Аннотация: Третий рассказ из серии "Проект ambient".
Дональд
1.
- Привет! - напрягая все доступные голосовые функции, дребезжит парковка для электромобилей. -- Как поживаете? Хорошо вам там, снаружи? Поверьте, там куда лучше, чем здесь, внутри.
Прохожие начинают оглядываться, ускоряют шаг. Какой-то мужчина с седеющей бородкой и наращенной дополнительной парой рук, остановился, и, нахмурившись, уставил взгляд в тенистый переулок.
Парковка самая обыкновенная. Три частных дома окружают её со всех сторон, будто надеются защитить своими квадратными спинами от грозящей с небес непогоды. Красноватый плющ обеспечивает её шикарной шевелюрой, а подъездная дорожка хранит следы шин.
Многие даже не подозревают, что такой примитивный функционал может издавать звуки. И правильно, это единственная в своём роде парковка, которая может говорить. Через минуту её не станет.
Крошечный голосовой синтезатор, появившийся на одном из блестящий боков парковки, будет воспринят системой как отклонение, а с раковыми клетками у умного города разговор короткий.
Дональд давно уже наблюдает за происходящим при помощи камеры одного из домов. Вот и всё. Сначала погас зелёный огонёк между лозами плюща, потом зашевелилась вокруг земля, и вот парковки нет, только пустой дублирующий кластер, на котором бессильным клубком красных змей свернулся плющ. Где-то два часа понадобится системе на анализ, чтобы восстановить исходные функции и заселить своё щупальце новым псевдоразумом.
Нет, следов Дональда там не осталось -- он аккуратно всё за собой подчистил.
Скорее всего, когда вечером вернутся на своих электромобилях жители окрестных домов, всё будет как раньше. Они не заметят ни непорядка в багряной шевелюре, ни отсутствия каких-то нечаянных отметин, вроде следов шин.
Дональду казалось, что он слышит, как гудит где-то глубоко под землёй пищеварительная система города.
2.
Дональд выглядывает во внешний мир, чтобы напомнить себе, что этот мир существует, что с тех пор, как он, в виде пиктограммы котёнка, с глупой улыбкой и белой шёрсткой на пузе, бултыхается в брюхе огромного голубого монстра, реальность никуда не делась и не пропала.
Хотя, конечно, многое потеряно. Каково это -- дышать? Что за мудрёная вещь -- простая как пластиковый мир, физическая боль? Здесь нет даже понятия цвета, хотя что-то из далёкого прошлого, хранящегося на не менее далёких друг от друга серверах, иногда всплывает... что-то, что, наверное, можно назвать генетической памятью, хотя никаких генов у него, конечно же, не осталось. Иногда дразняще, дурманяще начинает пахнуть цветом, и котёнок вострит ушки.
Даже когда Дональд не обитает ни в одной линзе, он старается не выпускать из пасти пиктограммку котёнка. Стоит это сделать, кажется ему, как уже невозможно будет собрать обратно личность. Его, как рисунок на песке, размоет, а песчинки разнесёт по разным уголкам пространства.
И вот котёнок скачет по камушкам-серверам, через которые перехлёстывают волны виртуальности, а под полигональной шелухой проходят бесконечные, мудрёные процессы, которые теперь заменяют напряжение мышц и движение крови по венам. Коннект... авторизация... идентификация, обмен данными, глаза тем временем ищут в потоке новый островок.
Отказ в доступе.
Стихия подхватывает камушек и волочет его прочь от котёнка.
Что же, придётся в обход. Пока-пока, ставший на считанные мгновения родным островок-сервер, мне будет не хватать кусочка пространства, что на тебе раскинулось.
Там, куда он направляется, серверов меньше. Они заросли илом, похожими на троллиные уши кораллами, нахлобучили себе на макушку шапку изо мха. Течение пространства там не такое сильное, и поэтому они выступают из него, подобно скалам.
Эти два мира -- виртуальность и реальность -- похожи. Вроде как небо и его отражение в зеркальной крыше. Одно подстраивается под другое, и кто его знает -- какое первичное и где настоящее?..
Если проводить аналогию с пространством, приснопамятный голосовой модуль на парковке -- всего лишь бабочка, севшая на одну из кочек, и почти мгновенно смытая потоком.
