Сквозь запыленное оконное стекло едва просачивался сиреневый свет блуждающих огоньков; он не столько разгонял, сколько подчеркивал густую бархатистую тьму, вольготно расположившуюся в захламленной комнате и его светловолосой голове.
- Зачем пишут столько красивых слов, не понимая смысла? - неожиданный вопрос адресовался скорее огонькам, нежели единственному его слушателю; человек, казалось, разговаривал сам с собой. - Герой, страдающий от бессонницы - это романтично и красиво. Почти классика. Но о мешках под глазами молчат. Молчат о лопнувших капиллярах, о тяжелых веках, молчат о слабости, усталости - такой, что она почти заслоняет собой озлобленность...
Человек отвернулся от окна и вгляделся в темноту, пытаясь рассмотреть своего слушателя; но так и не смог ничего разглядеть - черные разводы перед глазами, давно уже видящими только пятна света, укутывали незваного гостя плотным траурным коконом.
Слушатель молчал, и, казалось, не шевелился вовсе.
- Реализм и романтизм... убежать от одного, чтобы брезгливо морщиться от наигранной слащавости другого! - у человека вырвался тихий смешок, сдавленное фырканье - то ли оттого, что его искренне забавляло сказанное, то ли оттого, что с каждой минутой становилось все труднее дышать. - А чтобы писать, нужно всенепременно копить, вынашивать мысли, постоянно трепать себе нервы, лезть в самое пекло - лишь бы захотелось говорить, лишь бы захотели прочитать... ради чего?
- Ради признания, - голос слушателя звучал суховато и скрипуче. Человеку показалось, будто где-то в темноте захрустели кости.
- Признание. Ну да... признают ведь не тебя, а то, что ты сотворил. Впрочем... - он внезапно замолчал, вслушиваясь. Когда-то, очень давно, это и не понадобилось бы; но сейчас безнадежно испорченное зрение почти не помогало, а человеку на мгновение почудилось, будто он слышал свист рассекаемого воздуха - будто кто-то совсем рядом делал пробные взмахи тонким лезвием.
Стоило ему замолчать, как воцарилась мертвая тишина, в которой сиреневые огоньки, казалось, разгорелись еще ярче, выхватывая из ночи причудливые строения и смутные силуэты одиноких прохожих. Слушатель не производил никакого шума - словно не дышал.
- Впрочем... - помедлив, повторил человек. - Ради нее... ведь никогда такого и не было, не было Пирамид, не было флотилий дрейфующих в открытом море домов и маленького огороженного мирка с камином - посреди неутихающей вьюги, не было ютящихся по развалинам людей, не было... ее. Был... бред. Целая жизнь, преисполненная нескончаемым бредом. Писатель... ха! - человек брезгливо поморщился. - Десяток книг - ни о чем, бессмыслица, потому что никакие слова не могли сделать ее частью реальности! Знаешь... о ней всегда было так легко писать, когда казалось, что она совсем рядом, заглядывает через плечо, чтобы прочесть набранный текст. А потом вдруг выяснилось, что самая "романтичная" бессонница - как раз у меня. А я ведь - настоящий. - Человек опустил глаза, тщетно пытаясь рассмотреть в темноте собственные руки. - Теперь вот думаю - зачем все это? Вымышленные миры, вымышленные люди. А у меня под носом была реальность. Мой мир. Где можно было жить с мешками под глазами, натруженными руками и радостью от того, что люди вокруг - настоящие и уж точно никуда не исчезнут, как она... зачем?
Слушатель с тихим костяным хрустом пожал плечами и спрятал куда-то в темноту маленькие песочные часы.
- Мешки под глазами... - скрипучий голос надломился посреди фразы, и ему пришлось начать заново, куда тише, - в мешках под глазами переносят бессонницу. Иначе зачем они вам?
Человек склонил голову к плечу и тихо усмехнулся.
- Ага. Наверно... Я успею об этом написать?
- Нет, - честно ответил слушатель и взмахнул косой.