали затаенной надежды на лучшее.
"Приезжай похороны Натальи 23 июля
телеграмма заверена д.вр. б-цы N1,
удостоверяю факт смерти гр. Николаевой Н.Н, 21 июля с.г."
В тот же день, вечером 21 - го июля, он брал билеты на поезд назавтра. Родители твердо настояли на том, что поедут с ним. Отец считал, что обязан поехать, чтобы защитить сына от безосновательных упреков и нападок со стороны ее родителей, которые во всем обвинят Александра. Мать не могла оставить сына в такую минуту. Она одна из всех знала, как на самом деле он будет страдать. Машу решили взять обязательно, ведь это ее единственная дочь. Ольга ехать отказалась, настаивать не стали.
Никогда ранее оба родителя сразу так не заботились о нем. И давно, очень давно они не чувствовали такого единения, сочувствия между собой.
Маша во время сборов, и в дороге, сохраняла серьезность, поддавшись общему чувству.
- Проходите. - Единственное, что сказала мать Натальи, когда они переступили порог ее дома. Сказала и ушла в комнаты, предоставив отцу встречать приехавших.
- Приветствуем гостей, - нервно потирая руки, сказал отец куда-то в сторону.
И больше в этот вечер практически не говорили. Долго ужинали, почти молча. В движениях и словах людей чувствовалась неприязнь.
Вечером мать Александра искала в большом доме Машу, чтобы уложить ее спать. В доме было тихо. Топанья маленьких ножек, то и дело доносившихся отовсюду, уже час как не было слышно. Постучав два раза, и зайдя в комнату к матери Наташи, она увидела, что, сидя на краю кровати, Надежда, мать покойной, держит Машу на руках, и та прильнула к бабушке, обняв за шею. Из глаз женщины текли слезы.
- Сидим вот... Ой, Надя, да как же она похожа - то на Наташу!..
- А вы... Вы не ложились еще?..
- Нет ещё... Господи, да это же она, она. Живая моя Машенька. Машенька-Наташенька моя. Да что же вы улетаете-то все от меня, девочки мои золотые.
Мать села рядом. Женщины обнялись и заплакали вдвоем, заплакали горько, по-матерински, но так, чтобы не разбудить спящую Машу. Они плакали до тех пор, пока вся их неприязнь не растаяла, как лед от воды их слёз. Их давняя горячая ненависть превратилась в воду. В воду, которая когда-нибудь растворится в океане.
Процессия двинулась рано утром. Матери шли рука об руку, разделив все заботы пополам. Наталья не оставила ни письма, ни устного предупреждения о самоубийстве. Соседка нашла её утром, дверь была не закрыта. Было возбуждено уголовное дело, возбуждено, чтобы закрыться быстрее, чем кончатся похороны. Все выглядело, как несчастный случай или самоубийство: она в последнее время часто принимала разные успокоительные, могла ведь и перепутать дозу. Кроме того, в ее крови был алкоголь. Узнав об этом от следователя, который был другом семьи умершей и присутствовал на похоронах, Александр снова почувствовал укол ненависти в самое сердце, несмотря на то, что оно уже устало сжиматься от горя и жалости к Наталье. "Дрянь! Ну что она сделала с собой!" - в сотый раз подумал он. В этот день, с противоречивым чувством, как бы назло ей, вопреки ее поступку, он дал себе зарок никогда не употреблять алкоголь.
Новый муж Натальи, Игорь, в эти три дня отсутствовал в городе, был очень далеко. Он появился только на похоронах, к самому концу. Подъехал на джипе, подошел, не узнал никого, и никто не узнал его. С её семьёй до этого познакомиться он не успел. Все же он расспросил, где мать и отец умершей, подошёл к ним, искренне выразил недоумение и соболезнование, попросил прощения, предложил взять все расходы на себя. Мать с отцом вежливо, но твердо отказались, сказав, что они его ни в чём не обвиняют, что виновата она сама. Он оставил два цветка, пошел к машине, хлопнул дверцей и уехал. Матери Александра показалось, что на переднем сиденье сидит женщина с длинными волосами.