А я говорю - армяшка! Армяшкой ты родился, армяшкой и помрешь! Ишь выдумал, неуважительно ему. Ты место свое знай - на моей земле живешь, так лишний раз рта не раскрывай. А то видали мы таких, чуть что, нос свой к небу задерут и ходят, как будто они тут графья.
Ованес вздохнул, потупился и проглотил ответ. Степан, опершись на перила, возразил:
-Ты что же, Евсеич, или Ованес тебе не друг? Или ты у нас один витязь земли русской? Что ж ты друга домом попрекаешь?
- Друг, да не вдруг, дружба дружбой, а хозяин здесь испокон века русский мужик. А которые сюда совались - все надорвались. Как раз празднуем.
-Водка у тебя в голове шумит, не иначе, - вздохнул Степан.
- А на тебя, Степан Христофорыч, водку совестно переводить. Тебе ковш - что мне наперсток. И в кого ты бугаина такая уродился? -улыбнулся Ованес.
- В отца с матерью, в кого ж еще? Так и не ради водки ж сидим?
- Не ради водки, ради праздника, это понятно,- снова улыбнулся Ованес и зашуршал в пакете непочатой бутылкой.
Евсеич гнул свое:
- А ты сам-то Христофорыч кто по национальности будешь?
- Да грек я, грек, и исповедания православного.
- Иди ты!
- А откуда, по-твоему, на Руси православие?
- Ты мне тут воду не мути, православие исконная наша религия! Ты на себя-то посмотри, как есть нехристь, а туда же, прикидывается. Ты еще скажи,что в церковь ходишь. Так прям и вижу, заруливает Христофорыч на Пасху, а там отец Владимир кадило и упусти.
-У нас в деревне своя церковь, и отец Владимир там служит через неделю. Не знал? Он, в отличие от тебя, культурный человек. А ты?
- Я-то культурный, я языки знаю, немецкий вот, например: хенде хох, Гитлер капут.
- Культурный человек должен знать греческий!
- И куда мне этот греческий девать? Гречку продавать?
- Я атеист, - запоздало влез в спор Ованес, - но веру вашу уважаю. В нашем возрасте только о боге и думать.
- Ты, Ованес, еще молодой, тебе и семидесяти нет, ты к нам, старикам, не примазывайся,- засмеялся Степан.
- К тебе примажешься, - хмыкнул Евсеич, - столько не живут.
Он окинул взглядом наваленное горой в тарелку мясо, хлеб, грибы с лучком в миске. Пошел в дом, вышел, неся в одной руке наскоро пересыпанные в ковшик моченые яблоки, в другой - мосол размером с хорошую дубину.
- Держи, Полкан, празднуем, как-никак.
Полкан мосол принял, обхватил лапами и стал шумно обгрызать с одной стороны.
- Ну, мужики, за победу!
Запиликал телефон. Ованес нажал копку и из трубки понеслось:
- Ованес, старый ишак, ты почему не дома? Я в магазин ушла на полчаса, а он...
- Да я вот к Евсеичу заглянул...
- Знаю я твоего Евсеича. Чтоб через пять минут дома был. Пошел шляться, только его и видели, от стакана до стакана. Вот Каринка позвонит - все ей про тебя, дурня, доложу. Как будешь дочери в глаза смотреть?
Ованес совсем уж потупился и засобирался.
Евсеич ухмыльнулся: - Бабу, Ованес, надо в ежовых рукавицах держать, или она тебе темечко продолбит, да и хвостом вильнет аккурат когда не ждешь. Кулак - он силой пахнет, так пусть сразу знает. Вот я свою Антонину сроду пальцем не тронул, а она как меня подвела? Померла в одночасье - и поминай как звали. А мне каково старость одному коротать?
Деды вздохнули. Ованес собираться перестал, сел снова на ступеньку.
Из-за поворота дороги выскочила фигурка на велосипеде, скоро домчалась до забора и превратилась в Валерку, степанидиного внука. Запыхавшийся не от скорости, а от важности сообщения Валерка проглатывая через слог воздух вышептал - Дед Евсеич, там с речки черные заворачивают, баб Стеша прислала сказать.
