Акулов Александр Сергеевич : другие произведения.

Аберрации Ж.-П. Сартра

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  
  
  
  
  
  
  Александр Акулов
  
  
  
  ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ АБЕРРАЦИИ
  
  Ж.-П. САРТРА
  
  
  
  Сверено 28. 07. 2022
  
  
  
  ВВЕДЕНИЕ
  
  
  
   Почему здесь выбран Сартр? В достаточной степени его можно считать последним философом. Философия новой Европы начинается французом и французом заканчивается. Структурализм, постструктурализм и соответственно постмодернизм живут в собственных сферах, как правило, далеко не философских.
  
   Что плохо в Сартре? Почти всё, что от Гегеля, Гуссерля, Хайдеггера.
  
   Что хорошо? В отличие от названных господ он изредка пытался сказать нечто существенное, либо сокровенное, выходящее за рамки пустой бумажной схемы.
  
   Итак, аберрации и проскоки. Прежде всего это заимствованная у Гуссерля попытка сохранения наивного реализма. Вот рассуждение Сартра о белом листе бумаги. Он всерьез говорит о нем как о вещи и при этом различает существование в образе и в реальности. Довольно странно. Сартр вроде бы демонстрирует нам свою эрудицию, понимание сути вопроса, но затем же свое понимание зачеркивает гуссерлевскими догмами.
  
   Ничто в принципе может быть хорошо, но есть шансы рассуждения и о степени ничтойности. Так разум ничтойнее сознания, конкретная научная картина мира ничтойнее обывательского восприятия здесь-теперь.
  
   По большому счету небытием можно назвать сами по себе цвет, форму, пространство. Что в восприятии наиболее бытийственно и менее всего ничтойно? Только чувство присутствия. Всё прочее вполне могло бы быть и иным. Мир не только навязан, он заваливается логически. Однако субъективная реальность - реальность. И образ, и перцепция. Статус объективной реальности - только у трансцендентного.
  
   Je - не более чем прагматическая условность, moi - нечто философски значимое. Вряд ли имеет смысл сплавлять их в единое, то есть в эго по Сартру. Сюда нужно добавить и злоупотребление словом объект. Объект в субъективном мире - заведомая фикция. С термином "трансцендентное" у Сартра обстоит не лучше. Похожим образом феноменологическое постоянно переплетается у Сартра с практическим, что никуда не годится.
  
  
  
   "Другой внедряется в мою субъективность и меня-субъекта делает своим миром". Подобное просто невозможно, такого рода метафоры недопустимы в философском рассуждении. Аналогичное можно заявить и о взволнованном субъекте, и о волнующем объекте. Сартр отрицает реальность экзистенциалов, а зря.
  
   "... в сознании субъект имеет дело с образами, а в действиях - с объективным миром..." Ничего подобного. Даже представления о пантографе не спасают положения. Мягко выражаясь, субъект вообще не действует. Его переключает. Конечно, он прикладывает усилия, но усилия - не совсем действия, как и апперцепции действий. И не может существовать действие в трансцендентном. У метафизического - иной расклад.
  
  
  
  
  
   Бытие-для-себя, якобы сознание, оказывается чем-то вроде нелогичного разума. Кажется, подобный эпифеномен не может не быть свободным, однако на деле он, тем не менее, собственно свободным не оказывается.
  
   Реально нет ничего трансцендентального и быть не может. Какая еще система принципов сама по себе! Фактуально нет места риторической бухгалтерии. В наличии ментальные пласты и зоны, в которых нет духов и гомункулусов. Одного чувства присутствия недостаточно для их оживления. Разного рода соматические ощущения не имеют феноменологического приоритета перед прочими. Рефлексия носит децентрированный и деперсонализированный характер. Скачки внимания, сосредоточенности, концентрации - только обволакивания малодифференцированными труднолокализуемыми ментальными зонами дифференцированных, в том числе представляющихся перцепциями. Малоразвернутое малоструктурное как бы сшивает развернутое и структурное.
  
   В методах Гуссерля, заимствованных Сартром, немало нелепостей. Рефлексия по Гуссерлю - рассмотрение, вместо обычных предметов и целей, субъективного опыта, в котором они являются, но беда в том, что собственно практические предметы и цели - внепсихичные условности, которые должны были быть изъяты с самого начала философского рассмотрения из-за своей фиктивности. Вообще говоря, рефлексия отсутствует как феноменологический факт.
  
   В первом параграфе своей главной работы, Сартр хватается сразу за Ницше, Гуссерля и Хайдеггера, пытавшихся в той или иной степени реабилитировать наивный реализм, пользуется отчеловечески-идеалистичным (в т. ч. неданное), относительно распространенным, но исторически многозначными, в этом смысле малоудачным и фактически лишним во многих контекстах термином: "сущее", всячески апеллирует к общему желанию уйти от дуализма, ссылается на успехи естественных наук, якобы закрывших (!) проблему кантовского ноумена; делает заявление об относительной абсолютности (!) феномена: "Тем, что он есть, он есть абсолютно, ибо он себя разоблачает, как есть". Не от фирмы ли "Майкрософт" мы это слышим? Тогда у нас абсолютно всё абсолютно!
  
  
  
   "Феномен можно исследовать и описывать как таковой, потому что он абсолютно изъявляет самого себя". Это из какого кино? Как бы обрадовались редкие у нас исследователи восприятия, если бы так именно и обстояло дело. Схватился - как схватился, дался - как дался, но уместно ли здесь слово "абсолютно"? Явление какого-либо даже узко понимаемого феномена связано со степенью включенности и акцентуализацией всего остального сознания. То, что дается в одно-два мгновения, во многих случаях - уже не феномен. Отсутствие или наличие воспоминаний о недавнем феномене - не критерий, база "абсолютности" подрывается всевозможными способами. В словосочетании "изъявляет самого себя" так и хочется заменить глагол на "изъязвляет".
  
   "...в конце концов, сущность, будучи основанием ряда, есть не что иное, как связь явлений, то есть она сама - явление". Гм... Это вообще не для сферы чистой философии!
  
   По совершенно кривой логике у Сартра феномен оказывается объектом. "Чашка не есть Я, а значит..." Опять у нас гомункулус варится в реторте! Мы видим пустую игру в конечность и бесконечность. А ведь очень большое, реально не перечислимое число - вовсе не бесконечность! По Сартру нелепо, если былые образы не появятся вновь, но они действительно не появятся. Нельзя и одного раза в одну и ту же реку... Кроме того, явление у него не есть часть условной рамки, именуемой субъектом. Идет постоянный сбой на риторику, как у немцев. Риторическим рядом, математической фикцией (отношением к ряду) Сартр пытается подменить ноумен. Трансцендентным Сартр называет не нечто космологическое в философском смысле, но... всё ту же чашку. На редкость оригинально вышел человек из дуализма. Сартровская развернутость феномена в ряд до тошноты напоминает схоластику. Никакой Пруст подобное не растушует. Но и вполне конечного Пруста Сартр отправляет в немецкий театр, а точнее в немецкую бухгалтерию воображения, заявляя о бесконечности точек зрения на его творчество. Выбирайте, господа-товарищи, либо философию, либо математику. Даже сама бесконечность - не что иное как арифметическая фантастика: ни в космологии, ни на этой грешной планете никакой бесконечности нет. Бесконечности нет и на практике, не говоря уже о реальных феноменах. Даже если мы сделаем себя неисправимыми фантастами, мысленное стучание по бесконечным математическим рядам ничего не сдвинет ни в гносеологии, ни в онтологии, а Ж.-П. Сартр чудесным образом проваривает здесь своего гомункулуса. Коацерваты в математическом бульоне не зарождаются.
  
   А появляются здесь всего-навсего беспардонные протоатомы постмодернизма. Конечно, постмодернизм беспардонен по самой своей природе. Однако причем здесь философия? В субъекте и за его пределами нет не только бесконечного сартровского ряда явлений, но и вообще большого ряда. Где-то раз-два-три-четыре, максимум семь. Всё прочее моментально проглатывается как в перцепции, так и в апперцепции. Ахинея может существовать только в специально заданной идее, а ее нигде нет, всякая абстрактная идея условна, она как бы есть, но ее нет. У нас рисунок на небытии. С целью оправдания Сартр просто вынужден апеллировать к ничто, иначе ему не отмыться от алогичной чертовщины. С другой стороны, с помощью речевой эквилибристики он отделывается от метафизики.
  
   Далее мы остановимся только на работе "Бытие и Ничто". Ссылаться будем не на страницы и строчки (в унифицированной электронной форме подобное исчезает), а на разделы и подразделы, которые в дальнейшем и будем ставить в заголовки.
  
  
  
  2
  
  ФЕНОМЕН БЫТИЯ И БЫТИЕ ФЕНОМЕНА
  
  
  
   Конечно, у Сартра здесь неполное, неполноценное бытие. О его подпорках здесь говорить рано. Определенным образом это бытие в своем роде даже закруглено, особенно если подразумевать незрительные феномены. Но Сартру не терпится, он сразу бросается в глубину: говорит о приступах тошноты и скуки. Это вам не чашка.
  
   "...онтология будет описанием феномена бытия..." Увы, здесь повторяется Хайдеггер. Если школярская онтология есть учение о бытии, то почему бы описанию бытия феномена или наоборот не быть онтологией или ее частью? А если не описывать? Хватит фенологии, идите к матушке природе и работайте там натуралистами. Дабы не вязнуть в риторике, проще ограничиться указаниями-соотнесениями. При уходе от фундаментальности самих этих описаний мы уничтожаем остатки Хайдеггера. Нет описаний - нет онтологии. Онтологическими тогда окажутся только указания на вещь в себе. Никаких чашек, деревьев и стаканов.
  
   Феномен бытия? Звучит неплохо, но касается лишь соотнесений здесь-теперь-внутри субъекта. Фактически Сартр по старой средневековой традиции реанимирует платоновское царство идей, но на уровне немецкой бухгалтерии. Правда, идея Тошноты - вовсе не идея, в любом случае здесь чуть-чуть попахивает метафизикой. Однако Сартр нелепейшим образом нам предлагает перейти от данного оттенка красного к... сущности последнего, да еще восторгается при этом. Ох, Краснота - вовсе не Тошнота, поскольку не является экзистенциалом.
  
   "... не быть здесь - значит быть где-нибудь еще". Какое-то вульгарное скатывание в фикции. Аналогичное можно сказать и о разваливании субъективного предмета на аналитические качества. Называть субъективный предмет объектом не совсем хорошо. Проще говорить о прагматическом объекте, но это уже идеализм, выводящий за грань философии.
  
  
  
   Вообще данный подраздел сильно нуждается в уходе от традиционной терминологии. Иначе уже близко шаманские танцы постструктуралистов.
  
  
  
  
  
  3
  
  
  
  ДОРЕФЛЕКСИВНОЕ COGITO И БЫТИЕ PERCIPERE
  
  
  
   Очень соблазнительно было бы сказать: "...бытие явления есть его явление". Однако фактические явления внутри рамок субъекта слишком уж мимолетны. Нет никакого римского права отвлекаться от психологической действительности и подменять ее догмами инерции. Гуссерлевский чистый феномен - на самом деле чистейшей воды блеф. В реальной перцепции всё меняется в доли секунды. Мы оперируем не с являющимся, но с прагматико-стереотипными (прагматико-идеалистическими, условными) чашками и плошками. Это у нас вроде бы получается, но онтологии здесь нуль. Наши действия вынужденно опираются на автоабстракции.
  
  
  
   "Если всякая метафизика в действительности предполагает теорию познания, то и в свою очередь, любая теория познания, предполагает метафизику". Вовсе не так - надо бы сказать. Ни в первом, ни во втором случае. Даже ом мани падме хум обойдется и без теории, а теория на то и теория, чтобы иметь шанс оказаться завиральной. В дальнейших пояснениях Сартра можно увидеть и антифилософскую позицию Витгенштейна (отсутствие вопроса о статусе логических утверждений). Из ошибочной формулы провидца Беркли (еще достаточно узкий слой!) вырастают затем и бытийные чудовища Хайдеггера.
  
   Пока не будем подробно говорить о трансфеноменальном Сартра (а он пытается отождествить его с сознанием), но трансфеноменальное у психологов - миф, карта-фикция того же примерно типа, что и фрейдовское подсознание или фокусы советской психологии-физиологии наподобие "установки", "акцептора действия", "памяти" и тому подобного. Конечно, установка имеет реальные корреляты (как и память - воспоминания), но не полный вид, полагаемый психологами.
  
   Люди, пока они не трупы, - вынужденные идеалисты. Насквозь идеалистична вся наука. Однако философия быть таковой не обязана. Иначе она вообще не нужна. Ее задача и заключается в выискивании кардинальных дефектов обыденного и научного знания.
  
   Поэтому достаточно и одного прыжка от действительности, второй - не требуется, соответственно не требуется удостоверяться "в бытии знания".
  
  
  
   "Таким образом, percipi отсылает к percipiens [воспринимающему - вне цитаты], познаваемое - к познанию, а последнее - к бытию познающего, поскольку оно есть, а не поскольку оно познано, то есть оно отсылает к сознанию", - утверждает Сартр и ссылается на Гуссерля. Ошибочка, господа! Здесь и завелся у вас червячок. Ничего никуда не отсылает, именно отсюда идет традиционный фантастикум. Дикари одушевляли явления природы, а что делают наши мыслители? Хотя бы специй для обмана вкуса добавили. Мало ли что у нас есть в обыденном смысле. Фактичен лишь обертон присутствия, а ему сопутствуют всякого рода естественные фикции - идеализм на бытовом уровне. Сознание? Этот термин прикладывают к слишком разным вещам. В сугубо философском смысле воспринимающий восприятию (и соответственно воспринимаемому) не нужен. Соотношение познаваемое - познание условнее и многоэтажнее, но его суть в том же. О "направленности" мы уже говорили, Гуссерль изменил и ухудшил понятие "ноэзы". А под термином "интенция" (от него уже никуда не уйти) лучше понимать смысло-чувственную свернутость, способную или неспособную развернуться и частично расшифроваться в тот или иной момент через представление.
  
   Чувство присутствия - только один из интегративных феноменов суммарного восприятия, как "внешнего", так и "внутреннего". Реально и апперцепция - своего рода перцепция, кажущаяся произвольной, то есть восприятие. Промежуточных градаций - масса. Имеется единый, но негеометрически расслоенный, переливающийся оттенками, кисель ментальности. Его бытие иллюзорно, но реально. Даже "субъект" оказывается припиской (либо пустое именование, либо незримая, несуществующая рамка, вмещающая названный кисель). Инертно возникающие, заимствованные и прочие поправки-конструкты по своей сути не лучше птолемеевских эпициклов. Коли до поры до времени работают - значит работают, а существование их - никакое. Более или менее представляться они могут лишь частично и заведомо не могут быть чем-то фундаментальным.
  
