Наступает лето, и тебя неудержимо тянет на природу - в лес, на берег озера, где у ночного костра забываются волнения только что сданных (пусть кое-как) выпускных экзаменов, куда домчит лесными тропами (потому что нет номеров) самосборный мотоцикл, и где незнакомые вчера девчонки будут пить с тобой водку из одной кружки и целоваться до одури. Два-три дня пролетают незаметной чередой наисчастливейших в жизни часов. А потом, конечно, всё заканчивается. И немного даже печально. Еда и питьё кончаются (а денег и не было), и спазмы голода сводят живот. Девчонки - ночные чаровницы - уезжают с кем-то на машине. А твой самодельный "харвей" вдруг забарахлил и, как на зло, не заводится. А тут ещё дождь настиг, развезло дорогу. Под крылья мотоцикла забивается грязь, колёса клинит, и они не хотят крутиться. И хоть ты в дешёвых синих джинсах китайского пошива и спортивной майке, а кругом ночь, мрак, слякоть, сырость и собачий холод - от тебя пар валит, как от дырявой "буржуйки".
Позади уже добрый десяток километров, но огней дома ещё не видно. Лес тянется вдоль дороги. В нём и без дождя прохладно и влажно, пахнет прошлогодней листвой и грибами. В непроглядной тьме мерещится чьё-то движение. Тревожно шелестит листва. А вот и кладбище - будь оно не ладно! Старый забор у обочины, за ним - кресты, оградки, обелиски. Тот же тревожный шелест в кустах.
Вперёд! Только не отвлекаться, не расслабляться. И без того на душе паскудно - тут не до страхов. Линялые джинсы, обтягивающие худой мальчишеский зад, готовы лопнуть от напряжения. Проклятый мотоцикл все руки оттянул - никак не хочет крутить колёсами, просто валится на бок, и ни в какую. Размокшие кроссовки хлюпают в грязи, скользят. Их владелец падает, мотоцикл на него. Всё, приехали! Сил нет - хоть ложись и помирай. Самое подходящее для того место.
Всё, что Вы успели прочесть в этом вступлении, Дорогой Читатель, и всё, что Вам прочесть предстоит дальше, если не отпугнёт Вас жуткость происшедшего - чистая правда, без придуманных неожиданностей, от которых кровь стынет в жилах, без закрученных криминальных сюжетов, выстроенных так, чтобы постоянно держать читателя на крючке. Выдумывать ничего не пришлось. В том-то весь ужас, что ничего не пришлось выдумывать. То, о чём будет здесь рассказано, произошло в наши дни в южноуральском рабочем посёлке Увелка и его окрестностях - на тихих ночных улицах, в больничном сквере и на кладбище, на дискотеке в ДК и в музыкальной школе. Документальная повесть, я бы сказал. Кстати, модный сейчас жанр, популярностью никак не уступающий детективу. У этого жанра есть свои каноны. Например, скрупулёзное следование факту, каким бы отвратительно реальным он ни был. Шаг за шагом хроника ведёт нас по следам от начала событий до их развязки, ничего не утаивая и не приукрашивая. "Событие века!" - так бы окрестили его газеты, если бы репортёры что-нибудь пронюхали. До сих пор в нём тьма непонятного, непонятого и противоречивого. Размышляя о происшедшем вновь и вновь, я всё время ловлю себя на мысли - может быть, не пришло ещё время предавать огласки такие события, может быть, не готовы ещё земляне к встрече с инопланетными существами. А то, как бы не развязать охоту на ведьм планетного масштаба. Достанется тогда и кладбищам, и покойникам, и нам, живым, грешным, посвящённым. Ну, да ладно, будь что будет. Рискну. Итак...
Дожди похитили весну. А может, оно и к лучшему: попробуй усиди за учебниками, когда на улице сияет солнце, поют птицы, и природа благоухает так, что дух захватывает. А может, то небо плакало над Пашкиным скудоумием? Ведь вслед за выпускным вечером погода сразу наладилась, и солнце жарило во всю "ивановскую", выгоняя из дома и дальше - на озёра. Как тут Пашке усидеть? Кинул он харчишек в рюкзак, оседлал самодельный "харвей" и через час лежал на прибрежной травке Лесного озера, подставляя солнечным лучам своё белое тощее тело, с превосходством поглядывая на вело и пеших туристов.
У всякого праздника есть то достоинство, что рано или поздно он кончается. И теперь Пашка лежал в грязи, посреди дороги, под своим ни на что не годным мотоциклом, душой и телом вымотавшись до того, что не было сил клясть судьбу. Над ним в разрывах облаков сверкали звёзды. Одна, вдруг сорвавшись, понеслась прямо на него, вмиг удесятерившись, утысячерившись, умиллионившись, и разом пропала в тот самый момент, когда Пашка со страху закрыл глаза. Впрочем, в тот же миг ему показалось, как неподалёку что-то весьма весомое смачно шлёпнулось в сырую землю.
Метеорит? Обломок спутника? Летающая тарелка?
Не стоит искать сложных ответов, если существуют простые, решил Пашка и, выбравшись из-под мотоцикла, сиганул через кювет. Нечто чёрное, маслянисто поблёскивающее в темноте, объёмное, круглое он различил сразу. Так и есть - летающая тарелка!
"Вот, блин, повезло! Расскажу - не поверят", - подумал Пашка.
Подошёл, не без трепета протянул руку пощупать - горяча ли поверхность да из какого материала. И отдёрнул, будто получил в пальцы электрический удар. Горяча и вроде как из металла. Точно - космический корабль. Он ведь всегда чувствовал, что-то должно произойти в его жизни, ведь не зря же он на свет родился. Столько лет прожил и всё вхолостую, а теперь - бах! - выстрелило. Провидение бросило его на ночной дороге, а не проклятый карбюратор.
