Павел Косидовский мог работать целую неделю и не спать, но для отдыха у него имелся на Каменном острове особый спальный домик. В нем размещалось полторы дюжины спален: арабская, испанская, китайская, японская, индийская et cetera, но самой главной опочивальней прослыла ПЛК - православно-лютеранско-католическая. Отказываясь от неточных синонимов, он так и называл ее. Стены помещения украшали виды городских кладбищ, кирх и соборов. Для контраста там висели две тарелки с изображениями еврейских могил, но зато отсутствовал малейший намек на среднеазиатские надгробия. Эти намеки - довольно приличную коллекцию изображений - Косидовский собирался расположить в одной из мусульґманских спален, но забыл, а потом отставил намерение. Не все связывалось воедино. Слишком не похожи тюрки на семитов-арабов. Им бы подошел ламаизм. Гармония выше всего! Даже Испания выпала из романского угла, а затем - из европейского мира. То в ней проступает мавританское, то южґґноамериканское-индейское.
Косидовский собирал чертежи подвальных пространств и подземных коммуникаций, принадлежащих монастырям, духовным училищам, храмам и кладбищам. Особо его интересовали кладбища и склепы. Но главным пунктиком Косидовского были подземные ходы. Говорить о них он мог часами. Он знал подземные ходы на кладбищах великих и малых городов, туннели, соединяющие кладбища с храмами и реками. Вот карта начала XX века, а на ней - подвалы Томского женского епархиального училища - неофициального института благородных девиц. Ныне в здании - Военно-медицинкий институт... От подвалов училища идут широкие подземные дороги, по каким купцы на лихих бричках некогда увозили развлекаться обучающихся благоґґнравию девиц. А на этой карте - туннели под кладбищем города Козлова, сейчас Мичуринска. Ответвление ведет в кладовую, в которой до сих пор хранятся спрятанные от большевиков церковные ценности. Впрочем, подобными ценностями и кладами, в отличие от ценных бумаг, Косидовский не интересовался. Важнее просто вдохновение. Павел Косидовский рассматривал чертежи склепов и подземелий перед сном с тем, чтобы они ему приґснились. На столике у изголовья Павел раскладывал шанцевый инструмент, веревки, фонари, свечи, масляные лампы. На стене висела черная накидка домино и военная плащ-палатка, а также масса ключей от старинных замков...
Спонтанно Косидовский переключался и на цивильные подземелья. Изучая их, он обычно напевал себе под нос песню на слова Языкова:
Нелюдимо наше море,
День и ночь шумит оно.
В роковом его просторе
Много бед затаено.
Изучал цивильные подземелья Павел Косидовский опять с целью стимулирования необычных сновидений. Но чаще Косидовскому нравилось, когда духозрение появлялось само собой без всяких просьб и уговоров, когда сливалось с рутинной жизнью и оказывались ее продолжением. Скажем, подґземный ход между главным зданием университета (бывшего во время оно имени Жданова) и Академией художеств существовал в пространстве сновидений давным-давно. По нему вроде бы вагоны-электрокары бегали... Но в том, не всем известном мире, Академия наук и Зоологический музей отодвинулись от университета на километры. И пешком здесь никто не передвигался.
А на Петроградской стороне в том же таинственном мире вдруг народилось с десяток станций метро (где им места хватило!), а Горьковская называлась "Станция Мира" - не "Площадь мира", не "Улица мира", но без намека на оговорки, как слышится, так пишется, стеклянно-чугунно-каменно - "Станция Мира". А перед ней - не парк, а длинное небоскребоподобное сооружение, несколько сходное фасадом со зданием ООН. Обойти его кругом стоило великого труда. А вокруг него - киоски, киоски... Ночью от них идет призрачноватый свет. Торговцы этих точек упрямо не подключаются к городской сети, а пользуются свечами и аккумуляторами.