   Сознание у Сартра - "измерение трансфеноменального бытия субъекта". Звучит красиво, но по смыслу не лучше метафорических значений, которые постструктуралисты придают математическим терминам. Так высказывание "у сознания нет 'содержания'" скатывает нас опять к бытовейшему смотримому и смотрящему. У Сартра идет смешение внутрисознательных данностей с якобы трансцендентными чашками и плошками. Он смешивает прагматический стол, стоящий у окна, с феноменами. Зачем исключать вещи из сознания, если их там никогда и не было? Прокручивание реальных всплесков смысла как бы соответствует прокручиванию несуществующей (идеальной) прагматики. Фактически к жизнедеятельности приспосабливается не столько сознание, сколько отбрасываемые смыслами конструкты. Они-то и есть истинное небытие. Феномены же - в сознании, иначе мы бы вообще о них ничего не знали, не осознавали их. Если вещь в себе - до субъективного сознания, то конструкты - после него. Не во времени, имеется в виду. Целое сознание само по себе никуда не направлено. Сложнее говорить о его составляющих. Вроде бы эта мысль направлена сюда, а эта на нечто другое... Однако в действительности? Есть мысль, а есть идея. Идеи - только механические продукты мышления. Они могут быть какими угодно. Именно они являются поправками реальных феноменально данных смыслов, но даются они понарошку, а потому являются ничем. То, что нам кажется сосредоточенностью - не есть направленность. Идет перетопология внутри зон и пластов ментальности.
  
   Сартр никак не может избавиться от гомункулуса, у него обязательно сознание самого себя (познающего). Выглядит всё это учено, но дикарски. Фактически в представление о "самом себе" вводится всевозможная необязательность, либо сугубая спрятанность. Однако сознание достаточно прозрачно и наглядно. И целое и частное. Того, чего в нем нет - того нет. Ощущение присутствия вовсе не есть познающий или сознающий. И в современных философских текстах мы имеем дело с фетишизацией обыденных кажимостей и мнимых умственных продуктов, отбрасываемых в небытие. Эти мнимости часто непредставимы, но обладают механистичной рассчитываемой, расчерченной структурой, а также интерсубъективно-межчеловечески удобны. В них стерты всевозможные индивидуальные особенности ПСИХИЧЕСКОГО (реального, феноменального) мышления и предельные мимолетности, никак не вытаскиваемые во внятную теорию. И на практике никому нет дела, как именно всякий подходит к этой искусственной постсубъективной архитектуре. Язык не поворачивается называть этого монстра знанием, но в противном случае знанием словно бы окажутся его проглоченные и поглощенные корреляты в подложке субъективного. А о них никто не скажет ничего путного.
  
  
  
   "Всякое сознание полагает, когда выходит из себя, чтобы достичь объекта..." Это про мышь или ежа? Сартр откровенно не знает, о чем говорит. Дабы действительно подойти к теме, требуется освобождение от стереотипного мышления, отказ от обыденных проскоков в рядоположении реального. Стол-восприятие, стол-представление, прагматический стол-конструкт в несуществующем идеальном плюс остальное сознание, плюс предчеловеческая проглоченность. Никакой дьявол не устремлен к "столу". И даже проголодавшийся или не проголодавшийся французский философ. Описываемое Сартром созерцательное устремление к столу - по ту сторону философии. Похоже, мы имеем дело с художественным текстом. Было бы неплохо, но подобных текстов - великое множество. В итоге возникает гигантская интеллектуальная каша. Поскольку действительное философское "я" есть только чувство присутствия, можно вполне убрать слово "я" вообще. Даже парадокс лжеца в исправленной формулировке звучит не "Я лгу", но "Лгу". Новые исправления парадокса будут вариантами формулировки: "Лжется". Логические подвижки в этом направлении еще возможны. К сожалению, нет надежды на прогресс в проблеме: "Почему здесь-теперь-так, а вовсе не-здесь-не-теперь-не-так?" /Наивная формулировка этой же проблемы: "Почему я именно сейчас нахожусь в этом теле, на этой планете, в этих координатах, а не в другом теле, не сейчас, не в другой галактике?" Либо: "Какого черта я здесь?", "Почему я - это я?"/
  
   Познавать сознание нет никакой необходимости, выражение "познание сознания" - очевиднейший оксюморон. Сознание нужно только видеть, оно само себя видит. Важно лишь отбросить навязываемые нам с детства ошибочные схемы, неверные толкования.
  
   Существуют феномены, как бы обслуживающие другие феномены, либо интегрирующие в себе тем или иным образом другие. Сами по себе даются феномены - пересечения или объединения других феноменов. Ментальный образ ("внешний", "внутренний") уже есть и мысль о нем. Это неизбежно, поскольку мысль растворена во всем субъективном. Мысль - это не только высказывание. Особенность мыслей в том, что они часто связываются с псевдопредметным ненативным миром. Мы вполне говорим о чашках и плошках без внятной представленности их, чисто механически, скороговоркой. Слова-знаки там и сям подменяют денотаты и эфемерные отблески самих этих денотатов. При этом денотатом обычно является не нечто реальное, но уже упоминавшийся нами несуществующий конструкт прагматического. Однако нас это нисколько не смущает. Идет операция со свернутостями. В арифметических действиях чисто психически мы имеем дело не с числами, но со знаками чисел. Думать о собственно числах у нас нет необходимости. Мы мыслим смысловыми скороговорками, в которых де-факто отсутствуют понятия и прочая мишура, нацепленная на нас еще с античной классики. При переходе к философствованию возникает необходимость в замедлении мышления и скепсисе ко всему, что ранее было известно. В противном случае мы ничего не добьемся. Как и логика, философия отмывает всё дающееся нам почти до тавтологий, а потому не может не вызвать укора сартровское злоупотребление термином "познание". Нужно заявить и о заведомой нефилософичности, условности местоимения "мы", которое таки пришлось оставить в этом тексте. Вряд ли большинству читателей понравилась бы пестрота из значков современной неклассической логики. Да и их бы не хватило. Перейдя на значки, можно утратить смыслы, соотнесенности, что увеличивает возможность ошибки. Формализованное проверяется формализованными же способами (алгоритмами), но любая формализация окажется недостаточной. С другой стороны, журналистское "мы" в какой-то степени способствует взаимодействию автора и читателя.
  
   Первое и второе сознание Сартра не особо требуются - уже говорилось о массе сознаний в суммарном сознании. Не надо путаться в спонтанных или каким-то образом организованных перескоках. Можно говорить об умственной доминанте, желтом пятне умственного зрения, умственном фокусе, но это - приблизительные формулировки. Мысль видит саму себя, какой бы она ни была. Сплошь и рядом нас обманывает движение глазных яблок. Упростите, возьмите запах. Я не есть запах? Да ведь кроме запаха есть еще масса всего! А это всё и не есть запах! Не надо, господа, дурить.
  
   Нететическое? Неполагающее? Да всё таково. Наша практика - с несуществующей стороны сознания. А о некоей объективной или даже чисто буферной подложке сознания, как правило, ни один нормальный обыватель не думает. Иначе? А что из того? Вещей в подложках нет. Нет пространства-времени-структуры. Собственно метафизический мир сточен в геометрическую неопределенность. Зато как раз называемые Сартром "нететичности" (боль, удовольствие...) куда ближе безродно-родной источной сингулярности. А любые образы чашек и плошек также нететичны из-за примата иллюзорности дающихся разверток. Субъективность наполняется подобными суррогатами вследствие расщепления чувственного. Время и пространство - малоудачные подмены бесструктурной и беспредметной глубинной характеристики. Об образе ("внешнем", "внутреннем", внешне-внутреннем) еще не разодранном аналитической чепухой, холистичном можно заявить почти то, что Сартр говорит об удовольствии, скорби, поскольку в абсолютно строгом смысле никакого "я" не существует. И местоимение "я" и философское существительное "я" применяются из соображений удобства, как и слово "субъект". Отдельного наблюдателя в сознании-восприятии нет. Всё наблюдает себя само. Устройство всего этого таково, что пересечения и суммы самовосприятий - также самовосприятия. Шкаф ничего не знает о вкусе конфеты, но и то и другое связаны путаницей совосприятий-надощущений. Надвосприятие не стоит выше восприятия, оно в том же ряду и равноправно ему. Лучше бы вообще не говорить об ощущениях, восприятиях, мыслях, сознаниях... и употреблять одно слово - менталы. Топология уже существовала во времена Гуссерля и жаль, что этот математик ею или какими-то ее гуманитарными аналогами практически не пользовался.
  
   В разделе Сартр не скатывается на риторическую ерундистику Гегеля типа: единичное, частное, общее, но таки злоупотребляет по-бухгалтерски словечком "бытие" и именно не в экзистенциальном, а в категориальном смысле. Какое уж там бытие в реальном субъективном! Реальное психическое, а не предполагаемое субъективное слишком эфемерно. Идет скрытое разлитие по предполагаемому времени (где оно такое?). Нет ничего ужаснее, чем название основной работы Хайдеггера. Хуже всякого оксюморона. Ведь получается, что рассматриваемое Хайдеггером "бытие" есть малый/большой расплеск по времени, а его в действительности нет, оный лишь условно предполагается. До строгости и точности, психической соотнесенности дальше, чем до лампочки. Пруст, Пруст, Пруст - Прокруст.
  
  
  
   Единственное безукоризненное бытие - бытие вещи в себе, то есть сингулярного абсолюта.
  
   Брал бы Сартр в качестве примера не мелькнувшее чувство удовольствия, а непреходящую нестерпимую боль онкологического больного. Был бы ближе к "бытию"! Подумать только, как все топорщатся, как пытаются убежать из бытия, прямо так рвутся всеми фибрами. Жизнь и бытие несовместимы. Жизнь - бегство в виртуальность, иллюзорность. Однако надо заметить, подобные картинки с неизбежными суперпозициями метафизического рисуются из человеческого мира, в космологии необходимы несколько иные рассмотрения. Субъективное сознание логически завалено, не поддерживает себя в собственной наглядности, а потому увлечение навешиванием кантовских табличек и категориальных ярлычков - довольно бесплодная игра.
  
  
  
   Самодетерминация субъективного сознания? Увольте, увольте, господа. Давайте без матерных выражений. "Сознание есть полнота существования и самодетерминация - его существенная особенность". Неполнота! Неполнота, дорогие вы мои! Вырванность, вычлененность, раздутые в мимолетном калейдоскопическом иллюзионе. Всё кажется устойчивым только благодаря непроизвольному толочению воспоминаний, идущих так и сяк, наваливающихся на всякое сознание-восприятие (суммарное, частное, какое угодно). Фикции? "Идеальное"? Их нет по самой их природе. Мыслительная деятельность в каноническом понимании? Хотя бы кажимостно она раскочегаривает сама себя, но она по большей части не в одном сознании, но в пакете сознаний, кои (сами понимаете), не соприсутствуют и неизбежно вываливаются из реальности. В физиологии мы вынуждены превращать человека в машину, но внутри философского знания подобному - Verbot. Иначе не получим ничего, кроме бесполезной болтологии. За три тысячи лет она не надоела? Сколько можно ее терпеть?
  
  
  
   Сартр различает "причину" и "основу". Субъективное сознание у него - не основа субъективного сознания [Прилагательного "субъективное" у Сартра, к сожалению, нет, но получается, что его он монопольно имеет в виду.] И то хорошо. А причина у высокоуважаемого француза какая-то спинозовская (невзирая на специальную оговорку о непрогрессии), кузанская. Термины "до" и "после". До сознания нет сознания ergo... Кто сказал, что нет сознания до сознания? Не факт. В субъективном времени словно бы идет смена сознаний, похожих друг на друга. А не во времени? В уничтоженном времени? Повисает недифференцированность, неструктурность. Там общие чувства, вываленные из частных сателлитов, а ввиду удаления производности, всех этих спектральных разложений и последующих интерференций исходного, беспредметное получает усиление и те характеристики, кои подменялись пространством и временем. Здравствуйте, Ваше Величество, Абсолют - объективное сознание. Не идеальность-материальность, но полноценная ментальность. Подобные заявления не положено делать во время эпистемологических рассмотрений, но Сартр к тому вынуждает. А поскольку теперь изложено, добавлю: философский абсолют - не персона, не личность, ergo не бог. Да мы сами в действительности имперсональны. А всякие там наши сделанные для практического удобства отумственные положенности и стихийные допущения есть то самое ничто. Об оппозиции идеальное - материальное давно пора забыть, ничто-идеальному нужно противопоставлять только реальное. Где находится так называемое "материальное" пусть читатель догадывается сам.
  
  
  
   А вот и Сартр, похоже, заговорил о том же самом. Какие прыжки! Вот только от "бытия познающего" он никак не может отделаться. В познании мы как раз движемся прочь от абсолюта. А в процедуре, описанной в предыдущем абзаце, мы ничего не познавали, а наоборот отмывались от всяческой грязи, связанной с познанием. У Сартра? Вы только подумайте: познающего Сартр признает, а примат познания отвергает. И говорит он вовсе не о субстанциональном абсолюте. [У нас материя - не субстанция, но фикция, абстракция. Постсубъективное, а не досубъективное в проницаемостном, а не в хрональном смысле. Сартр явно смотрит на субстанцию по-спинозовски.]
  
  
  
   "В сознании нет ничего субстанциального - это чистая 'видимость' в том смысле, что она существует лишь в той мере, в какой являет себя". Кто возражает? Субстанции в человеческом субъективном действительно не наблюдается. Однако к словосочетанию "чистая видимость" (по отношению к субъективному миру) Сартр тут же приплюсовывает, будто не признавая реальности субъективного сознания, - "полная пустота (поскольку весь мир вне его)..." Откуда-то извне (если такое в наличии) иллюзорный субъективный пузырь действительно схлопывается, но изнутри себя он есть и отнюдь не является пустотой. Зачем путать термины физики и философии? Субъективная ментальная протяженность есть ментальная протяженность изнутри самой себя и нулем не является. Далее Сартр продолжает, скрытым образом подразумевая чисто субъективное: "... по причине тождества в нем видимости и существования его и можно рассматривать как абсолют". Как говорится, дошел человек до ручки! Что это за абсолют в иллюзии? Видимость есть (и не только в зрительном смысле), но абсолют-то здесь дегенерировавший, распавшийся, растащенный на развертки, на терабиллионы общих сознаний-мгновений. В рассуждениях данного раздела мы далеки от сферы собственно онтологии-метафизики, трансцендентного. Перед фразой " Здравствуйте, Ваше Величество...", ох, и много подсократили, а надо освобождать от производного, оставляя неуловимые капли константного, не только совокупность распятых по локусам субъективного времени общих сознаний одного конкретного земного существа. Если бы существовал некий деперсонализированный философский архангел (скажем, в компании двух других) - тогда другое дело, но архангелов нет, чисто философская космология идет иначе.
  
  
  
  4
  БЫТИЕ PERCIPI
  
  
  
   "Мы оторвали бытие видимости от феномена, чтобы отдать его сознанию, и мы рассчитывали, что сознание потом возвратит видимости ее бытие". Не слишком ли самонадеянно? В действительности бытие субъективного - квазибытие.
  