Впрочем, особенного восторга от этой встречи Пашка Ческидов не испытывал. Во-первых, кто там внутри - ещё не известно. А то вылезут да накостыляют. Во-вторых, раз он из космоса, значит, весь в радиации. Запросто можно нахвататься облучения, заболеть и сдохнуть. Пашка хоть и не хорошист-отличник, но физику почитывал. И Пашке всех этих встреч не особо как надо. Может, кому-то и надо, только не ему. Ему бы сейчас яичницы на сале да сна минуток по шестьсот на каждый глаз. Такие простые человеческие желания.
Всё же он обошёл по периметру этот космический объект. Увидел люк открытый, заглянул не без страха и не сразу. Точно - НЛО. Кабина, кресло, приборов тьма. Пашка цапнул что-то подвернувшееся и бежать. Думал, толкая мотоцикл с удесятеренной энергией: " А гуманоиды-то - лопухи, должно быть, на мазарки подались хоронить кого: жизнь разделяет, а смерть уравнивает". Позже подумал: "Может, наших жмуриков тырят?", - и не знал, что попал в самую точку.
Землю в намеченном районе посадки заволокла густая облачность. Лишь край холодного солнца блестел у горизонта. Разведкатер снизился, пронзая облака. В небесном тумане скрылась небесная проталина, внизу - чёрная земля. Посадка прошла благополучно. Рамзес - назовем так гуманоида, облачённого в тело египетской мумии - покинул летательный аппарат и без промедления направился в нужном направлении.
Там, наверху, за грядой облаков был ещё день. А здесь царил сырой мрак. Вокруг ни звука, ни движения. Незнакомая земная жизнь замерла до утра. Всё же Рамзес не зря неделю болтался на орбите, изучая все возможные подходы и варианты проведения операции. За кладбищенской сторожкой он безошибочно обнаружил сарайчик и вооружился там лопатой. Вот и нужные могилы выстроились в ряд. С кого начать?
Рамзес инстинктивно, чисто по-человечески, поплевал в ладони и начал копать. Лопата смачно погружалась в сырой грунт.
Благословенна эпоха, создавшая на голой каменной громаде с названием планета Земля первичную плёнку тёплой и живой почвы. Вселенский Информационный Центр, где Рамзес приобрёл своё тело - похищенную первооткрывателями египетскую мумию - и набирался необходимых для полёта знаний, не выдал ему точной даты, когда это произошло, но надо полагать, что обратный отсчёт времени от этих дней к тому, начальному, надо вести не на миллионы, а на миллиарды земных лет. В Солнечной системе кроме этой ещё восемь планет, и ни на одной из них нет активной биологической жизни. Какое-то счастливое обстоятельство почему-то выбрало Землю из галактического братства, предоставив ей одной возможность вершить на своей поверхности далеко идущие опыты, которые с полным правом можно назвать опытом создания живых, жизненных, даже творческих сил. Благословенны бесконечные века и тысячелетия, когда на младенческой живой плёнке стали возникать новорождённые создания, способные сохраняться в губительных вихрях тепловых и световых лучей и эволюционировать. Живая природа создала растительный земной мир, потом животный и, наконец, выбрала человека царём...
Прошёл час монотонного труда. По человеческим меркам Рамзес ставил рекорды выносливости, работоспособности и недюжинной силы. Раскопаны пять могил, на поверхность извлечены пять гробов. Сноровато, с ловкостью завзятого взломщика Рамзес штыком лопаты вскрыл их крышки. В подзатыльной части каждому из заметно тронутых тлением обитателям скорбных ящиков прикрепил миниатюрные источники электропитания, подобные тому, от которого приходит в движение его набальзамированное, иссохшее за тысячелетия безжизненного существования тело.
До этой минуты всё было спокойно. Неторопливо и деловито работал Рамзес. Шума не много. Но едва из гроба появляется седая голова человека из преисподней, из другого раздаётся пронзительный женский голос:
- Сука ты, падла, пи-да-рас!
Человек в гробе вздрогнул, оставил попытку вылезти совсем, замер сидя, ни на кого не глядя. Голова с седой гривой замерла.
- Недоумок! Козёл вонючий! Гавна не стоишь! - кричала худощавая русоволосая женщина средних лет. - Выродков твоих, их мать-потаскушку, всех вас убить мало!
Голос женщины становится спокойнее, она уже не кричит, а как будто увещевает человека за оградой.
- Надо же, сидишь, ухмыляешься, а каково нам было подыхать...
Седогривый не отвечал и не шевелился. Зато у его соседей оживление, они кивают головами, поддерживая справедливый гнев женщины. Все они разом ушли из жизни по вине этого дурня, спьяну закрывшего заслонку непротопившейся баньки. Почувствовав поддержку, женщина снова срывается на крик:
- Подлюка ты! Сука жидовская! Пидарас!
Она, конечно же, знает, что сосед её никакой не еврей, что он такой же гуманоид и участник интересного эксперимента по изучению Земной цивилизации, как и она, облаченный теперь в умершее человеческое тело, но вживание в чужой образ в ходе эксперимента настолько глубоко, что она продолжает жить в чужом, умершем облике, чужими, неживыми мыслями и чувствами. Она бросает ему в лицо все самые оскорбительные слова, которые слышала и запомнила.
