Аннотация: Это второй рассказ из серии "Проект ambient".
Когда я вновь стану собой.
В тот день Тим решил, кем он хочет стать. Оказалось, что сравнительно недавно он уже им был.
- Если точнее, почти шестнадцать лет назад, - любезно уточнил сидящий напротив гость.
Это особенный гость. Мама приняла его так, как не принимала ещё никого. Будто все визитёры, которые до этого бывали у них дома, воплотились в этом приплюснутом сверху и снизу, похожем на птичье, лице.
- Откровенно говоря, он не больно-то блещет способностями, - прошептала она на ухо гостю.
Потом произнесла громче.
- Удивительно, что в прошлой жизни мой мальчик писал книги!
Во всяком случае, со слухом у Тима было всё в порядке. Он хотел бы сказать это матери, но, по большей части, честно говоря, она была права.
- А потом? - спросил Тим. - Потом меня не было?
- Потом ты вновь родился, - гость был само добросердечие. Подушечки пальцев правой его руки потирали подушечки пальцев левой, и эти мягкие движения, казалось, вгоняли в глубокий транс. Лицо тронуто чуть смущённой, снисходительной улыбкой, как будто плесенью.
- Вуаля! Оп! Вот это фокус! Ты сидишь здесь. Давай-ка я введу тебя в курс дела. В двадцать восьмом году твой предтеча закончил последнее своё значимое произведение. В сорок третьем, - гость лукаво подмигнул мальчику и произнёс с расстановкой, - покинул этот мир.
- Что он делал всё это время? Ну, пока не умер?
Тим сидел, скрестив ноги, прямо на полу. Гость расположился на диване, бережно положив рядом свою шляпу.
Мужчина наморщил переносицу. Он посмотрел на Тима так, будто он доставал его какими-то мелочами. Сказал пережёвывая, как лечебную жвачку, слова:
- Последние пятнадцать лет твой предтеча жил в своё удовольствие. Воспоминания того периода не представляют никакой ценности.
- А вы их читали? Вроде как раскрытую книжку?
Гость не пошёл на поводу у мальчика и сказал уклончиво.
- Мы обязаны были отслеживать его жизнь.
Мужчина сухо пошевелил пальцами.
- Ты можешь забрать свою память в нашем центре. Приходи в любой день в рабочее время.
- А вы тогда тоже работали? - спросил Тим.
- Не совсем, - проговорил гость. - Работали мои коллеги. Но я целиком разделяю их взгляды... Ну, довольно, я всё тебе рассказал. Наша организация считает необходимым посоветовать тебе принять предложение. Далеко не всем такое делают. На нашем портале открыта специальная ячейка, ты всегда можешь просмотреть в подробностях жизнь своего предтечи. Получить доступ к любому мыслеобразу, к которому захочешь. Вроде как, - гость подмигнул, - посмотреть этикетку на бутылке, верно? Понюхать горлышко. Естественно, по отдельности они не представляют никакой ценности. Но если надумаешь взглянуть на картину в целом -- просто дай нам знать. Мы всё подготовим, всё сделаем, и уже через пару дней ты будешь другим человеком.
Эти последние слова гость произнёс без намёка на улыбку.
Он ушёл. Бесшумно закрылись двери, в прихожую проследовали мамины шаги. Она не стала заходить к сыну. Видимо, хотела дать ему побыть наедине со свалившейся на него информацией.
За окном безмятежная пустота, глубокая, как ночное погружение в пространство, загадочная, как сны, которые человечество больше не видело. Тим подумал, не включить ли псевдостекло, чтобы посмотреть, как там дела на другом конце земли, в безымянной деревушке, куда он с отцом ездил два года назад, но передумал. Мама будет ругаться. Она говорит, что нужно отвыкать от миражей и жить в настоящем мире.
Растёкшись по подоконнику, Тим смотрел в белесую пустоту. Как будто вдруг оказался внутри банки с молоком, у которой нет ни горлышка, ни дна. Где-то там, внизу ходят люди и жужжат зелёненькие электромобили с открытым верхом, такие же люди ходят чуть повыше, на следующем уровне. Сюда же доплывают только нетрэйлы, большие рыбины с блестящей чешуёй. Шутка ли -- две тысячи пятнадцатый этаж!
Мысль о головокружительной высоте, на которой он находится, на миг подхватила бумажный самолётик фантазии, но почти сразу ветер этот стих. "Такая высота -- и что с того, если нельзя её пощупать? Вот бы открыть окошко, - подумал Тим, - и вдохнуть полной грудью, пусть даже разреженный воздух. Вдохнуть, как тогда, в деревне".
Мало кто хотел бы жить на такой высоте. Но все живут. Потому что, говорят, если всех людей спустить с небес на землю и равномерно по ней рассредоточить, они покроют её ровным слоем и даже немного замочат ноги в морях.