   "...есть бытие воспринимаемой вещи, поскольку она воспринимается". Ох и нелепость! И так, и так - даже в наивном реализме, не говоря об идеальном конструкте вещи прагматической. Упомянутый Сартром Гуссерль - здесь не подспорье. Оттуда это, оттуда: " Даже если бы я хотел свести этот стол к синтезу субъективных впечатлений, по крайней мере необходимо отметить, что он себя открывает в качестве стола через этот синтез и что он представляет собой трансцендентную границу, основание и цель этого синтеза". Печально, господа, печально! Слово "трансцендентный" по-гуссерлевски опошлено. Сплошное богохульство, черная месса. Сама себя оплевать может только трансцендентальность. Сартр подкладывает нам то свинью, то унтер-офицерскую вдову. К тайной радости постструктуралистов.
  
   Если Сартр столь слаб в суждениях о бытии, не лучше ли он в рассуждениях о ничто? Не каждый захочет впустую тратить время на чепуху. Пролистаем вводную часть? Да нет! Хотя бы немного поводим ситом. Не всё же у него пустая порода. Попробуем найти ценное при последовательном чтении. Как видим, французский философ почти отказался от первичных посылок и сильно удалился в область фикций как спонтанных общечеловеческих, так и придуманных (надуманных) немецкими мыслителями. И конечно, во многом оставил неувязки античной философии нетронутыми.
  
  
  
   О древних. Они верно говорили об отсутствии небытия, отсутствии ничто. Откуда же ничто постоянно вылезает? Оттого что треугольник Фреге сломан, в предельном уточнении нет денотатов, нет понятий. Да и первичные знаки - будто бы не знаки, поскольку их фактура должна бы быть необязательной. Мы оказываемся в мире субъективных сигналов, которые не описываются ни треугольниками, ни квадратами, ни прочими фигурами. Эти сигналы отчасти - самосигналы, отчасти сигналы для порождения других сигналов, отчасти сигнальные композиции. И они логически заламываются, являются неавтоабстрактные смысловые абсурды, могущие как-то разрешиться только в несуществующем. Возникает эпифеномен понарошечного постсубъекта, в коем и утонули наши профессора, да не только они.
  
  
  
   Нынешние субъективные связности становятся прошлыми, то есть... несуществующими. Опять они - ничто. Гипотеза о неуходимости прошлого, его скрытом наличии малоперспективна из-за неполноценности этого прошлого в его бытность настоящим. Трегубо кажущееся реально есть, только когда оно в настоящем. Однако часть субъективного прошлого есть и в настоящем. Это феномен присутствия сам по себе плюс феномен протяженности (общементальной, а не исключительно зрительной), плюс кое-что иное неструктурное. Этот сухой остаток неперсонален, обезличен вследствие своей универсальнсти, неопционности, константности. Для него словно бы не существует времени. Прерывания? Прерывания чего? Забытой, то есть несуществующей памяти? Память на то, что и так есть, не нужна. Ощущение текучести, ощущение изменений - также константа. Мы называем его дленностью (не длительностью!). Итак, присутствие-протяженность-дленность - скелет percipi.
  
  Percipere (воспринимание, воспринимать) - не совсем из данной оперы, отдайте-ка его физиологам. Его значение в феноменологии не относится к общим вопросам. В феноменологии - это иногда дающийся кунштюк, без какой либо важной нагрузки, либо микроданность, наподобие смутно зримого наложения разных восприятий. Апперцепция - по сути иная перцепция, перцепция якобы "изнутри". Percipiens (воспринимающий, гомункулус)? Такого не существует. Здесь не базар.
  
  
  
  
  
   А что нам хочет поведать Сартр? Бытие воспринимаемого? Лучше бы звучало наличие воспринимаемого, а еще лучше - наличие субъективной данности. Смысл "бытия" слишком близок к смыслу "бытования". В русском языке слова "наличие" и "наличествование" больше соответствуют иллюзорности и эфемерности.
  
  
  
   " Стол присутствует перед познанием и не может быть ассимилирован им, иначе он был бы сознанием, то есть чистой имманентностью, и исчез бы как стол". Was ist das?
  
  У нас здесь физиология восприятия? Утроение мира? Это никуда не годится! ...Другой вдруг встал и стал пред ним ходить... Вот и живем, мешая манную кашу с бузиной на огороде. Где предмет разговора? Его нет. В сартровском комиксе гомункулус-наблюдатель привязан веревками к столбу-столу. К чему тогда философская терминология и попытка рассуждения? Зато нет желания разобраться, отчиститься от цивилизационного мусора. Есть субъективное сознание и есть нечто, что в это сознание не вмещается в качестве соотносимого с ним. В собственно философской области мы не имеем права обустраивать мир так, как это делает обыденность и продолжение этой обыденности - наука. Может ли практически ориентированный рассудок знать качественную сторону времени и пространства? Наличие протяженности, длительности, дленности внутри сознания, внутри кажущихся пакетов сознаний не дает никакого права теоретически трансформировать и объективировать. Раскладки-развертки-раскатки могут быть принципиально иными. Мы представляем движущееся в пространстве твердое тело по образцу зрительно и осязательно наблюдаемого движения, но теоретически - это фундаментальная ошибка. Попробуйте применить к движущемуся телу представления о масштабе-охвате. Существует ли в этом смысле некий истинный и объективный масштаб? А объективный ракурс? Разве не треснут форма, пространство и время при отсутствии пренебрежения слишком большим или слишком малым? Кроме того, даже чисто физически структура-форма парадоксальным образом строится из времени. Нет водораздела между локковскими первичными и вторичными качествами. Для науки подобное деление долгое время было удобным, но одного удобства мало. Кто сможет поместить в декартовы координаты и трансформировать музыку? Или упомянутые Сартром удовольствие и скорбь?
  
  
  
   / Замечание. В подразделе (и не только) Сартр как-то скромничает с термином "сознание". По контексту оно - то реальный феномен, то заведомо несуществующий, но пунктирно полагаемый разум-рассудок... Плотного подхода к подобному у Сартра почему-то не было в течение всего предыдущего изложения. Не может не возникать подозрение об очередной, но тщательно скрываемой трансцендентальной пакости, крайне надоевшем отвязном старом пережитке. Чисто этимологически слово "сознание" не может не считаться абсурдным.
  
   Не лучше обстоит и с навязшим в языцех словом "рефлексия". Оно могло считаться приличным только на заре возникновения философской мысли. В крайнем случае, на заре формирования самостоятельного (нетрафаретного, не "клипового") мышления у подростка. Может подразумеваться особая разновидность критического мышления или критического взгляда. Сознание как мысль мысли или мысль о мысли - только один из вариантов. Кстати, мысль мысли может означать, наоборот, начало, исходную ступень, а не конец внутренней эволюции.
  
   Выражение "направленность сознания" фактически убивает само сознание, создает несуществующую рамку. Сознание есть там, где оно есть, то есть только в себе, оно идентично своему содержанию. Нечто похожее можно видеть со словами "восприятие" и "ощущение". Восприятие не нужно путать с восприниманием в физиологическом смысле. Карты может сбивать одновременное наличие суммарного и какого-либо конкретного сознания. Здесь мыслители почему-то начинают путаться в нескольких соснах. Так воспоминание - это именно то, что вспоминается, но вовсе не восстановленное бывшее где-то когда-то, которого ныне просто нет, отнесение носит заведомо условный или обманный характер, связанный со стереотипом раскладывания всего по воображаемым полочкам. Кажимость некоей тонкофлюидной емкости мнимо рисуется из-за разнородности повиснутых сознаний в общем сознании и отсутствии специальных перегородок. Конечно, воспоминание - яркий, но не самый удачный пример из-за вовлечения в рассмотрение осложняющего фактора времени. Другим осложняющим фактором может быть неизбежное творение мнимой постсубъективной сферы - идеального. Чисто логическая направленность на него смыслов не подлежит отрицанию (сравните реальную приблизительно представляемую окружность и точную окружность в математике). Чаще всего подобная направленность носит сильно свернутый вид. Однако в реальном феноменальном (а не фантомном!) представлении само представление остается идентичным само себе и в качестве самовоспринимаемой смысло-образной (образносмысловой) фактуры никуда не направлено.
  
   Поскольку постсубъект - фикция, а досубъект (предсубъект, подложка субъекта), как правило, не воспринимается и никак не полагается, по факту для субъекта нет мира как такового. Собственно мир для субъекта невозможен. Чтобы узреть мир, нужно распороть субъект изнутри субъекта. В обыденности и ее продолжениях мы же выстраиваем над субъектом мнимые этажи, творим птолемеевские системы.
  
  
  
  
  
  5
  
  ОНТОЛОГИЧЕСКОЕ ДОКАЗАТЕЛЬСТВО
  
  
  
   "Есть 'онтологическое доказательство', выводимое не из рефлексивного cogito, но из дорефлексивного бытия percipiens". О percipiens уже говорили. Без комментариев.
  
   "Всякое сознание есть сознание чего-то". Можно заявить: не всегда; возможны своего рода исходные неопределенные сознания внутри составного общего сознания. А "чего-то" - не обязательно соотносимо с иным, но чаще с самим собой. Так предметные сознания-восприятия по большей части замкнуты внутри самих себя и на себя же направлены. Философов здесь подводит акт смотрения как такового. Раз смотрю, значит... Да забудьте про это. Сартр запутал себя аналогичным образом и начал по-гуссерлевски полагать обыденный "трансцендентный объект". В обыденности таковой практически отсутствует. Сверх того, Сартр часто отделяет феномен от сферы сознания, что довольно странно. А у Гуссерля имелся похвальный порыв - смутный слой гилетического, редуцированный затем Сартром. Зато от Сартра мы наконец слышим в некотором смысле благие слова: "...бытие объекта есть чистое небытие", невзирая на старые скачки с бесконечностями и попытки околичных умозрительных рассуждений.
  
  
  
   А вот цирковой номер: " Сознание есть сознание чего-то. Это значит, что трансцендентность составляет образующую структуру сознания, то есть сознание возникает как направленное на бытие, которое не есть оно само. Именно это мы называем онтологическим доказательством". Воистину воскрес! Ни одного свежего аргумента. Даю эту цитату только из-за совпадений с названием параграфа. Трансцендентностью здесь нисколько не пахнет. Сартр явно не ухватывает и суть субъективности. Мы видим разновидность наивного реализма.
  
   "... сознание предполагает в своем бытии бытие несознающее и трансфеноменальное". Ничего такого оно не предполагает.
  
  
  
  
  
  
  
  6
  
  БЫТИЕ-В-СЕБЕ
  
  
  
   Вот ссылка на схоластику: "... во всяком предложении, касающемся бытия, есть порочный круг - поскольку всякое суждение о бытии уже предполагает бытие". Конечно, Сартр заявляет, что порочного круга здесь нет, доводы в пользу этого заявления не слишком убедительны, опять идет ссылка на "феномен бытия", который не есть бытие, но бытие обозначает "и требует его". О примитивности такого воззрения не стоит лишний раз упоминать. Зато можно вспомнить, что в немецком варианте известной статьи для британской энциклопедии Гуссерль заявляет об интерсубъективном трансцендентальном, которое де является основанием для трансцендентного... Комментарии излишни.
  
  
  
   Самый яркий порочный круг, наоборот, наблюдается в постсубъекте, когда с набором физико-биологических данных пытаются подойти к человеческому сознанию. Ведь сами эти физико-биологические данные появились через всяческое посредство субъективного сознания, а условный физико-биологический мир - только продолженный и несколько уточненный обывательский мир.
  
  
  
   Пойти навстречу Хайдеггеру и Сартру практически невозможно. Предположим, что в наших мгновениях проблескивает некое субъективное бытие: нечто пышет, нечто дышит и как-то меняется. Казалось бы, вот оно живое бытие-то, а всё прочее - домыслы и абстракции. Однако не эту нативную витальность имеют в виду наши мыслители, они желают перепрыгнуть через Пруста и Бергсона, впадают в порочный трансцендентализм. Кроме того, живое-дышащее-вот-оно - обман инерции. В реальности нам чаще даются мимолетные срезы и восприятия-вспышки. Мир нам воображается через пакет суммарных сознаний, разделенных субъективными мгновениями. Конечно, для разных феноменов-менталов субъективное время различно, но субъективный мир мы творим на основе не медленных или постоянных чувствований, но как раз - самых быстрых и сменяемых. Из-за хрональной разницы восприятий (несовпадения-различности локусов субъективного времени, одни локусы больше других) отчасти и возникает иллюзорное убеждение в наличии некоего внутреннего наблюдателя.
  
   Из-за подмены истинного трансцендентного трансцендентальным воззрение критикуемых нами философов оказывается жуткой смесью наивного реализма с наивным идеализмом. Нам подают к обеду отварного гомункулуса с гарниром из фальшивого бытия-в-себе.
  
  
  
   Вначале Сартр выстраивает ложную иерархию, отрывая феномен от сознания. Отрыв феноменального смыслового от дескриптивного смыслового связан с вербализацией, но не носит какого-то кардинального характера. Утверждение [Не цитата.]: "Человек существо мыслящее, поскольку оно говорящее" - в фундаментальном плане неверно, хотя в ряде контекстов может оказаться существенным. Однако Сартр по старой немецкой традиции идет и на еще больший отрыв.
  
  
  
   С помощью "Непосредственного феномена бытия" Сартр пытается установить смысл бытия и заявляет: "прояснение смысла подходит только для бытия феномена". При этом бытие сознания (то есть у Сартра не совсем сознания, но выдуманной надстройки, связанной с вербально мыслящим гомункулусом) - "совершенно иное". Это бытие-для-себя якобы противостоит бытию-в-себе феномена.
  
   /Замечание. Термин "дорефлексивное" - у Сартра обычно подменяет термин "неосознанное". А неосознанное как таковое должно быть вообще изъято из философской плоскости. Однако вопрос в том, что термины "неосознанное" и табуированное Сартром "бессознательное" обычно употребляют довольно неосмотрительно и произвольно, чему на практике служит отвлечение от свойств мнестического. Почти незаметным образом мы живем в среде амнезии. Забыли? Ну и что? Забвение феномена вовсе не означает его неосознанности в тот момент, когда он был. Получается, что Сартр, подобно марксистам, социологизирует, интерсубъективирует представления о сознании, то есть фактически отрывает часть сознания от сознания./
  
  
  
   Сартр связывает сознание-надсознание с бытием-для-себя, противопоставляет его бытию-в-себе феномена, изобретая тем самым лишние сущности. В резюме предыдущему изложению он почему-то считает, что многое из упомянутого доказал или показал, чего в действительности не было. Правда, как следует развернуть высказанные в параграфе наметки он намерен на протяжении остального текста.
  
   Уходя от креационизма, Сартр между делом наделяет субъективное сознание фантастическими свойствами и считает их само собой разумеющимися: "Бытие не может быть causa sui наподобие сознания. Бытие есть само по себе".
  
   А вот новое крайне наивное заявление: "Активность есть тогда, когда сознающее бытие распоряжается средствами ввиду какой-либо цели". Можно было бы задать вопрос: "А насколько последовательно и глубоко было бы подобное 'распоряжение'?" А не опрометчиво ли словосочетание 'сознающее бытие'? Не слишком ли много бытовизмов?
  