Рамзес ещё не пробовал свои голосовые связки. И теперь, слушая эмоциональную речь, восставшей из небытия женщины, удивлялся: какой универсальный инструмент общения - язык. Сколь беден и сух их, мысленный способ общения. Ведь передача одной только информации, лишённой чувственной аранжировки, обедняет её, делает её носителя каким-то инструментом, лишённым интеллекта. Люди в этом смысле счастливы. Блуждая в густом лесу бесконечных фраз, пытаясь подобрать какое-нибудь меткое слово, точно отражающее всю гамму душевных ощущений, они совершают творческий процесс, чего начисто лишена недоступная им телепатия. Словами они могут не только создать образ мысли, но и передать её привкус. Человеческий язык - это мир красок и картин, мир запахов и звуков, мир зримых образов, во всех его мельчайших оттенках. Его посредством передаются чувства, знания, сущность самой жизни и цивилизации.
Об этом думал благородный Рамзес, освобождая своих братьев по разуму из Земной преисподни. А если б кто - не дай Бог! - из нас, землян, увидел, какие смердящие мертвецы, ликом более похожие на кошмарные видения, являлись на поверхность земли, тому я не позавидую.
Интеллект гуманоида бессмертен и ничуть не изменился, человеческий был удален ещё вначале эксперимента, когда этим телом, как оболочкой, завладело внеземное существо. Более всего пострадали от тления внутренние органы и кожный покров, но костный аппарат был в порядке, мышцы сжимались и растягивались, подчиняясь сигналам источника электропитания. Внешний вид, конечно, был неважнецкий. Из рукавов и под подбородком что-то сочилось, распространяя зловоние. У одного левую часть лица оккупировали и разъедали черви. Седогривый поднялся, как только на него перестали обращать внимание. Он почесал затылок и сказал глухим, прерывающимся голосом, глотая звуки полусгнившей глоткой:
- Мне всё время казалось, что в моём мозгу кто-то копается.
- Черви тебя жрут - кому же ты ещё нужен, - с сарказмом донеслось из-за дальней оградки.
- Мандавошки б тебя съели! - буркнула женщина, единственная в этой компании вдруг оживших мертвецов.
Тем не менее, один из мужчин толкнул её и грубо велел очухаться. Все они уже обменялись парой-тройкой фраз, а женщина даже всласть накричалась. И только у одного что-то никак не получалось с речью. Мускулы его гортани шевелились, под кадыком, затянутым галстуком, что-то шипело и пенилось, но с губ не слетало ни звука. Казалось, он сейчас заплачет. Заметив его потуги, остальная команда столпилась подле, замерла прислушиваясь, пытаясь разобрать неслышимые слова. Стало так тихо, что слышно было, как толкались вокруг недоумевающие комары. Женщина заволновалась:
- Что он говорит?
Высокий мужчина цокнул языком, снисходительно усмехнулся:
- Шутил покойник - помер во вторник, а в среду встал и девицу украл. А зачем?
Женщина шутливо дёрнула его за остаток мочки разложившегося уха.
- Ты ещё маленький: много будешь знать - плохо будешь спать.
- Ну, дак, покойник погиб во вторник: стали гроб тесать, а он вскочил да плясать.
Онемевший так и не заплакал. Он стоял в кругу и растерянно озирался. К нему посыпались вопросы: слышит ли он, здоров ли (это покойнику то!), что за беда с ним приключилась? Он только головой кивал. Но вот кто-то догадался заткнуть пальцем дырку под кадыком, видимо, проеденную червями, и из гортани вырвался звук. Покойники дружно возликовали. Тут же обломили сучок для пробочки и вернули обществу говорящего гуманоида.
Теперь пора, Читатель, представить Вам всю честную кампанию в земном их обличии. Ну, Рамзес, пусть и остаётся Рамзесом: на Земле он жил очень давно и, вполне вероятно, что его тогда так и звали - Рамзес (какой-то там).
Женщину звали (зовут?) Лидия Петровна Кныш. Перед скоропостижной смертью своей занимала она пост заведующего районным отделом народного образования. Предмет её яростных нападок - председатель суда Виктор Петрович Суданский. Высокий балагур никто иной, как начальник райотдела милиции Сан Саныч Стародубцев. Мужчина, потерявший голос, был при жизни главным врачом райбольницы Семёном Ильичом Репиным. И наконец, главное лицо компании, а в прошлом - всего района, первый секретарь районного комитета партии Владимир Иванович Ручнёв.
Вот такие люди, однажды расставшись с земной жизнью, вдруг снова собрались на её поверхности, на раскопках собственных могил. Рамзес объявил порядок дальнейших действий: Землю они покинут, телепортировавшись в контактор, полусгнившие оболочки он вернёт в могилы и заметёт следы. Эксперимент, естественно, придётся прервать.
Владимир Иванович, человек дела, тут же потребовал:
- Где же твой контактор? Не вижу. Не потерял?
Он знал, что спрашивать. Дурные вести каким-то образом сами несут в себе гарантию достоверности, только хорошие нуждаются подтверждения. Рамзес, заражаясь его подозрениями, поспешил к космическому катеру и, конечно же, не обнаружил нужной вещи (Ай да Пашка-воришка!). Град упрёков теперь обрушился на него. Теперь мужчины поупражнялись в сквернословии, вволю отвели душу. Нескоро вернулся деловой настрой.
Случившееся было серьёзно, чертовски серьёзно, но выход был. Всегда находится какой-нибудь выход. В крайнем случае, ситуацию можно повторить, приведя всё в исходное положение. Но покойники дружно запротестовали: обратно в могилы они не хотели, а на Рамзеса-ротозея они были слишком злы, чтобы внимать его увещеваниям. Они кляли организаторов спасательной экспедиции, не предусмотревших этой, пусть даже очень маловероятной случайности.
