Аннотация: Тяжела доля переводчика... Особенно в тропиках и вечно пьяного.
Однажды работал я с геологами в Республике Куба. Геологи - народ веселый. Решили, что КУБА - это такая аббревиатура: Когда Уеду Буду Алкоголиком. Ни одного трезвого вечера не помню, хотя именно тогда в СССР свирепствовал сухой закон, коснувшийся и нас - из посольства постоянно поступали депеши об усилении борьбы с пьянством и прочей аморалкой. Но посольство в Гаване, а мы в глухих полях и джунглях. А геологи и буровики как с полей приезжают потные, грязные и злые, так ежели не выпьют, то злыми и останутся, а какой мир-дружба с местным карибским населением в таком состоянии может быть? Вот каждый вечер и начинался процесс. Причем каждое утро дружно решали, что это был последний раз. Однако вечером происходило примерно следующее:
Приезжает домой буровой мастер Толя (парторг по совместительству). Долго меряет шагами комнату, хмурит брови, временами задумывается и останавливается, нервно курит. Потом машет рукой, лезет под диван, достает из припрятанного для своего прощального банкета ящика коньяка бутылку, ставит на стол и говорит: "Андрюха, ну давай что ли..." После чего мы даем под жареные бананы, тушенку и авокадо. После чего возникает мысль: "А пойдем к геодезистам!" (они в соседней квартире живут). Берем еще бутылку и идем к геодезистам.
А в это время геодезисты ходят по комнате, нервно курят и стараются не смотреть друг другу в глаза. На сковородке скворчит пойманная вчера дорада, но аппетита как-то нет. И тут приходим мы, и геодезисты облегченно вздыхают, видя, что нам уже хорошо, и совесть их чиста, потому что это не они пьянку затеяли, а вовсе парторг с переводчиком. И коньяк под дораду с лимончиком выпивается, и мы с геодезистами идем этажом выше - там у нас кавказская диаспора живет.
Грузин Шалва, осетин Саша и армянин Эрем (можно Ерема) уже поужинали на сухую и сидят в креслах-качалках, мрачно уставившись в телевизор. Наше появление вызывает бурное оживление в виде выставления на стол коньяка, очистки ананасов и манго и включения любимой всеми кавказцами магнитолы Шарп 777 на полную мощность. После чего мы все вместе идем в соседний подъезд.
А в соседнем подъезде, оказывается, кто-то уже стал инициатором процесса, и мы радостно и удивленно встречаемся во дворе, потому что они тоже шли к нам. И мы садимся за длинный стол на улице, и тащим туда все закуски, у кого какие есть. А люди смотрят в окна, и завидуют, и сами выходят во двор с охапками еды и питья.
А наутро, сидя с помятым видом у подъезда в ожидании автобуса, обсуждали вчерашнее и дружно решали, что все, пора прерваться, а то это начинает принимать какие-то дикие формы, и надо же иметь какие-то пределы и т.д. и т.п.
А вечером приезжает домой буровой мастер Толя и долго меряет шагами комнату, и хмурится, и нервно курит, и машет рукой, и лезет под диван...
Но однажды произошло событие, которое прервало череду этих однообразных тихих тропических вечеров. То есть пьянки и до этого прерывались, ведь мы работали в поле (так это называлось) по 20 дней без выходных, а потом на 10 дней разъезжались по домам к семьям, отдохнуть от работы и алкоголя.
В этот раз процесс шел какими-то особо ударными темпами, и когда мы сидели еще только во второй или третьей квартире, все были уже весьма хороши. И тут к нам заходят какие-то кубаши во главе с какой-то дамой, очень напоминающие не то банду разбойников из мультфильма "Бременские музыканты", не то домком из "Собачьего сердца".
Мы радостно мычим и наливаем еще три стакана и ставим еще три тарелки. Кубаши вежливо выпивают за нерушимую дружбу и т.д., закусывают, и переходят к делу. Объяснять суть дела им приходится очень долго, поскольку все шумят и говорят между собой, а у переводчика рот занят, да и вообще он тоже не сразу въехал в суть сказанного. Когда же въехал, то как-то сразу несколько протрезвел. Когда же ему громким криком удалось призвать всех к порядку и объяснить, чего от нас хотят, все тоже как-то притихли.
Оказывается, сегодня какая-то там годовщина высадки десанта Фиделя Кастро с яхты "Гранма", а это, оказывается, большой государственный праздник (а мы-то дураки работали), и по этому поводу в наш поселок прибыло ажно все партийное руководство провинции Пинар дель Рио, и возле нашего общежития собрался митинг, и должен выступить с речью от имени братского советского народа наш парторг. В наступившей тишине мы смотрим в окно, видим многотысячную толпу и о....еваем. Дружно смотрим на мирно похрапывающего в уголке парторга Толю и еще больше о....еваем. После чего я лепечу: "А пускай главный геолог выступит". После всего все орут, что я больше всех о....ел, и вообще это я переводчик, а не они, и вообще иди и отдувайся за всех. Я икнул и пошел вслед за домкомом.