  
  
   Далее идет школярская словесная эквилибристика о бытии-в-себе и бытии-для-себя. А соответствует ли она чему-то действительному? Таким ли должен быть уход от идеализма? В предыдущем изложении Сартр собирался заодно уйти и от реализма. По Сартру, жирное бытие-в-себе слишком себя наполняет, чтобы как-то давать отчет о себе или быть активным.
  
  
  
  Часть первая
  
  ПРОБЛЕМА НИЧТО
  
  
  
  Глава I ИСТОЧНИК ОТРИЦАНИЯ
  
  
  
  1. ВОПРОС
  
  
  
   Хайдегерровское бытие-в-мире, как и названный в подразделе человек-в-мире - вещи чисто художественные. Они неизбежно вываливаются как из гносеологии, так и онтологии. А если не годятся для романов-повестей, то могут подойти для околотеатральных или околокинематографических эссе.
  
  
  
   О каком-таком мире собственно идет речь? Это явно не мир естественных наук и уж точно не миры философии. И конечно - не прагматический мир обывателя уже в силу теоретического замаха. Это нечто такое, на что и не стоит тратить воображения. Сплошная беспринципность. Синтез? Простите покорно, но подобные помои никому не нужны. Даже различные области одной и той же науки могут никак не сопрягаться теоретически. Каждая из человеческих сфер смотрит только в свое окно, отменить подобное положение вещей невозможно.
  
   Клочковатое поведение человека и цивилизации в целом? Неплохо вспомнить о Тришкином кафтане, о Сизифовом труде, о бочке Данаид.
  
   Тем не менее Сартр заявляет: "....только при условии, чтобы мы рассматривали ...формы поведения в качестве объективно постигаемых реальностей, а не как субъективные привязанности, открывающиеся только рефлексии" и выдается бытие-в-мире ("человек, мир и отношение, которое их объединяет").
  
  
  
   Спрашивается: "Возможно ли объективное постижение реальностей? Что это за басня? Когда это Сартр перешел на позиции марксизма и в чисто философском плане?" А "человек, мир и отношение, которое их объединяет" не слишком ли это много для собственно философии? Она слишком топчется. Начиная с Фалеса и по сей день она еще не оторвалась от Аз, Буки, Веди, да и в их суть еще как следует не вникла. Нам не требуется безответственная журналистика на философские темы.
  
   "... отношение человека к миру..."? Отдайте это социологии, биологии и прочему подобному. В противном случае придется выбирать какую-либо дутую прикладную философию. Ближе всего к чистой философии здесь может оказаться только эстетика. Говоря о человеке, Сартр пока не подразумевает хирургическое мясо, но вновь идет к несуществующему гомункулусу, прикладывая к нему скромнейшее местоимение "я". Слова "субъект" он по-прежнему избегает.
  
   "...мы удерживаем себя перед лицом бытия, которое вопрошаем". Сколько пафоса в этой фразе! Однако не будем слишком ругаться: вдруг Жан-Поль Сартр нам что-то такое спахтает!
  
   А что следует из названной фразы? Пожалуйста: "... всякий вопрос предполагает бытие, которое спрашивает, и бытие, которое спрашивают". Вот вам дуализм, от которого философ так хотел уйти, два бытия сразу плюс разновидность того самого онтологического доказательства. Как вам такое понравится? А сколь обязано опрашиваемое бытие отвечать? На самом деле Сартра всё это не интересует, он говорит и спрашивает словно бы со сцены, ставит спрашивающего в положение актера, представляет всевозможные формально-фантастические ситуации, конечно, упирается рогом в ничто, ничего и никак - и словно бы очень этим доволен.
  
   Какая-либо строгость и точность в "вопрошаниях" и предполагаемых ответах на них у Сартра отсутствует, у нас чистой воды актерство. Трактатоподобность предыдущих разделов отсутствует.
  
  
  
  2. ОТРИЦАНИЯ
  
  
  
   Рассуждения Сартра об отрицаниях, о ничто какие-то необязательные, натянутые. Для того чтобы с ним хотя бы частично согласиться, нужно ему сочувствовать, заранее быть на его стороне. Зато мнение своего противника Сартр никак не пошатнет. В чем дело? Фактически Сартр имеет в виду не совсем ничто, но тень ничто, отблеск ничто, он весь во власти смысловых полутонов. Вспомним: сартровское бытие - также не совсем бытие, но бытие частичное, полусъеденное, неполноценное, недоделанное. Таким он его нигде не величает, но по всем контекстам это видно невооруженной мыслью. Сами посудите: субъект и не может иметь никакого приличного контакта с бытием. Ему даются только отрывочные мельтешения в одно-два мгновения. Эти одно-два мгновения он попросту дополняет в воображении, да и сущности воображения большинство людей не могут более или менее внятно представить. Мы всегда имеем дело с различного рода фантомами, суррогатами мира, но не с самим миром.
  
  
  
   От экзистенциальных примеров Сартр переходит к игре с отологическими доказательствами, к подкидыванию рассыпанного или рассыпающегося треугольника Фреге. Знаки слов не обязаны соответствовать чему-то объективно наличному. Сартр идет и еще дальше. Вчувствовавшись, вмыслившись, да еще имея за спиной понукания Сартра, мы легко замечаем: за каждым позитивным суждением словно бы присутствует его тень, пахнущая небытием... Далеко пойдем, господа-товарищи! Туда, где нас встретит обрадованный Хайдеггер, оплетет своей паутиной и переварит!
  
  
  
  
  
   Обратите внимание на сартровский мультфильм: "...бытие-в-себе, вопрошаемое относительно отрицания, отсылает к суждению, поскольку оно не что иное, как то, что оно есть, и суждение, эта цельная психическая позитивность, отсылает к бытию, поскольку формулирует отрицание, касающееся бытия и, стало быть, трансцендентное". Эта сценка разыграна положенностями мысли самими по себе. Сартр играет абстракциями, никак не соотносящимися с наличными денотатами. А что касается трансцендентного, то оно вовсе не тождественно попытке трансцензуса. Давайте-ка странсцендируем таким образом макаронного монстра или полковника Скалозуба.
  
   Далее Сартр высказывает некоторое усомнение в оде несуществующему. "Очевидно, что небытие всегда возникает в рамках человеческого ожидания". "...если я ожидаю раскрытия бытия, значит я подготовлен одновременно к возможности небытия". Притом смотрятся нелепыми обращения Сартра к карбюратору или механизму часов, он явно путает различные несовпадающие миры, неправомерно накладывает один мир на другой. И далее Сартр рассматривает всякого рода прагматику и впустую раскладывает ее фактики по абстрактным немецким полочкам. Это один из способов убежать вон из области философии.
  
   "А что такое хрупкость, как не вероятность небытия для данного бытия в определенных обстоятельствах?" Совсем немного до перехода к душе человеческой. Рассуждения Сартра просто смешны. Ничтоже сумняшеся он механически переносит прагматические бытовые факты в свою мегафилософию. И сюда же подсоединяет каким-то чудом приснившуюся полноту бытия. Мы имеем дело с намеренным оглуплением-опрощением? Какое-то детское, прямо-таки дошкольное восприятие мира! Плюс пресловутая попытка глубокой философии на мелких местах. Отсутствующие в кафе Пьер или Веллингтон вполне бы пошли только для чисто художественного текста.
  
  
  
   По большому счету нет ни субъектов, ни объектов, но только сознание-восприятие, в котором исчезают-появляются показания-феномены. Предназначение его - утилитарное. А чем оно занимается у Сартра?
  
  
  
  
  
  3. ДИАЛЕКТИЧЕСКАЯ КОНЦЕПЦИЯ НИЧТО
  
  
  
   Затеянная Сартром "феноменологическая онтология" заранее обречена на конфуз. Он содержится уже в самом закавыченном словосочетании. Однако в данном параграфе Сартр опирается на работы Гегеля и рассуждает предельно абстрактно. Он приводит цитату Из "Малой логики": "Это чистое бытие есть чистая абстракция и, следовательно, абсолютное отрицательное, которое, взятое также непосредственно, есть небытие". Как известно, похожих фраз у Гегеля немало. Игра в понятия, лишенные соотнесений, к подобному обязывает. Имеем дело с изъятым онтологическим содержанием.
  
   Если пользуемся формализованными системами, то подобное, казалось бы, и надо, но давать задания алгебраической или электронной системе, пользуясь методами Гегеля, нельзя, поскольку знаки здесь не заменят съеденной сути, а она скрыто должна предполагаться.
  
  
  
   В словесной игре чистое небытие вызовет куда больше сомнений, чем чистое бытие. Чистое небытие начинает пухнуть лишними соотнесениями, а это плохо.
  
   Сартр опять заводит речь о бытии феномена, тем самым убирая онтологию как таковую, поскольку в философском смысле феномен может ссылаться только на себя самого, а не на что-то вне себя. При этом диалектику внутри выдуманного или предполагаемого разума-рассудка нельзя переносить на нечто объективное, то есть нельзя по трансцендентальному судить о трансцендентном.
  
   В частности противопоставление бытия и ничто нельзя считать особо продуктивным. Бытие возникло из ничто? Конечно, нет. Приходится искать третье, которое могло бы претендовать на источность. Если человеческая ментальность представляет собой грязное недобытие (или грязное бытие, что все равно), можно вообразить недобытие в чистом виде. Человеческое восприятие-сознание лишено таких атрибутов субстанции, как самосуществование и самопроницаемость. В противоположность этому источность полного бытия должна иметь самосуществование в смысле самоподдержания, самосущности, а также самопроницаемость, но без некоторого иного атрибута бытия-субстанции. Приобретение новых атрибутов одновременно должно оказываться уменьшением степеней свободы. Источное по своему смыслу беспричинно-внелогично. Если бытие равно самому себе, то добытие - не равно. Человеческая ментальность (реальная, а не какая-то воображаемая идеальная) должна оказываться надбытием.
  
   По отношению к подобной или иной метафизике мы имеем право на скептицизм, однако бытие категориально-риторическое должно быть вообще изгнано из философии. А под ним мы понимаем условное подстановочное бытие для подстановки в него чего угодно. Мы должны избавиться от упорно навязываемого нам трансцендентального. Философия - не место для такого рода абстракций. Хватает и тех абстракций, которые возникают сами собой из человеческого способа существования.
  
   Сартр далее открещивается от гегелевского понимания небытия на том основании, что небытие вторично по отношению к бытию и высказывает массу мыслей, с которыми более или менее нельзя не согласиться. Даже возвращается к пониманию ничто у элеатов и прочих греков.
  
  
  
  4. ФЕНОМЕНОЛОГИЧЕСКАЯ КОНЦЕПЦИЯ НИЧТО
  
  
  
  
  
   Сартр приветствует "прогресс" по сравнению с Гегелем в мыслях Хайдеггера о бытии и ничто. Однако аналоги ничто в обыденном понимании (ненависть, защита, сожаление) довольно условны и натянуты. А вот достижение: "... Хайдеггер, вполне допуская возможности конкретного постижения Ничто, не впадает в ошибку Гегеля, он не сохраняет в небытии бытие, хотя бы и абстрактное". В остальном хайдеггеровские поклоны наивному восприятию мира вряд ли можно принять. Подход Хайдеггера художественен, близок простому восприятию, но остается только стартовой декорацией. Хайдеггеровская погруженность в бытие в действительности есть погруженность в воспоминания о воспоминаниях. Нельзя согласиться с трактовкой Сартра "... человеческая реальность сразу возникает как 'обложенная' бытием, она 'находит себя' (sich befinden) в бытии, и одновременно человеческая реальность заставляет бытие, которое ее осаждает, расположиться вокруг нее в форме мира". Может вызвать сомнение отдающее биологией словосочетание "человеческая реальность". Прочие приводимые Сартром мнения Хайдеггера больше претендуют на поэзию, а не на философию. В XX веке - синкретизм.
  
   Здесь и поджидает капкан: "Но это явление себя по ту сторону мира, то есть целостности реального, есть внезапное возникновение 'человеческой реальности' в ничто. Только в одном ничто можно подняться над бытием". Взятки гладки! Театральную сцену сюда плюс произнесение вслух с выражением.
  
   Мир дается, по Хайдеггеру, таким, а не иным, что означает ничтожение... Но не внутри ли риторики мы находимся? Ментальность сама по себе не претендует на экспансию. Импульсы внутри нее - всевозможные, но расцениваться они могут самым противоположным образом. Всё зависит не столько от специальных ощущений с плюсом или минусом, сколько от раскладывания мнестических картинок, всякого рода умственного тасования реальных смыслов-образов. Эту темную/светлую чисто феноменальную деятельность как-то и не принято выставлять напоказ; по привычке к подлому очковтирательству говорят о работе "рассудка", "разума". Последние подлежат отсечению из феноменологии как фиктивности. Образованному феноменами и их "тик-так" арифмометру они не нужны. В нормальном случае до хайдеггеровского "ничтожения" просто не доходит дело. Отдельно взятые фантазии? Они могут завести куда угодно. Хоть во сне. Можно, как писано у Геродота, сидеть на золотом троне и головой касаться неба.
  
  
  
   Гегелевский Дух вместо Dasein Хайдеггера? Сартр заявляет: "Недостаточно видеть в духе опосредованность и отрицательное, нужно показать отрицательность как структуру бытия духа. Чем должен быть дух, чтобы он мог себя образовать как отрицательное?"
  
   И говоря о Гегеле и Хайдеггере: "В обоих случаях нам показывают отрицающую деятельность и не заботятся о том, чтобы основать эту деятельность на отрицательном бытии." На простых примерах Сартр показывает нелепость сведения бытового, а равно логического отрицания к внемирному/сверхмирскому Ничто.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  5. ПРОИСХОЖДЕНИЕ НИЧТО
  
  
  
   Сартр рассуждает о Бытии и Ничто, словно бы уподобляя их обыденным вещам, получившим некий геометрический статус, но в то же время не отказываясь от их традиционной категорийности.
  
   "Бытие, посредством которого Ничто прибывает в мир, есть Бытие, в котором, в его Бытии, стоит вопрос о Ничто его Бытия, Бытие, посредством которого Ничто приходит в мир, должно быть своим собственным Ничто". Сартр возвращается к "вопрошающему", причина ничто у Сартра - человек. Правда, оказывается весьма неточной фраза: "... человек есть бытие, посредством которого ничто приходит в мир". Для философии расплывчат сам термин "человек". Уточнение, в смысле ограничения, возможно, однако у Сартра выплывает новый термин - "свобода". Опасаясь быть поспешным, Сартр заявляет: "Нам еще нельзя обсуждать проблему свободы во всей ее широте", отсылая к части IV, главе I книги. При этом он близок к спорному отождествлению человеческого бытия со свободой, указывает на свободу приостанавливать суждения.
  
   Далее Сартр в довольно сомнительных контекстах оперирует терминами "образ", "интенция", "трансцендирование", пытаясь рассмотреть здесь очередное ничтожение на примере "пустых интенций". Бытовое и философское оказываются до смешного перемешанными. Препараты точного мышления не требует скальпелей и вивисекций, нужна только предельная обрисовка субъективных картин и сред. Этого Сартр не делает. В итоге эпохе оказывается весьма поверхностным. А вот настоящая смута: "Нет распада непрерывности в потоке временного течения; в противном случае мы возвратились бы к недопустимой концепции бесконечной делимости времени и к временной точке или мгновению как границе деления". Здесь нам субъективное восприятие мешают с некоей геометрией. Есть ли теоретический распад, нет ли - к субъективности это не имеет никакого отношения, поскольку она иллюзорна по определению.
  