В деревне что ни пришлые - все черные, но тут деревенские попали в масть - черными звались ватаги, разъезжавшие по полузаброшенным деревням в поисках всякой нежити. Ну, не то, что бы всякой, по большей части за домовыми приезжали. В городских домах домовые сами не селятся, а жилище без домового стоит плохо. Вот и придумали люди забирать деревенских домовых силой - и силой же к городским домам прикреплять. Оглушат бедолагу, а очнется уже на цепи - и кукуй пока дом стоит. Немалые деньги можно за домового выручить, а сноровки надо всего ничего - начитал на пороге слова, разглядел, где домовой калачиком свернулся - и тащи его в город, хоть в мешке, хоть в чемодане. Ну и там словами-гвоздями прибить. Богатые за домовых платят исправно. Распознать ватагу легко - среди них всегда хоть завалящий колдун, но есть, и разит от них на расстоянии. Черным и разит, грудью чувствуешь, не носом. А у Степаниды и ухо чуткое, и глаз наметанный - ее всегда пропажи искать зовут, хоть иголку меж половиц урони, сразу заметит.
- Велика ватага-то?
- Пять человек, на машине такой черной, без верха, я из-за поворота гул слышал, зудит как от крапивы.
Деды посерьезнели.
- Дуй, Валерка, к бабке, и чтоб все по домам сидели, носа не высовывали. Скажи, Евсеич понял, все путем будет.
Малец исчез, как не было.
- А хорош у Степаниды внук растет, - задумчиво протянул Евсеич, - чует с малолетства, учить надо. Ладно, с этими разберемся, потом потолкуем на свежую голову. Ты погоди разливать пока, потом догоним.
Из-за поворота стал слышен мотор.
Евсеич встал, кликнул пса, неторопливо вышел из калитки и встал посреди дороги. Степан с Ованесом глядели из-за забора, Ованес на цыпочках, а Степан положив на ворота руки. Машина тормознула не сразу - пугали. Слева высунулся прилизанный пацан с ухмылкой на роже.
- Тебе что, дед, жить надоело? Иди с дороги, пока ноги носят.
Евсеич не ответил.
- Что, Полкаша, - спросил пса, - давно не гуляли?
Полкан подняв шерсть по спине дыбом недобро смотрел на машину. Прилизанный сунулся было из двери, но его поймал другой с заднего сиденья.
-Ты куда нас привез, дебил? Не видишь что ли, кто на дороге?
Евсеич стоял как столб и ухмылялся. У Полкана загорелись дурным светом глаза, а по загривку застреляли искры.
Прилизанный оторопел.
- Серег, а кто это?
- Ведун с волколаком, вот кто. Ты что, в первый раз что ли?
- Так сделай что-нибудь, - вступил третий. Ты ж у нас маг, тебе что ли деревенский колдун не по силам?
Остальные смотрели, отмалчивались.
- Да хлопнуть его - и все дела, подал идею прилизанный. - Да хоть машиной наехать.
- Ты еще файербол кинуть предложи, мудила, - сказал парень с заднего сиденья. - Ладно, держись, понеслась.
Шепнул что-то и вытянул руку.
В сторону Евсеича от машины прянула волна ряби, обтекла и его, и пса и рассеялась в нескольких шагах позади, в канаве. Дед не пошевельнулся, пес только шагнул ближе и отряхнулся. Зашипели искры.
-Что, Полкаша, щекотно? - спросил Евсеич. Ничего, сейчас обратную пустим. Он впервые взглянул прямо на машину и несильно топнул ногой. Машину отбросило назад, как картонную коробку от пинка.
- Раз, - сосчитал Евсеич и топнул снова.
- Два.
- Три.
Машину отнесло изрядно. Парни в ней подхватились и хотели уже повыскакивать через борта наружу, но тут отворилась воротина, на которую опирался Степан и он выплыл из нее всем телом. Черные аж присели, таращась на него во все глаза.
- Геть отсюда, - весело сказал Степан. Машина торопливо дала задний ход.