Тим повернулся лицом к белой комнате. В сущности, ничего не изменилось, он всё в том же молоке. Белая обивка на мебели, белый светильник. Отражающие и рассеивающие свет стены. Мама говорит... да чего только не говорит мама. На всё у неё есть свои присказки -- как у поисковика пространства, который демонстрирует тебе свою эрудицию, стоит только о чём-то подумать.
Он посмотрел вниз, себе под ноги, и провалился в цветную дыру. Зажмурив правый глаз, Тим позволил линзе завладеть сознанием. Подумал вслух:
- Раз, два!
Канал с людьми со всего света, подобранными для него пространством и социальной сетью по возрасту, увлечениям и ряду других факторов... Вход... На стенах начали одно за другим проступать пульсирующие цветные пятна, иконки с картинками -- слепки чужих сознаний.
- Три, четыре.
Взять слово. Сейчас все эти зёрнышки радуги бросят свои дела и обратят к нему своё внимание.
- Меня нашёл коммивояжер.
Вот он, миг триумфа. Слепки света окружили его и затанцевали вокруг светлой кудрявой головы, как мотыльки вокруг лампы. Мало кто здесь мог похвастаться, что видел и лично общался с представителем этой профессии, выплывшей из самой что ни на есть древнейшей глубины веков.
"И что?"
"Поздравляю, брат. Кто же твой предтеча?"
"Значит, тебя скоро с нами не будет? :("
А ведь точно. У него поменяется личность, и в следующий раз пространство представит ему уже других собеседников. Это как в старых фильмах про звездолёты -- будто бы он включит сверхсветовой двигатель и окажется среди чужих звёзд.
"Ты ему поверил? Тебе нравится быть подопытным кроликом?"
"У него была шляпа и большой чемодан? :D"
- Я стану писателем! - сказал Тим. - Яромир Гашек. Слышали о таком? Это писатель. Он... то есть я умер шестнадцать лет назад в Прагополисе.
Молчание. Тиму чудилось жужжание каких-то механизмов в чужих головах. Должно быть, к пространственному поисковику подключилось ещё два десятка клиентов.
"А я читала, - сказала скрывающаяся за лиловым пятном личность. Сверкнула в его сторону лучиком так, что по декоративному светильнику в центре комнаты, где на длинных усиках покачивались десятки крошечных ламп, забегали фиолетовые блики. - Там про мужчину, в голове у которого обитало двенадцать других человек".
- Да? - удивился Тим. - А сколько тебе лет?
"Пятнадцать. Я просто люблю книги. Но вообще, Гашек больше для взрослых. Пишет сложно, но интересно".
"А вот у меня в голове обитает двадцать один человек", - решил Тим, наблюдая за перемещениями по комнате цветных светлячков.
"Ты должен прочитать его книги, - сказала скрывающаяся за лиловой аватаркой девушка по имени Яна и тут же продемонстрировала ему пиктограммку с извиняющейся улыбкой. - Свои книги. Непременно должен".
- Я так и сделаю, - сказал Тим.
Повинуясь воле обоих участников диалога, между ними протянулась нить приватного общения. Остальные огоньки поблекли и занялись своими делами; они больше не имели никакого значения, как мухи, что кружатся по комнате по одной лишь им ведомой траектории.
"Не могу поверить, что я знакома с настоящим Гашеком, - восторгалась девушка. - Можно, я похвастаюсь родителям?"
- Так и быть, - великодушно разрешил Тим. - Как думаешь, если пройду процесс слияния с предтечей, я ведь вспомню всё, о чём писал? То есть мне не обязательно даже ничего читать!
"Думаю, ты вспомнишь даже о чём думал, когда писал, - лиловый огонёк кружился вокруг его правой руки, и Тим развлекался, опуская веки и наблюдая, как тот чертит свои сверкающие дуги уже в полнейшей темноте. - Но знаешь что?"
- Что?
"Лучше прочитай всё сам. Знаешь, когда глядишь на что-то со стороны, начинаешь лучше разбираться в вещах. Один мой взрослый друг занимается моделированием рисунков водных струй в декоративных ручейках и речках по всему Полису, и он часто спрашивает моего мнения. Я говорю ему -- красиво или нет - хотя совершенно в этом не разбираюсь. Он очень дотошный, ты даже не представляешь, какой! Один раз даже пошёл в банк памяти и попросил поставить себе блок на профессиональные воспоминания, чтобы оценить рисунок струй "чужим" взглядом, но ему не разрешили... Он говорит, так называемый "профессиональный" взгляд на многие вещи заставляет нас смотреть только с одного ракурса. Самого удобного, но только одного... что таким образом можно рассмотреть?"
