Аглаша по брату погибшему тосковала и плакала. Мать с отцом от беды такой слегли - еле-еле Аглаша их выходила. Время шло, а горько им было по-прежнему, каждый день нет-нет - да и вспомнят Алёшеньку. Отец коней пасти идёт - видит сына своего рядом с лошадью. Мать печь топит - чудится ей, что Алёша дрова несёт. Аглаша по лесу идёт - слышит, как брат ей аукает.

Жизнь идёт своим чередом, а им всё тоскливым кажется. Хороший был парень Алёша, а сгинул в один миг!

Ходила Аглаша одна в лес по ягоды и плакала, всё Алёшеньку вспоминала. И уговаривает себя, и бранит - не может успокоиться.

Однажды, гуляя так по лесу, дороги из-за слёз не разбирая, забрела она к тому болотцу, где Алёша кикимору с водяным повстречал. Рядом с болотом большое дерево стоит: ветви иссушены, ни единого листочка на них нет, а одна ветка над самым болотом торчит. Присмотрелась к ней Аглаша, а ветка прыг в болото и превратилась в кикимору.

Аглаша испугалась, убежать хотела, но кикимора её ласково окликнула:

- Не бойся, Аглашенька! Я тебя не обижу! Знала я твоего брата Алёшу, очень он мне помог. Как его полюбила, так и тебя полюблю.

- Погиб Алёшенька на войне, бабушка...

- Знаю, водяной его со света сжил.

- Я, бабушка, только об Алёшеньке и думаю. Говорил он, что у него варган есть, который судьбу переделывает, а и тот не защитил!

- Нельзя мёртвому свою судьбу изменить! Ничего тут не поделаешь, без Алёши теперь жить привыкай.

Посидели они вдвоём молча. Кикимора отвар целебный Аглаше приготовила, клюковки дала. Стыдно было кикиморе перед девушкой, что от водяного Алёшу защитить не смогла.

- Вот что, Аглаша! Есть у меня сундучок, на который водяной давно зуб точит. Только я сундучок этот хорошему человеку отдать хочу. Если утешит тебя мой подарок хоть немного - и то славно!

Подошла она к дереву, достала из-под корней сундучок, Аглаше подала: 'Открывай!'

В сундучке лежали деревянные башмачки. Тонкой работы, сами резьбой кружевной украшены, а каблучки крепкие да звонкие.

- Вот тебе, Аглаша, волшебные башмачки. Наденешь их - и сквозь кручину и отчаяние пробьются радость и смирение.

- Спасибо, бабушка.

Взяла Аглаша сундучок и ушла на свою любимую полянку. Там она надела башмачки, и вокруг неё зазвучала прекрасная музыка, бойкая и задорная, от которой захотелось танцевать. Первые движения Аглаши были робкими, но чем дальше, тем больше загоралась она и тем дольше невольная улыбка задерживалась у неё на лице. Башмачки каблучками щёлкали, словно сами и танцевали, и музыке подпевали. Аглаша развеселилась и заплясала так огненно и беспечно, как не танцевала никогда.

Вдруг снова к ней прокралось воспоминание об Алёше и о том, что она теперь одинока. Что с того, что она сейчас танцует и веселится? Кроме этой музыки, в жизни только пустота и горе!

Она внезапно всхлипнула и разрыдалась. Громко звучали лихие напевы вокруг неё, всё так же звали они в пляс, но от них становилось ещё грустнее и страшнее, чем в тишине. Она упала на землю и смяла цветок в руке.

Скоро пришло такое спокойствие, что она перестала слышать музыку. Она неподвижно лежала в полной тишине и смотрела туда, где верхушки деревьев соприкасались с небом, а мимо них проплывали смешные пузатые облака.

Музыка звала танцевать. 'Не плачь, всё славно!' - говорили бубны. 'Утешься, милая!' - пели свирели. Она поднялась и станцевала вновь, улыбаясь и смеясь, смело и решительно взглянув в лицо ожидавшей её жизни.

Башмачки волшебные и Аглашиным родителям души успокоили, а потом и детям, и внукам, и правнукам Аглашиным, и многим ещё поколениям помогли горести пережить. Если не затерялись, то и сейчас они у кого-то в сундучке спрятаны.