БЫТОВОСТЬ ЦЕНТРАЛЬНОГО ПРИНЦИПА НАУКИ. ПСЕВДОСРЕДЫ
Допустим, что я нахожусь в одной комнате и фотосредно представляю себе обстановку другой - невидимой в данный момент. Фотосредно я бессилен представить себе полностью со всеми подробностями обстановку невидимой сейчас комнаты, и псевдосредой в данном случае будет тот или иной вид комнаты, какую я представляю, каким бы он был, если бы я сам присутствовал в соседней комнате. Это псевдосреда первого порядка. Псевдосредой более высокого порядка, если иметь в виду данный конкретный пример, будет "соседняя" комната, восстановленная полностью, видимая целиком и со всех позиций. Эту комнату я был бы даже неспособен увидеть, ибо в реальных ощущениях может присутствовать только часть комнаты, но не эта условно-абсолютная комната, подобная псевдообъектам практики. Приведенные виды псевдосред есть не что иное, как несуществующие ощущения, фантастические несуществующие восприятия.
Первые обыденные псевдосреды суть продолжение сознания в стихийно-дикарский рассудок. Основа такого продолжения - прагматическая рефлексологичность и рефлексивность, взращенная на основе последней. Не видя сквозь стену, человек, тем не менее, почти чувствует то, что находится за стеной. Наивные утверждения типа "я там был" или "я туда пойду", естественно, не могут быть приняты в качестве действительного оправдания бытовой рассудочности. Инертно данные формы и формулы человеческого существования вполне могут быть отброшены, и их эпистемологическая ценность весьма сомнительна. Как это ни абсурдно, но фиктивными ощущениями оказывается охваченным весь предполагаемый мир. Из связок типа "поверну голову", "пойду", "поеду", "полечу", "увижу фотографию", "посмотрю в оптический прибор" - и "удостоверюсь" - вырастает чудовищный мираж. Научное, преданно следуя за аналогичной же проторенностью, пусть и отнимает у травы зеленый цвет, сладость у сахара, жгучесть у крапивы, боль у скальпеля, тем не менее, оставляет ощущенческую структуру, ощущенческую карту и создает нелепое наложение несовместимых ощущений.
Ввиду отсутствия полного сопряжения между различными науками, несводимости структур одной науки к структурам другой, отсутствия абсолютного физического времени и абсолютного физического пространства, а также ввиду наличия теории относительности или гомологичных и аналогичных ей теорий (что неизбежно при введении каких-либо поправок в первую), наличия квантовой механики и математической статистики, эта карта оказывается чрезвычайно запутанной, а при ее воображаемом сверхмега-сверхмикроединстве - абсурдной. Совершенно ровная и прямая линейка в то же время оказывается совершенно шероховатой и кривой, а в микровременных интервалах никакой линейки и нет, поскольку в этих интервалах оказываются неопределенными атомы линейки и ее элементарные частицы; в зависимости от отношения к наблюдателю, скорости и траектории его движения, та же линейка имеет различную длину и различную форму. Как уже отмечалось, возможность изъятия одних аномалий здесь создает возможность аномалий других. Даже при заведомой простоте действительного мира направление эволюции научных теорий - это направление в сторону усложнения, дифференциации, специализации, а потому никакая сверхтеория, исправляющая предыдущие теории, здесь положения не спасает.
Происходит подмена действительности стробоскопической кажимостью. Отмена этой кажимости приводит к тому, что физические тела превращаются в условность, суррогат психического образа.
Пусть я никогда не бывал в Бразилии, пусть я ничего не слышал о Бразилии, кроме того, что есть такая страна, но некоторая из псевдосред-бразилий есть Бразилия, составленная из моих несуществующих и, кроме тоге, несуществовавших ощущений, как будто я осмотрел и обшарил каждый уголок Бразилии и каким-то чудом составил все эти противоречивые и неспрягаемые рассмотрения в одно общее. Причем, не обязательно "Бразилия" здесь - это Бразилия какого-то момента времени (псевдомомента, ибо в строгий момент нулевой толщины ничего "бразильного" нет), - это может быть Бразилия от своего образования до настоящего времени и далее в будущее. Подобная идеальная и противоречивая Бразилия выглядит продолжением ощущений за рассудок в разум, то есть в фиктивную надстройку над умом, лжеопору в качестве отношения к реальному и относительно действенную интенционно-психологическую и интенционно-прагматическую опору.
Допустим, что я держу в руках какой-то предмет, например, наподобие куба, - всякий раз я вижу только некоторые грани этого предмета и не вижу других. В одной из псевдосред этот предмет есть мои ощущения одновременно со всех сторон предмета и даже "изнутри" предмета.
В псевдосредах можно видеть собирательность ракурсов, приближение удаленного и видение невидимого. Есть псевдосреды срезов и разрезов, есть псевдосреды подстановок. Псевдосреда подстановки имеет значение тогда, когда микроструктуры, подструктуры (клетки организмов, атомы, молекулы и т. п.) подставляются в макропсевдосреду, структуру (надструктуру), и в более общем случае, когда идеальности одного опыта подставляются в идеальности другого опыта. Неидеального материального просто не существует, а реальность при всех этих подстановках ускользает от взора. Кроме того, логически четкая подстановка и невозможна. Разные структуры по-разному стробоскопичны, одни структуры размывают и нивелируют другие. Тем не менее, большинство наук основано на подстановочно-расширительной экстраполяции, рефлексивно-рефлексно дающейся уже в обыденном.
Мы указали на три дефекта научного мировоззрения: гипостазирование несуществующего, стробоскопический разлад, использование подстановок. Четвертым дефектом является понятие "закона природы". С метафизической точки зрения, такое понятие - нонсенс.