Минуту они помолчали. Где-нибудь за тысячу километров, а может, и на другом краю земли, Яна занималась какими-то своими девчачьими делами. За это время Тим успел изучить слепок её сознания, поплевать в воздух, наблюдая, как специальный отвечающий за чистоту модуль, похожий на большого блестящего шмеля, ловит плевки на лету, посмотреть на facebook фотографии собеседницы. Хотя кого в наше время интересует, как кто выглядит? Если они встретятся в реальности, к примеру, через год, вполне возможно, что Тим сможет опознать её только по слепку сознания. Из всех присущих человеку качеств, внешность плетётся где-то глубоко в арьергарде.
"А чем ты хотел заниматься до того, как узнал, что ты Гашек?" - вдруг спросила Яна.
Тим набрал полные лёгкие воздуха -- будто для слов, которые ты произносишь в своей голове, он имеет какое-то значение.
- Я не так давно об этом размышлял и даже решил кое-что окончательно и бесповоротно.
"Не томи", - попросила Яна.
- Думаю, у меня бы получилось сажать траву.
"Какую траву?"
- Просто травку, которая покрывает весь мир между городами. Я один раз был в деревне и видел такую. Там она не везде одинаковая, как у нас на газонах и клумбах, - где-то повыше, где-то пониже. И пахнет по-разному, и в ней живёт всякая живность.
Яна сказала со знанием дела:
"Ребята вроде тебя обычно мечтают попробовать себя в космической программе. Или стать великими исследователями. Биоконструкторами, например, чтобы создавать новые расы".
Сначала диалог в пространстве - это просто общение с пустотой, но потом, когда ты проникаешься сознанием другого человека, а он отпивает немного твоего, возникает ощущение близости. Эмоции пульсируют не в голове и не в пиктограммках-"смайликах", а облаками или грозовыми тучами проплывают в чужом небе, которое прямо сейчас и прямо здесь разворачивается над твоей головой. Это куда лучше любой мимики и любых интонаций.
Тим пренебрежительно ответил:
- Они все работают в клетке. В лабораториях или что-то вроде того. У них такие же белые стены, как у меня дома.
"Белые стены и неброский интерьер нужны, чтобы сознание не фокусировалось на мелких деталях", - в голосе Яны сквозила уморительная поучительность.
Всё правильно. Рисовать лучше выходит на чистом листе, чем на уже замаранном. Хотя, откровенно говоря, для детей не имеет значения, на каком листе рисовать. Свой мир они сумеют втиснуть даже в самые тесные скобки.
"А ещё кое-кто, например, выходит на орбиту, - огонёк контакта заискивающе моргнул. - Неужели тебе не нравится космос?"
Тим передёрнул плечами -- и в реальном мире, и в виртуальности.
- Я живу очень высоко. Так высоко, что когда смотришь в окно, вниз, всё рассыпается на маленькие зёрнышки.
"Тогда ладно. Может, растить разную траву тоже занятно".
- Пойду в библиотеку, - сказал Тим и моргнул, смывая слёзной жидкостью разноцветные пятна в прекрасную радугу. Будто кто-то принёс и поставил посреди его комнаты вёдра с разнообразной краской, а он, Тим, макает кисточку то в одно, то в другое, и разрисовывает стены. - Попробую почитать, что я там понаписал.
Пожалуй, стать художником тоже было бы очень неплохо.
Из белых стен в комнате можно извлечь всё, что угодно. Любые книги, любые развлечения -- с пространством в кармашке (а вернее -- в левом глазу, в имплантате, называемом линзой) с этим нет никаких проблем. Каждый может стать фокусником! Вот почему эта профессия перевелась. Как будто мальчик поселился в цилиндре волшебника -- только не чёрном, а прозрачном. А лучше бы в чёрном -- в этом цвете есть хоть какая-то загадка: тёмная магия и всё такое. Как раз загадки сейчас и не достовало.
Поэтому он не достаёт ничего из стен, а собирается наружу. Несколько секунд стоит возле зеркала. Слюнявит пальцы, приглаживает светлые кудряшки, воображая себя персонажем старого, плоского фильма.
- Мама, я на задание, - кричит он в приоткрытую дверь родительской комнаты.
- Хорошо, малыш, - доносится оттуда. - Мне самой рассказать папе про коммивояжера?
Тим жмёт плечами. Почём он знает, рассказать или нет? Он ещё не знает, хочет ли вновь стать сам собой, серьёзным писателем, у которого наверняка была борода и очки без стёкол, для солидности. Совершенно точно, солидность он носил на кончике носа и даже не позволял себе опускать голову, чтобы не растерять ни крохи.
"Как хочешь, - подразумевает этот жест. - Можешь, наверное, рассказать".
Тим выходит наружу. С балкона, служащего одновременно остановкой общественного транспорта, вызывает нетрэйл. Спустя полторы минуты подъезжает и с гудением останавливается небесный поезд, самолёт без крыльев - отлитая из белого золота пуля.