Более интересные кунштюки скрывала улица Профессора Попова. Конечно, действовало подземное сообщение между Попова, 4 и Попова, 14, но еще ничего особенного. Дикое, странное, убийственное заключалось в том, что через дыры в естественных плетнях и мощных заборах, через скверики со скаґмеечками, через живописные уголки и уютные дворики проходил ход надземный! Целые куски пространства, выдранные из Ботанического сада, наґнизывались на узкую тропинку, как на шампур... Многое там светило и дышало. Там можно жить и слушать птиц, там эпоху назад полагалось целоваться с третьекурсницами и подобно призраку растекаться по древу. Собираясь туда, не обязательно менять хаки на штатское. А собственно дикое, странное, убийственное: надземная тропа не пересекала положенный по карте проспект Медиков! Мир ломался и летел к черту. Проспект Медиков аннулировался как ненужный и неправильный, а страшная разлапистая громада Полиграфмаша испарялась...
В букете необычных снов главенствовали не они сами, а мелочи-зацепки, оттенки красок, запахи. Кому ныне могут сниться запахи? Неизбежимо возникали пунктиры, хрупкие мостики между различными мирами. Только по ним естественным образом толковались и перетолковывались сновидения.
2
На верхнем этаже грохнуло. Косидовский усмехнулся. Усердствует Мотоустя. Заявилась с корабля на бал. Типичный шизоид. Однажды даже вознамерилась убирать резиденцию восьмого марта. Надеялась перехватить лишнюю тысячу долларов? И на Измайловский проспект в тот же день поехала. Туда, разумеется, не пустили. У нее с мозгами не совсем. Отчего не выставили с теплых мест?
Павел наморщил лоб: "Забыл, почему она Мотоустя, если зовут Клара?" Похоже, из-за фамилии. Клара Устьянцева, а "мото" оттого, что до нынешней своей "Оки" разъезжала на мотороллере. Доброжелатели подарили новую "Оку", дескать, не трещи и зря собак не дразни. Ну и Мотоустя!.. Рост - сто пятьдесят пять сантиметров. Масса - сто тридцать килограммов. А сложилось у нее так уже лет в пятнадцать. Получается, теперь хорошо форму держит. А мебель перемещает лучше иного тяжелоатлета. Кровати никогда не двигает, а хватает за середину, поднимает и переносит. Беречь полы кто-то научил хорошенько! Хи-хи! При эдакой корпуленции совершила семнадцать прыжков с парашютом... Трижды в течение сорока минут управляла самолетом АН-2. Три часа полетного времени записали. Но в военное летное училище не приняли и космонавтом (фью!), как мечтала, не оказалась. И летным техником или инженером не сподобилась стать. Помешала нелепая историйка замоскворецкая... Проучилась даже пару семестров в авиационном, но выгнали из-за высшей математики. Взыграл знак интеграла - буква "S", не пустила в космос... Тайное в этом есть. Непрерывная неровность, нервность. Перемычка посреди знака доллара... Будет ездить на лошади, если опять начнет комплексы наружу выставлять. Косидовский не мог остановиться. За мыслью шла еще мысль, но опять не та, а нужная мысль пряталась где-то на заднем плане, словно за кулисами. Кругом сплошная интерференция. Всякий человеческий тип не существует в отдельности, но прыжком переходит в следующий. Сразу, не постепенно! Без промежутков... И здесь перед ним мелькнула картинка.
- Ну да! - сказала в тот приснопамятный момент Элеонора, бросив девяностокилограммовую штангу. - Ваши жены - пушки заряжены. А вы ищете тех, кто верит и ждет. Нашли дурочек! С каких щей я ни с того ни с сего должна лететь на Курилы или в Чуркистан?
- И что предлагаешь? - делая вид, будто все нормально, спрашивал Павел ("Хорошо, не культуристка").
- А выхода у тебя два: либо комиссоваться, либо определиться лакеем в академию...
- Почему лакеем?
- А в военных академиях лакеи - те, кто в чине ниже майорского. Должен кто-то за полковников носить указку, раскладывать наглядные пособия.
