Ахметшин Дмитрий : другие произведения.

Проект Э́мбиент

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Сборник рассказов опубликован издательством "Altaspera" (Канада) в 2013 г. http://www.lulu.com/shop/dmitry-ahmetshin/project-ambient/paperback/product-21349754.html Агитки - Самиздат Агитки - Самиздат Это - серия фантастических рассказов, местом действия которых является наше будущее. Место действия и вселенная - вот и всё, что, по сути, их объединяет, герои, за редким исключением, в каждом рассказе свои.

  
   Что это? Это - серия фантастических рассказов, местом действия которых является наше будущее. Место действия и вселенная - вот и всё, что, по сути, их объединяет, герои, за редким исключением, в каждом рассказе свои. Прямыми продолжениями друг друга являются только три истории (их легко отличить по названию), все остальные можно читать в произвольном порядке. Хотя для лучшего и наиболее полного понимания я бы ратовал за порядок, представленный мной :)
  
  
   Место-которого-нет.
  
   Вот уже второе десятилетие люди сходили с ума по естественности.
   Нет, они называли её не стилем ретро, хотя, по мнению многих, это самое подходящее название, они называли её возвращением к корням, близостью с природой. Такие люди шли на угнетение приобретённых функций организма. Извлекали из тела пластик и силикон и размахивали ими, завывая что-то вроде "я свободен!" Хотя о том, чтобы отказаться от линзы, никто из них даже не мог заикнуться.
   Именно на такого регрессора я сейчас смотрел. В обиходе их называли простаками. Сначала было другое название - "дурики", но по мере того, как таких дуриков становилось всё больше, к ним начали относиться серьёзно.
   Горизонтальный лифт мчит нас сквозь полуденный город, а я, расположившись на сидении, поглядываю на сидящую напротив. У неё бледная кожа. Симпатичная. Видимо, никакими биоускорителями её родители не баловались.
   Я наблюдаю сразу с двух сторон - из моих глаз и из её собственных. Одновременно за ней и за собой. Линза в моём левом глазу исправно транслирует картинку из её линзы. Я в пальто и шляпе -- обыкновенный усталый пассажир. Мода позапрошлого года, самая неприметная на свете одежда. Девчонка не знает, что я наблюдаю за ней через пространство - если конечно не заинтересовалась счётчиком наблюдателей и не сумела обойти мою простенькую защиту. Пока же я остаюсь анонимом, вуайеристом, который подглядывает в чужую замочную скважину. В пространстве, несмотря на всю его открытость, таких полно.
   - Ну и что на этот раз тебя настораживает? - спрашивает Дональд, мой цифровой друг.
   - Слишком всё логично, - отвечаю я и ловлю себя на мысли, что так отвечал уже десятки раз. - Полностью открытая жизнь, никаких секретов.
  
   Дональд крошечной пиктограммой ютится на самой границе линзы, словно муха, севшая на объектив камеры. Он полностью оцифрован и обычно приходит в шкурке серого котёнка, чтобы поточить когти о стенки моего черепа. Мы дружим уже четыре года.
   Каждый свободный день я слежу за новым человеком. Вникаю в его жизнь и сравниваю её с той жизнью, которую он транслирует в пространство.
   Когда-то мне рассказали про место, в котором ничего нет. Ни информации, ни безумной скачки мыслей. Там не работает пространство, там нет ничего, что могло бы тебя развлечь. Даже сон там бездеятельный. Да, да! Это звучит безумно, но во сне там нет ничего. Только пустота, как в доисторические времена (на самом деле имевшие место быть какую-то пару сотен лет назад), когда люди между одиннадцатью вечера и семью утра проваливались в чёрную дыру, а не занимались работой и творчеством. Тогда ещё не знали, что простенькой коррекцией, которая выполняется в раннем детстве, вместе с установкой линзы можно заставить разум работать, пока отдыхает тело. А если тебе открыт круглосуточный доступ в пространство, такая работа превращается в развлечение.
   Сумасшедший, который поведал мне про место-которого-нет, давно уже живёт в другой жизни.
   - Есть клуб людей, - говорил он мне, - эти люди знают про то место и пользуются им. Они стараются свести контакты с внешним миром до минимума. Представь что будет, если мир узнает о месте где нет ничего? Совсем ничего! Кто-нибудь сразу захочет разместить там рекламу!
  
   И я начал поиски. Сначала слонялся по улицам. Разговаривал с людьми, спускался в трущобы, населённые самыми разными субкультурами.
   Сейчас сложно отыскать кого-то, кто не был бы социализирован. Любители боди-модификаций, татуированные с ног до головы, обладатели кожистых крыльев, аватарфэйсеры, заменившие своё лицо на экран высокого разрешения, люди с самыми разными направлениями в психическом развитии - все они составляли собой салат под названием "общество", и все находили в нём свою нишу. "Жизнь интереснее, когда в ней тысяча каналов". Гласом нашего разума стали фразы из любимых шоу.
   - Зачем далось оно тебе, мы не поймём! - спрашивал меня один триер. Называть триера "одним" несколько неправильно, ведь в нём, в одном теле слились сразу три сознания. Результат сложнейшей хирургической операции и работы психомодуляторов. - Там же ничего нет!
   Я отвечал честно.
   - Я не могу найти то, что мне нужно.
   - В мире, где всё есть! - поражались мои собеседники.
   Потом я отправился во всемирную сеть. Искал любые упоминания о месте-которого-нет, но ничего не находил.
   - Как они могли так хорошо спрятаться?
   - Чтобы хорошо замаскироваться, достаточно быть у всех на виду, - ответил мне Дональд. Иногда он говорил удивительно дельные вещи.
   Тогда я стал наблюдать за простыми людьми.
  
   Девушка приготовилась сойти. Она выбрала остановку на планшете рядом с сиденьем, и лифт качнулся, переходя на нужную ветку. Я сдвинул на глаза шляпу, притворившись, что ехать мне ещё далеко. Но едва она покинула кабину, выскочил следом.
   Это был в меру респектабельный, спокойный район с фонтанами и домами с облицовкой из розового кирпича. Я затемнил радужку и, сунув руки в карманы, отправился догонять Нэни - так называла себя в пространстве девчонка.
   Она идёт между разрисованных граффити стенами, пиная бумажный мусор.
   Я вдруг спотыкаюсь на ровном месте. Картинка в линзе с тем, что я вижу в реальности, не совпадает. Там, в пространстве, как раз открывается дверь в подъезд. Видна лестница, уставленная цветочными горшками. Но на самом деле Нэни продолжает идти по улице.
   - Кажется, мне повезло, - бормочу я. - Как она это сделала?
   Дональд тут как тут. Котёнок в охотничьем азарте припадает на лапы.
   - Подменила трансляцию записью. Но так виртуозно! Склейка совсем не заметна.
   Теперь приходится полагаться только на собственные глаза, но на всякий случай я всё-таки поглядываю в пространство - Нэни уже в квартире. Разувается и хлопками в ладоши подзывает огромную морскую черепаху, которая с грацией танкера движется с противоположного конца прихожей.
   Настоящая Нэни проходит ещё квартал и исчезает в здании, целиком обклеенном цветными стёклышками. Вывески не видно, но она и не нужна. В пространстве над этим зданием тут же всплывает баннер, предлагающий "неожиданные знакомства за стаканчиком любимого напитка". "Откройте нам свою страницу на facebook, - написано там, - и мы подберём вам идеальную пару на этот вечер". Всего-навсего один из многочисленных баров.
   Возле пустого столика администратора я сталкиваюсь с ней нос к носу.
   - Что ты здесь делаешь? - спрашивает девушка без каких-либо признаков враждебности. - Они открываются в восемь.
   - Сто восемь, - говорю я. Она вытягивает губы трубочкой.
   - Ты что - хакер?
   - Хакер? - опешил я. - Что это?
   - Ты взломал систему. Что будешь делать дальше?
   - Хочу сначала разобраться, что именно я взломал, - бормочу я. - Что это за место?
   Я предупреждаю ее дурную привычку - отвечать вопросом на вопрос и уточняю:
   - Место-которого-нет?
   Девушка смеётся.
   - Это бар. Здесь пьют. Разве может быть место реальнее?
  
   Чувствую ее руку на запястье. Меня ведут по лестнице вниз.
   Нэни самый настоящий регрессор. Я разглядываю её бритый затылок, шрам от какой-то восстановительной операции, похожий на недоразвитый эмбрион. Может, ей спутали извилины, чтобы придать им больше естественности. А может, наоборот, расчесали и уложили.
   - Ты не похож на дурика.
   - Я не дурик. Я просто ищу правду.
   - "Истина потерялась среди истин", - процитировала она слоган известного телешоу.
   Молчу.
   - Кто тебе сказал о месте-которого-нет?
   Я назвал имя.
   - Мы его знали. Он был с нами до тех пор, пока не повернулся на пространстве. Надеюсь, сейчас он проживает хорошую жизнь.
   - Он рассказывал мне об очень простых вещах. Предельно простых. Мне кажется, именно он побудил во мне потребность думать.
   - Ну что же, - говорит Нэни. - Думай! Мы пришли.
   Мы стоим перед дверью. Самой обычной дверью без каких-либо опознавательных знаков.
   - Это на самом деле место-которого-нет?
   - Это самая пустая на свете комната, - торжественно говорит она. - Наш необитаемый остров. Отдельная палата для каждого дурика. Я впущу тебя, а сама вернусь через пару часов. Покормлю черепаху.
   Она исчезла. Я был внутри. Уселся на пол и стянул с себя пальто и шляпу.
   Неужели тут и правда ничего нет? И что дальше? Как они смогли не допустить сюда вездесущее, всем желающее добра пространство? Какими они будут, мои сны?..
   - Мне жаль тебя разочаровывать, - печально сказал Дональд.
   Я вздрогнул.
   - Ты здесь?
   - Я очень хотел исчезнуть, но никуда не исчез.
   пространство мерцало в темноте зеленоватым сгустком информации.
   - Это всего-навсего комната для медитаций, принадлежащая регрессорам. Комната для медитаций, и больше ничего.
   - Откуда ты, чёрт подери, знаешь?
   - Навёл кое-какие справки.
   - Я перерыл в поисках информации всё пространство, потратил на это почти два года. А ты, значит, "навёл кое-какие справки"?!
   Он молчал. И тут я понял.
   - Когда мы с тобой познакомились?
   - Четыре года назад, - ответил цифровой котёнок. Обернув хвостом лапы, он сидел на самой границе моего зрения. - Всего лишь через полгода после того, как начался твой поиск.
   - И через год после того, как ты умер.
   - Как погибло то тело, - поправил Дональд. - Я ретранслировал сознание в пространство. После того, как я нашёл место-которого-нет и понял, что это пустышка. Я подумал, что раз пространство вездесуще, нужно попробовать самому им стать. Но ничего не вышло. Я остался личностью, скрывающейся за говорящей картинкой. У меня есть доступ ко всему на свете, но я не вездесущ.
   Я саданул кулаком по полу.
   - Но почему ты ничего не сказал мне? Ты столько времени был рядом, знал наперёд каждый мой шаг и не сказал, что в конце концов я упрусь в ту же самую стену.
   - Когда мы только познакомились, ты напомнил мне себя. Целеустремлённый, и в то же время не знающий точно, чего хочешь... Но дороги бывают самые разные. Я не хотел мешать. Хотел посмотреть, какую дорогу выберешь ты.
   - И как? Доволен?
   - Вполне. То, что наши пути похожи, доказывает, что до какого-то момента я шёл правильно. И теперь я говорю тебе: не имей никаких дел с пространством. Это одна большая ловушка.
   - Никаких так никаких, - пробормотал я. Я был зол - на себя, на Дональда, на Нэни, на большое и доброе ко всем пространство ... - Да провались оно пропадом!
   В абсолютно пустой комнате была дверь с самой обычной круглой дверной ручкой.
   Я подошел к двери, присел на корточки так, чтобы дверная ручка оказалась прямо напротив лица. И, не давая себе времени на размышления, принялся вбивать всю свою досаду в череп. До искр, до брызжущей на колени крови. Дружелюбный огонёк пространства сначала покраснел, а потом померк вовсе, растворившись в грохоте сердца в висках.
   - Удачи в новых поисках, - пробормотал где-то далеко мой цифровой друг.
   Конечно, что-то в голове ещё функционирует, но линза в левом глазу уничтожена, а вместе с ней и пользовательский интерфейс. Теперь это просто голоса у меня в голове. Наверняка есть какие-нибудь хирургические операции, позволяющие блокировать этой гадости доступ в сознание. Ирония в том, что теперь я не могу узнать подробнее. Я не могу вызвать неотложную помощь. Я беспомощен, как котёнок. Придётся просить мою новую знакомую. В конце концов, частично её вина, что место-которого-нет принесло мне столько разочарования.
   Я снял рубашку, замотал голову рукавом - благо тот оказался достаточно длинным. Я остался ждать Нэни.
  
  
   Когда я вновь стану собой.
  
   В тот день Тим решил, кем он хочет стать. Оказалось, что сравнительно недавно он уже им был.
   - Если точнее, почти шестнадцать лет назад, - любезно уточнил сидящий напротив гость.
   Это особенный гость. Мама приняла его так, как не принимала ещё никого. Будто все визитёры, которые до этого бывали у них дома, воплотились в этом приплюснутом сверху и снизу, похожем на птичье, лице.
   - Откровенно говоря, он не больно-то блещет способностями, - прошептала она на ухо гостю.
   Потом произнесла громче.
   - Удивительно, что в прошлой жизни мой мальчик писал книги!
   Во всяком случае, со слухом у Тима было всё в порядке. Он хотел бы сказать это матери, но, по большей части, честно говоря, она была права.
   - А потом? - спросил Тим. - Потом меня не было?
   - Потом ты вновь родился, - гость был само добросердечие. Подушечки пальцев правой его руки потирали подушечки пальцев левой, и эти мягкие движения, казалось, вгоняли в глубокий транс. Лицо тронуто чуть смущённой, снисходительной улыбкой, как будто плесенью.
   - Вуаля! Оп! Вот это фокус! Ты сидишь здесь. Давай-ка я введу тебя в курс дела. В двадцать восьмом году твой предтеча закончил последнее своё значимое произведение. В сорок третьем, - гость лукаво подмигнул мальчику и произнёс с расстановкой, - покинул этот мир.
   - Что он делал всё это время? Ну, пока не умер?
   Тим сидел, скрестив ноги, прямо на полу. Гость расположился на диване, бережно положив рядом свою шляпу.
   Мужчина наморщил переносицу. Он посмотрел на Тима так, будто он доставал его какими-то мелочами. Сказал пережёвывая, как лечебную жвачку, слова:
   - Последние пятнадцать лет твой предтеча жил в своё удовольствие. Воспоминания того периода не представляют никакой ценности.
   - А вы их читали? Вроде как раскрытую книжку?
   Гость не пошёл на поводу у мальчика и сказал уклончиво.
   - Мы обязаны были отслеживать его жизнь.
   Мужчина сухо пошевелил пальцами.
   - Ты можешь забрать свою память в нашем центре. Приходи в любой день в рабочее время.
   - А вы тогда тоже работали? - спросил Тим.
   - Не совсем, - проговорил гость. - Работали мои коллеги. Но я целиком разделяю их взгляды... Ну, довольно, я всё тебе рассказал. Наша организация считает необходимым посоветовать тебе принять предложение. Далеко не всем такое делают. На нашем портале открыта специальная ячейка, ты всегда можешь просмотреть в подробностях жизнь своего предтечи. Получить доступ к любому мыслеобразу, к которому захочешь. Вроде как, - гость подмигнул, - посмотреть этикетку на бутылке, верно? Понюхать горлышко. Естественно, по отдельности они не представляют никакой ценности. Но если надумаешь взглянуть на картину в целом -- просто дай нам знать. Мы всё подготовим, всё сделаем, и уже через пару дней ты будешь другим человеком.
   Эти последние слова гость произнёс без намёка на улыбку.
   Он ушёл. Бесшумно закрылись двери, в прихожую проследовали мамины шаги. Она не стала заходить к сыну. Видимо, хотела дать ему побыть наедине со свалившейся на него информацией.
   За окном безмятежная пустота, глубокая, как ночное погружение в пространство, загадочная, как сны, которые человечество больше не видело. Тим подумал, не включить ли псевдостекло, чтобы посмотреть, как там дела на другом конце земли, в безымянной деревушке, куда он с отцом ездил два года назад, но передумал. Мама будет ругаться. Она говорит, что нужно отвыкать от миражей и жить в настоящем мире.
   Растёкшись по подоконнику, Тим смотрел в белесую пустоту. Как будто вдруг оказался внутри банки с молоком, у которой нет ни горлышка, ни дна. Где-то там, внизу ходят люди и жужжат зелёненькие электромобили с открытым верхом, такие же люди ходят чуть повыше, на следующем уровне. Сюда же доплывают только нетрэйлы, большие рыбины с блестящей чешуёй. Шутка ли -- две тысячи пятнадцатый этаж!
   Мысль о головокружительной высоте, на которой он находится, на миг подхватила бумажный самолётик фантазии, но почти сразу ветер этот стих. "Такая высота -- и что с того, если нельзя её пощупать? Вот бы открыть окошко, - подумал Тим, - и вдохнуть полной грудью, пусть даже разреженный воздух. Вдохнуть, как тогда, в деревне".
   Мало кто хотел бы жить на такой высоте. Но все живут. Потому что, говорят, если всех людей спустить с небес на землю и равномерно по ней рассредоточить, они покроют её ровным слоем и даже немного замочат ноги в морях.
   Тим повернулся лицом к белой комнате. В сущности, ничего не изменилось, он всё в том же молоке. Белая обивка на мебели, белый светильник. Отражающие и рассеивающие свет стены. Мама говорит... да чего только не говорит мама. На всё у неё есть свои присказки -- как у поисковика пространства, который демонстрирует тебе свою эрудицию, стоит только о чём-то подумать.
   Он посмотрел вниз, себе под ноги, и провалился в цветную дыру. Зажмурив правый глаз, Тим позволил линзе завладеть сознанием. Подумал вслух:
   - Раз, два!
   Канал с людьми со всего света, подобранными для него пространством и социальной сетью по возрасту, увлечениям и ряду других факторов... Вход... На стенах начали одно за другим проступать пульсирующие цветные пятна, иконки с картинками -- слепки чужих сознаний.
   - Три, четыре.
   Взять слово. Сейчас все эти зёрнышки радуги бросят свои дела и обратят к нему своё внимание.
   - Меня нашёл коммивояжер.
   Вот он, миг триумфа. Слепки света окружили его и затанцевали вокруг светлой кудрявой головы, как мотыльки вокруг лампы. Мало кто здесь мог похвастаться, что видел и лично общался с представителем этой профессии, выплывшей из самой что ни на есть древнейшей глубины веков.
   "И что?"
   "Поздравляю, брат. Кто же твой предтеча?"
   "Значит, тебя скоро с нами не будет? :("
   А ведь точно. У него поменяется личность, и в следующий раз пространство представит ему уже других собеседников. Это как в старых фильмах про звездолёты -- будто бы он включит сверхсветовой двигатель и окажется среди чужих звёзд.
   "Ты ему поверил? Тебе нравится быть подопытным кроликом?"
   "У него была шляпа и большой чемодан? :D"
   - Я стану писателем! - сказал Тим. - Яромир Гашек. Слышали о таком? Это писатель. Он... то есть я умер шестнадцать лет назад в Прагополисе.
   Молчание. Тиму чудилось жужжание каких-то механизмов в чужих головах. Должно быть, к пространственному поисковику подключилось ещё два десятка клиентов.
   "А я читала, - сказала скрывающаяся за лиловым пятном личность. Сверкнула в его сторону лучиком так, что по декоративному светильнику в центре комнаты, где на длинных усиках покачивались десятки крошечных ламп, забегали фиолетовые блики. - Там про мужчину, в голове у которого обитало двенадцать других человек".
   - Да? - удивился Тим. - А сколько тебе лет?
   "Пятнадцать. Я просто люблю книги. Но вообще, Гашек больше для взрослых. Пишет сложно, но интересно".
   "А вот у меня в голове обитает двадцать один человек", - решил Тим, наблюдая за перемещениями по комнате цветных светлячков.
   "Ты должен прочитать его книги, - сказала скрывающаяся за лиловой аватаркой девушка по имени Яна и тут же продемонстрировала ему пиктограммку с извиняющейся улыбкой. - Свои книги. Непременно должен".
   - Я так и сделаю, - сказал Тим.
   Повинуясь воле обоих участников диалога, между ними протянулась нить приватного общения. Остальные огоньки поблекли и занялись своими делами; они больше не имели никакого значения, как мухи, что кружатся по комнате по одной лишь им ведомой траектории.
   "Не могу поверить, что я знакома с настоящим Гашеком, - восторгалась девушка. - Можно, я похвастаюсь родителям?"
   - Так и быть, - великодушно разрешил Тим. - Как думаешь, если пройду процесс слияния с предтечей, я ведь вспомню всё, о чём писал? То есть мне не обязательно даже ничего читать!
   "Думаю, ты вспомнишь даже о чём думал, когда писал, - лиловый огонёк кружился вокруг его правой руки, и Тим развлекался, опуская веки и наблюдая, как тот чертит свои сверкающие дуги уже в полнейшей темноте. - Но знаешь что?"
   - Что?
   "Лучше прочитай всё сам. Знаешь, когда глядишь на что-то со стороны, начинаешь лучше разбираться в вещах. Один мой взрослый друг занимается моделированием рисунков водных струй в декоративных ручейках и речках по всему Полису, и он часто спрашивает моего мнения. Я говорю ему -- красиво или нет - хотя совершенно в этом не разбираюсь. Он очень дотошный, ты даже не представляешь, какой! Один раз даже пошёл в банк памяти и попросил поставить себе блок на профессиональные воспоминания, чтобы оценить рисунок струй "чужим" взглядом, но ему не разрешили... Он говорит, так называемый "профессиональный" взгляд на многие вещи заставляет нас смотреть только с одного ракурса. Самого удобного, но только одного... что таким образом можно рассмотреть?"
   Минуту они помолчали. Где-нибудь за тысячу километров, а может, и на другом краю земли, Яна занималась какими-то своими девчачьими делами. За это время Тим успел изучить слепок её сознания, поплевать в воздух, наблюдая, как специальный отвечающий за чистоту модуль, похожий на большого блестящего шмеля, ловит плевки на лету, посмотреть на facebook фотографии собеседницы. Хотя кого в наше время интересует, как кто выглядит? Если они встретятся в реальности, к примеру, через год, вполне возможно, что Тим сможет опознать её только по слепку сознания. Из всех присущих человеку качеств, внешность плетётся где-то глубоко в арьергарде.
   "А чем ты хотел заниматься до того, как узнал, что ты Гашек?" - вдруг спросила Яна.
   Тим набрал полные лёгкие воздуха -- будто для слов, которые ты произносишь в своей голове, он имеет какое-то значение.
   - Я не так давно об этом размышлял и даже решил кое-что окончательно и бесповоротно.
   "Не томи", - попросила Яна.
   - Думаю, у меня бы получилось сажать траву.
   "Какую траву?"
   - Просто травку, которая покрывает весь мир между городами. Я один раз был в деревне и видел такую. Там она не везде одинаковая, как у нас на газонах и клумбах, - где-то повыше, где-то пониже. И пахнет по-разному, и в ней живёт всякая живность.
   Яна сказала со знанием дела:
   "Ребята вроде тебя обычно мечтают попробовать себя в космической программе. Или стать великими исследователями. Биоконструкторами, например, чтобы создавать новые расы".
   Сначала диалог в пространстве - это просто общение с пустотой, но потом, когда ты проникаешься сознанием другого человека, а он отпивает немного твоего, возникает ощущение близости. Эмоции пульсируют не в голове и не в пиктограммках-"смайликах", а облаками или грозовыми тучами проплывают в чужом небе, которое прямо сейчас и прямо здесь разворачивается над твоей головой. Это куда лучше любой мимики и любых интонаций.
   Тим пренебрежительно ответил:
   - Они все работают в клетке. В лабораториях или что-то вроде того. У них такие же белые стены, как у меня дома.
   "Белые стены и неброский интерьер нужны, чтобы сознание не фокусировалось на мелких деталях", - в голосе Яны сквозила уморительная поучительность.
   Всё правильно. Рисовать лучше выходит на чистом листе, чем на уже замаранном. Хотя, откровенно говоря, для детей не имеет значения, на каком листе рисовать. Свой мир они сумеют втиснуть даже в самые тесные скобки.
   "А ещё кое-кто, например, выходит на орбиту, - огонёк контакта заискивающе моргнул. - Неужели тебе не нравится космос?"
   Тим передёрнул плечами -- и в реальном мире, и в виртуальности.
   - Я живу очень высоко. Так высоко, что когда смотришь в окно, вниз, всё рассыпается на маленькие зёрнышки.
   "Тогда ладно. Может, растить разную траву тоже занятно".
   - Пойду в библиотеку, - сказал Тим и моргнул, смывая слёзной жидкостью разноцветные пятна в прекрасную радугу. Будто кто-то принёс и поставил посреди его комнаты вёдра с разнообразной краской, а он, Тим, макает кисточку то в одно, то в другое, и разрисовывает стены. - Попробую почитать, что я там понаписал.
   Пожалуй, стать художником тоже было бы очень неплохо.
   Из белых стен в комнате можно извлечь всё, что угодно. Любые книги, любые развлечения -- с пространством в кармашке (а вернее -- в левом глазу, в имплантате, называемом линзой) с этим нет никаких проблем. Каждый может стать фокусником! Вот почему эта профессия перевелась. Как будто мальчик поселился в цилиндре волшебника -- только не чёрном, а прозрачном. А лучше бы в чёрном -- в этом цвете есть хоть какая-то загадка: тёмная магия и всё такое. Как раз загадки сейчас и не достовало.
   Поэтому он не достаёт ничего из стен, а собирается наружу. Несколько секунд стоит возле зеркала. Слюнявит пальцы, приглаживает светлые кудряшки, воображая себя персонажем старого, плоского фильма.
   - Мама, я на задание, - кричит он в приоткрытую дверь родительской комнаты.
   - Хорошо, малыш, - доносится оттуда. - Мне самой рассказать папе про коммивояжера?
   Тим жмёт плечами. Почём он знает, рассказать или нет? Он ещё не знает, хочет ли вновь стать сам собой, серьёзным писателем, у которого наверняка была борода и очки без стёкол, для солидности. Совершенно точно, солидность он носил на кончике носа и даже не позволял себе опускать голову, чтобы не растерять ни крохи.
   "Как хочешь, - подразумевает этот жест. - Можешь, наверное, рассказать".
   Тим выходит наружу. С балкона, служащего одновременно остановкой общественного транспорта, вызывает нетрэйл. Спустя полторы минуты подъезжает и с гудением останавливается небесный поезд, самолёт без крыльев - отлитая из белого золота пуля.
   Нетрэйл с головокружительной быстротой уносит Тима вниз. Жужжит пневматика, повышая насыщенность кислорода, и мальчику кажется, что этот кислород потрескивает вокруг ладоней, как электрический ток. На две тысячи четырнадцатом этаже воздух весьма разреженный, и голова какое-то время будет лёгкой, как будто к ней приделали гравитационные турбины.
   пространство умеет выдавать книги, загружая их прямо в линзу. Скажите-ка Тиму, что оно не умеет? Но библиотеки никуда не делись. От них же сплошная польза! Милая обстановка, которая делает крошечный прокол в нервах и помогает выпустить оттуда весь накопившийся пар. Журчание воды, интерьер из книг и их густой, пыльный запах.
   С какого-то момента человеческая вселенная развивается вполне прогнозируемо. Сначала это рост вширь. Руки человека заполняются разнообразными предметами. Меч, щит, плуг, узда лошади. Набор кройки и шитья из трёх десятков предметов. Машинка для сложения, машинка для деления и умножения, средство связи, средство для передачи текстовых сообщений. Много-много кнопок, манипулятор, экран и блок, отвечающий за вычисления.
   Человек чувствует себя могущественным, дирижируя таким количеством подручных вещей, но рано или поздно он понимает, что удобнее их скомпоновать. Собирает у себя на столе мозаику, одну большую цветную картинку, благодаря которой можно и полететь в космос, и убить человека, и звонить, и редактировать целые тома текста с картинками. Он сам становится компактным. Он привыкает делать всё мановением руки.
   И тут человеку становится скучно. Всё начинается сначала. Универсальная вещь обрастает деталями и становится множеством. Поначалу человеку не нужна эта множественность, но он быстро к ней привыкает.
   Таким образом, человеческая вселенная дышит, словно живое существо, то расширяя свои лёгкие, то выдыхая вновь. И нет этому конца. Словно детская игра, то ты на дне, то на коне.
   У Тима ловкий ум, и этот ум поймал в расставленные капканы зачатки вышеозначенной идеи. "Нас всех, - рассеяно думал Тим, ковыряя обивку лифтового диванчика, - когда-то давно съели, и мы теперь часть чего-то неизмеримо большого. Просто огромного. Такого огромного, что даже перемещающиеся по его кровеносным сосудам пули не причиняют ему никакого вреда..."
   Внизу солнечно. "Кубики" кварталов растут, словно бамбуковые рощи, и исчезают где-то в вышине. Добрая половина населения земли живёт в стволах этих исполинов. Здесь, на нулевом уровне, вопреки предостережениям писателей-фантастов, которых так любят мальчишки, не найти ни одной брошенной машины, ни одной пламенеющей бочки. О, конечно, как и везде здесь бросают мусор, но по ночам голодный мегаполис обычно переваривает его начисто.
   Красиво. Жужжат прогулочные кары, парки со всех сторон тычут тебе в бока зелёными пальцами. Лазурный вечер переползает с одного листика на другой, словно большая гусеница, множится в хитрой системе зеркал, иные из которых поворачиваются следом за солнцем (если бы их не было, на нижних уровнях было бы темно, как в накрытой крышкой кастрюле; тени от небоскрёбов, словно исполинские зубы, перемалывали бы солнечные лучи в мелкое крошево ещё на подходе к земле), а ты идёшь и подпрыгиваешь, словно у тебя над головой развивается флаг первооткрывателя.
   Вход в библиотеку привечает гостей теплом, синей неоновой вывеской и всплывающем в линзе баннером с прейскурантом на кофе и пирожные. Зажатый между двумя зданиями, утопленный в переулок, он похож на нору какого-то животного. Сейчас популярны вкусовые инъекции, которые воздействуют напрямую на рецепторы языка, глотки и мягкого нёба. Кому нужны в такое время сладости? Но нет, в кондитерских магазинах, где в специальных колбах поблёскивает разноцветная жидкость, которой можно заряжать язык, всегда есть специальная полка под старые добрые пирожные.
   Старик-библиотекарь напоминает покрытое румяной корочкой кондитерское изделие, печенье в виде человечка, такое же старомодное, как его библиотека. Тим радуется этому буйству, калейдоскопу сравнений, хлынувшему на него после равномерно белых стен.
   Тим видел старика Жнанека всего пару раз, но его трудно так просто выбросить из головы. Так же и Жнанек помнил всех, кто заходил к нему хоть однажды, как будто бы вёл отдельную картотеку на посетителей.
   На самом деле, в виртуальности всё проще. Здесь ты загодя на "ты" с самым хмурым незнакомцем. В то время как малознакомые люди растерянно мнутся друг напротив друга и искательно заглядывают в глаза, их страницы в пространственном facebook'е уже обмениваются самой сокровенной информацией.
   Большой город каким-то образом становится маленьким городком, где каждый может рассказать про другого что-нибудь занятное, а продавцы мороженого, библиотекари и старьёвщики живут вечно.
   - Привет, Тим, - говорит Жнанек и протирает руки салфеткой. - Что нового? У нас комиксы.
   Он высокий, костлявый, в безукоризненной форме и фуражке с блестящей бляхой. Под руками, похожими на больших пауков, журнал, в котором записано всё-всё на свете.
   - К дьяволу комиксы, - говорит Тим и целится в библиотекаря указательным пальцем. - Дай мне Гашека.
   - Какого Гашека тебе надо? - улыбается Жнанек.
   - Яромира, конечно.
   Тим чуть не спросил: "А что, их много?", но вовремя придержал язык.
   - А, Ярика, - библиотекарь не спеша выходит из-за стойки, берёт под мышку лестницу, с которой можно достать до самой верхней полки любого стеллажа. Чтобы вместить всю на свете литературу и подшивки всех на свете журналов, стеллажей здесь непростительно мало, но всё, что нужно, непременно найдётся, тут уж будьте уверены. Тим зажмурился и представил, как там, за стеллажами, работает доисторическая машина, которая штампует книги по заказу.
   - Никак, ты увлёкся серьёзной литературой, - говорит Жнанек, расставляя, как будто огромный циркуль, лестницу. - Но почитай лучше Такао Цуёси. Гашек был актуален, пожалуй... эх, кости мои старые... пожалуй, только для своего времени.
   - Мне нужен Гашек, - говорит Тим.
   - Ну, как знаешь, - разрешил библиотекарь. - Писал он хорошо, этого не отнять.
   Он встаёт на единственную ступеньку, и та доставляет мужчину прямиком к нужной полке, где руки, похожие на щупы хирургического инструмента, отыскивают книгу. Рукавом он протирает корешки и полку, хотя каждую ночь влажный язык автоматики слизывает всю пыль. Тиму представляется, как Жнанек по очереди жмёт руки выстроившимся в рядок писателям.
   Вот он уже мягко спрыгивает на землю; брюки жуют и пытаются захватить целиком голые ступни. Тим слышал, что много-много лет назад люди составляли целые комбинации в одежде; был даже специальный кодекс, в котором говорилось, что с чем можно носить, а отходивший от него подвергался публичному осмеянию и позору. И за хождение босиком там полагалось чуть ли не подвешивание кверху ногами на городских площадях. О, как мальчик смеялся, когда первый раз об этом услышал! Видно, это было задолго до того, как люди завели у себя в головах роботов-уборщиков. Ходить босиком -- восхитительно!
   Тим принял книгу, взвесил её на ладони, изучил обложку. Под ней пряталось сразу несколько романов, в том числе и тот, который советовала Яна: "Тепло и холодно в раю".
   - А ведь я знал его лично, - вдруг сказал Жнанек. - Довольно долго мы дружили.
   - И где же он сейчас? - упрятав все мысли как можно глубже, к дальней стенке черепа, чтобы те ненароком не воздействовали на впечатлительную мимику, спросил Тим.
   - Умер, малыш. Кофе?
   - Лучше кислородного коктейля.
   - Как скажешь. С тебя я плату не возьму, - библиотекарь отошёл к стойке и из неприметных краников нацедил в высокий, похожий на аккумулятор электрокара, стакан напиток для мальчика и чашку кофе для себя. - Только ты и вспоминаешь про одинокого старика. Заходишь под предлогом взять книгу. Так вот, о старичье... - старик ткнул пальцем в книгу, которую мальчик прижимал к себе. - С Яромиром мы познакомились, когда он уже написал вот это всё.
   Он погрузился в воспоминания.
  
   До заката оставалось ещё порядочно времени и Тим не стал подниматься домой. Он примостился на какой-то лавчонке под искусственно подкрашенным небом, словно под голубым зонтиком.
   Гашек писал про то, как непохожи между собой люди.
   "Сейчас уже так не скажешь, - думал Тим. - Теперь тело человека может быть наполовину погружено в пространство, быть какой-нибудь инновацией, соединяющей интеллектуальный и физический мир в единое целое".
   Но в то время никто не смотрел настолько широко. Люди не знали куда обратить свой взор; они видели лишь оболочку, видели, как стремительно друг от друга отдаляются формы жизни, которые привыкли называть одним словом - "человек".
   Яромир Гашек пытался вплести их, самых непохожих, в полотно единого повествования. Он был на волне своего времени, но сейчас уже безнадёжно устарел. Мир разогнался до того, что проблемы успевают устаревать всего лишь за одну человеческую жизнь, а то и того быстрее.
   Непонятные, странные слова кружились вокруг мальчишеской головы, будто птахи вокруг рассыпанных хлебных крошек. Нет, их значение услужливо подсказывало ему пространство, но кто может помочь лучше понять пространные описания, стремительные, как удары молнии, броски в психологию? И никаких приключений, к которым привык мальчишка.
   В уголке линзы ненавязчиво зажёгся огонёк; словно сонный мотылёк на оконном стекле. Кто-то хочет пообщаться.
   - Яна? - спросил Тим, заложив пальцем страницу, и огонёк мгновенно полыхнул лиловым. Обратная сторона глаз приятно зачесалась, когда каких-то неведомых чувств коснулся слепок чужого сознания.
   "Конечно, - проворковала она как будто бы откуда-то издалека. - Читаешь?"
   - Ага, - вдоль засаженной одинаковыми, как будто из одной коробки, тополями аллейки пробежал ветерок, и Тим чихнул ему вслед, надеясь ещё немного раззадорить. - Он очень странный. Я думаю, я не смог бы такое писать.
   "Конечно, не смог бы. Нужно учиться. Любую профессию сначала осваивают. Даже донести ложку до рта с первого раза удачно вряд ли у кого получится".
   - Просто всё стало по-другому. Когда-то я был дядькой с очками и бородой. Может быть, у меня даже была жена! Сейчас я обычный мальчишка. Что между нами общего? Если бы я его встретил, - Тим на секунду задумался. - Ну, себя тогдашнего, я, может, даже "привет" постеснялся бы сказать.
   "Дети и взрослые -- разные вселенные, - со знанием дела заметила Яна. - Я сейчас ни то ни сё, так что ты можешь мне верить".
   - Как тебе верить, если ты ни то ни сё, - фыркнул Тим.
   "Ну, как-нибудь уж постарайся. Я пытаюсь тебе помочь".
   - Знаешь, что меня волнует? О чём мне писать? Ведь если я стану писателем, мне нужно будет писать книгу... о приключениях я, тогдашний, почти не писал.
   "Что ты! Есть там приключения! Как же случай с кентаврами? Или когда Джамаль захватил в плен электрического человека и попытался заправить при помощи разницы потенциалов между его ушами батарейки в своём электрокаре".
   Тим прыснул.
   - Там на самом деле такое есть? Дотуда я ещё не дочитал.
   Он подумал и осторожно сказал:
   - Наш библиотекарь говорит, что время Гашека давно уже прошло. Нет больше никаких различий между стариками и детьми, потому что все старики станут когда-то младенцами, а любой киборг, у которого что-то замкнуло в голове и спалило последние мозги, может стать в следующей жизни натуралом. Думаю, он почувствовал это заранее и поэтому бросил литературу.
   "Настоящий писатель всегда найдёт, о чём писать", - лиловое пятно гневно запульсировало, будто транслируя какой-то древний, давно забытый сигнал из глубины веков. Яне было обидно, что талант любимого писателя ставят под сомнение.
   - Но последние пятнадцать лет я, то есть он, сидел, сложа руки.
   Яну понесло.
   "Думаешь, одна проблема исчезла и всё, можно идти разводить детишек и играть с ними на детской площадке? Нет! Постоянно есть что-нибудь, что требует решения. Для чего, думаешь, нужны писатели? Чтобы развлекать таких сопляков, как ты, приключениями и подтирать им задницы? Нет! Люди обращаются к ним в трудные моменты своей жизни за ответом. Даже пространство, даже все его предтечи со всей их системой обмена опытом не смогли полностью заменить этот институт знаний. Обыкновенный человек никогда не знает, как ему относиться к сложным и глобальным вещам, и поэтому он спрашивает писателя. А у того в книжках уже всё разжёвано и расписано как надо!.. Значит, он просто не успел собраться с мыслями. А потом просто раз -- и умер".
   - Не думаю, что он когда-то собирался с мыслями, - небрежно сказал Тим. - Я сегодня болтал с одним человеком, который знал меня - прежнего. Конечно, он меня не узнал, да я и не стал раскрываться. Он сказал, что последние годы я только и делал, что... - Тим призадумался и сказал, добавив в голос горчинку библиотекарской интонации: - "отращивал себе ноги и шагал ими с одного континента на другой, чтобы попробовать весь натуральный алкоголь, который только возможно". Словом, занимался всякой ерундой.
   Яна не нашлась с ответом.
   "Я думаю, когда ты всё вспомнишь, ты ответишь себе на вопрос, зачем ты этой ерундой занимался".
   Хлоп! И Яна пропала. Обиделась что ли?
   Тим дёрнул плечами. Палец давно уже потерял нужные страницы, а настроение для чтения улетучилось. В разомлевшем от вечернего томления воздухе повисло тёмное пятно и казалось таким большим, что тенью своей должно было накрыть полмира.
   Пора было возвращаться домой.
  
   Его ждал отец. Развалившись на диване в комнате сына, он возложил ноги на похожий на комочек ваты пуф и рассматривал пальцы на ногах так, как будто это была великая драгоценность.
   - Это моя комната, - сказал Тим.
   Отец аккуратно сгрузил ноги с постамента и приподнялся на локтях. Подбородком и крыльями носа Тим походил на него, но этим, пожалуй, сходство заканчивалось. Крепкое тело с немного коротковатыми руками; голова казалась большой за счёт блестящего ободка по окружности черепа -- он усиливал какие-то там сигналы, которые испускал радар в папиной голове. Сзади эта блестящая полоса проходила ровнёхонько на затылке, спереди -- прямо над бровями. Каждый знает: сейчас ненужных и неважных профессий на планете попросту нет, но родись Тим на две сотни лет раньше, он бы не преминул блеснуть перед товарищами: "У меня очень важный отец. Он как дирижёр, только дирижирует не оркестром, а планетарным циклом".
   Мужчина совершенно лыс и, казалось, верхнюю, над ободком, часть головы можно отвинтить, как крышечку у солонки и заглянуть внутрь, чтобы убедиться, как хитро всё там устроено.
   - Мальчик, мама рассказала мне о нашем госте.
   Он будто бы пальцем проделал в сыне дырку. Оттуда хлынуло:
   - Да! Я, оказывается, знаменитый. Меня знает библиотекарь Жнанек и одна девочка, с которой я общаюсь в пространстве в рекомендованной группе...
   - Фу-ты ну-ты, какие мы важные.
   Тим наконец-то почувствовал на себе всю тяжесть отцовского внимания и смутился. Ему захотелось отмотать назад время, чтобы глотка входной двери втянула его на языке пенькового коврика для обуви обратно.
   - Я не важный. Я на самом деле писатель. Это сказал человек из института отслеживания предтеч.
   - Без сомнения. Садись, мальчик.
   Тим прошёл и сел во вращающееся кресло напротив дивана. И тут же, поджав ноги, принялся крутиться, не давая отцовским глазам поймать себя в капкан. Спинка кресла чутко реагировала на движение мальчишеских плеч, отклонялась насколько нужно и создавая иллюзию, что он -- капитан межконтинентального лайнера.
   - Я теперь сам по себе, - сказал Тим. - Никто не знает, буду ли я помнить вас, когда вновь стану собой.
   - Для тебя это называется "собой"? Для нас ты станешь другим человеком.
   - Отстань от малыша, - донёсся из другой комнаты голос мамы. - Он ведь станет знаменитым. Может, ещё что-нибудь напишет.
   Отец сказал:
   - Знаешь, что такое подмена значимости?
   Мальчик покачал головой.
   - Когда чьё-то сознание меняется безвозвратно -- то есть меняется даже ход мыслей. Старые воспоминания, которые имели когда-то значение, зазвучат как пустые вёдра, и ты сам будешь теряться в догадках, зачем они тебе нужны. Мы перестанем быть твоими родителями. Будем людьми, рядом с которыми ты прожил двенадцать лет, и только. Про маму ты будешь говорить - "эта женщина", а про меня - "этот мужчина". И про нас вместе - "мои соседи".
   - Я и сейчас свободный человек. И сейчас могу так говорить.
   Тим оттянул пальцем воротник и оголил шею, где под кожей мерцала полоска паспорта.
   - Видишь? Она зелёная. Уже почти год. Я уже год могу делать что хочу, и совсем не советоваться с вами. Вжжжж!
   Кресло, которое в отличие от некоторых не сомневалось в его самостоятельности, откинулось почти горизонтально полу, продемонстрировав вращающийся, как чай в кружке, потолок.
   - Хорошо, - голос доносился до мальчика как будто со всех сторон. - Тогда скажи мне, помнишь ты наше с тобой лето за городом?
   - Конечно!
   "Что за глупый вопрос? - хотел сказать Тим. - Это же было лучшее лето в моей жизни! Тебе ведь тоже понравилось, да, папа?"
   - Ты хотел стать мейстером-природником. Управлять циклами роста трав и цветов, так легко, как будто стричь ногти.
   - Ты сказал, что мне каждый день нужно будет надевать венок из одуванчиков.
   - Я пошутил.
   Звучало это так, будто отец говорил: "Сейчас не до шуток!"
   - Я и сейчас хочу, - признался Тим. - Может, по утрам я буду выбираться в настоящий, живой лес инспектировать полянки, а по вечерам писать книжку.
   - Когда ты станешь тем человеком, ты будешь думать: как смешно! Меня знают почти все, у меня в голове выдвижные ящички с литературными идеями, как это я мог мечтать о букашках и подорожнике?
   - А вот и нет! - Тим внезапно для себя оскорбился. Вцепился в подлокотники. - Я... я буду мечтать! Не говори мне, что я буду и чего не буду. Я достаточно взрослый!
   - Что же, молодой человек, - скрипнула обивка, и Тим понял, что отец поднялся на ноги. - Я понял вашу позицию. Разрешите идти?
   Лицо отца примешивалось к пенистому молоку потолка, растворялось в нём, как будто кусочек сахара.
   - Разрешаю. Давай... иди!
   Тим решил, что "подмена значимости" звучит почти как "полная чушь". Невозможно даже представить, что он забудет, как распирает слипшиеся лёгкие свежий воздух за городом по утрам, как шумят деревья, как будто к каждому-каждому привязана верёвочка и специальная машина заставляет их раскачиваться в такт дикой, необузданной природной музыке. Что за чушь! Конечно, он будет всё это помнить, конечно, он будет этим восхищаться. И может, даже будучи Яромиром Гашеком, он всё равно станет ФПР-мейстером, мастером фонда природных ресурсов.
   Не вставая с кресла, Тим потянулся за книгой. Он мечтал напомнить себе ещё много мыслей, что приходили в его тогдашнюю, заросшую волосами и годами, голову.
   Прямо сейчас речь шла про космос.
   "Никому не нужен космос, - было там написано. - Мы сейчас там же, где были две сотни лет назад, только проросли в себя ещё глубже. Словно чахлое дерево, которое двумя веточками тянется к звёздам, зато имеет такую корневую систему, которой позавидует любой бамбук. Самые дальние корешки уже ни за что не опознают друг в друге родственника. Если бы фантасты, скажем, двадцатого века узнали о нынешнем положении дел, узнали, куда мы идём, их бы хватил инфаркт. Всех поголовно".
   Интересно, а Яромира хватил бы инфаркт, если бы он узнал, куда мы пришли? Пришли в мир, где два самых непохожих человека запросто могут назвать друг друга братом и сестрой? Даже ближе, потому что в следующей жизни они могут поменяться ролями... "Может быть, - думал Тим, - я, тогдашний, начал обо всём этом догадываться и поэтому бросил литературу? Понял, что все мои труды стоят не более надкушенного яблока... Не сойду ли и я с ума, если..."
   Тим положил книгу на коленку и потёр виски. Как же сложно решать эти большие, как мыльный пузырь плавающей в космосе планетарной атмосферы, проблемы!
   Он воззвал к единственной взрослой, с которой по душам общался в последнее время. Строго говоря, она ещё не взрослая, но уже и не ребёнок. "Я сейчас ни то ни сё, болтаюсь где-то посередине", - как выразилась она сама.
   "Привет, малыш, - мгновенно отозвалась Яна. - Ты -- ещё ты? Что-то быстро, мы же с тобой общались всего час назад..."
   Решение пришло мгновенно, будто кто-то щёлкнул наконец нужный переключатель.
   Мальчик выпалил:
   - Я только что, вот прямо сейчас, решил, что останусь сам собой.
   "Испугался?"
   - Нисколько. Кто знает, захочу я что-нибудь писать? Может, всё, что я должен был написать, я уже написал.
   "Что за бред? Конечно захочешь. Ты же писатель!"
   Но в её голосе уже не было прежней уверенности.
   - Сейчас, например, хочу, - сказал Тим. - Знаешь такую старинную пословицу - "Не чини, если не сломалось?"
   "Кто это её придумал? - с недоверием спросила Яна. - И что конкретно ты хочешь?"
   - Люди. Не важно. Написать книгу, дурочка!
   "Ты же ещё не писатель!"
   Тим бросился в наступление, используя лиловое пятно как мишень, атакуя его всеми доступными аргументами, стремясь донести до девочки завладевшую им идею, всадить её лезвие в самое сердце.
   - Я был писателем, когда-то. И я им стану. Сейчас, пока я хочу написать книгу, я точно её напишу. А знаешь, как я её назову? "Яромир Гашек. Кто я такой и отчего бежал. Кто были мои враги, и почему я не написал больше ни одной книги".
   Яна молчала почти половину минуты.
   "Ты же не можешь ничего знать достоверно".
   - А вот и могу. Пространство мне даст все его книги. А у нашего библиотекаря я расспрошу про себя. Как я жил в последние годы. Жнанек, конечно, старый, но наверняка много что вспомнит.
   "И когда ты разведаешь все ловушки, ты приоткроешь для себя-тогдашнего дверку? Чтобы никто-никто из его врагов не узнал, что ты -- это он?"
   - Я точно не знаю, - медленно сказал Тим, и всё вокруг, разом -- белый потолок, приглушённый диалог родителей где-то за стеной, гудение нетрэйла, таинственное мерцание пространства, покорная податливость кресельной обивки - вдруг задышало и наполнилось смыслом. -- Но, думаю, это уже не понадобится. Я уже стану сам собой. Стану, просто посмотрев со стороны... Ладно, пока. Я хочу ещё прочитать все свои книги и разыграть маму с папой, притворившись, что я -- это вроде как уже не я.
  