Нетрэйл с головокружительной быстротой уносит Тима вниз. Жужжит пневматика, повышая насыщенность кислорода, и мальчику кажется, что этот кислород потрескивает вокруг ладоней, как электрический ток. На две тысячи четырнадцатом этаже воздух весьма разреженный, и голова какое-то время будет лёгкой, как будто к ней приделали гравитационные турбины.
Пространство умеет выдавать книги, загружая их прямо в линзу. Скажите-ка Тиму, что оно не умеет? Но библиотеки никуда не делись. От них же сплошная польза! Милая обстановка, которая делает крошечный прокол в нервах и помогает выпустить оттуда весь накопившийся пар. Журчание воды, интерьер из книг и их густой, пыльный запах.
С какого-то момента человеческая вселенная развивается вполне прогнозируемо. Сначала это рост вширь. Руки человека заполняются разнообразными предметами. Меч, щит, плуг, узда лошади. Набор кройки и шитья из трёх десятков предметов. Машинка для сложения, машинка для деления и умножения, средство связи, средство для передачи текстовых сообщений. Много-много кнопок, манипулятор, экран и блок, отвечающий за вычисления.
Человек чувствует себя могущественным, дирижируя таким количеством подручных вещей, но рано или поздно он понимает, что удобнее их скомпоновать. Собирает у себя на столе мозаику, одну большую цветную картинку, благодаря которой можно и полететь в космос, и убить человека, и звонить, и редактировать целые тома текста с картинками. Он сам становится компактным. Он привыкает делать всё мановением руки.
И тут человеку становится скучно. Всё начинается сначала. Универсальная вещь обрастает деталями и становится множеством. Поначалу человеку не нужна эта множественность, но он быстро к ней привыкает.
Таким образом, человеческая вселенная дышит, словно живое существо, то расширяя свои лёгкие, то выдыхая вновь. И нет этому конца. Словно детская игра, то ты на дне, то на коне.
У Тима ловкий ум, и этот ум поймал в расставленные капканы зачатки вышеозначенной идеи. "Нас всех, - рассеяно думал Тим, ковыряя обивку лифтового диванчика, - когда-то давно съели, и мы теперь часть чего-то неизмеримо большого. Просто огромного. Такого огромного, что даже перемещающиеся по его кровеносным сосудам пули не причиняют ему никакого вреда..."
Внизу солнечно. "Кубики" кварталов растут, словно бамбуковые рощи, и исчезают где-то в вышине. Добрая половина населения земли живёт в стволах этих исполинов. Здесь, на нулевом уровне, вопреки предостережениям писателей-фантастов, которых так любят мальчишки, не найти ни одной брошенной машины, ни одной пламенеющей бочки. О, конечно, как и везде здесь бросают мусор, но по ночам голодный мегаполис обычно переваривает его начисто.
Красиво. Жужжат прогулочные кары, парки со всех сторон тычут тебе в бока зелёными пальцами. Лазурный вечер переползает с одного листика на другой, словно большая гусеница, множится в хитрой системе зеркал, иные из которых поворачиваются следом за солнцем (если бы их не было, на нижних уровнях было бы темно, как в накрытой крышкой кастрюле; тени от небоскрёбов, словно исполинские зубы, перемалывали бы солнечные лучи в мелкое крошево ещё на подходе к земле), а ты идёшь и подпрыгиваешь, словно у тебя над головой развивается флаг первооткрывателя.
Вход в библиотеку привечает гостей теплом, синей неоновой вывеской и всплывающем в линзе баннером с прейскурантом на кофе и пирожные. Зажатый между двумя зданиями, утопленный в переулок, он похож на нору какого-то животного. Сейчас популярны вкусовые инъекции, которые воздействуют напрямую на рецепторы языка, глотки и мягкого нёба. Кому нужны в такое время сладости? Но нет, в кондитерских магазинах, где в специальных колбах поблёскивает разноцветная жидкость, которой можно заряжать язык, всегда есть специальная полка под старые добрые пирожные.
Старик-библиотекарь напоминает покрытое румяной корочкой кондитерское изделие, печенье в виде человечка, такое же старомодное, как его библиотека. Тим радуется этому буйству, калейдоскопу сравнений, хлынувшему на него после равномерно белых стен.
Тим видел старика Жнанека всего пару раз, но его трудно так просто выбросить из головы. Так же и Жнанек помнил всех, кто заходил к нему хоть однажды, как будто бы вёл отдельную картотеку на посетителей.
На самом деле, в виртуальности всё проще. Здесь ты загодя на "ты" с самым хмурым незнакомцем. В то время как малознакомые люди растерянно мнутся друг напротив друга и искательно заглядывают в глаза, их страницы в пространственном facebook'е уже обмениваются самой сокровенной информацией.