Положение, вне сомнения, было критическим, но не грозило катастрофой. Оно было одним из тех критических положений, к которым специально готовят покорителей космоса.
- Итак, к делу, - с нарочитым спокойствием сказал Владимир Иванович, открывая совет обречённых. - Могилы мы приводим в порядок. Рамзес летит за контактором. Мы ждём его здесь. Если возвращение задержится, днём прячемся в лесу, а на ночь собираемся на этом месте. И не возражать! (Это Рамзесу). Жить без общения не могу больше ни минуты.
Все дружно закивали мудрейшему Владимиру Ивановичу. Рамзес пожал иссохшими плечами, сел в свой катер и улетел к звёздам. Покойники не спеша опустили в могилы пустые гробы, засыпали землёй, любовно оправили лопатой холмики и сели в кружок посовещаться. Тут бывшему главврачу почему-то невтерпёж стало побывать у себя на работе, хоть краем глаза взглянуть, как идут начатые дела.
- А может ты и домой таким вот явишься? - не очень твёрдо увещевал Ручнёв. - И до смерти перепугаешь своих близких.
- Нет, домой нельзя, - соглашался Семён Ильич. - Но больница тут поблизости, с краюшку посёлка. Смотаюсь до утра, хоть в оконце загляну: что там, как там?
- Ты хоть знаешь, сколько лет на Земле прошло, пока ты в гробу лежал?
Репин пожал плечами:
- Не знаю. Судя по результатам тления - лет пять, может десять.
- И что же ты собираешься увидеть в своей больничке?
- Тем более интересно.
Владимир Иванович с безнадёжною досадой махнул на Репина рукой.
Тут Стародубцев высказался. По его словам, следовало злоумышленников, похитивших контактор, сыскать, прибор отнять, перевоплотиться и продолжить эксперимент. Предложение заманчивое, но малоперспективное. Спор продолжился. Наконец...
- Наверное, мне не следовало бы одному принимать решение, - тем же теряющимся голосом сказал Репин, зажав двумя пальцами пробочку в гортани, - но я пойду. Вот посмотрю своими глазами: что да как, тогда и скажу своё мнение - стоит ли продолжать эксперимент.
Он встал и ушёл в темноту.
- Завидую, - за всех прокомментировал Суданский. - Решительные поступки мне никогда не удавались.
Стародубцев встал:
- Всех на уши поставлю, но прибор верну. Ждите.
- Саня я с тобой! - Лидия Петровна сорвалась со своего места.
- Нет, ну, что за люди, - Суданскому жаль было распавшейся компании.
Ручнёв сплюнул в сердцах, и слизь повисла на синей губе. Он встал и зашагал в темноту, решительно размахивая руками.
- Мне-то куда идти? - крикнул ему в спину осиротевший Суданский.
Диму Пирожкова привезли в больницу в состоянии острого алкогольного отравления. Среди ночи он пришёл в сознание. Ему казалось, что он умер, но в отдельные моменты почти полностью ощущал себя. Он закрывал глаза, и начиналось странное состояние головокружения - создавалось впечатление всё ускоряющегося раскручивания карусели. Приходилось открывать глаза и, словно в подтверждение издевательства паров алкоголя над организмом, мир, подёрнутый пеленой, ещё несколько мгновений продолжал крутиться в обратную сторону. Это состояние ещё усугублялось тем, что Дима никак не мог сообразить, где же он находится. Наконец понял, что не дома, и решил отсюда убираться. Выбравшись в коридор, побрёл, держась за стену, убеждая себя: "Дойду, дойду", хотя каждый шаг давался с трудом, потому что пол всё старался выскользнуть из-под ног. И он действительно дошёл до ординаторской, хотя по дороге его стошнило, а на пороге коридора, споткнувшись, едва не разбил голову.
В корпусе было тихо, только в одной палате кто-то надсадно кашлял, издавая нечленораздельные приглушённые ругательства. Из-за дверей ординаторской доносился оптимистический голос:
- Главное ведь в жизни что - провести время так, чтобы не было потом за себя обидно. Поменьше прислушиваться к мнению других, и побольше думать о себе самом. Широкая натура всегда пробьёт в жизни дорогу, нужно только во время избавиться от комплексов. Пока ты живёшь, не отчаивайся, не опускай руки, и на принципы, и на любовь смотри проще...
- Георгий, ты, сказывают, сердцеед, - дал о себе знать второй собеседник.
- Во всяком случае, твоей башке рога не грозят: жена твоя не в моём вкусе.
Георгий хохотнул.
- Оставь в покое мою жену, ты, клизма! - взвизгнули за дверью.
Загрохотали стулья по полу.
- Да она мне и даром не нужна. В голодный год за ведро картошки... Пусти, гад!
- Ты на что намекаешь? - хрипел разобиженный супруг.
Судя по звукам падающих стульев и напряжённым голосам, за дверью шла, если не драка, то борьба отчаянная. Забыв о своих болях и бедах, Дима Пирожков с наслаждением вслушивался.
Вдруг раздались звон разбитого стекла и чей-то сиплый крик с улицы:
- Это что вы тут творите?
Стукнув Диму в лоб распахнувшейся дверью, в коридор выскочили оба соперника и с леденящим душу воем сыпанули прочь наперегонки. Дима Пирожков, человек от природы миросозерцательный и раздумчивый, этакий философ от алкоголя, потёр вновь набитую шишку, подивился на странное поведение врачей, и лишь потом решился выяснить, что же привело их в такое состояние.