  
   Дональд.
  
   1.
  
   - Привет! - напрягая все доступные голосовые функции, дребезжит парковка для электромобилей. -- Как поживаете? Хорошо вам там, снаружи? Поверьте, там куда лучше, чем здесь, внутри.
   Прохожие начинают оглядываться, ускоряют шаг. Какой-то мужчина с седеющей бородкой и наращенной дополнительной парой рук, остановился, и, нахмурившись, уставил взгляд в тенистый переулок.
   Парковка самая обыкновенная. Три частных дома окружают её со всех сторон, будто надеются защитить своими квадратными спинами от грозящей с небес непогоды. Красноватый плющ обеспечивает её шикарной шевелюрой, а подъездная дорожка хранит следы шин.
   Многие даже не подозревают, что такой примитивный функционал может издавать звуки. И правильно, это единственная в своём роде парковка, которая может говорить. Через минуту её не станет.
   Крошечный голосовой синтезатор, появившийся на одном из блестящий боков парковки, будет воспринят системой как отклонение, а с раковыми клетками у умного города разговор короткий.
   Дональд давно уже наблюдает за происходящим при помощи камеры одного из домов. Вот и всё. Сначала погас зелёный огонёк между лозами плюща, потом зашевелилась вокруг земля, и вот парковки нет, только пустой дублирующий кластер, на котором бессильным клубком красных змей свернулся плющ. Где-то два часа понадобится системе на анализ, чтобы восстановить исходные функции и заселить своё щупальце новым псевдоразумом.
   Нет, следов Дональда там не осталось -- он аккуратно всё за собой подчистил.
   Скорее всего, когда вечером вернутся на своих электромобилях жители окрестных домов, всё будет как раньше. Они не заметят ни непорядка в багряной шевелюре, ни отсутствия каких-то нечаянных отметин, вроде следов шин.
   Дональду казалось, что он слышит, как гудит где-то глубоко под землёй пищеварительная система города.
  
   2.
   Дональд выглядывает во внешний мир, чтобы напомнить себе, что этот мир существует, что с тех пор, как он, в виде пиктограммы котёнка, с глупой улыбкой и белой шёрсткой на пузе, бултыхается в брюхе огромного голубого монстра, реальность никуда не делась и не пропала.
   Хотя, конечно, многое потеряно. Каково это -- дышать? Что за мудрёная вещь -- простая как пластиковый мир, физическая боль? Здесь нет даже понятия цвета, хотя что-то из далёкого прошлого, хранящегося на не менее далёких друг от друга серверах, иногда всплывает... что-то, что, наверное, можно назвать генетической памятью, хотя никаких генов у него, конечно же, не осталось. Иногда дразняще, дурманяще начинает пахнуть цветом, и котёнок вострит ушки.
   Даже когда Дональд не обитает ни в одной линзе, он старается не выпускать из пасти пиктограммку котёнка. Стоит это сделать, кажется ему, как уже невозможно будет собрать обратно личность. Его, как рисунок на песке, размоет, а песчинки разнесёт по разным уголкам пространства.
   И вот котёнок скачет по камушкам-серверам, через которые перехлёстывают волны виртуальности, а под полигональной шелухой проходят бесконечные, мудрёные процессы, которые теперь заменяют напряжение мышц и движение крови по венам. Коннект... авторизация... идентификация, обмен данными, глаза тем временем ищут в потоке новый островок.
   Отказ в доступе.
   Стихия подхватывает камушек и волочет его прочь от котёнка.
   Что же, придётся в обход. Пока-пока, ставший на считанные мгновения родным островок-сервер, мне будет не хватать кусочка пространства, что на тебе раскинулось.
   Там, куда он направляется, серверов меньше. Они заросли илом, похожими на троллиные уши кораллами, нахлобучили себе на макушку шапку изо мха. Течение пространства там не такое сильное, и поэтому они выступают из него, подобно скалам.
   Эти два мира -- виртуальность и реальность -- похожи. Вроде как небо и его отражение в зеркальной крыше. Одно подстраивается под другое, и кто его знает -- какое первичное и где настоящее?..
   Если проводить аналогию с пространством, приснопамятный голосовой модуль на парковке -- всего лишь бабочка, севшая на одну из кочек, и почти мгновенно смытая потоком.
   Дверные глазки в настоящую жизнь проносятся мимо, словно рои мошкары, но Дональду они не интересны. Он идёт по давно уже исхоженному пути, аккуратно ступая в топком болоте.
   Эта часть пространства соответствует фиолетовому сектору на карте одного из живых городов. Не то, чтобы заброшенному, но формально он и частью города-то не является. Так, пригородом. Городская нервная система пролегает где-то в стороне, так же, как и все остальные: регенеративная, система снабжения, и подобные. Если бы город и вправду был человеком, живым организмом, должно быть, фиолетовые сектора были бы его ногтями. Причём обязательно на ногах -- за ними не так легко следить.
   Но именно здесь Дональду больше всего нравилось.
   На очередном острове, связанном со всеми прочими ломкой цепочкой навесных мостов, котёнок находит свою смоковницу, карабкается на нужную ветку, а прямо над ней - облюбованное им окошко в реальный мир.
   Единственная камера в округе. Когда-то она призвана была регистрировать метеоусловия -- Дональд просматривал архив сообщений, - сейчас же числится в запасе. Но, тем не менее, работает. К чему она прикреплена, он не видит. Угол обзора совсем небольшой, но видно часть улицы, застроенной сотами с ячейками жизнеобеспечения и порами, через которые периодически с хлопком выходит отработанный воздух. Это одна из улиц верхнего уровня, расположенная, по-видимому, на самой крыше какого-то комплекса. Фиолетовые сектора всегда на отшибе.
   Раз или два за час вдалеке мелькают огни нетрэйла. Днём всё вокруг заливает солнце, а по ночам начинает медленно тлеть и потихоньку разгораться единственный фонарь, который торчит поперёк зоны обзора, словно огромный восклицательный знак.
   Дональд смотрит и пытается представить себя там, внутри этого скучного для всех других полотна, где почти что ничего не происходит, вплести себя в ткань мира, который уже ему не принадлежит.
  
   3.
   - Напомни-ка, Дональд, - спрашивает молодой человек. - Я ведь у тебя не один?
   - Конечно, нет, - возмущается цифровой котёнок. - Я вездесущ! Я могу оказаться где угодно, вылезти из любой штуки, в которой есть хоть капелька электронного мозга. Неужели ты думаешь, что при таких исходных данных я буду водить дружбу только с тобой?
   Этот приватный разговор вступает в контраст с тем, что юноша видит вокруг -- сотни, тысячи людей, которые спешат по своим делам, или, наоборот, никуда не торопятся. Перекрёсток на Шибуя, одна из бесконечно пульсирующих нервных жилок в теле мегаполиса. Жизнь здесь возникла, казалось, миллиарды лет назад, и с тех пор бесконечно развивается, несётся в будущее по раскалённому полотну дороги, и нет на её пути препятствий.
   Люди здесь движутся вроде бы хаотично, непроизвольно сбиваясь в группы, превращаясь в кошмарное живое существо с двумя десятками рук и ног, то замирая, чтобы пропустить другого такого монстра, то рывками двигаясь дальше, то вдруг мгновенно, будто по команде, рассыпаясь, чтобы влиться в ручейки бесконечных эскалаторов, заполнить двери магазинов, которые натыканы чаще, чем гнёзда ласточек на песчаном склоне. Взгляд со стороны - торжество хаоса, который величаво шествует по сходящимся здесь семи улицам одновременно во все стороны, бесконечная диффузия, символизирующая течение слепого времени со всей совокупностью происходящих в каждый заданный момент событий. Но когда ты внутри системы - видишь торжество логики и точного расчёта.
   Трафик здесь регулируется самим городом, который через линзы посылает каждому зёрнышку в этом мешке проса сигналы: двигаться, стоять, сбавить скорость, пропустить, перейти на зелёную ветку, где к вашим услугам работает транспортёр... Он выкладывает из этих зёрнышек неповторимую мозаику, каждое звено в которой исполняет свою роль. А в следующий момент -- уже другую, и рисунок вновь меняется.
   Молодой человек в толпе, в его сторону призывно сверкают неоном вывески магазинов и заведений, которые расположились одно над другим аж в пять или в шесть уровней, будто болельщики, собравшиеся на стадионе поболеть за любимую команду. Виртуальная реклама здесь под запретом, дабы не мешать работе навигационной системы, поэтому привлечь покупателей они стараются старым, как мир, способом -- светом и звуком.
   Дональд едет на плече, смешно свесив лапки на грудь, и молодой человек рассеянно пытается придумать, сколько мог бы весить настоящий кот таких габаритов.
   - Вот это-то и странно, - вздыхает он. - Ты-то у меня один. У меня нет десятка других Дональдов.
   - Ну и что? - невозмутимо отвечает котёнок. Тыкается носом в щёку, и в мозгу задумчиво, будто из-за мутного стекла появляются нужные ощущения -- как всегда, когда источник раздражителя находится в виртуальности. - Я знаю всё, что знают эти десятки, сотни аватар. Ты не должен насчёт этого расстраиваться.
   - Не должен, так не должен, - соглашается юноша. - Да только вот с теми, со всеми остальными, у тебя были совершенно другие приключения. И я в них никогда не поучаствую.
   Котёнок с полминуты размышляет, помахивая хвостом, потом милостиво разрешает:
   - Пожалуй, ты один из самых верных моих компаньонов и друзей. Я подарю тебе самое последнее приключение, когда оно, наконец, случится.
   - А что это за приключение? - интересуется юноша; за этими словами ему чудится вся тяжесть воздуха, который ощущают на своих плечах жители нулевого уровня.
   Но Дональд хранит молчание. Лавка на третьем уступе, которую наметил для себя как цель путешествия юноша, расталкивает коллег и спускает ему усик своего собственного, небольшого транспортёра.
  
   4.
   В этом полотне он знает малейшие детали. Фонарь, потрескавшаяся, истёртая кожа здания, которая не раз и не два вступала в конфронтации с грозовыми тучами (обычно дожди идут гораздо ниже, но изредка тучи как будто на верёвочке кто-то подтягивает до уровня крыш, словно большие строительные блоки), с ветрами и палящим солнцем. Населения в этом секторе -- чуть меньше пяти тысяч, и Дональд не может даже предположить, чем они могут заниматься. Регенеративная автоматика исправно заделывает дыры в эпидермисе, резонаторы и лопасти для контроля погоды успешно выигрывают у этой погоды одно сражение за другим; наблюдать за ними нет нужды.
   Дональд часто видит людей. Казалось бы, здесь, наверху, должны ходить приземистые великаны, похожие на больших жуков, конечности их должны вгрызаться в поверхность, чтобы какой-то залётный ветер их от неё не оторвал. Жители фиолетовых секторов обычно больше всего подвержены мутациям и куда сильнее изменяют себя, чтобы комфортнее устроиться на той спичечной головке, на которой поместила их на эту жизнь судьба.
   Однако нет! Дональд отматывал назад короткую память камеры и долго разглядывал местных жителей. Казалось, это человеческие тени вырезали себя из земли, встали на ноги и решили поселиться насколько возможно высоко, чтобы не смущать бывших хозяев.
   Возможно, им бы подошло какое-нибудь из древних громких выражений, которые сейчас уже не имеют хода. Вроде - "отбросы общества".
   Было время, когда внешние и анатомические различия и различия сознаний выражались в цветах паспорта. Но потом цвет полоски вдоль шеи у всех сменился на зелёный. Исключение составляли "счастливцы", которым милостивый закон мегаполисов показался слишком уж узкими рамками. А таких, на самом деле, единицы.
   "Никаких дискриминаций!" - гласил самый громкий закон в истории человечества.
   Дональд поднимался сюда не за тем, чтобы полюбоваться на местных жителей. "Зачем же?" - единственный вопрос, ответить на который он не мог. Его привлекал ракурс, привлекал пейзаж -- если бы где-то было место, которое Дональд мог назвать своим домом, легко угадать, что висело бы там, на стене, в рамочке. Дональду нравилось встречать здесь рассветы, когда свет разливался подобно патоке и играл на многочисленных гладких поверхностях, нравилась темнота, когда вокруг фонаря начинала плясать мошкара. Нравилась растительность прямо под фонарём и везде вокруг, проросшая будто бы случайно, но в то же время вплетённая в пейзаж так, что не выплести даже самыми ловкими руками, одинокий цветок с зелёными мясистыми листьями, по которым стекали капли ночного света. Что-то тягучее разливалось и задумчиво ныло, так, будто ветхие кости Дональда ещё не исчезли в отверстии "могильного камешка", и где-то оставалась единая, а не размазанная по пространству, как сознание, душа.
  
   5.
   - Вот и настало время.
   - Какое время? Подожди, я немного занят.
   - Я знаю. Просто прими к сведению и выдели сегодня минутку, чтобы меня послушать, - голос Дональда раздаётся где-то за стеной звука, которую выстроил вокруг себя мужчина, он слаб, но различим. - У меня будет к тебе просьба.
   Нельзя сейчас отвлекаться. Ответственный момент. Камень под руками раскалился до нужной температуры. В ход идут лазеры, словно мухи в летнем зное, они кружатся вокруг булыжника, подгоняя его под заданные параметры.
   Всё, готово. Мужчина отключает хитрую аппаратуру, натягивает специальные перчатки и достаёт из стеклянной колбы камень. Он тяжёлый, гладкий... ровно такой, какой должен быть. Может, именно такие камни зрели в желудке мифических драконов, чтобы драконоборцы потом приносили их в качестве доказательства своих побед.
   Этого нельзя описать. Просто чувствуешь, что форма совершенна, и нельзя больше ничего менять.
   Осталась косметическая работа. Камень следует обработать так, чтобы на ощупь он не был похож на стекло, чтобы запах его навевал образы гротов и подземных речек, а пыль на пальцах казалась без малого самим Временем. Всё это делается уже руками.
   - Рассказывай.
   Мужчина убавляет музыку до минимума. Правильный камень создаётся не только потоками светового излучения, не только фантазией и программой трёхмерного моделирования, но и настроением, на которое настраивает в том числе музыка.
   - Не хочу, чтобы это звучало пафосно.
   Голос Дональда был до странности жалобным. Мужчина завертел головой, но котёнок на этот раз существовал только в виде тихо мерцающей на границе зрения точки контакта. Ну, и в виде голоса.
   - Это никак не звучит. Ты у меня в линзе. Ты не реальнее любой мухи.
   На чувство юмора Дональду никогда не приходилось жаловаться, и такую шутку он бы тоже оценил. Тот, прежний Дональд. Но этот только сказал:
   - Да, верно. Это моя последняя просьба.
   - Стоп-стоп, - мужчина положил приготовленную уже шлифовочную машинку рядом с булыжником. - Твоя последняя что? Я имею ввиду, ты точно уверен, что это она?
   - Не уверен. Но она может оказаться последней. Помнишь, я тебе обещал последнее приключение?..
   - Дональд, дружище, мы с тобой вместе почти всю жизнь, и... впрочем, ладно, молчу. Рассказывай.
   - Ну вот, этот пафос. Делай уже что-нибудь. Займись делами. А я буду говорить.
   - Как скажешь.
   Загудела машинка, сквозь перчатки камень потянулся теплом к рукам. Как ребёнок, что жаждет внимания. Синтетический как никогда голос Дональда вещал:
   - У меня есть одно тайное место. Я там ни разу не был... я имею ввиду, в виртуальности меня знает там каждый уголок, а вот в том мире, в котором живёшь ты, я не был там ни разу. Тем не менее, есть кое-что, что меня очень там интересует. Я прошу тебя всего лишь побыть моими ногами и руками. Это... это очень сложно объяснить, но там осталось то единственное, что связывает мою нынешнюю жизнь с предыдущей. Я не знаю, что это такое, я просто это чувствую.
   Мужчина молчит. С тихим шорохом включаются встроенные в рабочее место вентиляционные заборники -- пыль уплывает в них похожими на комки мороженого в чашке кофе облачками.
   Вскорости он сможет встретить этот булыжник где-нибудь на улице, среди неприметных и будто бы дикорастущих цветов на клумбе. Рядом с деловито текущим куда-то ручейком. Встретить -- и пройти мимо, может быть, даже оставив на его боку отпечаток подошвы. Да, конечно, прозревший слепец первым делом увидит втыкающиеся прямиком в небо здания. Но потом он посмотрит себе под ноги и увидит, насколько совершенен наш мир в мелочах.
  
   6.
   Иногда камера ловила в свой объектив местных жителей, похожих на четырёхногих пауков. Они следовали мимо, перемещая свою невозможную для человека нормальных габаритов точку равновесия по телу. Всё время казалось, что они вот-вот упадут, но они не падали, а просто плыли дальше. Рассмотреть удавалось только одного -- того, который приходил под утро именно к этому фонарю. Возможно, просто жил где-то поблизости, и островок солнечного света от ещё не погасшего фонаря манил к себе, раздражая некие нервные клетки, быть может, доставшиеся от ночного насекомого.
   Пришелец устраивался спиной к столбу, так, чтобы зелёный цветок с мясистыми лепестками оказывался у его правой ступни. Несколько минут сидел неподвижно, запрокинув голову и глядя наверх, будто пытался рассмотреть в выпуклом брюшке фонаря движение мельчайших частиц.
   А потом пальцы его удлинились, выпуская разноцветные щупальца-нити. Начинали пульсировать, светиться изнутри. Их кончики подёргивались, потом к одному суставу подключался другой, вот дрожала уже вся кисть, и постепенно в игру вступал локтевой сустав, высекая прямо в воздухе какой-то особенный ритм.
   "Это музыкальный инструмент!" - осенило Дональда.
   Нити развиваются, как будто от сильного ветра, а что до мелодии... она звучит, непременно звучит в голове этого человека.
   Дональд пытался достучаться до него в пространстве, но это не так просто. То ли он использовал какие-то устаревшие протоколы, то ли просто качественно шифровался. Эта музыка! Зачем он её играет? Для кого? Только для себя? Или где-то в самом пыльном уголке виртуальности есть конференция?..
   Наверное, самая прекрасная музыка на свете, и никто не слышит. Цифровой котёнок бесновался от негодования.
  
   7.
   - Никогда не был в фиолетовом секторе, - признался мужчина.
   - Сейчас модно говорить "никогда в этой жизни", - сказал Дональд.
   Мужчина дёрнул плечами.
   - Я так не говорю.
   Дональду, кажется, хотелось пообщаться. Было что-то, что заставляло его волноваться, и это волнение чувствовалось физически -- глаз за линзой иногда вдруг начинал зудеть.
   - А почему не был? Работаешь когда захочешь, свободного времени хоть отбавляй. Сел в нетрэйл и поехал. Здесь есть на что посмотреть! Боишься? Сам знаешь, красных паспортов ты здесь больше не увидишь и за жизнь можно не беспокоиться.
   - Здесь нет камней, - наобум сказал мужчина, и прежде чем понял, что ляпнул глупость, Дональд радостно парировал:
   - Фиолетовые сектора есть и под землёй.
   - Слушай, что за мозговая атака? Никогда не был, потому что мне это было просто не нужно. Всё, что мне нужно, мне доставляют на дом.
   На самом деле камни здесь были. Растрескавшийся эпидермис выталкивал наружу блестящие чёрные комки, на острых краях которых скапливался свет и оседали бусинки воды. От некоторых камней мужчина мог бы прийти в восторг: они ведь на самом деле были порождены окружающей средой, а не руками. Пусть даже средой нынешней: то есть не ветрами, движениями пластов земли и беспокойным движением волн, а выверенными процессами, что имели место быть где-то в недрах живого города.
   От узла нетрэйла пришлось идти пешком. Раннее утро; на выходе из станции навязчиво моргало предупреждение о сильных перепадах температуры. Из-под ног поднималось тепло, в волосах рылся холод, стеклянные грани, казалось, взрезали хрупкое тело на расстоянии. Сверху монстроузные городские конструкции казались то инопланетным ландшафтом, то театральным задником. Уже светло, но солнцу ещё предстоял долгий подъём по небесной лестнице, прежде чем оно окажется выше того места, где находятся сейчас гости сектора.
   Где же здесь обитают люди?
   Как оказалось, хозяева могли освоить для жилья самые неожиданные места. У любой встречной постройки была своя функция: поры города, которые с хлопком извергают газы или втягивают кислород; похожая на усы какого-то гигантского насекомого аппаратура, которой город вслушивался в космос, пытался разобрать, что же там кричат с другого конца земли. Огромные, обшитые стекловолокном клубки вен, которые всплывали к самой поверхности и ныряли потом обратно, прошивая плоть зданий. Чистая, незамутнённая энергия раздувала эластичные стенки; казалось, ещё чуть-чуть, и она вырвется наружу. Отходы городской жизнедеятельности, которые доставляли наружу специальные лифты, громоздились тут и там, но харвестерам доставалось не так уж много: их успевали растаскивать под свои нужды местные жители.
   Отовсюду выглядывали тонкие, почти эфимерные существа. Как-то незаметно они перемещались за порог импровизированных жилищ и стояли, безмолвно наблюдая за гостем. Снимая мерку с их ног, солнце мастерило длинные тонкие тени.
   В одежде их можно было рассмотреть всю историю моды за последние шестьдесят лет, макушки убраны под головные уборы. Волосы, часто длинные, поблёскивали на солнце не хуже стекла. Уродство сморщенных лиц компенсировали длинные изящные шеи, навевающие мысли о ножках бокалов.
   Воздух потрескивал от солнечных лучей, между ушами зародились искорки боли. Положительные мутации защищали от солнечной радиации, но видно, что на такие её дозы организм не рассчитан. Узкая дорожка, задуманная когда-то для технических нужд, вилась между постройками, то падая в овраги, а то взлетая импровизированными мостиками.
   Кое-где в ложбинках эпидермиса гнездилась растительность: кто знает, откуда она здесь взялась и на чём выживала. Встречались даже чахлые кустики с узкими, похожими на колючки и почти бесцветными листьями.
   Куда нужно идти, мужчина знал. На карте сектора светился маркер -- там, откуда Дональд привык выглядывать во внешний мир.
   - Привет, чужак, - слышалось со всех сторон, - Здравствуй. Расскажи нам, для чего ты пришёл.
   Одни пытались отползти при его приближении прочь, в своё логово, другие, напротив - коснуться его ладонями, и иногда казалось, будто идёшь через рой мотыльков, настолько невесомыми были эти касания.
   Мужчина отвечал незамысловато:
   - Моему другу хотелось здесь побывать. К сожалению, смотреть он может только моими глазами.
   - Только ничего не ломай, - умоляли его аборигены одинаковыми голосами, больше похожими на женские, чем на мужские. - Здесь всё такое хрупкое... пожалуйста...
   Свет превращал всё вокруг в один большой мираж, в растворяющийся в чае кубик сахара. Казалось, любое препятствие можно пройти насквозь.
   - Почему ты не завёл знакомство с одним из них? - спросил мужчина своего невидимого компаньона. - Как, например, со мной?
   - Думаешь, я не пытался? К сожалению, все заканчивались достаточно быстро. Эти люди сворачивали на какую-то одну им ведомою тропу. Тропу Чёрного Койота, или что-нибудь в этом духе. Белым людям, вроде нас с тобой, их не понять.
   - Ты не человек.
   - Я утрирую, - сказал Дональд, и тут же заявил с претензией: - Конечно я человек. Я чувствую, мыслю и осознаю себя. Хотя и несколько иначе, чем ты. Но, согласись, нам с тобой друг друга понять проще, чем кого-то из этих... О, кажется, мы уже близко. Ты не замечаешь? Сейчас налево, ещё десяток шагов -- подними голову, и ты увидишь ту самую камеру, о которой я тебе рассказывал.
  
   8.
   Вот и он, безмолвствующий днём фонарь. Можно увидеть, как шевелится в своей оправе, впитывая солнечную энергию, газовая капсула. Под ногами хрустит трава, которую можно встретить здесь буквально на каждом квадратном метре. Невдалеке громоздится харвестер, похожий на старого, усталого грифа. Было видно, что он давно уже не сдвигался с места: гусеницы и захваты поросли колючей пылью. Должно быть, коллеги списали товарища со счетов и сами принимают его за мусор.
   - Здесь есть что-то... - шептал Дональд, - есть что-то... а я ведь здесь был! Много-много лет назад... эту часть воспоминаний, видно, съела виртуальность. Или она просто не успела скопироваться... или, или... причин может быть сотня! Знаешь ли ты, как это мучительно, когда должен что-то помнить, но не помнишь?
   - Представляю, - мрачно сказал человек. Он опустился на корточки, пропустил между пальцами чёрный песок, который начал разбегаться от него чёрными же муравьями. - Есть службы реабилитации...
   - Не нужны мне никакие службы, - эмоции Дональда отражались в линзе чередой неровных вспышек. Шкурка котёнка, в которой он предпочитал появляться перед людьми, материализовывалась то тут, то там -- мужчина видел её то под самым фонарём, то на манипуляторе харвестера, то здесь, почти что под ногами. Иногда она рассыпалась на фрагменты: от животного отрывались и существовали отдельно то уши, то хвост или одна из задних лап; а иногда и вовсе голова. - Я хочу лишь нащупать ту нить, которая привязала меня к этому месту... что, это снова звучит слишком пафосно? Ну, прости.
   Солнце всё выше. Краешек его диска, огромного багрового пятна, можно рассмотреть за ближайшей постройкой. Свет стал настолько ярким, что аборигены растворяются в нём, усыхают до ожога на роговице. Тем не менее, они где-то рядом. Мужчина чувствует, как в волосах потрескивают электрические разряды -- испаряется влага, и кожа головы покрывается трещинками.
   - Кто это? - спрашивает он.
   Котёнок моргнул и пропал. На его месте возник человек в шляпе. Типичный местный: узкие скулы, блестящие штыри для теплоотвода за ушами. С пальцев свешиваются странные разноцветные нити. Пространство подсказывает, что это и как называется.
   - Кто это?
   Дональд не отвечает, и мужчина погружается в пространство, чтобы проверить статус друга. Нет, он здесь, он никуда не исчез. Даже больше здесь, чем обычно. Такое впечатление, что стоит протянуть руку, и поймаешь его за лапку.
   Человек устраивается спиной к фонарному столбу и начинает играть на своём инструменте. В густом, как сметана, воздухе -- ни звука. Цветок между его коленями безмолвен, как будто сделан из стекла, кажется, наклонить его не может даже самый сильный порыв ветра.
   Аборигены -- настоящие аборигены -- подбираются всё ближе, их голоса звучат под прессом жары, словно скрип цикад, а от тел поднимается едва заметный пар.
   - Не трогай ничего... - шепчут они, - всё так, как должно быть... Не срывай, не убивай, не уничтожай. Толстокожик... Посмотри на наши тела, здесь так мало жизни. В том мире её и то гораздо больше.
   "Да, - хотел сказать мужчина, - но тот мир не может существовать без этого. Не может, и всё тут. Даже самый пустынный ландшафт может содержать зародыши жизни, и вы -- тому доказательство".
   Он не выдавил из себя даже первого слога. Не может существовать. Ну конечно! Дональд всю жизнь был рядом, каждый божий день ушастая физиономия маячила в линзочке, но одновременно где-то в другом месте, где-то чудовищно далеко был он, настоящий.
   - Здесь, на краю мира, мы и встретились, - сказал мужчина. Поднялся с корточек, сделал несколько шагов и прошёл сквозь музыканта.
   - Не ломай...
   Скрип цикад всё ближе. Шея мокра от противного пота и в костюме включается вентиляция, предназначенная на самый экстренный случай. Линза оповещает, что есть угроза для жизни и что через пять минут будет начата процедура эвакуации.
   И вдруг, через тревожный тон оператора экстренной помощи пробивается сообщение от Дональда. Искажённое, мятое, будто летевшее бумажным самолётиком из другой галактики. Всё в чёрных дырах от сигаретных ожогов, вместо латиницы -- иероглифы. Непонятные символы сменяются на ещё более непонятные, потом на какие-то пиктограммки, а потом вдруг на кириллицу.
   Её уже можно понимать.
   "Уничтожь", - написано там.
   Одно слово.
   - Не ломай...
   - Я исполняю последнюю просьбу моего друга, - словно извиняясь, говорит мужчина в ту сторону, откуда слышны голоса аборигенов.
   Он поднимает ногу и топчет цветок, траву вокруг себя. Обыкновенная одежда способна в экстренных случаях на многое, она производится из специального полиморфного материала и подстраивается под владельца. Среди обычных опций, нужных каждому каменщику -- теплоупорные перчатки, гибкие, похожие на паучьи лапки силиконовые щупы, герметичная ёмкость для сбора природного материала, кое-что ещё, по мелочи.
   Но сейчас мужчина извлекает из одежды огонь.
   Огонь течёт с рукавов, всё осыпается прахом, мясистые лепестки чернеют и сворачиваются, фонарь, который тоже имеет в своей конструкции какой-то биоматериал, взрывается множеством осколков.
   Призрак-музыкант исчезает, и воздух, похожий на стоящую на открытом огне колбу, оглашается торжественной и прекрасной мелодией, вызывающей в голове образы океанских вод и порывов солёного ветра.
  
  
   Погоня за миражами (не та Исландия).
  
   - Разве корабли не умеют летать?
   - Это старинный корабль, капитан.
   - То есть?
   - Либо "Акюрейри", либо... да нет, это траулер "Акюрейри". Такие сейчас бороздят просторы разве что пространства. В виде фотографий и прочей старинной хроники.
   - Не нужно лирики.
   - Просто ржавая железяка, - первый помощник жмёт плечами. Подводит капитана к иллюминатору.
   - Рыболовный траулер. Двадцатый или двадцать первый век... я точно не помню. Это было ещё до "Мокрого кризиса", ещё не было гравитационных двигателей. Он просто не может летать. Он может ходить по морю.
   - У него что, есть ноги? - капитан не торопится смотреть на стекло, куда проецируется картинка с телескопов. Он ухмыляется в лицо первому помощнику, редкие его оранжевые зубы напоминают коралловые рифы.
   - Это термин тогдашних мореходов, - невозмутимо отвечает помощник. Его фамилия - Ларссон, он смугл до черноты и беловолос. - Думал, вы его застали. Каких-то двести или двести пятьдесят лет назад...
   Капитан бушует. Ведь отдан ненужный приказ. У первого помощника сворачиваются, как засыхающие водоросли, в трубочку уши, виртуальная команда, видя на горизонте отблески молний, спешит убраться подальше, тихо переговариваясь друг с другом.
   Вот так. Море нынче спокойно, зато на борту иногда разыгрываются настоящие бури.
   Конечно, капитан валяет дурака. Команда уже отдана, и флигендешиф поворачивает своё громоздкое тело в сторону, где засекли юркий траулер. Куда-то ведь надо двигаться. Может быть, следуя курсом за призрачным кораблем, мы наконец-то отыщем потерянный остров под названьем Исландия. Натужно гудят двигатели, ноги чувствуют вибрацию гравитационной машины, чья судьба -- до конца жизни сражаться с упрямой мощью земли.
   Над головой -- баллон с газом объёмом в десятки тысяч кубов, где-то внизу - красное, похожее на разлитую ртуть, море.
  
   Когда-то люди мыли руки в большой воде, как будто в раковине. Но потом, когда умный город только начинал расти, а пространство было уделом прикладных машин, а не вживлённой в голову человека данностью, море взбунтовалось.
   Всё случилось не мгновенно. Оно бунтовало почти сотню лет. Кверху брюхом всплывали рыбы, с коралловых рифов слезла кожа и окрасила воды в красно-оранжевый цвет. Отчего-то всё, что копилось на дне океана, возле берегов, всплыло на поверхность, сотни километров побережья устлали ржавые обломки - последствия человеческой жизнедеятельности -- а потом пропали, растворились без следа, как будто в кислоте. В плавучих судах появлялись дыры. От прибрежных городов ядовито-солёная вода, будто внезапно отрастив челюсти, отъедала целые куски. Люди бежали, побросав нажитое.
   "Мокрый кризис"! Самый большой овраг на пути человечества к светлому будущему. Овраг, из которого оно едва выбралось. Даже совокупный свет всех точечных конфликтов, что вспыхивали то тут то там на протяжении всей его истории, не затмят торжественного сияния моря, что исторгло из себя заразу.
   До сих пор идут какие-то процессы, но отслеживать их уже не осталось возможности. Любое инородное тело, погруженное в солёную воду, океан отторгает. Комкает, ломает, крушит, будто нелюбимую игрушку, и вышвыривает на берег.
   Что знают о новом океане люди?
   Он стал гуще. Как будто хорошо настоянный напиток. Приливы и отливы почти сошли на нет. Отъятая вода любым возможным способом стремится вернуться в океан, а он ревёт, всеми силами стараясь заполучить часть своей плоти обратно.
   Так же постепенно менялась экосфера. Дожди стали другими, они разили, словно стрелы разъярённого небесного бога, и пахло от них то тухлым яйцом, то лилиями. Растения и животные изменились -- частью вымерли, какие-то выжили, но мутировали.
   Возможно, этот ход ферзём был задуман не океаном, а самой Землёй, матерью-Тиамат, что породила на свет чудовищ. Своеобразная инъекция против человечества.
   Но она не возымела должного эффекта. Дети уже достаточно повзрослели, чтобы дать отпор своей взбесившейся прародительнице. За спиной естественных мутаций, начавшихся в организмах с первым тревожным звоночком, встали суровые надзиратели -- инъекции, стимулирующие иммунную систему. Конечно, далеко не каждый человек получил право благополучно дожить положенный ему век, но человечество выкарабкалось. Выкарабкалось, встало на ноги и зареклось отныне оделять вниманием престарелую ворчливую мамашу.
   А что же с океаном? С океаном ничего не поделаешь. Теперь это просто много отравленной воды, в которой обитают какие-то новые существа. В ней нет места людям, и по ней скользит разве что тень лайнеров, которые поддерживают сообщение между континентами. "Мокрый кризис" породил множество неразгаданных загадок, оставил вопросы, на которые не так-то просто найти ответ, и приравнял современного человека к человеку доисторическому, представления о мире которого основывались на домыслах и хитросплетениях мифов.
  
   Гравитационный шиф уже второй день идёт за миражом "Акюрейри". Первый помощник на палубе рассеянно смотрит в иллюминаторы. Капитан изволит отдыхать. Больше живых людей на флигендешифе нет, вся команда, которую капитан называет чертями, просто функции, действия, движения механических и информационных частей судна, для наглядности заключённых в блестящую обёртку с весёлой рожицей -- псевдоинтеллектом.
   "Идёт за миражом" - громко сказано. Мираж пропал, стоило моргнуть, пропал, оставив след лишь на записывающей аппаратуре и слегка разогрев работающую на холостом ходу надежду. Однако позже призрачный корабль появился вновь. "Мы движемся в том же направлении, - думал Ларссон, - и не изменим ему до конца жизни".
   В то, что рано или поздно это направление приведёт бродяг к цели, уже никто не верил.
  
   Большинство вопросов, которые поставила перед людьми обновлённая планета, отложены в "долгий ящик" с комментарием "разгадается как-нибудь само", но какие-то до сих пор штурмуют с вилами и топорами.
   Например, была земля под названием Исландия, которая однажды просто взяла и исчезла.
   Спустя почти пятьдесят лет после её исчезновения с одного из межконтинентальных лайнеров вдруг увидели землю -- там, где её не могло быть, ни по старым картам, ни по новым. Запросив разрешение на смену курса, лайнер сделал над ней круг. Записи с линз членов экипажа и пассажиров, а также с видеорегистратора воздушного судна до сих пор гуляют по пространству; они более чем обнадёживающие. Там есть люди! На зелёных склонах, между речек, водопадов и ползучих ледников, в тени вулканов, будто опята под камнями, угнездились домишки и даже целые посёлки. Пасётся скот. Столица, старик Рейкьявик с белоснежной бородой и безумными голубыми глазами-крышами как ни в чём не бывало полощет ноги в мёртвой воде Атлантики.
   Что это? Действительно мираж? Надлом солнечных лучей в таинственных испарениях над океаном? Или и вправду пышущая жизнью земля, когда-то затерянная, а теперь терпеливо ждущая своего Колумба? В любом случае финансирование на поисковые экспедиции было выделено. И вот одна из этих экспедиций прошивает облака своим сигарообразным баллоном с летучим газом, а винты на выносных пилонах втягивают воздух, точно две большие ноздри.
  
   Несмотря на то, что они идут достаточно низко, обзор закрывает дымка. Как будто путь их лежит прямиком в кувшин с молоком. Утром вода серебрится, как шипучка, свет играет в ней оранжевыми и кроваво-красными искрами. В дымке нет-нет, да можно вдруг заметить призрачный корабль. Тогда поисковая аппаратура призывно пикает и корректирует курс.
   Вчера первый помощник, звейткапитан Ларссон, поднял выданные им экземпляры карт со старой навигацией и сверил с их текущим местоположением и курсом. Потом сверился с энциклопедией наводных судов. Всё правильно, траулеру нечего делать в этих водах.
   - "Это же мираж, - потом сказал себе Ларссон -- Что ты от него хочешь?"
   - Эй, звейткэп!
   Ларссон обернулся. За мгновение до того, как в его область зрения попала другая часть мостика, там уже стоял человек. Варсамас, навигатор. Узкое белое лицо, короткая кучерявая стрижка. Тело запаяно в стандартную корабельную форму. Если присмотреться, видно, как дрожат мочки ушей или же самые кончики пальцев -- установленное больше трёх десятков лет назад голографическое оборудование не назовёшь совершенным.
   - Чего тебе?
   - Ваш родной город ведь Осло?
   Звук идёт словно откуда-то из стены за головой навигатора. Так и есть.
   - Ну.
   - Там как раз карнавал. Не хотите взглянуть на парад поджелудочных желёз из местного банка органов?.. Держу пари, вы давненько не были на родине.
   - Не хочу.
   - Зря вы так. Я забросил там удочку и выловил вашу землячку. Такую белокурую мутанточку с устойчивостью к температурным перепадам. Кажется, она не просекла, что я псевдоличность... Она будет участвовать в параде и позволит мне на это время кинуть кости в её прекрасных глазках.
   - Как там капитан?
   - Изволит отдыхать. Хорошо бы подольше... Вы не находите, что его приказы часто не имеют под собой логических оснований? Да ещё и чертями зовёт. Звал хотя бы морскими дьяволами, всё не так обидно!
   - Не нахожу. Вам иногда не помешает встряска.
   С капитаном они мало разговаривали. Он стоял на своём пилоне жизнеобеспечения, похожий на бочку с морфином и тоскливыми, потухшими глазами смотрел наружу. Будто зверь, для которого решётка уже стала нормой жизни.
   Хотя иногда это фарфоровое изваяние, навсегда застывшее с одинаковым выражением лица, давало трещину.
   Чаще всего это случалось после затяжного сна, когда стариковский мозг ещё не включился и не задохнулся полностью под грузом лет. Он выкатывался на палубу, раздувая ноздри и выпячивая челюсть, чтобы все видели, что у него ещё есть резцы. В воздухе мерещился запах озона, пряной морской соли и табака; и заведующий энергопотоками, на корабельном жаргоне эдиссон, спешил проверять, всё ли в порядке с генераторами.
   - Где черти? - орал капитан. - Собрать всех на главном мониторе, чтобы я их видел!
   Черти собирались, и капитан тыкал в них пальцем.
   - Завтра! Завтра, а может, сегодня к вечеру мы найдём нашу потерянную землю. Тогда я запишу вас auf die flesch-Karte и брошу в жерло гейзера, если он там ещё работает. Вот тогда повеселитесь!
   Но редкие разговоры между капитаном и помощником всё же случались.
   - Ты помнишь Ватнайёкудль? - спрашивал капитан, и ладони его тёрлись друг о друга с таким звуком, будто способны высечь огонь. Руки, в отличие от позвоночника, у него были в порядке. - Помнишь этот ледничок, прохладный, как попка Kalteblut женщины? Как ты думаешь, его уже нет или там ещё можно хранить пиво?
   Ларссон отвечал, невольно заразившись настроением капитана:
   - Ну конечно, он ещё там! Куда он денется, это же ледник. Он таял тысячи лет и будет таять ещё столько же.
   - Наверное, - говорил капитан. Он опускал подбородок и трогал внутреннюю сторону щеки кончиком языка. - Как хочется... да! Как хочется пройтись по Аустурстрайти, взять сосиску со жгучим соусом и посмотреть на возню голубей. Как думаешь, голуби ещё остались?
   Звейткапитан отвечал на бесчисленные вопросы, большей частью риторические, и вместе со своим патроном погружался в тихую, наполненную свистом ветра под карнизами, исландскую ночь.
   Каждое новое слово о второй родине вызывало в голове целый поток ассоциаций, картинок, таких ярких, будто выстрелы из сигнальной ракетницы. Ларссон мог рассказать о Рейкъявике не меньше, чем капитан; они дополняли друг друга, словно идеальные супруги. Чего не помнил один, обязательно припоминал другой.
   Постепенно старик утомлялся, лицо его костенело, на лбу вздувались вены. Он умолкал, потом тихо-тихо говорил, и голос его терялся в дыхании машины:
   - Мы никогда туда не попадём, сынок. Так и будем странствовать вокруг земли, пока не упадём в Raubwasser. Проклятые меценаты, они знали, что отправляют нас в вояж, которому не будет конца.
   Возможно, он скоро умрёт, и тогда Ларссону предстоит стать капитаном. Первого помощника такая перспектива не пугала и не радовала. Он будет делать то же, что и сейчас. Тосковать по потерянной родине и вглядываться в мониторы в надежде увидеть на горизонте похожую на обломанный грифель вершину Керлинга. Капитан уже утратил надежду, хотя психомодуляторы говорят, что это невозможно. Тоска съела его с потрохами и катается сейчас на кишечнике, точно на качелях. Он -- нет. Он, Ларссон, никогда.
   Никогда не допустит такого, чтобы нынешняя его жизнь стала бледнее предыдущей. В памяти иногда всплывали моменты из прошлого, многие были светлыми, а некоторые выглядели как нефтяные пятна в океанских водах. Каким бы мрачным сегодня не был океан, какие бы грозовые облака он не отражал, некоторые моменты последних дней были даже светлее, чем те, что случились двадцать лет назад.
   - Эй, звейткэп, - снова голос навигатора, снова за спиной. Ларссон не стал оборачиваться. - Шли бы отдыхать. Миража больше нет. Что бы это ни было, направление у нас теперь есть. Мы с Моррисом за всем проследим.
   - Ты тоже не веришь, что мы найдём когда-нибудь Исландию? Так же, как и капитан?
   Ларссон вглядывался в обшитую хромом панель перед собой, словно надеясь разглядеть в ней отражение навигаторского подбородка.
   Ответ прозвучал с неожиданно механическим лязгом.
   - Моя работа -- не верить. Моя работа -- прокладывать курс, подчиняться приказам. И делать вид, что я здесь есть.
   После этих слов Варсамас ушёл. Система аудиовизуального присутствия старательно изобразила шаги, и где-то далеко, на том конце коридора, первый помощник услышал затихающий смешок. Вот же нахалы.
   Он вспомнил свою первую встречу с капитаном, когда тот ещё не передвигался на пилоне, а был подтянутым, высоким мужчиной с седыми волосами и сухим лицом, таким, будто он регулярно подставлял его потокам солёного ветра.
   А может, так и было.
   Капитан явился за ним прямо в рекрутский центр, пренебрегнув возможностью пообщаться через пространство. Он проткнул юношу взглядом и без предисловий спросил:
   - Ты знаешь, что Тихий Океан, к примеру, мы сможем пересечь в любом направлении максимум за сто часов?
   Ларссон не понимал, куда клонит капитан. Он ответил осторожным движением подбородка.
   - Отдаёшь себе отчёт, что все куски суши, которые торчат из этого корыта с помоями, мы уже давно нашли? На костях в африканской пустыне и то больше мяса, чем на этих огрызках скал.
   - Но...
   Ларссон хотел спросить про Исландию, но слова вдруг повернулись и встали поперёк горла.
   - Значит, ты понимаешь, что это экспедиция в никуда?
   - Вам не нужны люди?
   - Нужны, - без обиняков сказал капитан. - Я сыт этими морскими чертями по горло. Мне нужен живой помощник. Живой! Тот, который жрёт в три глотки и знает застольные песни.
   - Не уверен насчёт песен...
   Ларссон собрался с духом и спросил:
   - Так что, отыскать Исландию у нас шансов нет совсем?
   У капитана дёрнулся глаз.
   - Не волнуйся. Над гиблой водой полно миражей. Скучать ты не будешь.
   О прошлом капитана первый помощник узнал за эти годы очень мало. Вроде, он был признан неудавшейся личностью и принудительно подвержен психомодуляции. В темечке ему просверлили дырку и влили туда память об обсыхающем на губах солёном ветре, о кофейнях с труднопроизносимыми вывесками над вымытыми дождём улицами. О запахе серных источников и хрусте вулканического песка под ногами. О крике туканов. О далёкой потерянной родине, которую нужно непременно найти.
   Сам же Ларссон прошёл модуляцию добровольно. В наше время даже такого понятия, как "неудавшаяся личность", не существует. Каждая личность - личность при любом раскладе, ведь кто знает, какая карта выпадет ей в следующей жизни?..
   Да что там - кто знает, какая карта выпадет тебе даже через десять лет?
   Парень по имени Ларссон мог бы с этим утверждением не согласиться. Он был лишней деталью, забытой кем-то могущественным (и, кажется, достаточно рассеянным), при сборке современности.
   Теперь же он болен Исландией, землёй, на которой никогда не был. И будет болен ей хоть через десять, хоть через пятьдесят лет.
  