"А требуется ли мне чрезмерно умная спутница жизни?" Пятый курс топографического многим развязал руки, позволил разжиться на всякий пожарный лишними кандидатками в жены. С полдюжины набитых студенточками вузов слились в условную единицу, одни факультеты растворились в других. Шагает переодетый в штатское Павел по набережной Макарова - знает, универсанты терпеть не могут курсантов, да сами по себе курсанты-недоофицеры глядятся подчеркнуто желторотыми, аж желторотее смотрящихся молодцами суворовцев, - эх, недорабатывали здорово военные диґзайнеры, - а вместо филфака ноги приносят к психфаку, уже и туда на подозрительной психической почве...
Тогда Косидовский еще не представлял нужное и запасался новыми вариантами. Но Павел знал: души нет... Точнее, он убедился: душа отсутствует лично у него, а потому везде и повсюду искал объект, какой бы ее заменял. Да, на Курилы он не поехал, а комиссовался, только пробыв два года адъюнктом. Выдержал паузу с чужой подачи и душу нашел, которая ходила туда-сюда, оживляла мертвое житейское пространство... По молодости он не ведал: у тургеневских девушек есть тенденция превращаться в своих антиподов - тургеневских женщин. Единственный шанс избежать подобного неґсовместимого с жизнью апперкота - выбирать эмансипированных, но Россия - не Париж и не Нью-Йорк; в Русландии они корявы: либо штанги подґнимают, либо имеют вместо сердца пламенный мотороллер.
Вот-вот. Косидовский пытался толковать и сновидения, и обычные события. Для кого-то сновидения покажутся тренировкой перед чем-то. Истолкованию событий Павел учился не по учебникам. Особенное зрение у него открылось, когда он числился школьником. Кое-что прояснилось - и присниться не могло...
В те особые времена - "Существовали ли они? Чересполосица в памяти: местами шло твердо-резкое, тугоплавкое, местами - мякинно-воздушное, бесформенное!" - сосед и соученик Косидовского, Синельников, восемь раз ломал правую руку. Семь из них подобное происходило при одинаковых обґстоятельствах: на Синельникова налетал мотоциклист, но однажды это случилось на легкой атлетике после несанкционированного прыжка в высоту перекатом. Прошло несколько лет с тех пор, как Косидовский-школьник перестал изобретать электрические вечные двигатели и верить в Буратино, Карлсона и тому подобных персонажей. Строгай - не строгай полено, а человечек из него не возникнет. Не всякому, увы, дано простейшее осмыслить. Внезапно освободившийся от суеверий и нелепых сказочек обостренный ум Косидовского озадачился совпадениями. Вначале, Павел подумал: многократный второгодник и фантазер Синельников врет. Косидовский опросил всех, кого отыскал, и даже, прикинувшись полномочным посланником директора школы, познакомился с медсестрой хирургического отделения, в которое периодически попадал несчастный, и с ужасом понял: "Вранья нет!" Но ужаснулся здесь не Косидовский, а его логический ум. И таки была, была прозаическая разгадка совпадений. Оказывалось: третьегодник Синельниґков - класс-то не с литерой "А"; по свято-советскому уголовному принципу, вечно туда совали отпетых и переростков для отягощения кармы остальных - не хочет учиться, проще сказать, боится занятий. Глубоко спрятанная сила, что не хотела пребывать в мерзком казенном учреждении, пыталась убить живой объект, в коем сидела. Ей удавалось хорошо управлять ногами, но другая сила, ей противоположная, держала под контролем правую руку, и, жертвуя ею, спасала объект. И кроме скрытых сил: есть закон причины, а есть закон повторения волны... Закон волны сильнее всего!
Сейчас Косидовский, покуривая кальян, размышлял. Он пытался найти связи между странностями и особенностями, какими его наделили природа или судьба. "Природа ли? - думал Косидовский. - Судьба ли?" По всему виделось: не природа, не судьба, а случай. Знал Павел тот день и те часы, пенял на них, да потом многое потерял из деталей, сбился. Разное творилось: первое, второе, третье. Почти в одни и те же минуты. Но что-то из трех и стало причиной. И проклюнулась эта причина, когда Косидовскому исполнилось лет восемь, а не тогда, когда он уговорил богатых интендантов перекупить интересненькие акции и принял над несведущими в ценных бумагах старшими офицерами неофициальное командование...