Пакеты я-сред и воспоминания о них способствуют выкристаллизации различных повторяемостей, неосознанно и осознанно закрепляемых в качестве законоподобий и законов. Законоподобия и законы отправляются от чисто внешнего, оказываются чистой поверхностной прагматической связью, но не выявлением неких сущностей. Какая-либо внутренняя природа "вещей" субъекту никогда не дается. Сверх того, не даются и сами "вещи". Когда мы имеем рассуждение, направленное на нечто внутреннее, то мы имеем дело с подстановкой. Производятся ссылки не на действительно внутреннее, а на то внутреннее, которое было когда-то внешним, то есть фактически одна внешность подставляется в другую внешность, создавая иллюзию внутреннего. К собственно имманентному у субъекта нет доступа. Здесь уместно задать вопрос: "Об имманентном чего идет речь?" Об имманентном образа? Так это совсем не та имманентность! Естественнонаучная имманентность образа - также не та имманентность. Экстраполятивно представляемое внутреннее, в любом случае, - это только то, что так или иначе, прямо или косвенно может быть внешним. В крайнем случае, оно - только гибрид на основе смежного внешнего. Все это из обыденно-прагматического распространяется и на науку. Из того факта, что суждения в точных и естественных науках проистекают из менее очевидного, вовсе нельзя заключить, что эти суждения менее поверхностны, чем обыденные законоподобия типа того, что боль чувствуется в человеческом теле, а не в ножке стула, что предмет, закрытый другим предметом, как правило, не исчезает, что лампа в подавляющем большинстве случаев светится только при подаче напряжения и т. п.
Предмет, закрытый другим предметом, это не предмет-ощущение, а псевдосредно-прагматический предмет. Почти аналогичными псевдосредными предметами являются и объекты науки. Теоретические и экспериментальные данные возникают на основе опыта субъекта, поставленного в обыденные условия со специальными сосредоточениями или в специально подобранные условия с обыденными и заведомо суженными сосредоточениями и деятельностью, но естественные науки не объясняют сам человеческий опыт, а только подставляют один опыт в другой опыт. Современная физика не в состоянии ответить на элементарный вопрос: "Почему снаряд, выпущенный из орудия, летит?" Ссылаются на те или иные понятия, но эти понятия вторичны по отношению к факту полета, придуманы человеком на основе заведомой, беспредпосылочной возможности полета тела. Между теоретическими структурами и заопытной сутью нет ни взаимных, ни односторонних соответствий. Есть только некардинальные соответствия между теорией и практикой естественных наук. Отсюда и следует несостоятельность неметафизической теории в объяснении самого опыта как первичной данности по отношению к опыту же.
Наукой рассматриваются не мифические законы природы, а закономерности связи эмпирических образов на конкретной ступени абстрагирования. Этих закономерностей в чистом и окончательном виде нет объективно, и повторяемые артефакты, которые называют закономерностями, индуцированы оболочками субъективности: происходит расщепление мира на то, чего собственно и нет, - на уровни. Гораздо менее очевидна объективная невозможность дистанционности, но всякая элиминация субъекта к тому и приводит. К этому добавляется неоднозначность выделения-вычленения структур, а следовательно и физических объектов. По ту сторону субъекта нет соответствующей наукам среды. Например, элементарнейший закон Архимеда невозможен чисто объективно ввиду того, что вне научных и обыденных образов не существует ни "жидкости", ни емкости, куда она вмещена, ни "погруженного тела". С другой стороны, никаких законов не существует и в псевдоонтологиченных натурфилософских средах. Для того чтобы появились законы, необходимо субъективное отвлечение: нужно считать настоящее сосуществующим с частью прошлого и будущего, то есть законы не реальны, а идеальны. Так называемой природе законы не нужны, так как природа - всегда настоящее, каким бы это настоящее ни было: частичное настоящее с определенной степенью точности и относительности или настоящее-вечность. Законы ничем не управляют; они не могут существовать где-то, висеть в воздухе или в безвоздушном пространстве, но могут идеально-отсубъективно рождаться во время псевдосредных взаимодействий, при условии, если данная псевдосреда не будет отделяться от умополагаемого наблюдателя-регистратора. Законы - всего лишь статистическая суммационность, шаблон развития и образуются как интеграция более элементарных проявлений во времени. До этих проявлений никаких законов не может существовать. Возьмем следующую псевдосреду: электрон возвращается на свою прежнюю орбиту и испускает квант энергии. Пока не произошло это событие, никаких законов относительно этого события не существует. Получается, что рассматриваемые объекты воплощают свою структуру во временное инобытие. Можно сказать более точно, не прибегая к лишней иллюстративности: нечто случается или происходит ряд событий, вследствие чего образуется некоторая фигура связи. Если закон обобщен на несколько или на все объекты сходного рода, то он есть закон "висящий в воздухе" - готовая к услугам фикция, светофильтр памяти перед глазом.
Если где-то антропоцентризм и имеет смысл, то прагматический антропоцентризм совершенно нелеп, а в космос или природу механически проецируется ритуализм человеческих отношений и стремление населить мир духами королей, старейшин, юриспруденции.
2.6.2 ИДЕАЛИЗМ ПРАКТИКИ
Практика (в узком смысле слова) и опыт должны приниматься только в той степени, в какой они сами ограничены. Чрезмерное доверие практике и неявная ее экстраполяция - причины заблуждений. Можно заблуждаться тысячи и миллионы лет, подобно тому, как тысячи лет люди думали, что Солнце движется вокруг Земли. Прагматическое, в конце концов, может разрушить те заблуждения, какие оно само навеяло, но это "в конце концов" может произойти слишком поздно или вообще не произойти. Поэтому, наряду с ограниченными специальными мировоззрениями, исходящими из каких-либо ступеней практики, требуются мировоззрения, заранее ставящие практику под сомнение, исходящие из иного принципа.
Разумеется, подобные мировоззрения вполне могут и не соответствовать или даже противоречить прагматическим задачам, не выходить на круг стыковки с ними или, наоборот, перерасти эти задачи, находиться слишком далеко от них. В большинстве случаев подобные непрагматические мировоззрения имеют методическое значение, являются некоторым эвристическим эталоном и точкой отсчета для остальных групп мировоззрений. Аналогии здесь можно видеть и в искусстве, и в науке, и в религии. Например, "массовое" искусство вырождается при отсутствии искусств экспериментальных и элитарных; обычная бытовая религиозность вырождается при отсутствии святых, подвижников и некоторых надрелигиозных принципов.