Большой город каким-то образом становится маленьким городком, где каждый может рассказать про другого что-нибудь занятное, а продавцы мороженого, библиотекари и старьёвщики живут вечно.
- Привет, Тим, - говорит Жнанек и протирает руки салфеткой. - Что нового? У нас комиксы.
Он высокий, костлявый, в безукоризненной форме и фуражке с блестящей бляхой. Под руками, похожими на больших пауков, журнал, в котором записано всё-всё на свете.
- К дьяволу комиксы, - говорит Тим и целится в библиотекаря указательным пальцем. - Дай мне Гашека.
- Какого Гашека тебе надо? - улыбается Жнанек.
- Яромира, конечно.
Тим чуть не спросил: "А что, их много?", но вовремя придержал язык.
- А, Ярика, - библиотекарь не спеша выходит из-за стойки, берёт под мышку лестницу, с которой можно достать до самой верхней полки любого стеллажа. Чтобы вместить всю на свете литературу и подшивки всех на свете журналов, стеллажей здесь непростительно мало, но всё, что нужно, непременно найдётся, тут уж будьте уверены. Тим зажмурился и представил, как там, за стеллажами, работает доисторическая машина, которая штампует книги по заказу.
- Никак, ты увлёкся серьёзной литературой, - говорит Жнанек, расставляя, как будто огромный циркуль, лестницу. - Но почитай лучше Такао Цуёси. Гашек был актуален, пожалуй... эх, кости мои старые... пожалуй, только для своего времени.
- Мне нужен Гашек, - говорит Тим.
- Ну, как знаешь, - разрешил библиотекарь. - Писал он хорошо, этого не отнять.
Он встаёт на единственную ступеньку, и та доставляет мужчину прямиком к нужной полке, где руки, похожие на щупы хирургического инструмента, отыскивают книгу. Рукавом он протирает корешки и полку, хотя каждую ночь влажный язык автоматики слизывает всю пыль. Тиму представляется, как Жнанек по очереди жмёт руки выстроившимся в рядок писателям.
Вот он уже мягко спрыгивает на землю; брюки жуют и пытаются захватить целиком голые ступни. Тим слышал, что много-много лет назад люди составляли целые комбинации в одежде; был даже специальный кодекс, в котором говорилось, что с чем можно носить, а отходивший от него подвергался публичному осмеянию и позору. И за хождение босиком там полагалось чуть ли не подвешивание кверху ногами на городских площадях. О, как мальчик смеялся, когда первый раз об этом услышал! Видно, это было задолго до того, как люди завели у себя в головах роботов-уборщиков. Ходить босиком -- восхитительно!
Тим принял книгу, взвесил её на ладони, изучил обложку. Под ней пряталось сразу несколько романов, в том числе и тот, который советовала Яна: "Тепло и холодно в раю".
- А ведь я знал его лично, - вдруг сказал Жнанек. - Довольно долго мы дружили.
- И где же он сейчас? - упрятав все мысли как можно глубже, к дальней стенке черепа, чтобы те ненароком не воздействовали на впечатлительную мимику, спросил Тим.
- Умер, малыш. Кофе?
- Лучше кислородного коктейля.
- Как скажешь. С тебя я плату не возьму, - библиотекарь отошёл к стойке и из неприметных краников нацедил в высокий, похожий на аккумулятор электрокара, стакан напиток для мальчика и чашку кофе для себя. - Только ты и вспоминаешь про одинокого старика. Заходишь под предлогом взять книгу. Так вот, о старичье... - старик ткнул пальцем в книгу, которую мальчик прижимал к себе. - С Яромиром мы познакомились, когда он уже написал вот это всё.
Он погрузился в воспоминания.
До заката оставалось ещё порядочно времени и Тим не стал подниматься домой. Он примостился на какой-то лавчонке под искусственно подкрашенным небом, словно под голубым зонтиком.
Гашек писал про то, как непохожи между собой люди.
"Сейчас уже так не скажешь, - думал Тим. - Теперь тело человека может быть наполовину погружено в пространство, быть какой-нибудь инновацией, соединяющей интеллектуальный и физический мир в единое целое".
Но в то время никто не смотрел настолько широко. Люди не знали куда обратить свой взор; они видели лишь оболочку, видели, как стремительно друг от друга отдаляются формы жизни, которые привыкли называть одним словом - "человек".
Яромир Гашек пытался вплести их, самых непохожих, в полотно единого повествования. Он был на волне своего времени, но сейчас уже безнадёжно устарел. Мир разогнался до того, что проблемы успевают устаревать всего лишь за одну человеческую жизнь, а то и того быстрее.
