Акутин Владимир Михайлович : другие произведения.

Дембель

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:

   Дембель
  
   Рядовой Фёдор Угаров имел репутацию недоделанного: тяжелоатлетического сложения парень был рассеян и задумчив, как романтическая дива. Призванный в армию по принципу "не можешь - научим, не хочешь - заставим", воин томился на службе, как сонная муха на оконном стекле. Всё в нём раздражало командиров: степенная походка, несовместимая с хождением в строю, равнодушие к армейским традициям, непонимание уставов, техническая бездарность. Раздражала командиров даже федькина манера говорить.
   Когда в карантине у него украли шапку, на вопрос старшины о головном уборе он спокойно ответствовал:
   -Похитили.
   Это "похитили" взорвало суровую старшинску душу.
   -Похитили!!!.. - вскричал старый воин. - У других вещи пи...т, а у него, видите ли, хитят!.. С казеином шапку напялю на твою тыкву, чтоб больше не пи... не хитили!
   В другой раз у него украли ремень. Угаров в строю дотопал до столовой, отобедал, а когда выходил, столкнулся на крыльце с командиром дивизии и командиром полка. Федька посторонился, чтобы пропустить их, но генерал заметил неуставной вид солдата:
   -А это что за бардак!? Почему без ремня, рядовой!? Ты воин, или баба базарная!?.. А!?.. Отвечай, когда спрашивают!.. Х... молчишь?.. Язык проглотил!?
   - Никак нет, ваше превосходительство, - брякнул воин.
   Генерал чуть не упал от такого изыска. А полковник Хижный открыл рот и так застыл, забыв, что хотел сказать.
   -Фамилия!? - опомнился генерал.
   -Угаров.
   -Десять суток ареста!
   -Есть.
   -Полковник, проследите, чтоб рядовому Угарову служба мёдом не показалась!
   -Есть, товарищ генерал!
   -Развели бардак, ... вашу мать!
   В учебке Фёдора выучили на радиста и перепихнули по назначению - в роту связи. Назначили зачем-то радиомехаником приёмного радиоцентра радиотехнического полка дивизии противовоздушной обороны. Тут не играли в войну, а реально стерегли от супостата родное небо над родной землёй, даже если эти земля и небо слыли казахскими. Именно этот полк проворонил когда-то пролёт здесь американского самолёта-шпиона, пилотируемого плохим парнем Пауэрсом. С тех былинных времён всем новобранцам с гордостью рассказывали про это, и о том, сколько командирских голов и погон слетело...
   Когда взводный Кропачев, носящий кличку Укроп, подвёл новоиспечённого кадра к огромному армейскому радиоприёмнику Р-154-2-М и стал знакомить с его внутренним содержанием, воин удивился:
   -У-у... сколько там проволоки...
   Укроп от такой увертюры сомлел. "Кадры решают всё..." - вспомнился старлею постулат, упоминаемый на политзанятиях едва ли не через фразу. Внутренним чутьём он усёк: такого спеца допускать к технике можно только в наручниках. И перевёл Федьку в радисты чистого толка.
   Радист из Фёдора получился ограниченно годный: принимал только радиодонесения, передаваемые со скоростью не выше восьмидесяти знаков в минуту - норматив радиста третьего класса. Если морзянка шла с большей скоростью, Федька её не воспринимал. Когда он пропустил несколько донесений, Укроп перевёл его из слухачей на ключ: у рядового была удивительно чёткая, чистая передача. Но и тут скоро вызрел кризис жанра: дубовая федькина рука "титакала" ключом с одной скоростью во всех случаях, без замедлений и ускорений. И если обстановка требовала ускорения радиопередачи, то радиста Угарова приходилось экстренно заменять другим радистом.
   -Не надо штангу таскать! - злился старлей на солдата.- Зачем такие ручищи радисту? Нашёл занятие!
   -Не занимаюсь я штангой! - огрызался воин. - Я только разминаюсь ею иногда. Я ж не лошадь, чтоб большие тяжести таскать. Гантели предпочитаю.
   -А банки конские от чего!? Я что, не видел, как ты центнер жал по нескольку раз!?
   И перевёл его в дикторы: считывать информацию, принимаемую радистами приёмного радиоцентра, на командный пункт полка.
   В новой роли рядовой Угаров заблистал, как алмаз, очищенный от грязи: прекрасная дикция при негромком голосе хорошего тембра пленили планшетистов и штурманов наведения - работать с таким диктором было легко и надёжно. Смены три. Или четыре. Потом начались очередные учебно-тренировочные полёты истребителей-перехватчиков и радиодонесения категории " воздух" пошли с такой интенсивностью, что говорить дикторам требовалось со скоростью пулемёта. Чего Угаров делать не умел.
   Вызрел очередной кризис жанра.
   -Ума не приложу, куда его деть...- затосковал Укроп.- В каптёры, что ли?