По ординаторской ходил мужчина в мятом и запачканном костюме, поднимал упавшие стулья, поглядывая на стол с початой бутылкой водки и стаканами. Он то качал головой, то подёргивал плечами, будто у него чесалась спина. В нём очень много было от покойника: и синюшное лицо, и почерневшие руки, с которых постоянно что-то сыпалось и капало - и никакого намёка на маскарад. Дух от него шёл невыносимый. Впрочем, отравленного алкоголем Диму это не сильно беспокоило. "Чертовщина какая-то", - подумал он, но будто магнитом тянула его бутылка на столе и отвлекала от всех посторонних мыслей.
- Закурить не найдётся? - сказал он первое, что пришло ему в голову.
Труп или человек, таковым наряженный, глянул на него и молча кивнул на стол. Там были сигареты, спички и пепельница. Дима не заставил приглашать себя дважды. Не прошло и двух мгновений, как он уже сидел в ординаторской и попыхивал сигаретой, с любопытством поглядывая на странного незнакомца, судя по всему, влезшего в окно. Не разобрав его истинного физического состояния, Дима, однако, сообразил, что перед ним человек благовоспитанный, который тяготится внезапным своим здесь тяготением и его следствиями - бегством врачей из ординаторской. Пирожков решил взять инициативу в свои трясущиеся с перепою руки.
По резкому движению, которым Дима загасил сигарету, можно было догадаться, что он принял какое-то решение. Сцапав бутылку, Пирожков сгрёб и стаканы:
- Вздрогнем?
Незнакомец, поправив галстук и стряхнув с борта пиджака случайно упавший пепел сигареты, спросил:
- Это называется больница?
Слова были произнесены с такой душевной болью, горечью и отчаянием, что у Димы дрогнула рука, и он чуть было не налил мимо стакана.
- Нормально, уважаемый. Присаживайтесь. Я вижу, вам тоже спешить некуда.
Незнакомец последовал его совету, сказал, устраиваясь на стуле:
- Честно сказать, я так и не понял, что здесь происходит.
- Как что? Бардак! Им дежурить надо, а они водку пьянствуют. Правильно вы шуганули этих айболитов. А как тут терпеть? Ну, поехали.
Дима пропустил полстакана одним глотком, а незнакомец лишь пригубил свою порцию, не справился с губами, и водка потекла у него по шее. Пирожков сразу потерял к нему уважение.
- Что у тебя глотка дырявая? - возмутился он пропадающему добру.
Незнакомец виновато улыбнулся и поставил стакан.
- Ты в какой палате лежишь? - спросил Дима очень строго.
- Я в могиле лежал с зимы 1986 года.
Диму это откровение не смутило.
- Для двадцатилетней выдержки ты, однако, не плохо выглядишь.
Незнакомец опять поправил галстук, и тут Пирожков заметил под его узлом пробочку.
- Вон ты с чем здесь... Ну и топорная работа, я скажу, - Дима погрозил в пространство кулаком. - Я бы этих коновалов...
За его спиной послышался лёгкий шорох, а затем визгливый глас Ксенофонтовны, дежурной санитарки родильного отделения:
- Это ж надо: стекло разбили, врачей лупят... А навоняли-то...
- Это что, - сказал Дима. - Садись за стол, тут вот покойник водкой угощает.
- Будет врать-то. Вот я вас шваброй.
- Это интересно, стоит посмотреть: шваброй мёртвого человека не каждый решится.
Увлёкшись бранью, санитарка не обращала внимания на второго собутыльника. А он сидел, сгорбившись, втянув голову в плечи, пряча лицо от взоров. Вдруг выпрямился, глянул неподвижными зрачками ввалившихся глаз:
- Мария Ксенофонтовна, вы меня не узнаёте?
Санитарка, ахнув, хлопнула себя по мощной груди в разрезе халата.
- Беда-то какая! - пролепетала она, пятясь к двери. - Действительно мертвяк, да ещё говорящий. И так на Репина похож, Семёна Ильича.
- А это я и есть, - печально сказал покойник.
- Да ну вас с вашими шутками, - сказала Ксенофонтовна. - Я вот завтра главврачу всё расскажу.
Она скрылась в коридоре, не закрыв дверь, и оттуда донёсся её голос:
- Георгий Иванович, ну, как не стыдно...
- Никак хозяева вернулись, - засуетился Дима. Он вытряхнул содержимое пепельницы на листок бумаги, смял его и сунул в корзину для мусора. Потом растянул штору по гардине, прикрывая разбитое стекло. От ветра, гулявшего за окном, лёгкая ткань вздулась пузырём.
- Ого, да их тут коллективчик, - раздался голос из коридора. - Жорик, поднимай мужиков, сейчас мы их уделаем.
- Послушайте, - незнакомец шагнул к двери. - Я тоже врач и хотел бы с вами поговорить. Я - Репин Семён Ильич, работал здесь главврачом, может, помните такового. Да погодите вы...
В ответ раздался топот удирающих. Мертвец остановился в дверях, повернулся к Диме, развёл руками и виновато улыбнулся. Оскал получился похожим на отвратительную гримасу.
- Эй! - крикнул откуда-то издалека сбежавший Георгий. - Убирайся отсюда, не то я тебя, гада, собственными руками задушу.
- Ты смотри, какая сука пакостная, - вторил ему дружок из другого конца коридора.
- Я врач, - откликнулся мертвец. - Семён Ильич Репин.
У Георгия на это было своё мнение:
- Ты, засранец - клинический идиот.
Подал голос и его дружок:
- Что делать будем, Жора: дела-то хреноватые. Откуда эта нечисть завелась? Ты звонил в милицию?
- Звонил, да разве ж их дождёшься... Эй вы, валите отсюда, пока целы.