   " То, что отделяет предшествующее от последующего, и является как раз ничем". Сартр прямо не хочет говорить о том, что нуль не ничто. Этот нуль не может играть упомянутую Сартром роль лезвия ножа? Сартр попросту неуклюже сваливается в древнюю апорию. Можно ли сводить неопределенности к ничто? Кроме того, наивно предполагать в субъективности отсутствие скараденности и полную открытость. И то и другое не препятствует наглядности. Пусть наглядно, зато нелогично. А Сартр приписывает ментальному свойства абстрактной картинки.
  
  А вот грубейшая ошибка: "Предшествующее сознание всегда находится здесь (хотя и с модификацией 'переведенного в прошлое'), оно вступает всегда в отношение интерпретации с присутствующим сознанием..."
  
  Тихий ужас! "Здесь" находится не прошлое сознание, но воспоминание, а чаще - воспоминание о воспоминании. И нужно говорить не об отдельном, но о суммарном сознании, а оно имеет концентрическое устройство. Чем составляющее отдельное сознание периферийнее - тем оно структурнее и хрональнее. Даже если воспоминание не имеет достаточной развернутости, выглядит тычком, то все равно имеет не менее двух-трех точек приложения, то есть имеет составные части, а следовательно - структуру. А константно в ментальном только бесструктурное. Сверх того, воспоминание по своей природе уже предполагает распад времен. Даже отвлекаясь от персонности, говоря о сознании, Сартр превращает последнее в гомункулуса-амебу, которая де вытягивает псевдоподии и обволакивает то одно, то другое. Ментальное никуда не скачет и не ползает. Две ментальности настоящего локуса субъективного времени не проницают друг друга , но косвенно соприсутствуют в третьих ментальностях в качестве объединений и пересечений. Украденность/неукраденность "промежуточных состояний" в дифференцированном (сартровское "ничего") не имеет никакого значения, поскольку остается продленным по времени недифференцированное. И даже какая-то кража части всего сознания (прерывание) не столь важна, как это кажется Сартру. Одно из свойств человеческой ментальности - пластичность. Амнезия чего-либо диагностируется обычно лишь косвенно. Для этого всегда необходимы веские улики. А некий провал мгновения вообще остается незаметным. "Приостановка бытия"? Да сколько угодно ! Речь не идет об объективном бытии. Отделенность сознаний "посредством ничто"? Что-то и можно называть горшком, но не в данном случае. К чему здесь такая определенность? Оказывается, ничто у нас - агент воздействия! Кому-нибудь подобное очень бы понравилось. Вооружись себе ничем - и действуй. Существующую там и сям проглоченность, поглощенность или просто отказ от чего-то крайне зазорно называть ничем.
  
   Сознание отрыва от прошлого У Сартра якобы не феномен, но осознающая структура. Таким образом, мы приехали к деревянному железу. То, что в субъективном не есть феномен, того в субъективном нет. А в рассматриваемом случае псевдосуществование идеального как раз не требуется; убегать из сферы реального еще рано.
  
  
  
   "Свобода и есть человеческое бытие, ставящее свое прошлое вне действия, выделяя свое собственное ничто". У Сартра здесь - цирковой фокус. У вас нечто тайно, либо открыто похитили, а вы же делаете вид, что сделали подарок. Хороша свобода! Образование субъективного прошлого - вне компетенции субъективного настоящего. Сартр словно бы намеренно путает субъективное сознание с его спрятанной подложкой. Сверх того он выделяет специальное ничтожащее сознание.
  
   "В свободе человеческое бытие есть свое собственное прошлое (так же как и свое собственное будущее) в форме ничтожения". Прошлого и будущего (а тем более субъективного, заведомо иллюзорного) никак не существует. Они - фикции. Настоящее предстает в виде кажимости, а воспоминания и предварения именно в нем, а не в прошлом или будущем. О прошлом мы можем говорить как об истинном прошлом или ложном, фальсифицированном, но в любом случае подробное субъективное прошлое окажется только идеальностью. Сартр внезапно переключается для подспорья на составную эмоцию под названием "тревога". Внезапность в том, что можно было бы выбрать какую-либо иную эмоцию и возвести ее в ранг экзистенциала. Дальнейшее присвоение тревоги, автологичивание ее по отношению к субъекту не может не вызвать возражений. Страх перед собой, за свои реакции не есть атрибут тревоги. Явно нечто не то с этим термином. Не лучше здесь, как и было раньше, с термином трансцендентность. Конечно, можно убрать философские аспекты, оставить чисто обывательские, но тогда к чему этот термин? Сартр неявно предлагает забыть о вещи в себе. Вещь в себе настолько отдалена, что испытывать перед ней какой-то ужас просто невозможно. Сартровское повествование ближе к фантастическому роману или к психологическому триллеру. Сартр оперирует с предполагаемыми прагматическими возможностями: одни отвергаются (ничтожатся), другие оставляются и пр. Одновременно возникают ассоциации со всевозможной бульварной литературой на психологические темы. Сартр не желает глубоко забираться ни в философский, ни в психологический план. В сухом остатке - проповедничество. То, что расписывает Сартр о человеке близ пропасти, реально невозможно. В подобной ситуации важны такие импульсы, какие полноценно не развернуть.
  
   "Итак, как мы видели, сознание бытия есть бытие сознания", - заявляет Сартр, как всегда не поясняя, какое бытие и какое сознание он имеет в виду. А под бытием он чаще всего подразумевает чрезвычайно разнородную смесь из заведомо несуществующего с инкрустацией осколков реального настоящего или без последних. Подход чисто обыденный. Однако в эпизоде с пропастью философ словно бы пытается навести нас на некую предвещь в себе, либо на тайный компонент вещи в себе в форме экзистенциала: "... само бытие ужаса обнаруживается в себе как не являющееся причиной действия, которое оно требует". Увы, здесь не Ужас, но только слабый намек. Отказываясь от потенцирования ужаса до бытийной объективности, Сартр переходит к ссылкам на прагматическое, к феноменальным предтечам-коррелятам обывательского разумка-рассудочка. При этом лирический герой Сартра донельзя нестандартен и больше напоминает артиста: Сартровец (по аналогии с Евгением Гришковцом), да и только. Сартровское ничто слишком артистично, чтобы быть истинным.
  
   "Как раз сознание быть своим собственным будущим по способу небытия мы назовем тревогой". Наконец, таки определились, но определились литературно-артистически! Здесь небытие - прежде всего эмоциональный термин, какого-то истинного небытия от него ожидать сложно. А небытие из настоящего как несостоявшееся будущее, да еще предположительное... Теми ли костями пытаемся играть?
  
   "Эта свобода, которая открывается нам в тревоге, может характеризоваться посредством существования того ничто, которое проникает между мотивами и действием". Подобно подпольному человеку Достоевского Сартр здесь чувствует нечто тонкое, но способен ли он это чувство выразить или перевести наличную/спрятанную тонкость на язык философии? Архимедов рычаг близок, но возможно ли коснуться его? Наибольшее сомнение вызывает слово "ничто". Не то это, не то! А слово "свобода" не слишком ли затерто? Требуется ли диалектика, ничтожащая всякую свободу, формально детерминирующая ее с другой стороны? Порыв-прорыв, а человеческий ли это прорыв-порыв? Думается, нет. Нужно говорить не о человеке, а о субъекте. К сожалению, субъект свободен только там, где его нет. А вот это "нет" вовсе не есть сартровское ничто. Пустоты не бывает. Даже до всякого рода логических детекторов. Есть направления мысли, в которых пасуют не только философы, но и визионеры. Мысленный эксперимент с тропинкой над пропастью вообще не из той обоймы. Субъект - только условная рамка совокупности слоев сознания, а если там и есть мотивы, то по большому счету они имперсональны. Некоторые малодифференцированные сознания внутри общего сознания вполне могут устраивать приписки, индуцировать монизирование, как бы создавать единое воление. Иллюзия? Да! Но что из того? Иллюзия вполне может быть действенной.
  
   Вот оригинальная мысль: "... никогда нет мотива в сознании: он есть только для сознания". Впрочем, подобное не должно волновать, поскольку важнее наличие импульса хоть как-то смыслово оформленного. Это обычно и называют мотивом, но не некие обстоятельства, не ссылку на что-то. Юридический мотив не есть мотив психологический. Между ними - лакуна. Именно ее мог бы заполнить Сартр, но он предпочитает идти другим путем и обзывает мотив "трансцендентностью в имманентности". С подобным, конечно, нельзя согласиться, как и с вставкой ничто. Всякой небыли в окрестностях сознания и без того хватает. Сартр, же наоборот, извращая действительность, пытается свести сознание к пустому мешку, сплетенному из трансцендентальных характеристик, то есть сплетенному из нереального.
  
   Совокупность жутких слов "...переделывать Я, которое обозначает свободное бытие" у Сартра никоим образом не относится к реальному здесь-теперь-сознанию", подразумевается очередной идеалистический рудимент старой трансцендентальной философии. Впрочем, похожими рудиментами была полна и официальная советская философия. А вот уже откровенное саморазоблачение: "Это Я со своим историческим и априорным содержанием и есть сущность человека".
  
  Договорились! Именно такую сущность уже не вытянуть из общегуманитарного болота. Сартр, и правда, пишет не трактат, а проповедь. В речи у него фигурирует даже "целостность свойств, которые объясняют действие". Некая педагогическая поэма. А термин "ничто" слишком близок к логике и неявной философской математике, а потому требует иной меры строгости. Внутри сознания как реального феномена нет ни задатков, ни способностей. Сартр пытается сделать сознание такой же обыденной фикцией, как эти самые задатки, способности, память, установки. Все эти предполагаемые черноящичные бирюльки давно пора отбросить. Всякую поглощенность и следует называть поглощенностью. Игра в трансцендентальные кубики просто смехотворна.
  
   А формула "это есть в силу того, что это было" поражает своим безумием. В субъективном то, что было, как правило, уже отсутствует. Что было - то ушло. Идеальности, идеалистического нет. Сущность - выдуманная связка. Мы понарошечно выстраиваем те или иные перпендикулярности явному, но эти постройки - только вспомогательные леса. Не следует об этом забывать. Наличное в разуме должно отсутствовать и отсутствует в уме. Ум не должен находиться в тюрьме разума, то есть условно-потенциального фантастического ума. Многочисленные псевдосреды, выстраиваемые вокруг реального здесь-теперь-так, не должны затмевать действительности. А действительности у нас чрезвычайно мало, именно ее и следует видеть в первую очередь. И конечно, собственно трансцендентное не в псевдосредах, не в постсубъекте, но - в досубъекте, в проницании наличности здесь-так, а не в достраивании и надстраивании.
  
  
  
   "В тревоге свобода тревожится перед собой, поскольку она не побуждается, не сдерживается ничем". А вот новый вариант гомункулуса - свобода! Оказывается, внутри субъекта живет непоседливая змея. Ее имя - Свобода. Вживание, вчувствование в разного рода застывшие тоновые ощущения, не имеющие никаких названий, особого рода интроспекция иногда многое может дать. Это проваливание-вмысливание, как уже говорилось, пластично и легко может обмануть, породить незрительные призраки. Тоническое не имеет коррелятов в средах зрительного, никак не исправимо сравнениями-сличениями. Прагматики у него - нуль. Под словом "тоническое" мы не понимаем воображения звуков, но только нечто гораздо более общее, близкое к ощущению присутствия как такового. Представление тонического может быть идентичным самому тоническому. В итоге (импульсивно, вне дления по времени и далеко не всегда!) можно получить намек на вхождение в метатрансцендентное, минуя само трансцендентное. Здесь можно заявить о попытке субъективного войти в провал субъективного дальше дальнего, то есть дальше вещи в себе. Субъективное тоническое бесструктурно-иррационально, мы же говорим о попытке достижения доиррационального - дологического-внелогического некоторым неинтенсивным микроскопическим образом. Каких-то позитивных интерпретаций возможно достигнутого и быть не может в силу природы той неуловимости-малоуловимости, о какой идет речь. Некая лишенная нудной диалектики свобода может быть только там, на той стороне действительности. К "персонам", "личностям" она не имеет никакого отношения. Если до обыденных мыслей доходят какие-то импульсы оттуда и в силу каких-то причин усиливаются, то формально могут трактоваться самым произвольным образом. Обыденное сознание пасует перед ними, не зная что именно они есть. Хочу де одно, хочу де другое, а на самом деле вовсе не так. Идет облечение в тот или иной привычный мундир неизвестных сил. В достаточной степени сартровская "тревога" есть это самое пасование с одновременным втискиванием импульсов запуска в сознательные намерения.
  
  
  
   Образчик сартровского высказывания: "... будущее, которым я являюсь, остается вне моей досягаемости". Однако экспансия! Но не только. Хватает странных мыслителей, которые считают прошлое и будущее бытием. А здесь к тому же бытие обозначается многозначным словом "я". А ведь весьма сомнительно и то, что именуют настоящим. Посмотрите на вентилятор. Месиво из вращающихся лопастей - пародия на любую структуру, почти на всё воспринимаемое. Структура - не что иное, как кажущееся заторможенным время, новообразованная лжедействительность. Быстрое извращенным образом фиксируется медленным. Вот и попробуйте провести разграничения между памятью, сознанием и временем. Искать объективность в постсубъективном - задача крайне нелепая.
  
   Обыденные инструментальные действия Сартр норовит объективизировать, говорит о них как ни в чем не бывало, словно и не требуется философский аппарат.
  
   "Требование бытия является самим смыслом букв, которые я вывожу, и его зов не ставится под вопрос...", - под этим бы подписались и постструктуралисты! От их стиля не отличить. Сартр заявляет о трансцендировании слов к бытию. Этак можно очень хорошо "натрансцендировать". Бытие у Сартра - та самая неразбериха, возникающая при искусственном продолжении всевозможной субъективной мешанины, наподобие слитых в месиво лопастей вращающегося вентилятора. Физики спотыкаются, по-своему корректируют, идут по своей линии, выполняют важные прагматические задачи. Линия философии - принципиально иная. Фотографии с телескопа Хаббла для гносеологии с онтологией аналогичны виду водоема с турбулентно взмученным илом. Иная не только линия, но и ее направление. Естествознание идет над субъектом, философия - в обратном направлении - сквозь субъекта, сквозь сознание. Такой путь требует освобождения от многочисленных риторических, в том числе категориальных, издержек, от пустого перемешивания ила из надуманных понятий и фикций. Соответственно ни до какой трансценденции Сартр не доходит. Постсубъект остается фактически несуществующей надстройкой. В данном параграфе у Сартра она не выдвигается дальше рамок обыденности.
  