Пусть Ахиллес не может догнать черепаху, а летящая стрела неподвижна, но в этих последних утверждениях есть нечто методологически лучшее, чем в алогическом скачке, который неявно заставляет делать практика, вводя постулат движения вне ощущений. Из движения ощущаемо наблюдаемого вовсе не следует наличие некоего абсолютного движения. Иллюзии, которые дает практика, - самые чудовищные и длительные. Об этом говорит опыт человеческой истории. Методический отказ от тех или иных постулатов, какие индуцирует кажимость, совершенно необходим, - в нем содержится попытка определения и поиска более совершенных путей познания, чем наиболее ближние и доступные.
Идеализм практики отчасти связан с эмоционально-волевым обыденным фетишизмом, с переносом персональных впечатлений на гипостазируемые вещи в себе. Подобные явления закрепляются и в языке: такие термины, как "вкусное", "красивое", "любимое", оказываются уже не чисто субъективными, но прагматически квазиобъективными.
2.6.3 ШЕСТЬ ТИПОВ ИСТИН
Определение истины, согласно которому истина есть знание, верно отражающее действительность, малоприменимо: более или менее приемлемо отображать вещи в себе может только узкая часть знания и незнания, и точная онтологическая картина невозможна. В связи с этим можно указать шесть типов истин:
1) субъективная истина;
2) идеометрическая истина;
3) псевдосредная истина;
4) абсолютная истина;
5) предельная относительная истина;
6) онтологическая истина.
Субъективная истина - истина, не выходящая за пределы я-среды. Теоретически она не опирается на практику и псевдосреды. Субъективными истинами являются истины констатаций ощущений, а также истины прояснения характера ощущений и групп ощущений. Субъективные истины, выходящие за рамки просто констатаций, либо пропозициональны, либо имеют явную возможность быть пропозициональными. Большинство субъективных истин легко верифицируемы непосредственной данностью.
Субъективные истины связаны прямо или опосредованно с настоящим и его ближайшей окрестностью.
Идеометрические истины - это безмысленные истины, относящиеся к миру идей (истины не ума, а разума). Их примером могут быть те из математических положений, какие неочевидны и ненаглядны.
Псевдосредные истины - истины обыденных, естественнонаучных и натурфилософских псевдосред.
Для идеометрических и псевдосредных истин характерно уклонение от собственно ментальной логики.
Абсолютная истина - предел чистого онтологического познания (метафизического познания) - и есть объективный мир, несмотря на отсубъективную направленность любых истин. Эта предельная истина не может быть отраженческой истиной - она неизбежно субстанциональна, засубстанциональна, оказывается растворенной в объективном мире. Ощущения человека, знаки, идеометрические ссылки для ее передачи непригодны.
Наличность абсолютной истины в таком виде можно подвергнуть сомнению и по способу ее введения. Необходимости в доказательстве объективного мира здесь нет никакой - в данном случае произошло бы отождествление указанной истины с "необъективным миром", но, чаще всего, возражение способно вызвать отождествление истины с каким бы то ни было миром.
Если допустить, что некому демону (наподобие традиционного демона физиков) удалось получить названную абсолютную или просто максимальную по значимости истину, то результат подобного получения неизбежно будет либо субстанционален, либо иным образом окосмичен. Действительно, полная истина о космосе А (именно полная истина) окажется некоторым космосом Б, тождественным космосу А. Следовательно, космос А, еще до того, как демон приступил к своему труду по нахождению истины, уже являлся абсолютной истиной. Символическое условное отражение здесь неприменимо. В этом рассуждении отнюдь не отождествляются выражения "удалось получить и "удалось познать", будь даже демон превращен сам в свой результат. Рациональность или логичность абсолютной истины не могут предполагаться.
Предельная относительная истина - истина чистой философии, то есть философии, отделенной кардинальным образом от науки и обыденности и имеющей собственный предмет. В отличие от массы других относительных истин, предельная относительная истина не замкнута на фиктивные среды. Ее неполнота, приблизительность, контурность могут быть связаны не только с тем или иным отрывом от первичного, модификацией сред познания и т. п., но и - с непредвиденными факторами и факторами принципиальной непознаваемости. Даже в рамках герменевтики философия представляет собой всего лишь акт, подобный мировому акту, предполагающий свою заведомую ошибочность и самоуточнение, при невозможности уточнения полного. Одно из начал философии - мировоззренческая ошибка, но одна из ошибок - мировоззрение экстраполируемое из науки и обыденности, увы, зачеркивает себя, не давая ни продолжения, ни начала.
Онтологическая истина есть не что иное, как синтез предельной относительной истины и некоторой неструктурной вырванности из абсолютной. Это рабочая истина теоретической философии, относимая к объективному миру. Будучи относительной, она содержит в себе подобия, "отблески" абсолютной истины, а в ряде случаев - только указания по аналогии, намеки на абсолютную истину, ибо непосредственно информационным образом нельзя даже частично отразить собственно субстанциональность.
Онтологическая истина имеет три критерия:
1) логическая самонепротиворечивость в границах применимости логики (применимость логики определяется генеалогией того или иного факта, его досубстанциональностью, постсубстанциональностью и т. п.);
2) согласованность с действительными данными человеческого сознания (точнее, субъективного сознания: психического, безнадстроечного сознания, лишенного идей);
3) аналогическая и гомологическая согласованность со степенью сложности научных псевдосред, то есть, в более широком смысле, параллельность сложности псевдосред, продуцируемых человечеством.
Нужно сказать, что сердцевинные положения философии вполне могут и не быть фактуально в последней инстанции сложными (положения со снятой эпистемологической оболочкой), но сложность указанных выше псевдосред должна в них тем или иным образом учитываться.
Важно еще заметить, что сам разговор об "истинах" вынужден. Вопрос о среде существования истин делает последние достаточно парадоксальными и неопределенными. Можно говорить об умственных и внеумственных истинах и даже об "умных", "безумных" и "правдиво-глупых" истинах. Тонических истин мы уже косвенно касались. Все нетонические истины косвенны и подобны не иллюминаторам, но только опосредованным показаниям приборов.