  
  
   Сердце Города
   Если старинные города походили на лужицу разлитого по недосмотру молока, то современный город 2313 года напоминал бесконечно растущую в длину сосульку. Словно капельки воды, скользили по её телу нетрэйлы. О чём это говорит? Возможно, о том, что в промежутке между исчезновением старых городов и появлением новых, грянули заморозки. А после началась оттепель.
   И действительно, жить стало теплее.
   Старый Бо Ян по прозвищу "Маленький Ус" иногда думал об этом за чашечкой вечернего напитка. Этим напитком, словно маслом, он смазывал старые шестерёнки в голове и с удовольствием вслушивался в шорох, который эти шестерёнки издавали. Всё равно о чём думать, лишь бы немного разогнать старые механизмы.
   Он думал: не горячо и не холодно оттого, что какая-то трава в мире вдруг стала из сладкой солёной. Какая разница, едет мимо твоего окна блестящая, похожая на монетку, кабина сетевого лифта или доносится оттуда пыхтение рикши, как под окнами его прапрадеда? Он маленький человек и делает своё маленькое дело.
   Всё равно, являешься ли ты сам этой сосулькой или ловишь ртом капли, что срываются с её кончика. Сегодня так, завтра по-другому.
   Бо Ян с удовольствием называл себя ассоциативной машиной. Любая тема дня, которую назначали таковой за завтраком или за обедом, к ночи в старческой голове обрастала таким количеством идиом и сравнений, что её, изначальную, уже было не разглядеть.
   Потом эти идиомы расползались по чужим головам, и внуки с упоением играли ими, будто новенькими игрушками. Его джиаши, семейство, обладало самым большим словарным запасом на улице, и старик считал это целиком своей заслугой.
   - Что там ваш Город, - посмеиваясь, говорил он родственникам, когда те обсуждали, куда упадут свежие капли, готовые сорваться с ледяного сталактита. - Как вам мои сегодняшние мысли?
   - Что ты, дедушка! - отвечали ему со смехом. - Опять в наших головах какой-то мусор. Мы так и думали, что это ты.
   Но в глубине души все признавали, что мысли были хороши. Их уже повертели и рассмотрели со всех сторон.
   Подчас хорошие идеи очень трудно облечь словами. Хорошо, что какая-то светлая голова придумала взять и объединить семьи в одно, мыслящее сразу всеми головами, существо. Твой разум - будто белоснежный стол, на который ты выкладываешь привезённые семье гостинцы.
   Отчего такой способ жизни переняли не все люди, остаётся только гадать. "Одинаковых людей нет", - философски решал для себя этот вопрос Бо Ян.
   Тем не менее, к Городу он относился очень уважительно, хоть и иногда не без иронии. Не забывал он и просить за эту иронию прощения каждую ночь, когда приходило время поклонения.
   - Прости меня, я был невежлив, - напевно говорил Бо Ян. - Никому не позволено щипать дающую рис руку.
   Если продолжить свежевыпеченную ассоциацию с сосулькой, Маленький Ус Бо Ян жил где-то у самых её корней и был самым крошечным паучком, вмороженным в каплю воды. Сектор его был самого сонного цвета из всех возможных (сам Бо Ян уже даже не помнил, какого), магазинчик, который он открывал с рассветом, пах как булочка с корицей, и обивка на стуле была такая же мягкая, как этот запах. Когда-то вокруг был китайский квартал, но теперь китайские гены из соседей требуется выковыривать пинцетом.
   Здесь был уютный переулок. Вверх, словно лапки гигантской мухи, возносились ноги небоскрёбов, их оплетали держатели "паучьих вагончиков" (как иногда называли сетевые лифты здесь, внизу).
   Когда Бо Ян рано утром открывал лавку, какие-то люди спрашивали его: "Как вам спалось, дедушка с маленькими усами?", и Бо Ян отвечал, смеясь и теребя свой гладкий подбородок:
   - Свои последние усы я сбрил, когда мне было тридцать пять. Чтобы люди не смеялись. А они всё помнят!
   Иногда он узнавал этих людей. Словно большие черепахи, они выползали к нему из собственного детства, когда свежа была ещё вонь "Мокрого кризиса". А потом Бо Ян самолично закрашивал их краской повседневности, так, что к вечеру уже не оставалось и следа.
   Здесь, в переулке, в горшках с влажными пальмами сонно стрекотали изумрудные лягушки. Двери украшены медным литьём, журчит вода, переливаясь изо рта пучеглазого гоблина-каппы в глотку канализационного слива. От древних богов к новым должна течь именно вода. "Мы все плывём в этом потоке", - иногда думал Бо Ян.
  
   Шёлковым утром он распахивал ставни лавки и собирал в специальную сетку накопившийся в переулке туман. Сцеженная из тумана вода хороша для почек.
   Выставлял товар. Его семья испокон веков торгует сушёными травками, чаем в коробочках с откидными крышками или же сплющенным в ароматные блины. А ещё пустыми ёмкостями всяких форм и размеров. Нельзя сказать, что с десятилетиями спрос умирает: любой, даже самый глубоко запрятанный нектар рано или поздно находит сборщика. И каждое утро Бо Ян начинал заполнять полки заново, передавая через прикосновения товару потаённый смысл. Что-то становилось на те же места, что накануне, что-то, разрывая привычную картину бытия, находило себе новый угол.
   Завершался день поклоном сердцу Города. Эта жирная, торжественная точка, на которой стариковская рука (и ум) ни в коем случае не должна дрожать. Сперва нужно подготовиться. Бо Ян садился на крыльце и медитировал, собрав вокруг себя членов семьи, свободных от повседневных дел.
   "Всё моё семейство во мне, - думал старик Бо Ян. - И матери, и отцы, и мои ещё не родившиеся правнуки".
   Он сидел, постукивая носком ботинка по камням, и звук получался такой, как будто кто-то играет на цзусенках, музыкальных булыжниках. После чего поднимался (все младшие разбегались по своим делам) и нырял в прохладную тень дома за подношением.
   В корзинке только растительная пища, воск в специальной чаше, зелёный чай в чайнике, а ещё -- пустое место для безмерного уважения.
   - Дедушка Бо! - спрашивала его, дёргая за рукав, девчушка из соседней джиаши. -- Сердце Города -- это ведь далеко!
   - Совсем далеко, - отвечал ей со смехом дедушка, - сделать для старика семь трудных шагов.
   За бордовыми занавесками заблудившийся свет ползёт по рукавам Бо Яна, будто голая, без панциря, улитка. Бамбуковые ловушки для ветра рассказывают в тысячный раз историю бесконечности.
   Что здесь, в доме? Наверное, то же, что и у всех, только куда меньше места. Джиаши не нужно личное пространство, его части чувствуют себя прекрасно, если рядом есть кто-то из семьи. Кухонный комбайн, такой, что любой гость по первости отшатывается прочь, как от неведомого чудовища. На клыках оранжевый налёт из подгорелого жира, из пасти разит такими блюдами, которые лаоваи просто не могут себе вообразить. Стол, стулья, словно кусочки мозаики разбросанные по дому. Низкие лежаки тут и там, биокомната в неприметной нише. Один лаовай, который, помнится, заходил в гости, назвал дом семьи гнездовьем.
   "Впрочем, - сказал он, когда осмотрелся, - здесь достаточно уютно. Всё очень спецефически-вкусное, и если к этому вкусу привыкнуть, то никаких проблем".
   На взгляд Бо Яна описание чересчур витиеватое, но правильное. Вкус к жизни в джиаши, единой семье, нужно распробовать.
   За деревянными панелями в углу одной из комнат - крошечный алтарь, над ним всё время дрожит воздух, как будто где-то горит невидимая свеча. Бо Ян пробирается туда чуть ли не на цыпочках.
   На самом деле всё просто. Сердце бьётся, стучит -- вот и видится это призрачное колебание.
   Члены джиаши ходят мимо, соблюдая почтительный парад и стараясь не глядеть в сторону алтаря, чтобы не беспокоить дыхание города. Посторонний же вряд ли сумеет разлепить склеенные патокой крикливых запахов, звуков и красок веки, чтобы увидеть настоящую драгоценность.
   Помнится, один из младшеньких, маленький Бо Инь, игрался - представлял, как бы он знакомил чужака с алтарём.
   - Что это у тебя такое, маленький друг? - спрашивал воображаемый лаовай.
   - Вот это -- фотокартинка с каким-то человеком, его фотографировал я-дедушка. Никто не знает, кто это такой, но каждый может узнать, если посмотрит на неё левым глазиком. Лицо Города.
   - Какого такого города?
   - Нашего Города! - Бо Инь топал ногой, возмущённый непонятливостью лаовая. - А почему у него человеческое лицо... вот уж не знаю. Нужно спросить у дедушки, а он точно-точно знает.
   Лаовай слушал дальше, и малыш вещал, торжественно чеканя слова:
   - Это -- часть трубы с какими-то газами, смотрите, она выступает прямо из стены! Она уже была здесь, когда я-прапрадедушка построил этот дом. Это дыхание города. Здесь, в этой пластине -- Зу Зонг, наш предок, который никогда не хотел умирать. Он до сих пор живёт, вот здесь видно, как текут в его теле соки. Это внимание города к нашим желаниям. А вот это, на столешнице, красками, рисовал я-сам. Этот иероглиф... подождите, дяденька, не смотрите в пространство, я сам скажу. Это -- "метка", та самая, что у вас на шее. И у меня тоже есть. Она всегда зелёная! Это любовь города. Это значит, что для любого из нас он всегда найдёт в себе место...
   Губы Бо Яна тронула тёплая улыбка. За малышом никто не подсматривал -- просто каждое воспоминание любого из джиаши монеткой звенит в общей копилке, а мысли друг от друга спрятать сложнее, чем фигу в прозрачном пакете.
   Купаясь таким образом в озере своих размышлений, Бо Ян добрёл до ширмы и торжественно внёс туда корзину.
   И чуть не уронил её себе на ногу.
   Перед алтарём, с любопытством его разглядывая, сидел человек. Полы его одежды свешивались по обеим сторонам от табурета, так что казалось, что он сидит просто на корточках. Белый человек в каких-то потрёпанных юишанг посреди дома джиаши! И даже не снял сандалий! Бо Ян с возмущённым стуком поставил корзинку на пол.
   - Кто ты такой, могуи?
   Человек повернулся к Бо Яну, за спиной которого, уловив тревожные мозговые волны, сгрудились все ближайшие особи. Их волнение наэлектризовало воздух вокруг. Откуда-то вспорхнули и закружились по комнате два-три куриных пера.
   - Прошу прощения за вторжение, - сказал чужак извиняющимся тоном. Голос его напоминал плохо настроенный смычковый инструмент. - Я пришёл оттуда, с чёрного хода. Зашёл, знаете, по ошибке.
   Зашёл по ошибке... Как в наше время можно хоть что-то сделать по ошибке, если система всегда готова заботливо подсказать любую мелочь и, при необходимости, взять руководство в свои руки?
   У человека взбитые ветром волосы, уже изрядно отросшие, щетина на подбородке и вокруг губ, глаз только один, а второго нет и в помине: только гладкая, телесного цвета вставка.
   - Я вас не заметил, - Бо Ян оттянул себе указательным пальцем нижнее веко левого глаза, где транслирующая линза сходила с ума, приписывая этому человеку то функции раскладной подставочки для ног, то свойства печенья с кремом. Пространство его не видело!
   - Ничего страшного, - проговорил незнакомец с извиняющейся улыбкой. Ни Бо Ян, ни кто-либо из джиаши никогда не видели такого потерянного человека. Сквозь эти длинные узловатые пальцы как будто ежесекундно уплывало прошлое, будущее, сочились капли времени. Чужак вдруг привстал со своего табурета и неуклюже поклонился, отчего малыши чуть было с визгом не бросились врассыпную. - Меня многие не замечают.
   Пока Бо Ян разглядывал незнакомца всеми доступными семье глазами, чтобы удостовериться, что ему ничего не привиделось, тот взял разговор в свои руки.
   - Кажется, я помешал вашему вечернему променаду? - спросил он с живым любопытством.
   - Не променаду, нет, - ответил Бо Ян и икнул.
   - Акту поклонения, - закончил он звонким голоском Бо Иня.
   - Богу? - недоверчиво спросил лаовай.
   - Городскому богу, - хором выдохнули все джиаши.
   - Здесь находится его сердце, - снова подхватил Бо Инь. Непоседливый малец прыгал на одной ноге и картинно пускал слюни, показывая, что больше не боится чужака. Бо Ян слегка беспокоился за младшего. Это наиболее самостоятельный эрзи семьи, и в будущем он мог принести ей как радости, так и проблемы. Как трудно сравнивать его, к примеру, с Бо Мингом! Ровесники; Бо Минг стоял здесь же, засунув в рот оба больших пальца, и выглядел достаточно глуповато. У него ещё нет собственного мышления, через голову, снабжённую похожими на свиные уши щеками, со свистом проносились мысли прочих членов семьи.
   - Да... да! - лаовай стал выглядеть ещё более взъерошенным. Он смотрел на семейство снизу вверх за счёт того, что сидел, но когда, как сейчас, привстал в миг волнения, внезапно оказался очень высоким. - Он ведь похож на что-то живое, да? Он дышит!
   Непосредственность белого варвара понравилась Бо Яну, он даже нашёл эту черту располагающей к себе.
   - Вы решили возродить конфессии?
   Чужак уставился на дедушку с такой мешаниной чувств во взгляде, что тому внезапно стало не по силам вдохнуть этот большой, гладкий и скользкий воздух. Был в нем и гнев, была и печаль, и было что-то непостижимое даже для густого мозгового вещества Бо Яна. Затем взгляд единственного глаза незнакомца превратился в ледышку и скатился на пол.
   - Хотя, конечно, это я сморозил глупость. Бог должен быть вне времени и каких-то рамок, а Город появился всего-то сотню лет назад. Ведь верно?
   Когда он вновь поднял взгляд, в нем сквозил лукавый намёк.
   - Мы просто скромно приносим ему поесть, - сказал рассудительный Бо Чжитуй, средний сын, в то время как Бо Ян медленно поворачивался кругом. Дом семейства, отражаясь в его блеклых глазах, казался чем-то посторонним, будто за время, пока дедушка моргал, здесь поселился кто-то новый. Руки Бо Чжитуя были запачканы в салате и зелёном масляном огурце, он держал их ладонями вверх, чтобы никого не запачкать. - Понимаешь, лаовай? Он просто живёт здесь, с нами. Как часть семейства. Выйди на любую улицу, ткни пальцем в любой дом -- и окажется, что тот, о ком мы говорим, будет частью его джиаши.
   Лаовай открывал и закрывал рот, как большая рыба. Наглотавшись воздуха, он сказал:
   - Не бог, не вечный, но настоящий. Вы умные люди, вас... много, так объясните мне, как такое может быть? Я сейчас ничего не понимаю, я как бабочка, которая только что выбралась из кокона.
   "Как это понимать? - подумало семейство пухлой головой Бо Минга. - Какой лаовай в наше время разговаривает поэтическим языком. Бабочка... фи! Ну и чудеса".
   Чудеса происходили не только с чужаком. Бо Инь вдруг опустился на четвереньки и подполз к лаоваю, толкая перед собой лбом тяжёлую корзинку.
   - Если хочешь, поешь и ты. Это очень хорошая пища. Её готовил я-дедушка.
   А Маленький Ус, дедушка Бо Ян, сказал:
   - Нет-нет, белый лаовай. Не бог. Но что мешает нам поклоняться хорошему человеку, для которого каждый дом -- семья?
  
   Место-которое-везде.
  
   Это стеклянное здание было банкой, в которой меня унесли из родного водоёма. Зачем? Чтобы выпустить в аквариум, в котором даже вода какого-то незнакомого цвета, и отдаёт душком. "Я уникальный в своём роде, - крались от одного уха до другого непрошенные мысли. - Архаичный обломок прошлых веков. Да, собственно, я и есть каракатица, морской гад, чьи причудливые изображения остались теперь только в пространстве".
   Я твёрдо пообещал себе держаться. Приступы паники сдавливали мозг; я постоянно просил у Нэни воды, до тех пор, пока не понял, что жажда не имеет отношения, собственно, к шкурке. То был информационный голод: с каждым шагом мир открывал передо мной новую страницу, а страницы, разделённые на абзацы, были написаны каким-то другим, малопонятным языком. А иллюстрации просто исчезли. Каждую вещь нужно было теперь изучать в деталях, чтобы понять, для чего же она предназначена.
   Я шёл, буквально разув глаза (вернее, глаз), и на каждый новый шаг приходилось затрачивать усилие.
   Нэни появилась как и обещала, почти через час. За это время повязка на голове потяжелела и стала влажной. Кислый запах чувствовался даже через забитые ноздри.
   Повернулась злополучная дверная ручка, зажёгся свет, от которого я предусмотрительно прикрыл лицо. Почти десятисекундное молчание. Я не шевелился: прямая спина, скрещенные в подражание индийским мудрецам ноги. Стержень боли.
   Далеко не сразу до меня дошло, что Нэни не стоит в ступоре в дверях, а действует.
   - Молодец, что остановил кровотечение. Помощь скоро прибудет. Ты настоящий человек-катастрофа, если сумел пораниться в совершенно пустой комнате.
   А голосок-то подрагивает.
   Звуки шагов рикошетили от стен, словно упругие мячики. Девушка склонилась надо мной, отодвинула повязку. Где-то булькнуло; я подумал, что это моя кровь, но потом в область покалеченного зрения попал дрожащий подбородок Нени. Она сдерживала рвотные позывы.
   - Тебя починят.
   Я подивился столь нехарактерной для дурика-натурала фразе, потом ещё раз подивился нелепости выбранного для столь легкомысленного удивления момента.
   - Линзу повредил?
   Нет, я снял её и положил в карман.
   - Я теперь куда натуральнее любого из вас, - не голос, а хрип. Кажется, что много крови протекло внутрь, в глазницу, и сковало горло запёкшейся коркой.
   - И дурее тоже, - парировала Нэни.
   Кажется, она уже поняла, что всё не так просто, как кажется. Я повернул голову так, чтобы видеть лицо девушки, и рассказал, что натворил. Нэни испуганно оглянулась на дверную ручку.
   - Да, да, прямо в неё. Прежде чем хвататься, лучше вытри платком. Или слепи из одежды перчатки.
   Она помогла мне встать, подобрала шляпу, а через секунду я почувствовал её на своей голове.
   - Лучше выйти навстречу врачам, когда те прибудут, - сказала Нэни.
   "Я не хочу, чтобы об этом месте знали посторонние".
   Цепляясь всеми конечностями за свою спутницу, я положил начало длинному пути через новый мир.
   Что за картина перед вами предстанет, если вы потеряете зрение?
   Какой воздух вдохнёт в вас мир, если вы потеряете обоняние?
   Я потерял доступ к информации, и теперь изнывал от ужаса и любопытства. Всё было таким необычным. Коридоры здания удирали от нас и таились за углами. А потом снова убегали. Двери без опознавательных знаков; казалось невозможным, что Нэни может что-то разглядеть на их поверхности и найти нужную: для меня они были все как начисто лишённые индивидуальности лица. Странно и болезненно свет отражался от гладких поверхностей.
   Мы выбрались наружу и стояли посреди тихого переулка, ожидая, пока прибудет спасательный модуль. Здесь старая кирпичная кладка, рисунки на стенах, окна на декоративных балконах обрамлялись цветами в горшках. Воздух тих и прохладен. А дальше начиналось что-то невообразимое - словно заглядываешь в чьё-то развёрстое брюхо, где все сверкает хромом и протекают какие-то хитрые, враз ставшие недоступными для понимания, процессы.
   Я облокотился на сосредоточенно сопящую Нэни и закрыл глаза. Я вдруг почувствовал себя жидкостью в шприце, игла которого готова отправить меня в путешествие по пластиковым венам.
  
   - Я не буду восстанавливать линзу, - сказал я Нэни.
   Медмод доставил нас в ближайший центр человеческого восстановления, висящий, как гнездо каких-то трудяг-насекомых, на невообразимой для меня теперь высоте.
   Вот уж не думал, что могу бояться высоты. Я, родившийся, как и большинство людей, на потолке цивилизации, чуть ли не из мушиной кладки!
   Мой случай сочли тяжёлым, поэтому врач был живым. То есть человеком. Правда, весьма специфичной наружности.
   Профессионально-ориентированные мутации были важной частью многих профессий, и, в принципе, у меня они вызывали только одобрение. Люди связывали себя с каким-то делом и знали, что это навсегда. В прошлом времени, прозванном кем-то из умных "временем восьми ветров", когда каждый считал своим долгом хорошенько пометаться, прежде чем найти себе пригретое местечко, такие люди выглядели бы дикостью.
   У дока выпученные глаза, в глубине которых мельтешат и бесконечно наслаиваются одна на другую линзы; глаза эти способны контролировать работу самого мельчайшего из нервов. Его движения похожи на движения машины, а суставы будто на подшипниках. Пальцы длинные и острые, в них встроен добрый десяток датчиков, позволяющих доку измерять температуру, считать пульс и проводить ряд анализов простым прикосновением к пациенту.
   Я поздоровался, получив в ответ вежливый кивок, проинформировал о своих намерениях. Док ничего не сказал, а только потянулся к моему лицу похожими на щупальца пальцами.
   Потом усадил в глубокое кресло и стал производить какие-то манипуляции над моим лицом. Приходилось терпеть не столько боль, сколько желание вскочить с кресла. За закрытыми глазами теперь была только темнота, а огонёк пространства заменила резкая, взрывная пульсация страха. Что этот паукообразное существо со мной делает?
   - У тебя будет время подумать, - услышал я голос Нэни. - Хочешь обратно глаз? Придётся оставить заявку, его изготовят новый в течение суток.
   Какой смысл беглецу возвращаться за забытой вещью? Бежать, так бежать.
   - Не нужно. Пусть сделают, чтобы не так болело.
   - Не хочешь? - Я приоткрыл здоровый глаз и наблюдал, как Нэни характерным жестом непонимания тычет себя пальцем в лоб. - Какой кошмар! Я хочу убежать от тебя хотя бы на пару часов в прошлое. У меня там есть Сандра. Тоже непоседливое существо, но морока с ней, по крайней мере, приятна.
   Видимо, мне впрыснули обезболивающее, потому как какое-то время спустя я перестал ощущать чужое присутствие в своей глазнице, как и саму глазницу. Как и добрую половину головы. Губы стали тяжёлыми, как будто их вылепили из какого-то плотного материала. Я услышал свой голос:
   - Почему он молчит?
   Нэни иронично подняла брови.
   - Он говорит. Видишь, у него нет речевого синтезатора? Он пытается общаться с тобой через пространство и прямо сейчас пробует сто шестьдесят седьмую буквенно-символьную кодировку.
   У дока плоское лицо, похожее на лицо куклы, и маленький, будто бы нарисованный рот, который за время нашего недолгого знакомства не попробовал на вкус ни одну гримасу. Вся полнота мимики отражалась в движениях бровей и складках на лбу, необычайно живых.
   Ирония девушки была направлена не на меня, а на бедного дока. "Да, вот они какие, настоящие натуралы! Вашими графеновыми мозгами их не понять", - должно быть, думала она. Впору собой гордиться.
   Вволю налюбовавшись потугами дока донести до меня простые истины, она, видимо, отдала ему бразды правления некоторыми функциями своего тела, потому что голос её, как сонный поток, внезапно принёсший обломки дамбы, зазвучал совсем иначе:
   - Вам присвоен класс "натурал", уровень один-эй-эй. Вам присвоен класс "неклассифицированно". Вы единственный в своём роде представитель класса данного уровня... вот уж точно, единственный такой идиот на свете.
   Последние слова она произнесла своим обычным голосом. Я сидел, вжавшись в кресло и сложив руки между коленей.
   Совершенно очевидно, что система пыталась втянуть меня обратно - хотя бы так, снабдив хоть каким-нибудь ярлычком.
   - Попробуете узнать, как меня зовут? - спросил я. Повернулся к Нэни: - Или слуха у него тоже нет?
   Нэни отрывисто кивнула, не удосужившись ответить. Её рвало чужими словами.
   - Ваш статус и социальный код был считан с паспорта, - док, кажется, пребывал в некотором затруднении, в речь Нэни вкрадывались удивлённые нотки. - Вам будет дано направление к специалистам по реабилитации, потому что я грёбаный идиот и больше не могу придумать, что бы ещё с вами делать.
   Нэни красноречиво посмотрела на меня и прибавила:
   - А они работают только онлайн.
   Док, видимо, ещё не решил, как ко мне относиться. Я был даже не живым существом - я был обрубком. Куском мяса, с которым он не может даже поговорить. Если бы к нему пришла половина человека, которая, тем не менее, легко читалась бы через пространство, она бы заслужила более определённую оценку.
   Или так только кажется?
   - Сейчас я почищу нерв и зашью вашу рану.
   Маленький рот дока внезапно открылся, обозначив круглое отверстие. Где ты, подбадривающее бормотание программы, которая всегда пожалеет и объяснит, что же именно с тобой не так, и тут же подыщет для тебя в своём обширном мягком пузике уютный уголок, - думал я, заглядывая в рот доку, откуда секунду спустя рванулись похожие на змеиные языки серебристые щупальца.
   Перехлестнув через преграду анестетика, мир затопила боль.
  
   До тех пор, пока нас не отпустили, я мило беседовал с приступами паники и безотчётного ужаса.
   - Это очень забавные ощущения, - сказал я Нэни. - Ты должна попробовать. С одной стороны ты как будто в полной изоляции. А с другой кажется, будто тебя, запертого на всю жизнь стеклянной коробочке, выпустили на волю.
   - Нет, спасибо, - сказала она. - Тебе нужно домой, маленькая, напуганная обезьянка.
   - Вот так. Никакого тебе уважения перед высшим существом, которое нашло силу отключить себя от всемирной сети, к чему, по идее, должны стремиться все натуралы. А я, может, надеялся на культ. Как же так получилось?
   Я усмехнулся, чувствуя на зубах горькую иронию.
   Нэни никак не отреагировала. Я всё ещё не мог раскусить её намерений. Бросать меня вот прямо сейчас она не собиралась: довела бы до дома, и то хорошо. Но и восторгов по моему поводу девушка явно не испытывала. Разве что крайнюю степень недоумения.
   Нэни поговорила с доком, и перед выходом наружу меня ждала ещё пытка успокаивающим, вводимым, конечно же, через один из его пальцев.
   Зато "наружа" на какое-то время потеряла свой устрашающий курсив и стала просто большим загадочным местом.
   - Ты помнишь, где живёшь? Сектор, кластер?
   Нетрэйл доставил нас в центр сектора и высадил в самый эпицентр шума и гама. Здесь были люди. Много людей. За каждым из них мне хотелось спрятаться ото всех остальных.
   - Сектор - какой-то зелёный, кластер - где-то не очень высоко, - сказал я и глупо заулыбался. - Кажется, некоторые простые вещи остались в моей линзе.
   Была шальная мысль, будто буквы и умение складывать их в слова за меня тоже знает линза. Составив предложение, я подолгу и с удивлением его рассматривал.
   - "Где-то не очень высоко", - это уровень, - сказала Нэни и закрыла глаза. - Постараюсь добыть на тебя какие-нибудь данные.
   Я глазел вокруг. Здесь много заведений с загадочными вывесками, которые, конечно, рекламировались через пространство, но хватало и неонового огня в трубках и огромных, разворачивающихся, словно крылья прекрасной бабочки, экранов, идущих волнами от прикосновений ветра. Многие рекламные баннеры разворачивались, только когда расставленные ими силки попадала Нэни или кто-нибудь ещё из прохожих, я же мог топтаться рядом сколько угодно. Я был не существеннее насекомого.
   Интересно, удивляются ли букашки так же, как я?
   Казалось невозможным даже, что я хожу, и что ходят все эти существа вокруг. Как можно держать равновесие, опираясь всего на пару плоскостей длинной по четверть метра? Они - понятно, они запутались во всемирной сети, и паутина поддерживает их в вертикальном положении. Но я? Почему я не падаю, ведь я вырвался, и по всем законам физики должен теперь лететь вверх тормашками?..
   Хотя иногда такое ощущение возникает, и даже похлеще. Личная вселенная покоится не на мифических существах, не на столпах повседневности, твёрдости убеждений или тому подобной чепухе, а балансирует на взглядах двух глаз, сходящихся в одной точке. А если глаз всего один, эта вселенная начинает опасно раскачиваться, и, чтобы устоять, я то и дело хватался за Нэни. Глазницу залили каким-то противным вязким веществом, сверху легла эластичная повязка, которую все время хотелось содрать. Здоровый глаз от чрезмерной важности возложенных на него обязанностей начал бунтовать, посылая сигналы боли, и, наверное, походил на раздувшийся желчный пузырь.
   Мы с моей опекуншей пробирались через городские джунгли. Она выяснила, где я живу, и уверенно прошивала (острая, как игла) напрягшийся под бризом несущейся куда-то цивилизации парус. Я с трудом держался на ногах и глазел по сторонам.
   - Все вокруг движутся так, будто их кто-то дёргает за ниточки.
   - А ты говоришь, как ребёнок, - почему-то обиделась Нэни. - Нет, даже дети так не говорят.
   На всех центральных улицах, где сходится хотя бы два-три городских уровня, можно наблюдать такую картину: люди передвигаются блоками и боевыми соединениями, будто играют в военную игру. Перемещаются, ждут, кого-то пропуская или ожидая, пока какая-то высокая сущность обратит на них своё благосклонное внимание. Подставит муравьишке палец. Вот его тень ложится на макушки, жужжат сервомоторчики, вытягивая мостик над четырьмя другими мостиками и усиком нетрэйла, и армия снова ползёт по нужному ей маршруту, посекундно теряя кого-то и пополняясь новыми головами.
   Словно смотришь в небо, на птиц, которые соединяются в стаи и рассыпаются вновь. Со стороны их координация, их умение взаимодействовать кажутся невероятными.
   Наверное, кто-то большой, пушистый и добрый сейчас предлагал Нэни влиться в тёплую компанию. Только бы она не согласилась!
   - Видишь вон те три башенки?
   - Как пальцы у дока.
   - Точно. Нам нужно к ним, на ту сторону.
   Конечно, она согласилась. Натуралки, они такие доверчивые! Прямо как маленькие медвежата. Я расхохотался и поймал себя на мысли, что сейчас начну пускать слюни. Нэни посмотрела на меня глазами, в отражении которых я при большом желании мог бы разглядеть решётку, куда её замуровало пространство. У той решётки двойная функция - мои слова и мысли, увы, не способны за неё проникнуть.
   - Ты пройдёшь. Держи меня за руку.
   Я схватился - сразу двумя руками, как ребёнок - в моей правой руке оказался указательный, а в левой - средний, безымянный и мизинец.
   Мы соскользнули с обочины и влились в поток.
   Люди вокруг по большей части молчали, но было очень шумно. "Шварк-шварк", - это шаги, "взззз" - гудел над головой, как осиный рой, город, передвигая маленькие и большие кабинки. Рядом с нами на высоких тонах переговаривалась тройка азиатов, но взгляды направлены не друг на друга, а в разные стороны, отслеживая предстоящий маршрут и пытаясь вписать себя в освободившуюся клеточку. Подбородки недвижны, как камни, а на их затылках, кажется, вот-вот вырастет мох. Куда не поверни голову, пахнет ароматизированной одеждой. И шум: люди шумели, задевая друг друга рукавами и полами пальто. Их лбы трескались, и я слышал резкий свистящий звук: будто оттуда выходит под высоким давлением пар, а потом я моргал, и иллюзия пропадала. В плане шума это был настоящий ад.
   Нэни пыталась немного высвободить руку.
   - Не дави так. Фу, какие у тебя потные руки!
   - Слушай, смотри вон на того здоровяка... чему он так смеётся? Что у него с лицом? Его как будто лепят из пластилина прямо сейчас...
   Моя спутница сказала раздражённо:
   - Ты можешь не шептать. Здесь никому нет до нас дела. Они все в себе. Кто знает, что он делает? Его мышцы выполняют какую-то программу. Может, что-то по корректировке черт лица.
   - Но у человека даже нет таких мышц, которыми он двигает! - почти в истерике воскликнул я, - у меня, например, нет...
   Я заткнулся, увидев, что Нэни меня уже не слушает. На миг она стала такой же, и я принялся трясти её ладонь, чтобы вернуть, и попутно задумался: неужели и я так выглядел? Наверняка, и даже больше: если посмотришь на себя глазами другого человека (что я совсем недавно усиленно практиковал), вряд ли заметишь что-то необычное. Для сумасшедшего времени диким может быть только одно - пришелец из времени совершенно иного.
   Я решил, что запросто могу претендовать на звание обломка минувших веков.
  
   Мы дома. Точнее, рядом, в двух шагах, в одном, тычемся носом во входную дверь...
   Ну конечно. Для пространства я теперь никто. Оно меня в упор не видит. Тепловая панель реагирует на прикосновения так, как если бы на неё взобралась ящерка. То есть никак. Я несмело толкаю дверь, потом поворачиваюсь, и, закрыв глаза, привалившись к ней спиной, слушаю пробирающийся сквозь одежду холод графена.
   А вот Нэни молодец. Она принимает единственно логичное решение: попросить, и объяснить ситуацию.
   - Мой друг потерял линзу. Он глупыш, и один теперь останется на улице. Может даже погибнет. Помните, он тут жил? Это его дом, честное слово, можете проверить паспорт. Я знаю, что выходка с линзой была глупее некуда, всё равно, что сходить искупаться в ближайший океан, но куда же теперь деваться?..
   Она смотрит куда-то вверх, и десятки потусторонних чувств окутывают её своим вниманием. Там, в стороне, с шорохом раскрываются жабры воздухозаборника. Глазок системы наблюдения, похожий на пузырёк с кровью, таинственно мерцает под потолком. Тыльной стороной ладоней я чувствую течение воздуха -- ветерок ощупывает нас и уносится с докладом. За панорамными окнами в сахарном сиропе раннего вечера плывёт небольшой флигендешиф, и вроде бы делает поползновения в нашу сторону. Он подбирается, словно осторожный зверёк, его антенны навострены и нанизывают солнечные лучи, словно истекающее соком мясо.
   Я смотрю на Нэни во все глаза. Всё это напоминает какой-то древний шаманский ритуал.
   - Попробуй встать на колени, - шепчу, хотя мне до невообразимости жутко.
   - Иди в задницу, - порадовала Нэни старинным ругательством. - Я вообще-то исключительно для тебя стараюсь. За себя я никогда не стану ни о чём просить. Когда-то люди могли обходиться своими силами, везде своими силами, никого ни о чём не прося.
   Дверь пикнула и отползла в стену, положив конец нашим прениям.
   - Вэлком хоум, - сказал я.
   - Это не твой дом, - сказала, входя следом, Нэни. Стержень в её голосе я не смог бы согнуть даже через колено. - Тебе разрешили здесь пожить. Спасибо.
   Последнее было адресовано явно не мне.
   - Это банальное логическое мышление с врождённой благосклонностью к людям, - я не собирался сдавать позиции так скоро. Стягивая хрустящее пальто с разводами мокрого утреннего снега и отдавая его в цепкие лапы вешалки, я излагал, стараясь отрешиться от боли в глазнице и лица Нэни, которое вполне могло превратиться в осуждающую гримасу. - Вкупе с псевдоинтеллектом они образуют достаточно плодородное поле для такого вот общения. Оно услышало тебя, проверило паспорт, записи с камер наблюдения, и выяснило, что я действительно здесь обитаю. Это просто машина. Бог из машины. И незачем говорить ему "спасибо".
   Нэни смотрела на меня из-за ничего не значащей улыбки. Ей было наплевать на мои мысли - под свои наверняка отведён в голове не один сектор. Она пошевелила носком сапога нижние конечности привратника, и тот шустро стянул с неё обувь. Словно счистил шкурку с апельсина -- сначала одну половинку, потом вторую.
   Квартира такая, как у всех -- разъём, который заточен только под одно устройство. Это устройство и есть я.
   Вернее, был.
   Я знал только, что уже никогда не буду чувствовать себя здесь своим.
   Всё вроде знакомо, начиная от вида за окном и заканчивая тёплым полом, таким, чтобы было комфортно ногам (я сам некогда выставлял его температуру, а теперь вряд ли смогу без посторонней помощи даже задать цикл очистки в отхожем месте). Только поводья порвались, и ездовое животное подумывает само покататься на бывшем хозяине.
   - Тебе нужно умыться, - говорит Нэни, разгуливая по прихожей. - И переодеться. Смотри, у тебя на коленях кровь.
   Квартира мурчала, приветствуя гостью и подставляя ей под руки то спинку кресла, которой я иногда пользовался как доской, записывая на обратной её стороне разные важности и повседневные мысли, то подоконник, уставленный янтарными глыбами с кусками различной пищи внутри: когда-то я собирал коллекцию. Чем только не питаются на разных частях света и на разных его уровнях, от глубокого подземелья и до крыш. Жители одного фиолетового сектора -- представляете? - заедают свой кусок мяса различными полимерами, накопившимися в пластах земли, и даже умудряются получать за это дотации, как живые реакторы по восстановлению окружающей среды.
   Меня же моё жилище больше не узнавало.
   - Сначала переоденусь, - решил я.
   С этим возникли проблемы. Свежие брюки и рубашка никак не хотели принимать форму тела и всячески пытались заползти обратно, на вешалку. Будто пытаешься навесить на плечи спагетти, не иначе.
   - Моя одежда меня не слушается, - проговорил я из спальни.
   Нэни из-за стены устало сказала:
   - Это умная одежда. Её контролируют линзой.
   Поднялось раздражение.
   - Даже потребность облегчиться скоро будут контролировать линза. Как этим пользоваться мне?
   - Она не может установить с тобой контакт. А старая просто хранит на тебя память. Ходи тогда в ней, пятна можно смочить водой. Ни разу не слышала, чтобы одежда обменивалась друг с другом памятью о владельце.
   - Даже шмотки мне не подчиняются!
   Я повалился на диван и расхохотался.
   - Буду ходить голым, как настоящий дикарь.
   Диван попытался заползти от меня на стену, так что я поспешно вскочил и принялся всовывать ноги в штанины старых брюк, пока они ещё не превратились в желе.
   - Чем ты занимаешься в жизни? - спросила тем временем Нэни.
   Что-то в гостиной натолкнуло её на этот вопрос. Или просто спохватилась и решила поинтересоваться, кого же она пригрела на груди.
   - Я специалист фонда взаимодействия цивилизаций. Сбор и анализ данных по социальной направленности индивидов, а также предсказание направления её развития.
   - Наверное, невероятно трудно.
   Я хмыкнул.
   - Наверное, да. Сейчас даже у тебя бы лучше получилось, чем у меня. Проще говоря, я пытаюсь предугадать, куда заведёт эволюция дуриков, вроде тебя, и не выбьются ли они рано или поздно из общего социального фона. Представь, все в болоте зелёные, а какой-то змеёныш вдруг захотел себе серебристо-белую шкурку. Непорядок же?
   Я справился со штанами и вышел к гостье. Вдоволь наобщавшись с квартирой, она смотрела в окно. Жабры под потолком втягивали в помещение слабый аромат ванили, который, очевидно, нравился девушке.
   - То есть ты сейчас должен изучать сам себя?
   - По-хорошему, да. Остаётся надеяться, что мои коллеги предсказали появление такого нонсенса, как я.
   - И что потом? Тебя ловят и сажают в отдельный аквариум? Или по-тихому шлёпают и подают в ресторанах?
   Я пожал плечами.
   - Как видишь, нет. В соответствии с полученными данными мы думаем, как засадить болото лилиями, чтобы наш змеёныш чувствовал себя комфортно.
   - Интересно, - Нэни подняла глаза, как будто действительно ожидала увидеть качающиеся над городом гигантские лилии. - Чем же ты займёшься теперь?
   Такой простой вопрос, и задан таким будничным тоном. Жаль, что я не могу на него так же просто ответить. Хотя самое время попытаться применить профессиональные познания на практике.
   Я прикрыл глаза, отматывая время назад и вспоминая себя прошлого, полного смутных стремлений и желаний. О чём я тогда только не мечтал!.. Но нет, всё это ерунда.
   Я тряхнул головой.
   Ерунда не потому, что мечтать вредно или, по крайней мере, бесполезно, а потому, что эти же неясные стремления сделали меня тем, кем я сейчас являлся.
   - Пока что останусь здесь. Буду есть, пить и думать.
   - Ты же не сможешь самостоятельно даже открыть дверь.
   - Туда? - я вытянул шею, выглядывая в окно и с некоторой опаской выискивая, что же там так заинтересовало Нэни. Но, похоже, она смотрела в окно просто так. - Зачем мне туда выходить? У меня есть милмодуль, буду благодарен, если ты закажешь туда немного пожрать. Что-нибудь рыбное, почти восемь лет не ел рыбы. Самое время отметить мою новую жизнь. И ещё пива.
   - Хорошо. Но после я пойду.
   Нэни смотрела на меня, ожидая какого-то решения, такая прямая, словно её, как струну, накрутили на гитарный лад. Как будто я мог отпустить её или не отпустить.
   - Валяй, - я махнул рукой и повалился в кресло, закинув ноги на подлокотник. - Навещай иногда старика.
   - Я приду завтра.
   Ушла; дверь затворилась под жужжание пищевого модуля, в который прибывали контейнеры с заказанной едой. Позже я его проверю. Слава всем созидающим, к его дверце приделана ручка! Рудимент ещё вчера, сегодня она казалась чуть ли не самым важным приспособлением в доме.
   Так, с нежностью глядя на этот пережиток веков, я и задремал.
   С тех пор, как великая сеть выела из человеческой головы нутро, чтобы свить там гнёздышко, все мы потеряли сон. Он остался только в притчах и переданных сухим академическим языком знаниях из архива того же пространства. Вечная темнота, многоразовый вариант смерти... Самые маленькие, те, что дремлют в своих питательных карманах, могли бы поведать нам о сне, но, конечно, они ещё не могут говорить. В шестимесячном возрасте вживляют линзу, и яркий, как радуга, поток обучающей информации начинает круглосуточно штурмовать детские мозгёнки.
   Там не остаётся и следа этого персонального кусочка ночи.
   Феномен сна до сих пор колышет научные умы. Потеряли ли мы что-то важное? Стоит ли оно того, что мы приобрели? Тело отдыхает в любом случае, телу всё равно, что там делают с мозгом. А мозг увлечён просмотром цветных картинок.
   В тёмную пещеру, в которую заползает, когда наступает время, разум, пробили дыру. Выглядело это именно так. Сознание выползает из этого грота с чёрного хода и отправляется шататься по виртуальности, взаимодействуя со всеми встречными. Его легко было вычислить по неадекватному, часто забавному поведению.
   Если к тебе в голову заявляется некто и с больными глазами начинает впаривать воспоминания об утре одиннадцатилетия твоей же мамочки или спрашивать, какой экспресс едет на небеса и утверждать, что очень торопится и у него на билете написано 7:20, значит, этот парень просто-напросто спит.
   Поэтому перед сном каждый человек предпочитает укутывать себя в "пижаму" - кодировать разум на определённую программу, по продолжительности примерно равную времени отдыха. Например, на изучение иностранного языка. На какую-то работу, которую не успел доделать днём. Или, скажем, на жизнь другого человека, который не спит в это время суток. Если у него открыт доступ к линзе - то почему бы не заглянуть в его мир его же глазами?
   Разум с радостью берёт такую конфетку. Разум принимает это за чистую монету, как бы сказали наши предки, за чистейшей пробы сон.
   Мне же снились кошмары. Уж не знаю, остались ли в моей голове какие-то лазейки для пространства, или засевшие в генах инстинкты почувствовали, что им есть где разгуляться, но больной мозг воспринимал всё это всерьёз. Я падал в раззявленные пасти, ходил на недосягаемой высоте и знал, что один неверный шаг остаётся до падения навстречу тоскливой неизвестности.
   Я был невменяем. Я кушал настоящие сны всухомятку и без масла.
   Когда я распахнул глаза, день на улице только чуть-чуть посерел. Ложбинки на шее пропитал холодный пот. Место-которого-нет везде вокруг. Это очень, очень тёмная комната, в которой ты можешь кричать, биться о стену лбом, искать по карманам фонарик, но никто тебя не услышит, и ни одна искорка света не будет результатом твоих усилий.
   Это место-которое-везде.
  