   -Не нужен мне этот тюфяк! - запротестовал старшина Дэнк. - Ни украсть, ни покараулить!
   -Матрас он и есть матрас, как его ни назови, - подтвердил командир роты капитан Ковешников. - С такими воинами ходить мне с одним просветом на погонах до самой лысины.
   Личный состав имел более радикальные мнения.
   -В пятак мало получал, вот и остался недоделанным этот Недоделанный, - утверждали ротные старики.
   Тонкий циник с глазами несостоявшегося гения Лёха Сизиков одиноко возражал:
   -Зря вы так, кореша...Чем-то отмечен господом этот малахольный...
   -Пыльным мешком он отмечен!- непоколебимо стояли на своих позициях
   старики-деды-дембеля. - Пыльным мешком из-за угла по темени! Противоядие одно: в пятак чаще ему двигать!
   Но не двигали. В роте помнили, как года полтора назад четверо дембелей пытались отвесить тогда ещё салажонку Угарову "банки" ремёнными бляхами по заднему месту, как и всем новобранцам: так было принято. Вместо традиционных "банок " вышла некрасивая сеча: салага оказал сопротивление и его стали рубить бляхами, как капусту сечкой. Окровавленный Федька, не умеющий даже драться по-человечески, несобранно, по-дилетантски сломал об дембелей табурет. То, что осталось от табурета, воосстановлению не подлежало, а то, что осталось от дембелей, уволокли в санчасть, Федьку водворили на "губу"...
   Командование долго заминало инцидент: невозможно было спрятать увечья, причинённые безумным салагой четверым старослужащим, и невозможно было бы спрятать подоплеку события, если бы дело было пущено по обычному руслу "арест-дознание-следствие-трибунал".
   С той поры Федька и получил прозвище Недоделанный. И от него отстали. Списали со счетов: недоделанный и есть недоделанный.
   Так полтора года и проболтался воин в неопределённой роли, попеременно исполняя функции то радиста, то диктора, то просто не у дел будучи. По армейской табели о рангах сам уже стал стариком, но на нём это никак не отразилось: был не от войска сего, таковым и остался. Похоже, единственное, что его интересовало, были книги: их он словно не читал, а пил запоем. Но и тут его пристрастия были странными: Радищев, Карамзин, Пушкин, ещё какие-то давно жившие страцы с их преданиями старины седой. Из того загробного мира Федька возвращался в реальность не сразу, поэтапно, выдерживая паузы, как водолаз при возвращении из глубин на свет божий.
   Федька считал дни до дембеля далёкого и рисовал в своей недоделанной голове картины расставания со службой: вот он получает дембельские ксивы, вот снимает постылые доспехи...
   Ротный, так и не дождавшийся при Федьке второго просвета на погонах, тоже считал дни до угаровского дембеля, но картин не рисовал. Будь его воля, он в три минуты дембельнул бы Недоделанного, собственноручно запихал бы его в первый же проходящий поезд и еще б для надёжности гранату вдогонку кинул.
   Взводный, напротив, считал, что Федьку надо бы приписать к полку навечно: тогда уж он сумел бы переделать Недоделенного... Старший лейтенант Кропачев-Укроп как личное оскорбление переживал сам факт недрессируемости рядового Угарова и искренне скорбел о том, что скоро выйдет из-под его контроля этот тюфяк в том же виде, в каком прибыл. И, чтоб оставшиеся месяцы службы Федьке действительно мёдом не показались, стал Укроп ежедневно назначать его на боевые дежурства радистом - исключительно в ночные смены и только на самое бойкое направление: вздремнуть за такой "конторой" было невозможно. Укроп знал, что тюфяк Угаров не воспользуется неписанным правом старослужащего усадить на бойкое направление салагу, а самому мирно отдохнуть у "конторы" малоактивной. Никакого стариковского достоинства у Федьки так и не возникло.
   Через неделю неусыпных бдений рядовой Угаров стал засыпать на ходу. Ночами он геройствовал у радиоприёмника: принимал донесения и сам считывал их на командный пункт. Днём ночной смене полагался трёхчасовой сон, но это теоретически. Практически из этих трёх часов на отдых не всегда оставался и час.
   И Недоделанный возроптал. Он отловил Укропа в ротной канцелярии и хорошим дикторским голосом возвестил:
   -В ночные смены ходить больше не могу. Отоспаться надо.
   Укроп плотоядно посмотрел на солдата, доверительно попенял:
   -Пойдёшь, голубь сизокрылый. Сегодня. И завтра. И послезавтра. До посинения родине служить будешь по ночам. Форштейн?
   -Усну за приёмником, донесение пропущу.
   -Не пропустишь! - голос командира металлизировался. - А пропустишь - на этот раз я тебе дисбат гарантирую!
   -Усну, - заверил воин. - Лучше не идти на смену.
   -Пойдёшь! Даже побежишь! Скачками! А я ночью приду и проверю, как ты службу несёшь! Увижу спящим - пристрелю!