Давно длится спор о наличности истин вне субъекта, в частности, например, спор об истинности высказывания "дважды два равно четыре" при том условии, что высказывание это не высказано, ввиду отсутствия человека и человечества... Определенные нелепости по отношению к истинам создают событийно-исторические констатации на основании каких-либо источников. Не менее нелеп и поднимавшийся корифеями логики вопрос "о числе виноградин, собранных в Италии в прошлом году". Здесь мы фактически имеем парадокс итальянских виноградин, поскольку их числа не может быть, когда область рассмотрения выносится за пределы прагматики. Если иметь в виду некую существующую вне сознания далекую точность, то совершенно неясно, что надо считать виноградиной: нужно находить ботаническую разницу меду завязью и виноградиной, то есть между виноградиной состоявшейся и несостоявшейся, между виноградиной собранной и несобранной, пропавшей и не пропавшей и т. п. Сюда же примешивается проблема административно-политических и географических границ Италии (необходимая точность: до каждого виноградного куста, до каждой виноградинки, растущей на границе). Таким образом, числа виноградин, собранных в Италии, просто не может существовать. Фактически неразрешим и более простой вопрос о совершенно точном числе книг, находящихся в книгохранилище, если часть книг испорчена мышами, насекомыми и микроорганизмами, часть книг имеет форму свитков и тетрадей, некоторые рукописны, некоторые более похожи на газеты и журналы, разрозненны или, наоборот, объединены случайным образом под одним переплетом, а в момент проведения инвентаризации и перерывов в связанной с ней работе происходят изменения, вносящие неразбериху и в более формальный вопрос о единицах хранения. При этом неизбежны ошибки в подсчетах и классификациях, волюнтаризм и разница во мнениях экспертов.
Можно ли избежать идеализма в проблеме истины? Даже в простых примерах идеалистичны как приближенные, так и точные решения. Нефиктивной фиктивностью характеризуется обычно понимаемое знание, а отсюда неидеальные истины, то есть фактически субъективно-реальные интенционные и иные истины имеют спектр чрезвычайно узкий. Если не отягощать проблему истины акмеизмом логической пунктуальности, то можно было бы говорить об иерархии истин, где имеет место обязательное замыкание абстрактно-идеальных и псевдосредно-идеальных в широком смысле истин на истины психологического здесь-теперь. В любом случае представления об истинах выходят за рамки данной философской концепции и также за рамки философии вообще и требуют в той или иной степени прагматического подхода. Представления о "правде" и "истине" более относятся к компетенции уточненного и дифференцированного здравого смысла, нежели к компетенции философии, изначально ориентированной на реализм. Рассуждения об истине-в-себе, истине как таковой - это рассуждения об абстракции абстракций, а потому важнее представления о тех рабочих истинах, без которых невозможно изложение. В этом плане статус "истинность" вторичен и менее мощен ментально по сравнению со статусом "реальность". То, что реально, то всегда в той или иной степени истинно, пусть даже истинно в качестве иллюзии; но то, что истинно, чаще всего нереально.
2.6.4 КЛАССЫ ПСЕВДОСРЕД
Для многих псевдосред базой является сам дающийся в качестве псевдосредного феномена язык. Тем не менее, существуют полагания и доязыковых псевдосред, а также псевдосред генеалогически связанных с языком, но формально и практически почти полностью от него оторванных. В частности, псевдосреды могут соответствовать тому, что принято называть предметным мышлением. Предметное мышление необходимо дифференцировать, с одной стороны, на образное мышление, которое непсевдосредно, а с другой - на чистое предметное мышление в квазисреде.
Можно выделить два способа подразделения псевдосред на классы. Первый способ - фактурный и связан со степенью сохранности в псевдосредах рудиментов человеческого сознания, характером заданности псевдосред, мыслимостью или немыслимостью объектов псевдосред и т. п. Этот способ более гносеологичен, но мало применим практически. Чаще мы имеем дело не с классами псевдосред-направленностей, но с классами псевдосред-"феноменов", псевдосред-планов и псевдосред-пластов. Они касаются не столько сфер какой-либо деятельности, сколько сфер психической погруженности, модусов психической заданности.
По второму способу выделения классы псевдосред коррелируют с соответствующими совокупностями человеческих направленностей.
ПЕРВЫЙ ТИП ДЕЛЕНИЯ НА КЛАССЫ
1. Постфотосредные и околофотосредные псевдосреды. Псевдосреды, способные быть квазисредами.
2. Псевдосреды и псевдосредные "феномены", которые касаются объектов, несуществующих в квазисреде или присутствующих в ней в неспецифическом виде. Нужно отметить, что все то, что можно видеть в оптический прибор (микроскоп, телескоп), в момент своего виденья является квазисредой. Фотографии объектов, снятых через электронный микроскоп, сами по себе могут быть квазисредой (присутствовать в квазисреде), но говорить о квазисредности видимых на них объектов в большинстве случаев не приходится. Не совсем специфичными можно считать объекты малоразличимые, имеющие малые угловые размеры применительно к конкретной оптической системе.
При всем этом объекты рассматриваемых псевдосред так или иначе (пусть и не полностью проницаемо и до конца) могут представать фотосредно, то есть в неинтеллектуальном воображении.
3. Псевдосреды малопредставимого и непредставимого, предполагающие не разворачивание в воображении, но воображаемую потенциальность.
4. Псевдосреды логически невозможных объектов, в том числе математических объектов, являющихся пределом абстрагирования: точная окружность, линия, актуальная бесконечность.
Нужно отметить, что прагматически несуществующие объекты: кентавры, сказочные василиски, литературные персонажи относятся к первому классу псевдосред, невзирая на свою фактуальную неявляемость.
ВТОРОЙ ТИП ДЕЛЕНИЯ НА КЛАССЫ
1. Основания (кажимостные) установок верований и волевых проторенностей. Это рефлексивно-рефлексные установки и их кажимостное объяснение, попытки внеобразной рационализации отэмотивного, культурно-эстетического. Человеку обычно недостает образной констатации фактов и необходимо их вещное, "действительное" утверждение, однако на место действительного неизменно становится псевдодействительное.