Дед Евсеич повернулся и ушел в калитку. Полкан - за ним, как привязанный. Степан развернулся как корабль и вошел обратно в ворота. Вернулись на крыльцо.
- Как вы их, засмеялся Ованес.
- Вот, - сказал Евсеич, - для того ты мне, Ованес, сапоги и шьешь. В сапогах топать сподручнее.
- Это в подковах топать сподручнее, захохотал Степан, - городские, кентавра не видели, дурни. Разливай, Ованес, остатки, победу отметить надо. И Полкану полагается.
- А у меня еще есть - разулыбался Ованес, - как знал, что понадобится. Поставил стакан и бутылку на ступеньку, и пошел выворачивать бадью из колодца. В бадье звякнуло. Разлили по новой, Полкан, хитрюга, приволок миску, сунул в ноги. Получил порцию перлового супа на костях, втянул его чуть не в один глоток и разлегся, вывалив язык. Морда сверкала сединой.
- Старый он стал, Полкашка, совсем старенький, - полупьяно вздохнул Евсеич и притянул к себе пса за загривок. - Помрет - что делать буду? Ткнулся в шерсть, втянул носом собачий дух, выпрямился уже с прежним лицом. И вдруг покосился на бок, схватился рукой за воздух. -Что-то не вдохнуть, - прошипел.
Ованес подхватился, поймал, прислонил к столбу на крыльце.
-Что ты, Евсеич, все уже, кончилось все, хорошо.
-Дурень ты Ованес, сказал Степан, обогнув перила и расстегивая на Евсеиче ворот рубахи. - Дыши, Евсеич, дыши, что болит? Сердце?
- Оно, проклятущее, схватило - не отпускает. И ноги ватные.
- Положить бы его.
Полкан забеспокоился, закружил у Степана под ногами.
- В больницу надо, - деловито пробормотал Ованес, - в больницу в Семеново. А скорая пока доедет...
- Витька в рейсе, зараза, и отвезти-то некому, - со злой усмешкой проговорил Евсеич. - Звони, Ованес, будем скорую ждать, на крыльце, как бар каких. Авось дотяну.
Но тут же дернул всем телом, обмяк и прикрыл глаза.
- А не дождемся? - забеспокоился Ованес, - Что ж делать-то?
- Везти надо, - сказал Степан.
- Да как?
- Я отвезу.
- В Семеново? Ты?
- Да ничего, вечер уже, не заметит никто. Сегодня Степанидина Люська дежурит, я в окошко на первом этаже стукнусь - и в кусты.
- А доедет ли, не растрясешь?
- Не растрясу, не впервой. Да сам не трясись, Ованес, помоги, подсадить надо. Вдвоем кое-как перекинули ногу Евсеича через круп. Тот вдруг снова открыл глаза, увидел где земля, хмыкнул ошарашенно, потом ухмыльнулся.
- Вот так вас, коняг и надо держать - чтоб работали, а не от дела отлынивали. Я может на твоей хребтине давно прокатиться хотел. Полкан, уймись, кобель. Жди меня, понял? Дом охраняй. Вернусь - в лес пойдем.
- Ты рот-то прикрой, надует, лучше держись за меня крепко, к спине привались. Вот так. Ованес, веревку бы, съедет еще набок.
Ованес сунул руку под крыльцо, потом голову, потом чуть не весь залез и выбрался с мотком шпагата. Второпях рванул узел, затянул, конечно, подцепил ножом.
- Приматывай, -сказал Степан.
Евсеича примотали животом к спине Степана.
Все, поехали. Ованес повис на воротине, оттянул в сторону, зашарил по карманам.
-Телефон, телефон возьми, Вере моей позвонишь, скажешь, как там что. И что вы за люди, а, ни у кого телефона с собой, как при царском режиме. Вот сюда нажмешь - там сразу видно, "Вера". Еще раз вот на эту зеленую - и говори в трубку.
Степан широкими шагами прошел ворота и набирая разгон поскакал по дороге. Со спины было как будто Евсеич на старости лет без седла взгромоздился на коня и галопом припустил в поля. Ованес смотрел вслед, пока они не расплылись в темноте.