Дверные глазки в настоящую жизнь проносятся мимо, словно рои мошкары, но Дональду они не интересны. Он идёт по давно уже исхоженному пути, аккуратно ступая в топком болоте.
Эта часть пространства соответствует фиолетовому сектору на карте одного из живых городов. Не то, чтобы заброшенному, но формально он и частью города-то не является. Так, пригородом. Городская нервная система пролегает где-то в стороне, так же, как и все остальные: регенеративная, система снабжения, и подобные. Если бы город и вправду был человеком, живым организмом, должно быть, фиолетовые сектора были бы его ногтями. Причём обязательно на ногах -- за ними не так легко следить.
Но именно здесь Дональду больше всего нравилось.
На очередном острове, связанном со всеми прочими ломкой цепочкой навесных мостов, котёнок находит свою смоковницу, карабкается на нужную ветку, а прямо над ней - облюбованное им окошко в реальный мир.
Единственная камера в округе. Когда-то она призвана была регистрировать метеоусловия -- Дональд просматривал архив сообщений, - сейчас же числится в запасе. Но, тем не менее, работает. К чему она прикреплена, он не видит. Угол обзора совсем небольшой, но видно часть улицы, застроенной сотами с ячейками жизнеобеспечения и порами, через которые периодически с хлопком выходит отработанный воздух. Это одна из улиц верхнего уровня, расположенная, по-видимому, на самой крыше какого-то комплекса. Фиолетовые сектора всегда на отшибе.
Раз или два за час вдалеке мелькают огни нетрэйла. Днём всё вокруг заливает солнце, а по ночам начинает медленно тлеть и потихоньку разгораться единственный фонарь, который торчит поперёк зоны обзора, словно огромный восклицательный знак.
Дональд смотрит и пытается представить себя там, внутри этого скучного для всех других полотна, где почти что ничего не происходит, вплести себя в ткань мира, который уже ему не принадлежит.
3.
- Напомни-ка, Дональд, - спрашивает молодой человек. - Я ведь у тебя не один?
- Конечно, нет, - возмущается цифровой котёнок. - Я вездесущ! Я могу оказаться где угодно, вылезти из любой штуки, в которой есть хоть капелька электронного мозга. Неужели ты думаешь, что при таких исходных данных я буду водить дружбу только с тобой?
Этот приватный разговор вступает в контраст с тем, что юноша видит вокруг -- сотни, тысячи людей, которые спешат по своим делам, или, наоборот, никуда не торопятся. Перекрёсток на Шибуя, одна из бесконечно пульсирующих нервных жилок в теле мегаполиса. Жизнь здесь возникла, казалось, миллиарды лет назад, и с тех пор бесконечно развивается, несётся в будущее по раскалённому полотну дороги, и нет на её пути препятствий.
Люди здесь движутся вроде бы хаотично, непроизвольно сбиваясь в группы, превращаясь в кошмарное живое существо с двумя десятками рук и ног, то замирая, чтобы пропустить другого такого монстра, то рывками двигаясь дальше, то вдруг мгновенно, будто по команде, рассыпаясь, чтобы влиться в ручейки бесконечных эскалаторов, заполнить двери магазинов, которые натыканы чаще, чем гнёзда ласточек на песчаном склоне. Взгляд со стороны - торжество хаоса, который величаво шествует по сходящимся здесь семи улицам одновременно во все стороны, бесконечная диффузия, символизирующая течение слепого времени со всей совокупностью происходящих в каждый заданный момент событий. Но когда ты внутри системы - видишь торжество логики и точного расчёта.
Трафик здесь регулируется самим городом, который через линзы посылает каждому зёрнышку в этом мешке проса сигналы: двигаться, стоять, сбавить скорость, пропустить, перейти на зелёную ветку, где к вашим услугам работает транспортёр... Он выкладывает из этих зёрнышек неповторимую мозаику, каждое звено в которой исполняет свою роль. А в следующий момент -- уже другую, и рисунок вновь меняется.
Молодой человек в толпе, в его сторону призывно сверкают неоном вывески магазинов и заведений, которые расположились одно над другим аж в пять или в шесть уровней, будто болельщики, собравшиеся на стадионе поболеть за любимую команду. Виртуальная реклама здесь под запретом, дабы не мешать работе навигационной системы, поэтому привлечь покупателей они стараются старым, как мир, способом -- светом и звуком.