- Я - ваш бывший главный врач, - устало сказал Семён Ильич.
- Ты, приятель - козёл, и мне бы сказки не рассказывал. Я сам твою,.. тьфу!.. его, то есть, могилу видел. Верно, Жорик?
- Нас не проведёшь, - подтвердил Георгий. - Финита ля комедия, жмурик. Сейчас мы тебя уконтрим.
Дима Пирожков звучно потёр щетинистый подбородок и произнёс многозначительно:
- Да-а, положеньице.
Внезапно он хлопнул себя ладонью по лбу и расхохотался:
- Какой же я осёл! Как же я сразу не догадался? Отдай ты им этот пузырь.
Он перелил в пустую бутылку воду из графина и выставил её в коридор:
- Эй, пискарезы, забирайте своё пойло и отстаньте от человека, чёрт возьми!
Затащив Репина в ординаторскую, он захлопнул дверь и стал баррикадировать.
- Всё, как всегда: сильный пожирает слабого. Но ты не бойся, Ильич, я тебя не выдам.
- Ишь, клизматёры, - пыхтел он, двигая тяжёлую мебель. - Казённый спирт выжрали, водку наверняка из передачи свистнули. Нет у людей ни стыда, ни совести. Докатилась, Ильич, Росиия-матушка до последней черты. Но ведь есть мы с тобой. Ты же научишь меня, как мёртвым жить? Мы им ещё покажем. Даёшь революцию!
Дима выдохся и устало повалился на диван, речь его стала менее пафосной:
- Эх, Ильич, не видал ты наших перемен: пролежал в могиле - кусок жизни проглотил. Пролетариат, гегемона нашего, с гавном сравняли. Спекулянты теперь только живут. В обществе утвердилась какая-то вывернутая наизнанку мораль - всё можно, даже то, что нельзя, но очень хочется. А мы с тобой не таковские! Мы пойдём войной за старые обычаи и порядки. Мы вернём России Советскую власть. Мы...
Дима окончательно выдохся. Его неудержимо клонило ко сну. Он втянул ноги на диван и улёгся, подложив под голову обе ладошки.
Репин, слушая его, тянул и рвал с себя галстук, пытался через его петлю расстегнуть ворот рубашки, будто ему не хватало воздуха. "Эдак помрёт, чего доброго", - с участием подумал Дима и закрыл глаза.
Лицо Семёна Ильича, между тем, пошло багровыми пятнами, будто к нему разом прихлынула нездоровая кровь. Губы кривились, гримасничая, но крик, готовый сорваться с них, терялся где-то на подходе.
Дима, заметив его тщетные усилия, не поленился встать и хлопнуть его по спине:
- Что ты лопочешь, Ильич? Подавился что ли? Ну-ка, скажи что-нибудь по-человечески.
И, чудо! Репин, икнув, заговорил, затараторил, слова посыпались, как горох на пол, разгоняясь и подскакивая:
- ... неужто это не сон? Невозможно поверить. Как такое могло случиться? Куда же партия смотрела?
Его торчащие во все стороны лохмы подагрически затряслись.
- Просмотрела твоя партия, - сказал Дима и снова лёг.
Дверь слегка толкнули с той стороны:
- Открой, дешёвка! От нас не скроешься.
- Хрена закуси, - ругнулся Дима с дивана.
- Тобой тоже скоро черви займутся, - пообещал голос Георгия.
Угроза подействовала. Дима подскочил с дивана, подпёр баррикаду спиной:
- Помогай, Ильич.
- Что же вы делаете? - Семён Ильич беспомощно озирался.
В этот момент от мощного толчка дверь распахнулась, баррикада рухнула. Дима побежал головой вперёд через всю ординаторскую. Остановила его стена, в которую он буквально влип.
Нервная судорога исказила лицо мертвеца. Но лишь только он шагнул за порог, в коридоре раздался дружный топот удирающих ног. Семён Ильич преследовать не стал. Он вернулся, чтобы помочь Пирожкову. Тот потирал вторую симметрично взбухшую на лбу шишку.
- Ты, Ильич, себе и представить не сможешь, какой демократы бардак устроили повсюду. В больнице это как-то по-особенному чувствуется.
- Безумие! Чистое безумие! - качал головой Репин. - Любое зло имеет корни. Но вот что питает это безобразие? Что дало ему жизнь? Где же ваш всепобеждающий разум, люди? Неужели вы бессильны бороться со своими страстями? И кто вдруг выпустил их на волю? В грязных палатах больные режутся в карты на деньги. В дежурке никого. Фельдшер с шофёром в машине занимаются любовью. Врачи пьют в ординаторской. Ужас!
- Это ещё не ужас, - мрачно сказал Дима. - Знал бы ты, куда больничные денежки расходятся - вообще бы впал в смертельную хандру. Это всё, Ильич, "демократией" называется, "свободой" до потери человеческого облика. Общество лечить надо, я так думаю, Ильич.
- Я тебя, падла, щас вылечу! - ворвался крик из коридора, и следом гранатой влетела пустая бутылка и хрястнула о стол. Раздался звон битого стекла, полетели брызги.
- Ну, гады! - встрепенулся Дима. - Достали, ей-бо, достали. Прямо мороз по коже.
Он подскочил к двери и дико заорал что-то нечленораздельное. В ответ - дружный удаляющийся топот. Угомонившись, Дима вернулся к прерванному разговору.
- Как лечить? Побольше думать, думать головой, если она ещё имеется. А потом морду бить виновным.
Дима гневно сжал кулаки:
- Им, вишь ты, коммунизма не надо - капитализм подавай. А простой народ спросили? Хрена с два.