   При слове "пристрелю" Угаров вздрогнул. Он странно посмотрел на командира долгим тяжёлым взглядом с сумашедшинкой, потом повернулся и молча вышел. Дотопал до спортплощадки, сел на гимнастического коня и оцепенел.
   Несколько молодых солдатиков нескладно выгибались на спортснарядах под взбадривающие матерки сержанта. Июньское солнце нещадно пекло их стриженые головы, казармы военного городка, ангары авиаполка поодаль, серебристые "миги" и "сухари" у взлётно-посадочной полосы и саму полосу, степь, строения зенитчиков у горизонта и сам горизонт...
   Подошёл Ванька Аминяков, в местных войсках известный под именем Купа Купыч Гениальный за свою схожесть с одноимённым персонажем кинофильма "Республика ШКИД". Сел рядом с Федькой, проокал:
   -Слыхал, как ты с Укропом щас говорил.
   Фёдор молчал. Гениальный поёрзал на спортснаряде, продожил зуд:
   -А ведь кокнет. Ударит моча в голову товарищу страшному лейтенанту, схватится за шпалер...
   Купа сунул руку в расстёгнутый ворот своей грязной гимнастёрки, почесал осалившуюся грудь.
   -Кстати, о птичках... - задумчиво произнёс он, глядя на ретивого сержанта при новобранцах, - и почему так всегда бывает - чем меньше знаки на погонах, тем больше вони?
   Из здания штаба вышел командир полка полковник Хижный, он же Папа, закурил.
   При виде Папы сержант утроил рвение и страшно закричал на неловкого салажонка:
   -Делай! Я сказал: делай! Болтаешься, как куль с дерьмом!
   Салага тщетно пытался осуществить на турнике "выход силой", с него струился пот с такой интенсивностью, что штаны в поясе были мокрыми.
   -Силой!.. Силой!.. - ярился сержант. - Ну!.. - он подпрыгнул и пнул неумельца в зад. Воин упал.
   -Встать! - взревел сержант. - К снаряду!
   Папа-Хижный докурил папиросу и зычно крикнул:
   -Сержант!
   Сержант обернулся.
   -Трое суток гауптвахты! - без комментариев бросил ему полковник.
   -Есть!
   - Веди своё войско в казарму!
   -Есть!
   Вселенную вспорол рёв истребителя, серебристой стрелой скользнувшего со взлётно-посадочной полосы в бесцветное семипалатинское небо. За ним - другой. Следом третий. И ещё. И ещё...
   Через малое время у горизонта громыхнуло: перехватчики ушли за звуковой барьер.
   -Укроп канает, - сказал Купа.
   Командир радиовзвода "страшный лейтенант" Кропачев, он же Укроп, прямой и несгибаемый, как калёный лом, шагал от казармы к штабу. Пока он обменивался приветствиями с Папой, Купа Гениальный спрыгнул с лошади и сымитировал шествие командира: прошёлся туда-сюда перед Федькой не сгибая колен и поднимая руки-ноги синхронно, по системе "левая нога - левая рука, правая нога - правая рука"...
   Сценка получилась такая шкодная, что угрюмый Федька улыбнулся. Гениальный остановился перед ним и укроповским голосом провозгласил:
   -Последним смеётся тот, кто стреляет первым! Ясно, герр зольдат?
   Улыбка сошла с рязанского лица Фёдора.
   -Скоро ужин, пора животы массировать, - перешёл на человечий тон Гениальный. - Поканали в казарму.
   Посреди казармы между двумя рядами двухъярусных коек стоял на табуретке Лёха Сизиков в окружении зевак. Стоял истуканом, вперив стеклянный взор в громадный портрет Ленина на стене. Толпа выжидательно внимала. Лёха вдруг резко бросил свою левую ладонь себе на темя так, что пальцы свесились на правый глаз, как чёлка, а два пальца правой руки вертикально приложил к верхней губе - получились как бы усики...
   -Унзере зольдатен!!! - взвизгнул Лёха. - Их бин унзере фюрер!!!
   Солдаты хохотнули.
   Лёха пошевелил длинным носом, окинул аудиторию безумным взглядом, и завизжал так страшно, словно его кастрировали без наркоза:
   -Унзере зольдатен!.. Дранг нах остен!.. Форверст!.. Форверст!.. Форверст!..
   Из "ленинской" комнаты высунулась голова замполита Гуршпона. Лёха мгновенно убрал руки за спину и генсековским голосом невнятно забормотал:
   -Да, товарищи. В нашей. Истории. Были. Отдельные. Негативные. Моменты. Но. Товарищи. Не будем. Акцентировать. На них. Внимание.
   -Сизиков! - застрожилась голова замполита. - Ты кому тут мозги ...?
   -Трщ страшный летнант! - Полудебильно забормотал Лёха. - Првожу! С личным составом! Разъяснительную рботу!