2. Надбытовые и надыдивидуальные объяснительно-прагматические псевдосреды. Сюда относятся конструкции псевдосред математические, позитивных наук и всякого рода непозитивных наук и паранаук (магия, астрология, натурфилософия и т. п.).
3. Прикладные псевдосреды. Это псевдосреды осуществления действий. К ним относятся формализуемые компоненты приемов обыденных действий, технологические приемы и кажимостная среда их приложения. Собственно ментальным пунктом деятельности, пунктом опоры ментального здесь является фотосредно-интенционное с осколками квазисредного, а псевдосредное выступает в роли кажимостной сферы растекания того и другого.
В данном классе псевдосред происходит слияние воображаемого об идеальном и воображаемого о данном. Действительно, где существуют правила, предписания, алгоритмы, методики, регламенты, прейскуранты, цены? Бытовое отождествление всего этого со здесь-теперь знаками ложно и при расширении сферы психической погруженности. Никакого "общественного сознания", естественно, не существует, как не существует и идеального. Положенности идеального вполне явны и проистекают из неопределенно-субстративной среды, не являющейся собственно психической средой, где психическая среда - только табло и индикатор.
2.6.5 УРОВНИ КАК СВИДЕТЕЛЬСТВО
НЕ-МИРА
Всякий уровень, рассматриваемый в неметафизических моделях мира, оказывается несводящимся к самому себе, несамостоятельным. Его примативные факты даны подуровнями, метатеоретическими или не подлежащими анализу явлениями. Любая псевдосредная структура, как выясняется, не может претерпевать изменения сама по себе, ее изменения обусловлены изменениями ее подструктур, в том числе и тогда, когда побудительными для изменений считаются внешние макровоздействия, ввиду того, что воздействие, как это ни смехотворно, в конечном итоге есть воздействие внешних подструктур на подструктуры внутренние, а макроскопична здесь только форма-оболочка этих микроскопических процессов. Движуще-активное начало стекает по ступеням подстановок, а затем вымывается в заопытность или в затеоретичность.
В способах принятого рассмотрения явлений, в традиционном срезе кажимостных пластов данности структура большего порядка оказывается ограничителем и как бы информационным катализатором входящей в нее структуры меньшего порядка (подструктуры); однако само деление на структуру и подструктуру зачастую регламентируется соображениями удавшейся познавательной выделенности. Изменения динамических структур меньшего порядка иногда и рассматриваются как clinamen, нечто случайное. Бóльшая структура имеет подвижность-наличность только потому, что действия меньших структур направляются по определенному руслу (или отбираются), обусловленному ограничивающе-каталитическими свойствами большей структуры. Связность структур меньшего порядка в структуру большего порядка микроструктурна, микродленна, но это не создает препятствий для той констатации, что макроструктура качественно доминирует над подструктурой. При всем парадоксе обратного доминирования быть не может, несмотря на зависимость, несамостоятельность макроструктуры. Не только софистика и вербальное крючкотворство заключены в том примере-силлогизме, который показывает, что при гибели организма доминирования компонентов организма над организмом не происходит на том основании, что труп - это не организм. Можно видеть, что не только свойства молекулы не сводятся к свойствам составляющих ее атомов, но и то, что атом в молекуле - уже не тот атом, каким он был в свободном состоянии. В утверждении, что система не сводится к сумме ее частей, а части в системе не идентичны самим себе, взятым вне системы, нельзя не видеть топологической парадоксальности: связность структуры второго порядка в структуру третьего порядка осуществляется через структуру первого порядка... Уровни носят характер пространственно-временных четырех- семимерных сфер с повышением степени стробоскопии. Однако, кроме одного стробоскопического эффекта, здесь имеет место и другой и еще несколько подобных. Спрашивается, как все это может быть самообъективным? К этому вопросу нужно добавить и вопрос о согласовании полихроничности.
Макропроявления и сводятся и не сводятся к микроявлениям. Упорядоченность коррелирует с отбором ряда состояний из всего множества возможных состояний, но в противовес этому возникает вопрос: "А каким образом, например, организм может влиять на квантовые подструктуры, если в микроскопические промежутки времени организма как такового не существует, а в макроскопические промежутки времени большинство квантовых явлений размыто и неопределено?". То, что сказано о времени, вполне можно отнести и к пространству. Обратив внимание на пространство, можно видеть более отчетливо малоуловимые особенности времени. Если из-за размывания объектов-структур невозможно пространство как порядок следования объектов-структур, то из-за размывания событий-явлений невозможно время как порядок событий-явлений. Необходимо добавить также поправку на отсубъективность, субъективность, отнаблюдательность, ракурсовость, растровость и т. п.
В некой постулированной натурфилософской "объективной реальности", при последовательности ее введения, и не может быть никаких систем и уровней: уровни оказываются всякий раз наличными только в тех или иных единичных рассмотрениях. Псевдосреды различных рассмотрений, псевдосреды различных наук оторваны друг от друга. Прагматически значимые подстановки возможны не абсолютно, но только в некоторых отчасти пересекающихся моментах и областях. Отсутствие полных пересечений приводит к тому, что задачи одной науки не решаются с помощью другой науки, более "атомарной", во всех мыслимых случаях. Вмешательство одной науки в другую обычно только служебно. Даже из той утрированной формулы (подстановочность), что организмы и молекулы состоят из элементарных частиц, нельзя сделать вывода о том, что биология и химия сводятся к предполагаемой абсолютной физике. Впечатление о подобном сведении может возникнуть на основе экстраполяции изученных и разработанных областей определенных наук на области менее изученные и разработанные и вообще на пробелы знания, но дело здесь вовсе не в пробелах знания, а в ущербности псевдосред и их отрыве друг от друга, причем отрыве не врéменного характера, но фундаментального. Разрыв между уровнями возникает уже в результате различной заторможенности псевдосредных объектов и невозможности получения информации от чего-либо незаторможенного. Заторможенности диктуются не столько аппаратом самих рассмотрений, сколько изначально данными образами. Если человек может иметь непрерывно ощущаемый предмет-поток, то постройка соответствующего ему псевдосредного объекта, данного в миллиардные доли секунды, может оказаться рассыпанной. Аналогичное происходит при попытке ненатурфилософской подстановки псевдосред разных уровней.