3
Косидовский вспомнил себя, школьника младших классов, ту доисторическую зиму, деревянный дом и лицо старшей сестры Светы именно той зимой... Сестра стояла на крыльце и смотрела на черную собачку с белым хвостом, бегающую туда-сюда по слежавшемуся снегу.
- Розка родит щенков, - уточнила Света.
Эта фраза повисла подобно умершей возможности, памятнику пустоте. События наступили на пуп самим себе: ощениться Розке не удалось. В январе или в феврале, раскидав сугроб и устроив под оградой лаз, в сад проникла чужая желтая собака. Она искусала Розку. Розка носилась по снегу, оставляя кровавые следы. Вскоре раны затянулись, о происшествии почти забыли.
Пришла весна, исчез снег. О щенках уже не говорилось. В остальном Розка вела себя вполне обычно. И вдруг в конце апреля она набросилась на соседку Ираиду и прокусила ей сапог.
На следующий день в дом притаранился высокий и корпулентный врач, Максим Давыдович. Он для приличия порасспрашивал жителей о том о сем. Всякий удивлялся. Никто не понимал, чего этот благородный ветеран добивается. Потом Максим Давыдович побеседовал с каждым в отдельности, вопросы он задавал престранные: "Что сегодня ели?", "Вы ели суп, а из чего он сделан?", "Какой сейчас идет месяц?", "А не сообщите вы мне, какое число наступит завтра?", "А день недели какой?", "А не целовались ли вы с Розкой?", "А не приходилось ли ее гладить?" Затем врач прописал всем уколы от бешенства, снял очки и удалился.
Собаку больше не отвязывали. Она лежала в конуре и молча глядела оттуда затравленным взглядом. Изредка высовывалась и молча утыкала взор в звездное небо, искала-высматривала в нем ответственного за свою судьбу. Розка, наверное, чувствовала: очень скоро, когда она не будет здесь лежать, ее теплый и уютный домик оттащат веревками дальше от сараев, польют бензином и подожгут... И над землей появится огонь и высокий столб дыма. Дым повалит в одну сторону, потом в другую, а затем сосредоточится и устремится в неизведанное.
Павел думал: "Зачем я сказал доктору: "За день до того, как Розка начала кусаться, гладил ее по шерсти"? Он и прописал тридцать дурацких уколов! А если воткнули некачественный? Например, с примесью наподобие прионов? Но уколов-то сделано пятнадцать, а не тридцать! В этом дело? Или в третьем?"
И нашел Павел точку сборки - "знаменательный" урок во втором классе. Что тогда было? Чистописание? Арифметика? Русский? Но не иное! Объясняла учительница. Объясняла, будто птица пела. Разгуливала по классу в своем расшитом облегающем талию светло-синем джемпере а ля венгерка. Падающий от окна свет зажигал на нем золотые блестки. Сполохи ходили по стенам, словно от жар-птицы... Что говорил вид преподавательницы и движения? Надо полагать, хотела в собственный рот посмотреть и в зеркало оглядеться! Так красовалась! Так увлекалась! Вот, мол, дети, какая есть я - ваша учительница, хорошая и пригожая, и как говорить красиво умею! Вот оно - зрелище перед вами. Похожее никогда в жизни не встретите! Наслаждайтесь, пока есть возможность! Потом до пенсии будете меня вспоминать, да и на пенсии вспомнится. Блеск! Блеск! Вы бы обратили внимание на пердючку-каргу или на невротическую уродину в параллельных классах. Сравните! Сравните! Повезло вам, дети, со мной! Или вы предпочитаете тех клуш и матрешек, кои за стеной учат?
Много прозвищ дали преподавательнице. Одно из них - Жар-птица...