   -Хватит трепаться! И вообще, сколько времени? - он глянул на часы и возвестил в никуда, - старшина! Строй роту на ужин!
   -Есть! - вякнул невидимый за койками старшина, не вставший, однако, с постели, на которой лежал в сапогах.
   Воинство загалдело и неорганизованно потянулось к выходу. Дембеля остались лежать одетыми на заправленных постелях: ходить в столовую им было западло, в обязаннось салаг входила и доставка дембельских порций к их постелям.
   В столовой Фёдор и Купа сидели рядом. Длинные столы на десять "рыл" и пятиместные скамьи вдоль них плотно заполняли огромный зал. Старослужащие воины привычно разделили почти всю еду между собой и дембелями, оставив салагам символические ошмётки варева на дне алюминиевых лоханей. Фёдор был старослужащим, но так и не привыкнув к армейским порядкам, в делёжку не вступал. Взял у хлебореза кирпич хлеба - этот продукт тут был в изобилии - сел за стол с края и стал жевать хлеб, запивая кипятком. Салаги последовали его примеру.
   Гениальный урвал черпак каши и кайфовал. Доел, облизал ложку и привычно попенял Фёдору:
   - Чужого нам не надо, но своего не отдадим. Дурак ты, Федька, отощаешь с гордыни.
   После ужина Укроп выстроил радиовзвод перед казармой и стал зачитывать список смены, заступающей на ночное дежурство:
   -Дежурный по связи - старшина Гусар. Старший смены - сержант Олейник ... Электромеханик - Аминяков. Радисты - Сизиков, Потеряев, Угаров...
   Дальше Федька не слушал.
   -...на охрану и оборону воздушных границ союза советских социалистических республик приказываю заступить! - закончил Укроп.
   Два десятка радиотехнических душ стадом побрели через степь к радиоцентру, сиро торчащему неподалеку от здания гражданского аэровокзала.
   На полпути поперек тропы валялась ржавая труба с навеки прикипевшим к ней унитазным бачком. Лёха Сизиков патетически возвестил:
   -Это всё, что осталось от американского бомбардировщика Б-52, вторгшегося в воздушные просторы нашей гороячо любимой родины! Наши доблестные лётчики остановили агрессора на дальних подступах к сердцу родины! А зенитчики добили гада!
   -Ура, товарищи! - хрюкнул Купа. - Только это был не Б-52, а Б-58! Ибо на Б-52 многоочковый сортир! А тут - обычная персоналка!
   -Герр зольдат!!! - вскричал Лёха. - Ду бис руссиш швайн! Дас ист кригсмашинен, абер нихт паравоз!
   -Я - свинья?! - Возмутился Купа и кинулся на оскорбителя, заломил ему руку за спину.
   - Отпусти, козёл!.. - взвыл Лёха.
   -Так от какого боинга деталь?- домогался Купа.
   -От бэ полста восьмого! Я обознался!.. А-а-а!..
   Купа принял раскаянье и отпустил фальсификатора истории.
   Низкий длинный барак приёмного радиоцентра торчал среди антенного поля, как паук в тенётах. На крыльце стоял дежурный по связи дневной смены старшина Паталах и сосредоточенно мочился, норовя не промахнуться струёй мимо горлышка зиждящейся на земле бутылки.
   -Привет стрелку-радисту! - издалека крикнул ему старшина Гусар. - Ты смену сдавать мне должен или мочу!?
   -Ползёте, как мандовошки! - лениво парировал Паталах. - Теперь из-за вас на рубон нас столовские прокинут!
   -Ты жрать сюда за тыщи вёрст приехал?
   Пока командиры перекидывались ритуальными остротами, смены поменялись местами.
   -Угаров! - крикнул старшина Гусар. - Сегодня твоя очередь караулить! Бери ствол и - кыш отселева!
   Фёдор взял из оружейной пирамиды свой карабин, получил у старшины Гусара четыре обоймы с патронами, одну загнал в магазин карабина, три сунул в подсумок.
   -Пошёл, - доложил старшине.
   -Вали, - напутствовал тот, - только не в штаны.
   Фёдор вышел из здания, повесил оружие на тополиный сук и лёг на скамью под ним. По-южному быстро смеркалось. В городе зажигались фонари, в степи накапливался мрак. Томная благость летней ночи снизошла на окружающую среду, укрыв унылые пейзажи и кучи бытовой дряни между аэровокзалом и железнодорожным вокзалом Жана-Семей.
   Фёдор поднялся, включил фонарь над входом в здание. Прошёлся вдоль тополей. Спать хотелось - "как из ружья". Он начал соображать, сколько времени ему надо для приличия пофланировать тут, а затем угнездиться на незаслуженный отдых в торчащей неподалеку будке электромеханика. К охране своего объекта и самих себя воины относились философски: кому мы на ... нужны? До заварухи в Чехославакии радиоцентр вообще никакой охраны не имел, зайти сюда могли все, кому не лень. А после заварухи радистам приказали охранять себя самим в порядке " живой очереди". Так и охраняли. Атмосфера проходного двора на радиоцентре сохранилась незыблемо.