   Сартровская "тревога" применительно к буквам, словам, тексту - не более чем сомнение в дальнейших собственных желаниях продолжать работу. Сартр отвлекается от "трансцендентной" конъюнктуры и называет книгу... бытием (!). По нашему мнению, актуальна только часть текста, непосредственно воспринимаемая, она имеет некоторое питаемое субъективностью существование. Прочий текст, пока он не читается, реально отсутствует. Общие умственные ссылки на него никак его не реанимируют. Сартр утонул в фетишах обыденности, в наивных представлениях и отнюдь не пытается выискать собственно философскую ипостась сознания. Имеет место не заброшенность в мир, а заброшенность в инерцию обыденных псевдосред. Так или иначе, но всё, называемое Сартром бытием, весьма условно.
  
   Подведение к мысли "моя свобода есть единственное основание ценностей" проходит у Сартра слишком внезапно. Само слово "ценность" не совсем обычно, в философском аспекте вырывается из прочих. Своим существованием оно как бы говорит: "Ройте отсюда! Отсюда ройте!" До того Сартр напоминал нам о всяких "вопрошаниях", вбивал в голову читателя термин "тревога", придавая последнему крайне нетрадиционное значение, затем заговорил об "этической тревоге".
  
   "Этическая тревога существует, когда я рассматриваю себя в моем первоначальном отношении к ценностям. Последние несомненно настоятельно требуют основания. Но этим основанием ни в коем случае не может быть бытие, так как всякая ценность, которая основывала бы свою идеальную природу на своем бытии, прекращала бы этим самым быть ценностью и реализовывала бы гетерономию моей воли. Ценность получает свое бытие из своего требования, а не свое требование из своего бытия. Она, стало быть, не дается в созерцательной интуиции, которая постигала бы ее как существующую ценность и тем самым устраняла бы ее права на мою свободу. Но она, напротив, может открыться только в действенной свободе, которая делает ее существующей в качестве ценности одним фактом ее признания как таковой. Отсюда следует, что моя свобода есть единственное основание ценностей и что ничего, абсолютно ничего не оправдает меня в принятии такой-то или какой-либо другой шкалы ценностей. Как бытие, посредством которого существуют ценности, я не могу быть оправдан. И моя свобода тревожится быть основанием ценностей, в то время как сама не имеет основания. Она тревожится, кроме того, и тем, что ценности в принципе раскрываются в свободе, поскольку они не могут раскрываться, не будучи тут же 'поставленными под вопрос', потому что в качестве моей возможности существует дополнительная возможность перевернуть шкалу ценностей. Как раз тревога перед ценностями является признанием их идеальности".
  
   Изначально ценность возникает из наличия в сознании специальных реактивно заряженных тонических чувств-ощущений. Многие из них уже содержат в себе плюс или минус той или иной интенсивности. Слово "ощущение" здесь и всегда я употребляю только в холистическом смысле, а не в сугубо аналитическом, препарированном. {Вырез.} Соматика - не есть наблюдатель, соматическое облако - само в сфере менталов и равноправно с прочима менталами. К чувственным ценностям добавляется то, что именуют "инстинктами", "предрассудками", всевозможные рассудочные схемы, но, как и в случае текста, актуальны лишь конкретные импульсы, а также охватимые умом реалии в тот или иной момент, в том числе всевозможные выжимки, резюме из имевших место рассуждений. Подобное связано с явным или неявным финализмом, целеполаганием. Липовые объекты по мере возможности изгоняются из чистой философии, но не является ли липовым объектом сартровская свобода? А если является, то что от нее остается? Межевые отношения и характеристики могут и не иметь собственной ипостаси. Но "идеальная ценность"? Вы меня простите. Идеального не существует, невзирая на его полагание, задавание или косвенное рассмотрение. Ценность сама по себе и в любом ином качестве не может быть псевдосредой, пусть полностью отрицать некоторую связь ценностей со спонтанными или специальными псевдосредами не приходится. Ценность макаронного монстра и ему подобных объектов не в нем самом, не в них самих, но в приписанных значениях. Важно не то, где находятся эти значения на какой-то постоянной основе, но само их появление в конкретный момент. Задача визионеров, а не мыслителей выискивать тонкие следы ныне отсутствующего, но остаточно впаянного в реальные феномены. Пусть это дегустируют некие профессиональные интроспекторы, создают специальные методики и способы проверки полученных результатов. Однако есть тонкости, которые вынуждены выискивать все думающие о субъективном сознании. К подобным тонкостям в частности относятся реальные корреляты того, что именуют волей и свободой. А с ними обстоит куда хуже, чем с ценностями. Субъективные ценности на то и ценности, чтобы их чувствовать. Ошибаются не в них, но в их мысленном и волевом рядоположении в конкретный момент. Субъективное сознание растет не только из дивергирующей вещи в себе, но также из доиррациональной недобытийной подосновы последней, то есть из провала в логическую недетектированность. Говоря "субъект свободен там, где его нет" мы имели в виду это. Чаще подразумевают макросвободу, макронамерения - отношения и явления уже усиленные интерпретированные сообразно с ситуацией. При этом предполагаемая фатальность выбора формально никак не ограничивает свободности. В приведенных выше словах Сартра сбиты реперные точки, расплавлены термины как таковые. "Моем", "бытие", "идеальное". Не отмечены многоступенчатость ценностей и коварство свободы. Настораживает совокупность слов: "моя свобода тревожится", а выражение "тревога перед ценностями является признанием их идеальности" требует особого истолкования. Всё сознательное, к чему бы оно ни апеллировало, на что бы ни ссылалось, остается феноменально реальным, в проблематичное (план отношения к фиктивности) упираются затверженности и степень упомненности. С одной стороны, имеет место проглоченность, поглощенность, с другой стороны, степень упомненности имеет прямое отношение к воле, а воля в чистом виде - граница сознания. И не только субъективного. Провал-прогал идет не к объективному бытию, но в добытийность-внебытийность вообще, к началу-истоку, стоящему вне какого-либо применения закона достаточного основания. Имперсональность человеческого сознания упирается в имперсональность еще большую. Контуры чего-либо не отменяют изначального.
  
   Сартр в собственной терминологии пытается свести обыденные ценности к внутренним. Фигурируют пресловутое "дорефлексивное сознание", "тревога", "ничто". Некое я ("которым я являюсь" и одновременно "ничто") должно "...реализовать смысл мира и свою сущность".
  
   "... я принимаю решения в одиночестве, без оправдания и без извинения".
  
   " Тревога есть, следовательно, рефлексивное постижение свободы ею самой. В этом смысле она выступает посредником, так как, являясь непосредственным сознанием самой себя, она возникает в отрицании требований мира. Она появляется, как только я освобождаюсь от мира, куда был вовлечен, чтобы постигнуть самого себя как сознание, которое обладает доонтологическим пониманием своей сущности и смыслом своих возможностей прежде, чем о них судит ".
  
  
  
   Мы знаем, какую фикцию подразумевает Сартр под словом "мир". А "требования мира" - всего только трафаретное реагирование самого индивида. Мистическое словосочетание "доонтологическим пониманием своей сущности" можно расшифровать как додескриптивное смысловое схватывание, но схватывание чего? Вовсе не сущности. Речь идет о совокупности обыденных интуиций и предположений, а не понимании. Нужно исходить из того, что сам Сартр в этом подразделе не стремится далеко заглядывать. А свободу Сартр превращает если не в субстанцию, то в поэтическую стихию, внутреннюю валькирию. А в большинстве отчетливо просматриваемых случаев, свобода - всего-навсего формальное и скучное отношение одного к другому, да еще вплетенное в скучную диалектику. Например, свободное в коротком отрезке времени будет несвободным в длинном; свободное по отношению к одним структурам будет несвободным по отношению к другим. У физиков есть специфическое именование: "свободное падение". Звучит цинично. У человеческого субъекта существуют ситуации выбора.
  
  
  
   1. Выбирает-то он сам и потому свободен.
  
   2. Выбирает-то он на основании A, B, C, D.., в потому несвободен.
  
  
  
   Другие варианты
  
   1. Субъект может объявить себя ослом, козлом, трупом и таки плюнуть на A, B, C, D...
  
   2. Субъект объявил себя ослом, козлом, трупом и таки плюнул на A, B, C, D... благодаря L, M, N...
  
  
  
   Одна из причин возникновения параметра, под названием "свобода" (то есть "макросвобода") - узость рассмотрения, условность субъективного оконтуривания. Сомнительность свободы - в онтологической сомнительности времени: нет времени и структуры - нет свободы и несвободы.
  
   Возникает контрфизический парадокс залипания мгновений. Каким образом субъект может действовать, опираясь на уже ушедшее, уже несуществующее? Он действует не в бытующем мире, но некоем буферном междумирии, имеющем отношение к родовому и предродовому. Субъективное сознание представляет собой совмещение объективно несовместимого. Субъективные иллюзии как бы вырастают из иллюзий предсубъективных, предсуществующих. Субъективное бесструктурное сохраняет в себе больше объективности.
  
  
  
   Не соглашаясь с психологическим детерминизмом, якобы отрицающим "трансцендентность человеческой реальности, которая осуществляет ее появление в тревоге по ту сторону ее собственной сущности", Сартр выставляет впереди очевидность свободы. Как уже говорилось, трансцендентное Сартр часто отождествляет с денотатами гуссерлевской интенции, но не с чем-то объективно реальным, опирается на чисто бытовые возможности и сугубо бытового гомункулуса. Во многом Сартр старается зря, поскольку оформление волевого импульса внутренними речами необязательно. Главное - сознание желаний и намерений, а еще больше сознание импульса к фактическому действию, сознание ускорения или замедления его прихода.
  
  
  
   Неоправданно расширенные рассуждения Сартра о свободе представляют собой богатый материал для патографа, но патография одновременно потребует и подробнейшего знания о жизненных обстоятельствах Сартра. Проблема и в том, что философы и поэты могут жить в особом герметичном измерении, недоступном постороннему.
  
   В качестве некоторых фантазий Сартр предлагает то представлять себя как небольшого бога, то свою свободу как свободу другого. Подобное условное изменение ракурсов будто бы позволяют увидеть себя как источник своих действий и несколько скрыть тревогу, создать утешение. Эта ТРЕВОГА смотрится у Сартра уже не экзистенциалом, а явным пунктиком. Вместе с тем тревога не разрастается у Сартра до кромешного ада и мистического ужаса, оставаясь в обывательских рамках. Собственные соображения Сартр пытается приписать и всякому другому, хотя эти патографические соображения чрезвычайно уникальны. "...мы бежим от тревоги, пытаясь постигнуть себя извне как другого или как вещь ". Конечно, такое где-то возможно, но не во всяком произвольно взятом случае. Высказывание "...мы являемся тревогой" не лишено занимательности, но на место тревоги можно поставить многое что. Например, волнение имеет место куда чаще, чем тревожность. Сартр словно бы не знает куда и как вмазать своего гомункулуса, с чем бы таким его отождествить, а в данном случае отождествляет его с комбинированной эмоцией. А почему бы эмоции не считать чем-то посторонним? Паразитическим? Это для Сартра неприемлемо: "... я являюсь тревогой, чтобы бежать от нее".
  
   А вот лихой поворот в старом духе: "Впрочем, проблема ничто не может быть исключенной из нашего исследования, если человек действует перед лицом бытия-в-себе, и наш философский вопрос есть тип этого действия, значит он не есть это бытие. Мы снова находим здесь, стало быть, небытие как условие трансцендентности к бытию". Своя логика, но неполная и смешная. Не бытие - вовсе не значит небытие-ничто. А что есть у Сартра бытие, уже говорилось. Если закрыть глаза на сартровскую трактовку терминов, можно заметить здравую мысль о вторичности "ничтожений", связанных со свободой. Правда, он ничего не говорит о вторичности самой этой свободы и клонит совсем в другую сторону: "Чем должно быть сознание в его бытии, чтобы человек в нем и исходя из него появился в мире как бытие, которое является собственным ничто и посредством которого ничто приходит в мир?" Мы долго видели, как Сартр обманывал сам себя, но теперь он, похоже, ищет источник истины в этом же самообмане. Где еще такое можно встретить? Сверх того, Сартр наконец-то заговорил о мгновенности, то есть о том, с чего надо было начинать. "Чем должно, однако, быть сознание в мгновенности дорефлексивного cogito, если человек обязан уметь существовать в самообмане?"
  
  
  
  
  
  
  Глава II САМООБМАН
  1. Самообман и ложь
  
  
  
   Сартр заново приводит два своих определения сознания:
  
  1) 'бытие, для которого в его бытии стоит вопрос о его бытии, поскольку это бытие предполагает иное, чем оно, бытие';
  
  2) 'Сознание есть бытие, для которого в бытии есть сознание ничто своего бытия'.
  
   Конечно, это не совсем определения. В них есть повтор: во втором случае слово "сознание" повторяется открыто, в первом - замаскированно ("...предполагает иное, чем оно...").
  
   Немало натянутостей у Сартра и с отождествлением НЕТ и НИЧТО, в навязывании рассмотрения НЕТ для тех или иных актов. Некая алгебра здесь есть, но она явно требует принципиально иного подхода.
  
   Сартр заканчивает с предисловиями и переходит к рассмотрению самообмана и лжи. При этом под словом "трансцендентное" он, как часто и раньше, попросту подразумевает бытовое внешнее, либо любой денотат интенции, независимо от его свойств или отношения к бытию. Какая-то немецкая дурь. Чаще идет речь о фикциях.
  
   Сартр пытается размежевать ложь и самообман. Не лгут, де, когда заблуждаются. Однако даже в сартровском быту заблуждение может носить частично прозрачный характер, заблуждающийся может несколько подыгрывать своему заблуждению и транслировать его далее.
  
   Лжец де изображает из себя другого, и этот другой якобы трансцендентен по отношению к лгущему. А почему бы другому не быть внутри лгущего? Не быть имманентным? Сартр вроде бы не философствует, а выписывает то одну, то другую уникальную картинку, а затем собирает их в воображаемый комикс. А вообще говоря, на рассуждениях о чашках, пачках сигарет и Пьерах в кафе нельзя строить философию.
  
   Далее Сартр поясняет: "Несомненно, мы определили ложь идеально; несомненно, довольно часто происходит, что обманщик более или менее оказывается жертвой своей лжи, что он в ней наполовину убежден; но эти обычные и тривиальные формы лжи являются здесь также дегенеративным аспектом ее; они представляют собой промежуточные формы между ложью и самообманом". Оправдание картинки? Но далее идет многосмысленное и ненужное: "Ложь является действием трансцендентности", затем упование на Mitsein Хайдеггера. Это Mitsein, как и многое у Хайдеггера, быстро превращается в нечто квазисубстанциональное, в кубик для маневрирования на пустом месте. Mitsein - тот же обман, очередное порождение воображения, возможно даже, необходимое для каких-то совместных целей. Его нужно отдать какой-нибудь карнегистой психологии, но не философии. А в данном разделе Сартр похожим и занимается, пусть и несколько отстраненно.
  