Репин вдруг почувствовал, что куда-то проваливается. Ощутил своё работающее сердце, которое стало захлёбываться вдруг прихлынувшей кровью. Но этого не могло быть! Неужто сел электропитательный элемент? Не мудрено: с таких-то потрясений.
- Нашли козлов отпущения - народ, - голос Димы поплыл и стал отдаляться. - Но мы ещё живы. Мы им ещё покажем. Верно, Ильич? Да здравствует Советская власть! Долой буржуев!
Распалившись, Дима Пирожков схватил пустой графин и, потрясая им над головой, как дубиной, выскочил в коридор. Его безумный хохот вслед удаляющемуся топоту звучал, словно рёв затравленного, издыхающего зверя.
- Ничего, Ильич, прорвёмся! Мы же с тобой есть!
Когда, навоевавшись, он вернулся, в ординаторской никого не было, лишь сдвинутая штора обнажала чёрную зияющую пасть разбитого стекла.
- Эх, Ильич, Ильич!
- Куда идти? Куда идти? В суд к Суданскому судиться, - ворчал Виктор Петрович, оставленный своими суетливыми товарищами на кладбище, не усидевшему там в одиночестве и теперь бредшему полем к посёлку. - Энтузиасты дела! Хвастуны! И эта тоже, матершинница: не учихалка - матрос в юбке. Куда ни глянь - сплошное безобразие. Всех садить надо.
С такими мыслями он достиг окраины посёлка и побрёл ночными улицами, инстинктивно сворачивая на перекрёстках в нужном направлении. Большой дом нарсуда был похож и одновременно не похож на прежнее здание. Очертания вроде бы сохранились, но вместо бревенчатых - кирпичные стены, гараж пристроен, асфальт положен. Палисадник огорожен металлическим забором и нет в нём могучих тополей, дававших такую прохладную сень в самые жаркие летние дни. О пропавших тополях Суданский пожалел более всего.
На широкой скамье у металлических ворот с калиткой группа молодых людей - слышны смех, задорные голоса. Как все жизнерадостные люди, Виктор Петрович любил молодёжь, охотно с ней общался и легко находил общий язык.
- Добрый вечер, комсомолия! Не помешаю?
Смех оборвался. После паузы послышались задиристые голоса.
- Ты чё, мужик, нарываешься?
- Ленка, папка твой пришёл - домой пора.
- Что ж ты, дяденька, не спишь? Сердечко пошаливает? Беречь надо.
- Мозг, - Суданский постучал пальцем по лбу. - Вот что беречь надо. Здесь всё, в этом сером веществе: все наши знания, чувства, память. Весь мир. Это самое важное и уязвимое, что есть в человеке.
Кто-то чиркнул спичкой, прикуривая. Удивлённо и недоверчиво блеснули прищуренные глаза под густыми бровями. Но это был наркотический блеск.
- А ты кто, ментяра? Так на, хватай, тащи в кутузку.
- Хватит вам заводиться. Он такой забавный, - со скамьи вспорхнула девица, подхватила Суданского под руку, светлое, не тронутое морщинами личико исказилось гримасой, - Фу, какой строгий!
Близость упругого девичьего тела, не отягощённого избытком одежды, как будто разбудила в разлагающемся теле какие-то, ещё непонятые желания. Две несмелые морщинки тронули чёрные губы Виктора Петровича у самых их уголков. Он словно заново осваивал нехитрую мимику улыбки.
- Что вы так смотрите? - спросил бывший судья, прижимая её локоть к своим рёбрам. - Живых трупов не видали?
Девица запрыгала восторженно, захлопала в ладоши:
- Классно! Сегодня я трахаюсь с трупом.
- Заткнись! - оборвал её парень, подступая из темноты. - А ты, мужик, трупак ты или мудак, катись отсюда, пока цел.
Суданский, дурачась, подёргал плечами, как боксёр на ринге, выставил кулаки:
- Бокс!
По треску и хлюпанью полусгнившего организма определил, что не всё у него в порядке с многочисленными шатунами и шестерёнками, работающими внутри, и как бы не рассыпаться ему в прах от одного резкого движения.
- Бокс! Бокс! - девица опять поскакала, хлопая в ладоши.
- Радости полные трусы, - сказал парень и закатил девице затрещину, впрочем, не сильную.
Кто-то на скамейке приглушённо чихнул и произнёс звонким радостным шепотком:
- Доброго здоровьица, Виктор Георгиевич!
И ответил самому себе:
- Спасибочки, Виктор Георгиевич!
- Эй, ты не очень-то увлекайся, - Задира, забыв о Суданском, поспешил к нему.
Виктор Петрович прислонился спиной к забору, и тут же увидел рядом лицо девушки, полураскрытые её губы и ощутил, казалось, щекой и ухом шелестящее дыхание.
- Ты же не трус? Ты набьёшь морду этому козлу? Разве настоящий мужчина ударит даму? Ну, скажи.
Вместо ответа бывший судья положил свою руку девушке на плечи и привлёк её к себе, будто беря под защиту.
- Эй, старпёр, будешь клеиться к Галке - разберу на запчасти, - издали пригрозил Задира, вставляя в ноздрю трубочку.
- Ну и дурак, - сказал ленивым и добрым голосом тот, кто называл себя Виктором Георгиевичем. - Чего ты прессуешь её? Бабы сами знают, кого им надо. А любви нет и нечего выдумывать. Эй, мужик, ты правда что ль трупак? Не хочешь ли попробовать?
- Я, братцы, русский, - прихвастнул Суданский. - А значит, пью всё, что горит, и люблю всё, что шевелится.