  
   Точка прорыва.
  
   Новости бывают разные.
   Есть личного характера - такие, которые меняют жизнь раз и навсегда. Известие о смерти кого-то из родственников, например, или известие о появлении родственников новых. У тебя родится ребёнок. Твой мир закладывает вираж, и ты далеко не сразу осознаёшь все последствия.
   В последнее время такие эмоциональные "воздушные пузыри", стремящиеся к поверхности, чтобы взорвать твой мир, потеряли былой накал. Углы у них сгладились - чтобы проскакивать через глотку мироощущения максимально безболезненно.
   Когда-то, быть может, эпохой подлинного эмоционального накала считали обе мировые войны и "звёздное небо" точечных конфликтов двадцать первого столетия. Ещё раньше - времена Байрона или Шекспира.
   Сейчас от всего этого, включая расцвет "мокрого кризиса" и сопутствующее ему гремевшее на доброй половине света (а на другой половине угрожающе рокотавшее) имя "узника совести" поэта Го Минь Су, остался только зловещий рокот, в результате укладывающийся сухими убористыми строчками, штабелями дат и фактов, на страницы учебных программ. Сегодня ничего не происходит, а герои и злодеи предпочитают вести диспуты, а не войны.
   Есть новости, касающиеся всех и каждого - и при этом не менее потрясающие. Началась война - и война закончилась. Шторм опустошил соседний штат и полным ходом движется сюда - небо уже черным-черно, а на горизонте заливается хохотом гром. Покорён Марс: целые континенты взрываются ликованием. Не обязательно на пути твоей вселенной маячит поворот, но в такие моменты ты как будто прозреваешь, видишь не только свой вагон, а целый состав, сонм миллионов людей, объединённых одним этносом, что на всех парах несётся к горизонту.
   Новость о том, что больше никто не умрёт навсегда, не возымела на первый взгляд никакого эффекта.
   Это время, когда средства массовой информации уже растеряли всю власть над людьми. Новостей много - самых разных, на самый взыскательный вкус. Выбирай такие, от которых у тебя по животу бегут мурашки, со всеми же остальными расставайся без сожалений. Скорее всего, ты их и вовсе не заметишь. А что до правды... при желании ты, конечно, можешь до неё докопаться, но это вовсе не означает, что она сыграет в твоей жизни какую-то существенную роль.
   Тем не менее, информация остаётся. Каждый миг в мире что-то происходит, а уже через десять минут об этом можно почитать, посмотреть записи и отыскать множество свидетельств, вплоть до индивидуальных точек зрения, которые помогут тебе лучше сориентировать свой взгляд на мир с учётом изменившейся, пусть на йоту, но изменившейся обстановки.
   Итак, больше никто не умрёт. Это было всегда - но теперь это доказано. Имя Гэри Питерса и Гэри-второго (как его торжественно назвали родители) занимает миллионы информационных кластеров. Слепок его души один в один повторяет слепок ушедшего от нас старика Гэри. Он был первым вернувшимся из неизвестности голубем с радостным посланием - одним из многих, но первым, кого нашли.
   Люди просто не знали, что с этим делать. Главный человеческий страх отменили, нажав, как будто в древних компьютерах, на крестик в углу экрана. Понимание этого зрело в головах - для того, чтобы вылиться в совершенно неожиданный для всех оглушающий "бум", последний эмоциональный пузырь нашего времени.
   Парень по имени Нол оказался благодатной почвой для этого зерна.
   Ни в чём особенным Нол замечен не был. Он даже называл себя по-старенькому - типчиком, то есть типичным, таким, которых на улице и в пространстве встречаешь чаще, чем потерянных питательных таблеток в выдвижном ящике кухонного стола.
   Большую часть времени по долгу службы он проводил вне дома - общался с людьми, много смеялся, много разговаривал по душам или завязывал поверхностный, ни к чему не обязывающий разговор. Он был частью социальной программы, согласно которой такие парни, как Нол, должны были отлавливать диких котов и "обхаживать" их, гладя по голове и почёсывая за ушком. "Знай-да-болтай-болтай-программа", - как он сам же её называл.
   - Опостылели мне все эти рожи, - говорил Нол, когда жена наведывалась поглядеть на него в пространстве посреди рабочей смены, и после, усмехаясь, прибавлял: - А уж я-то как им опостылел. Страшно подумать.
   Диких котов отличить достаточно легко - по дикому же взгляду. По манерам и внешнему виду, не всегда опрятному, а иногда наоборот, излишне опрятному, по образу, созданному программой-стилистом или чему-то подобному.
   Нол и сотоварищи должны были снижать социальную напряжённость, вызывая замкнувшихся в себе социопатов на лёгкое и душевное общение за столиками в кафе или даже просто посреди толпы.
   На деле же встретить таких людей не так уж и просто, и Нол, по природе общительный малый, болтал со всеми подряд. Платили ему очень просто - за слова, которые услышал хоть кто-нибудь. "Пространственные" ценились чуть меньше, сказанные посредством древнего, как мир, речевого аппарата - чуть дороже. Бывало, "пилюли системы" болтали и просто друг с другом, простой хитростью зарабатывая себе на вечерний кофе. Такой разговор получался самым ненавязчивым и ненапряжённым в мире.
   Возвращаясь домой, к жене, Нол подолгу молчал, и она, зная, что приходилось переносить мужу во время рабочего дня, не докучала ему. Именно в такие вечера - тихие, сонные, тягучие, как карамель - он и обсасывал свои идеи. Думал, о чём будет спрашивать людей завтра, и какие услышит ответы.
   Такие люди, как Нол, всегда первыми чувствуют эмоциональные пузырьки в социальной среде, и не только чувствуют, но и проникаются ими, первыми пробуют новое варево на вкус.
   Когда камень вести о бессмертии ушёл на дно и пошли, так скажем, круги по воде, Нол решил, что пора работать.
   - Что вы планируете на следующую жизнь? - так сегодня не раз и не два начинал разговор Нол. - Я лично намереваюсь стать самым удачливым засранцем на белом свете.
   Чаще Нол старался отвлечь внимание собеседника от того, что свербит у него в ноздрях - но в этот раз тема попалась интересная, и он пытался намеренно заострить на ней внимание: обычно решение, какую стратегию избрать при разговоре, остаётся за общателями. Более того, даже такой не блещущий интеллектом парень, как Нол, понимал, что назревало что-то большое. Просто огромное. За всю профессиональную карьеру ему не попадалось ничего интереснее. Да за всю его жизнь, и за жизнь предыдущего поколения, может статься, не случалось ничего более значительного! И не случится до конца жизни - этой жизни.
   Разум Нола закипал от живейшего интереса к теме.
   - Жалко, я не вспомню в следующей жизни тебя, - ответил один парень с погружёнными в цифровой мир глазами, - Да-да, тебя! Хотя, я не вспомню тебя уже вечером.
   Нол следовал дальше.
   Естественно, в первую очередь он приставал к тем, кто выглядел постарше. Конечно, у старшего поколения другой темп, так скажем, ходьбы, не все они привыкли трепать языками с первым попавшимся незнакомцем, а взгляды на жизнь они хранили чуть глубже, нежели не верхней полке рядом с кроватью.
   Один пожилой человек был исполнен оптимизма:
   - Надеюсь, сынишка не слишком ждёт, что я передам ему дело. Не слышали, что с наследованием, со всеми этими юридическими штуками? Дело в том, что если я вдруг приду к порогу собственного дома - я имею ввиду, после смерти. Ну, понимаете, да? - меня, скорее всего, постараются напоить кофе и спровадить подальше. С улыбочками. Так противно - все вокруг улыбаются. Уже забыли, что такое настоящая грызня.
   Мужчина продемонстрировал Нолу акулий оскал, чтобы Нол не сомневался: уж он-то точно не забыл.
   Другой человек сказал:
   - Я об этом не думаю. Эту бы дожить. Хотя, знаете, я расслабился. Я сегодня вышел на улицу и заметил, что в стволе одного старого тополя поселилась колония пчёл. Почти пятнадцать минут за ними наблюдал. Они вылетают, и, знаете, залетают. Купил себе ледяного молока и сидел, пока не выпил бутылку, а потом ещё немного подумал, не купить ли ещё. Если времени у нас, получается, не до конца века, можно не больно-то торопиться с делами.
   - Не знаю, что теперь будет, - сказала какая-то женщина, на которой не висело никаких срочных дел. Она просто сидела в тихом уголке сквера, куда Нол забрёл, чтобы расправиться с обедом, и казалась его неотъемлемой частью: будто дрожащие тени от ивовых кос, накладываясь друг на друга, сумели создать нечто более объёмное, нежели рисунок на камнях. Голос её звучал так, будто он запутался среди длинных и влажных листьев. - Знаете, когда надвигается дождь, ты чувствуешь его запах. Такой кисловатый, будто где-то рядом раздавили лимон. Так вот, прилетели свеженькие почтовые голуби, я почувствовала именно его. Где-то собирается дождь.
   Нол решил, что вполне может согласиться. Где-то собирается гроза, тут уж без вариантов.
   Насколько она права, он даже не представлял.
   Обычно новшества входят в нашу жизнь далеко не так быстро, как хотелось бы. Весь софт, которым апгрейдят линзу, подлежит длительной отладке -- так что вместо того, чтобы, например, находить потерянные предметы, ты видишь мир в розовом цвете. В прямом смысле. Тряси головой, не тряси -- не поможет. Должно пройти время, иногда десятилетия, прежде чем обещанное и разрекламированное войдёт в нашу жизнь и действительно станет нормой.
   Такая занятная штука, как бессмертие, вошла в нашу жизнь сразу и бесповоротно. Более того, оказывается, она всегда была здесь. Утверждение, что все законы природы давно уже растянуты на операционном столе и должным образом препарированы, в очередной раз потерпело фиаско.
   Оно затянуло какие-то винтики в людских головах, а какие-то расслабило. Шли дни, напряжение копилось, беспросветно-лёгкая жизнь пузырьками в закипающей воде стремилась куда-то вверх.
   В тот вечер, который войдёт в историю как "точка прорыва", Нол размышлял о том, что он может попробовать изменить взгляды на жизнь кого-нибудь из невольных своих клиентов. Попытаться расшевелить всех этих сухарей, которые только и делают, что ведут счёт секундам. Может, за своей деловой беготнёй они пропустили последние новости и сохранили инстинкт самосохранения? Эта мысль показалась ему в высшей мере забавной.
   Нол ходил и бормотал себе под нос что-то вроде: "Уж до чего они все мне надоели".
   А если не поможет? Если все инстинкты у них напрочь атрофировались в погоне за обогащением? Нол доподлинно не знал, но "сухари" всегда утверждали, что им приходится лезть в пасть льва, чтобы возвести над своим именем золотую пагоду.
   - Тогда, - сказал он вслух, - тогда их можно спасти только одним способом.
   Тут уж без вариантов, приятель.
   Так получилось, что Нол оказался не единственным в подобных своих мыслях. Кто-то в это же время решил, что так больше жить нельзя, и что он должен показать людям, что такое ответственность.
   Кому-то другому просто стало скучно и захотелось новых, ранее недоступных развлечений. "Чёрта-с-два нужен этот прогресс, если все могут только на него смотреть, словно за стеклом в медиа-центре".
   Кто-то ещё просто-напросто весело и с ветерком решил вырулить на дорожку новой жизни -- эта получилась какой-то слишком уж узкой.
   Но сперва, конечно же, уйти из этой.
  
   - Пойду ещё поработаю, - сказал Нол жене, стараясь не выдать охватившего его волнения. Почему человечество, которое придумало линзу, не может придумать грёбаную кнопку, которая заставит тебя не потеть и не теряться перед близкими?! - Ты ведь будешь совсем не против моих сверхурочных, верно?
   Он выставил на одежде режим "холод", так как снаружи светило яркое солнце, подождал, пока она вберёт достаточно энергии. На пороге попрощался с женой: тихо сказал "пока" женщине, с которой сожительствовал, но которую никогда толком не любил. Она не услышала. Вышел - будто залетел, как какая-нибудь муха, в банку с прогретым от июньского жара воздухом. Лифт унёс его на нулевой уровень, в район трёхэтажных особняков, поросший сиренью и дикими яблонями, стилизованный с разной степенью затейливости под различные мировые культуры. К примеру, вот вид из окна загородила лепнина, намекающая на пришедшую откуда-то с юга Европы культуру. Во всяком случае, Нол надеялся, что верно это определил.
   Лифт обогнул опору и высадил Нола на тихой станции, упрятанной под крышу беседки.
   В этих краях он обычно работал.
   Разным общателям по нраву самая разная атмосфера - кто-то предпочитает работать, вообще не стоя на месте, перескакивая из одного людского потока в другой, болтая на ходу и посылая виртуальные знаки внимания встречным девушкам, кто-то располагается в заведениях разной степени популярности. Что вполне традиционно - они ведь и существуют, чтобы общаться. Издавна здесь завязывали знакомства, подсаживаясь за соседский столик и предлагая друг другу алкоголь, а то и отведать из своей тарелки. Нол об этом читал. А кто-то вот здесь, гуляя вдоль живых изгородей по выложенным щебнем аллейкам. Народу хватает, и всегда можно найти затерянную в каком-нибудь тенистом уголке скамейку.
   Не учёл он одного - сухарей здесь искать и искать.
   Сухари любят места, где пахнет большими деньгами. Где даже пища и вода имеет привкус стекла.
   Однако чутьё не подвело. Побродив немного по округе, Нол нашёл подходящего человека. Вытянув шею, тот восторженно разглядывал нагромождение камней, на каждом уступе которого росли деревца-бонсай, трогательно оплетая корешками валуны. Наверняка думал, как бы поставить такое у себя дома.
   Нол приставил палец к затылку мужчины, на манер пистолета. Ему не нужно было открывать рта, чтобы вызнать о жизненных взглядах такого засранца. Он научился вычислять таких уже давно, по одной, можно сказать, форме ушей.
   - Это ограбление? - игриво спросил сухарь и поднял вверх руки. В одной была тонкая прозрачная папочка, в которой, на первый взгляд, не было совершенно ничего, в другой - не доеденный банан. -- Бумажник или жизнь?
   Нол на миг засомневался: точно ли он выбрал жертву? С чего бы это сухарю так растекаться маслом по хлебу? Но вот жертва повернулась, не опуская рук, и улыбка на её губах померкла. Нол оказался явно не тем парнем, которого этот сморщенный тип с обезьяньей улыбкой ожидал увидеть.
   - Кто вы? - спросил он, а Нол растерял все слова, которые долго и скрупулёзно подбирал для такого случая.
   Он просто нажал на курок.
   Одежда приходит в движение, едва не ломая Нолу лопатки, ткань стонет, вытягивая все свои нити в струнки. Будто живая, будто монстр, который его, Нола, сожрал, и не успел заглотить только голову, да кисти рук. А потом манжет вместе с рукавом на правой руке скручивается в язык, прошитый кевларовыми нитями, и разносит сухарю голову.
   Никто никогда не задумывал использовать повседневную одежду в качестве оружия. Кому могло прийти такое в голову? Да, в основе её жидкий материал на каркасе из прочных нитей, которые, к тому же, работают, как мышцы. Да, она способна хранить память и подчиняться командам. Да, она может применяться в самых разных областях, обычная потёртая по последней моде куртка может стать прекрасным подспорьем в переноске тяжестей, отрастив четыре дополнительных лапки, чтобы распределить вес и приняв большую его часть на себя. Но чтобы так, ни за то ни про что, снести человеку голову... Верно говорили когда-то: если сильно того захочешь, выстрелить может и черенок от швабры.
   А в данном случае манжета.
   Кровь окатила Нола с головы до ног, капли её зашипели, вступая в реакцию с веществом. Это снова был рукав рубашки, правда, очень грязный, тело как будто бы варилось в собственном соку - одежда не успела отвести избыток тепла. Над плечами, кажется, даже поднимался пар.
   Нол буквально не знал, что сказать. Он смотрел на груду мяса, что когда-то была человеком, на щеках и переносице у него был чужой мозг. Нос отказывался пока воспринимать запах, и слава богу. Он оказался готов! Во всех легендах, в научных исследованиях, темой которых был человек, в фильмах и книгах утверждалось, что убить невероятно трудно. Сама человеческая природа, якобы, восстаёт против этого. Нол прислушивался, пытаясь уловить признаки внутреннего бунта, но ничего не услышал. Не дёргалась даже жилка на виске. Значит, он действительно был психологически готов убивать. Либо - всё, что было написано и сказано на эту тему, служило лишь одной цели: не ввергнуть мир в очередную кровавую баню. По своему оправдано.
   Нол рассеянно подумал, можно ли считать орденом за победу над собой, над моралью вот это огромное тёмно-красное пятно на груди, но ничего не придумал. Он отвернулся и пошёл к станции, отчего-то очень чутко улавливая сантиметры, которые приходились на каждый шаг, и странным образом переплетая их в голове с секундами.
   "Точка прорыва" имеет место быть. Плюс двадцать секунд.
   Очень скоро Нол обнаружил, что он далеко не единственный. Пространство вспотело паникой, кажется, впервые за время его существования. "Убивают людей!" - вопили там, и Нол, не успев подивиться так прытко нашедшей его славе, уже разглядывал многочисленные видео - нет, отнюдь не с собой в главной роли.
  
   К ночи это был уже покинутый всеми, тяжелобольной ребёнок с нездоровым румянцем на стеклянных щеках. Никого не осталось, на центральных улицах с многосторонним движением впервые за десятилетия можно было разбежаться. Нашлись бы смельчаки... Кое-какие детали, прежде нарядные, полные внутреннего совершенства, с печатью нечеловеческого разума, бога эргономичности, хранили на себе невиданную вещь - следы от пуль.
   Оружие оставалось только в городских спецхранах. Город сам модернизирует его в соответствие с новейшими технологиями, сам уничтожает старые образцы. Ну, так, во всяком случае, когда-то было задумано. Он запрограммирован перепоручить их уполномоченным лицам только в случае туманной "внешней угрозы", определение которой настолько размыто, насколько вообще возможно размыть слова. "Интересно, осталось ли ещё люди, которые знают, что там стало со всем этим барахлом?" - иногда задавался вопросом Нол. И не он один.
   Но сегодня многие достали из загашников странные штуки, тупомордых гостей из прошлых веков, которые давно уже должны были отправиться в утиль, и которые Город, ребёнок новой эры, за оружие-то не считал. Кто-то хранил их из ностальгии, кто-то ради сладкого чувства обладания тем, чего нет у других. Кто-то даже в это сонное и тихое время до конца не верил, что город в случае чего может его защитить.
   Нол прекрасно был обо всём этом осведомлён -- чего только не болтают люди! И поэтому нимало не удивился, когда на улицах разыгралась настоящая гроза, с громом и молниями.
   Он был готов. Он таился в какой-то подворотне и видел, как люди взрывались изнутри, когда в них попадала пуля, и как одурело начинали носиться вокруг кровавых пятен модули-уборщики, как отряды служебных пчёлок пытались поднять и унести тела, но вновь и вновь их роняли.
   Когда "прорыв" начался, людские массы дрогнули и побежали. Возле точек отправления нетрэйла возникли давки, которые усугублялись тем, что в любой момент среди всех этих людей может появиться новый охотник. Который сделает, скажем, из пол своего пиджака лезвия.
   - Совсем как в средние века, - бурчал себе под нос Нол. - Никакого контроля над собой.
   Соображают они вообще, что жизнь изменилась? Она стала вечной, чёрт подери, и нет больше нужды так за неё трястись. Если уж ты не в состоянии первым осознать, что мир изменился, и даже не в состоянии самому перехитрить охотника, то иди к нему и без страха умри, чтобы родиться новой личностью, возможно, более смекалистой и цепкой. Родиться лучшим человеком!
   Именно это теперь кричал Нол в обессмысленные глаза каждой своей новой жертвы. "Родиться новым человеком!"
   Это, считал он, исчерпывающее объяснение -- своих действий и всего, что творится вокруг.
   К ночи Нол не видел вокруг ни одного человека. За это время он убил всего троих -- куда меньше, чем иные охотники. Но он стоял у истоков и мог собой гордиться. Город застыл, словно застрял между двумя секундами, тени зловеще остановились. Небоскрёбы обгладывали закат: истуканы из стекла, железа и пластика несли молчаливый дозор перед красными дюнами, в которые превратились низкие облака над горизонтом.
   Линза исправно доносила, как обстоят дела в других секторах. "Точка прорыва" стала этой точкой везде: наверное, даже равнодушной и всегда ясной луне икалось, когда Нол приставлял палец к затылку тому, самому первому сухарю.
   - Интересно, - спросил сам себя Нол -- Был ли я самым первым?
   Или до него чьи-то глаза уже растоптали по асфальту?..
   Общество готовилось дать отпор: со стороны эти попытки выглядели достаточно грозно. Пространство сверкало яростными огнями, как небо во время метеоритного дождя. "Наверняка это война", - кричали одни, "Саботаж" - было мнение других. Третьи утверждали, что психические расстройства, долгое время бессимптомно сопровождавшие общество, у которого "всё хорошо", наконец нашли выход. Набирались добровольные патрули, планировались рейды, обсуждались меры пресечения преступлений.
   Нол знал, что за пределы виртуальности они выйдут ой как нескоро. Он слишком долго общался с людьми; каждый из этих крикунов, можно сказать, бегал у него по ладони.
   Официальные лица хранили молчание. Да и остались ли они ещё, эти официальные лица? В отлаженной до совершенства системе не должно было случиться ничего подобного. Остался только город, большой печальный Будда, что выращивает в трещинах в своём теле зелёный мох.
   Но он, как всегда, молчит.
   Когда до людей, наконец, дошло, что убийцы так же запросто подглядывают за ними в замочные скважины своих линз, а может, даже участвуют в обсуждении, проекты рейдов один за другим свернулись. В эфире наступила тишина, ничуть не менее зловещая, чем та, которую Нол ощущал вокруг себя.
   После "точки прорыва" прошло пять часов. Случайных прохожих не осталось. Настало время приниматься за охотников.
   "Интересно, - подумал Нол, и усмехнулся про себя, - эта мысль тоже пришла одновременно в сотни голов, или его кто-то уже давно ищет?"
   Когда пропали люди, появились другие звуки. Треск, стук, скрип, движение воздуха по замкнутому пространству урбанистической коробки -- туда, потом обратно. Из укрытия Нолу видно соседнее здание: какая-то штуковина, похожая на лягушачий зоб, зажата между двумя его позвонками. Она раздувается и снова опадает. Наверху, затмевая фонари, как до этого закат и свет яркого полдня, сияла реклама. Волны света внизу, на дороге, вливались в общий световой поток от других рекламных плакатов. Мир стал каким-то крошечным: здесь, в полисе, живут сотни миллиардов людей, но никого из них не слышно. Как будто его, Нола, закрыли в коробке с огоньками на верхней крышке. Или, как жука, поместили в стеклянную банку.
   Так недалеко и до паранойи.
   Где-то далеко раздались выстрелы: как будто по его стеклянной банке побежали трещины. Нол встрепенулся и обнаружил, что сидит, притянув к животу колени, а кончики пальцев на ногах от неудобной позы онемели. Руки и рукав рубашки всё ещё в крови, но она уже не пахнет так резко, и даже, как будто бы, засохла. Огляделся - здесь витая лестница, над которой линза повесила пиктограммку станции нетрэйла, чайная лавка с массивной деревянной дверью. Конечно же, закрытой. Фасад её украшен пыльными мешками и нарядными коробочками - видимо, из-под чая, а в пространство транслируется лишь скромная вывеска со временем работы. Впереди по улице с Самым Громким Названием (так она и называется) под электрический гул струится река неона.
   Поди теперь, найди, с кем поговорить, - усмехнулся про себя Нол. - Его работа стала самой неприбыльной на всём белом свете.
   А что дальше? Если появится гильдия убийц, он, без сомнения, туда вступит. Если доживёт. А если появится гильдия убийц, убивающих жертву при помощи одежды, приставляя палец к затылку, то даже добьётся там определённых успехов.
   Нол прогнал от себя эти мысли, и вполне своевременно: в затихшем пространстве кто-то начал трансляцию. Точнее, начал её уже полчаса назад, и все это время она, как упорный альпинист, взбиралась на самый верх списка, чтобы помахать оттуда Нолу рукой.
   Трансляцию вёл убийца; количество зрителей превысило шесть миллионов, но до сих пор не появилось ни одного комментария. Понятно, почему она так долго выходила в топ -- ничего подобного там не было. Ни криков, ни боевика в режиме он-лайн. Просто человек под своё же собственное хриплое дыхание пробирался сквозь холодный электрический свет улиц. Казалось, идти в никуда он может вечно -- словно муха, вяло пытающаяся шевелить лапками в куске янтаря. Но от картинки веяло такой тревогой, такой пробирающей до мурашек чернотой, что она буквально приклеивала к себе внимание.
   Нол посмотрел четыре минуты. Потом обратил внимание на графу "Локация": Зелёный сектор, нулевой уровень. Цифры, которые поразительно совпадали с цифрами навигатора в его же собственной голове.
   Встрепенулся.
   Он где-то здесь. Он ищет неприятностей, послушать только это хриплое дыхание -- хрр-пуф, хрр-пуф -- и шаги, звучащие очень уверенно на пустых улицах. Это охотник, сумасшедший, параноик, который всю жизнь ждал, пока гладкое изваяние системы даст трещину. И у него совершенно точно есть оружие, просто он старается держать его вне поля зрения. Как жаль, что нельзя запустить ниточки своих чувств ему в пальцы!..
   - Я иду за тобой, - пробормотал одними губами Нол.
   Во рту пересохло, язык напоминал древесный корень. Ноги не служили. Он пополз на четвереньках по лестнице -- не вниз, а вверх, туда, где располагалась площадка электрического вагончика, пули, которая может унести его в небеса -- не в фигуральном смысле, а в прямом. Благословенный stairway to heaven! Можно было позвать его через пространство, но Нол предпочёл добраться до контрольной панели.
   Небесный лифт не работал. Большой Будда принимал меры, руководствуясь, наверное, установкой, что все, кто хотел заползти в безопасные раковинки, давно уже заползли. Остались только злые мурены.
   Муреной Нол себя никак не чувствовал, но развернулся и пополз по лестнице вниз.
   Его спасло то, что он был на четвереньках. Ни один охотник не может позволить себе уничтожить жертву, находящуюся на четвереньках -- это позиция покорности, позиция слабости. Это знание приплыло в голову Нола вместе с какой-то древней, кипящей адреналином и инстинктами кровью.
   Вспышка над головой, казалось, разорвала мозг на две части. Перед глазами поплыли красные пятна. Что-то разбилось, и этот звук, наверное, заметный, Нол уловил шестым чувством. Тем, которое давала ему виртуальность: она взвыла, как раненый зверь, в линзу посыпались сообщения: что сектор, мол, подвергается атаке и он, Нол, находится в опасной зоне. Не иначе, как с перепугу город задействовал какую-то древнюю свою систему оповещения: она демонстрировала старинную карту, согласно которой сектор был в полтора раза меньше, а на месте многих зданий были помечены "зонтики" безопасности, где можно укрыться от ударов с воздуха, вкусно поесть, поспать, поглазеть на настоящую войну, которая разворачивается прямо сейчас и везде вокруг...
   Так или иначе, против настоящего боевого оружия, пусть даже и вековой давности, весь глянец оказался не прочнее дымных колец.
   С рёвом Нол бросился вперёд, даже не сделав попытки разглядеть охотника; кровь ударила в уши, когда макушка врезалась противнику в живот. Через линзу невозможно передать, как темнеет в глазах -- то лишь холодный инструмент для передачи картинки - но Нол догадался, что удар достиг цели. Ружьё, как старая железяка, с грохотом покатилось по ступенькам; Нол кубарем полетел дальше.
   Очень больно: так больно, как никогда в жизни. К паре десятков лёгких синяков, которые Нол получал за всю свою жизнь, большей частью в детстве, прибавился сразу ещё десяток. Проступившие на глазах слёзы размыли свет до однородной массы. В левом глазу, кстати, всё ещё шла трансляция с линзы охотника: из-под полуприкрытого века был виден тротуар и кусочек лестницы. Поняли ли что-нибудь люди "на другом конце провода", все те, кто вместе с ним смотрел трансляцию с линзы охотника, Нол не знал. Он моргнул, возвращая левый глаз себе в подчинение.
   За вспышкой боли последовала реакция блокиратора. Словно медлительный великан из старинных сказок, спешащий на помощь попавшим в плен друзьям -- вот его макушка показалась над горизонтом, и сразу же боль начала слабеть. Враги разбегались. Кончики пальцев на миг онемели, а потом вернули себе чувствительность.
   Нол смог подняться. Линза проводила тесты, рассылая по нервам гонцов -- вроде бы ничего не сломано. За охотника беспокоиться не приходилось -- его неслабо вырубило ударом об землю. Точнее, её...
   Нол обошёл женщину по большой дуге, будто вот этой сухопарой рукой, неестественно торчащей вверх и к тому же, кажется, сломанной, она могла схватить его за ногу. Поднял ружьё.
   Женщина была стара, тонкими, усохшими на месте соединения суставов конечностями и белой одеждой она походила на птицу, упавшую с большой высоты. На плитку из раззявленного рта стекала слюна, виднеющиеся под веками белки казались пронзительно, безумно-белыми. Седина в волосах ничем не закрашена -- подобно плесени она разрослась уже от затылка до чёлки. Натуралка? Нет, на лицо мутации - много мутаций, характерных для привыкших жить и работать на большой высоте. За этой костлявой грудной клеткой кроются огромные лёгкие, а ниже, в брюшной полости, судя по впалому животу, наверняка не хватает кое-каких органов -- они заменены сверхлёгкими полиэтиленовыми дубликатами.
   Нол опустился на корточки, так аккуратно, словно опасался неосторожным движением нарушить планетарное равновесие. Впрочем, оно наверняка уже нарушено -- планета-то катится в тартарары... Глядя на женщину, он думал о том, что смог бы о ней рассказать. Что она смогла бы рассказать ему. Зачем достала из тайника оружие, которое весит едва ли не больше неё, и спорхнула сюда, вниз, на нулевой?..
   Он подумал, что мог бы её спросить:
   - Как вам на твёрдой земле?
   - Не нужно меня подкалывать, молодой человек - строго сказала она и выразительно притопнула бы ногой. - Я отлично осведомлена, что где-то там, внизу, опять есть пустота. А всё это место - просто большая перемычка между тем миром и этим.
   - Вы имеете ввиду подземные пещеры или что-то такое, да? - озадаченно спросил бы Нол.
   Женщина молчала бы, так долго, что Нол почувствовал бы себя неловко. А потом бы его осенило:
   - Стойте! Я знаю! Вы о другой стороне земли.
   Лицо женщины вдруг обрело осмысленное выражение. На губах возникла чуть заметная улыбка.
   - На другой стороне земли всё по-другому, - сказала она. - Там не нужно быть пластиковым придатком к электронным мозгам. Там всё честно и всё взаправду.
   Взгляд женщины снова затуманился.
   Это детское "взаправду" позабавило Нола, хотя общий тон того, что было только что сказано, казался очень зловещим. "Было бы проще, если бы сумасшедших не отменили в начале нового времени, - подумал он. - Я мог посчитать её психом, да и дело с концом".
   Теперь время другое. Теперь психов по всей планете официально объявили людьми с иной (несхожей) идеологией, и они с полным правом могут считать человеком с иной (несхожей) идеологией тебя. Потому что, сколько людей, столько и идеологий, а время идиотов, когда за одной, сработанной кем-то ушлым, идеей гонялись толпы последователей, прошло.
   И тут Нолу показалось, что он её узнал. Почти месяц назад, тенистый сквер, женщина, с которой он общался за лёгким перекусом... Она сказала ему - "собирается дождь"...
   Он всматривался в лицо, медленно, как восковая свечка, растекающаяся по брусчатке. Черты той женщины почти стёрлись у него из памяти, а этой - частично скрывали упавшие на нос волосы. Хорошо бы подойти и приподнять их... хотя бы стволом ружья...
   Да нет - Нол потряс головой - И что с того, если это она? Если даже это так - так и что с того? Она пророчила дождь, и она же стала его буревестником. Хорошо бы спросить: как это в мире, где не осталось ни психов ни дураков, смогло произойти такое? И почему Город бездействует? Он же любит своих пластиковых марионеток - он выстроил для них целый дом, как маленькая девочка для своих кукол...
   Нол не стал вновь вызывать женщину на разговор. Не стал и дожидаться, пока она вновь очнётся. Вместо этого он поднял ружьё: линза тут же отыскала в пространстве какую-то боевую программу, вывела в область зрения прицел и линейки для расчёта баллистики. Ещё один аппендикс, пережиток веков. До сего дня - кто и когда в этом мире в последний раз держал оружие?
   Щёлкнули курки - сразу оба! - и голова женщины-птицы разлетелась кровавыми ошмётками. Нол закрыл глаза, чтобы справиться с тошнотой, постарался дышать ртом, чтобы не чувствовать запаха крови. А когда открыл - где-то на грани зрения моргал жёлтый огонёк, который запросто можно было принять за отблеск рекламы. Старая трансляция кончилась и началась новая, ведь охотник сменился. Нол сам запустил её, повинуясь внезапному импульсу. "Ты маешься, Нол" - сказал он себе, досылая патроны в патронник.
   А потом вдруг всё пропало. Сначала область зрения сместилась куда-то вправо: левый глаз потух. Нол уронил ружьё, потянулся к глазнице: может, это опустилось веко? Может, какая-то крошечная мышца дала сбой?
   Он так не узнал, удалось руке добраться до места назначения или же нет. Всё исчезло, будто в его теле затянули вентиль. Вся нервная система превратилась в паутину из стальной проволоки, по которой можно почувствовать разве что лёгкую вибрацию.
   Последнее, что услышал Нол, услышал не ушами, а где-то внутри себя, в голове, одну фразу, о господи, один-единственный окончательный приговор без права оправдательной речи. "Родится новым человеком!"
   "Вмешался бог из машины, - успел подумать Нол, падая уже не на землю, а в бездонную, бесконечную дыру, - Мы очень сильно его прогневали".
   Точка прорыва пройдёна. Наступало время для нового дня.
  
  
   Ambient 8 (Бумажный человечек)
  
   На этом лице появилась улыбка сразу, как глаза нашли Таю. Хотя, может, она была и раньше - незыблемая, как толща земли, где губы, эти два изогнутых края месяца, запросто могут играть роль горных гряд.
   - Я не ищу, с кем провести время, - раздражённо сказала Тая. - Тем более, вы что-то от меня скрываете.
   Скрывалось тут явно несколько больше, чем нужно, чтобы почувствовать себя комфортно с незнакомцем. Это была всего лишь голова. Совершенно лысая, она раздвигала впалыми щеками субстанцию, которая заполняла пространство. "Наверно, она лысая, чтобы лучше проскальзывать с сервера на сервер", - решила для себя Тая.
   Голова загадочно улыбается и кружит так высоко, что приходится задирать голову. Тая думает о том, что пространственная копия рядового человека имеет две руки, две ноги и уж совершенно точно не может левитировать.
   У этого же совершенно иное восприятие пространства. Или он на самом деле не человек - просто скрипт, ерундовина, придуманная для развлечения публики.
   Тая видела своё пространство всегда одинаково. Когда выбираешься за прозрачную скорлупу линзы (нужно непременно представить себя цыплёнком - так веселее), то есть - когда закрываешь глаза и становишься частью бегущей по венам виртуальности крови, то в первую очередь натыкаешься на паутину из цифр и всяческих координат. Их миллионы, и за каждой стоят другие вереницы чисел... наверно, в сумме их больше, чем капель жидкости в мёртвом море. Это и есть подлинное пространство, то, от чего взрывается и надрывается в крике разум. И лишь потом встают заслоны, чтобы оградить тебя от безумия. Оно обрастает "кожей"... чем-то, что может хоть как-то взаимодействовать с нервами на твоих пальцах.
   Перемещение между серверами требует кратковременной загрузки, которую мозг воспринимает как путь, проводя вольнодумные параллели между временем и расстоянием. Вот, к примеру, виртуальная квартирка, которую ты же сама обставляла по своему вкусу, и которая получилась подозрительно похожа на твою реальную комнату. Распахиваешь дверь, выходишь наружу (воображение пририсовывает внешние стены, тонкие, как картон), и впереди тебя уже задорно бежит дорога: полоса загрузки раскручивается перед твоими ногами и ложится под ноги, а ползунок - ты сам. Между пунктами "а" и "б" ведь должна быть дорога, верно?
   Тая не любит ходить пешком. Это расстояние она преодолевает, лёжа на спине огромного доисторического животного с хоботом и бивнями. Слух тут как тут, и он подсказывает, как приминается и хрустит под огромными ногами земля.
   Тая договорилась встретиться с друзьями-виртуалами на плоской вершине Ти-Гуан, где среди чайных деревьев и карликовых сосен спрятаны круглые деревянные столики. Дорога обваливается в пустоту, в белесый туман, откуда и вырастает скала. Тут, конечно, воображение немного пасует... Шаг - гигантский, невозможный ни на кого, даже для доисторического зверя, и вот мы уже на вершине.
   Тая скатывается со спины животного.
   Ти-Гуан существует на самом деле, и, оглядываясь по сторонам, видишь её во всём великолепии. Можно увидеть даже настоящих людей - хотя отсюда они кажутся бесплотными призраками, исчезая из области обзора одной камеры и появляясь в другой.
   Никого ещё нет. Все друзья пока офф, и Тая, усаживаясь за понравившийся столик, заказывает самый сладкий чай, который у них есть. Слон как-то незаметно сливается с пейзажем.
   Тут-то и появляется лысая голова.
   Она кружит по округе так свободно, как будто ей на уши нацепили антигравитаторы, работающие от самой душевной на свете улыбки.
   - Я не могу принять ваше предложение присесть, - сказала голова, и улыбка стала как будто чуть виноватой. - По вполне понятным причинам.
   Тая возмутилась: она-то его никуда не приглашала! И уж точно не пригласит - теперь. Она ударила витиеватой речью, надеясь, может быть, сразу сразить наповал:
   - Послушайте, вы, конечно, знаете, что всё меняется? Дома всё выше и выше, у людей в крови селятся роботы, чтобы люди дольше жили. Головы начинают летать сами по себе, как стрекозы. А вот времени всегда столько же, сколько и было, из столетия в столетие. И знаете что? На вас мне его, пожалуй, тратить жалко.
   На голову её тирада, казалось, не произвела никакого впечатления. Она разразилась своей:
   - Я только подумал, может ты соизволишь отведать, как приятно будет твоим босым ногам стоять на палубе моего корабля? Мы сможем летать на нём из одного рассвета в другой, и время будет всегда одним и тем же! Выбирай - хоть половина шестого, хоть пятнадцать минут седьмого.
   - Почему босым? - растерялась Тая, и тут корабль, про который она не спросила просто потому, что конкретика про ноги поразила её куда больше, внезапно вынырнул из ниоткуда. Будто между ней и ним был натянут слой бумаги, такой огромный, что за него не заглянуть-не обежать.
   Голова маячила на фоне грот-мачты. Вместе с телом, которое вполне обыкновенно стояло ногами на палубе.
   Когда-то корабли делали из дерева, и этот был вполне традиционным. (Тая не знала, как правильно он называется, а пространство, обычно заваливающее тебя многочисленными подсказками и ремарками по любому поводу, в этот раз почему-то хранило загадочное молчание). Три мачты со свёрнутыми сейчас белыми парусами, приставшие к днищу морские звёзды и свисающие лохмотьями бурые водоросли. Вдоль днища у него был огромный плавник, как у рыб. При его движении чайные деревья опасливо пригибали головы.
   Из общей картины выбивалась пара огромных антигравитаторов по бокам судна, похожих на два огромных кулака, натужно фырчащих и выглядящих вполне убедительно. Очень убедительно - казалось, каждый весил тяжелее самого корабля.
   Тая покрутила головой и убедилась, что ей не мерещится. Аватарки по соседству повскакивали со своих стульев и тоже смотрели наверх. Удивительно. Значит, под этот корабль выделен отдельный сервер? Таиного слона, к примеру, видела только она сама: для всех остальных она появлялась внезапно из ниоткуда и исчезала в никуда.
   - Ты какая-то картонная, - сказал мужчина. - Невзрачная. Подумал, может, смогу разглядеть тебя получше, если взойдёшь на борт...
   - Невзрачная? - Тая решила, что у неё есть серьёзный разговор к собственной аватарке. Нет, она и не должна быть красивой. Она должна быть милой, естественной, с непослушной, а иногда и торчащей колом чёлкой; должна изображать себя саму куда лучше оригинала. Никакой пластиковости, никакой кукольности. Но чтобы обозвать картонкой...
   - Такая, как будто тебя впопыхах нарисовали карандашом, - сказал лысый человек. - Случайная. Ну, давай, забирайся!
   - Меня будут ждать, - не слишком уверенно сказала Тая.
   - Ну, ладно, - сказал человек, и корабль качнулся, готовясь к развороту. Он утратил к ней интерес так мгновенно, как будто Таю выключили какой-то специальной кнопкой.
   - Нет, стой! Они, наверное, не слишком обидятся...
   Никакой реакции. Тая сделала ещё одну попытку:
   - А... мой слон к тебе полезет?
   Поскольку его всё равно никто не видел, обычно она упоминала про слона в рамках какой-нибудь шутки, вскользь, чтобы её, не дай бог, не сочли подвинутой. Лысый же человек просто не мог его проигнорировать. Ещё бы, ведь слон должен быть таким огромным!
   Но конечно, оглядевшись, он ничего не нашёл. Тая тоже его не видела: только за хвойными шапками иногда слышалась грузная возня и вздохи, а иногда и треск, когда животное задевало бивнем какую-нибудь ветку. Уж что-что, а разум прекрасно знал, что слон где-то рядом. Большие вещи просто так не исчезают.
   - Он у тебя, наверное, карманный?
   - У меня большие карманцы, - сказала Тая, радуясь, что вернула себе внимание незнакомства. - Так что? Предложение попутешествовать ещё в силе?
   - Сейчас я спущу тебе трап, - важно сказал незнакомец.
   Трап оказался всего лишь верёвочной лестницей с косыми ступеньками. Тая вскарабкалась по нему, чувствуя себя мартышкой, и, запутавшись в платье, неуклюже перевалилась через борт.
   - Меня зовут Некеша, - представился лысый человек. - Можешь звать меня просто Некеш.
   Тая тоже представилась, одним глазом разглядывая нового знакомца, а другим палубу. От бортика до бортика всё было завалено настоящими грудами вещей, от самых разнообразных игрушек до хитрых приспособлений, выглядящих как-то слишком нарочито хитро. Как будто их придумывали хитрые люди. Корабль с таким количеством хлама должно быть находился в плавании не меньше года. Единственный его обитатель был одет в цветастую майку и шорты с вывернутыми наружу красными карманами. Форма, мало соответствующая капитанской, да и вообще одежде солидного, взрослого человека. Всё вокруг казалось Тае настолько реальным, что захотелось немедленно прекратить сеанс погружения, чтобы посмотреть на огонёк контакта этого Некеша и обменяться с ним парочкой сообщений.
   Он как будто не мог прекратить улыбаться. Руки, как некие точно подогнанные механизмы, быстро скрутили лестницу, уложив её вдоль борта, и капитан встал к штурвалу на носу. Под ногами несколько педалей, а на выносной панели ряд кнопочек и индикаторов, величаво помахивающих стрелками.
   Палуба дёрнулась, и Тая схватилась за бортик. Вещи заволновались и поползли, мигрируя из одной кучи в другую.
   - Отдать швартовые, - звонко пропел Некеш - Это не твой слон вон там?
   - Где?
   - Вон там, в зарослях... видишь макушку? Ты же говорила, он у тебя с собой.
   - Видимо, выпал, - пробормотала Тая.
   Объяснение удовлетворило мужчину. Казалось, он не удивился бы, даже если б они выплыли вдруг через какую-нибудь камеру в реальный мир, в то время как Тая удивлялась сегодня направо и налево.
   - Если слон выпал, то надо непременно его подобрать, - философски заметил он. - Слонов нельзя оставлять валяться на дороге. Что он подумает, когда обнаружит, что его бросили?
   Руль повернулся, корабль заложил неторопливый вираж. Теперь слона видела и Тая; животное подняло вверх хобот и Некеш засмеялся: сейчас мол, приятель, мы за тобой вернёмся. Тая поддалась панике, попыталась внушить себе, что никакого слона у неё нет. Не получилось: слон был как никогда реален.
   - Стой тут, сейчас я за ним сгоняю.
   Некеш сбросил вниз лестницу, с быстротой молнии съехал по ней вниз, едва касаясь ладонями верёвок. И уже через минуту снова топтал палубу босыми пятками.
   - Тебе нужно разуться, - сказал он.
   Тая взглянула на свои ноги, обутые в прочные сандалии, сплетённые из тончайших, похожих на паутину нитей. В реальности у неё точно такие, безумно удобные, скромные и невесомые на ноге. "Будь самим собой даже там, где тебя на самом деле нет" - одно из правил хорошего тона, которое приходится усвоить молодым людям нынешнего поколения. Потом перегнулась через бортик, чтобы взглянуть вниз.
   - Куда ты дел слона? - спросила она.
   - Сунул в карман, - невозмутимо ответил тот. - Проверь, кстати, свои. У тебя там должна быть огро-омная дырища.
   Один из вывернутых прежде карманов Некеша теперь топорщился от содержимого.
   - Откуда ты? - спросила Тая, практически повиснув на парусе - такую скорость развил с места корабль. Гравитационники ревели, как самые настоящие, приходилось напрягать голос, чтобы их перекричать.
   - Откуда? - Некеш на секунду задумался. - Я уже не помню. Наверное, мой мир рухнул вниз. Порвалась верёвочка, понимаешь? А может, её кто-то обрезал... Разувайся. Настоящие матросы должны ходить по палубе босиком.
   Тая растерялась. Вопросы к этому человеку множились у неё каждую секунду.
   - Где же ты живёшь?
   - Прямо здесь, на корабле. Вон там я сплю...
   - А кто выделил тебе сервер?
   - Сервер? - Некеш повернулся, чтобы бросить взгляд на кучи хлама за спиной, и Тая увидела, как потемнели его глаза. Будто пытался что-то выловить из глубин памяти. - Не помню. Можешь поискать в одной из тех груд.
   Либо он придуряется, либо... да нет, он придуряется. Он сумел парой небрежных взглядов оцифровать плод её воображения, да ещё и сложить к себе в карман. Наверняка в тесной комнатке за его лысиной сидит добрый десяток программистов с правом на изменение пространства. А что? Может, в нерабочее время они развлекаются, катая на лодке маленьких девочек.
   Тая вновь посмотрела на свои сандалики.
   - Я ещё не твой матрос.
   - Что очень странно, - резюмировал капитан, стоя у штурвала. Какой-то рукояткой он регулировал тембр гудения гравитаторов. - Человек на судне может быть либо матросом, либо дикарём, которого команда захватила в плен с большой земли. Мне показалось, ты слишком своенравная для такой доли. Хотя, вполне возможно, что очень невежественная. То спрашиваешь, сё спрашиваешь... Тебе хотя бы известно, что любая земля в мире висит на ниточках?
   Тая прыснула.
   - Что ты сказал?
   - На ниточках, - повторил Некеш и показал на островок суши, обломок какого-то портала, который дрейфует тут, может быть, со времён мокрого кризиса. В этом секторе давно не проводилась дефрагментация. - Любая суша крепится ниточками к Мировому Потолку. Они очень тонкие, так что ты их можешь и не увидеть, но очень прочные.
   Тая не нашла, что сказать.
   Это очень, очень, очень странный человек. В том, что это человек, а не скрипт, Тая уверена: компьютерных "болванчиков" она обычно раскусывала с полпинка. Даже тех, с кем многие взрослые могли говорить часами.
   Будто бы этот Некеш заключил себя в сверкающую, уютную коробочку собственной фантазии и не желает казать оттуда даже носа. Как удачно, что у него нашёлся собственный сервер!..
   Тая потеряла терпение. Она рванулась вверх, сквозь небо, внезапно превратившееся в потолок (к которому, оказывается, подвешено всё-всё на свете!), сквозь вереницы цифр, которыми стали облака. Как обычно, попыталась уловить были ли её веки поднятыми в момент, когда сознание соприкоснулось с нервными узлами и признало все свои чувства, как блудных детей, или всё-таки нет (по мнению Таи, открытые, стеклянные глаза во время погружения в пространство - это просто ужасно), но снова не смогла.
   Качку и далёкое, будто доносящееся из-под подушки, напряжение полёта она чувствовала даже сейчас, находя это ощущение забавным.
   В линзе развернулся список последних контактов. На самом верху списка восседал, болтая ногами, её лысый знакомец со статусом "онлайн". Обыкновенный человек. Тая подавила желание открыть его страничку в социальной сети. Ответила маме, которую внезапно заинтересовала наполненность её желудка, что припасла себе парочку "котлет" - питательных таблеток. Потрепала по загривку пригревшую её с одного боку кошку и нырнула обратно.
   - Ты исчезающая колдунья! - "с порога" огорошил её Некеш. Он прыгал вокруг, по-обезьяньи кривляясь. - Ты исчезала, чтобы съесть сыр? Смотри, у меня есть орехи.
   Он встряхнул перед носом девочки кулаком, и там, внутри, действительно что-то загрохотало.
   - Я была дома, - вопрос лысого мужчины снова выбил Таю из колеи. - На планете Земля. Где-то там и твой дом тоже.
   - Мой дом был здесь, - гордо ответил Некеш. - Кто-то отвязал его от неба, и он пропал там, внизу, в великой пропасти.
   - Может ты из тех, кто переехал жить в пространство насовсем? - осторожно спросила Тая. Таким вопросом можно и обидеть. - Я слышала, есть такие чудаки.
   - Не-а, - Некеш самозабвенно тягал из кулака орехи. Казалось, у него там целая ореховая ферма. - Никуда я не переезжал. Я жил тут всегда. А потом улетел на корабле.
   - Ты, наверно, дурачок, - решила Тая.
   - Дурачки катаются в телеге, которую толкают все остальные, - мудро заявил Некеш. - Спасибо, что принесла нам на завтрак сыру.
   Он забрал из её рук огромный, маслянистый кусок сыра и отнёс в угол, где прямо на полу у него было устроено нечто вроде стола.
   - Откуда это... - начала было Тая, а потом вспомнила. - Ах да. Я же за ним... эээ... исчезала. Куда мы летим?
   - Разве можно такое предсказать? Летим до тех пор, пока не увидим землю. А это может случиться о-очень нескоро.
   Некеш вытянул губы трубочкой.
   - У меня нет карты. Ничто не указывает мне путь, один я указываю путь всему, что впереди меня. Я указываю ему себе за спину, и оно вскоре оказывается там.
   Тая перегнулась через борт, чтобы взглянуть в белое марево под днищем. Над головой сердито хлопал парус, словно пытаясь вот так, с налёту, раскусить природу ветра, который им повелевал.
   - Я тебе и так скажу, куда мы летим, - сказала она, раздумывая, сумеет дотянуться до клубов тумана или нет. А ещё в который уже раз поражаясь тому, какое странное знакомство ей сегодня досталось. Если Большой Папа-Паук, герой сказок для маленьких детей, который повелевает пространством, действительно существует, то ради какого такого дела сплёл он ниточки их виртуальных судеб?..
   Почему-то в пространстве были направления. Казалось бы, какие могут быть направления в мире, где между двумя порталами может быть только один критерий - время загрузки?.. Наверное, снова вмешивается человеческий разум, привыкший всё перекраивать по-своему. Когда начинаешь куда-то двигаться, эти расстояния возникают, точно рудиментарные органы, не имеющие уже своей функции, но оттого не менее реальные.
   - Если будем держаться этого курса, попадём в центр, где исследуют человеческие клетки, - Тая наморщила лоб, пытаясь наскрести больше информации с гранита пространства. - Но нас туда всё равно не пустят. А если взять чуть левее... ой, простите, тридцать градусов к юго-востоку, то скоро будем у какого-то игрового портала. Не знаю, во что там играют, но заставочка у них милая. Такая живописная пещера... может, там найдутся приключения как раз по тебе, капитан.
   Тая произнесла это с лёгкой издёвкой, но Некеш был серьёзен.
   - Разуйся, - бросил он, и направился пружинистой походкой к штурвалу, чтобы подкорректировать направление. - Ты теперь мой юнга. И навигатор заодно.
   Тая не уловила момент, когда всё поменялось. Но что-то поменялось, это точно. В речи Некеша появились длинные провалы. Точно бежишь по пересечённой местности, спотыкаешься и летишь в овраг.
   Он рассказывал что-то о своём путешествии, и рассказ этот выглядел, как история из книжки, только не такой прилизанный, а весь в заусенцах и корягах, будто он только начал оформляться в голове писателя. И вдруг эти паузы... Тая, нашедшая себе место на опоре правого гравитатора, откуда можно было смотреть во все стороны и болтать ногами над отсутствующем морем, удивлённо смотрела на Некеша.
   - Я не здесь, - сказал вдруг тот. Отвернулся от штурвала и посмотрел прямо на Таю. Глаза казались сгустками густой, первобытной черноты. - Ты была права, маленькая зелёная лягушка. Есть другой мир, и я в нём...
   Обрывок фразы, вылетевший из его рта, почернел и осыпался. Все линии, все впадинки на его ладонях, бороздки вен на руках и шее стали заметными, как будто их очертили карандашом. Одежда чернела, складываясь в чёткий леопардовый рисунок.
   А потом налетевший ветер, которого нет, и не может быть в пространстве, расплёл Некеша на дымные нити, прорыл, словно жук-точильщик, поперёк палубы глубокую борозду.
   Тая, перемахнув через борт, вернулась на палубу... и тут же ощутила крен. Корабль больше никуда не двигался. Штурвал медленно вращался то в одну, то в другую сторону, словно никак не мог принять некое решение. Паруса обвисли, а потом вдруг распались на лоскуты и полетели Тае прямо на голову.
   Когда она проделала макушкой дыру в укрывших её тряпках (крен за это время стал сильнее), корабль буквально распадался на части.
   Тая старалась хранить спокойствие. Она видела на старых видеозаписях, как тонули корабли, и этот погружался в пустоту точно так же - медленно, величаво. Нос его задрался, доски натужно скрипели и с треском ломались. Груды хлама мешались друг с другом: сокровища Некеша, словно паникующие мыши, носились от борта к борту. Сандалий уже не найти: жалко, пусть они и были всего лишь информацией, несколькими мегабайтами из миллионов зетабайт пространства. Мимо Таи прогрохотала, подскакивая на стыках досок, железная миска.
   Что случилось? Она пыталась поговорить с Некешем, но не могла - его больше не было в сети. Удивительно, но такого человека вообще не существовало во вселенной. Пространство на все запросы недоумённо разводило руками - ни одно звено в её паутинке не звалось "Некеш".
   Три-четыре глубоких вдоха - успокаивающая гимнастика сейчас как никогда кстати. Тая осмотрелась. Оставшиеся на реях обрывки парусов сходили с ума, хлопая и беснуясь, словно огромные лебеди с подрезанными крыльями, которые вновь и вновь делали попытки подняться в воздух. Эта часть пространства звалась "белой зоной" (точнее было бы назвать её межпространством, но, как известно, вакуум тоже можно назвать частью космоса), здесь не было ничего. Что случится, когда корабля не станет?.. Да ничего. Её просто перекинет на ближайший портал. Это аукнется небольшой головной болью - не слишком-то приятно, когда пространственный крысолов принимает тебя за системную ошибку, но куда деваться?
   Тая ни разу не присутствовала на крушении серверов. Это скорбное и величественное зрелище, но не тогда, когда ты становишься невольным его участником.
   Она закрыла глаза и шагнула за борт.
  