Дональд едет на плече, смешно свесив лапки на грудь, и молодой человек рассеянно пытается придумать, сколько мог бы весить настоящий кот таких габаритов.
- Вот это-то и странно, - вздыхает он. - Ты-то у меня один. У меня нет десятка других Дональдов.
- Ну и что? - невозмутимо отвечает котёнок. Тыкается носом в щёку, и в мозгу задумчиво, будто из-за мутного стекла появляются нужные ощущения -- как всегда, когда источник раздражителя находится в виртуальности. - Я знаю всё, что знают эти десятки, сотни аватар. Ты не должен насчёт этого расстраиваться.
- Не должен, так не должен, - соглашается юноша. - Да только вот с теми, со всеми остальными, у тебя были совершенно другие приключения. И я в них никогда не поучаствую.
Котёнок с полминуты размышляет, помахивая хвостом, потом милостиво разрешает:
- Пожалуй, ты один из самых верных моих компаньонов и друзей. Я подарю тебе самое последнее приключение, когда оно, наконец, случится.
- А что это за приключение? - интересуется юноша; за этими словами ему чудится вся тяжесть воздуха, который ощущают на своих плечах жители нулевого уровня.
Но Дональд хранит молчание. Лавка на третьем уступе, которую наметил для себя как цель путешествия юноша, расталкивает коллег и спускает ему усик своего собственного, небольшого транспортёра.
4.
В этом полотне он знает малейшие детали. Фонарь, потрескавшаяся, истёртая кожа здания, которая не раз и не два вступала в конфронтации с грозовыми тучами (обычно дожди идут гораздо ниже, но изредка тучи как будто на верёвочке кто-то подтягивает до уровня крыш, словно большие строительные блоки), с ветрами и палящим солнцем. Населения в этом секторе -- чуть меньше пяти тысяч, и Дональд не может даже предположить, чем они могут заниматься. Регенеративная автоматика исправно заделывает дыры в эпидермисе, резонаторы и лопасти для контроля погоды успешно выигрывают у этой погоды одно сражение за другим; наблюдать за ними нет нужды.
Дональд часто видит людей. Казалось бы, здесь, наверху, должны ходить приземистые великаны, похожие на больших жуков, конечности их должны вгрызаться в поверхность, чтобы какой-то залётный ветер их от неё не оторвал. Жители фиолетовых секторов обычно больше всего подвержены мутациям и куда сильнее изменяют себя, чтобы комфортнее устроиться на той спичечной головке, на которой поместила их на эту жизнь судьба.
Однако нет! Дональд отматывал назад короткую память камеры и долго разглядывал местных жителей. Казалось, это человеческие тени вырезали себя из земли, встали на ноги и решили поселиться насколько возможно высоко, чтобы не смущать бывших хозяев.
Возможно, им бы подошло какое-нибудь из древних громких выражений, которые сейчас уже не имеют хода. Вроде - "отбросы общества".
Было время, когда внешние и анатомические различия и различия сознаний выражались в цветах паспорта. Но потом цвет полоски вдоль шеи у всех сменился на зелёный. Исключение составляли "счастливцы", которым милостивый закон мегаполисов показался слишком уж узкими рамками. А таких, на самом деле, единицы.
"Никаких дискриминаций!" - гласил самый громкий закон в истории человечества.
Дональд поднимался сюда не за тем, чтобы полюбоваться на местных жителей. "Зачем же?" - единственный вопрос, ответить на который он не мог. Его привлекал ракурс, привлекал пейзаж -- если бы где-то было место, которое Дональд мог назвать своим домом, легко угадать, что висело бы там, на стене, в рамочке. Дональду нравилось встречать здесь рассветы, когда свет разливался подобно патоке и играл на многочисленных гладких поверхностях, нравилась темнота, когда вокруг фонаря начинала плясать мошкара. Нравилась растительность прямо под фонарём и везде вокруг, проросшая будто бы случайно, но в то же время вплетённая в пейзаж так, что не выплести даже самыми ловкими руками, одинокий цветок с зелёными мясистыми листьями, по которым стекали капли ночного света. Что-то тягучее разливалось и задумчиво ныло, так, будто ветхие кости Дональда ещё не исчезли в отверстии "могильного камешка", и где-то оставалась единая, а не размазанная по пространству, как сознание, душа.