   Фёдор снова сел на скамью и с неудовлетворением ощутил, как сонная истома влечёт его вниз... вниз... вниз...
   Встрепенулся и заставил себя встать. Подошёл к турнику, подтянулся два раза на правой руке, раз - на левой. Взялся за перекладину обеими руками, качнулся и с ходу крутанул "солнце". Спрыгнул. Сонливость отступила.
   Из дизельной выполз Купа, удивлённо сказал:
   -Я тебе раскладушку приготовил, а ты чешешься! Мир хижинам, война дворцам! Кончай геройствовать, айда вздремнём...
   -Побдю еще маленько.
   -Родина тебя не забудет, - предрёк Ванька. И ушёл дрыхнуть: его дизеля предназначались для автономного питания радиоцентра в случае атомной войны, в которую никто не верил.
   Фёдор поупражнялся еще и с самодельной штангой, подышал по-конски. Снял с тополя карабин, сел на скамью и скоро опять ощутил тяжкий навал сонливости. Со стороны аэровокзала доносился голос авиадиспетчера из радиоботала, что-то сообщавшего пассажирам, доносились невнятные голоса самих пассажиров, слонявшихся в ночи.
   Фёдор засыпал. Он периодически распахивал очи, когда на взлётно-посадочной полосе взрёвывала самолётная турбина - в авиаполку начались ночные полёты - бессмысленным взором провожал уходящий в небо огненный клинышек сзади невидимого в ночи истребителя, снова ронял голову на грудь. И снова
   наваливалась смертельная сонливость, мир вокруг стал расплываться и терять очертания, в голове возник тяжёлый вакуум, затем исчезло вообще всё...
   Укроп появился из тьмы, как тень забытого предка. Его силуэт в свете фонаря становился всё чётче, чётче. В ватной голове Фёдора из мочалки извилин вылезло смутное воспоминание о том, что командир обещал пристрелить его нынешней ночью, потом это воспоминанье заслонилось вдруг всплывшими картинами детства, завертевшимися перед внутренним взором: маленький Федька нёсся по огромному лугу... потом вдруг оказался перед первой своей школой... а вот дед Яков протягивает ему свистульку... И вдруг!!! Что!?.. Что это!?.. Укроп!?.. Вынимает пистолет!?.. Но ведь это же!.. Хочет проделать отверстие в нём, Фёдоре!.. Зачем!?.. Не надо!.. Не надо!..
   Как в замедленном кино Фёдор взял карабин, передёрнул затвор, и, держа оружие одной рукой, поднял ствол на уровень командирской груди.
   -Стой! - крикнул он. - Стрелять буду!
   Взводный продолжал шагать ему навстречу и тоже передёрнул затвор своего пистолета, держа его дулом вверх.
   -Стреляю! - крикнул Фёдор.
   Он видел, как ушла в сторону левая рука Укропа, а правая с пистолетом пошла на снижение в сторону Фёдора...
   Фёдор нажал на спусковой крючок первым. Непостижимым образом он физически ощутил, как обмеднённая пуля калибра 7,62 под диким давлением пороховых газов крутанулась в нарезках ствола и пошла от дульного среза со скоростью семьсот метров в секунду к командирской груди, вошла в неё, высверлив аккуратное отверстие на входе, и, разрывая в сумашедшей прецессии живые ткани, ушла в никуда, оставив на выходе огромную дыру в том, что называлось ещё старшим лейтенантом Кропачевым, но фактически было уже ничем.
   Фёдор уронил карабин.
   И проснулся.
   Со стороны окраинных пятиэтажек к приёмному радиоцентру шёл Укроп. Свет фонаря доставал его на излёте, но Фёдор узнал командира. Узнал, несмотря на то, что вместо форменной одежды на том были сейчас белая распашонка, джинсы и шлёпанцы. С каждым шагом силуэт старлея становился всё чётче, чётче...
   Фёдор передёрнул затвор карабина, и, держа оружие в одной руке, поднял ствол на уровень командирской груди.
   -Стой. - Приказал.
   Взводный продолжал шагать.
   -Стрелять буду.
   Укроп остановился. Поразглядывал солдата, отрывисто приказал:
   -Убери оружие.
   -Назад. - Приказал Фёдор.
   -Кому сказал: убери оружие! - повысил голос Укроп.
   -Назад. Повернулся и пошёл назад. - Приказал Фёдор.
   -Ну, ты меня достал!.. Сейчас я тебе покажу... - начал и не закончил фразу Укроп: обмеднённая пуля калибра 7,62 под диким давлением пороховых газов крутанулась в нарезках ствола фёдорова карабина и ушла в сторону старлея, так взыкнув у его правого уха, что голова дёрнулась.