   Слово "я" многосмысленно, однако сартровское "Я являюсь своими собственными психическими феноменами..." не может не вызвать возражений. Причем с любых позиций. И уже совсем смешно звучит фраза: "я являюсь этим побуждением украсть такую-то или такую-то книгу с этой выставки". Даже со словом "субъект" это побуждение не отождествляется. Сартр тут же отрекается от своих слов, будто бы ссылаясь на фрейдовское Я и Оно, но мы не первый раз сталкиваемся с похожими противоречиями сартровской мысли, первоначально не декларируемым подыгрыванием оппоненту или гипотезе.
  
  В данном случае речь заходит о самоотчуждении. Сартровский герой может здесь познакомится с другим собой, скажем, через посредство психоаналитика. Психоанализ в его целостном значении Сартр отвергает.
  
  То, что Фрейд и Сартр (в данном пункте изложения) именуют цензурой вполне можно сводить к особенностям мнестического. Говоря о знании, сознании, Сартр словно бы забывает о разном времени всякой суммы субъективных сознаний. В любом случае всё подразумеваемое знание нельзя отождествлять с сознанием. В субъективном сознании может присутствовать только здесь-теперь актуализированное знание, то есть лишь малая часть знания в обычном понимании. Сартр отрицает воззрения психоаналитиков, но в то же время подробно их рассматривает.
  
  
  
  2. ДЕЙСТВИЯ ИЗ САМООБМАНА
  
  
  
   То что Сартр именует "быть и фактичностью , и трансцендентностью" надо читать: быть присутствующим и отсутствующим, быть чем-то обычным и одновременно чем-то псевдометафизическим (в частном случае первобытно-стихийным). "Можно видеть, как здесь осуществляется единство между настоящей любовью в ее фактичности ('контакт двух кожных покровов', чувственность, эгоизм, механизм прустовской ревности, борьбы полов Адлера и т. д.) и любовью как трансцендентностью ('огненный поток' Мориака, зов бесконечности, эрос Платона, космическая тайная интуиция Лоренса и т. д.)". Далее Сартр в действительности противопоставляет обыденные и редкие тонкие менталы, называет их сосуществование обманом. Первые у него фактичны, вторые трансцендентны. Однако трансцендентность¸ конечно, стоит и за теми и другими, но по-разному. Так обертоны менее структурны, у них меньше посредников между ними и вещью в себе. Еще раз повторяю: трансцендентной может быть только вещь в себе, а также стоящая за ней недетектированность, но не всё что попало, как у Сартра. Буферное мы не считаем трансцендентным, поскольку оно не имеет объективного статуса. Разумеется, интерсубъективное и прочее псевдосредное необъективно.
  
  
  
  
  
   Сартр подключает к своим рассуждениям картинку с разными взглядами на действие (для себя, для другого и т. д.) и единственностью действия. Затем идет дальше: при отождествлении человека с сознанием несоответствующее грубым фактам сознание, тем не менее, получает свой статус бытийности. Имитация бытия оказывается бытием. Идет сравнение человека, выполняющего профессиональные функции с актером. При этом остается и другая сторона такого положения. Сартр долго и нудно рассуждает на эту тему. Подобное к лицу какому-нибудь проповеднику средней руки. А вот вывод из всего этого нагромождения: "Таким образом, чтобы самообман был возможен, необходимо, чтобы сама искренность исходила из самообмана. Условие возможности самообмана в том, что человеческая реальность в своем непосредственном бытии, во внутренней структуре дорефлексивного cogito есть то, чем она не является, и не есть то, чем она является". Прав ли Сартр? Если он прав, то не огульно, но исключительно в некоторых случаях. Перечислять эти случаи следует не философу, а какого-либо рода психотерапевту. Для чисто философского делопроизводства выводы Сартра не годятся.
  
  
  
  3. ВЕРА САМООБМАНА
  
  
  
   "Истинная проблема самообмана проистекает, очевидно, из того, что он оказывается верой. Он не может быть ни циничной ложью, ни очевидностью, если очевидность является интуитивным обладанием объекта".
  
   "Решение быть в самообмане не осмеливается назвать свое имя, оно думает и не думает о себе как о пребывающем в самообмане". И далее Сартр рассуждает в диалектическом ключе, но почему-то сразу не раскрывает его суть применительно к теме. Зато пытается ввести термин под названием "неубедительная очевидность". Опять у нас больше психологии, чем логики: "Начинают самообман, как засыпают, пребывают в самообмане, как во сне". Диалектические связки и привязки Сартр подменяет афористичностью в духе Ницше и Оскара Уайльда. Одного упора в нететичность недостаточно. А вот попытка пойти дальше: "Верить - значит не верить. Можно видеть основу этого: бытие сознания есть существование посредством себя, следовательно, осуществление бытия и посредством этого преодоление себя", но эта попытка переходит в старую ошибку, поскольку субъективное сознание не существует посредством себя. За пределами подобного мы видим у Сартра только весьма приблизительные наблюдения литератора и психолога.
  
  
  
  
  
  ЧАСТЬ ВТОРАЯ
  
  БЫТИЕ-ДЛЯ-СЕБЯ
  
  
  Глава I НЕПОСРЕДСТВЕННЫЕ СТРУКТУРЫ ДЛЯ-СЕБЯ
  
  
  
  1. ПРИСУТСТВИЕ ПО ОТТНОШЕНИЮ К СЕБЕ
  
  
  
   Сартр начинает с традиционной одиозной[1] критики пунктирных положений Декарта (самим Картезием полностью не развернутых), слегка касается феноменологических воззрений Гуссерля и Хайдеггера и возвращается к своему "дорефлексивному cogito". А нельзя ли наряду с Декартом покритиковать досократиков? Допустима ли здесь современная пристрастность? Критика хайдеггеровского подхода вполне уместна: "...Dasein, лишенное вначале измерения сознания, никогда не сможет вновь обрести его". Зато мнение самого Сартра по-прежнему остается смешным: "...научиться опрашивать cogito о его бытии..." Да и задача этого опрашивания невозможная и непотребная: "... ускользнуть от мгновенности к тотальности бытия..." Гегелевские словечки "тотальный", "тотальность" выдают чисто риторические устремления уйти от конкретики в заведомо несуществующую заоблачность, к обязательному смешению бульдога и носорога, фикции и реальности. Дальше еще смешнее: повторяется определение сознания через само сознание, за субъективным сознанием закрепляется статус полноценного бытия (при яростном открещивании от субстанциональности), идет имитация диалектики, противоположные посылки (словно в кантовских антиномиях) не имеют достаточно приличных привязок.
  
   Мы видим у Сартра слишком вольное обращение со словом "плотность": "плотность бытия-в-себе бесконечна". А подразумевает он здесь совсем иное: "Нет в-себе ни одной частицы бытия, которая находилась бы на каком-то расстоянии от себя самой". Попытка офизичивания не может не вызывать настороженности. Как посмеялись бы здесь Жан Брикмон и Ален Сокал! Вот перл: "Принцип тождества, можно сказать, синтетичен не только потому, что он ограничивает свое значение определенной областью, но особенно потому, что он объединяет в себе бесконечность плотности". До постструктуралистов здесь один шаг, если не меньше. Бессмысленное моделирование одной области на другой. Проливается иной свет на частое, но бесплодное использование Сартром гегелевской риторики. Конечно, Гегель иногда озаряет, но озаренное не должно повисать в воздухе.
  
   Термины "сжатие" и "разжатие" Сартр применяет к субъективному сознанию, оно у него фигурирует как декомпрессия бытия в смысле несовпадения с самим собой. В игру включаются пресловутые дорефлексивное и рефлесивное cogito, а в качестве предмета рассмотрения берется... вера! Не по принципу ли: чем смутнее, тем лучше? Долой картезианскую отчетливость! Однако каков подарок? Грубо говоря, вер столько сколько людей. Отход
  
  через эпохе от "mit-machen" мало что даст. А если мы берем веру как нечто искусственно выделенное и отпрепарированное, то уходим от сути вопроса. Сартр под видом итогов бросает свои строительные леса и вдруг переходит с веры на "свойства" сознания: "...сознание веры и вера являются одним и тем же бытием, характеристика которого - быть абсолютной имманентностью" и далее: "...мы оказываемся перед возникающей двойственностью, игрой отражений, ибо сознание есть отражение; но именно как отражение оно является отражающим, и, если мы пытаемся его постигнуть как отражающее, оно исчезает, и мы возвращаемся к отражению". Смесь художества с диаматом! А куда подевалась собственно вера? Последующие попытки смешения риторики с механикой уводит прочь и от ментальности как таковой. Будто бы Сартр не догадывается что она такое. Она же перед ним!
  
   Общая рекомендация: дабы не думать об отражениях, забудьте, господа, о зрительности. Возьмите восприятие тонких сложных запахов или проигрываемых мысленно мелодий. Можно дойти до осознания мнимости грани между перцепцией и апперцепцией. Нужно думать не об отражениях, но о связностях между разными менталами внутри общего ментала. Противопоставления искусственны, наблюдатели-гомункулусы отсутствуют. А у Сартра мы видим "отражения-отражающего", то есть псевдоэкзистенционалы - то, что на Руси называют намоленностью. Ментальность слишком пластична. Вылепленное не является атрибутом психики, но нечто из сознательно или спонтанно сотворенного может далее преследовать вас всю жизнь. Наибольший вред проистекает от сотворенного через заражение, интерсубъективно. Далее Сартр рисует будто бы фундаментальное - "способ бытия, отличный от бытия-в-себе". Притом Сартр бежит от спинозовской idea ideae и упирается в "дорефлексивное сознание": "Именно дорефлексивное сознание является сознанием себя, и как раз само это понятие себя нужно изучить, так как оно определяет бытие сознания". Долго думало! Но Гегель не спасает от риторической избыточности, а Хайдеггер уводит в сторону. Кроме того, Сартр внезапно обращается к языку, уточнению значения местоимений как источнику ложного воззрения. Это надо было делать гораздо раньше. Однако Сартр все же переходит допустимую грань, всерьез воспринимая исторически возникшие "в себе" и "для себя". "В себе" еще при Канте потеряло исходящий из грамматики смысл. Пусть Кант - ничто без подстановки в него Юма и сенсуалистов. "Для себя" осталось условностью, словесной избыточностью c одной стороны, а с другой - насмерть прокрасилось мнимым или внешне индуцированным и настропаленным эго. Подходить к монадичности факта субъективности нужно по-иному.
  
   "Понятие 'себя ' отсылает как раз к субъекту" ... "Оно вовсе не субъект, поскольку субъект без отношения к себе уплотняется в тождество в-себе; оно и не является больше плотным сочленением реального, так как обнаруживает субъекта позади себя". Наконец-то Сартр перестал тщательно прятать слово "субъект"! А не смешно ли словосочетание "плотным сочленением реального"? Похоже, Сартр никак не может отойти из вытекающего из наивного реализма представления о физичности образов восприятия. Он совсем запутался: "Фактически себя не может быть понято как реально существующее; субъект не может быть собой, так как совпадение с собой, как мы видели, ведет к исчезновению себя. Но он не может более не быть собой, поскольку себя является указанием самого субъекта". Не проще ли указать на безличность всего? Сартр настаивает на идеальности осебячивания, то есть на самом деле скрытым образом признает его отсутствие. Однако дело в том, что осебячивание, оконтуривание, самоуказание вполне психично: может быть, не быть или слабо намечаться. Оно не есть что-то обязательное. Тем не менее нельзя допускать гераклитовщины, которой в гегелевской модификации столь сильно увлекается Сартр. Вчера не есть сегодня, нельзя и одного раза войти в одну и ту же реку, а константная составляющая чувства присутствия не есть какое-то себя или в себе. Иллюзорность оконуривания или самоуказания не имеет никакого значения, поскольку иллюзорно всё субъективное сознание. Другой вопрос в том, что бытовое оконтуривание, как правило, ошибочно: оно путает субъективную видимость с некой объективной действительностью. Всякий раз субъект располагает не картой мира, но картой возможной деятельности внутри приданного родового калейдоскопа.
  
  
  
  
  
   О синтезе множественности можно и не мечтать. Подобное не происходит, отчуждение от прошлого неизбежно. Однако Сартр пытается найти механистическое неустойчивое равновесие между тождеством и синтезом множественности и подобную искусственность называет присутствием по отношению к себе. Более того, у него "Закон бытия для-себя как онтологический фундамент сознания есть само бытие в форме присутствия к себе". Как громоздко! Как по-немецки риторично! Нельзя так злоупотреблять словом "бытие". Это он о случайной слепленности воспоминаний в случайном настоящем! О метафизическом плевке из неизвестности.
  
  
  
   Сартр нам это преподнес и тут же в своей манере начинает делать вид, будто он здесь не причем, будто это подарил не он, а некие глупые философы. Подобный фокус повторяется на протяжении всего трактата, что, надо сказать, утомляет, вызывает ложные ориентиры. Говорит от себя, а затем от этого же говорения открещивается. Последний раз - с некоторой помощью Гегеля. И далее: "...присутствие по отношению к себе предполагает, что неощутимая щель проникла в бытие. Если есть присутствие по отношению к себе, то это означает, что вовсе нет себя". Хотя бы и так!
  
   "Присутствие является непосредственным уроном (разрушением) совпадения, так как оно предполагает отделение. Но если мы спросим сейчас, чем является то , что отделяет субъект от него самого, мы вынуждены признаться, что оно является ничем". Еще лучше, но делает ли Сартр правильные выводы? И те ли у него исходные посылки? Весьма сомнительно. Брать за образец одно и переносить его на другое - мало кем приветствуется. А Сартр всё это время держал в голове уже полузабытую... веру - с самого начала крайне сомнительную вещь. Возможно ли заниматься верой в центральных блоках изложения, не делая никаких теоретических скидок и допущений? Где запрещены эмоциональные постулаты, вводят чисто логические, а это недопустимо, философия - не математика. Лишнее неизбежно вымывается, уходит на периферию, отдается прикладным областям. Кроме того, Сартр намеренно осыпает нас выдуманными парадоксами, представляя желе сознания само в себе, намеренно забывает, что говорит не об одном каком-то сознании, но о разбросанном в субъективном времени пакете сознаний, выискивает ничто как актуальную сущность
  
   "Бытие сознания как сознания означает существование на расстоянии от себя в качестве присутствия по отношению к себе, и это недействительное расстояние, которое бытие носит в своем бытии, и есть Ничто". Для того чтобы подобное заявить, нужно прежде отречься от свойств сознания. А это Сартр успешно делал, вводя искусственное ментальное раздвоение. Бревно под названием "направленность" сильно портит перспективу внутри сознания. А вот иллюстрация крайней бревнистости: "...бесконечное движение присуще лишь рефлексивному взгляду, который хочет постигнуть феномен как целостность и отсылается от отражения к отражающему, от отражающего к отражению, не имея возможности остановиться". Не смешно ли было самому Сартру подобное читать? Такое лишь для риторов с амвона.
  
   Завершение параграфа не менее нелепо. По Сартру, человеческая реальность оказывается единственной основой ничто в глубине бытия. За какие заслуги бесхвостой обезьяне так воздано? Проповедь Сартра начинает вываливаться из здравого смысла.
  