5.
- Вот и настало время.
- Какое время? Подожди, я немного занят.
- Я знаю. Просто прими к сведению и выдели сегодня минутку, чтобы меня послушать, - голос Дональда раздаётся где-то за стеной звука, которую выстроил вокруг себя мужчина, он слаб, но различим. - У меня будет к тебе просьба.
Нельзя сейчас отвлекаться. Ответственный момент. Камень под руками раскалился до нужной температуры. В ход идут лазеры, словно мухи в летнем зное, они кружатся вокруг булыжника, подгоняя его под заданные параметры.
Всё, готово. Мужчина отключает хитрую аппаратуру, натягивает специальные перчатки и достаёт из стеклянной колбы камень. Он тяжёлый, гладкий... ровно такой, какой должен быть. Может, именно такие камни зрели в желудке мифических драконов, чтобы драконоборцы потом приносили их в качестве доказательства своих побед.
Этого нельзя описать. Просто чувствуешь, что форма совершенна, и нельзя больше ничего менять.
Осталась косметическая работа. Камень следует обработать так, чтобы на ощупь он не был похож на стекло, чтобы запах его навевал образы гротов и подземных речек, а пыль на пальцах казалась без малого самим Временем. Всё это делается уже руками.
- Рассказывай.
Мужчина убавляет музыку до минимума. Правильный камень создаётся не только потоками светового излучения, не только фантазией и программой трёхмерного моделирования, но и настроением, на которое настраивает в том числе музыка.
- Не хочу, чтобы это звучало пафосно.
Голос Дональда был до странности жалобным. Мужчина завертел головой, но котёнок на этот раз существовал только в виде тихо мерцающей на границе зрения точки контакта. Ну, и в виде голоса.
- Это никак не звучит. Ты у меня в линзе. Ты не реальнее любой мухи.
На чувство юмора Дональду никогда не приходилось жаловаться, и такую шутку он бы тоже оценил. Тот, прежний Дональд. Но этот только сказал:
- Да, верно. Это моя последняя просьба.
- Стоп-стоп, - мужчина положил приготовленную уже шлифовочную машинку рядом с булыжником. - Твоя последняя что? Я имею ввиду, ты точно уверен, что это она?
- Не уверен. Но она может оказаться последней. Помнишь, я тебе обещал последнее приключение?..
- Дональд, дружище, мы с тобой вместе почти всю жизнь, и... впрочем, ладно, молчу. Рассказывай.
- Ну вот, этот пафос. Делай уже что-нибудь. Займись делами. А я буду говорить.
- Как скажешь.
Загудела машинка, сквозь перчатки камень потянулся теплом к рукам. Как ребёнок, что жаждет внимания. Синтетический как никогда голос Дональда вещал:
- У меня есть одно тайное место. Я там ни разу не был... я имею ввиду, в виртуальности меня знает там каждый уголок, а вот в том мире, в котором живёшь ты, я не был там ни разу. Тем не менее, есть кое-что, что меня очень там интересует. Я прошу тебя всего лишь побыть моими ногами и руками. Это... это очень сложно объяснить, но там осталось то единственное, что связывает мою нынешнюю жизнь с предыдущей. Я не знаю, что это такое, я просто это чувствую.
Мужчина молчит. С тихим шорохом включаются встроенные в рабочее место вентиляционные заборники -- пыль уплывает в них похожими на комки мороженого в чашке кофе облачками.
Вскорости он сможет встретить этот булыжник где-нибудь на улице, среди неприметных и будто бы дикорастущих цветов на клумбе. Рядом с деловито текущим куда-то ручейком. Встретить -- и пройти мимо, может быть, даже оставив на его боку отпечаток подошвы. Да, конечно, прозревший слепец первым делом увидит втыкающиеся прямиком в небо здания. Но потом он посмотрит себе под ноги и увидит, насколько совершенен наш мир в мелочах.
6.
Иногда камера ловила в свой объектив местных жителей, похожих на четырёхногих пауков. Они следовали мимо, перемещая свою невозможную для человека нормальных габаритов точку равновесия по телу. Всё время казалось, что они вот-вот упадут, но они не падали, а просто плыли дальше. Рассмотреть удавалось только одного -- того, который приходил под утро именно к этому фонарю. Возможно, просто жил где-то поблизости, и островок солнечного света от ещё не погасшего фонаря манил к себе, раздражая некие нервные клетки, быть может, доставшиеся от ночного насекомого.