На улице было подозрительно тихо. Толпа расступилась передо мной, и я неестественно твердой походкой направился к только что сколоченной трибуне. Геологи со всего дома высыпали на балконы в предвкушении удовольствия от шоу. Однако я им удовольствия не доставил, до трибуны дошел, и даже на ступеньки почти не спотыкаясь взобрался. Повернулся лицом к публике и тут же двумя руками схватился за перила, чтобы не упасть.
Ты, Юра, человек творческий, тебе не привыкать выступать на публике, хотя, может, и вспомнишь свое первое выступление. А я увидел толпу, как мне тогда казалось, до горизонта. Такое ощущение, что все тридцатитысячное население поселка пришло посмотреть на мой позор. И детей, гады, привели. Молча стоят, смотрят на меня и чего-то ждут. Я чувствую, что пауза затянулась, но в голове только одна фраза вертится. Из накануне мною же (я еще и киномехаником был) на этой самой площади показанного кинофильма "Иван Васильевич меняет профессию". Был у нас толмач, - говорит Крамаров, - ему переводить, а он лыка не вяжет. Мы его в кипятке и сварили.
И тут меня понесло. Намертво вцепившись в перила, я гаркнул первую фразу: "Их было всего двенадцать против огромной армии, но они победили. И в этом сила нашей идеи!" Дальше я не помню. По-моему я вообще потерял сознание. Хотя на утро мне рассказали, что говорил я долго, красиво и убедительно, ходил по трибуне, жестикулировал, обращался лично к кому-то в публике, ответил на его фразу так, что все захлопали и засмеялись. Помню только, что в конце я орал: "Вива Фидель" и "Патриа о муэрте", "Венсеремос" и еще какую-то чушь, и толпа тоже орала вслед за мной, поднимая к слепящей, как прожектор луне сжатые кулаки. А геологи, сволочи, вообще вели себя как на футболе: орали, свистели, хлопали, ругались матом и чуть не падали с балконов.
Как я дошел до подъезда, тоже не помню. Может, и донесли меня. Помню только, что дома меня долго неудержимо рвало от пережитого нервного шока и перепитого коньяка. Очнулся только к утру, когда внизу уже вовсю сигналил наш ПАЗик.
По дороге на работу все молчали. Доехали до базы, разбрелись по точкам. Я сижу, перевожу чей-то геологический отчет, а в голове роятся черные мысли, что пора чемоданы собирать, что после вчерашнего найт-шоу меня точно в 48 часов из страны выпрут, как только начальство об этом прознает. Слышу, как по коридору, громко хохоча, идут русские геологи. Гады, думаю, им-то ничего не будет, они с балконов только на это позорище смотрели, а на меня точно кто-нибудь настучит, даже знаю кто. А они заходят ко мне в кабинет и, корчась от смеха, бросают на стол стопку местных газет. Беру одну из них и с ужасом вижу свою фотографию в четверть страницы. А надо сказать, что вид у меня тогда и так-то весьма растаманский был, т.е. с патлами до плеч и бородкой а-ля Карлос Сантана. А тут еще и с рожей перекошенной, со взором горящим и с призывно воздетой дланью. Ну все, думаю, теперь точно выгонят, и начинаю читать текст под фотографией. Геологи замолкают в ожидании моей реакции. Я читаю и потихоньку начинаю сползать под стол.
"Вчера в поселке Демахагуа состоялся митинг, посвященный ...-летию героической высадки повстанцев с яхты "Гранма". С пламенной речью выступил ПАРТОРГ СОВЕТСКОЙ ГЕОЛОГИЧЕСКОЙ БРИГАДЫ АНАТОЛИЙ КОЛПАЧЕВ".
Тут до меня доходит, что никто меня теперь не выгонит, а наш штатный стукач трижды обгадится со страха, прежде чем на Толика стучать.
Вечером приезжает с работы пыльный, злой и абстинентный буровой мастер Толя, ходит по комнате, косится под диван, и тут я ему торжественно подсовываю газету. По-испански он не шибко понимал, но фамилию свою прочитать смог. Сел на диван с коньяком и с обалдевшим видом стал рассматривать газету, переводя взгляд то на мою фотографию, то на свою фамилию под ней. Долго смотрел, а потом спросил: "А че вчера было-то?"
...Рассказать, что было вчера я смог только через полчаса...