   - Назад. Бегом. Марш. - Негромко приказал Фёдор.
   Укроп ошарашенно смотрел на него и не шевелился. Фёдор вновь открыл огонь. Вторая пуля взыкнула у левого уха старлея. Третья - над теменем. Четвёртая - левее...
   Фёдор стоял, держа карабин в одной руке, и стрелял, пока не выпустил всю обойму, продырявив в ночи над головой Укропа венчик из десяти прострелов. Отдача в руку была, как от удара кувалдой в рельс.
   И только когда всё стихло, Укроп побежал. Иссяк в ночи.
   На крыльце образовался старшина Гусар, поинтересовался:
   -Ты что ль палил?
   -Я.
   -В кого?
   -В Укропа.
   -Убил?
   -Нет.
   -Дурак. Теперь начнётся...
  
   Через час рядовой Угаров был взят под стражу и водворён в одиночную камеру полковой "губы". Он немедленно уснул, вытянувшись на полу по диагонали: одиночка имела размеры, приближающиеся к шифоньерным.
   Среди ночи его растормошил ротный. Фёдор с мукой растворил очи, увидел в дверном проёме капитана и стал соображать ватными мозгами - где он?
   -Встать! Выходи! - Приказал Ковешников.
   Он завёл солдата в камору начальника гауптвахты, сел за стол и стал сверлить суровым взглядом Недоделанного, стоящего у двери растрёпанной бабой: измызганная гимнастёрка без ремня лопнула на тугих плечах, полы её сарафанились в стороны, на дурно стриженной голове топорщились всколоченные волосёнки...
   Сбоку от ротного на скамье истуканами сидели старшина Дэнк, замполит Гуршпон и взводный Укроп. По их неестественно протокольным ликам и позам, а также по доносившимся с их стороны ароматам Фёдор понял, что командиры "принямши".
   -Ну что, военный? - начал ротный. - Значит, начал в командиров постреливать? Та-а-ак...
   Троица на скамье напряглась. Старшина Дэнк снял часы с браслетом и спрятал их в карман. Ротный встал.
   -Та-а-ак...- вновь протянул он. - Значит, надоели тебе командиры...
   Фёдор понял, что сейчас его будут бить. Сердце нехорошо заныло, смятение наполнило руки-ноги тяжестью.
   -А случись война, ты нам в спины стрелять будешь!? - накалялся капитан. - А, военный?
   Истуканы на скамье дружно кивнули головами, три чёрных околыша на фуражках траурно мотнулись вверх-вниз, придавая происходящему в караулке особую значимость.
   И вдруг, в диссонанс этой торжественности, ненормальное федькино воображение, словно перевёрнутый бинокль, выдало иные масштабы и суть происходящего; Фёдор увидел в своих командирах не суровых воинов, а просто пьяных мужиков, собравшихся по случаю отдубасить вахлака, испортившего им застолье. Впечатление было столь неожиданным, что Фёдор хмыкнул.
   -Чо? - не понял ротный.
   -Восемь. - Ответил Фёдор.
   -Что - восемь? - еще более непонимающе спросил Ковешников.
   -А что - "что?" - вопросом на вопрос ответил Фёдор.
   Ротный настороженно посмотрел на него, покачал головой:
   -Крыша поехала...Точно недоделанный...
   А Фёдора охватило восхитительное чувство свободы. Лёгкость и одновременно упругое ощущение силы пришли на смену короткому смятению. Эти пыжащиеся пьяные мужики в армейских спецурах стали вдруг не только не страшны, но даже забавны: неужели они не соображают, что не они его, а он их сейчас начнёт размазывать об стены каморки, из которой им не вырваться?
   Фёдор шагнул к скамье. Зависла зловещая пауза, в течение которой капитан дозрел до понимания, что в случае возникновения драки получить от командиров фингалы этому недоделанному - будет вроде знаков боевого отличия, а командирам фингалы от солдата - вроде язв прокажённого...
   -Ты чо? Очумел? - забубнил ротный. - А ну, остынь! Остынь, говорю! Всё, кончен базар! Шагай в камеру!.. Эй, караульный! Караульный, мать твою!.. Уведи этого долбо...
  
   Фёдор вновь уснул на цементном полу камеры-одиночки. Ему ничего не снилось. Казахский аллах вызвездил небо над "губой". Спал пыльный Семипалатинск, раскинувшийся по обе стороны Иртыша среди бескрайней степи. В караульном помещении гауптвахты семнадцатого радиотехнического полка ПВО командир роты связи капитан Ковешников хватил стакан водки местного разлива, занюхал рукавом и пропитым басом высказал своим соратникам:
   -Это чепе нам уже не замять. Но стрелки перевести на правильный путь ещё можно. Значит так: мы все давно замечали, что у рядового Угарова кукушка клинит.
   -Фактически, - кивнул старшина Дэнк.