Пришелец устраивался спиной к столбу, так, чтобы зелёный цветок с мясистыми лепестками оказывался у его правой ступни. Несколько минут сидел неподвижно, запрокинув голову и глядя наверх, будто пытался рассмотреть в выпуклом брюшке фонаря движение мельчайших частиц.
А потом пальцы его удлинились, выпуская разноцветные щупальца-нити. Начинали пульсировать, светиться изнутри. Их кончики подёргивались, потом к одному суставу подключался другой, вот дрожала уже вся кисть, и постепенно в игру вступал локтевой сустав, высекая прямо в воздухе какой-то особенный ритм.
"Это музыкальный инструмент!" - осенило Дональда.
Нити развиваются, как будто от сильного ветра, а что до мелодии... она звучит, непременно звучит в голове этого человека.
Дональд пытался достучаться до него в пространстве, но это не так просто. То ли он использовал какие-то устаревшие протоколы, то ли просто качественно шифровался. Эта музыка! Зачем он её играет? Для кого? Только для себя? Или где-то в самом пыльном уголке виртуальности есть конференция?..
Наверное, самая прекрасная музыка на свете, и никто не слышит. Цифровой котёнок бесновался от негодования.
7.
- Никогда не был в фиолетовом секторе, - признался мужчина.
- Сейчас модно говорить "никогда в этой жизни", - сказал Дональд.
Мужчина дёрнул плечами.
- Я так не говорю.
Дональду, кажется, хотелось пообщаться. Было что-то, что заставляло его волноваться, и это волнение чувствовалось физически -- глаз за линзой иногда вдруг начинал зудеть.
- А почему не был? Работаешь когда захочешь, свободного времени хоть отбавляй. Сел в нетрэйл и поехал. Здесь есть на что посмотреть! Боишься? Сам знаешь, красных паспортов ты здесь больше не увидишь и за жизнь можно не беспокоиться.
- Здесь нет камней, - наобум сказал мужчина, и прежде чем понял, что ляпнул глупость, Дональд радостно парировал:
- Фиолетовые сектора есть и под землёй.
- Слушай, что за мозговая атака? Никогда не был, потому что мне это было просто не нужно. Всё, что мне нужно, мне доставляют на дом.
На самом деле камни здесь были. Растрескавшийся эпидермис выталкивал наружу блестящие чёрные комки, на острых краях которых скапливался свет и оседали бусинки воды. От некоторых камней мужчина мог бы прийти в восторг: они ведь на самом деле были порождены окружающей средой, а не руками. Пусть даже средой нынешней: то есть не ветрами, движениями пластов земли и беспокойным движением волн, а выверенными процессами, что имели место быть где-то в недрах живого города.
От узла нетрэйла пришлось идти пешком. Раннее утро; на выходе из станции навязчиво моргало предупреждение о сильных перепадах температуры. Из-под ног поднималось тепло, в волосах рылся холод, стеклянные грани, казалось, взрезали хрупкое тело на расстоянии. Сверху монстроузные городские конструкции казались то инопланетным ландшафтом, то театральным задником. Уже светло, но солнцу ещё предстоял долгий подъём по небесной лестнице, прежде чем оно окажется выше того места, где находятся сейчас гости сектора.
Где же здесь обитают люди?
Как оказалось, хозяева могли освоить для жилья самые неожиданные места. У любой встречной постройки была своя функция: поры города, которые с хлопком извергают газы или втягивают кислород; похожая на усы какого-то гигантского насекомого аппаратура, которой город вслушивался в космос, пытался разобрать, что же там кричат с другого конца земли. Огромные, обшитые стекловолокном клубки вен, которые всплывали к самой поверхности и ныряли потом обратно, прошивая плоть зданий. Чистая, незамутнённая энергия раздувала эластичные стенки; казалось, ещё чуть-чуть, и она вырвется наружу. Отходы городской жизнедеятельности, которые доставляли наружу специальные лифты, громоздились тут и там, но харвестерам доставалось не так уж много: их успевали растаскивать под свои нужды местные жители.