Оля, с которой Павел сидел за партой, быстро вырезала из бумаги крохотные цветки сирени натуральной величины. Вырезала она маникюрными ножницами пятилепестковый цветок, улыбнулась и похвасталась. А Павел у нее переспросил. Она ответила - и пошло. Обычное. Да тут петухом выскочила учительница: "Ах ты, сволочь! Разговорчики во время объяснения устраиваешь!". Схватила учительница чье-то портмоне, набитое чем-то тяґжеленным (Кафельные плитки там лежали? Может, портмоне Козырева? По заданию отца Козырев каждое утро крал со стройки десятка полтора штук кафельной плитки, а потом - не возвращаться же! - нес это добро в школу), и принялась молотить им Павла по голове: "Ах ты, сволочь! Бестолочь! Бестолочь потускàя! Сволочь уповскàя!" А произношение! Произношение! Когда Жар-птица злилась, становилось оно, как у клуш и матрешек, что в параллельных классах - ученики не находили себе места от стыда, потупляли глаза... Ударила Жар-птица раз пятнадцать в истероидном сне без сна. С катушек полетела преподавательница. Жареной понеслась. Ну и дело! Уколов сделали штук пятнадцать, а теперь ударов - пятнадцать! Зло упало с неба? Чье это задание? Задание кого-то свыше? Почуял тогда Павел крепкий запах гудрона, но не носом унюхал, почувствовал верхней частью головы, точнее, мозга... Аналогично германиевый транзистор со срезанной крышкой осязает горячий свет стоваттной лампы и превращается в датчик. Никогда в жизни такого ощущения еще не испытывал. Лопнули несомненно в мозгу мелкие кровеносные сосуды и попала сыворотка от бешенства туда, куда проникнуть не могла по природе вещей, а скорее, проникла не сыворотка, а неизвестный загрязнитель... Раскладку эту Павел сразу угадал, хотя и не всё в ней понял.
На следующий день у Косидовского сильно поднялась температура, голова разболелась, и он не поспел на утренник с построением, речами и концертом. За нарушение объявила учительница Павлу строгий выговор с занесением (или с записыванием - нудно-сложно в конец журнала), но Павлу уже было наплевать. Он старался с той поры вообще на утренники, собрания, соревнования, демонстрации, сборы металлолома и прочие общеполезные мероприятия не ходить. Автоматически стал антиобщественным элементом, эгоистом и "частным капиталистом". Именно так его и назвали после отказа сдать в макулатуру хранившиеся в сарае подшивки старых журналов. А еще его без всякой основы обзывали словом "Чичиков". Наверное, оттого, что у гоголевского героя то же имя. Но дело не в том. Почему-то Павел изредка принимался говорить невпопад. Иногда даже рассеянность проявлял, а из отличника превратился в хорошиста. А почерк-то! Почерк! Забыл Павел чистописание, а до того считался каллиграфом!
* *
Та ли то главная причина - неясно. Но основание возникло. И посыпались странные следствия, что обыкновенные связи сущего разъехались, раздвинулись, и начал Павел жить по иным, чем обычные люди, законам. И интересно, и жалко убегающего времени, потери сил на дополнительное трение, которое другим и не снилось. Творилось же с Синельниковым необычное, и с Павлом Косидовским оно творилось, но не в тех сферах.
А теперь? Обострилось восприятие! Будто опять ему грязную сыворотку от бешенства в брюшину закачали и пятнадцать ударов паровым молотом по голове нанесли! Повторяется жизнь, повторяется!
Задумался Косидовский, в себя пришел, выяснилось: не там он. Не то ему видится, не то снится. Да уж подземные ходы! Ими изрыт шар земной насквозь. Люди живут не на поверхности, а во всем объеме Земли! На поверхности - только пустые отображения! Платоновский театр теней! "Где мантия? Где магма? Где железное магнитное ядро?" - воскликнул про себя Павел Косидовский. И оказалось, ничего этого нет. Открылся невнятный срез незримого. "Зачем так глупо, так неинтересно! Лучше до Марса пешком! И Луна рядом, а здесь ныряй в глубины, - досадливо думал Павел. - Что написано на роду... А дальше? Дальше в рифму должно быть. Или без нее? ...написано на роду, то... тому... Не вспомнить. И провалился Косидовский еще глубже и, проваливаясь, зрел округу насквозь, и представляемое, и случайно подставляемое. Уходящие свистящие пространства словно бы и не исчезали, а мерещились в поле досягаемости. Ахнул Косидовский, - и земной шар у него в голове, геополитика и заполитика, зоополитика и замполитика. Вот они тяги, шестерни, кремальеры, верньеры, рычаги и кнопки...