   - Во что играешь?
   Тая дома; декоративные жалюзи распиливают солнечный свет и раскладывают его по полу и предметам мебели - в рядочек, одну золотистую полоску к другой. Если устроиться на мягком пуфе под подоконником, сквозь жалюзи увидишь кусочки неба, бережно доставленные системой зеркал, и где-то высоко, над облаками, сияющие, как город из мечты, верхние уровни Полиса. Тая живёт у самой земли, так, что иногда слышит проносящиеся где-то внизу грузовые составы. Она - птичка, которая вьёт гнёзда в траве, и как же интересно иногда помечтать, каково живётся птицам гордого полёта!
   Над ухом голос мамы; звучит ненавязчиво и ласково. Если доча с головой в виртуальной реальности, такой не отвлечёт. Тогда мама просто пойдёт по своим делам.
   Она никак не хочет понять, что Тая уже большая. Наверное, все мамы во все времена будут такими. Играть в игры, фи! Ей же уже двенадцать.
   Но сейчас девочка не стала спорить. Ей хотелось подумать, а не тратить время на пустую болтовню.
   - Загадки отгадываю, - буркнула она.
   Её наблюдения относительно того, как ловко Некеш преобразовывал пространство, оказались верными. Похоже, он сам по себе был сервером. Как бы дико это не звучало. Как может человек нести на себе фундамент пространства? Чем должна быть напичкана его голова? Тае представился гранат с лицом Некеша (со всегдашним глуповатым выражением), внутри которого мерцают, точно россыпь красных лампочек, порталы.
   Так же дико звучит, как, например, человек, который таскает на плечах гору - в прямом, а не в переносном смысле. На той горе, в свою очередь, месят воздух мельницы и выпасают скот пастухи. Всё как в сказках... только это современная сказка, и вместо овец - корабль с белоснежными парусами, который одновременно служит средством передвижения с сервера на сервер. И шорты со слоном в кармане.
   Но как это возможно?
   - Мам, а бывают люди-сервера? - спросила Тая как бы между делом. - С такой большой-большой головой, в которой целая куча всяких микросхем и процессоров.
   Женщина взгромоздилась на подлокотник дивана, ёмкость с кофе, которую она держала в руках, вскарабкалась, цепляясь псевдоконечностями за одежду, на плечо. Мама - про-воспитатель с большими руками. Всем воспитателям нужны большие руки, чтобы держать в них разбегающихся в разные стороны деток. Ещё у неё карие глаза, лицо, на котором не разглаживается рельеф усталости. Может, кому-то такое и не по нраву, но Тая любит эти печальные тени, которые залегли в морщинах под крыльями носа.
   Она контролирует одновременно до пятнадцати детей. Все они у неё в линзе, поэтому левый глаз всегда такой сосредоточенный, с застывшей, самую малость дежурной любовью. Подопечные, наверное, занимаются повседневными дурачествами. Осторожничают, зная, что за ними наблюдает строгая тётя.
   Многие родители, лишённые возможности сидеть со своим чадом каждодневно (а также те, которым недосуг приглядывать за ними виртуально, хотя Тая не представляла, как это - "недосуг" по отношению к детям), нанимали Таину маму. В любом жилище есть функция колыбели, и у руля её вставала вот эта женщина с непроницаемым лицом и блестящими, омоложенными волосами.
   - Если только люди, которые слишком много думают, - сказала мама.
   - А какие это люди? - заинтересовалась Тая.
   Мама потрепала её по голове, покровительственно улыбнулась.
   - Такие вот, вроде тебя. Думают и думают, вместо того, чтобы играть в игры, так, что пространство принимает их за думающие машины.
   - Ну мам, - Тая принялась складывать сбежавшие из причёски волосы на место. - Я серьёзно.
   Но мама ушла, больше ничего не сказав, унося на плече прозрачную ящерку, в животе которой плещется ароматный напиток. Тогда девочка полезла в сеть.
   Оказалось, что люди с таким огромным компьютером в голове, что пространство селится в них, точно птица в гнезде, служат источником вдохновения не одного поколения фантастов. Есть даже лайв-экшн под названием "человек с коробкой вместо головы", в котором якобы речь идёт об одном из таких людей. Что, интересно, в этой коробке, в смысле, в голове? Тая отметила для себя - уделить ему часик-другой времени. Мама бы сказала - она ещё маловата для таких фильмов...
   Но может, в какой-нибудь лаборатории придумали настоящего человека-коробку? А она ему, такому гениальному, толкала про роль времени в человеческой жизни. И, наверное, корчила высокомерные рожи...
   В сети его до сих пор не было. Странно, учитывая, что в наше время люди делают вылазки в реальный мир. В реальный мир из сети, а отнюдь не наоборот. Контакт, который пространство интерпретировало как "Некеш", теперь адресовался куда-то в бесконечность. За ним приходилось тянуться, точно за вещью, которая пряталась от тебя за горизонтом.
   Словно пытаешься отправить электронное письмо на несуществующий ящик.
   Всё тщетно, - решила спустя почти полдня сосредоточенного мозгового штурма Тая. - Никакого Некеша не существует. Ну и что, что в линзочке сохранилась история? Только что был, а теперь уже нет. Не расстраиваются же дети, когда интересная игра заканчивается, затухает сама собой. Одна кончится - начнётся новая.
   В слегка расстроенных чувствах она рассказала о приключении маме, стараясь говорить рассудительно - как взрослая. Конечно, если её сочтут фантазёркой, всегда есть доказательства... но приводить их не потребовалось. Мама неожиданно заинтересовалась:
   - Интересно, кто отправил ребёнка гулять по пространству без пижамы?
   - Без пижамы?
   - Ну конечно. Что ты сейчас смотришь во сне?
   - На четвёртой ступени органической химии, - гордо ответила Тая. - Стадия полировки знаний. А ещё стараюсь уделять внимание новейшей науке. "О душевной преемственности", и прочее...
   - Ты у меня молодец, - мама сказала это точно по обязанности: её лицо как будто собралось в щепоть и стало напоминать птичье. - А он во сне свободно разгуливает по пространству.
   - Постой... ты считаешь, это был ребёнок?
   - Самый что ни на есть мальчишка, - ответила мать и затянула потуже захват для волос: словно более тугой хвост на голове мог стянуть в кулак её мысли. - Любой взрослый и особенно подросток просто терялся бы среди обломков своих страхов. Ты бежала бы от него, как от огня. Только у ребёнка может быть всё радужно, весело, с играми и приключениями -- словом, так, как ты видела -- или же беспросветно-черно. С кошмариками.
   - Но он выглядел таким взрослым дяденькой.
   Тая призадумалась. Хотя, было в его чертах что-то детское...
   - Может, спроецировал на себя внешность отца. Или брата.
   Пижамы придумали не просто так. Сознание особенно уязвимо во время отдыха, оно как разогретый пластилин: любой тычок, любое даже осторожное прикосновение пальцев остаётся на нём навсегда.
   - Так значит, он спал?
   Тая почувствовала себя неловко. Как будто прикоснулась к живому, натужно дрожащему насосику в развёрстой грудной клетке там, на экскурсии по хирургическому центру. Это была настоящая экскурсия -- то есть та, на которой горькую стерильность, а кое-где даже запах крови ты можешь почувствовать даже порами языка -- а не куцым эмулятором в носовых пазухах. И оттого самая интересная в её жизни.
   - Не спал, - ответила мама. - Люди не спят уже не одно столетие... но он видел своего рода сон. Хотела бы я знать, кто так издевается над ребёнком. Прямо сейчас я составляю жалобу.
   - Может, это был эксперимент, - сказала Тая, переосмысливая всё, что она сегодня увидела. - Ты знаешь, он поворачивал пространство, как было угодно. Как будто составлял полоску на кубике Рубика.
   - Тем не менее. Передай мне все свои воспоминания касательно этого мальчика.
   До самого вечера Тая ходила в прострации. Как всё, оказывается, просто! Конечно, остались ещё некоторые не прояснённые моменты, но эти крохи остаётся только отдать на корм времени. Всё прояснится - рано или поздно.
   А ночью парень по имени Некеш снова стал реален. Пространство признало в нём блудного сына, разукрасило его звезду в ярко-зелёный. Заскрипело механизмами, закидало нервные центры электрическими импульсами, пытаясь для себя понять, как это -- только что это имя было подписано тэгом WRONG как системная ошибка, и вот снова отстаивает свои права на существование.
   Тая ничего не сказала маме. Просто провалилась в пространство, прямо сквозь капсулу для отдыха -- ощущалось это так, как будто тебя затянула в себя подушка.
   Загрузка... идентификация на портале... авторизация...
   - Привет, - сказала она, слегка обескуражено разглядывая маленькое, укутанное в какие-то тряпки существо. Может, она в чём-то ошиблась? Прищурившись, девочка провела глубокую идентификацию. Но рисунок сознания совпадал с тем, что отпечатался, словно подошва на пыльной земле, в её памяти.
   От пронзительных чёрных глаз не осталось и следа. Теперь это были точки из-под капюшона. Бахрома его спадала на лоб, рот был крошечным, точно его прорезали в бумажном листе тонким и очень острым лезвием. Вообще, лицо как бумажная маска, а руки как будто нарисованы простым карандашом. Ткань, в которую он одет, самых разных оттенков: будто сшита из лоскутов. Она укрывала фигуру до самых пят. Некеш сидел, притянув к животу колени, положив на них подбородок.
   При виде Таи он зашевелился и спросил:
   - Ты кто?
   Из дымки, вездесущей песчаной бури, из которой возводятся потом песчаные же замки-порталы, медленно подгружалось окружение. Тая обнаружила себя стоящей посреди чащобы в самой сердцевине осени. Листья проржавели до самых жилок, в коре закрученных чуть ли не в бараний рог веток и стволов пряталась изморозь. Тая заметила, что изо рта у неё идёт парок: даже, вроде бы, начинало подмерзать. Листья падали и падали, где-то даже сплошной стеной, каждое движение ногами сопровождалось громким шорохом. Некоторые деревья росли "кверху ногами", цепляясь корнями за небо и едва не доставая ветвями до земли. Невозможно было угадать, что из этого было задумано, а что наворотил своим беспокойным умом гость.
   - Твой матрос.
   Тая оглядела себя, и обнаружила, что пространство сгенерировало для неё удобные синтетические джинсы и курточку. Двумя движениями она скинула кроссовки, пошевелила пальцами правой ноги перед лицом Некеша.
   - Не узнаёшь?
   Мальчик -- теперь это был ребёнок, можно не сомневаться, - снова опустил голову на колени.
   - Вроде, я тебя помню. Ты можешь их прогнать? Тех, кто в лесу?
   Тая огляделась, только теперь осознав, что вокруг ночь. Хотя, возможно, она только что загрузилась. У темноты были глаза; они скакали с одной невидимой ветки на другую, поодиночке или парами, ползали по невидимым стволам, цепляясь за них невидимыми коготками. От Некеша исходило слабое свечение, оно распространялось буквально на пару шагов, но этого оказалось достаточно, чтобы сделать темноту за кольцом света почти непроницаемой.
   Тая чувствовала себя не в своей тарелке; словно её, простого зрителя, внезапно включили в мультимедийное представление в качестве действующего лица.
   Она не могла поверить, что это тот самый всемогущий Некеш, что катал её, по сути, на своих обшитых деревом плечах с гордыми мачтами, но потом сообразила: монстры не более, чем его ручные зверята. Просто малыш об этом не подозревает. Она успела подсмотреть заголовок этого портала: здесь собиралась какая-то безобидная секта, вайшнавы или вроде того, что проводят время за танцами и воспеваниями. "Приходите медитировать в объятьях ласкового солнца", - значилось в аннотации. Тая от души понадеялась, что сектанты не бродят сейчас где-нибудь в темноте, напуганные до полусмерти.
   Она сказала об этом малышу, но он не поверил. Вместо этого спросил:
   - Ты не боишься? Где твой слонёнок?
   - Ты у меня его забрал, - сказала Тая, и упёрла руки в бока. После встречи с тем, первым Некешем, вообразить животное у неё никак не получалось. Теперь приходилось путешествовать пешком, хотя это требовало не больше сил и времени, чем раньше. - Не помнишь? Посмотри в кармане.
   Глаза мальчика вспыхнули радостью, покрывало зашевелилось, выпуская наружу руку. Некеш проверил карман, и повернул своё бумажное лицо к Тае. Глаза-точки смотрели прямо на неё.
   - Он там! Тёплый и хороший.
   Где-то в чащобе заухала сова, голос её походил на человеческий крик, но мальчик не обратил на него никакого внимания. Мгновение -- и вот он, ее старый знакомец, огромный, как гора, с блестящей синеватой кожей. Девочка отступила на несколько шагов, благоговейно запрокинув голову, а слонёнок, подняв кверху хобот, разорвал вкрадчивую лесную тишину в клочья.
   Некеш вскочил. Раскинул руки, будто примеряясь обнять слона целиком, и Таю заодно -- может, самыми кончиками пальцев.
   - Спасибо! Спасибо за то, что мне про него напомнила. Мне было страшно!
   Тая чувствовала к этому малышу (сейчас он казался куда младше её) смесь смущения и нежности. И всё же ей хотелось увидеть того, вчерашнего Некеша.
   - Жалко, что твой корабль потонул, - сказала она.
   Мальчик тёрся затылком о морщинистую кожу доисторического зверя.
   - Ты уже разулась, я тоже не обут. Значит, мы по-прежнему команда. А если есть команда, то и корабль просто обязан найтись.
   Он посмотрел наверх, слон наклонил в его сторону голову, порыв ветра от движения огромного уха сорвал с головы мальчика капюшон. Слоновьи уши прямо как парус... да это и есть парус! Тая проморгала момент, когда тёмная кожа превратилась в потемневшее от времени дерево, а складки -- в стыки между досками. Хобот стал бугшпритом, глаза крохотными иллюминаторами. С борта уже свешивалась верёвочная лестница, гравитаторы, скользя по специальным полозьям, перемещались в рабочее состояние.
   - Прошу на борт! - воскликнул Некеш, и обезьянкой взлетел по верёвочной лестнице.
   Тая поднялась следом так быстро, как только могла. Листья кружились вокруг в ореховом сумраке, как будто чаинки на дне чайной чашки. Вот корабль тряхнуло, со всех сторон посыпались обломанные этим движением ветки и всякая сушь. Гравитационники работали на полную мощь, мальчик стоял у штурвала. Одеяние его развевалось, и Тая заметила с удовлетворением, что под капюшоном прятался знакомый уже затылок без признаков растительности.
   Ночь уползла вниз; от Некеша по-прежнему исходило золотистое сияние, будто там, под тканью, прятался яркий фонарь с живым огнём. Тая бросила взгляд в чащу: глаза смотрели им вслед, широко раскрывшись.
   Они снова были в полёте, снова знакомый крен, когда штурвалу в руках мальчика вздумывалось поменять положение. Тая прошлась туда и сюда: на этот раз палуба была стерильно чистой. Либо горы хлама ссыпались в пробоины безвозвратно, либо мальчик о них не вспомнил. Хотя, скорее всего он просто-напросто не помнил, что именно у него там лежало.
   - Странное ощущение, - подал голос Некеш. - Я будто бы был другим человеком.
   - Ты выглядел немного старше, - заметила Тая, но мальчик покачал головой.
   - Я исчез из этого мира и появился в другом. А корабля уже не стало -- и тебя тоже.
   Тая разволновалась не на шутку.
   - Ты помнишь? Мама сказала бы, что ты самый странный мальчик на свете. Как монетка -- то на одну сторону смотришь, то на другую... монетка, у которой три стороны, - несколько неловко закончила девочка.
   - Тот мальчик -- совсем другой. Не похож на меня, - медленно говорит Некеш. Глаза сереют, глядя куда-то вовнутрь. - Мне приходится возвращаться к нему каждое утро?
   - Почему он не одевает на ночь пижаму?
   - Я думаю, что надеваю, - Некеш подумал немного и поправился: - Он думает, что надевает. Но у меня там есть замаскированный лаз. Его не так-то просто заметить.
   "Вот оно что, - думает Тая. - Как джин из бутылки с неплотно пригнанной пробкой".
   Некеш встрепенулся и бросил взгляд через плечо:
   - Хочешь посмотреть на того мальчика?
   - Конечно! - кричит Тая. - Но на самом деле ты мог бы просто сказать мне свои данные, и я бы тебя нашла...
   Некеш не слушал. Он правил через густую паутину настоящих порталов, один за одним они мелькали под килем: тщательно смоделированные уголки Города в одну улочку или, скажем, в один тупичок со старинными фонарями и спокойными тёмно-зелёными вывесками, раскрытые книги, герои которых натурально путешествовали по страницам, спичечный коробок увеселительного заведения, количество народа в котором не поддавалось исчислению. Тая задумалась: сколько людей выбили они в оффлайн своим внезапным появлением? Под порталы-клубы, кои тысячами наполняют пространство, выделяют очень мало места, и поэтому каждый новый посетитель делает подлянку всем, кто уже находится здесь. Их сжимают: фигуры становятся угловатыми, а движения теряют в плавности.
   Корабль Некеша, прямо скажем, должен весить немало.
   Они летели и летели дальше, оставляя в хвосте опустевшие помещения, дымящиеся котлованы и кратеры, руины виртуальных зданий там, где неспособность принять на себя груз корабля (ну, и их с Некешем) требовала жертв в виде уничтоженных текстур, и даже целых моделей и скриптов.
   Чернота, которою они, вроде бы, оставили позади, настигла их очень скоро и оформилась грозовыми тучами. Тая до последнего старалась убедить себя, что это всего лишь настроение капитана, и что плохое настроение не кусается, но надежды её пошли прахом, когда из туч выпали наэлектризованные фигуры. Будто группа шаровых молний, отрастивших себе нестабильное, как скачущий между двумя потенциалами разряд, туловище и конечности.
   - Некеш, - девочка подёргала его за рукав. - Кто это?
   Интересно, что может чувствовать этот бумажный человечек? Чувствует ли он боль, досаду, закладывает ли уши от злых хлопков паруса так же, как у Таи? Она буквально ощутила, как у него пересохло в горле. Ну, или могло пересохнуть, будь у него человеческие чувства.
   - Они пришли, чтобы сжечь нас дотла, - прошептал он, оглянувшись.
   В электрических ладонях появилось оружие -- что-то массивное и длинноствольное, отдалённо напоминающее турбины. В соплах бушевал электрический огонь.
   - Придумай их обратно! - закричала Тая. - Забери к себе в голову. Послушай, они не опасны, пока ты в них не веришь. Как те, кого ты боялся на лесной полянке, когда я тебя нашла, усёк?
   Тая засмеялась, глядя в глаза Некешу, но смех казался не более естественным, чем вещи, о которых она только что говорила.
   Некеш вжал голову в плечи, заложил поворот, крутанув штурвал. Будто эхо от рокота механизмов где-то в трюме, прогремел выстрел, и, обернувшись, Тая увидела, что в правом борту сияет огромная дыра. Её едва не швырнуло лицом вниз -- будто в каких-нибудь космических войнах, в которые играют мальчишки её возраста.
   - Это моя мама, - прошептала девочка. - Мама, не надо... хотя о чём это я -- уже поздно! Она сообщила про тебя агенту, и теперь тебя хотят стереть. Они думают, ты что-то вроде майского жука, который вылез из норки посреди зимы и своим жужжанием сбиваешь с толку ледяные узоры на окнах, заставляешь их закручиваться в другую сторону!.. У тебя нет выбора. Скажи мне, как найти тебя, и я найду.
   Лицо Некеша снова напоминало бумажную маску; оно и было бумагой, сквозь отверстия глаз проглядывала ткань капюшона.
   - Это буду не я, - сказал он. - Я только здесь и сейчас. Я сиюминутен. Даже на твоих глазах я успел поменяться, наверное, несколько раз, а ты говоришь про "потом"!
   - Почему...
   Новый выстрел оставил их без правого гравитационника. Он взорвался, осыпав всё вокруг ливнем исчезающих прямо на глазах осколков. Левый застонал, как старое, больное животное, но сумел удержать на себе вес корабля. Корпус его просвечивали всполохи сжигаемых газов -- точно внутри обыкновенного яйца между двумя желтками разразилось настоящее противостояние.
   Через грохот и гул до Таи донёсся голос Некеша:
   - Идём со мной, и я покажу тебе настоящего себя. Там есть глаз, зрачок, через который мы можем посмотреть в тот мир.
   "Камера!" - догадалась Тая.
   - Надеюсь, у тебя на самом деле веская причина так сопротивляться пространству, - прокричала она туда, где у бумажного человечка должно быть ухо. - Но боюсь, Некешик, дорогой, что они нас всё равно поймают. Они как собаки, будут преследовать и преследовать, и...
   - У меня есть свои собаки, - отрезал Некеш. Он запрокинул лицо к небу и скомандовал: - Фас!
   Тая не потеряла равновесие только потому, что успела ухватиться за полу одеяния Некеша: корабль замер так резко, как будто никакие правила мироздания для него не существовали -- наверное, так оно и было. Что можно поделать с фантазией? И рванулся в обратную сторону, расталкивая похожей на бычью голову кормой шаровые молнии. Их шесть или семь, и все взорвались разом, превратив сумрак в электрическое подобие рассвета. Свобода! Победа! Впереди никого, даже грозовые тучи обескуражено отступили вправо и влево. Тая подняла голову: почему так странно ведут себя паруса? Они раздуваются теперь в противоположную движению сторону. Похожи на раскрытые глотки, даже более огромные, чем раньше, словно проглотили уже парочку грозовых туч. Если приглядеться, можно увидеть, как сверкают перед ними пятки удирающего ветра.
   Кому говорил "фас" Некеш? Уж не им ли?
   Тая прокричала свой вопрос на ухо мальчику, и тот ответил со слабой улыбкой:
   - Конечно, это всё мои друзья, Фок и Бом-кливер. Они устали бегать от ветра. Тоже мне, важная штука! Его ведь даже здесь не существует, один только "пшик". Вот они и решили его проучить.
   Тае захотелось потереть лоб, не поддалась этому желанию она только из боязни потерять край мантии Некеша.
   Так, задом наперёд, они добрались до нужного Некешу глазка в реальный мир. Тая, следуя указаниям лысого бумажного человечка, отыскала нужный адрес и, раздобыв мел в одном из волшебных Некешевых карманов, набросала прямо под ногами карту. Препятствий больше не было. Может быть, агент пространства потерял их след, а может, выжидал удобного момента для нападения.
   - Смотри, - коротко сказал Некеш, когда они пристали к торчащей прямо из пустоты скале. Где-то далеко восходило солнце, багровое, как нарыв. Пахло отчего-то большой солёной водой. В этом сумасшедшем мире солнце могло заходить и восходить или, скажем, висеть, точно прибитое, в двух-трёх миллиардах мест одновременно. Каждый портал легко может заиметь себе собственное солнце, вряд ли где-то оно ценилось дороже пары единиц электронных денег.
   На самом пике в окружении двух-трёх чахлых берёзок ждала их подзорная труба. Штатив её пустил корни в монолит не хуже самой упорной растительности. Тая напряжённо следила за процессом швартовки, опасаясь, что на сервере не хватит места и скала рассыплется прямо у них перед носом.
   Берёзки зачахли и ссутулили ветви, истаивая, как кубики льда в тёплой воде. "Глазок" остался.
   Она перелезла через бортик, под ногами камень, холодный, твёрдый... никакой. Дефицит места скрадывал любую индивидуальность. Припала к подзорной трубе, чтобы посмотреть на обломки пластиковой куклы в недрах какого-то механизма.
   Что это? Зачем она здесь? Кто с ней такое сотворил? Что это за устройство отделяет голову от всего остального и конечности от тела, так, что те болтаются на каких-то лоскутах пластика?
   - Я всё помню. Так, будто посмотрел про себя кино, - сказал за спиной Некеш. - Самое скучное кино в мире... где только дышат и вращают глазами, а питаются внутривенно.
   Только теперь Тая приметила движение. Дыхание, такое незаметное, что его с лёгкостью можно принять за дрожание воздуха.
   Человек. Это человек, вовсе не кукла! Мальчик, судя по глади щёк и беспомощному подбородку, лет восьми-девяти от роду. По лбу и макушке, точно обнаглевшие насекомые, бегают блики от каких-то светоидов за гранью обзора, переваливаются через болезненно вздувшиеся на висках вены.
   - Вот почему я убегаю, а не жду, пока меня вновь аннулируют.
   Тая затрясла головой. Ей захотелось вынырнуть, прямо сейчас, немедля -- мама точно знает, что делать. Она объяснит, утешит, позволив прижаться лбом к тёплому своему животу. Если всё ещё не вымерли на свете динозавры-кошмары, то один из них как раз здесь -- болезненными пустыми глазами смотрит почти-в-камеру и куда-то ниже. Крошечное насекомое садится на правый глаз, складывает крылья, но тут же, испугавшись трепетания ресницы, взлетает. Мальчик отключен. Тая видит, как по трубкам, подведённым к торчащему из живота устройству, происходит обмен жидкостью.
   - Меня зовут Зета-четыреста-двенадцать, пятый уровень, третий зелёный сектор, - говорит Некеш. - Я человеческое лицо Полиса в пространстве, и моя миссия сделать пространство как можно более дружелюбным. Уютным. Вроде как надуть настоящим, живым воздухом воздушный шарик. Но когда меня отключают и прячут в карман, я, видимо, умудряюсь найти там дыру. Умудрялся. Теперь такого не будет.
   - Но зачем же... - Тая застонала. Она боялась повернуться, но там, впереди было ещё больнее, и она всё-таки повернулась. Бумажное лицо Некеша не выражало ничего. - Зачем же так жестоко?
   - Это не жестоко. Это моя обязанность до конца жизни. Но этот мир я тоже люблю. Потому, что другого у меня нет.
   Пустым, беззубым ртом он изобразил улыбку, но Тая больше на него не смотрела. В стороне, прямо из ясного неба вылупилось с десяток маленьких солнц.
  
  
   Банк Памяти.
  
   В этот прекрасный, погожий осенний денёк Доминик решил, что неплохо было бы поживиться чужими воспоминаниями. Вдруг кто-то думает о вещах глубже, чем он, и делает вещи куда веселее. Да что там! Конечно, делает.
   Настала пора узнать, что конкретно.
   Вливание больших объёмов памяти требует непосредственного контакта. Поэтому Банк, в котором выдают воспоминания - одна из немногих организаций, утончённость архитектуры, постройки которых можно оценить просто так, на глаз, прогуливаясь в садике перед главным входом.
   - Проходите, - приветствовал его привратник ритуальной фразой. - Располагайтесь поудобнее и готовьте своё "я" к увлекательному путешествию.
   Здесь громадное фойе, куполообразный потолок выгибал над головой свою огромную спину. Эскалаторы и лифты, похожие на продолговатые белые таблетки, берут в ладони будущих доноров Банка... или таких, как Доминик. Таких, кто пришёл за новой дозой и, поднимаясь по самоходной лестнице на второй этаж, тихо истекает ненавистью к этому месту.
   Второй, впрочем, как и все прочие этажи, отдан под ячейки с круглыми, стилизованными под камень дверьми. Ячейки выглядели, будто пчелиные ульи, будто ласточкины гнёзда - как места обитания чего-то дремучего, того, что существовало задолго до всех и всяческих цивилизаций. Ясно чего! Человеческой памяти.
   Всё должно было подготовить клиента к самому необычному путешествию в его жизни - но все позитивные эмоции давно уже разобрали другие клиенты. Для Доминика оставалось только тяжёлая, гнетущая атмосфера обыденности, томительное ожидание: найдёт ли щуплое паукообразное божество для него хоть капельку забвения?
   Доминик регистрируется в гостевом списке, падает на диван, нетерпеливо закидывает ногу на ногу. Через несколько минут подходит его очередь, и над одной из ячеек в линзе зажигается его имя.
   Кажется ли ему, что оно написано немного издевательским шрифтом?
   Каменная дверь откатывается в сторону, полутёмное помещение будто бы втягивает Доминика внутрь. Здесь кресло - линза подсвечивает его для наглядности контуром, - напротив - кресло, которое занимает работник банка. Тот же самый, что обслуживал его в прошлый раз - как и все разы до этого.
   Как им это удаётся?
   Он похож на паука в своей паутине - с длинными волосами, которые частично скрывют непомерно вытянутую лобную долю, щуплыми конечностями, которые словно тянутся друг к другу - руки к тощим коленям, в "кармане" индивидуальной климатической системы. Типичный для всех мутаций, которым приходится иметь дело с большими объёмами информации. На лбу у него татуировка, нос отягощают декоративные очки.
   - Что у нас сегодня? - интересуется Доминик, и замечает в своём голосе нотки сварливости.
   - От имени Банка - я рад вас видеть, - улыбается работник.
   "Каждый обыватель по-своему интересен", - гласил девиз Банка. Огромными посеребренными буквами тянулся он сверху, над ячейками менеджеров.
   Чтобы получить кусочек пирога, необходимо было поделиться чем-нибудь со своего стола. Как правило, самым вкусным. Конечно, никто не в состоянии просмотреть всю твою память, но на помощь ищущим приходят эмоциональные пики - моменты, когда сознание обнажено, когда сердце стучит так, будто пытается убежать в пятки. Твои эмоции фиксируются линзой, и как бы ты ни хотел потом эти всплески заслюнявить - ничего не получится.
   Первый визит в Банк - своего рода стресс. Будь твоя жизнь трижды серой и чёрствой, в ней всё равно найдутся моменты, вроде первой влюблённости или грозы в глубоком детстве, когда весь Полис (сделанный специально для такого случая на подвижных платформах) изображал из себя парк аттракционов. Именно с ними приходится расстаться.
   Нет, они останутся при тебе, но мало кому хочется, чтобы три часа, в которые ты чуть не обделался от страха, хранились на полочке, снабжённые ярлычком "кошмары".
   В линзочке высветился ранг Доминика - ярко, жизнерадостно-голубой. Вроде бы, немного темнее, чем в прошлый раз. Хотя, скорее всего, просто мерещится...
   Да, просто мерещится. С прошлого визита его жизнь не стала привлекательнее ни на грамм.
   Все клиенты Банка начинают с белого, и постепенно, шажок за шажком, двигаются к чёрному. Чем эмоциональнее то, что они отдают, тем на более интересные воспоминания они могут претендовать.
   - Вы попробовали заняться вибробордом, как я вам советовал?
   Доминик улыбнулся. Вряд ли можно было бы изобразить более официальную улыбку. Работникам Банка было чему у него поучиться.
   - У вас, наверное, таких воспоминаний с горкой. Эти психи ездят по моим стёклам круглые сутки - у меня уже несколько раз срабатывала защита на вторжение. Ни за что не поверю, чтобы один из этих сумасшедших раз в месяц не захаживал к вам, чтобы немного затемнить свой ранг.
   Вибробординг - головная боль нынешнего поколения. Имеется ввиду, достаточно взрослого, чтобы не понимать бешеного драйва, который испытывает бордер, сигая из одного силового поля в другое - от верхних секторов к нижним - ловя доской "волны", которые возникают, когда по венам города проносится порция свежей крови - сумма энергетических взаимодействий где-то в недрах его организма.
   Самые отчаянные, говорят, умудряются проехать чуть ли не через весь Полис.
   Они - настоящая зараза. Неизвестно, почему Город так пассивно борется с вибробордерами - по мнению Доминика, проблему удалось бы решить, модернизировав все силовые генераторы до генераторов закрытого типа. Или хотя бы заставить их излучать разнонаправленные типы энергии - это заставило бы конструкторов досок поломать голову.
   Работник позволил себе изогнуть краешек рта.
   - Вибробординг - занятие для молодёжи. Вам за сорок. Реакционный пик уже прошёл, никаких повышающих реакцию мутаций у вас нет... было бы очень интересно наблюдать за вашими попытками оседлать доску. Это полезный опыт для клиентов банка.
   Помимо ярких, позволяющих смотреть на мир, словно сквозь цветные стёклышки, эмоций, Банк коллекционирует необычный опыт. В том числе и опыт в преодолении препятствий. Доминик слышал о людях, которые шли на самые необычные мутации и модификации своего тела, только чтобы сделать свою жизнь интереснее для Банка. Их воспоминания, конечно же, хранятся теперь в ячейках, но доступ к ним получить не так-то просто. Нужно хоть немного приблизить свой ранг к черноте вечернего неба - а ранг Доминика пока тянет лишь на полдень.
   Мужчина фыркнул.
   - Клянусь, когда-нибудь я смастерю себе ружьё, отключу все силовые генераторы, чтобы они влетели прямиком в окно, и устрою на этих воробьёв засаду.
   Работник расцвел. Хлопнул в ладоши.
   - Это было бы просто отлично! Потом обязательно приходите к нам. Только постарайтесь никого не убить.
   - Вот это не обещаю, - пробурчал Доминик.
   - Тогда, может, изучили что-то полезное?
   - Увы.
   - Что же... всё равно, присаживайтесь поудобнее. Быть может, мы сможем подобрать для вас что-нибудь занимательное.
   Доминик уже сидел, поэтому в ответ лишь покачал ногой. Спросил:
   - Есть что-нибудь новенькое?
   Доминик причислял себя к поколению катящихся под горку. Что тут скажешь - обыкновенный обыватель, обитатель жёлтого сектора. Как раз такой, какой, согласно парящему над головой слогану, "по-своему интересен".
   Пусть банк считает, как хочет. Он лично не питал никаких иллюзий относительно интересности своей жизни.
   Ну что же, - говорил сам себе Доминик - Ищите, ребята. Это ваша работа. Я весь ваш.
   Таких, как он, здесь наверняка называли пиявками, вампирами... что-то вроде того. Он забирал воспоминания, не принося ничего взамен - ибо со всем, что имел, уже давно расстался. По хорошему, работники банка не должны были допускать таких халявщиков до тарелки со сладостями. Но они допускали. Видимо надеялись, что чужие воспоминания простимулируют его на собственные подвиги.
   В линзе Доминика развернулся список из более чем нескольких тысяч пунктов. Категория - "эмоциональные пики". Доступные фильтры - пол, возраст исходника, фильтр по мутациям... фильтр по эмоциональным типам. Можно, к примеру, выбрать самую младшую возрастную группу и проковырять себе глазок в чужое детство, полное новых впечатлений, попыток осознания огромного мира, что прямо сейчас ждёт прикосновений твоих ног... проблема в том, что на фоне его собственных впечатлений это изумление будет смотреться блекло. Точно такие же переживания занимали и его детство - безграничное изумление глупостям, которые занимают папу, поездка в парк досуга, где твоё тело запустят чуть ли не в космос и сбросят почти в самую глубокую шахту на земле - и всё это в рамках одного аттракциона. Скучно. Иногда Доминику хотелось забыть всё, что можно забыть, и воспринимать мир заново, лопаясь от непосредственной радости, осязая его дрожащими пальцами...
   - Вам показать все обновления со времени вашего последнего визита?
   - Да, пожалуйста.
   Как будто сами не знают, что ему нужно... проклятые содомиты.
   От длиннющего списка остался десяток-другой позиций. Доминик не стал уточнять всё ли это - конечно, это всё, что доступно его рангу, белесому, как брюшко червя...
   Он пробежался по списку. Ничего интересного. Совсем ничего, что он не видел бы ни разу прежде!
   Ради интереса Доминик посмотрел соседние разделы. "Знания, требующие практического применения", конечно, интересны, но они, как здесь и написано, требуют укрепления их практикой - причём, желательно, упорной и многолетней. Нереализованные знания будут висеть на тебе почти что осязаемым грузом, и расстаться с ними, если что, не так просто - потребуется вмешательство специалиста. Это хорошая ступенька в будущее, к наработанным собственным опытом знаниям, но на них будет стоять печать вторичности, отпечаток сознания человека, который сдал когда-то свой жизненный опыт в Банк, и от неё не так-то просто избавиться. Доминик пользовался "Знаниями..." всего раз, когда ради интереса пытался научиться играть на электрогитаре - не на настоящей, конечно, классическую электрогитару со всеми необходимыми комбоусилителями и переходниками сейчас не так-то просто достать - а на эмуляторе в виртуальности. Но тот, кто передал знания в Банк, нарабатывал их на настоящем инструменте, и Доминику так и не удалось полностью реализовать предкарму. Там, где необходима была чувствительность пальцев, подсознание подсовывало ему какую-то ерунду.
   Поэтому Доминик предпочитал праздные знания.
   Он жаждал воспоминаний людей с необычными мутациями, людей с глубокими изменениями сознания. Жаждал странных судеб, хотел натянуть их на себя, точно костюм с чужого плеча, и ходить, сверкая драгоценностями.
   - Прошу прощения, - сказал работник Банка, видя, как скучнеют глаза клиента, - но это всё, что вам доступно на данный момент.
   "Всё, что вам доступно". Проклятье! - рычал Доминик. - Я не хочу то, что мне доступно. Я хочу запретных плодов.
   Он неоднократно подавал жалобу на Банк в Центр равновесия: "Почему обыкновенным людям нельзя воспользоваться общими плодами, можно сказать, достоянием нации? Вы же, в конце концов, ничего не теряете! Они не исчезнут оттого, что ими попользуются - аккуратно, клянусь! - и не опошлятся. Почему в мире всепобеждающей толерантности возможно такое?". Его жалоба неизменно отклонялась.
   "Живите интереснее, - приходил ответ. - Ваш ранг вырастет".
   Доминик был неглуп. Он понимал, почему так. Если с чем-то и можно сравнивать увлечение чужими воспоминаниями, то только с наркозависимостью. Загружая к себе в голову фантомные воспоминания, ты фактически становишься овощем, до тех пор, пока всё это не переваришь. И процесс тем дольше, чем больше твое сознание отличается от сознания у исходного носителя памяти. Зачем куда-то стремиться - если у тебя в голове неожиданное наследство, горы сокровищ, требующие тщательной сортировки.
   Доминик собрался уже выбрать память какой-то девочки с самой обыкновенной жизнью, правда, из фиолетового сектора (объедки, вторичный продукт. Такой же, в сущности, как и он. Воспоминания лиц противоположного пола могут быть интересны некоторыми новыми впечатлениями), как вдруг что-то произошло.
   - Вами... - работник сделал паузу, прикрыв глаза и считывая информацию. Выглядел он при этом так, будто в животе у него прорастало семечко жужжащего дерева, и прямой, как стрела, росток сейчас стремится по пищеводу вверх, к горлу. - Желают воспользоваться.
   Доминик поднял глаза. Моргнул, смывая слёзной жидкостью мешающие ему смотреть на работника надписи в линзе.
   Вот орех и раскололся. Доза на ближайшую неделю сама его нашла. Остаётся только надеяться, что он не зачахнет над ней со скуки... и пожелать удачи неведомому благодетелю.
   Доминика выбирали всего несколько раз. Два или три... каждый раз это не слишком приятное ощущение, особенно в первые минуты. В наше время стена между человеческими сознаниями уже не такая, как раньше, она истончилась предельно, и эта паутина рвалась под ищущими руками.
   - Вы можете отказаться.
   Работник Банка распахнул глаза. Теперь он смотрел на Доминика... как-то по-другому.
   Все знают - когда тебя выбирают, отказаться невозможно. В случае отказа, ты навсегда теряешь возможность пользоваться услугами банка.
   Доминик ничего не ответил, просто вперил глаза в сидящего напротив. Не может быть, чтобы этот тип не знал регламента учреждения, в котором работает.
   - Это не обычный для вас клиент.
   - В каком смысле?
   Работник отчего-то тянул.
   - Полуночно-синий, - наконец, сказал он. - Ноль-ноль-три-три-шесть-шесть.
   - Я согласен, - мгновенно отозвался Доминик. Он произнёс эту фразу почти ритуально, с ощущением безграничной покорности судьбе. Он пытался осознать навалившиеся на него с разных сторон ощущения - ликование и страх. Страх перед неизвестностью.
   Тем не менее, он не колебался.
   - Будьте осторожны, - заметил работник. Он старался вернуть своему лицу профессиональную непроницательность, но в движении губ, в опущенных бровях сквозило беспокойство. - Носителю воспоминаний такого уровня запрещено вмешиваться в сознание низкоранговых. Вы практически на грани.
   Доминик нетерпеливо повёл подбородком. Наверно, на его лице можно прочитать сейчас всё на свете - вплоть до того, когда именно он обычно ходит в туалет. Ну и плевать! Пусть все смотрят. Зато ему в ближайшее время будет чем заняться. А вот этому надутому болвану, которого, якобы, съедает беспокойство, на самом деле просто не терпится узнать, чем же заинтересовал Доминик таинственного мистера ноль-ноль-как-там...
   - Тогда всё, - сказал работник, и дверь за спиной Доминика открылась. - Можете присесть на один из диванчиков. Обмен начнётся с минуты на минуту.
   Ждать пришлось недолго. Вот он, миг взаимного открытия ячеек памяти. Доминик тёр виски. В такие моменты всегда хотелось сладкого напитка. Какого неважно, лишь бы он верно воздействовал на вкусовые рецепторы. Память подгружалась постепенно - всё ещё недоступная, она расширялась неуклонно, как подверженное температурной обработке зёрнышко кукурузы. Фантомные, остаточные воспоминания чужих людей, которые Доминик, бывало, принимал за свои, сейчас уходили в глубины подсознания. Такой мусор характерен для любого постоянного клиента Банка - ведь каждый прожил наравне со своей десяток жизней...
   Казалось, кто-то принёс в его голову огромный предмет мебели, такой огромный, что его невозможно вот так, сходу, даже опознать. Что это? Где я? Кто?..
   - С вами всё в порядке?
   Диван, на котором он сидел, казалось, парил над полом на высоте птичьего полёта. Минуту Доминик размышлял, каким образом они приспособили к седалищу силовую подвеску, а потом осознал, что ноги его, тоже непомерно длинные, уходят вниз, к полу - кажется, он мог бы спуститься по этим лианам, как Джек по бобовому стеблю.
   - Нет, со мной не всё...
   Доминик заткнулся, осознав, что голос его сейчас звучит как мышиный писк - либо, напротив, непозволительно громко. Лучше уж молчать и кивать головой. Впрочем, как работают механизмы кивания, ещё надо разобраться...
   Постепенно зрение сфокусировалось, пол вернулся, и ноги вместе с ним. Линза всё так же мерно вливала всю нужную ему для осознания мира информацию. Вот это склонившееся над ним лицо - кто-то из местных, из тех, кто помешивает в исполинском чане, что расположен (Доминик почти в этом уверен) где-то в центре здания, варево воспоминаний, и пробует его на вкус.
   - Да, спасибо, всё нормально.
   Ёрзая, Доминик взобрался обратно на диванную седушку, откуда едва не свалился. Обладатель встревоженного голоса уже растворился среди каменных дверей и негромких мыслей ожидающих своей очереди клиентов.
   Всё было на месте. Но вот кто он, Доминик по-прежнему осознавал слабо. Его собственную личность как будто придавило огромным камнем, куском скалы, на котором высечена чужая.
  