Макровременные явления (а значит, и макроструктуры!) суть не что иное, как кажимости инерции; неинертное их рассмотрение эмпирически невозможно, ввиду корреляции в эмпирических образах микровременного с микропротяженным. Даже теоретически рассматриваемая вселенная в первые малые мгновения своего существования оказывается похожей на элементарную частицу. Сверхмегаскопическое, почти гигаскопическое, превратилось здесь в сверхмикроскопическое, почти элементарный квантово-механический объект. Любая структура, так или иначе, выявляет себя как искаженная данность, инертная наложенность. Вырождение структуры замыкается и на вырождение движения; сама возможность предполагаемого атомарного движения разоблачается и отвергается греческими апориями. При этом квантовое движение, движение-неперемещение и даже просто движение-изменение не менее парадоксальны. Попытка считать зеноновские и пирроновские объекты чисто макрообъектами или только макрообъектами может породить лишь иллюзии, тем более, что парадокс "неумирающего и нерождающегося Сократа" может быть распространен на всякое изменение всякого объекта с тем конечным выводом, что любое изменение невозможно. Структура переходит в изменение примативного, а изменение примативного вырождается само по себе. Мы вполне имеем косвенные представления о движущихся элементарных частицах - на уровне, сопоставимом с этими представлениями, наличествует фундаментальный дефект физического (отфилософского) взгляда на мир: движение превращается в артефакт недосмотра или просмотра главнейшего из физических наблюдений. Отход от бытовой логики, который уже намечен в квантовой физике, еще недостаточен. Этот отход будет и бóльшим, но никогда - полным.
При рассмотрении субъективных изменений может быть взята и другая точка отсчета. При этой теоретической точке отсчета искажением будет считаться не инертность, а отсутствие или недостаточность инертности. В этом случае время будет раз и навсегда застывшим Хроносом, подобным протяженности, а субъективные изменения будут выглядеть как отключения от Хроноса, хронологические недопроницаемости. Все это означает, что в субъективном даются некоторые многомерные живосечения Хроноса. Однако в нечастном значении подобные рассмотрения подходят не столько к физической концепции пространства-времени, сколько намечают контуры некоторой неоперившейся метафизики, еще не успевшей очиститься от натурфилософии. Действительно, при указанном выше начале отсчета-рассмотрения, гигаобъекты будут более элементарны, чем макро-, микро- и т. п. объекты. В конкретном приложении это означает, что макроистория первичнее микроистории, а также знаменует воплощение телеологических принципов, которые в этом случае однозначно не могут не быть. В обозримых смыслах подобное вполне включается, подгоняется под вышеназванный принцип доминирования структур над подструктурами.
Тем не менее, концепция застывшего Хроноса (включая варианты полихроничности, полипространственности, пула растворенных друг в друге миров и т. д.) остается абстрактно-гипотетичной, не имеет достаточного выхода к реальным вычлененностям в виде эмпирических явлений. Ущербность последних, явная деформированность и аберративность - не основания для полного их гносеологического отбрасывания. Главный недостаток данной концепции - "натурфилософичность" и недостаточная "метафизичность". Показатель этого - сохранность уровней, приводящая к парадоксам. Отказ от уровней, признание их иллюзорности дает уже другие формы мировоззрения.[1]
Если мы "объясняем" движение тел, исходя из законов механики, то мы считаем тела сплошными, не состоящими из элементарных частиц, атомов и молекул. При этом не следует видеть нечто позитивное в том, что имеет место отвлечение, идеализация. Получается, что тело, несмотря на свое движение, полностью пассивно. Иногда рассматривают некоторые совершенно искусственные
макропроцессуальные условия формально на одном пространственно-временном уровне со "сплошным телом", вводят понятия импульса, силы, инерции, но при этом акт движения остается примативным, то есть подобные понятия только инструментально-прагматичны и в углубленно-прямом смысле непознавательны. Они сконструированы на основании опыта, подогнаны под опыт; сам опыт они не в силах объяснить.
Математический аппарат и его физические объяснительные соответствия подгоняются под некоторый ряд таких опытов. Найденные системы соответствий распространяются через операции подстановок на другие мыслительные опыты. Эти мыслительные опыты в конце концов могут совпасть с прагматическими результатами, из среды которых предварительные заключения об указанных результатах и выводились. Элемент продуктивности здесь - только предположения, допущения, аппроксимации, упрощения и пр. При этом сравнительно более глубокие вопросы: "Что?", "Как?", "Зачем?", "Почему?" остаются без ответа. Натурфилософская фантастика обычно находится позади науки своего времени, не опережает ее, а при определенной временной дистанции и рассмотрении подобной фантастики из будущего (речь не идет о художественной фантастике) она почти всегда представляется наивной и огрубленной, причем даже тогда, когда естественнонаучные концепции, на почве которых она выросла, остаются по-прежнему сравнительно приемлемыми. Рассыпанность натурфилософского мира выражается в невкладывании подуровней в уровни, подсистем в системы, в непродолжении систем другими системами, в замыкании конечного уровня или конечной системы на неопределенность, в хронологической несопряженности или невписываемости протяженностно-хроносных сфер друг в друга, в наличии стробоскопических иллюзий, принимаемых за объекты, в отсутствии дополнительности между различными средами. При этом попытки рассмотрения целостности неизменно приводят к заключению об артефактности дающейся частичности.
Рассыпанность натурфилософского мира означает, что естественнонаучный мир также рассыпан, что физического мира объективно не существует. Более подробно мы рассмотрим последнее в других главах данного раздела.
2.6.6 ФАНТОМЫ МАТЕМАТИКИ.
МЫСЛЯТ ЛИ ВЫЧИСЛИТЕЛИ?