"Нажать, нужно обязательно нажать! - неслись мысли в голове Павла. - Отчего не нажать?! Не воспользоваться возможностью?! Но те ли рычаги, те ли кнопки? Ух бы, сейчас нажал, многое перестроил, перевернул! А тут они, тут они! Подлинные! Прямо сейчас нажать и нажать не рукой, а мыслью! Как нажмешь - так и будет!"
И принялся Косидовский нажимать на проступающие сквозь туман пульсирующие кнопки-окончания, давить огромные артерии, переключать нефтепроводы, газопроводы, переносить дороги, переводить морские и воздушные пути, изменять ход истории. "Надо ведь табакерка! Надо ведь музыкальная шкатулка! Всё различимо! И пофигизм везде! До всего легко дотянуться! Вперед! Вперед! Тянуть тяги! Вращать маховики! Переменять связи! Переключать сигналы!"
Уф! Обзор пропадает. Но хватит дел и видений. Остановить их? Не удается. Вылететь наверх? Получается. А почему летишь ввысь - неизвестно. Но мир не тот, не тот. Не могут существовать эти шхеры, поры, пустотные пещеры. И главное: неощутим сам для себя... А для других?
А на теле Земли? Уже нельзя рисоваться в трехстах местах одновременно. Первый, кого удалось найти, был владелец Евразии. Во дворике вдали от магистралей...
Владелец Евразии похож на китайца, но у него - светлые волосы и светло-серые глаза. Его левое ухо больше, чем правое. Он житель Харбина. Любой сильный мира сего, сумевший прикоснуться к одежде или коже владельца Евразии, имеет мандат неограниченной власти. Целых тридцать шесть часов! Но никто не ведает об этом.
("На черта мне теперь власть!" - помимо воли произнес Косидовский.)
Вторым найденным стал владелец Африки. Владелец Африки немощен и дряхл. Восемьдесят три года назад он покинул Эфиопию и поселился в Тунисе. Во избежание смуты не нужно никому называть его селение. О существовании владельца Африки узнали дельцы из ЮАР. Они давно используют знакомство с ним в своекорыстных целях...
("Преотлично! Разве мумба-юмба дохнут от СПИДа!" И порядок этот не отменяем! В чём и загвоздка!)
Полет - перелет! Опять под землей перелет. И вот - Австралия! Владетель Австралии, наоборот, молод. Ему не исполнилось и четырех лет. Гм... Уравновешенный, подающий надежды ребенок.
Короткие штанишки? Да нет! Обойдется без напарника!
И вот - владелец Антарктиды...
Владельца Антарктиды зовут Пúнгвин. Он высок и толст. По обыкновению Пúнгвин прячет тело жирное в утесах... ("Что? Что? - пронеслось в голове Косидовского. - Слишком опера знакомая!") Глупый Пúнгвин очень боится... иногда по ошибке залетающего за южный полярный круг Буревестника.
("Розыгрыш? Ан, оказывается, нет! Это не у Максима Горького списано, но молодой ницшеанец, подраненный Алеша Пешков, после попытки застреґлиться, прохлаждался в тех же неизменных эмпиреях вечности, а пережитое там - описал". Не попадись ему злостный житомирский саботажник - Короленко, вышел бы Пешков в дамки символизма, сиял бы славой русского Лотреамона...)
Наконец вакансия... Америка до сих пор без владельца. Наиболее подходящие для этой латифундии индейцы не дожили до наших дней.
("Америка?? - соображал Косидовский. - Не желаю Америки!! Через полтораста лет не отличишь Северную и Южную от Центральной! О-о, родится кофе с молоком и текилой!