   Так началось падение Доминика в прошлое.
   Прежде всего было имя - Ларга. И стояла за ним явно женщина. Так, уже хорошо, какие-то минимальные исходные данные есть.
   Карусель незнакомых видений и образов подхватила его, бережно, как ребёнка, усадила на свободное сиденье. Доминик чувствовал себя уютно - он не был лишней картой в этой незнакомой колоде. Его ждали. Его позвали. Странные, казалось бы, невозможные для этого мира пейзажи уводили за собой в фантастические постановки и произведения писателей-фантастов. Какой же это сектор?
   Возможно, его можно было бы окрестить "белым".
   Там и правда всё было белое. Огромные, неправильной формы, небоскрёбы, птицы с гладкими, прилизанными перьями, которые, сверкая грудкой, ныряли под крыши этих исполинских зданий, целиком состоящих из морозно-белого стекла. Нежное ворчание где-то на заднем плане. Люди, которые спрыгивали с обрыва и летали, как птицы... Ларга и сама была такая. Это ощущение полёта красной нитью проходило через всю её память.
   Может, Ларга писатель? Или, скажем, играет в интерактивном театре, входит в роль настолько, что "додумывает" себе прошлое. В таком случае, где-то должна быть грань между фальшивыми воспоминаниями и настоящими... Доминик пытался её найти, и терялся. Все воспоминания были до болезненности ясными. Невозможно додумать, как красиво ветер сдувает с крыш этих небоскрёбов снег.
   Ещё там были полёты в темноте, воздух, ощущавшийся необыкновенно плотно и странная работа мышц... Боже, что там за мутации?
   Одно слово, обращённое непосредственно к нему, Доминику: "Третий".
   "Третий"... что-то стояло за этим словом. Оно назойливо стучалось к нему в сознание, и когда Доминик отваживался приоткрыть дверь, требовало от него каких-то действий.
   Как и всегда после посещения Банка, Доминик долго не выходил из дома. И днём и ночью он нырял вглубь себя, смело погружаясь в облака придонной пыли и обнаруживая, что непосредственно до дна ещё очень далеко.
   Пиковых моментов в памяти у таинственной Ларги было не так уж и много, но... Чёрт, да с точки зрения Доминика она вся была сплошным пиковым моментом, звездой на кромешно-чёрном небосводе. Вот бы такую жизнь! Доминик понял, что он впервые об этом подумал. Да, от такой жизни он бы не отказался. Пусть мутации, пусть люди из его воспоминаний и на людей-то не похожи - но как они живут!
   Было несколько моментов, которые хотелось прокручивать раз за разом. Они сопровождались несколько более сильным выбросом эмоций, чем обычно. Один раз, когда из туманной пустоты, куда Ларга сорвалась немного порезвиться, поднялась исполинская туша. Доминик решил, что это спина громадного дирижабль-шаттла, но разум Ларги, как ни странно, не имел представления о флигендешифе. Странно, что при незнании таких элементарных вещей она регулярно ходила на потрошение мозгов, умудрилась набить себе высокий рейтинг, и ещё вела мнемообмен с такими, как Доминик... Наверное, тогда она была ещё ребёнком.
   Было только удивление и почти первобытный ужас. "Опасность" - билось в голове Ларги, и она улепётывала от безобидного шифа со всей доступной скоростью. Как ни странно, позже, когда всё успокоилось, весь мир на время выцвел от скорби по погибшим товарищам. Эта туша утянула в своё логово нескольких хороших друзей, присоединила их косточки к тем, что были уже съедены ею когда-то. Скорее всего, - решил Доминик, - тому виной какие-то воздушные завихрения и потоки, которые создавал своим движением шаттл. А может, летающих людей угораздило попасть под генераторы силового поля.
   В один момент - когда Ларга в оцепенении сидит на скале и смотрит на приближающуюся тушу, на то, как обтекают её потоки тумана, и планета поспешно подставляет ей другой бок, опасаясь гнева громадины, всё вдруг прерывается. Словно сбой при чтении данных, словно порезанная киноплёнка. Может, от ужаса Ларга потеряла сознание, может, что-то ещё... но почему-то этот момент запечалился в памяти так чётко, как будто его обвели светящимися чернилами.
   И начинаются другие воспоминания. Смутные, нечёткие, но зато до боли узнаваемые картины повседневности, путешествия на нетрэйле, небо, заключённое в рамки зеркал, а иногда и не небо, а чьё-то окно: так забавно наблюдать за этими зеркалами, и воскликнуть "Ага!", когда эта система на твоих глазах даёт сбой. Какая-то социальная группа, наверное, для младших возрастов, куда девочка по имени Ларга спешит изо дня в день... На фоне померкшего от ужаса сознания кружатся лица друзей и знакомых - как будто бы из другой жизни. Они потом всплывают в качестве лиц у людей из воспоминаний Ларги-первой, видя их, каждый раз вздрагиваешь.
   И так ещё несколько раз. Воспоминания Ларги-первой качаются на одних качелях с воспоминаниями Ларги-второй. Воспоминания первой Ларги тяжелее, они тянут качели на одну сторону, но и девочка иногда урывает своё.
   И ещё один момент, который Доминик осознал именно на фоне этого контраста между двумя типами воспоминаний. У первой Ларги не было линзы. То есть вообще! Ни намёка на интерфейс, который сопровождает каждого человека едва ли не с рождения.
   Отчаявшись что-либо понять, Доминик отправился в храм памяти. Должно быть, он представлял собой то ещё зрелище. С "непереваренными" воспоминаниями вообще нельзя показываться на людях - ты плохо понимаешь, кто ты такой, и можешь случайно разыграть посреди людного проспекта пантомиму с участием трёх-четырёх давно канущих в лету людей. Театр одного актёра, не иначе.
   Работник Банка встретил его дежурно-добродушным выражением лица.
   - Рад видеть вас у нас снова... в добром здравии. Довольны ли вы сеансами самокопания?
   Доминику было не до выковыривания скрытых смыслов из этой загадочной улыбки - улыбки чеширского кота.
   - Я бы хотел узнать подробнее о носительнице воспоминаний, которые вы в меня загрузили.
   Работник, как будто бы, удивился.
   - В вас её память! Разве этого мало?
   - К сожалению, да.
   Массивная голова качнулась из стороны в сторону.
   - Это невозможно. Вы можете узнать какие-то данные о наших клиентах более низкого ранга, чем ваш, но с высшими это не сработает.
   - И вы мне не скажете?
   - Не скажу.
   Доминик приподнялся, уперев руки в подлокотники кресла, вложил в тон всё снедающее его отчаяние:
   - Я смог узнать только, что она жила где-то в азиатской части полиса. Там есть отрывочные воспоминания из детства и юности... отнюдь не "пиковые", и разбросаны они по основной памяти слишком уж хаотично. Клянусь, я... я бы съездил и нашёл её в реальности, если бы у меня было больше данных.
   Работник развёл руками.
   - Просто наслаждайтесь тем, что у вас есть.
   Доминик сжал кулаки. Сфинкс мифологический! Лучше съешь меня, как полагается, потому что я не знаю ответов на твои загадки. Наблюдать за чем-то, что не понимаешь, не наслаждение, а мука.
   Если место обитания девочки с линзой было вполне реальным, но слишком обобщённым, чтобы его найти, то место обитания Ларги-первой вообще оставалось загадкой. Белый сектор... Он бы отправился туда хоть на лифте, хоть пешком если бы он хоть где-нибудь существовал.
   Но его не было. Пространство не знало ни слов "Белый сектор", ни вида небоскрёбов неправильной формы, в окна которых, как в гнёзда, ныряли бы птицы.
   Тогда Доминик сосредоточился на выковыривании мелочей из "обычных" воспоминаний. Таких почти не было. Всё смазано, как будто бы издалека... "Может, - подумал Доминик, - может "белый сектор" на самом деле какой-то виртуальный мир, которым малышка чрезмерно увлеклась? Все же знают, дети - как чистые страницы в книге, в которую они же сами без должного надзора могут записать всякую гадость... Но нет: в воспоминаниях Ларги-второй присутствовал интерфейс линзы, но владелица почти на нём не фокусировалась. Ей был гораздо более интересен мир по ту сторону виртуальной реальности, настоящий мир, в котором можно прогуляться босиком по траве декоративного садика, разбитого рядом с домом, потрогать руками всё, что можно потрогать, и узнать побольше обо всём, о чём можно узнать...
   Воспоминания Ларги-второй начинались спонтанно и заканчивались ничем, как будто владелица их сама пребывала в растерянности, не зная, что делать с этими лоскутами.
   - Если бы ты, малышка, - шептал Доминик и ронял неаккуратным движением пустые бутылки из-под коки. Не распадайся бутылки сами собой и не утилизируйся они городской системой пищеварения, каждое его движение сопровождал бы звон посуды. - Если ты покажешь мне какой-нибудь выступ, за который можно уцепиться, я тебя найду. Вскарабкаюсь к тебе, даже ободрав руки в кровь...
   И вдруг он увидел. Да, это было непросто увидеть, и здесь, возможно, сказались годы тренировок, когда Доминик, сидя вот так же дома, над смещающимся гормональным балансом, словно над зреющим вулканом, просматривал чужую память, где кто-то куда-то спешил и радовался жизни. Со временем он научился отмечать даже силу дующего в лицо ветра, отличать по тому, как пролетал мимо пожелтевший лист и как дубели щёки - смутное воспоминание, как и все тактильные ощущения.
   Его ждала свешивающийся с неба на крючке наживка. Натурально выражаясь -- обыкновенный крюк, только гигантских размеров. Этих крюков было полно в её воспоминаниях, но девочка никогда не фокусировала на них внимание. Висят и висят - что с них возьмёшь? Колонии муравьёв-механистов, что цепочкой путешествуют по энергопроводящим системам Города, куда интереснее. Значит, привычна к их виду, - решил Доминик.
   Иногда к этим крючкам прилетали огромные железные насекомые - выглядели они как тучи, что иногда закрывают солнце, и имели для девочки ровно такое же значение. Гораздо сильнее её волновало то, что паника, которую поднимал прилёт этих существ, заставляла прятаться всех зверьков в округе. Ларга же никуда не пряталась. Она, положив подбородок на колени, ждала, когда крючок втянет возмутителя спокойствия сквозь дырку в небе, демонстративно не глядя наверх: "Обиделась! Так и знай".
   Поиск дал результаты, и скоро Доминик был готов сорваться с места.
   Разбредающиеся мысли он увязал в жёлтую походную повязку, узлом затянув её на затылке. Азиаты сохранили множество традиций из своего обособленного прошлого, и, будучи лаоваем, чужаком, ты в любом случае будешь выделяться. Доминику нужна была помощь и поддержка со стороны местного населения: жёлтый платочек... нет, не традиция - один из предрассудков, который сохраняется уже не первое десятилетие. Носитель его взывает к порядочному и доброму отношению к нему. Она означает: "Я -- человек-яйцо, белый снаружи и жёлтый внутри... вдруг мы с вами да поладим". Что-то вроде белого флага.
   Этой мелочью Доминик, возможно, вызовет снисходительную улыбку у нескольких нужных ему людей - а снисхождение - всё, на что он может рассчитывать.
   Повезло, что все они живут хотя бы в рамках одного Полиса.
   Собственное тело казалось Доминику чуть более тяжёлым, чем обычно, но вполне готовым действовать. После полудня этого дня (если бы не линза, он, кстати, ни за что бы не догадался, что это за день), мужчина был уже в дороге, а глубокой ночью прибыл в Гонконг-3, жёлтый сектор. Решительно прошёл мимо станции отдыха, где в уютных маленьких капсулах можно было перезарядить тело и скоротать время до утра, и углубился в гомонящие городские джунгли.
   Разница с прочей частью полиса чувствовалась сразу, она била в темечко не только обилием схожих друг с другом и несхожих с тем, что Доминик обычно видит в зеркале, лиц, но и обилием лиц вообще. Линза сходила с ума от количества иконок, пояснений и не к месту вылезающих баннеров с комментариями к ним. Каким образом они, в сущности, часть целого, умудрились сохранить собственный язык? Если представлять Гонконг как часть целого, часть Полиса, к которому он принадлежит, то это будет мочка уха, к которой подвешена огромная, сверкающая серьга.
   Первое время Доминик впал в отчаяние, но потом у штурвала встала она. Девочка по имени Ларга. Она всё ещё была в его воспоминаниях, пусть исподволь, прячась за ширмой заледенелых небоскрёбов и странным сердечным ритмом, который Доминик иногда слышал (жух-жух... жух-жух... очень быстро. В два раза быстрее, чем у обычного человека - словно барабанная дробь где-то на грани слышимости), но направляла его, указывая нужный поворот. Просыпалась, будто мошка после смены сезонов, радость узнавания: вот это та самая закусочная (какая именно, Доминик сказать не мог: ему досталось лишь ощущение), сюда нам не надо, но там есть сад неслучившихся технологий, оплетённых красными лианами, достаточно интересное для игр место. Здесь - заготовка для социального портала, которую заложили уже очень давно, но до сих пор не пустили в эксплуатацию: эксперименты с телепортацией потерпели фиаско, но - Ларга помнила, и Доминик помнил вместе с ней - спящий призрак иногда вздыхал во сне, и в круге появлялись различные интересные предметы, которые, несомненно, где-то пропадали. Факт, что кто-то во Вселенной потерял эту мелочь, а она, Ларга, нашла, неизменно настраивал девочку на особенное настроение.
   Дороги здесь могли вести не только вправо и влево, и во всех немыслимых вариациях этих двух направлений, но и вверх и вниз. Соответственно, число вариаций стремилось к бесконечности. Силовые поля вели тебя по граням небоскрёбов, то вверх, а то внезапно делали поворот - и уже вниз. Тут разбиты крохотные сады, а на круглосуточных базарах можно было купить свежие фрукты прямо с дерева и с куста, а лавка была устроена прямо на его ветвях. Кое-где встречались большие зелёные стрелки, напоминающие, в какую всё-таки сторону действует "материнская", земная гравитация. В сущности, весь сектор был одним огромным кубом - что и говорить, азиаты знали толк в распределении места, как и в направленных мутациях. Их женщины носили своих детей в специальных карманах на животах до тех пор, пока тем не исполнится год - этот факт мог шокировать, если ты слышишь о нём из любой другой части полюса, но только не здесь, где он мешался со множеством не менее шокирующих фактов и составлял единую картину - картину неизведанной земли, что находится практически у нас под боком.
   Вот и порт. Доминик остановился, чтобы дать отдохнуть ногам. Здесь кончается Полис, остаётся только большая пустота и разряды сталкивающихся силовых полей - сполохами и артефактами в воздухе. Говорят, если прищурится, в дрожании воздуха можно увидеть другую сторону Земли.
   Азиаты обтекали его, как облака и клочки тумана отекают внезапно воздвигшуюся на их пути гору. Такие маленькие, что Доминик, не поднимая особенно рук, мог потрепать каждого по голове. Видно, какую линию гнули в течение последних поколений их генетики: гормоны роста явно не пользовались здесь почётом. Зато взгляды, которые Доминик ловил на себе, были отнюдь не испуганными. Они все - как маленькие кинжалы, спрятанные в рукаве.
   Доминик поднял голову и увидел то, что искал. Вот они, в точности, как в воспоминаниях. Эти крюки - всего лишь швартовочные узлы, что втягивали флигендершифы и шаттлы в доки для разгрузки. Они напоминали щупы гигантского насекомого, или же хищного цветка. Крюк подсвечивали разноцветные огни, словно манки на жадных до домашнего очага, горячей энергоподкачки и щупов, нежно выскребающих из нутра груз, шаттлов.
   Доминику не потребовалось делать никаких телодвижений. Мир сам по себе, повернулся и повёл его в нужную сторону, вдоль зоны отчуждения в преддверии чёрного сектора, практически непригодного для жизни: Город манипулировал там с непостижимыми энергиями, мешая их и расщепляя, отправляя на дальнейшую переработку вглубь своего тела, или, с резким хлопком и световыми эффектами, выбрасывая наружу. Кожа под повязкой чесалась; Доминик приспустил тряпочку, чтобы вытереть пот. Он с удовольствием расстался бы с ней насовсем, но по тому, как разрождалось иногда в его сторону улыбками местное население, понял, что иногда даже давно зажёванный скрипт может сработать.
   Будто перебираешь в руках старинную игрушку: разноцветный кубик, части которого могут вращаться независимо от остальных. В его руках сейчас сама собой собиралась полноценная картина. Доминик умостил свою тушу на лавочке, на том самом месте, на котором в одном из зёрнышек его новых воспоминаний (прямо сейчас они прорастали в благодатной почве разума, сдобренные живой водой материнской земли - земли, в которую они вернулись) сидела Ларга. Сидела, болтая ножками; Доминик тоже хотел бы поболтать, подчиняясь порыву, но ступни прочно стояли на земле, в то время как колени были на уровне живота. Постучался в охранную систему дома, который, казалось, он целиком загораживал своей спиной.
   - Простите, дорогие, но мне придётся вас разбудить...
   Никто не отзывался. Доминик отправил запрос ещё раз, а потом послал слепок своего сознания. Приказал: "открыть". Замок на хлипкой двери, казалось, целиком состоящей из неармированной пластмассы, щёлкнул.
   Доминика встретила атмосфера, сопутствующая помещениям, где давно никто не появлялся. Пахло креозотом и какой-то пылью, стены и предметы мебели обступали его, будто пытаясь задавить и одновременно мешая друг другу... Хотя, возможно, - сказал себе Доминик - тут дело в его габаритах. Родственники Ларги давно оставили этот дом. Система "Домашний очаг" несмело просила у него авторизации и спрашивала, начать ли расконсервацию. При плотности населения в этом секторе, консервировать жилища - непозволительная роскошь. Проще отдать его на откуп Городу, но прежние обитатели, хоть и ужав эти три комнатушки до максимума, предпочли её оставить.
   - Имеется ли у тебя информация для меня? - спросил Доминик.
   Система молчала, но... не просто молчала. Как цирковой зверь, ожидающий от дрессировщика подачки перед исполнением трюка.
   - Мне можешь рассказать, - уверил Доминик. - Я - третий.
   Через линзу потекла информация. На карте появился маркер, и Доминик почувствовал, как близок был к разгадке.
  
   Он едва не прошёл мимо снова. Вокзал, на который прибыл два часа назад, всё так же гудел и плевался во все стороны вагончиками нетрэйла, курсирующими между секторами шаттлами и просто потоками людей. Наверное, суета не утихала здесь ни на минуту даже в самые "мёртвые" часы. Доминик остановился и смерил долгим взглядом ячейки подзарядки, забравшись туда всего на несколько часов, можно нормализировать все жизненные циклы. Вроде таблетки от голода, только более комплексно. Таблетка эта сама тебя глотает, переваривает, а потом выплевывает - бодрого и обновлённого.
   Одна из ячеек была зарезервирована сроком на пятьдесят лет, семь из которых уже прошли. Пальцы Доминика прошлись по матовому пластику, оставляя следы. На вопрос системы он ответил паролем, с гордостью отмечая про себя, что дрожь в руках практически незаметна. Чтобы успокоиться, нужно что-нибудь выпить. Лучше, если это будет пиво.
   Бесстрастный женский голос информировал его об этапах разморозки. А потом пластиковая крышка отъехала, явив взору щуплую женщину, возраст которой, несмотря на все омолаживающие и сохраняющие процедуры, сопутствующие пребыванию в "камере хранения", оставил на лице многочисленные отметины и пигментарные пятна.
   Спустя какое-то время они сидели в кафе, переоборудованном из кабинки нетрэйла. Сетевой лифт мчался по обзорному маршруту вокруг сектора, иногда останавливаясь, чтобы ссадить кого-то из пассажиров и набрать новых. Доминик ковырялся в устрицах, роняя в их сок попеременно то одну, то другую палочку, новая же знакомая пила коктейль, наполняя кричащим его красным цветом прожилки на губах.
   - Кто же такая Ларга? - наконец, спросил он.
   На вид ей около сорока, хотя на самом деле, по крайней мере, на четверть меньше. Последствия долгого неподвижного... образа жизни, если его можно так назвать - так же, как и неуверенная походка. Со временем эти ужасные морщины разгладятся, все лишние отложения на теле уйдут, и её даже можно будет назвать симпатичной. Насколько вообще можно так сказать об азиатке с позиции человека европейской внешности.
   - Тюлень с берегов северного ледовитого. - Ответила она.
   Доминик вновь смерил новую знакомую взглядом. Она не походила ни на девочку из одних воспоминаний, ни на мутировавшее существо из других. Во всяком случае, он её не такой представлял.
   - Это животное. При чём здесь его куцые мозги?
   Навалилась какая-то апатия - Доминик считал её характерной для людей своей комплекции и склада характера. Всегда, после любой эмоциональной встряски караулила она его, но каждый раз он оказывался не готов, и, чтобы немного растрясти собственное сознание, он выпускал наружу злость и сарказм. Эмоциональные блоки трещали и раскалялись где-то глубоко внутри, но полностью смирить рвущихся вперёд лошадей не могли.
   - Воспоминания животных тоже есть в базе Города, - объяснила женщина. - Другое дело, что их по какой-то причине сейчас убрали из общего доступа. Они доступны только высокоранговым клиентам Банка.
   - Ты мне врёшь, - сказал Доминик. - Я помню здания! Пусть очень странно выглядящие... какие здания могут быть на севере, в вечной мерзлоте? И мосты, и там летали транспортёры.
   - А людей ты видел? - насмешливо спросила женщина. Заправила за ухо прядь тускло-коричневых волос. Доминик заметил, что уши у неё когда-то были проколоты, но теперь все проколы заросли.
   - Конечно. Они срывались с обрывов и летали, просто раскинув руки. Сначала я думал: как это возможно? Но потом понял, что там не обошлось без новейших разработок. Вроде виброборда. Тех, которые позволяют плавать в силовом поле, как в воде. Они наверняка крепятся куда-то под мышками, а, может, и вовсе вживляются в тело. Я не нашёл никаких упоминаний о Белом секторе - так я его для себя обозвал, - но он должен находиться на самой вершине Полиса. Над всеми фиолетовыми. Там огромная концентрация остаточных силовых полей. Просто чудовищная энергетика! Это всё объясняет.
   - И ты сейчас объяснишь ими даже то, что не следует, - раздвинув губы в улыбке, сказала женщина. Во всяком случае, за зубами машина ухаживала отменно - белые, блестящие, как будто выточенные из камня. В узком, немного похожем на мышиное, лице, оставалось что-то от той девочки... какой-то задор и любовь к жизни. Даже то, что она взглянула на себя в зеркало только мельком и не бросилась наводить пластиковый блеск, говорило об этом.
   Доминик перевёл дыхание и продолжил:
   - Питаются эти люди огромными насекомыми. Странными, конечно, я таких никогда не видел, да и как хоть кто-то может выживать на такой высоте, но природа может приспособиться к чему угодно. Приспособилась же она ко всем нашим конструкциям! Или - здесь он снова дал волю сарказму, - точнее будет сказать, что ко всему на свете приспособится азиатская раса?
   Собеседница как будто не услышала его подколку.
   - Это и есть вода.
   - Что?
   - Твоё силовое поле -- и есть вода. Это океан. Северный ледовитый, если быть точным.
   - Опять меня разыгрываешь, - Доминик улыбался, но он уже начал терять терпение. - Современные дети даже не представляют, что в большой воде можно плавать. Они думают, что это огромный чан с отравой.
   Женщина приподнялась на локтях над столом. В голосе её внезапно послышался ритм ритуального танца.
   - Ты видел чужими глазами, но ты даже не подумал, что они не обязательно должны принадлежать человеку. Это животные. Животные, которые мутировали и приспособили яд для пользы своего тела.
   Всё встало на свои места. Сквозь злость, сквозь эмоциональные блоки, уносящие сознание прочь от этого момента и места во вселенной, Доминик почувствовал, что кусочки мозаики на своих местах - почти все.
   - Но... я видел их как людей.
   Женщина махнула рукой.
   - Память -- ненадёжная штука. Твоё сознание интерпретировало их как людей с целым букетом мутаций, в то время как они и людьми-то не являлись. Хотя, - она в упор взглянула на Доминика, - с биологической точки зрения, мы все животные.
   Доминик медленно осмысливал сказанное. Негативные эмоции остывали, выпуская в окружающее пространство теплоту. Казалось, между пальцев лежащих на столе рук горит воздух. Женщина внешне абсолютно спокойна - странно для человека, который настолько (как помнилось Доминику) любит жизнь, и который впервые за семь лет имеет возможность самостоятельно дышать.
   - Звериная память, значит... Тогда понятно, почему Банк о них не распространяется. Не каждому под силу осознать впечатления, полученные при помощи чужих органов чувств.
   - Не только поэтому. Это очень сильные личности, которые могут полностью подавить сознание человека, который пустил их внутрь себя. Они похожи на стрелку, которая направлена в одну сторону -- и только туда. В то время как люди всенаправлены, они мечутся, не зная, куда себя определить. Я была такой же.
   - Погоди, при чём тут личности? Воспоминания есть воспоминания, а у зверушек память, наверное, ещё и достаточно посредственно развита...
   Женщина, называющая себя Ларгой, сочувственно улыбнулась.
   - Как ты после этих зверушек-то? Держишься? Готов принять на себя новую порцию правды, которая звучит как бред? Тогда слушай. Вернее, отвечай. Что ты знаешь о всемирном поле?
   Она ответила за него, будто опасалась, что он ляпнет какую-нибудь глупость. Доминик подумал, что он, наверное, и выглядит глупым. Никто не воспринимает его всерьёз -- в том числе и сама жизнь.
   - Это поток, который состоит из всех нас, всех живых организмов на земле. Таким понятием оперирует Банк Памяти. Правда он не раскрывает никому подробностей, а сводит всё до обыкновенной услуги. "Хотите чужих воспоминаний? Да пожалуйста!" Это и память, и сознание -- они неразделимы. Как абрикос и косточка... А теперь представь, что одной капельке вдруг стала интересна другая. По обоюдному согласию они сливаются и раскрывают друг другу прожитую жизнь... но сознание тоньше, его не так-то просто заметить -- если только сознание одного существа не ощутимо сильнее другого.
   - Что тогда?
   Доминик хотел спросить "что же стало с тобой?", но не решился. Тем не менее, женщина ответила именно на невысказанный вопрос.
   - Он полностью меня подавил. Я стала такой, какой ты меня нашёл. Не знаю, кто и когда поместил меня в эту камеру -- даже не знаю, благодарить ли его за то, что он сохранил мне жизнь, или проклинать, за то, что лишил возможности самостоятельно побиться за это тело... Но в итоге всё обернулось к лучшему, Ты хочешь знать чем я занималась? Я пересекала северный ледовитый, каталась на льдинах, охотилась за рыбой. Спасалась от полярных медведей и шпионила за роботизированными экспедициями, которые отправлял к нам какой-то из полисов. В общем -- жила.
   Она говорила о страшных вещах так искренне и светло, как Доминик не смог бы сказать даже после месяцев тренировок перед зеркалом.
   - Жить без сомнений, без лишних мыслей -- знал бы ты, Доминик, как это прекрасно! Да, я больше не могла контролировать это тело, но в какой-то мере осознавала себя. Я чувствовала, что мои мышцы одеревенели, а жизненные процессы критично замедлились, так, что даже если бы я взяла контроль над животным, вернуться бы не получилось, и оставляла для тебя зарубки в звериной памяти. Кодовое слово - тоже моя работа. Я же смогла окольными путями, через пространство, выйти на виртуальный филиал Банка, доступный для высокоранговых клиентов и оставить запрос на самого обыкновенного, можно сказать, рядового низкорангыша. На тебя. Теперь я не одна. Вместе мы можем противостоять звериному сознанию.
   - Что-то не сходится, - Доминик потёр переносицу. - Если это животное (проникшись, он произносил это слово с невольным уважением) с лёгкостью тебя подавило, то как ему мог противостоять я? Было трудно, не спорю, но не невозможно!
   - Я как могла, готовила для тебя почву. Думаешь, в течение этих лет я только и делала, что сигала за рыбой и издавала брачные вопли? Я, можно сказать, вела партизанскую войну.
   - Что теперь? - Доминик подался назад, спинка кресла накренилась под его весом. - Ты хочешь его уничтожить? Одеться потеплее, заказать ветролёт до северов, раздобыть оружие и отведать свежей тюленятины?...
   Женщина поморщилась.
   - Ты бы отрубил свою правую руку? Собственно, это и есть уже твоя правая рука... ты отрубишь её?
   Доминик и сам уже почувствовал, что говорит словно бы через силу. Слова его и следующие аналогичным курсом мысли вызывали внутри настоящую бурю, ответную реакцию, природу которой он не мог так просто определить.
   Он пожал плечами, попытался зайти в словесной атаке на эту невозможную женщину с фланга:
   - Я могу просто выйти из игры. Закрыть... поры этого твоего небесного потока, почистить сознание. Вернуться к нормальному образу жизни, к энергетику по утрам и ежемесячным походам в Банк.
   - Ты уже не один раз так делал, верно?
   - Конечно, - Доминик неуверенно улыбнулся, предчувствуя подвох.
   Женщина отставила пустой бокал, тут же заказала новую порцию напитка. Складывалось впечатление, что всё, о чём она мечтала исподволь, доступным краешком сознания последние семь лет - вишнёвый мохито.
   - Единожды смешав, капли уже нельзя разделить. Ты удаляешь чужую память, но чужое сознание ты удалить не в состоянии. Ты - это они, они - это ты, даже если тебе кажется иначе. Точнее, теперь уже мы.
   Доминик закрыл глаза, пытаясь осмыслить и принять её слова. В голове остались ниточки, на которых когда-то висели чужие судьбы, красочные или так себе: он уже давно не обращал внимания на эти аппендиксы. Что же получается - если потянуть за каждый, можно втянуть к себе голову другого человека?
   - Собака-то, оказывается, с другой стороны хвоста, - пробормотал он.
   - Мысль материальна. Все эти люди, которыми ты был в своей жизни, думают одновременно. Они толкаются и мешают друг другу. На осмысление чего-либо требуется больше времени. Принятие решений затрудняется из-за множественности сознаний. У каждого есть свой вариант решения проблемы.
   Доминик вскинул на неё глаза.
   - Ты всё усложняешь... Это просто зависимость. "Кредитный синдром", все знают, что это такое. Иллюзия того, что у тебя есть прошлое.
   Женщина пожала плечами. Резко сменила тему:
   - Тебе действительно хочется выйти?
   Принятие решений затрудняется. Всё что тебе хочется, это принятие новой порции той жидкости, которая наполнила бы твои пустые стаканы. Доминик вспоминал: даже самые "острые" воспоминания, свои ли, чужие, неважно, казались ему слегка смазанными, выцветшими... и ни одно не побуждало к действию.
   - Я примчался сюда, следуя за неявными знаками, которые ты разбросала по воспоминаниям, - негромко произнёс он. - По воспоминаниям! А я уже несколько лет не выезжал за границы своего сектора.
   Ларга улыбнулась.
   - Все те люди, воспоминания которых ты принимал когда-либо в своей жизни, сейчас точно так же делают что-то нехарактерное для себя. Это всё мой ластоногий друг. Животное сознание и в самом деле как скоростной поезд... кроме того, оно настолько необычное, что работает как катализатор, как существенная встряска.
   - Значит, всемирный поток, да? - Доминик разглядывал через окно ночной город так, словно он и был этим потоком, а мерцающий неон - сознаниями, маленькими, глупенькими существами, одинокими в своей всемирной общности. Перевёл взгляд на Ларгу: - Сдаётся мне, одному бедняге-тюленю тяжело всех нас тащить.
   - О чём ты думаешь? - Улыбчивый мальчишка-официант поставил перед женщиной новую порцию напитка, но она даже не взглянула на паренька. Она в упор смотрела на Доминика, чёрные глаза, казалось, затягивают его в себя. Внезапно какая-то гайка открутилась и пропала в недрах исполинской мировой машины, и он подумал: за какую из ниточек нужно дёрнуть, чтобы доставить к себе в голову эту женщину? Все её мысли и чаяния? Наверняка они куда глубже его собственных.
   - Ни о чём конкретном.
   Доминик отчего-то смутился.
   - Ты думаешь мои мысли, - она не спрашивала, она утверждала.
   Доминик едва не обиделся. Как кто-то смеет вообще посягать на его мысли! Они маленькие, но они его собственность! Но объективно говоря, она права. Всё, что копошится в голове, было уже прокручено через собственную маленькую мясорубку многими и многими поколениями людей.
   - Ну же, говори!
   Доминик собрался с мыслями. Сократил пространную тираду, которая готова была уже сорваться с губ, сначала до предложения, а потом и вовсе до двух слов:
   - Единая общность.
   Прежде чем Ларга успела открыть рот, он безжалостно скрутил то, что получилось, выжав остатки воды:
   - Общность.
   Больше слов не требовалось. Осталась только суть, то, что Доминик только что озвучил. Улыбка, выражение лица Ларги подсказало, что он попал в точку. С её рейтингом можно извлечь из каталога Банка множество самых разных существ - от напичканного мутированными генами обитателя "тяжёлых" секторов, до самого простого воробья - и сделать их одним.
   Сделать собой.
  
   Алия и Долг.
  