Непонятные, странные слова кружились вокруг мальчишеской головы, будто птахи вокруг рассыпанных хлебных крошек. Нет, их значение услужливо подсказывало ему пространство, но кто может помочь лучше понять пространные описания, стремительные, как удары молнии, броски в психологию? И никаких приключений, к которым привык мальчишка.
В уголке линзы ненавязчиво зажёгся огонёк; словно сонный мотылёк на оконном стекле. Кто-то хочет пообщаться.
- Яна? - спросил Тим, заложив пальцем страницу, и огонёк мгновенно полыхнул лиловым. Обратная сторона глаз приятно зачесалась, когда каких-то неведомых чувств коснулся слепок чужого сознания.
"Конечно, - проворковала она как будто бы откуда-то издалека. - Читаешь?"
- Ага, - вдоль засаженной одинаковыми, как будто из одной коробки, тополями аллейки пробежал ветерок, и Тим чихнул ему вслед, надеясь ещё немного раззадорить. - Он очень странный. Я думаю, я не смог бы такое писать.
"Конечно, не смог бы. Нужно учиться. Любую профессию сначала осваивают. Даже донести ложку до рта с первого раза удачно вряд ли у кого получится".
- Просто всё стало по-другому. Когда-то я был дядькой с очками и бородой. Может быть, у меня даже была жена! Сейчас я обычный мальчишка. Что между нами общего? Если бы я его встретил, - Тим на секунду задумался. - Ну, себя тогдашнего, я, может, даже "привет" постеснялся бы сказать.
"Дети и взрослые -- разные вселенные, - со знанием дела заметила Яна. - Я сейчас ни то ни сё, так что ты можешь мне верить".
- Как тебе верить, если ты ни то ни сё, - фыркнул Тим.
"Ну, как-нибудь уж постарайся. Я пытаюсь тебе помочь".
- Знаешь, что меня волнует? О чём мне писать? Ведь если я стану писателем, мне нужно будет писать книгу... о приключениях я, тогдашний, почти не писал.
"Что ты! Есть там приключения! Как же случай с кентаврами? Или когда Джамаль захватил в плен электрического человека и попытался заправить при помощи разницы потенциалов между его ушами батарейки в своём электрокаре".
Тим прыснул.
- Там на самом деле такое есть? Дотуда я ещё не дочитал.
Он подумал и осторожно сказал:
- Наш библиотекарь говорит, что время Гашека давно уже прошло. Нет больше никаких различий между стариками и детьми, потому что все старики станут когда-то младенцами, а любой киборг, у которого что-то замкнуло в голове и спалило последние мозги, может стать в следующей жизни натуралом. Думаю, он почувствовал это заранее и поэтому бросил литературу.
"Настоящий писатель всегда найдёт, о чём писать", - лиловое пятно гневно запульсировало, будто транслируя какой-то древний, давно забытый сигнал из глубины веков. Яне было обидно, что талант любимого писателя ставят под сомнение.
- Но последние пятнадцать лет я, то есть он, сидел, сложа руки.
Яну понесло.
"Думаешь, одна проблема исчезла и всё, можно идти разводить детишек и играть с ними на детской площадке? Нет! Постоянно есть что-нибудь, что требует решения. Для чего, думаешь, нужны писатели? Чтобы развлекать таких сопляков, как ты, приключениями и подтирать им задницы? Нет! Люди обращаются к ним в трудные моменты своей жизни за ответом. Даже пространство, даже все его предтечи со всей их системой обмена опытом не смогли полностью заменить этот институт знаний. Обыкновенный человек никогда не знает, как ему относиться к сложным и глобальным вещам, и поэтому он спрашивает писателя. А у того в книжках уже всё разжёвано и расписано как надо!.. Значит, он просто не успел собраться с мыслями. А потом просто раз -- и умер".
- Не думаю, что он когда-то собирался с мыслями, - небрежно сказал Тим. - Я сегодня болтал с одним человеком, который знал меня - прежнего. Конечно, он меня не узнал, да я и не стал раскрываться. Он сказал, что последние годы я только и делал, что... - Тим призадумался и сказал, добавив в голос горчинку библиотекарской интонации: - "отращивал себе ноги и шагал ими с одного континента на другой, чтобы попробовать весь натуральный алкоголь, который только возможно". Словом, занимался всякой ерундой.
Яна не нашлась с ответом.
"Я думаю, когда ты всё вспомнишь, ты ответишь себе на вопрос, зачем ты этой ерундой занимался".
Хлоп! И Яна пропала. Обиделась что ли?
Тим дёрнул плечами. Палец давно уже потерял нужные страницы, а настроение для чтения улетучилось. В разомлевшем от вечернего томления воздухе повисло тёмное пятно и казалось таким большим, что тенью своей должно было накрыть полмира.
Пора было возвращаться домой.
Его ждал отец. Развалившись на диване в комнате сына, он возложил ноги на похожий на комочек ваты пуф и рассматривал пальцы на ногах так, как будто это была великая драгоценность.