   -Недоделанный он и есть недоделанный, - подтвердил Укроп.
   Замполит Гуршпон, ещё не пришедший в себя от только-что заглоченной лошадиной дозы водки, покивал кепкой в знак солидарности.
   -Я иду к Папе, - подбил итоги ротный. - Гуршпон, буди начмеда, рисуй ему обстановку. Кропачев и Дэнк - технические детали. Всё. Приступили.
  
   Утром Федьку разбудил знакомый голос:
   -Кончай ночевать!
   В дверях камеры стоял Генка Шестопалов с "калашом" на плече.
   -Сколько времени? - зевнул Федька.
   -Солнце вышло из-за ели, время ..., а мы не ели. Девять уже! Давай, в сортир и назад.
   Вышли на обнесённую колючкой площадку перед "губой".
   Здесь был весь штатный соцкультбыт: сортир у забора, умывальник, сделанный из подвесного топливного бака истребителя СУ-7-Б, помост с ржавой штангой, турник и грубо намалёванные плакаты с изображениями советских воинов: яркая, без морщин, форма, румяные перекормленный лица с бессмысленными глазами, и литые сапожищи на суперногах...
   Растрёпанный Федька, которого перед водворением на губу переодели в рваную подменку, выглядел на фоне рисованных молодцев бичом магаданским.
   Он окропил угол сортира, поплескался под жидкими струями из умывальника, обернулся к Генке:
   -Пошевелюсь с железякой?
   -Валяй.
   Арестант нацепил на гриф все наличные стальные блины, напыжился, страшно хрюкнул и рывком поднял снаряд на грудь. Стоял, сосредоточивался для поднятия веса на вытянутые руки. Напрягся, и...
   -Смотри, не обмарайся, - сварливо проворчал Генка.
   Федька выронил снаряд. Грохот железа и помоста разнёсся на всю округу, с помойки за столовой к облакам взвились тучи ворон.
   -Спугнул, гад... - подосадовал Федька, - а я хотел установить рекорд мира и окрестностей.
   -Назло буржуазной Европе?
   С внешней стороны к колючке подкатил "уазик" с красными крестами на фюзеляже, из него шариком выкатился начальник медслужбы майор Полухин.
   -Военный! - крикнул майор непонятно кому, но Генка понял, поднялся с чурки и подошёл к ограждению.
   -Зови начальника караула! - потребовал майор. - Забираю у вас вон того стрелка-радиста! - кивнул он в сторону Федьки.
   Через несколько минут Федька трясся в "уазе" к казарме роты связи.
   -Сменишь свою рвань на нормальную форму! -инструктировал майор Полухин. - Две минуты на сборы! И едем дальше!
   -Куда?
   -Тащить кобылу из пруда. Выполняй.
   Пока Федька переодевался в каптёрке из ремков в новое хебе, пожертвованное старшиной Дэнком "на общее благо", набежали приятели, заквохтали:
   -Упекут тебя эти козлы, Федька!.. Не ссы, больше дисбата не дадут!...Надо было завалить Укропа, не зря страдал бы!..
   Майор не сообщил, куда едут. Уаз проскочил шалманы левобережья, перепрыгнул колдобины моста через Иртыш, понёсся дальше...
   Остановились у психиатрической больницы. Полухин оставил Федьку в коридоре, сам шмыгнул в какую-то дверь и надолго затаился за ней. Когда вышел, кивнул солдату:
   -Заходи.
   Хозяин кабинета, главный врач психбольницы, был краток и неувёртлив:
   -Рассказали мне про ваши похождения. Теперь хочу послушать вас. Рассказывайте, что случилось.
   Фёдор рассказал. Психиатр усмехнулся и долго молчал, разглядывая посетителя.
   -История...- вздохнул он. - Можно, конечно, написать диагноз, по которому вас освободят от всего. Но это скажется на вашей дальнейшей жизни, ведь вам ещё учиться, работать...
   Снова умолк.
   -Идите пока, - нарушил паузу врач. - И пусть снова зайдет майор.
   О чём толковали два врача, Фёдор так и не узнал никогда. Полухин вышел с непроницаемым лицом, приказавл следовать за ним и привёз Угарова... в свою санчасть, расположенную на полпути между казармами и приёмным радиоцентром.
   К удивлению Фёдора, его переодели и уложили на белые простыни. И он мгновенно уснул, компенсируя недосыпы проклятого прошлого. Сосед по палате, авиамеханик Вовка Рязанов, еле разбудил его к ужину:
   -Ну, ты дрыхнуть! Днём к обеду всей палатой тормошили тебя: ни гу-гу.
   Сейчас тоже кагалом тормошили: только мычал! Все ушли. Шевелись, пока не прокинули на пайку!
   Полуочумелый Фёдор поплёлся вслед за Вовкой в столовую. Там за длиннейшим столом уже собралось всё немногочисленное население санчасти: двадцать одна душа из разных полков одной дивизии.