   Эта девушка, с заплетёнными в косы волосами, с пятнами раздражения от респиратора над верхней губой - Алия. Она живёт вместе со своими родичами, вместе с несколькими миллионами других людей под землёй, где массивные опоры города гудят от многочисленных напряжений, истекающих оттуда, сверху. Будто усталые ноги, - думала Алия и тихонько их жалела. Представить эти скобы большим, чем ногами огромного колосса, она не могла.
   У неё в голове очень мало места, но ей хватает и того, что есть. Алия иногда думает: зачем много места? Оно представляется ей как огромное поле, которое нужно вспахать, обработать, засеять... застроить какими-нибудь конструкциями, чтобы пейзаж не казался столь пустым - ведь если поле порастёт быльём, в нём не будет никакого толку. Эти конструкции были для неё шатрами: добротными, с опорами из полых, но прочных костей гигантских птиц, покрытых выделанными шкурами. Алия любила старые времена, при таком маленьком объёме памяти она знала о них, как ей казалось, даже чуточку больше, чем остальные. В каждом таком шатре кто-то жил. В одном - Размышления о Гармонии, в другом - о Повседневных Делах. Мысли о Мыслях занимали отдельный шатёр, и Алия, призраком, осенним ветром бродящая по кочевью, часто туда захаживала. В другом жила женщина по имени Мгновение со своим царственным мужем - Удовлетворением за прожитый с толком День.
   Её собственное кочевье зажато в ущелье среди похожего на ржавые гвозди леса. Что делается среди этих деревьев, она не знала. Нога её человечков никогда не шуршала там листвой. Детишки-пострелята - мысли о других людях - едва смели туда заходить, но только при свете дня, когда не было риска заблудиться, упасть с большой высоты или наткнуться на острый осколок скалы.
   - Там, за лесом, где кружат вороны, и поднимается в небо чёрный дым, есть другие люди, - вещала шаманка по имени Знание, самый мудрый человечек в кочевье. - Другие племена, которых ты вряд ли поймёшь.
   - Но это же наш лес? - спрашивала Алия.
   Никого из человечков не пугало, что шаманка разговаривает с пустотой. Это её, шаманки, занятие. Кроме того, все в этом кочевье умели общаться с движением воздуха. Они вели с ним долгую беседу, сидя на шкурах у порога и вороша палкой груды палых листьев, которые наметал из-под ближайших клёнов для облегчения коммуникации ветер-Алия.
   - Он наш, согласно древнейшим преданиям, которые глухой ночью без луны можно услышать в исполнении земляных лягушек, - исполненная царственного величия, отвечала шаманка.
   - Почему же на нашей земле живут другие люди?- не унималась Алия.
   Шаманка отвечала загадками, хотя это её, Алии-движение воздуха, прерогатива.
   - Мы давно закрепившиеся в земле кочевники. Мы даже не имеем права называться кочевниками. Кому-то она нужнее, чем нам. В этом часть нашего Долга.
   - Что такое Долг?
   - Мы пришли на эту землю отдавать долги, - отвечала шаманка. - Мы должны всем. Листве, совам, маленьким мышкам-лесовикам, росткам, что стремятся к солнцу. Каждое мгновение мы должны просить разрешения прожить мгновение следующее. Может, у тех людей есть более веские права топтать эту землю. У нас же таких нет. Твоё чувство собственничества очень велико. Ты должна его подавить.
   Ветер-Алия смущённо трепала цветные шнуры, что служили завязками шатра.
   - Я просто хочу побольше узнать.
   Но морщины озабоченности на лице старой женщины становились только глубже.
   - Твоё любопытство не доведёт нас до добра. Ты приведёшь сюда новые души, новые мысли. Ты надуешь семян в чрево наших женщин. Где мы будем ставить новые шатры?
   И тогда Алия замолкала. Она не может позволить себе доставлять кому-либо неудобство, даже если этот кто-то всего лишь производное от возникающих в её голове образов.
   За перегородкой между кочевьем в голове и реальным миром Алия спрашивала у брата:
   - Мы счастливы?
   Брат поднимал брови. Он был очень строгим, очень сдержанным. И говорил так, что смысл его слов буквально впечатывался в воздух.
   - Откуда ты взяла это слово?
   Алия улыбнулась.
   - Не знаю. Нашла. А что оно обозначает?
   - Ты пришла сюда спросить, что оно обозначает?
   Беседа эта имела место быть в его комнате. Здесь, под землёй, всё выглядит так, будто вот-вот схлопнется. Местные жители посмеивались насчёт того, что если бы не пространство (большое, огромное пространство! Не то, что эти комнатушки), они были бы замкнутыми, тихими и немного сумасшедшими троглодитами.
   - Всего лишь - счастливы ли мы.
   Брат улыбнулся в ответ. Его улыбка постоянно готова исчезнуть - можно сказать, улыбка, стремящаяся к нулю. Но пока она существует, она самое душевное, что может быть на планете.
   - Ну, мы на своём месте и мы незаменимы. Никто не сделает нашу работу лучше нас. Откуда у тебя вообще берутся такие вопросы?
   - Я читаю книжки.
   - Наверно, это старые книжки.
   Алия только пожала плечами.
   - Это книжки, которые писались в прошлом. Неужели там есть что-то такое, что нет в настоящем?
   Под землёй, в огромных цистернах, хранилось то, что выкачивают из земли. Пару раз Алия чувствовала, как под ногами сжимается и вибрирует планета - значит, выкачали уже достаточно, чтобы диаметр земного шара стал чуточку меньше. На поверхности появляются складки - то есть горы и овраги, и когда-нибудь, через миллионы лет, Земля превратится в пустую оболочку. А когда-то давно она была гладкой, большой, как плотно надутый воздушный шарик, и совсем без складок.
   В этих резервуарах её жизненная сила проходит окончательную переработку и пускается в путешествие по венам Города.
   Брат Алии работал на исследованиях сока, что даёт чёрное земляное сердце. Думал, как бы так сделать, чтобы кровь работала дольше, и больше извлекалось из неё полезной для Города энергии. Алие представлялось, как где-то там, на одном из самых верхних уровней, другие учёные, похожие на её брата, точно так же думают, как бы получить больше энергии из солнечного света. Хорошо, что они пока не вскарабкались на небеса -- думала она. Солнце даёт ровно столько энергии, сколько считает нужным.
   Алия и её родственники делали целую тысячу разных дел. Если ты занят не одним и не двумя делами, больше шансов, что что-то из твоих многочисленных занятий окажется кому-то полезным. Там, наверху, живут важные люди, но они почему-то делают только одно дело. Может, действительно важное, может, они и кормят капустой слона, на котором держится Вселенная, но за маленькие дела тебе вернее скажут спасибо. Алия по опыту знала, что большие вещи люди предпочитают не замечать, зато маленькие каждый раз собирают вокруг себя толпу. Чем крошечнее муравьишка, тем, зачастую, больше подзорных труб на него наведено, и все вокруг говорят: "ах, какие глаза, ах, какая талия и как слаженно работают лапки..."
   - Когда-нибудь мы сделаем это место лучше, - говорили люди вокруг.
   На взгляд Алии, тесные коридоры подземелий с их рассеянным, немного сказочным светом и без того были куда уютнее поверхности. Правда, мир в её голове всё равно представал открытым; хоть и с границами, но, во всяком случае, без душной крышки. А люди меньше всего напоминали земляных червей с пепельной кожей и пронзительно-огромными, привыкшими к неяркому свету, глазами. Что поделать, исконно все мы жители поверхности, и поверхность, перетекая вместе с кровью из одной полости в теле в другую, неизменно напоминает о себе.
   С таким количеством дел не успеваешь заскучать. Кружишься целый день, как пчёлка, а вокруг гудит настоящий улей. Алия старалась внести свою крошечную лепту: напевала под нос монотонную песенку, Таню Такер, или что-нибудь ещё из музыкального "золотого века", и в исполнении Алии это на самом деле походило на пчелиное гудение. Иногда слова куда-то девались, и тогда оставался просто звук. "Жуууууууу", - тянулось сквозь сжатые зубы.
   Они жили в одном из жёлтых секторов, и сами были желтыми, потому как аккумулируемый зеркалами с поверхности свет раскрашивал всё в однотонный цыплячий оттенок. Минус первый уровень - очень даже неплохо, на минус третьем и минус четвёртом, там, где гигантские шприцы, вонзившись в землю, высасывают из без того обескровленной земли глубокую, почти чёрную венозную кровь, воздух пахнет медицинскими препаратами, а свет утрачивает всякую желтизну. Респиратор приходится носить не только в опасных для жизни квадратах, а буквально везде.
   Здесь, за обширными панорамными окнами, корни деревьев, у большинства из которых остались только смутные воспоминания о своей надземной части, галереи светящихся грибов. Едва отрытые артефакты, выступающие к наблюдателю тем или другим боком: их оставили плавать в собственном соку, в соку времени, потому что археология такими вещами уже не интересуется. Интересуется только костями динозавров. Например, здесь есть корабль начала двадцатого века с огроменной дырой в носовой части, через которую можно пуститься в увлекательное путешествие по трюму. Озеро над ним пересохло, а в песчаной, затвердевшей до консистенции камня почве можно найти останки рыб и крошечных рачков.
   - Нашими слабосильными усилиями мы заставляем работать огромный двигатель, - изрекал брат Алии. - Двигатель машины, которая над нами.
   Он очень умён. Кроме того, с головой всё в порядке. В смысле, он не пускал туда никого на постой, и все внутренние пространства принадлежали только хозяину. Можно было разбежаться - так, чтобы ощутить полёт мысли, - а можно трудолюбиво и бережно засеять ложбинки между мозговыми извилинами рожью идей.
   Поэтому Алия всецело ему доверяла и конструкцию построек в своей голове, как часы, во всём сверяла с братовыми.
   Активное мыслительное пространство в этом мире не берётся из ниоткуда. Иногда оно у кого-то из важных людей там, наверху, заканчивается, и тогда Алия сдавала часть своего мозга им в аренду. Она не знала, что там делается, не знала, что это за люди, лишь чувствовала неприятное желание почесать голову изнутри, когда к ней кто-то подключался. В повседневной жизни чужое присутствие почти не мешало.
   Человек из Банка Памяти (чем он только не занимался, помимо сдачи в аренду чужих воспоминаний!) говорил, что у неё хорошие мозги. Шустрые, молодые... такие, какие нужно.
   Иногда Алия размышляла: что такого интересного может храниться у неё под платком-никабом? Может, её услугами пользуются люди настолько серьёзные и увлечённые своим делом, что в голове у них все полочки, ёмкости и выдвижные ящички давно заняты. И вот приходит такой человек с новой прекрасной идеей или новорожденной мыслью, ещё в слезах и соплях, но такой миленькой, а пристроить её и некуда. Тогда он, тихонько баюкая и успокаивая мысль ("сейчас, сейчас мы найдём тебе дом"), связывается с Банком. И, грохоча колёсами, будто карета врача в стародавние времена, к нему спешит её, Алии, частичка памяти.
   - Возьмите, - говорит Важный Человек, протягивая фельдшеру новорожденную. - Заботьтесь о ней, как о своей собственной.
   И фельдшер обещает за Алию, отворяя у себя в груди дверцу и представляя в качестве доказательства к обозрению чистоту её сердца.
   Банкир говорил, у неё хорошая репутация.
   - А что такое репутация? - спрашивала она.
   - Значит, тебе доверяют люди, которые даже ни разу тебя не видели.
   - Как же они могут меня узнать? - изумление Алии было таким искренним и чистым, что банкир не смог сдержать улыбку. Он сделал что-то, и в её линзе появились какие-то цифры.
   - Это твой рейтинг. Те, кто уже пользовались твоими услугами, пополняют его, а все остальные могут его видеть.
   - Цифры очень странные, - вслух подумала Алия. - Было бы у меня что-то больше полянки посреди леса, я бы, может, стала их выращивать. Узнала бы цифры поближе... Это так же интересно, как разводить в террариуме медведок и слепых земляных змей.
   Банкир замахал руками. С этими арендодателями нужно быть проще - иначе ручеёк собственных мыслей, зажатый со всех сторон валунами ограничений, заведёт их в такие гиблые пространства, что получившийся клубок можно будет распутывать до конца дня.
   - Не отвлекайся, пожалуйста! Ты пришла ко мне спросить про репутацию, а в цифрах я не компетентен. Про цифры спросишь у кого-нибудь другого. Так вот, каждый узнается по деяниям. Тебя знают, как ответственную и надёжную хранительницу.
   В голове Алии его слова тут же превращались в большой и сочный земляной фрукт, который начинал исходить соком, едва только надрежешь шкурку...
   - Как земляной фрукт? - спрашивала она.
   Ей нравилось быть земляным фруктом. Он такой невзрачный, даже страшненький снаружи, зато внутри сочная белая мякоть, которая прекрасно утоляет голод, жажду, и может даже спасти жизнь. Земляной фрукт очень теплолюбив, но в то же время жить не может без каких-то микроорганизмов и витаминчиков в земляных недрах. Вот и тянется чудо-фрукт к людям, которые, как ему, наверное, кажется, пышут энергией и жаром. Алия не раз видела плантации - их даже не нужно искать, стоит лишь поднять голову, и вот они, пытаются с упрямством овощей протолкнуть своё тело сюда, к людям, и не могут только из-за прозрачной преграды, которая отгораживает слои почвы от коридоров минус первого уровня.
   - Земляными фруктами мы не занимаемся, - банкир улыбнулся, смягчая невольную резкость своих слов. - Только мозгами.
   - В мозгах, бывает, водится что-то не очень хорошее, - сказала Алия. - А земляные фрукты хорошие всегда. Когда недозрелые, они немного кислят, а когда перезрелые и с оттенком розового - из них получается отличное варенье. По всему выходит, лучше вам заняться огородничеством.
   Банкир призадумался над таким неожиданным выводом, а Алия, кивнув своим мыслям, молча вышла. На сегодня ещё много работы: нужно понять эту самую "репутацию". Получается, там, в гуще леса её разума в ореоле костра или под электрическим свечением находят покой не просто отбросы, которые не поместились в голове владельца, а наиболее ценные из неё извлечения. Они пируют, поют до утра, зная, что в этих лесах не водится ни разбойников, ни диких зверей, а только племя глупеньких людей, хозяев этой местности, совершенно безобидных.
   Так она и проползала бы -- размеренная, неторопливая жизнь, кольчатая или суставчатая, как и почти любая живность, что встречалась обитателям минусовых уровней -- с рождения и до глубокой старости, и снова, с рождения до старости, если бы не удар лопаты, перерубивший этого премудрого, степенного червя пополам.
   Алия пропала, а потом появилась вновь, родившись из тихой, текущей от уха до уха струйки шума. Сочетание звуков переливалось и успокаивающе шуршало, как сыплющаяся откуда-то земля. Постепенно из этого вибрирующего шума начали выделяться ритмические рисунки. Волна узнавания подняла разум на поверхность, и девушка открыла глаза.
   - Али, ты слышишь меня?
   Голос брата как музыка. Даже сейчас, когда там пульсируют нотки страха, ломающие всю гармонию.
   - Оуэ фв, - ответила Алия и поразилась, насколько острыми, раздирающими ротовую полость, и непонятными оказались её слова.
   - Ты, должно быть, не знаешь, что произошло, - сказал он. За белокурыми волосами, выбивающимися из-под серого тюрбана, маячил потолок. - Несчастный случай. Обвал туннеля. Ты, видимо, возвращалась с грибного сева, когда там рухнул потолок.
   Долго, томительно текли минуты, пока информация разлагалась и переваривалась в повреждённом мозгу. Ещё некоторое время ушло на то, чтобы осмыслить загадочные значки, которые демонстрировала линза. Ах да, это называется буквами, это -- цифрами... нет, мне не надо обучающей программы для самых маленьких, я просто больна... неизлечимо больна.
   Критически повреждены все конечности, тело изломано до того, что, скорее всего, никогда не восстановится. Нервные сигналы не проходят по позвоночнику -- они не могут даже пробиться через застоявшуюся в голове кровь и многочисленные отёки.
   "Не бойся, брат, - хотела сказать Алия. - Со мной всё будет в порядке. Даже если меня вдруг не станет".
   "Со мной" - вот ключ ко всему. Алия как будто вела диалог сама с собой: оба собеседника знакомы ей и родны. "Со мной что-то случилось, не с кем-то ещё, - решила Алия. - Это хорошо. Значит, я могу кому-то напоследок сослужить великую службу. Я уйду, а кто-то, кто мог бы оказаться на моём месте, останется".
   На какое-то время всё пропало, а потом так же внезапно прояснилось. Медицинская палата, двое мужчин: родное лицо, и ещё одно, узкое, поджарое, принадлежащее местному доку. Алия заметила пигментные пятна у него на лице, а следом -- бисеренки пота на лбу брата, и то, как внимательно он за ней наблюдает. Настолько чёткого мира Алия ещё не видела. Она подумала - наверное, пока падала в бездну и карабкалась потом по её стенкам наверх, брат взял и заботливо обвёл все предметы грифелем, чтобы, когда сестрица, наконец, сможет подняться на ноги, не дай бог, не на что не наткнулась. Но потом решила: вряд ли. К примеру, этот медицинский аппарат, похожий на какого-нибудь короля сталактитов, на котором воздушные, водные и внутриземные течения выточили едва ли не человеческий лик. Он такой сложный! Пришлось бы корпеть долгие дни, а между тем она видела каждую чёрточку, каждую лампочку и все возможные округлости. Не то, чтобы брат пожалел бы на неё времени, просто, она считала, ему было чем заняться. Пока она бездействует, ему придётся заполнять её место в мире, чтобы мир не накренился в ту или иную сторону.
   Поэтому Алия решила, что доктор каким-то тонким-тонким карандашом обвёл контуры предметов на радужке её глаз. Нужно постараться не моргать, чтобы не смазать их слёзной жидкостью. Уж чего-чего, а возвращения той пелены Алие как-то не хочется.
   Она слышит, как гудит машина доктора, слышит дыхание обоих мужчин, но тоже как-то по-другому. Что не так со слухом, пока не понятно.
   - Алия, внимание, - говорит брат как будто не своим голосом. - Ты меня слышишь?
   Она кивнула. Док тоже кивал, но сам себе: он снимал со своей линзы какие-то показания и легонько поглаживал машину. Казалось, будто это она думает за него, а он - всего лишь придаток, танцующая на ниточках кукла.
   Дальше говорил доктор, а Алия не могла наглядеться, как, то провисает, то вновь натягивается между челюстями кожа, как движутся глазные яблоки. Всё внезапно обрело значение.
   - Сейчас ты слышишь и понимаешь нас потому, что большей частью находишься в голове своего брата. Ты уже практически умерла. Мы сумели разбудить твой мозг, функции мироощущения, за исключением частично зрения и частично же слуха, принадлежат ему, но всё остальное... - доктор развёл руками.
   - А братику не тесно? - получив возможность вставить слово, спросила Алия.
   Она уже почувствовала незнакомую обстановку, если так можно назвать черепную коробку. Чувство было такое, будто облегающий её члены воздух заменили на воздух немного другой плотности. За гранью сознания было движение, той природы, которую замечаешь, когда прислушаешься: что-то вроде гула воздуха в воздуховодах. Правая рука немного чувствовалась, но когда Алия попыталась ей пошевелить, лицо брата перечеркнула гримаса. Глаза двигались в орбитах, но ни на чём не фокусировались. Они пытались прозреть внутрь.
   - Это не главное, - терпеливо ответил доктор. - Слушай меня, Алия. Сейчас я скажу главную вещь, которую ты должна понять.
   - Что вы со мной, как с маленькой? - Алия всё ещё не могла понять, свой ли голос сейчас слышит или голос брата. - Мама говорила, что я понимаю всё на свете, а иногда гляжу в самую суть.
   - Не разговаривай. Нам придётся провести сложнейшую операцию. Чтобы восстановить центральную нервную систему, придётся перебрать по кубикам весь мозг.
   - Вы будете его промывать? - с беспокойством спросила Алия. - Осторожнее. Постарайтесь не смыть чужую память.
   - Память не сохранится, - категорично ответил доктор и дёрнулся, как будто машина пропустила через его тело электрический разряд. - Мы постараемся сохранить твои собственные воспоминания, и то потому, что они занимают достаточно мало места.
   Алия почувствовала беспокойство -- где-то далеко, на грани чувствительности, касалось оно её своими усиками.
   - В моей памяти нет ничего важного. Лучше сохраните всё остальное. Наверное, всё можно прочитать по тем бороздкам, по извилинам. Перепишите, только, пожалуйста, не читайте, не вдумывайтесь! Владельцам это не понравится - как я после этого буду смотреть им в глаза?
   Доктор и брат мрачно переглянулись. Брат стоял вытянувшись по струнке. Казалось что-то ему всё время доставляет неудобство - в том числе и текущее положение в пространстве. Но и сменить его нельзя, станет ещё неудобнее.
   - Вам придётся их лишиться. Без вариантов.
   - Я не могу, - очень спокойно возразила Алия. Как ни старалась, она не могла обнаружить в своём теле ни капли боли, и казалось, будто это ощущение продлится вечно. Она могла сколь угодно замедлять время - по движению её ресниц док мог говорить медленнее, ещё медленнее, а то и вовсе замолкать, вмораживая подбородок и впалые щёки в окружающее пространство. Чёткость и безмятежность... так, наверное, чувствует себя это невозможное существо, парящая между секторами и постройками хищная птица, способная разглядеть сигающего под людскими ногами тушкана. - Мне доверились люди. Я не могу их подвести.
   Док прочистил горло, заговорил торопливо, отрывистыми, рублеными фразами:
   - Есть угроза для жизни носителя памяти. Они не смогут ничего предъявить: правда будет на твоей стороне. Ты спасала себе жизнь.
   - Я буду знать, что подвела их.
   Алия вспомнила разговор с работником банка, сказала в отчаянной попытке убедить этих людей, которые отчего-то мешают ей исполнять долг:
   - Мой рейтинг упадёт! Кто после этого мне поверит?
   Лицо брата потемнело.
   - Значит, вот так. Все эти новомодные штуки тебе дороже семьи? Семьи, которая будет скорбеть по тебе, неблагодарной... Какую эпитафию придётся нам прибавить к тем, что уже написаны на двери семейного грота? "Она ценила рейтинг больше живых людей?"
   Алия его не узнавала. Голос похож на лай, между словами большие промежутки - как будто прежде чем выпалить следующее, он заново собирался с силами, или, скажем, заново выдумывал слова.
   Дослушав, девушка устало смежила глаза. Она попыталась различить сквозь темноту опущенных век нарисованные на радужке контуры, но не смогла.
   - Не кричи на меня, братец. Я очень тебя люблю, полюби же и ты меня, пойми мои стремления. Можете делать с моим телом всё, что захотите. Но не с моим долгом. Дайте мне немного времени - столько, сколько сможете.
   Всё исчезло. Алия вдохнула напоследок полную грудь воздуха, услышала, как прошёл он сквозь сжатые зубы брата, и подумала: вот ирония, она даже дышать своими лёгкими не может! Где-то всё ещё существует девушка по имени Алия, но граница её существования настолько прозрачна, что её невозможно осознать. Во всяком случае, не её, Алии, куцыми мозгами. Тем более что от мозгов-то остались крохи...
   Границы оставались неисследованными, но эпицентр она могла определить относительно точно. Он здесь, на поляне посреди чащи, где в высокой траве путаются её же собственные тени, отчего травы становится в два раза больше.
   Этот мир тоже изменился. Сколько она не навещала его? День? Неделю? И сколько же времени прошло здесь?
   Ветром прошелестела она по ворсу шатров, согнала с цветов вечерних пчёл. Алия видела настоящее небо, может, раз или два, но к её услугам было пространство, поэтому вообразить невесомую бесконечность не составило труда. А вот ветер был и остаётся самым сложным, что нужно понять, чтобы принять суть внешнего мира. Тем не менее, когда пространство оформилось: выпало из скорлупы подсознания, как яичный желток; она избрала в качестве своего воплощения именно эту невидимую сущность. Небо будто придвинулось, тучи теперь не просто болтались в воздухе, а опирались на самые дальние, самые могучие деревья-секвойи, о которых жители осёдлого кочевья только и могли, что сочинять легенды. Скала треснула пополам, кровь планеты коркой запеклась на её склонах. Глядя в расселину, Алия подумала, что если спуститься вниз, можно найти знакомые туннели. Суетящихся людей, ничего не подозревающих о творящихся на поверхности бедах, машины для брожения земляных соков, такие важные, такие чёрные, что из них, должно быть, рождается сама чернота. Увидеть машину дока и саму себя, точнее, то, что осталось. Может, доктор уже поместил всё это по баночкам, в формалиновый раствор. Там, внизу, всё по-прежнему, только свет с поверхности стал немного красноватым. "Большая рыжая бабочка села на зеркало", - скажут подземные обитатели. "Стоит им там, наверху, недоглядеть за бабочками, и у нас перебои со светом". Посмеются между собой, да и разбегутся по своим делам.
   Посреди кочевья упал огненный плевок: земля там выгорела дочерна, от многих шатров остались, будто тени от так и не выросших грибов, лишь остовы.
   Алия внезапно поняла: тучи вовсе не тучи, а клубы сажи. Из них уже пролился дождь: каждый шаг, каждое движение её простёршихся почти до земли рукавов поднимало с земли чёрный осадок.
   Она покачала полог шатра, скрипнула его опорами, как обычно делала, когда хотела привлечь внимание. Шаманка выбралась наружу, полная царственного величия, огляделась. На плечах, больших, как головы младенцев, покоилась оленья шкура, в руках -- вязаная шаль.
   - Ты ли это, о Всеобщая? - спросила она. Конечно, я, ответила Алия, но шаманка не поняла.
   Она повесила шаль на сгиб левой руки, браслеты на запястье с костяным стуком ударились друг о друга.
   - Если это ты, то попробуй сказать то, что хотела, другими словами.
   - Что ... это значит? - (После первого слова был провал).
   Далее вместо некоторых слов были провалы. Но последующие прорывались в мир, как им и положено, сонмом звуков:
   - Я тебя слышу, - подтвердила шаманка-Знание. - Не удивляйся, Всеобщая. Тебя долго ... (ничто), и за это время из мира вы... (снова ничто, будто голодный зверь, отгрызло оно от слова солидную часть) целые куски, как зубы изо рта старика.
   Это была не пустота. В точке, которая разделяла слова, слились вакуум и шум - такой, будто всю музыку всех эпох смешали в единый музыкальный трек - неслушабельный, но содержащий все возможные символы и обозначения, по которым можно сыграть ту или иную мелодию.
   Не пытаясь ничего сказать, Алия потянулась к шаманке.
   - Кажется, пришёл нам конец, - печально сказала та, почуяв прикосновение к своим щекам. - Я видела, как горят деревья. Секвойи тоже горят: я слышала, как они трещат и как кричит под их корой новорожденное пламя.
   - Я хотела бы с тобой ...
   Провал, зияющий, как дырка в небесах. Если бы он, как земляной нарыв, тоже начал сочиться лавой, было бы легче, но он молчал. Он сам, как будто бы, отсутствовал, и такое противоречие ни в длину, ни в ширину не укладывалось в голове Алии.
   Она перефразировала:
   - Сбор. Совет. Совещаться.
   - Что ж, тогда устроим совет, - шаманка кивнула в сторону вулкана. - Пока что эта пасть просто истекает слюной. До того, как она решит нас проглотить, есть ещё время.
   - Тогда собери всех. Я хотела бы говорить со всеми, - Алия прибавила жалобно: - Если, конечно, получится.
   Шаманка кинула клич, и пространство между шатрами заполнилось людьми. Грустное зрелище! Их было, вроде бы, куда больше, чем обычно: на любом из этих лиц взгляд мог задержаться, вызывая какие-то движения, сопутствующие узнаванию, но не все лица радовали. Точнее, очень малое их количество. От многих не осталось и половины, и, если сложить все половинки в целое, людей наберётся, по крайней мере, на треть меньше. Здесь произошла трагедия: обугленная кожа, торчащие наружу части черепа... руки и шея с полопавшейся, облезшей кожей. Губы и ноздри, висящие лохмотьями -- настоящие, живые люди ни за что не смогли бы жить с такими повреждениями, но эти... эти были лишь отражением её сознания.
   Алия была шёпотом травы под ногами, была сажей, оседающей на переносице (нижняя часть лица у всех была закрыта повязками или платками). Она видела, что люди не теряют надежду, хоть и посерели от страха их глаза, хоть стекающая с гор вода теперь отравлена, а охотиться больше не за кем: звери ушли из этих мест, подальше от извергающегося вулкана, а леса без птиц стали робки и молчаливы. Даже изгиб веток орешника, что всегда своим положением в пространстве вызывал улыбку, можно сказать, ответную, потому что казалось, что он тебе улыбается, теперь больше походил на гримасу, оскал.
   Алия смотрела на свой народ и видела за ними свечение того, что их поддерживает, что не даёт пасть духом.
   Смиренное Ожидание что-то сказал. Было бы хорошо услышать, подумала Алия, наверняка это были тёплые слова, слова поддержки. Его сестрица, Мысль о Надеждах, пришла на помощь:
   - Он хотел сказать, мы заждались, Всеобщая.
   На неё с ожиданием смотрели лица - поеденные той же молью, что уничтожала звуки.
   Алия начала без предисловий. Отчасти потому, что ничто могло не оставить от всех её объяснений камня на камне.
   - Знание рассказывала нам про долг.
   - Я такое говорила, - сказала шаманка, подтвердив свои слова царственным кивком.
   Люди замерли, ожидая продолжения. Кто-то собирался поудобнее устроиться на земле, кто-то - закинуть в рот жёваный уже комок горько-сладкой травы, но сейчас все застыли. Вдруг скрипнет сустав, или работа челюстей помешает ухватить что-то важное? Когда имеешь дело с движением воздуха, опасно быть беспечным. Он уйдёт, а ты останешься себя клясть: прослушал! Упустил важное! Вести с другой стороны земли пронеслись мимо твоих ушей, не попав ни в одно. Только старик по имени Сомнение умостил свою тощую задницу на принесённом с собой клочке шкуры и сказал:
   - Вряд ли хоть что-то осталось. Всё пошло прахом.
   Сомнение, как ни удивительно, не пострадал - и, несмотря на его скверный характер, Алия была рада видеть это покрытое морщинами и рытвинками от оспы (будто какие-то микроскопические существа) лицо целым.
   - Пока ещё осталось, - сказала она, и книги, которые Шаманка-Знание вытащила на крыльцо, устроили шумную перебранку страницами. - Мы выступим в поход и спасём то, что ещё можно. Мир погибает.
   Все затихли. Никому не нужно объяснять, что в первую очередь требует спасения. В конце концов, все они вылупились, как цыплята-близнецы из одного яйца, из одной головы.
   - Мы не можем двинуться, - возразил ещё кто-то. - Мы же осёдлые кочевники.
   Алия призадумалась и собралась было уже согласиться. Эти люди никогда не сходили с насиженного места, они призваны быть скромными и незаметными для окружающих - так они менее значительны для истории. Как известно, бешеного коня её может направить в ту или иную сторону случай; будь то небольшая конфронтация - пусть даже между подошвой сапога и прикорнувшей под листом ночной бабочкой; резкий звук; яркие краски, которые придадут некий иной оборот мечтам бездельника-стихоплёта с другой стороны горы, что забрёл сюда случайно, заработать на жизнь бренчанием по струнам, а заодно и сочинить о ближайших соседях песенку-другую. Вот он упомянет их в своих остроумиях, а вот уже какой-нибудь окрестный князёк или хан решит завоевать столь любопытных соседей. Вот эти люди и стараются держаться ниже травы, быть невозмутимее гор, дабы "не натворить делов".
   Но потом сказала себе: любая точка имеет право стать линией, если бумажный лист начал тлеть и в любой момент может вспыхнуть. Конечно, это не спасёт её, как и рисунок в целом, но речь идёт не о том, чтобы спастись.
   - Мы такие кочевники, какими сами захотим себя сделать, - сказала она и изрекла гениальную мысль: - Вы же должны были когда-то сюда прийти и здесь обосноваться!
   Алия по-прежнему чувствовала на себе десяток застывших взглядов. Они должны робко переглядываться, бормотать "ну не знаю", или жарко спорить, удивляться, поражаться, или гневно посылать её туда, откуда явилась, но, видимо, всё это тоже стало тленом, прожжённой на бумаге дырой. Но она чувствовала, что только что прозвучавший довод был самым верным.
   Звонкое двухголосье разорвало тишину:
   - Ты говоришь верно, Изначальная!
   Малыши, Беспечность и Действие Необдуманное, обнимаются, словно солдаты в стылой братской могиле. У одного отсутствует ухо и часть макушки, у другого - одно плечо и рёбра торчат наружу.
   И тут же все поддержали - словно эхо пришло с горных пиков:
   - Верно.
   - И, правда. Добрались ведь сюда...
   - Сможем двинуться дальше... уже пора. Уже застоялись.
   Алия заключила:
   - Я буду подталкивать вас в спину, буду заметать грязь и ... (пустота, пустота, пустота, но какое она теперь имеет значение!) под вашими ногами палыми листьями. Постараюсь согнуть на пути столько веток, сколько смогу! Только идите вперёд. Прошу вас... идите.
   Всё истончалось, мир как будто чернел на глазах. Говорить стало труднее, и скоро вообще будет невозможно. Они научатся общаться жестами, но когда-нибудь пропадут и жесты. Руки обуглятся, превратятся в культи, и этими культями они должны будут взять то, что осталось от чужих знаний, сделать их своими, чтобы потом передать владельцам. Суровые времена требуют суровых мер. Оставалось надеяться, что важные люди поймут и простят, если вдруг Алия узнает какие-нибудь тайны. В конце концов, она - самое маленькое и незаметное во вселенной существо, мошка, что ползает взад-вперёд по руке мироздания, а к чему мошке знание о том, чьи судьбы эта рука вершит?
   В конце концов, свой долг по сохранению знаний она выполнит.
  
  
   Застывшие пространства.
  
   Мистер Й почуял запах ещё до того, как руины на горизонте сделали сколь-нибудь значительные шаги навстречу. Густой, обволакивающий... истосковавшийся по втягивающим его ноздрям. Соль и что-то тошнотворное: казалось, он кишит микроскопическими существами, которые с удовольствием заполняют твои лёгкие. Ещё немного, и в нём, как в жидкости, начнут появляться пузырьки кислорода.
   Натужно фырчит двигатель, будто оседлал не маленький жёлтый скутер, а огромное насекомое, что силится унести тебя в небеса. Иногда слышится запах горелой резины: Йохан к нему уже привык.
   Всё ещё кажется, что, обернись ты назад, увидишь привычные висячие сады из пластика, стали и стекла. Всё ещё кажется - хотя за твоими плечами удел прятаться теперь только чахлому кустарнику, рощам и давно покинутой, почти уже сгнившей и исчезнувшей с лица земли скорлупе, из которой когда-то вылупилось человечество.
   Полтора века назад здесь всё было заселено. Земля была равномерно покрыта щетиной построек с суетящимися людьми... Но во времени можно двигаться только вперёд, а любое развитие - путь минимизации и усложнения. Вот и человечество, позабыв про обширные земли, скомпоновалось в несколько уровней. А между тем, это вовсе не означает, что оставленные территории будут возвращены к исходному состоянию.
   Люди говорили: "путешествия были и будут, просто они меняются, увлекаемые тем же потоком, что двигает всё остальное - даже самое себя. Потоком времени. Потоком развития".
   И ещё:
   "Ты уже не можешь быть, как Миклухо-Маклай или Седов. Сейчас не открывают материки или острова. Ты открываешь свою духовность".
   Применительно к данному времени, духовность нужно было бы заменить на "границы сознания". Люди научились смотреть вглубь себя, и первое, что они сделали, это не нашли внутри себя этих границ. И мир тут же опустел. Просто ходить по этому крошечному шарику стало никому не интересно. Нынешние дети, наверное, думают, что он размером чуть больше апельсина и очень скучен.
   Йохан остановился остудить мотор и долго сгружал с мотороллера сопутствующие любому страннику вещи. На метр восемьдесят два вниз - дорога, которая делает броски то вправо, то влево, так, что если зазеваешься, можешь порвать о камни все колёса. Вокруг только эти голые валуны, между которыми, будто окаменевшие змеи, застряли чахлые деревца с хвойной шапкой. В ладошках цивилизации ты мог обходиться только своей головой. Теперь же, отдавшись на растерзание дикому ландшафту, голый и дрожащий, ты вынужден таскать на себе много странных предметов.
   Раннее утро. Проведённая под открытым небом ночь давала о себе знать лёгким ознобом, который непросто вытеснить даже интенсивным движением и растираниями. Этот озноб ничего не значит; всего лишь напоминание, что ты живой. Наши тела удивительно неприспособленны для долгих переходов, - размышлял Йохан, - а транспортные средства ненадёжны. Этот малыш (руль скутера касался ладоней протёртой до самых костей резиной), например, уже четвёртый. Какой была бы замечательной мутация для странников! Такая, чтоб, например, вместо рук - ступни, и когда устанет одна пара конечностей, встать на другую... или вовсе катиться колесом. Фантазии, пустые фантазии! Даже многие из самых обычных в дороге вещей приходилось собирать вручную, а разработка мутаций - дело долгое и затратное. Куда проще потратиться на запуск на орбиту парочки новых спутников.
   Йохан чувствовал, как усталость сращивает его ноги с землёй. Он вдавил кнопки на голенищах сапог, вытащил ноги, прелые и немного подвядшие, будто позднеосенние листья или фрукты. Старость не радость, а жизнь в дороге старит пуще прежнего. Подумал, что настало время завтрака, но запах моря отбивал весь аппетит. Асфальт щедро делился накопленным за ночь холодом. Дорогой очень давно никто не пользовался, но кое-что, созданное человеком и им же покинутое, будет жить ещё очень долго. Даже дорожная разметка осталась: ради развлечения Йохан держался то правой её стороны, то левой.
   Боже, какой же навязчивый тут запах! От него выворачивает внутренности, но тем, кто совмещает боязнь показать нос из Города с любопытством, кто изучает мир в основном по спутникам, амбрэ может показаться любопытным.
   Вместо еды из котомки появился пузырёк - обыкновенная склянка. Будто застывший пузырёк воздуха, и Йохан, отвернув крышку, наполнил его этим воздухом. Обратное движение, крышка встала на место, зафиксировалась наглухо, а сверху проступили координаты того места, где эта банка была запаяна. И название: "Пустошь. Ничего нет. Руины вдалеке. Запах моря".
   Это часть дани, которую мистер Й вынужден платить Городу, чтобы тот отпускал его (на длинном, разумеется, поводке) путешествовать без помех. Сыновий долг, если можно так выразиться. Лишь одна из многих его обязанностей.
   Неприкаянные странники тоже являлись частью городской системы, хоть и обитали обычно где-то далеко. Йохан не проходил никакого специального обучения, он просто не захотел стать звеном цепи, и даже ржавчиной. Он просто хотел держаться подальше.
   "Как насчёт того, чтобы быть моими глазами?" - спросила система. Иносказательно, конечно, система -- просто совокупность, в данном конкретном случае крайне переусложнённая, и общаться, как все обыкновенные люди, она не может. Представьте, если бы миллиарды людей заговорили одновременно. Вряд ли вы что-то бы поняли.
   "Ты и без того похож на октопуса - сказал Йохан. - Тебе мало глаз на орбите?"
   "Имеешь ввиду, в орбитах?" - лукаво улыбнулась система.
   "Не смешно. Что тебе от меня надо?"
   "Очень простую вещь. Ты хочешь обитать вне Города, я правильно понимаю? Хочешь оборвать со мной всяческие связи?"
   Йохан пожал плечами.
   "Пространство... хорошо бы, конечно, оставить. Но если вдруг пожадничаешь, я не обижусь. Надеюсь, мне хватит здесь интересных находок, чтобы не заскучать".
   "И вот, что я для тебя придумал. Ты будешь моими глазами. Ты уйдёшь далеко в дикие земли, дойдёшь, если хочешь, до самого океана. А я буду дышать тебе в затылок, восхищаться и порицать. Цокать языком, если хочешь".
   "Вот уж спасибо! Зачем тебе это нужно?".
   "Мне интересно смотреть, как человек. Мне интересны люди, ведь я -- это совокупность их. Считай это интересом малыша к движению собственных пальчиков, к их способностям".
   Йохан не помнил, на самом ли деле происходил этот разговор. Может, всё это просто взбрело ему в голову. Так или иначе, однажды он набрал себе в спутники странные, не самые простые для восприятия обычного человека вещи и отправился прочь из Города. Через несколько дней в пространстве открылась трансляция, которая так и называлась. "Прочь..."
   Так Йохан превратился в мистера Й, тайного резидента Города во внешним мире. В обыкновенного бродягу.
   Сейчас он подъезжал к побережью. Червячок, выевший сердцевинку яблока, обязательно проест себе туннель наружу. Эта самая "наружа" и была для Йохана морем.
   Город из прошлого придвинулся, задумчивый, будто старик, укутанный в своё туманное одеяние. Уже можно различить россыпь окон, а вон по той паре небоскрёбов смурные небеса как будто струятся, стекают вниз, в землю. Сколько таких городов Йохан наблюдал, пока колесил по континенту... Этот назывался - "Гаага".
   Если все прочие города жители покидали в течение более чем векового периода, выгребая за собой всё, что накоплено за долгие поколения, оставив таять на ветру только бетонные коробки, а какие-то даже разобрав, потому что ветер хоть и справится с такими громадами, но не вдруг и не сразу, то из прибрежных городов просто бежали. Когда большая вода рядом с тобой превращается в закипающий бульон, мало кто останется с тарелкой и ложкой ждать раздачи.
   На ходу Йохан извлёк из рюкзака питательные таблетки, закинул одну в рот. Заел саморазогревающимся в руках синтетическим хлебом. Желудок уже адаптировался к таким "яствам". Тоже своего рода мутация: кажется, его желудок стал меньше по объёму, а кишечник укоротился. Символично и правильно. Страннику нужно довольствоваться малым.
   Парад пустых рекламных щитов отмечал путь по обеим сторонам дороги, за спиной утекал к горизонту. Кажется, будто некая сущность отметила таким пунктиром его, мистера Й, маршрут. Мерещилась в этом зловещая предначертанность - как будто кто-то заранее знал, куда он пойдёт и что сделает. Мелькнула надпись "Добро пожаловать...", и Йохан ответил как всегда на старинном, ещё не модифицированном языке: "Спасибо. Я постараюсь не оставлять лишних следов, а всё, к чему прикасаюсь, называть своими именами".
   Жизнь странника куда живее, когда она складывается из многочисленных традиций. Традиции - это якорь, которым он цепляется за повседневность, в то время как дни свистят мимо и тащат его из местности в местность, из одного "населённого" пункта в другой.
   Берега представляют собой зоны отчуждения. Сколько городов мочило свои ступни в этом таинственном месиве микроорганизмов, химических элементов, минеральных солей! Теперь все они потеряли индивидуальность, так, что одного от другого не отличишь, все на одно лицо, и лицо это вовсе уже не лицо, а череп с гладким белым лбом и вылепленными, будто из гипса, скулами.
   Море. Что мы знаем о море - тогдашнем и нынешнем? Сейчас это закрытая для вмешательства человека экосистема. Но и в прежние времена она была достаточно малодоступна. Люди решались чиркнуть по большой воде лишь самым краешком своего влияния. Рано или поздно люди успокаивались: или на дне, или в собственной постели, а море... море вот оно, до сих пор существует, пусть и в сильно видоизменённом обличии.
   Стукались друг о друга в котомке склянки с воздухом - как-то по-разному звучали они при контакте друг с другом, и это входило в гармонию с тем, что доносили до него, Йохана, чувства. Где-то атмосфера была тяжелее, где-то чуть-чуть полегче, а некоторые деревеньки выглядели так, как будто жители покидали их с песнями и карнавалом. С багажника мотороллера на две стороны гроздьями свешивались пластиковые бутылки с топливом и бидоны с водой, и машина шла тяжело, норовя опрокинуться при любом повороте руля.
   Йохан въезжал в город. Дома жабами сидят по обеим сторонам дороги, они касаются друг друга коричневыми, разрыхлевшими от времени боками. Невысокие, в два-три этажа.
   Нарывы планеты медленно, но верно покрывались корочкой - ещё сотня-другая лет, и в разгаре будет процесс заживления, когда вот это величественное здание с колоннами, по видимому, прежде принадлежащее банку или какому-нибудь сенату, превратится в моховую кочку. Температура больного организма понизилась. Остался, разве что, очаг заболевания, но он относительно пассивен. Йохан медленно, на самой низкой передаче, ввинчивался в разлагающуюся тушку Гааги. Ему хотелось всё рассмотреть, всё потрогать, понюхать, но ещё рано останавливаться. Все углы сгладились, позолота облупилась. Когда-то вот этот небоскрёб сиял, как бриллиант, теперь же скромно зеленел, и зелень эта при ближайшем рассмотрении оказывалась пятнами мха и какой-то низкорослой лиственной растительностью, которая гнездилась в щелях и могла расти даже на вертикальных поверхностях.
   Люди очень точно научились моделировать в новом Городе признаки старых. Чья ностальгия рассыпала на всех "благополучных" уровнях, где нет недостатка места, разноцветные бусины - маленькие аккуратные домики, точную копию вот этих, между стенами которых сейчас рикошетило эхо мотора?.. Вполне возможно, что кто-то из тех, кто сейчас наблюдает за передвижением мистера Й, пытается разглядеть в окне очередного встречного коттеджа, похожего на только что вылупившийся из земли гриб, себя и думает: насколько та действительность похожа была на эту, в которой мы сейчас обитаем!.. Сто пятьдесят лет назад люди готовились жить на орбитальных станциях; в белых, похожих на выдолбленную в снегу лежанку, капсулах; в виртуальной реальности - где угодно, но только не в таких же домах.
   Несмотря на то, что город этот теперь можно назвать городом-призраком, движение по нему было отнюдь не лёгким. То и дело приходилось сворачивать, чтобы обогнуть очередную запруду. Углы оставались сглаженные, но их количество как будто бы увеличилось. Йохан наобум двигался к морю. Подключаться к спутникам не хотелось - достаточно и того, что один-два не отрывают от него взгляда - странник дал себе зарок по мере возможности их игнорировать. Ноздри подсказывали куда повернуть, где затхлый аромат сильнее, где слабее, а вот на этом проспекте и вовсе возникает ощущение, что тычешься носом в просаленный, застарелый матрас. Ни души, ни звука, только хлопают над головами вороны, да иногда перебегают дорогу мелкие хвостатые зверьки.
   Мотор начал чихать, и Йохан подумал, что пора бы остановиться. Заняться непосредственной своей работой. Ногой поддел подножку, нажал пяткой, потому что та порядком заржавела. Оставив скутер прямо посреди дороги, сошёл на тротуар. Зияющие рты: те, что чуть поменьше, принадлежат магазинам и различным заведениям, чуть побольше - аркам, ведущим от крупных пересохших вен к путанице мелких капилляров. Вывески на одном из мёртвых языков, языков-предтеч, ещё можно прочитать, они стали самой скромной рекламой на земле, ибо неон под слоем пыли давно пересох.
   Йохан поднялся на четыре ступеньки и оказался перед магазином товаров для детей. Закрыто, надо же. Это первая, пожалуй, на его пути запертая дверь, первый город, где не побывали мародёры. Что ж, придётся мне, мистеру Й, им поработать. Йохан сходил до скутера, отыскал набор отмычек, на связке с которыми, огромной, торжественно гремящей связке, были ещё все возможные консервные ножи и гаечные ключи, которыми он регулировал свои транспортные средства.
   Наконец, дверь взломана. Луч света карманного фонарика принялся препарировать темноту. Йохан не знал конкретно, что ищет, но действовал быстро и точно, то вороша ногой остатки сгнившей мебели, то наклоняясь, чтобы осветить, что там хрустнуло под ногой. На шее болтался противогаз, так, что когда из глубины пропылённых, мутных зеркал всплывало отражение, казалось, будто под подбородком чернеет второе лицо, деформированное и сплющенное. Два раза этот противогаз спасал ему жизнь - когда в очередной бетонной коробке обнаруживался сюрприз в виде застоявшегося и обретшего свойства яда воздуха.
   Здесь Йохан интересовался игрушками. Переворачивал их носком сапога или затянутой в перчатку рукой демонстрировал под лучом фонаря линзе, чтобы та их запомнила. Нелегко представить, что этим, не первое столетие мокнущим в собственном соку, игрушкам радовались дети. Особо хорошо сохранившиеся отправлялись в пластиковый мешок. Таких оказалось много: скоро угол этого пакета больно упирался Йохану в бедро. Всё, что доставалось ему в других городах - осколки, обломки, в которых с трудом угадывались прежние формы. Такое впечатление, что пропитанный солями воздух вмораживал в себя очертания содержащихся в нём предметов. Они здесь, словно мошки и паучки в застывающей смоле. Йохан усмехнулся: кто знает, может, он привезёт в Полис целый пакет праха.
   "Сохранение наследия" - вот как они это называют, и здесь воля Города совпадала со стремлением Йохана бродить по округе и изучать, смотреть...
   Он притворил дверь, скоро на её внешней стороне появилась надпись: "Сохранено для потомков". Поставил дату и приписал: - "Исследователь внешних земель, мистер Й".
   Самым используемым, пожалуй, предметом в его снаряжении был маркер, которым можно промаркировать сколь угодно упрямые текстуры. Йохан один раз так уверовал в эту маркировочную силу, что попытался разукрасить в красный цвет туман. Правда, ничего не вышло. Если вдруг, спустя десятилетия или века, его труд станет кому-то интересен, в городских анналах - если Полис ещё будет существовать, - найдутся все необходимые сведения.
   На очереди книги. Соответствующую вывеску Йохан как раз видел по соседству. Когда люди начали перебираться в Полисы, и началась вся эта чехарда с морем, бумажная литература переживала самый великий свой упадок. Тогда ещё не начали внедрять линзы, но электронные носители информации распространились повсеместно. Каждый знал, как выглядит книга, но не каждому удавалось ощутить в своих руках, в буквальном смысле, тяжесть знаний. Взять её в руки, раскрыть, всмотреться в напечатанные символы, которые не меняются, под каким углом ты на них не смотри.
   И здесь дверь показала ему жерло замка: мол, давай, отпирай. Йохан взялся за отмычку и только через четыре минуты обнаружил, что этот магазин разграбили.
   Да, именно так. Помещение, словно скелеты лошадей, заполняли каркасы металлических стеллажей: деревянные перекрытия давно уже провалились и теперь неопрятной грудой лежали между ножками. Книги - вещь хрупкая, и, конечно, страницы давно должны сгнить. Обложки на последней стадии разложения, и они здесь были: похожие на мёртвых птиц или на бабочек, чьё время вместе с тёплым временем года подошло к концу. Но слишком мало для книжного магазина - даже для книжного магазина, чья жизнь пришлась на упадок книгопечатанья.
   Йохан бесшумно двигался среди металлических конструкций. Одну задел носком сапога, и она загремела, вмиг растеряв всю патетику. Больше не опора и поддержка: просто кусок ржавого железа. Откуда-то ручейками заструилась пыль. Дошёл до конца помещения и вернулся, закрывая лицо шарфом, чтобы не расчихаться: его шаги поднимали настоящие облака пыли. Почти ничего полезного. У передней стенки, под огромными окнами, сложены книги, что-то около четырёх-пяти десятков, время спрессовало их в подобие коржей для слоёного торта. Если бы он пришёл пораньше, лет, этак, на сто, возможно, застал бы перевивающую эти стопки бечёвку.
   Кто-то приготовил их к выносу, но так и не успел забрать.
   Это не мародёры; пусть даже кому-то понадобилась бумажная литература, стали бы мародёры возиться с замком, чтобы закрыть за собой дверь? Даже он, простой исследователь, никогда не запирает за собой двери.
   Йохан не стал трогать стопки с останками: пускай себе ждут. Может, за ними когда-нибудь кто-нибудь ещё вернётся... Он прислонился спиной к двери, скрестил на груди руки и потянулся разумом к подкручивающей воображение ручке. Как в разваливающемся на части мире мог найти себе место этот островок порядка, когда человек, видя из окна, как бегут прочь от моря соседи, как сталкиваются на светофоре машины, вдребезги, лопается колесо и эхо мячиком скачет между высотками, а водители с семьями, не тратя время на разбирательства, выгружаются и идут пешком, под рапсодию рёва, звука сирен и криков, спокойно складывал книги в стопки и перевязывал их верёвкой?
   Йохан развернулся и вышел. Маркер уже наготове, он жаждал соприкоснуться с поверхностью, где мог бы оставить след. Иногда казалось, что в этом маркере живёт некая сущность, причём с крайне бунтарским характером, иногда - что он часть его, Йохана, души, что стержень дрожит от биения сердца и рисует сам собою синусоиду его кардиограммы. Наверное, точно так же относился когда-то к своему копью конкистадор.
   Йохан написал на двери:
   "Кто-то любил своё дело больше жизни. Любовь эта сохранилась в веках: знай об этом, если эта надпись будет жить дольше свидетельств этой любви".
   Подпись, дата. Йохан метит территорию, как бродячий пёс.
   Он вернулся к мотороллеру, разогретый, как после боя. Снял с пояса мешок с игрушками, и, повинуясь порыву, вытряхнул из него собранное прямо на асфальт. Наклонился. Вот что он не заметил: во всех собранных игрушках гнездилась зелёная плесень. Будто крошечные, изумрудного цвета кораллы. Возможно, они и есть то, что не даёт минувшему веку окончательно стать прахом. Снова это море. Надо будет с ним разобраться. Нельзя больше откладывать рандеву...
   Ему подумалось, что люди "по ту сторону линзы" могли бы, может, обратить его внимание на то, что игрушки заражены и раньше. Но Йохан отключил двухстороннюю связь. Меньше всего ему сейчас нужно нарушать не данный обет молчания, разбазаривать слова, пусть даже и виртуальные. На его долю и без того отпущено слишком мало слов - что произойдёт, если раскидываться ими направо и налево?..
   "Потерянное наследие" - подписал он прямо на асфальте в качестве постскриптума. "Что-то уже не вернуть, даже если оно маячит в тумане перед носом". Проверил, крепко ли сидит на руке перчатка, и, прижав одну куклу к земле, обрисовал по контуру голову, потом всё остальное. Рано или поздно эти игрушки растворятся в воздухе. Их смоет дождём, разорвут от ярости, что не осталось больше во всём городе еды, одичалые собаки. Надпись останется -- и останется этот контур.
   Взгромоздился на мотороллер и двинулся дальше - до следующей остановки.
   На этот раз по левую руку огромный собор, весь перевитый плющом. Возможно, изначально плющ обнимал лишь перила, те, что вместе с крыльцом почти полностью скрылись за зелёной шторой, но, почувствовав небывалую свободу, решил взять под своё покровительство всё здание. Возможно, когда-нибудь этот плющ обрушит шпили и прошьёт насквозь циферблат часов... так вода постепенно, из века в век, стачивает камень.
   Справа несколько низкорослых двухэтажных зданий и три-четыре велосипеда, которые благодаря бурой ржавчине, срослись в одно гротескное транспортное средство.
   Йохан присмотрел для своей цели садик перед входом в собор, где раньше росли розы, а теперь валяется несколько автомобильных дисков с лохмотьями покрышек. Он слез с мотороллера. Таблички больно стучали по ногам. Йохан не стал снимать перевязь с ними с плеча. Одна ему сейчас понадобится.
   Это самые обыкновенные деревяшки, собираемые им на досуге из чего попало, плюс молоток и гвозди. На табличках ничего не написано, но есть маркер.
   Йохан потрогал носком сапога почву. Поднял камень, вывалившийся когда-то из стены собора, закусил губу и принялся сотрясать землю первыми за долгое время ритмичными ударами. Вот ирония: раньше вся сама жизнь здесь состояла из ритма. Поздно уже делать массаж сердцу, которое давно остановилось, - с мрачной иронией думал Йохан.
   На этой табличке он написал: "Здесь был город Гаага. Утрачено человечеством. Имя ему теперь: "Город закрытых дверей".
   Об этом то, что снабдило его миссией, не говорило ничего. Йохан не помнил доподлинно, но был уверен, что даже не заикалось оно ни о каких табличках. Даже сам себе он не мог ответить, для чего или для кого остаются эти послания. Каждую вещь можно подписать, и после этого она становятся оружием, которым можно вести войну.
   "Против кого ты воюешь? - спрашивал себя Йохан, и сам же себе отвечал: - Наверное, против беспечности. Человечество уже давно выросло из детских штанишек, пора ему прекратить быть беспечным и научиться нести ответственность".
   Йохан повернул руль, объезжая остов брошенного автомобиля, который съёжился, проржавел и выглядел как пластиковая игрушка, под которой подержали зажигалку. Таких полно - брошенных где попало по обочинам дороги, невидящими фарами смотрели они вслед давно сбежавшим своим хозяевам.
   Проведя в каждом городе достаточное время, можно понять, как покидали его жители. Напряжённость и всеобщая паника, так и не рассеявшаяся за века и висящая неопрятным комом над этим городом, казалось, пощипывает даже кончики ушей.
   Он вовремя вспомнил, что стоит избегать каналов. Протяжно зевнул, ёрзая задом и мечтая, чтобы тряска была поменьше, но тут уж ничего не поделаешь, регулируй машину, не регулируй - всё дело в дороге. Тут впереди сверкнула серебристая плётка воды - обозначающие канал борта позволили увидеть только её краешек.
   Раскричались тормоза, мотороллер слегка припал на переднее колесо. Остановившись, Йохан вытянул шею. Боже, какая она смирная на вид! Будто спящая медведица, которую хочется почесать за ушком. На той стороне выстроившиеся в ряд так плотно, что между ними не получилось бы просунуть даже палец, сонные домики. В каких-то даже остались стёкла - кажется, будто эти постройки, близоруко щурясь и встав на цыпочки фундаментов, разглядывают Йохана, а вот сейчас, ветром, пронёсшимся через наполненный распахнутыми дверьми этаж, зовут его к себе: "Нам здесь так одиноко-о-о!". Йохан молчал. До сих пор он не избегал ничего, с чем доводилось встречаться, а там были достаточно жуткие вещи, вроде диких зверей, которые нашли себе пристанище в оставленной человеком норке, или колоний насекомых рядом с "остывающим" радиоактивным элементом. Но к этой воде он не подойдёт и близко. Если и суждено вдруг умереть, растворившись в жидкой блестящей ртути, то пусть это будет самая большая вода, которую он найдёт.
   Он свернул в ближайший переулок.
   Следующая остановка случилась не из прихоти закашлявшегося двигателя. Йохан увидел нечто, на что было бы интересно посмотреть даже людям по-ту-сторону, растекающимся за обеденным столом по стульям и искусственно подтягивающим мышцы, накручивая их в домашнем спортзале на валики. "Нужно хотя бы иногда их радовать", - подумал он, с открытым ртом разглядывая открывшуюся картину. Небольшой двухэтажный дом, не соприкасающийся стенами со своими соседями. Друзья его даже в смерти не разомкнули рук, пусть белели от времени костяшки-кирпичи в перекрытиях и осыпались нижние челюсти, на которые так похожи иногда балконы, а этот... этот парит в буквальном смысле над землёй. Виной тому огроменный дуб, который пророс через крышу здания, просунул ветки в окна и оторвал его от соседей. Йохан видел огромные корни -- они вспарывали асфальт у него на пути, будто щупальца огромного кракена.
   Между нижними, ни на что не опирающимися кирпичами и фундаментом, промежуток почти в половину человеческого роста. Соседние здания перекосило -- они будто глядят на своего поднятого на кол собрата, запрокинув голову. Йохан откинул багажник мотоцикла, достал верёвку с крючьями на конце: "кошку". Он во что бы то ни стало должен дать этому чуду наименование.
   Поднырнув под стену, Йохан прополз по балке к стволу дерева. Внизу, в подвале, раньше помещалась котельная -- теперь же всё завалено рухнувшим полом и тем, что на нём располагалось; укрыто саваном из листвы и желудей. На своём месте осталось только редкое решето из балок, сквозь которое и пророс дуб. Если поднять голову, можно полюбоваться на стены и останки бетонной лестницы, расставшейся со своей ролью позвоночника, на который нанизаны этажи здания.
   Совместив мысок сапога с впадиной в древесной коре, Йохан начал восхождение. "Умные" волокна одежды на плечах растягивались и подстраивались под броски рук и резкие движения мышц. Сейчас он чувствовал всё преимущество "умной" одежды -- а ведь когда-то перетряхивал чужие шкафы и магазины в поисках неистлевших штанов и курток. Что и говорить, за время своего путешествия он зачислил на свой счёт немало бесценных сокровищ, называемых опытом. Научился ценить блага цивилизации, которую, казалось бы, категорически не принимал.
   У основания ствола нашлось множество веточек, бородавок, "глазков", где можно было умостить руку или закинуть верёвку, и, раскорячившись как паук, где надо цепляясь когтями, а где надо отталкиваясь ногами и повисая на верёвке, Йохан совершал восхождение. Пространство первого этажа уплыло вниз. Рюкзак зацепил и обрушил вниз кусок штукатурки. Головой нырнул в заполненную листвой и влажным душным лесным запахом полость. Йохан повисел немного на ветке, трогая ногами пол второго этажа и раздумывая, можно ли ещё на нём стоять. Наконец, руки разжались сами собой, и плоскость под ногами, пусть не такая твёрдая, как хотелось, вновь приняла его подошвы. Везде гнилые листья, кто-то шебуршился метрах в трёх в стороне, зарываясь поглубже в рыхлый дёрн. Над головой - гроздья древесных грибов и пустые чашечки из-под желудей. Йохан не рисковал остаться один на один с полом, пальцы скользили по бороздкам коры.
   Казалось, этот домик построили специально для кроны, и она расположилась тут вольготно, выглядывая во все окна одновременно, в дыры в крыше, разрушила все перекрытия. От мебели ничего не осталось - мёртвое при контакте с живым вступает в реакцию и испаряется быстрее, чем за десяток вдохов-выдохов природы, когда сменяется листва и в толще ствола появляется ещё одно годичное кольцо.
   Йохан обошёл дерево и увидел что он не единственный здесь человек. Сначала показалось, что у дерева каким-то непостижимым образом появилось лицо. Но нет - просто вот эта выступающая из ствола часть когда-то была человеком. Остался только череп с дыркой во лбу, да грудная клетка, напоминающая чем-то клетку самую обычную, в которых издревле держали птиц, до того, как её сменило силовое кольцо на лапке. Каким образом кости могли принять в себя чужую жизнь, а пульсирующий соками стержень - чужую смерть?
   Йохан смотрел в пустые глазницы, оскаленный, беззубый рот показывал ему раздвоенный язык - веточку о двух листиках, которая проросла под верхней челюстью. Нижняя пропала безвозвратно. Первый встреченный им местный житель. Сколько он здесь? Видимо, с самого начала катаклизма.
   Перекрытия застонали, и Йохан поспешно переступил ногами - так, чтобы дом вернулся в состояние шаткого равновесия. Он не отрывал взгляда от глазниц, под которыми прятались глазки дерева и проточенное каким-то короедом отверстие. Из-за ствола сочится неровный свет - там окна, где-то в той стороне большая вода, и легко представить, как человек демонстративно и упрямо отворачивается от опасности, говорит всеобщей панике несколько нецензурных слов. Он ставит спинкой к себе стул (лет восемьдесят назад ещё можно было обнаружить его обломки), садится и говорит: "да не сойти мне с этого места!". Это упрямый старик с плешью на голове, макушка загорела до черноты. Руки просолены и истёрты швартовочными канатами и ручками ворота, на который накручивается рыболовная сеть. Было время, он пропадал в открытом море месяцами. "Дожил до старости для того, чтобы оно вздумало меня пугать! Да никогда. Я ездил на нём верхом почти шестьдесят лет..."
   И тогда взбунтовавшаяся природа забрала его в себя. Вознесла из крошечной, может быть, но заслуженной каморки на первом до второго этажа.
   - Вы видите? - шептал Йохан, раскачиваясь вправо и влево, и не замечая уже скрипов, которые издавал дом. - Видите, как может быть упрям человек?
   Я увековечу его и только его. Дом говорит сам за себя и уж никак не нуждается в его, Йохана, комментариях.
   Выставив вперёд и немного вверх руки, он добирается до целой ещё стены. Чувствует, как сильно под уклон пошёл под его ногами пол, слышит стоны, но упрямо переставляет ноги.
   Когда вернулся к стволу, чтобы тем же путём спуститься вниз, стена светилась надписью: "Да не сойти мне с этого места. Твёрдость убеждений человеческих да прославится в веках". И с ней положенные друг на друга кирпичи будто обретают возможность, миссию нести послание сквозь десятилетия.
   Теперь, не теряя больше ни минуты, Йохан едет к морю. Вот и оно - будто стеклянное, простирается к горизонту. Богатство, расплавленная до однообразной консистенции платина. Что теперь делать? Возможно, Йохан первый, кто за долгое время посмел к нему приблизиться. Всё, чего касались руки людей, оно нещадно уничтожало - что и говорить о самих людях! Море затягивало их и переваривало, превращало в часть себя.
   - Эй, - сказал неожиданно для себя Йохан, - я тоже не очень их люблю.
   Глупо. Неужели он полагает, что враг проникнется сочувствием?
   До самой кромки воды простирался только белый, будто вылинявший или поседевший, песок. От того места, где стоит Йохан, метров пятьдесят. Этот песок, пропитанный враждебной водой, давно уже расплавил и съел все постройки, что когда-то на нём возводили. Возможно, это были кафе или бунгало: Йохан видел такие на старых фотокарточках. Там солнце заливало их оранжевым светом и от заколки в волосах у женщины, которую обнимал за плечи голый по пояс мужчина, в объектив лезли блики.
   Йохан уселся на неизвестно как сохранившуюся скамейку. Подумал: каким бы именем наречь ему эти огромные застывшие пространства? Может, "Застывшие пространства"? Или "Застывшие пространства?" - именно так, с вопросительным знаком.
   Море шевельнулось, будто собралось поползти вверх. Словно тесто, которое заправили дрожжами.
   Йохан подтянул ноги. Поморгал. Или показалось?
   - Погоди, - пробормотал он на всякий случай. - Если не придумаю тебе имени, тогда сможешь меня съесть.
   Он подобрал с земли камень, который обжёг пальцы нежданным холодом. Перевернул - и тот оказался зеркалом заднего вида от какой-то колымаги. Конечно, от самого зеркала давно уже ничего не осталось. Только впадина, пустая глазница. Йохан размахнулся, швырнул предмет как можно дальше. Тот плюхнулся там, где нужно - шага за четыре до воды, зарылся в песок одним боком, словно ракушка новой, футуристической эры, сейчас ставшей нагромождением старого металла. Большая вода молчала, даже, можно сказать, царственно, надменно молчала. Йохан устыдился своего поступка. Забормотал что-то под нос, но слушать самого себя, когда рядом собеседник - такой, какого у странника не было ещё никогда - не так-то просто.
   До самого горизонта - ничего! Не видно даже черты, где смыкаются уста низких облаков и воды. Чья рука полировала его поверхность? Почему она не оставила до горизонта ни заусенца, ни шероховатости? Как будто специально хотела позлить. Найти бы такую кувалду, которой можно расколоть этот щит. Запах терпкий, густой, кажется, стоит высунуть язык, как он осядет там мутными каплями. И его тоже не расколешь на составные, сколько не колоти по нему чушкой восприятия. Там есть кисловатый оттенок водорослей, есть соль, есть ощущение, что ты сидишь в душном тесном помещении наедине с этим запахом, хотя вокруг простор - лети куда хочешь, были бы крылья. Не видно швов между запахом моря и самим морем.
   Стоило отвести взгляд, как начинает казаться, будто вода карабкается по песку, подбирается всё ближе. Ты вроде даже видишь, как под блестящей шкурой переливаются и играют мускулы. Но нет, всё те же четыре метра до зеркала... чешутся руки подойти и нарисовать палочкой на песке мерную шкалу.
   Йохан думал, уперев локоть в колено и положив подбородок на ладонь. Маркер в нагрудном кармане будто стал частью его тела - Йохану вдруг захотелось его почесать. Может, "Неделимое одно, к чему мы стремимся и до чего нам ещё далеко"? Да, пожалуй, это заставит задуматься тех (или то?), кто (что) наблюдает за ним по другую сторону линзы.
   Но он не может с уверенностью это утверждать. Может, остроты его взгляда, чуткости нюха просто не хватает, чтобы различить швы? Есть, пожалуй, только один способ проверить. И он, что самое удивительное, согласуется с обещанием, которое Йохан только что дал морю.
   - Я сдаюсь, - сказал он. Сбросил с плеча рюкзак, улыбнулся. - Говори свою отгадку!
   Ну, давай же, давай же быстрее...
   Четыре метра. Где-то за облаками танцевало солнце, и на песке под его дудку плясала размытая тень от раковины.
   Йохан не мог больше ждать и пошёл к воде.
  