А. Общие вопросы
Существует различие между средой изложения и средой изучения. Эти среды можно еще более дифференцировать и выделить среды промежуточные. Всякий раз над средами осколочной реальности здесь будут доминировать среды несуществующие, фантомические. В математике фантомы изучения и фантомы изложения могут быть максимально близки друг другу, и в случае идеально проведенной формализации они совмещаются. Если говорить о реальной смысловой плоскости, "смысловых вспышках", соответствующих математическому, то приходится напоминать об их неполной структурной адекватности математическим объектам: ощущения смысла здесь нестроги, фактически данные образы расплывчаты, полупризрачны. Все это сказывается и на строгости, возможности неоднозначности математических построений. Отвлеченностью, несуществуемостью оказываются не только идеальные объекты математики, но и само математическое изложение в своих атомарных пунктах, то есть математика - это не умственная наука. Она антипсихологична. Алгоритмы математики идут прямо в рефлексивно-рефлексное, а ее рядоположенности и конструкты - в фиктивный разум.
Математику широко можно определить как науку о таких фантомических объектах, которые после своего задания обосабливаются от каких бы то ни было реальных объектов и реальных образов. Большинство областей математики имеют дело с почти предельными псевдосредами. Отношения между математическими объектами после того, как эти объекты заданы, считаются достаточно жесткими, а каждое такое отношение - внутренне исчерпанным. Математические объекты и закономерности полагают существующими, независимо от того, известны ли они субъекту-продуценту или нет. Будучи заданными, псевдосреды математики не апеллируют к эмпирии и ощущениям вообще, несмотря на то, что положенность математического без последних невозможна. Выведение одних отношений из других здесь запрещено любыми способами, кроме способа кажимостно-логического разворачивания; требуется та или иная степень последовательности такого разворачивания - некая абсолютная логическая последовательность означает уже выход за рамки математического фантома, разрушение его, а иногда и противоречие каким-либо математическим "табу".
Для математики не существует традиционно понимаемого ноумена - этому способствует то, что математическое задается (в непсихологическом смысле) помимо сознания и представляется вне сознания.
Существование математики возможно благодаря своеобразной идеометрической религии. Примативные факты математики представляют собой иррациональные положенности, и внутри математики они неопределимы. Не имеет математического определения и сама математика. Характеристикой математики является то, что она есть набор систем рациональной положенности иррациональной интенционности зарефлексивного, и вся пресловутая строгость математики есть не что иное, как строгость логического аппарата, в ней используемого.
Скачкообразные алогичности могут быть удобны для идеализаций, и в определенной степени они растяжимы в том плане, что противоречия одного уровня с алогичностями остаются либо неявными, либо фактурно невозможными, но, тем не менее, противоречий избегнуть полностью нельзя, и часто они вполне явно открываются в вопросах фундаментальных. В ряде случаев та или иная математическая область может поставить себя вне логики: либо дать собственное определение непротиворечивости, либо наложить табу на операции, рассмотрения, разложения метатеоретического плана, ведущие к абсурду, но это приводит к отсутствию согласованности между различными областями одной и той же науки, делает ее логически неоднородной.
Невозможны не только реально, но и логически такие объекты как: ординарно-геометрическая точка, прямая, бесконечность актуальная и потенциальная, нуль, числовой неограниченный ряд, бесконечно малая величина, переменная непрерывная величина, геометрическое пространство, приближенная величина и т. п. Все они содержат интеграционный алогизм, абстрактное совмещение несовместимого, что как раз и вызывается потребностью отвлечения.
Мы говорили об истоках математической абстракции, но непосредственный процесс проведения тех или иных математических операций выглядит относительно логично, однако логичность эта является потусторонней, а не психической, ввиду алгоритмизирования и ссылок на небытное. Субъект, продуцирующий математический фантом, проверяющий или воспринимающий его, действует машиноподобно. Если за этой машиноподобностью и стоит логика, то непосредственно субъекту она не дана или просто не рассматривается. Великий математик - это подкорка и, в частности, мозжечок. Если субъект и применяет логику, то чаще всего, не логику логического разворачивания, а логику связи алгоритмов, по которым происходит это разворачивание.
Из многих областей математики быстро испаряется их первоначальный умственный и эстетический блеск, ввиду того, что усложнение идет параллельно с алгоритмизированием-автоматизированием, то есть техника угрожает идиллическому существованию не только общества, но и - интеллекта. Умственное ощущение логосности от современных математических представленностей совершенно иного толка, чем, скажем, во времена Кардано и Тартальи. Почти обо всей современной математике (исключая некоторые еще тихие ее "заводи") можно сказать то же, что сказал когда-то Декарт об алгебре: "Она настолько порабощает ум известными правилами, что из науки развивающей ум превращается в путаное искусство, которое его сковывает".
Б. ПРИМЕР ЧИСЕЛ
Б-1. Тривиальные числа. Среди ощущений смысла, промежуточных между каноническими и разлитыми, выделяются такие, которые можно назвать метрическими. К такого рода ощущениям относятся те или иные обособленности реально ощущаемых объектов-образов друг от друга, различение относительных размеров квазисредных объектов и т. д. Хорошо известно, что при демонстрации нескольких групп одинаковых предметов с разным количеством предметов в каждой, вполне можно определить, в какой группе их больше, а в какой меньше. Эта способность более выражена, если число предметов не превышает семи. В указанном случае имеет место невербальное ощущение количества. Ощущение количества получило словесные знаки для обозначения дискретных и недискретных градаций своих интенсивностей: "два", "много", "семь", "меньше", "больше" и т. п.
Конкретное тривиальное число есть интенсивность пропозиционального ощущения количества, а в переводе на непосредственную соотнесенность есть само ощущение количества, так как в непосредственной соотнесенности метрическая интенсивность и ощущение количества есть одно и то же.
Тривиальная операция сложения (необходимость в пересчете отсутствует) подобна смешению двух пучков различного монохроматического цвета (по своей субъективной данности).