- Это моя комната, - сказал Тим.
Отец аккуратно сгрузил ноги с постамента и приподнялся на локтях. Подбородком и крыльями носа Тим походил на него, но этим, пожалуй, сходство заканчивалось. Крепкое тело с немного коротковатыми руками; голова казалась большой за счёт блестящего ободка по окружности черепа -- он усиливал какие-то там сигналы, которые испускал радар в папиной голове. Сзади эта блестящая полоса проходила ровнёхонько на затылке, спереди -- прямо над бровями. Каждый знает: сейчас ненужных и неважных профессий на планете попросту нет, но родись Тим на две сотни лет раньше, он бы не преминул блеснуть перед товарищами: "У меня очень важный отец. Он как дирижёр, только дирижирует не оркестром, а планетарным циклом".
Мужчина совершенно лыс и, казалось, верхнюю, над ободком, часть головы можно отвинтить, как крышечку у солонки и заглянуть внутрь, чтобы убедиться, как хитро всё там устроено.
- Мальчик, мама рассказала мне о нашем госте.
Он будто бы пальцем проделал в сыне дырку. Оттуда хлынуло:
- Да! Я, оказывается, знаменитый. Меня знает библиотекарь Жнанек и одна девочка, с которой я общаюсь в пространстве в рекомендованной группе...
- Фу-ты ну-ты, какие мы важные.
Тим наконец-то почувствовал на себе всю тяжесть отцовского внимания и смутился. Ему захотелось отмотать назад время, чтобы глотка входной двери втянула его на языке пенькового коврика для обуви обратно.
- Я не важный. Я на самом деле писатель. Это сказал человек из института отслеживания предтеч.
- Без сомнения. Садись, мальчик.
Тим прошёл и сел во вращающееся кресло напротив дивана. И тут же, поджав ноги, принялся крутиться, не давая отцовским глазам поймать себя в капкан. Спинка кресла чутко реагировала на движение мальчишеских плеч, отклонялась насколько нужно и создавая иллюзию, что он -- капитан межконтинентального лайнера.
- Я теперь сам по себе, - сказал Тим. - Никто не знает, буду ли я помнить вас, когда вновь стану собой.
- Для тебя это называется "собой"? Для нас ты станешь другим человеком.
- Отстань от малыша, - донёсся из другой комнаты голос мамы. - Он ведь станет знаменитым. Может, ещё что-нибудь напишет.
Отец сказал:
- Знаешь, что такое подмена значимости?
Мальчик покачал головой.
- Когда чьё-то сознание меняется безвозвратно -- то есть меняется даже ход мыслей. Старые воспоминания, которые имели когда-то значение, зазвучат как пустые вёдра, и ты сам будешь теряться в догадках, зачем они тебе нужны. Мы перестанем быть твоими родителями. Будем людьми, рядом с которыми ты прожил двенадцать лет, и только. Про маму ты будешь говорить - "эта женщина", а про меня - "этот мужчина". И про нас вместе - "мои соседи".
- Я и сейчас свободный человек. И сейчас могу так говорить.
Тим оттянул пальцем воротник и оголил шею, где под кожей мерцала полоска паспорта.
- Видишь? Она зелёная. Уже почти год. Я уже год могу делать что хочу, и совсем не советоваться с вами. Вжжжж!
Кресло, которое в отличие от некоторых не сомневалось в его самостоятельности, откинулось почти горизонтально полу, продемонстрировав вращающийся, как чай в кружке, потолок.
- Хорошо, - голос доносился до мальчика как будто со всех сторон. - Тогда скажи мне, помнишь ты наше с тобой лето за городом?
- Конечно!
"Что за глупый вопрос? - хотел сказать Тим. - Это же было лучшее лето в моей жизни! Тебе ведь тоже понравилось, да, папа?"
- Ты хотел стать мейстером-природником. Управлять циклами роста трав и цветов, так легко, как будто стричь ногти.
- Ты сказал, что мне каждый день нужно будет надевать венок из одуванчиков.
- Я пошутил.
Звучало это так, будто отец говорил: "Сейчас не до шуток!"
- Я и сейчас хочу, - признался Тим. - Может, по утрам я буду выбираться в настоящий, живой лес инспектировать полянки, а по вечерам писать книжку.
- Когда ты станешь тем человеком, ты будешь думать: как смешно! Меня знают почти все, у меня в голове выдвижные ящички с литературными идеями, как это я мог мечтать о букашках и подорожнике?
- А вот и нет! - Тим внезапно для себя оскорбился. Вцепился в подлокотники. - Я... я буду мечтать! Не говори мне, что я буду и чего не буду. Я достаточно взрослый!