Отовсюду выглядывали тонкие, почти эфимерные существа. Как-то незаметно они перемещались за порог импровизированных жилищ и стояли, безмолвно наблюдая за гостем. Снимая мерку с их ног, солнце мастерило длинные тонкие тени.
В одежде их можно было рассмотреть всю историю моды за последние шестьдесят лет, макушки убраны под головные уборы. Волосы, часто длинные, поблёскивали на солнце не хуже стекла. Уродство сморщенных лиц компенсировали длинные изящные шеи, навевающие мысли о ножках бокалов.
Воздух потрескивал от солнечных лучей, между ушами зародились искорки боли. Положительные мутации защищали от солнечной радиации, но видно, что на такие её дозы организм не рассчитан. Узкая дорожка, задуманная когда-то для технических нужд, вилась между постройками, то падая в овраги, а то взлетая импровизированными мостиками.
Кое-где в ложбинках эпидермиса гнездилась растительность: кто знает, откуда она здесь взялась и на чём выживала. Встречались даже чахлые кустики с узкими, похожими на колючки и почти бесцветными листьями.
Куда нужно идти, мужчина знал. На карте сектора светился маркер -- там, откуда Дональд привык выглядывать во внешний мир.
- Привет, чужак, - слышалось со всех сторон, - Здравствуй. Расскажи нам, для чего ты пришёл.
Одни пытались отползти при его приближении прочь, в своё логово, другие, напротив - коснуться его ладонями, и иногда казалось, будто идёшь через рой мотыльков, настолько невесомыми были эти касания.
Мужчина отвечал незамысловато:
- Моему другу хотелось здесь побывать. К сожалению, смотреть он может только моими глазами.
- Только ничего не ломай, - умоляли его аборигены одинаковыми голосами, больше похожими на женские, чем на мужские. - Здесь всё такое хрупкое... пожалуйста...
Свет превращал всё вокруг в один большой мираж, в растворяющийся в чае кубик сахара. Казалось, любое препятствие можно пройти насквозь.
- Почему ты не завёл знакомство с одним из них? - спросил мужчина своего невидимого компаньона. - Как, например, со мной?
- Думаешь, я не пытался? К сожалению, все заканчивались достаточно быстро. Эти люди сворачивали на какую-то одну им ведомою тропу. Тропу Чёрного Койота, или что-нибудь в этом духе. Белым людям, вроде нас с тобой, их не понять.
- Ты не человек.
- Я утрирую, - сказал Дональд, и тут же заявил с претензией: - Конечно я человек. Я чувствую, мыслю и осознаю себя. Хотя и несколько иначе, чем ты. Но, согласись, нам с тобой друг друга понять проще, чем кого-то из этих... О, кажется, мы уже близко. Ты не замечаешь? Сейчас налево, ещё десяток шагов -- подними голову, и ты увидишь ту самую камеру, о которой я тебе рассказывал.
8.
Вот и он, безмолвствующий днём фонарь. Можно увидеть, как шевелится в своей оправе, впитывая солнечную энергию, газовая капсула. Под ногами хрустит трава, которую можно встретить здесь буквально на каждом квадратном метре. Невдалеке громоздится харвестер, похожий на старого, усталого грифа. Было видно, что он давно уже не сдвигался с места: гусеницы и захваты поросли колючей пылью. Должно быть, коллеги списали товарища со счетов и сами принимают его за мусор.
- Здесь есть что-то... - шептал Дональд, - есть что-то... а я ведь здесь был! Много-много лет назад... эту часть воспоминаний, видно, съела виртуальность. Или она просто не успела скопироваться... или, или... причин может быть сотня! Знаешь ли ты, как это мучительно, когда должен что-то помнить, но не помнишь?
- Представляю, - мрачно сказал человек. Он опустился на корточки, пропустил между пальцами чёрный песок, который начал разбегаться от него чёрными же муравьями. - Есть службы реабилитации...
- Не нужны мне никакие службы, - эмоции Дональда отражались в линзе чередой неровных вспышек. Шкурка котёнка, в которой он предпочитал появляться перед людьми, материализовывалась то тут, то там -- мужчина видел её то под самым фонарём, то на манипуляторе харвестера, то здесь, почти что под ногами. Иногда она рассыпалась на фрагменты: от животного отрывались и существовали отдельно то уши, то хвост или одна из задних лап; а иногда и вовсе голова. - Я хочу лишь нащупать ту нить, которая привязала меня к этому месту... что, это снова звучит слишком пафосно? Ну, прости.