  
  
  2. ФАКТИЧНОСТЬ ДЛЯ-СЕБЯ
  
  
  
   По поводу для-себя Сартр раскладывает псевдодиалектические кости домино, а затем делает пояснения, прокламирующие феноменальную фиктивность для-себя: "Оно есть в качестве события в том смысле, в котором я могу сказать, что Филипп II был, что мой друг Пьер есть, существует..." Сартр приводит чисто прагматические примеры, а затем с бухты-барахты примешивает сюда декартовское cogito, причем на этот раз объявляет его рефлексивным. Примешанное само по себе выглядит относительно логично: "...постижение бытия самим собой как не являющегося своей собственной основой..." Далее после намека на вторую теодицею у Сартра возникает для субъективного бытия основание собственного ничто, и опять всплывает существование на расстоянии от себя - ненужная подпорка. Если нет рефлексии - не требуется и расстояние, патологическая зацикленность на наблюдателе и наблюдаемом просто поразительна.
  
   Дополнительная ненужная идеальщина проистекает у Сартра из рассмотрения возможного: "...бытие имеет свою возможность вне себя..." У Сартра подобное ведет к обоснованию случайности субъективного и следующему ошибочному выводу: "...объяснение и основание моего бытия, поскольку я являюсь таким бытием, не могут быть найдены в необходимом бытии..."
  
   "...сознание не может ни придавать себе бытие, ни тем более получать его от других". В-себе у Сартра должно ничтожиться в-для себя. Тем не менее философ уходит от конкретной случайности и сводит ее к абстрактной идее случайности: "...речь тут идет о ценности, не о факте." В связи со всем изложенным начинается жуткая риторика, не имеющая никакого отношения к реальности. 'Метафизика' выше крыши: "Но если бытие-в-себе случайно, оно возобновляется, чтобы деградировать в для-себя".
  
   Моделирование реального на словесности - не слишком благодарная задача, а Сартр оказывается не столько последователем Гуссерля и Хайдеггера, сколько прямым наследником схоластики. Если Гегель временами спасает сам себя от этого порока с помощью предельного абстрагирования, то с Сартром такого не происходит. Он словно бы играет на словах в некую электрическую машинку, должную крутиться, но на деле неработающую. Щетки ничтожения трагическим образом не передают энергии. Кроме того, Сартр почему-то не описывает тот незримый параллельный мир, в котором для-себя терялось как в-себе, прежде чем оказаться в нашем мире. Где они останки в-себе, не перешедшие в для-себя? Выглядит краснобайством высказывание: "то, что ничтожится в сознании, не может быть названо основанием сознания и является случайным в-себе." Если мы в сознании, то должны видеть самый акт ничтожения в сознании, однако никакого видения подобного нет. Сартр запутался окончательно и бесповоротно, а вместо ничтожения идет скольжение с одного сознания на другое. Ничтожения полноты нет, ввиду неполноты субъективности. Не было момента, в котором в субъективном сознании присутствовала бы долженствующая полнота в-себе. Где она глубинная метафизика модифицирования в для-себя?
  
  Во многих предложениях Сартра вот-вот намечается безукоризненная диалектика, но всякий раз словно происходит щелчок - и мыслительное построение осыпается. Философ ссылается на оставленность в глубине для-себя, но не он ли нам некогда странным образом твердил об абсолютности феномена? Коли сознание - так сознание до самого донца, иначе у нас не сознание. Что за сознание, которое себя не зрит? А вот еще подарок: "Если я расшифровываю данные дорефлексивного cogjto, я констатирую, конечно, что для-себя отсылает к себе". Есть ли в наличии подобная психология? Сартр, оказывается, расшифровывает, но где он прячет шифровальную машину? А почему исходное cogjto от него где-то скрывается и не дается сразу? Философ словно бы находится где-то в ином мире и нечто вычерпывает ложечкой из этого. Или он уже прорвался сквозь страницы феноменологии и отождествился с гегелевским абсолютным духом? Куда смотрели жалкие Мах и Авенариус? У нас в наличии шизоиллюстрация: "Жажда отсылает к сознанию жажды, в котором она является как в своем основании, и наоборот". Не всё ли ясно, господа? У Сартра, как у Платона, где-то существует отдельно взятая Жажда. Некоторые узко мыслящие физиологи посчитали бы ее обезвоживанием, но в таком случае необходимо объявить Ж.-П. Сартра ясновидящим, который мог бы спокойно обходиться без всяких медицинских обследований, в том числе рентгена.
  
   Сартр пытается сделать философичным и совершенно нефилософское, вначале используя термин "случайность", а затем подменяя его словом "фактичность". Явления, относящиеся к прикладной философии или вообще социологии, он постоянно пытается вставить в сугубо чистую философию, заведомо несовместимую с бытовыми представлениями, неправомерно перемешивая гносеологические пласты. А перемешивать диапазоны и спектры, гомогенизировать шкалы запрещено даже физику. Взаимоотношения между выдуманными в-себе и для-себя иначе не проиллюстрировать, но при этом окончательно разрушается их интеллектуальный потенциал и значение в качестве метода рассмотрения. Без всяких церемоний Сартр обрушивает явленную им фактичность в ранее введенное дорефлексивное cogito. Сугубая прагматика врезается в попытки философских начал. Вулкан из официантов и Пьеров в кафе завершает мистерию.
  
  
  3. ДЛЯ-СЕБЯ И БЫТИЕ ЦЕННОСТИ
  
  
  
   Ставится вопрос : "...картезианское 'Я мыслю' задумано в перспективе мгновенности временности. Можно ли найти в глубине cogito средство превзойти эту мгновенность?"
  
   А вот попутная ошибка при подходе к вопросу: "Понимание имеет смысл, только если оно есть сознание понимания. Моя возможность может существовать как моя возможность лишь тогда, когда именно мое сознание убегает от себя к ней". Бытовое "убегание" для подобных текстов недопустимо, тем более "от себя к ней". Дальше Сартр так и не преодолевает рамок риторики.
  
   "... недостающее - той же самой природы, что и существующее; оно страдает от разрушения ситуации, для которой оно стало бы существующим..." Это после примера ущербной и полной луны! И продолжает: "Именно полная луна придает растущей луне ее бытие как растущей; именно то, чего нет, определяет то, что есть..." "...только бытие, которого не хватает, может перевести бытие к недостатку". Заодно Сартр загоняет себя в окончательный тупик, уточняя элементы платонизма в понимании Жажды: "...жажда как органический феномен, как 'физиологическая' потребность в воде не существует..." Святые слова! С самого начала следовало бы выражаться точнее. Однако уходим от иллюстраций. Сартр прокламирует наличие в "человеческой реальности" тройственности: существующего, недостающего и недостатка.
  
  
  
   "Роль существующего играет здесь именно то, что дается cogito как непосредственность желания". В остальном у Сартра ничего, кроме многословия. По сравнению с лаконичностью Декарта! Психологических соотнесенностей либо нет вообще, либо они выглядят пунктирами в мутном отдалении. Иногда появляется обнадеживающие намеки на трансцендентность, но этот термин всем предыдущим сартровским изложением сильно обесценен. Прочие аргументы (например неполнота человеческого реального) остаются недовысказанными. Аналогично и о синтезе для-себя и в-себе. Некоторые выводы правильны, невзирая на крайнюю отстраненность теоретической модели. Впрочем, они совпадают с довольно древними интуициями. Крайне смешно настаивание Сартра на обязательном наличии расстояния между для-себя и в-себе. С одной стороны, философ словно бы боится действительного, а не мнимого трансцендентного, с другой стороны, он представляет субъективное сознание исключительно окукленным в персону и соответственно разорванным внутри себя. Тот кто не хочет или отрицает бога, может говорить о деперсонализированном абсолюте, но для Сартра такое невозможно и запрещено. Он отменяет всё оптом. Мало того, еще и проводит нелепые сравнения с чернильницей и карандашом, даже не поясняя в каком качестве он их берет.
  
   "Бытие появляется в то же время, что и сознание, одновременно в его сердцевине и вне его; оно является абсолютной трансцендентностью в абсолютной имманентности; не существует приоритета ни его перед сознанием, ни сознания перед ним, они являются парой". В любом смысле, при любом переворачивании эта фраза поражает своей неправомерностью. Распорол и попытался спарить. Если такова человеческая словесность, то ее нужно исправлять, создавать иную грамматику. Однако разорвать очень хочется - и в качестве ножа Сартр пытается использовать ситуацию. А как? Ситуация может отвлекать, да так, что о ней не всё помнят. И с какого бока сюда, прикажете, подключать философию? Если и подключать, то как-то перпендикулярно, а не параллельно, с учетом массы лакун. Говоря о страдании, Сартр слишком много рассуждает о его внешнем выражении и недостаточно глубоко ныряет в него. Трансцендентное скорее надо искать именно там, а не в чернильницах и чашках.
  
   "Мы можем сейчас определить с большей четкостью то, что является бытием себя: это - ценность". Звучит почти нейтрально, не ложно и не истинно. Чувствуется некоторая фундаментальная недосказанность. Ценность, вырванная из чего-то, не слишком претендует на саму себя. Острая необходимость замены этого термина другим. А у Сартра есть не совсем удачный пример - благородство. В отличие от многого оно не только относительно, но и является отношением. Сверх того, предполагает социологированность. Годится ли подобное в феноменологию? Сильный запах гегельянщины, уход из конкретики - задача для этого обреченная. Умножение умножений вне математики оказывается бесплодным умствованием. Весьма далеким от экзистенциализма. Для спасения Сартр выбрасывает флаг свободы. А свобода уже сама по себе невозможна без диалектических нагромождений и чувственных обманок.
  
   Однако где обещанный выход из мгновения? Где он? Похоже Сартр о нем подзабыл во время риторических экзерсисов. Поманил огонек и исчез. А счастье было так возможно? Конечно, нет! Если бы Сартр подразумевал под выходом водку, колбасу и селедку, даже в абстрактном их понимании, то прямо бы об этом сказал и обрек бы себя на критику.
  
  
  
  
  
  4. ДЛЯ-СЕБЯ И БЫТИЕ ВОЗМОЖНОСТЕЙ
  
  
  
   Опять у Сарра идет пример с полной и ущербной луной. Призадуматься: пример-то неудачный. А к нему он еще привязал и трансценденцию в чисто сартровском смысле, то есть совсем не трасценденцию. В итоге у нас - кукольный театр. "...поскольку появляется идеал, а именно совпадение с собой, недостающее для-себя есть для-себя, которым я являюсь. Но, с другой стороны, если я был бы по способу тождества, целое стало бы в-себе". Следуют разнообразные примеры, но это не значит, что все они должны механически переноситься в философию. Сартровский экскурс в историю философии по вопросу возможности куда более глубокомыслен, но не особенно убедителен. Идут шатания в выборе предпочтений между естественным порядком вещей и особенностями человеческой мысли. Зря Сартр не выбрал адвокатскую карьеру: глядишь, и заставил бы присяжных размышлять по Гегелю. Однако многим из них голая риторика резко бы не понравилась. Мы постоянно наблюдаем у Сартра одни и те же ни к чему не обязывающие диалектические фигуры: 1) А есть А и 2) А не есть А. В итоге: А есть А именно потому, что оно не есть А. Подобное регулярно оказывается у Сартра куда важнее того предмета, который он рассматривает. Система отображений, модель как таковая самодовлеет. А вот явное безумство: "Сознание читать (сознание о чтении) не является сознанием читать ни эту букву, ни это слово, ни эту фразу, ни даже этот параграф. Но сознание читать эту книгу отсылает ко всем страницам, еще не читанным, ко всем страницам, уже прочитанным, что, по определению, отрывает сознание от себя. Сознание, которое было бы только сознанием того, чем оно является, было бы обязанным читать по слогам". Сартра постоянно несет в виртуальный мир.
  
   На слоги-слова-короткие фразы идут слои сознания, но далее в нормальном случае никакой интегративности не хватит. Нужны пакеты локусов времени и археологические слои сознаний исчезнувших. О книге в целом может быть только общее впечатление. Для уточнения некоторых подробностей нужны частичные реставрации-разворачивания. А у Сартра сознание - теоретическая фикция и аналог абсолютного духа одновременно. Неудивительно, что Сартр пытается втиснуть в ментальность еще и совокупность возможностей. Разные сознания в последовательности Сартр объявляет одним и тем же сознанием. Кроме того, он постоянно забывает, что некогда отделил сознание от его содержания и сделал его волшебным витающим духом. Сознание у него вылетает из некоей норы, набрасывается на предметы и чуть ли их не поедает.
  
   А вот еще одно волшебство: "Жажда, например, никогда не является достаточно жаждой, поскольку она делается жаждой, она преследуется присутствием Себя или Жаждой-себя". Или: "Она есть жажда, перешедшая к полноте бытия, жажда, которая переполняет желудок, как аристотелевская форма охватывает и трансформирует материю, она становится вечной жаждой". И юмор, и сатира, и сказка! А крупицу истины, которая здесь может быть, Сартр не пожелал извлечь. Правда, делать это лучше бы на ином примере. Можно было бы рассмотреть обман предвкушения или некоторые эмоции в несмешанном виде.
  
   Кастрация представлений, резкое сужение теоретического круга: "Возможное есть то, чего недостает Для-себя, чтобы быть собой". И только-то!? А при чисто феноменологическом толковании Сартр говорит совершенно о постороннем, неправильно-боковом. Дополнение недостающим до полноты здесь означало бы полное преобразование. Сартр играет в слова по своей затверженной схеме. А в данном случае у него переход в аспект хотение-желание, причем выскобленно-абстрактный с одной стороны, а с другой - чрезмерно приземленный, но по форме необычный: сартровское я будто бы начинает себя представлять по ту сторону мира. А в качестве примера выступает нететическая жажда, но с теоретически вульгарной картинкой стакана воды. То трактат, то рассказ.
  
  
  
  ====================================
  
   Чем Сартр убил собственную философию? Двумя вещами: кривой непродуктивной диалектикой и отрицанием феноменальности сознания.
  
  
  
  P. S.
  
  
  
   Неискушенный зритель прошлого века, попавший на выставку абстракционистов, часто громко заявлял, стоя перед художественным полотном, что он ничего не понимает. Однако надо было не понимать, но видеть. Мир и есть такое полотно. Прежде чем о чем-то рассуждать или кого-то слушать, нужно попытаться увидеть: что, как, где. Главнейшее здесь - где. Именно в ответе на вопрос "где?" допускают максимальное количество ошибок.
  
  
  
  
  
  Подробности позиции:
  
  
  
   1. Акулов А. С. Буквы философии. Т. 1: СПб., 2001; Т. 2: СПб., 2003. Третье издание. СПб., 2017, ч. 1, ч. 2.
  
   2. Акулов А. С. Начала ментальной логики:/
  
  а) Скважина. Статьи по литературной критике, культурологии, философии. СПб., 2009, с. 357-452;
  
  б) Камень от входа, или Попытка мощи. Литературная критика, введения в философию. Торонто, 2017, с. 383-484.
  
  
   3. Акулов А. С. Простое и сложное (в редакции с 2020 г.), ч. 1. /Разные сайты./
  
  
  
   ПРИМЕЧАНИЕ
  
   [1] Зависть Гассенди к Декарту таки приобрела всемирно-историческое значение.
  
   ]l]]]]]]]]]]]]l
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"