Б-2. Натуральное число - примативный математичеґский объект и потому оно не имеет математической заданґности и математического определения в строгом смысле этого слова. Все попытки найти такое определение без привнесения в него признаков тавтологии являются завеґдомо бесплодными, но, как и попытки решения квадраґтуры круга, они могут быть побочно продуктивны. Не даґвая определения числу, как тавтологические, так и нетавґтологические попытки определения могут дать новую базу для взгляда на природу числа, стыковывают так или иначе понятие числа с другими неопределимыми понятиями, наґпример, с понятием множества. В отличие от других сходґных случаев, философия, как и математика, не может дать определения числу. Действительно, с нематематической точки зрения, число - средство данности неонтологичеґских объектов. Как вырожденная категория оно близко подходит к категории "форма" и есть степень дискретности объекта или (что то же самое) - совокупности объектов. Легко понять, что все эти правомерные заявления не суть строгие определения. Они мало чем лучше коррелятивного определения числа на "пальцах", "кулаках" и арабских знаґках. Числовой ряд воспринимается совершенно не так, как соответствующий ему знаковый ряд, - он воспринимается полуосмысленно-полубессмысленно. Знаковый ряд играет ту же роль, которую раньше играли дощечки с зарубками. Соответственно, числовой ряд, как и параллельный ему полностью представленный знаковый ряд, находится не в сознании, а вне его. Эти ряды - фикции. Подобные фикции некоторым образом становятся грубовато-абсурдированґным обобщением зарефлексивно-рефлексного. Несмотря на такую заданность "зарубок", их сущность не меняется.
Кантор попытался дать определение числу. Две совокупности предметов называются равномощными, если составляющие их предметы могут быть сопоставимы по одному. Число предметов данной совокупности есть то общее, что имеет данная совокупность и всякая равномощная ей совокупность.
Эта попытка определения является до гениальности косвенной и лишний раз подтверждает идеометрическую неловкость человеческого сознания по сравнению с выдуманным этим сознанием разумом. Канторовское определение, несмотря на всю свою утонченность, восходит к древней ссылке на зарубки, на сопоставление по одному. Недостаток данного определения не только в тавтологии (явно выраженной), но и в том, что отнюдь не очевидно, что общим в равномощных совокупностях будет только число. Сколько бы разнородные предметы (пусть даже непсихические и нематериальные) мы ни уговаривались брать, будет иметь место такое пересечение этих совокупностей, какое не поддается полному анализу. Это при том, что особенности каждого из предметов, входящих в ту или иную совокупность, вполне могут остаться за рамками рассмотрения. В математике избавляются от подобных трудностей, вынося их за рамки теории, но здесь даже неясно, что нужно выносить, притом так, чтобы само число осталось внутри математики, - требуется дать числу новое, уже негативное определение.
Б-3. Когда мы говорим, что 8 + 2 = 10, мы говорим это только потому, что имеется такое воспоминание. Есть ли в этом случае в сознании что-либо, относящееся к числу, кроме знаков? - Ничего!
На первый взгляд кажется, что 8 + 2 есть удобная запись, просто расшифровывающаяся, но если она и расшифровывается в некой идеоплоскости, то без участия сознания; мышления здесь нет. Великий счетчик - это область психейного (засознательного), отбрасывающая через посредство сознания миражи идеального. Даются правила, воспоминания, корректирующие ощущения, но действительное сложение - это отосланная в разум идеальность. Выражения типа 8 + 2 = 10 могут быть элементами вычислений с помощью алгоритмов. 4357 + 11398 внутри потока сознания не есть сложение чисел - это своеобразное сложение ссылочных феноменов. В разуме числа имеют самостоятельный статус: они там суть числа в числах и оторваны от каких-либо объектов-образов, хотя и могут тем или иным образом соотноситься с последними. Фактически натуральные числа - небытие, их нет, но, тем не менее, они полагаются. Если некто видит перед собой двадцать пять каких-либо неупорядоченно расположенных объектов, то он не видит их ни глазами, ни умственно в том плане, что их именно двадцать пять. У него может быть только осмысленное ощущение тривиального числа "много" или полутривиального - "примерно столько-то".
Когда считает логарифмическая линейка - она не мыслит. Так же и люди - при вычислениях не мыслят. Рефлексивно-рефлексно зарубленные знаки выполняют роль делений линейки, а роль перемещающегося движка выполняет алгоритм.
Числа, за исключением тривиальных чисел-ощущений, не могут находиться в сознании Homo sapiens, они - "вне сознания далеко". Можно заявить, что число 333 441 представимо в виде ряда единиц, но мы не можем сознательно этот ряд представить. Есть только положенность, что это число представимо в неком математическом бульоне... Представимость непредставимого в математической плоскости становится данностью, и здесь совершается скачок от мысли-ощущения к идее. Всякое натуральное число для человека немыслимо, даже то, которое соответствует тривиальному числу. Если тривиальное число есть реальная схватываемость, то натуральное, а тем более рациональное число совершенно бесплотно. Собственно переход от ощущения к идее субъективно законен, но нелогичен и нерационален. Подойти к сущности числа можно только "дорогами, запретными для мысли"[2], но, ввиду достаточной формализации, надобности в приближении к сущности числа у современной математики нет. Раскрываются возможности числа, но вовсе не некий его "тайный смысл". С одной стороны, такого смысла вовсе нет, поскольку чисел реально не существует, они есть полагаемые идеальные объекты, пределы интуитивных и неинтуитивных ссылок, то есть фиктивные опорные элементы. В то же время, с другой стороны, сам подход к числам есть иррациональный прыжок в темноту, сходную с прасубъективностью, и наличие формализаций не может установить здесь определенность: всякое пользование числами полубессознательно.
Математические понятия подобны образам поэзии - они также истираются от длительного употребления, превращаются в банальности, но всякая подобная банальность, взятая чуть поглубже, дает развертывание целых пропастей псевдосредных затемненностей, следов аналитической торопливости. Непроясненность такой выдумки, как числа, вполне можно видеть не только в метаматематиках, но и в самой теории чисел. Так, не найден закон простых чисел, не найдено ни одного нечетного совершенного числа и не доказано, что таких чисел не существует.
Сознание абстрагируется само от себя, благодаря тому, что число формализовано знаком; но невозможно представить какое-либо большое число, не пользуясь звуковыми и письменными знаками, а знаки - это вовсе не числа.