Солнце всё выше. Краешек его диска, огромного багрового пятна, можно рассмотреть за ближайшей постройкой. Свет стал настолько ярким, что аборигены растворяются в нём, усыхают до ожога на роговице. Тем не менее, они где-то рядом. Мужчина чувствует, как в волосах потрескивают электрические разряды -- испаряется влага, и кожа головы покрывается трещинками.
- Кто это? - спрашивает он.
Котёнок моргнул и пропал. На его месте возник человек в шляпе. Типичный местный: узкие скулы, блестящие штыри для теплоотвода за ушами. С пальцев свешиваются странные разноцветные нити. Пространство подсказывает, что это и как называется.
- Кто это?
Дональд не отвечает, и мужчина погружается в пространство, чтобы проверить статус друга. Нет, он здесь, он никуда не исчез. Даже больше здесь, чем обычно. Такое впечатление, что стоит протянуть руку, и поймаешь его за лапку.
Человек устраивается спиной к фонарному столбу и начинает играть на своём инструменте. В густом, как сметана, воздухе -- ни звука. Цветок между его коленями безмолвен, как будто сделан из стекла, кажется, наклонить его не может даже самый сильный порыв ветра.
Аборигены -- настоящие аборигены -- подбираются всё ближе, их голоса звучат под прессом жары, словно скрип цикад, а от тел поднимается едва заметный пар.
- Не трогай ничего... - шепчут они, - всё так, как должно быть... Не срывай, не убивай, не уничтожай. Толстокожик... Посмотри на наши тела, здесь так мало жизни. В том мире её и то гораздо больше.
"Да, - хотел сказать мужчина, - но тот мир не может существовать без этого. Не может, и всё тут. Даже самый пустынный ландшафт может содержать зародыши жизни, и вы -- тому доказательство".
Он не выдавил из себя даже первого слога. Не может существовать. Ну конечно! Дональд всю жизнь был рядом, каждый божий день ушастая физиономия маячила в линзочке, но одновременно где-то в другом месте, где-то чудовищно далеко был он, настоящий.
- Здесь, на краю мира, мы и встретились, - сказал мужчина. Поднялся с корточек, сделал несколько шагов и прошёл сквозь музыканта.
- Не ломай...
Скрип цикад всё ближе. Шея мокра от противного пота и в костюме включается вентиляция, предназначенная на самый экстренный случай. Линза оповещает, что есть угроза для жизни и что через пять минут будет начата процедура эвакуации.
И вдруг, через тревожный тон оператора экстренной помощи пробивается сообщение от Дональда. Искажённое, мятое, будто летевшее бумажным самолётиком из другой галактики. Всё в чёрных дырах от сигаретных ожогов, вместо латиницы -- иероглифы. Непонятные символы сменяются на ещё более непонятные, потом на какие-то пиктограммки, а потом вдруг на кириллицу.
Её уже можно понимать.
"Уничтожь", - написано там.
Одно слово.
- Не ломай...
- Я исполняю последнюю просьбу моего друга, - словно извиняясь, говорит мужчина в ту сторону, откуда слышны голоса аборигенов.
Он поднимает ногу и топчет цветок, траву вокруг себя. Обыкновенная одежда способна в экстренных случаях на многое, она производится из специального полиморфного материала и подстраивается под владельца. Среди обычных опций, нужных каждому каменщику -- теплоупорные перчатки, гибкие, похожие на паучьи лапки силиконовые щупы, герметичная ёмкость для сбора природного материала, кое-что ещё, по мелочи.
Но сейчас мужчина извлекает из одежды огонь.
Огонь течёт с рукавов, всё осыпается прахом, мясистые лепестки чернеют и сворачиваются, фонарь, который тоже имеет в своей конструкции какой-то биоматериал, взрывается множеством осколков.
Призрак-музыкант исчезает, и воздух, похожий на стоящую на открытом огне колбу, оглашается торжественной и прекрасной мелодией, вызывающей в голове образы океанских вод и порывов солёного ветра.