  
   Место-которое-во-мне.
  
   Огрызок ночи не сулил ничего хорошего: лишь игру в прятки по углам квартиры - игру в прятки с подступающим сном.
   Я принял пищу, не ощутив её вкуса, выпил пива. Подержался за ручку кружки, решив: ручки - единственное, что здесь приспособлено под такого человека, как я. Если бы у меня был герб, я бы, без сомнения, изобразил там ручку, причём с двух сторон: с внешней, чтобы все видели, и с внутренней, чтобы удобно было носить. У меня был бы двухсторонний герб.
   Долго смотрел, как темнеет за окном. Хотелось предпринять что-то важное, какое-то решение словно ждало меня в ванной, или за раздвижными дверками встроенного в стене шкафа, или, может, носилось в облаке силовых полей за спиной.
   Я устроился прямо на полу - садиться в кресло не было никакого желания; это как ложиться в заляпанную собственной кровью койку - и стал перебирать мысли о своём одиночестве. Словно чётки, стукались они с деревянным звуком, и этот звук вполне мог быть биением сердца. Вот странно. Раньше я никогда не прислушивался, что же оно там бормочет. Чувства заняты просмотром (прослушиванием, прощупыванием... пронюхиванием) новостных лент, шуршанием занавеской, за которой скрыто окошко в самого себя. Что там интересного? Стучит и стучит.
   А теперь вот слушаю. Не потому, что больше нечем себя занять (хотя и это верно), а потому, что это безумно интересно.
   Это нужно мне, чтобы не сойти с ума.
   Вышедший из чрева знакомого с малых ногтей мира, я старался держать себя в руках, хотя полагалось кричать, морщиться и багроветь шеей.
   За стеной вздохнули, и это словно оборвало струну, на которой я пытался играть, чтобы хоть как-то настроить внутренний мир на гармонию. Вскочил, вращая оставшимся глазом: вздохнули за всеми стенами сразу. Я едва удержался на ногах: квартира шевельнулась, стены сдвинулись и разошлись вновь, порождая звуки, подобные которым, может, можно услышать в ночном лесу, если достаточно просидишь неподвижно. Что-то звякнуло; какой-то предмет мебели протестующе скрипнул, но он имел здесь не больше прав, чем я. Включились локальные силовые поля: они утрамбовали и поставили на место всё, что предшествующий катаклизм натворил за недолгую жизнь. Может, разрушения не слишком значительны в глазах обывателя, но для машины существенны любые единицы измерения. Из единиц складывается вселенная...
   Будто находишься внутри чьих-то лёгких, - мелькнуло в голове, - хорошо бы не внутри желудка или кишечника.
   Ирония не помогла. Страшно. В случае необходимости - допустим, чтобы уберечь какие-то важные конструкции от потерявшего управление и падающего дирижабля - город может на время убрать кубик с моей квартирой обратно в коробку с игрушками. И кто знает, что тогда будет со мной? В приоритете сохранение человеческих жизней: создатели заложили это в сознание города, как аксиому, но меня, конечно же, за человека можно не считать.
   Ну давай... сделай что-нибудь со мной, чтобы я не метался и не мучился сомнениями относительно своей дальнейшей судьбы.
   Окно, за которым сияли, точно разлившийся из небесного кувшина млечный путь, огни улиц, мигнуло и внезапно продемонстрировало мне гигантское лицо. Если, конечно, это можно назвать лицом, - подумал я, в то время как внизу, не то в животе, не то под полом, набухал пузырь ужаса. Плоское, с огромными, точно колодцы, глазами, звериными ушками, полоской рта, как-то по-вопросительному изгибающемуся над нижней губой - точно стрелка, указывающая на чрезмерно задранный нос, смешной и немного глупый. Такого любое создание должно стыдиться, а любое разумное создание - немедленно записаться на пластическую операцию. Шея напрочь отсутствовала, был только намёк на обширное тело, зато имелись вполне себе по-кошачьи лихо заломленные усы. Я узнал его: поистине фольклорный персонаж, зародившийся не так давно, в изгибах смутного времени, времени девяти ветров, и за два века успевший стать культовым. Властитель отражения в лужах лунного диска, похожего на поджаривающуюся яичницу, командир лесных тварей, от крошечных до огромных. Тоторо. Такие существа, как считалось, оберегают маленьких детей от неприятностей, подкидывают им приключения и помогают из них выпутаться. Где, из какого источника вытащила машина этот портрет?..
   Несколько секунд миновали в томительном ожидании. Зрачки в идеально круглых глазах как будто нарисованы грифелем. Удивительно, что в остальном он выглядит вполне себе настоящим.
   - Всё нормально, - сказал я себе, не сразу осознав, что говорю вслух. - Это просто заставка... оконная заставка, не более.
   Может, проклятая машина развлекается так, пока я в кармане пижамы или когда меня нет дома - считая хозяина скучным, и вообще, порядочной серостью, приглушает свет, зажигает разноцветные огоньки и включает забавные заставки? Пускает через вентиляцию какой-нибудь яркий запах, будто бы пришедший из виртуальной реальности девочки-подростка.
   Лицо монстра исчезло из одного окна и появилось в другом - напротив, куда ближе ко мне. Будто великан бродит вокруг дома и заглядывает всюду, добраться куда хватало высоты его любопытства. Должно быть, жильцы этажом выше удивляются, наблюдая качающиеся за окном мохнатые уши. Похожий на загогулину рот внезапно пришёл в движение - подумав на миг, что сейчас он проглотит квартиру, я едва удержался от того, чтобы не запаниковать - и развернулся в улыбку, несоразмерно большую, сплошь состоящую из белоснежных резцов и похожую на дольку мандарина.
   - Эй... - пробормотал я. - Я ведь не ребёнок.
   На четвереньках отполз подальше, в самый дальний от обеих окон угол. В окне слева была теперь кромешная чернота. Справа мохнатый, намеченный складками шкуры подбородок повернулся за моими суетливыми движениями. Квартира была клеткой, враждебно настроенным местом, которое я не имел возможности покинуть. Осознавая это, я мог без устали обнаруживать подле себя зловещее присутствие. Вещей немного: овальной формы стол с остатками ужина, стена с модулем, отвечающим за приготовление и хранение пищи (даже ручка на дверце милмодуля почти не радовала; оставалось смутное желание схватиться за неё, крепко-крепко зажмуриться и попросить вернуть всё как было), растительность, вплетённая в стены и находящая в своём стремлении от пола к потолку краткое отдохновение на декоративных цветочных полочках, кресло, по обивке которого ещё ползали мои ночные кошмары. Подлая вещь, которой я не раз доверял часы покоя - даже она меня предала!
   Везде мерещилось зловещее предзнаменование. Свет померк, как будто откуда-то из давно минувшего протянулась рука и накрыла фитилёк свечи - в первую очередь свечи, которая подогревала мои внутренности, давала волю к жизни и возможность здраво рассуждать. "Зелёные" стены превратились в дремучий лес. Кто-то хватался за стволы, в которые превратился мутировавший вьюнок, сгибал их и тянул по полу, там, где скапливалось больше всего теней от мебели, в мою сторону руки. Поблёскивали влажные, выпученные глаза, которые могли быть камерами слежения, и больше ничем. Странно, что я вообще их видел: страх обострил чувства, и даже с единственным глазом я умудрялся заметить куда больше, чем раньше. Лицо монстра, кажется, вот-вот обретёт объём и проникнет через окно.
   Но нет, вот оно исчезло, оставив только темноту. Два чёрных окна смотрели теперь, как пустые глазницы. Пугаясь собственного дыхания, которое касалось прижатых к подбородку ладоней, я ждал, что будет дальше.
   А дыхание, между порочим, было горячим - на фоне холодка, который касается открытых частей тела.
   Это помогло мне прийти в себя. Ну конечно. Температура падает. Это псевдоконсервация, спящий режим, всякое такое. Вот, кстати, запах креозота и хвои. Ни один из нас не видел изнанки мира, в котором живём - а между тем это, всё, вокруг происходящее, обыкновенные процедуры при длительном отсутствии хозяина. Глупая пластмасска никак не может понять, что я-то внутри... При чём здесь Тоторо? Пока не знаю... но есть такие замечательные люди, которые верили, что всему есть объяснение. Я сейчас отчаянно пытаюсь на них походить. Может, "умный дом" (куда уж ему теперь до высокого звания, ха-ха!) выковырял его из моего подсознания, из озерка детских страхов и чаяний: может, слушая истории о Тоторо и наблюдая за его приключениями, я надеялся, что он когда-то придёт и ко мне. Заглянет в окно...
   Мои логические построения рухнули, как карточный домик, от одного нелогичного действия. Дверцы кухонной стенки распахнулись, все разом, и захлопнулись с грохотом. Словно закрылки шаттла. Словно большой вопросительный знак.
   Ну что ты натворил! - едва не воскликнул я. - Я был так близок... если не ко вселенскому покою, то хотя бы к шаткой точке равновесия. Что же ты от меня хочешь?
   Кромешная темнота была мне ответом. Отсутствующий глаз запульсировал, заворочался в глазнице. Вспомнив, я поспешно, скрипнув языком о пересохшее небо, переспросил то же самое вслух. Хотелось убежать куда-нибудь и спрятаться, и звучащий в тишине голос отчасти был этой отдушиной, коробчёнкой, в которую я мог поместиться -- если не целиком, то хотя бы спрятать голову.
   Он мне показал.
   Останки рыбы вместе с тарелками взлетели со стола, увлекаемые управляемым силовым полем, и исчезли где-то в развёрстой глотке потолка. Это было яснее любой надписи, красноречивее всех и всяческих картинок. Он хочет меня обратно.
   "Умный дом", этот невидимый слуга, настраивается так, чтобы жилец сталкивался с его действиями как можно меньше. Нужно убрать со стола? Пожалуйста: жди, пока хозяин отвернётся к окну или уйдёт в другую комнату, позёвывая и потирая живот. Я, например, встречался со слугой "нос к носу" всего несколько раз, чисто случайно: замечал его краешком глаза и каждый раз лениво гордился -- так, будто раскусил какой-нибудь тест на внимательность.
   Теперь же эти манипуляции были до крайности очевидными.
   "Слышишь, - хотел я крикнуть, - Я ведь всё ещё твой хозяин!"
   Но смолчал. Я не был ему хозяином, и никогда, по сути, им не являлся. Пузатый Тоторо с глуповатой улыбкой, он просто от всей души влюблён в человечество, чтобы обижаться на дурацкие прозвища... кто из нас ещё слуга -- большой вопрос. Само это наименование, "слуга", теряет всякое негативное значение, если твои обязанности доставляют тебе только радость.
   Конечно, он не хотел меня напугать или показать своё превосходство. Можно снова завести старую песню: меня, мол, теперь не так-то просто увидеть, но скорее всего меня просто мягко, ненавязчиво хотели подтолкнуть к тому, чтобы вернуться.
   - Но я не вернусь, - сказал я. - Мне больше нечего там делать.
   Разочарование было настолько явно, что я практически ощутил его прикосновение к коже. Услышал хруст суставов, трение друг о друга сочленений и мускульных жгутов, когда плечи двинулись в грустном пожатии. Голова раскалывалась от попыток осознания -- насколько же он огромен, насколько значителен. Все эти сотни секторов, вертикальные и горизонтальные плоскости, что ограничивают в пространстве громоздкую и вместе с тем юркую и почти прозрачную в построенном им мире фигуру, псевдомышечные ткани, нервную и кровеносную системы, по которым скачут сигналы и передвигаются чудовищные массивы энергии. Нельзя забывать и о том слое, которым он осмысливает происходящее. О пространстве.
   Внимание этой махины сейчас сосредоточено на мне одном. И -- в это сложно поверить, - но грустит она тоже обо мне! О маленьком, ничтожном, одиноком сознании...
   Какое-то непонятное чувство сдавило мне сердце. Испугавшись, я попытался воткнуть лопату в почву между своими ушами и обнаружил, что под прочным на вид дёрном хлюпает топь. Оказывается, я был готов расплакаться -- вместе с ним.
   Поразительно. Своим искромсанным зрением, единственным оставшимся глазом я наблюдал существо, о котором подозревали, которое обсуждали, но, в большинстве, о чьём существовании даже не задумывались. Зачем бы мизинцу на мальчишеской ноге, пусть даже самому любопытному в мире мизинцу, тёртому калачу, который не раз попадал между дверью и косяком, всерьёз задумываться о существовании мальчика?
   Дальнее окно внезапно разродилось картинкой. Она проступила из темноты, как будто кто-то подкрутил ручку контраста. Что-то большое, уходящее к самому горизонту, лежащее плотно, как ртуть... "Может, вода?", - подумал я растерянно. Никогда не видел столько лежащей спокойно воды. В пространстве было полно её образов, но в каждом она представала в виде бурной, опасной стихии...
   Может, она мертва? Мёртвое море, или вроде того?
   Наблюдатель жизнерадостно шагал по берегу к самой его кромке, и вот линия песка уплывает за грань видимости. Остался горизонт, слегка покачивается, будто крылья крупной птицы в полёте. Звенящая тишина настолько ощутима, что на ней, как на единственной струне какого-то музыкального инструмента, казалось, можно сыграть простенькую мелодию. Эта картина таила первобытный ужас, такой плотный и насыщенный, что даже грусть отошла на задний план. Как будто заглядываешь в пропасть, или же в пасть дикого зверя. Или в глаза человека, который готов убить. Не могу говорить с уверенностью -- я сам знаю о таких вещах только из фильмов. Сейчас другое время и другие страхи.
   Я уже не смотрел. Я внезапно обнаружил в своих руках и ногах пульсирующую боль, а вместе с ней -- потерявшуюся было чувствительность. Повинуясь импульсу, бросился прочь, юркнул в санузел, где поблёскивала, как будто насекомое со сложенными на спине крыльями, санитарная капсула. Зеркальные стены продемонстрировали мне себя со всех возможных ракурсов, хитрые приспособления для гигиены вздрогнули в своих держателях. Я задвинул дверь, оставшись в плотной темноте. Сел, привалившись к дверям, и постарался заизолировать, закольцевать мысли.
   Тем не менее, они настойчиво лезли в голову. Знать бы, через какое отверстие, заткнуть бы его пальцем...
   Может всё это быть сном? Кошмаром; вроде бы, они могли быть необычайно реальны.
   Я едва услышал, как пришла Нэни. Оказывается, наступил день: я сбирался было решить, что температура в квартире опустилась настолько, что даже время замерзло вокруг, но голод доказал обратное. Тем не менее, чтобы выйти, нужно было проявить недюжинную силу воли. Что, если я сейчас выйду, а там всё, как я привык? Тогда придётся смириться с мыслью о кошмаре...
   Гортань решила продемонстрировать, как она умеет подражать птичьим голосам. Казалось, изнутри её закатали в полиэтиленовую плёнку, скрипучую и бесполезную в вопросах звукоизвлечения. Наконец, что-то отдалённо напоминающее человеческий голос:
   - Я здесь!
   - Что ты там делаешь?
   - Меня гнобит моя же собственная квартира! - почти заверещал я.
   Послышались торопливые шаги.
   - Успокойся, - я почувствовал, как дверь кто-то пытается открыть, и сильнее на неё налёг. - Да отпусти же! Это всего лишь я.
   - Хорошо, - я несколько раз глубоко вдохнул, - я выхожу.
   Выбираясь наружу, я стукнулся о верхнюю часть косяка, которая словно стала немного ниже. Это походило на подзатыльник с посылом, мол: "опомнись уже! Хватит развешивать сопли и нести чепуху". Привет от моего мохнатого друга.
   Нэни отступила, давая мне пройти. Вокруг снова день, окна, как ни в чём не бывало, транслировали его в усталых городских красках. Небо в зеркалах казалось необыкновенно близким, как будто его затянули яркой драпировкой, а земля, напротив, необычайно далёкой.
   - Сегодняшнее наше общение будет состоять в основном из восклицательных знаков, - мрачно пообещал я.
   Нэни в жакете и в брюках: мода давностью более чем несколько десятков лет характерна для натуралов. Через локоть перекинуто ярко-жёлтое пальто, вместо головного убора - шарф, который она спустила на шею. Голова натёрта каким-то маслом, от макушки разбегаются концентрическими кругами красные узоры. Похоже на боевую раскраску. А сверху - на мишень для игры в дартс.
   Я сдержал ухмылку. Спросил:
   - Как дела?
   Девушка причмокнула губами. Какие же красивые на них бороздки... Губы, может, чересчур маленькие, но бороздки и складочки идеальны: создают узор, идеально совпадающий с представлением о прекрасном в моей голове.
   - Ты только сейчас кричал так, будто тебя насилуют без соответствующего разрешения, а теперь спрашиваешь, как дела?
   - Я теперь как выстроенный паршивым архитектором портал. То и дело качаюсь, сбою, теряю текстуры и путаю аватарки, в общем, доставляю проблем окружающим.
   Нэни покачала головой. Она сложила пальто на спинку кресла, и я из вредности решил не отрывать от него взгляда: выпучил глаз, подал вперёд подбородок. Только бы не моргнуть... лишь бы помешать исполнять ему служение.
   - Завтракать? Ты почти ничего вчера не ел.
   - Как ты... - я не слышал, чтобы Нэни открывала дверцу милмодуля, и не сразу сообразил, что его содержимое можно проверить через линзу. - А... Бене-гессеритские штучки.
   - Что?
   - Забудь. Просто одна старинная книжица. Ты не читала - она не слишком популярна сейчас.
   Нэни смерила меня уничижительным взглядом: кому, как не ей, "дурику", не знать и интересоваться старинными книжицами. Дулась ровно четыре секунды, потом подошла и коснулась залепленной глазницы.
   - Не болит?
   - Очень хорошее обезболивающее.
   Девушка шмыгнула носом, сочувственно меня разглядывая.
   - Как оно чувствуется?
   - Как будто туда наложили каши.
   За спиной Нэни её пальто взмыло в воздух, словно повисшее на невидимых плечиках, и, нахально помахивая рукавами, подалось в сторону шкафа. Я замолотил руками по воздуху.
   - Не смей сбрасывать меня со счетов! Я ещё здесь!
   Девушка подпрыгнула, уголки губ её посерели, как будто от них отхлынула кровь. Пальто, съёжившись, будто собираясь сжаться в жёлтый ком и тем самым стать незаметнее, шмыгнуло за отъезжающую панель в прихожей.
   - Да что с тобой такое? - в сердцах сказала Нэни, и на миг я увидел за пластиковым блеском натёртого воском лица настоящего, живого человека.
   - Я схожу с ума, - честно ответил я.
   Сложнее, может, чем исполнять простейшие социальные функции, станет теперь общаться с людьми. Я уже испытал это на доке, вот теперь Нэни... будто на ощупь выбираешься с "зависшего" сервера в пространстве. Не знаешь, к чему тебя приведёт следующий шаг, и может ли эта вереница ползущих из-под твоих ног байтов-камешков спровоцировать обвал. Если бы я потерял язык, было бы во многом легче. Связь через пространство - то, что делает нас общностью без свар, без драк и выброса негатива.
   - Не ты один, - Нэни прошлась по комнате, и мебель, предчувствуя её настроение, шарахалась в стороны, боясь попасть под горячую руку. - Что-то ещё сходит с ума. Вчера вечером пространство словно взбесилось. Всё было не так, как нужно, как будто, знаешь, в кривом зеркале. И, самое главное, это сказалось на людях. Мы не могли двигаться! Я как раз была на улице -- она ткнула пальцем за окно, - возвращалась с работы. Видишь вот здесь отметину? - я действительно заприметил у неё на шее ссадину, тщательно замазанную тональным кремом. - Я врезалась вчера в одного господина, извинилась, собралась уже идти дальше... и не смогла. И все, слышишь, все вокруг стояли. Никто не мог двинуться. Навигация дала сбой. Ощущение, как будто у тебя из-под ног выбили землю. Неужели мы так сильно зависим?..
   Я не дождался окончания фразы и спросил:
   - От чего?
   Нэни подняла руки, словно бы хотела поправить причёску, которой у неё не было. Или, может, разгладить на лбу озабоченные складки. Уронила их, так и не донеся до лица, сказала через силу:
   - От ниточек, на которых мы подвешены.
   - Уверена в их существовании?
   - Не знаю. Знаю только, что когда всё снова стало по-прежнему, это стало самым большим облегчением в моей жизни. И не только в моей. Все радовались, как будто -- представляешь, - карнавал какой-нибудь!
   - Но до этого кто-нибудь горевал? - спросил я словно бы между прочим, не уточнив даже, что конкретно я имел ввиду. Но Нэни уцепилась за мою фразу, как аллигатор за пробегающую мимо жертву.
   - Ты знаешь, было похожее чувство. Откуда ты взял это слово? "Горевал".
   Она фыркнула, растеряно оглядела комнату -- так, как будто оказалась здесь в первый раз.
   - Было что-то огромное, чёрное... топкое. Но, наверно, это просто страх. Хотя "горе", как определение, мне кажется почему-то наиболее подходящим.
   Я не стал рассказывать ей про Тоторо. Вместо этого подкрался со стаканом к рукомойнику. Нэни почти бессознательно включила мне воду.
   - Как ты думаешь, что-то выходит из строя? - спросила она.
   - Что именно?
   - Это, - она повела рукой, - всё. Весь мир. Ведь если всё рухнет, мы будем барахтаться на его руинах, как птицы, которые вдруг разучились летать, и, скорее всего, все погибнем.
   - Не сломается, не бойся. У меня информация из первых рук. Я могу тебя утешить даже больше: посмотри на меня. Я уже за рамками картины, которая является твоим миром. Мы с тобой разговариваем через рамку.
   Это, конечно же, грустно. Скорее всего, от близости себе подобных, которые больше не подобны мне. Может, уйти прочь, куда-нибудь туда, где ноздри будоражит запах дикой природы, а кожи касается не синтетическая ткань, а ее задевают крыльями стрекозы? Куда-нибудь на обломки старинных городов, из костей которых медленно, величественно прорастает лес? Здесь мне больше нет места - это ясно. Минувшей ночью мы распрощались с городом, со всем сонмом его обитателей. Минутное стояние, которое так испугало Нэни, было парадом в честь меня.
   Девушка огляделась, словно надеялась разглядеть эту рамку. Может, присесть на неё, чтобы дать немного отдохнуть ногам - всё окружающее, включая кресло, стол, стулья и подоконники, наверное, казалось ей до крайности хрупким.
   - Я не рассказывала о тебе никому. У тебя могли бы появиться последователи. Не сотни, и даже не десятки, но одного-двух человек из наших, из дуриков, я могла бы тебе гарантировать. А где несколько - там и все остальные.
   - Мне не нужны фанатики, - я покачал головой. Вскинул глаза, чтобы поймать ухмылку Нэни. - Ты думаешь, что я сам фанатик! Но я первопроходец, а не фанатик. Я вытоптал эту тропу и намереваюсь засадить её за собой самым непроходимым кустарником, каким только возможно.
   Девушка поспешно и немного смущённо спрятала улыбку. Я с непонятным пока для себя душевным подъёмом отметил, что начинаю разбираться в её эмоциях. Это, конечно, сложнее, чем если бы она примеряла на себя греческие театральные маски, но не невозможно.
   - Ты что-то слишком разговорчив нынче, - сказала она, и я переспросил:
   - "Нынче?" Откуда ты берёшь эти словечки?
   Она не стала отвечать. Понятно и так. У меня на месте этого устройства теперь была дыра в собственный мозг.
   - Знаешь, я, наверное, уйду, - я решился озвучить давешние мысли. - Отправлюсь в путешествие, как в книжках, или в фильмах, или в игровых постановках. Закину узелок с вещами на плечо, буду избегать опасностей и принимать тяготы пути. Буду прокажённым в золотом городе, отшельником в муравейнике... Буду полагаться только на собственные ноги. Никаких лифтов!
   Нэни покачала головой.
   - Это будет долго. Внизу шестнадцать уровней и бессчетное количество секторов.
   А потом вдруг несмело предложила:
   - Может быть, я пойду с тобой?
   Я на несколько секунд потерял дар речи. Она... она ведь понимает! Это ни в коем разе не предложение проводить до дверей и помахать вслед платочком. Нэни не глупышка, она понимает, что мы очень разные существа, что мы не сможем находиться рядом, если только я не вернусь к исходной линии, или она не примет одного важного решения... пока я не вооружился лопатой и саженцами.
   А я не вернусь.
   Вот, в чём дело. Моё чувство одиночества продиктовано не желанием видеть рядом с десяток пиктограммок... или с десяток неумытых рож, собирающих с кустов ягоды, если уж брать во внимание моё положение. Это желание видеть рядом одного, вполне конкретного человека.
   Я сделал шаг, взял её за локти.
   - Думаю, не стоит. Он ведь вас по-настоящему любит. Это звучит как бред, но минувшей ночью я едва не остановил механическое сердечко, когда он понял, что моё решение бесповоротно и не подлежит обсуждению. С одним, из нескольких миллиардов, глупцом он ещё может смириться, но с двумя - это слишком. Поверь мне. Слишком.
   Нэни потёрла переносицу, глядя мне в лицо.
   - Мне кажется, над нами с тобой поработал паршивый сценарист. Как-то всё очень нескладно.
   - Очень хороший сценарист, - улыбнулся я. - В жизни ничего никогда не складывается, и мы здесь совсем не скользим по накатанной.
   - Хорошо, - сказала Нэни, не торопясь извлекать свои руки из моих. - Я поняла. Если ты так хочешь, я останусь.
   Я обвёл взглядом комнату: что мне с собой взять? Что нужно страннику, кроме тёплой одежды и еды? Завернуть остатки рыбы - дело пяти минут, а одежду по размеру я здесь не найду... но всегда можно погреться, прижавшись к тёплому боку Города, к пульсирующей вене... думаю, он меня не прогонит.
   Нэни напоминала потерянную игрушку.
   - Всегда есть шанс, что мы будем вместе, - сказал я как бы между прочим. - Помни про следующие жизни.
   Я смотрел, как разгладились на миг складки у неё на лбу. Про этот вариант она не думала.
   - Действительно, что ты собираешься с этим делать? Через сотню лет ты снова будешь здесь.
   - Пусть это будет тебе утешением. Очень возможно, мы ещё встретимся. Я же буду надеяться, что пробьюсь к солнцу какой-нибудь травинкой. Представляешь, стану степным тушканом, мелкой птичкой. Если, конечно, там, снаружи, к тому времени не появятся люди... А он, - я кивнул в сторону окна, - он, я уверен, похлопочет за меня перед кем-то другим, если, конечно, есть в этом мире кто-то более великий. Он знает, что я ухожу раз и навсегда.
  
   И я ушёл. Этим же вечером, строго запретив Нэни каким-то образом за мной следить, я окончательно перестал существовать как владелец квартиры. Моё прежнее жилище задержится как часть целого ещё на некоторое время - может быть, месяцы, может, год. Будет сжиматься, пока не исчезнет совсем. Вещи, которые система сочтёт сколько-нибудь значимыми для бывшего владельца, будут помещены на пожизненный срок в специальное хранилище. А может, малыш Тоторо откроет музей имени меня. Но это я что-то размечтался.
   Тропинка прихотливо вьётся через пластиково-металлические джунгли. Оказалось, на многих растениях, нашедших себе место в урбаносфере, есть съедобные плоды. Оказалось, спать на улице любого, даже самого спокойного сектора - всё равно, что спать в долине гейзеров. Тепло, но в то же время в любой момент нужно быть готовым спасаться бегством, потому что сама почва под твоими ногами начнёт деформироваться.
   Где-то в глубине, в потаённом месте под сердцем, у меня есть полость. Не знал, что можно так пронзительно чувствовать пустоту, но я её чувствовал. Там есть ниша. Может, такую же можно создать, поигравшись с генами или буквально руками, то есть хирургическим вмешательством и штифтами, раздвинуть органы, высвобождая место. Хранить там разные важности. Но что может быть важнее пустоты, зарезервированного места?
   Я не знал. Я бы хотел спрятать туда Нэни, но человек - пучок энергий, зачастую разнонаправленных, самым непостижимым образом держащихся вместе, а как можно удержать противоречивые сущности? Для каждой энергии в отдельности у нас придумана соответствующая ёмкость, но вот все вместе... пожалуй, лучше даже не пытаться.
   И вот однажды эта полость заговорила.
   - Эй, - сказала она, - Что ты ищёшь?
   Я что-то буркнул в ответ. Вокруг были люди с глазами, подёрнутыми белесой плёнкой, и, хотя для них я был не существеннее мошки, влезать в их мир своими грязными пальцами (в данном случае - охрипшим, каркающим голосом) совсем не хотелось. Но полость молчала, и я понял, что ждать, пока я сподоблюсь вразумительно ответить, она может хоть до конца времён.
   - Ничего. Просто бреду.
   - Бредешь? - переспросила полость, и как будто бы усмехнулась.
   Я промолчал, и пустота признала:
   - Извини. Плохая шутка.
   Мне ужасно не хотелось относить её к моему сумасшествию. Известно же, что психи часто разговаривают сами с собой, особенно, если больше не с кем разговаривать. До сих пор я как-то держался.
   - Я не прошу тебя мне довериться, давать какие-то обещания, или что-то в этом роде... просто хочу проинформировать. Там, куда ты, в конце концов, выйдешь, всё будет нормально. Шутка про рамку и картину была довольно удачной. Так вот, я постараюсь принять тебя в моей картинной галерее как следует.
   Кем бы она ни была, эта пустота, она изъяснялась простым и понятным языком. Тоторо, пожалуй, нашлось бы, чему поучиться.
   Я шёл дальше, и казалось, что Город, который оставался за спиной, сворачивается и усыхает, как подожжённая бумага.
  
  

КОНЕЦ

   2013.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"