- Что же, молодой человек, - скрипнула обивка, и Тим понял, что отец поднялся на ноги. - Я понял вашу позицию. Разрешите идти?
Лицо отца примешивалось к пенистому молоку потолка, растворялось в нём, как будто кусочек сахара.
- Разрешаю. Давай... иди!
Тим решил, что "подмена значимости" звучит почти как "полная чушь". Невозможно даже представить, что он забудет, как распирает слипшиеся лёгкие свежий воздух за городом по утрам, как шумят деревья, как будто к каждому-каждому привязана верёвочка и специальная машина заставляет их раскачиваться в такт дикой, необузданной природной музыке. Что за чушь! Конечно, он будет всё это помнить, конечно, он будет этим восхищаться. И может, даже будучи Яромиром Гашеком, он всё равно станет ФПР-мейстером, мастером фонда природных ресурсов.
Не вставая с кресла, Тим потянулся за книгой. Он мечтал напомнить себе ещё много мыслей, что приходили в его тогдашнюю, заросшую волосами и годами, голову.
Прямо сейчас речь шла про космос.
"Никому не нужен космос, - было там написано. - Мы сейчас там же, где были две сотни лет назад, только проросли в себя ещё глубже. Словно чахлое дерево, которое двумя веточками тянется к звёздам, зато имеет такую корневую систему, которой позавидует любой бамбук. Самые дальние корешки уже ни за что не опознают друг в друге родственника. Если бы фантасты, скажем, двадцатого века узнали о нынешнем положении дел, узнали, куда мы идём, их бы хватил инфаркт. Всех поголовно".
Интересно, а Яромира хватил бы инфаркт, если бы он узнал, куда мы пришли? Пришли в мир, где два самых непохожих человека запросто могут назвать друг друга братом и сестрой? Даже ближе, потому что в следующей жизни они могут поменяться ролями... "Может быть, - думал Тим, - я, тогдашний, начал обо всём этом догадываться и поэтому бросил литературу? Понял, что все мои труды стоят не более надкушенного яблока... Не сойду ли и я с ума, если..."
Тим положил книгу на коленку и потёр виски. Как же сложно решать эти большие, как мыльный пузырь плавающей в космосе планетарной атмосферы, проблемы!
Он воззвал к единственной взрослой, с которой по душам общался в последнее время. Строго говоря, она ещё не взрослая, но уже и не ребёнок. "Я сейчас ни то ни сё, болтаюсь где-то посередине", - как выразилась она сама.
"Привет, малыш, - мгновенно отозвалась Яна. - Ты -- ещё ты? Что-то быстро, мы же с тобой общались всего час назад..."
Решение пришло мгновенно, будто кто-то щёлкнул наконец нужный переключатель.
Мальчик выпалил:
- Я только что, вот прямо сейчас, решил, что останусь сам собой.
"Испугался?"
- Нисколько. Кто знает, захочу я что-нибудь писать? Может, всё, что я должен был написать, я уже написал.
"Что за бред? Конечно захочешь. Ты же писатель!"
Но в её голосе уже не было прежней уверенности.
- Сейчас, например, хочу, - сказал Тим. - Знаешь такую старинную пословицу - "Не чини, если не сломалось?"
"Кто это её придумал? - с недоверием спросила Яна. - И что конкретно ты хочешь?"
- Люди. Не важно. Написать книгу, дурочка!
"Ты же ещё не писатель!"
Тим бросился в наступление, используя лиловое пятно как мишень, атакуя его всеми доступными аргументами, стремясь донести до девочки завладевшую им идею, всадить её лезвие в самое сердце.
- Я был писателем, когда-то. И я им стану. Сейчас, пока я хочу написать книгу, я точно её напишу. А знаешь, как я её назову? "Яромир Гашек. Кто я такой и отчего бежал. Кто были мои враги, и почему я не написал больше ни одной книги".
Яна молчала почти половину минуты.
"Ты же не можешь ничего знать достоверно".
- А вот и могу. Пространство мне даст все его книги. А у нашего библиотекаря я расспрошу про себя. Как я жил в последние годы. Жнанек, конечно, старый, но наверняка много что вспомнит.
"И когда ты разведаешь все ловушки, ты приоткроешь для себя-тогдашнего дверку? Чтобы никто-никто из его врагов не узнал, что ты -- это он?"
- Я точно не знаю, - медленно сказал Тим, и всё вокруг, разом -- белый потолок, приглушённый диалог родителей где-то за стеной, гудение нетрэйла, таинственное мерцание пространства, покорная податливость кресельной обивки - вдруг задышало и наполнилось смыслом. -- Но, думаю, это уже не понадобится. Я уже стану сам собой. Стану, просто посмотрев со стороны... Ладно, пока. Я хочу ещё прочитать все свои книги и разыграть маму с папой, притворившись, что я -- это вроде как уже не я.