- Складно ты говоришь, - усмехнулся Виктор Георгиевич.
- Культурный ты очень, мужик, вежливый, - сказал Задира. - Но хайло я тебе сегодня всё равно начищу: отпусти Галку - мне лень вставать.
- Не отпускай, не отпускай, - девица плотней прижалась к Суданскому. - Ты ему - рраз!..раз! - она махнула в воздухе кулачками - и на лопатки! Только сунься к нам, поганец!
- Вот дура! Счас же встану, - Задира сделал вид, что отрывает зад от скамейки. - Тебе, мужик, капец. Встречал я одного такого...
- Небось рад, что расстались? - осведомился Суданский.
- Ну-ну... Как знаешь, - Задира хрустнул крепкими плечами.
Из темноты Виктору Петровичу передали кефирную бутылку с торчащей из неё трубочкой.
- Эх-ма! - бывший судья выкинул трубочку, взболтнул бутылку и опрокинул её содержимое себе в глотку. Минуту стояла изумлённая тишина.
- Ты что, падла, делаешь?! - взвизгнул Задира и подскочил к Суданскому, тугие мышцы его, готовые к действию, казалось, поскрипывали от собственной крепости, как портупея у новоиспечённого лейтенанта.
Суданский удивился:
- А что такого? Сами ж предложили.
Задира криво, недобро усмехнулся, словно кот на синичный звон, отодвинул девицу от Суданского. Тот насторожился. Взгляды их, пронзая темноту, сошлись как клинки, казалось: лёгкий звон пошёл. Задира вдруг перешёл на шёпот:
- Ты зачем весь кайф вылакал?
- Чего? Чего? - Суданский сжался. - Чего я такого сделал? Сами сказали: пробуй, я и выпил. Делайте, что хотите, только я никак вас не пойму.
- Не трожь его, Андрей, - сказал Виктор Георгиевич. - Он сейчас сам сдохнет. Ты, придурок, бензин выпил.
- Надо же, - удивился Виктор Петрович. - А я и не почувствовал.
Задира Андрей с шофёрской виртуозностью щелчком выстрелил сигарету из пачки, грубо запихнул её Суданскому в рот:
- Закуси...
Виктор Петрович вдруг ощутил прилив бешенства и удивился. Он ударил парня в подбородок, и тот упал. Упал странно, неуклюже, словно разобщившись вдруг в суставах. Вместе с гримасой боли и страха его дегенеративное лицо на короткий миг, как последний божий дар, посетило человеческое выражение.
- Ты, псих, чё творишь?! - Виктор Георгиевич сорвался с места, но кинулся не в драку, а поднимать оглушённого товарища.
Суданский остыл:
- Чёрт, не рассчитал. Я не хотел так сильно. Но он сам виноват: скребёт, скребёт, как крыса в гроб - вот и доскрёбся.
Вся компания дружно переживала за Андрея и не обращала внимания на оправдательный лепет бывшего судьи. Наконец Задира пришёл в себя. В нём почти ничего не осталось от бравого и уверенного в себе шалопая.
- Ты что, мужик, супермен? - облегчённо вздохнул Виктор Георгиевич, отстраняясь от приятеля. - Бензин как воду жрёшь, дерёшься как Тайсон...
- Так получилось, - пожал плечами Суданский. - Я не нарочно.
Подруга Задиры вернула ему свои симпатии:
- Миленький, найди бензинчику. А я тебя поцелую.
Близость девичьего тела вновь затронула глубинные чувства гниющего организма. Виктор Петрович погладил девушку по спине и пониже тоже, а она встала на цыпочки и поцеловала его чёрные неживые губы. Бывший судья ощутил себя готовым на любые подвиги. Прихватив кефирную бутылку, он ушёл в черноту ночи.
Пройдя наугад два-три переулка, Виктор Петрович приметил ночевавшую у ворот легковушку. Дальше было всё, как в фантастическом фильме. Ради полулитра бензина машина была искурочена, перевёрнута, поставлена на дыбы так, что горючее самотёком хлынуло в горловину. Какой-то болевой ограничитель отключился в мёртвом теле. Рвались жилы, расползались насквозь прогнившие ткани, а Виктор Петрович, ничего не чувствуя, проявлял чудеса атлетизма, нисколько, впрочем, не утомившись.
Молодёжь возликовала возвращению Суданского. Галина даже чмокнула мертвеца в щёчку, забирая бензин. Потом - трубочку в бутылочку, второй конец в нос и - кайф! Учись трупак!
- Век живи - век учись, - удивился Виктор Петрович.
- Мне не надо, - сказал Виктор Георгиевич. - Я целых пять классов кончил, мне хватит.
Вернув страждущим "кайф", бывший судья Суданский почувствовал себя своим в компании токсикоманов.
- Позволь с тобой не согласиться. Бывает, что душа в небо рвётся, а ум, как тяжёлая задница, привстать не даёт. Человек тогда мучается. Всё-то он готов силой переломить.
- Не наша философия, - отмахнулся Виктор Георгиевич. - Вредный твой взгляд, трупак: человек всё может. Это ему природой дано, при чём тут школа?
- Хватит вам спорить, - Галина, поймав кайф, передала бутылочку и подсела к Суданскому.
Виктор Петрович решил: кутить, так кутить - один раз живём, и пошёл напролом:
- Милая Галя, с той первой минуты, как увидел вас, я вас полюбил, и теперь признаюсь в этом.
- Слышь, чмо, как надо объясняться девушке в любви, а ты: Галка пойдём в кусты - я тебя хочу... Учись: на будущее пригодится.
Задира Андрей только сплюнул в сердцах и промолчал.