   Верховодил тощий дембель из авиаполка. Фёдор знал его: у этого парня был фантастически прекрасный голос и на гарнизонных концертах его сольные номера до нервных мурашек пробирали задубелые шкуры советских воинов. Не верилось, что в зачуханной казарме могут проявляться такие таланты.
   Теперь этот гений вокала по-дембельски лихо делил масло, лежащее перед ним на блюде бесформенным комом. По норме, больным полагалась удвоенная пайка масла - сорок граммов "на рыло". Дембель-вокалист оковырял ножом двадцать маслянных заусенцев не более одного грамма каждый и расположил их по окружности блюда - это были недембельские пайки. Оставшийся после такой делёжки огромный кус масла дембель переложил на свою тарелку. А блюдо с заусенцами выдвинул на середину стола и весело распорядился:
   -Налетай!
   Едоки разобрали крохи. Всё было по законам советского воинства: никто не мог сказать, что ему не дали масла - это было бы ложью.
   Фёдор поднялся, обошёл стол, вилкой снял с блюда полагающийся ему заусенец и соскобил его на тарелку дембеля. Затем насадил на ту же вилку дембельскую глыбу масла и вернулся с трофеем на свое место.
   Воинство перестало жевать. Фёдор под ошеломлёнными взглядами порезал масло ножом на двадцать примерно равных доз, взял одну и стал размазывать её по куску хлеба.
   -Берите, что смотрите, - кивнул он застолью.
   Дембель пришёл в себя и встал.
   -Ты, коз-зёл! - тихо начал он. - Салабон!.. На дембеля!?.. - его дивный голос взвивался всё выше и выше, пока не перешёл на визг, - Пидор!.. Да я!.. Тебя!.. Да ты живым отсюда не выползешь!.. Да тебя, всем хором!.. сегодня же!..
   Воинство безмолствовало. Только двое авиастариков покивали в знак согласия с почётным соратником. Солист проорался и твёрдо пообещал устроить расправу над вольнодумцем не позднее сегодняшнего вечера.
   Ужин продолжился. Отнятый Фёдором у дембеля кус масла размазали по краюхам хлеба. Вовка Рязанов громко сказал:
   -Если такой кус одному разом схавать, жопа слипнется!
   Дембель насторожился.
   -Точно, - согласился Витёк Катомочкин. - Слипнется так, что хором раздирать придётся...
   Он повернулся к дембелю и сострадательно попенял:
   -Ты б поберёг себя, корешок. Излишество вредит. Не приведи господь!.. У нас в деревне, когда корова клевером обожрётся, её кольями гоняют, пока не пронесёт. Иначе - гибель. Жаль, конечно, скотину. Но приходится воспитывать и дубьём, коль человеческого языка не понимает.
   Дембель побледнел. Его соратники тоже.
   -Ну, что, военные, поможем ближнему?
   -Какой базар! - воодушевились едоки, - сразу после ужина и начнём!..
   Разборка не вышла: после ужина вокалист исчез, его соратники примолкли.
   Вечер не принёс свежести. Жара поутихла, но кирпичное здание санчасти, раскалённое за день неутомимым казахским солнцем, продолжало источать тепло, как перегретая русская печь. Больные расселись перед входом на брошенных тут строителями бетонных блоках, покуривали. Витька Катомочкин размотал бинт на ноге, пошевелил коричневой от йода ступнёй.
   -Вот же мудак, - сказал он, - не мог промахнуться.
   -Кто? - спросил Славка Титиевский.
   -Пахом!
   -А-а...
   Пахом прострелил Витьке ступню из пистолета при обстоятельствах, о которых позднее ничего не могли сообщить ни стрелок, ни жертва. Дознавателю они смогли изложить лишь начало действия: как взяли первую бутылку "москванын", потом вторую, третью...
   Сколько всего было "москванынов", воины не помнили. Они не помнили и того, как один оказался в санчасти, а другой на "губе".
   -Херово сейчас Пахому, - посочувствовал Витька.
   Он замотал ногу бинтом и, приседая на одну сторону, проковылял туда-сюда.
   -Дырявил бы уж обе, - подосадовал он, - походка б ровная была.
   На пыльной дороге образовалась Тома Геббельс - дебильная деваха лет четырнадцати, выглядевшая на пару пятилеток старше: крупная, дебелая, с неимоверными бёдрами и задницей. Она была боса и почти трезва.
   -Тома! - заблажил Вовка Рязанов.- Вали к нам!
   Тома остановилась, с открытым ртом уставилась большими добрыми глазами на пареньков, заулыбалась.
   -К летунам иду! - доложила она.
   -Зачем? Мы-то уже вот они! - возразил Вовка. - Айда на чердак! Там матрасов куча!
   -Сколько вас? - улыбалась Тома.
   -Все перед тобой!
   Тома стала считать "штыки", тыча пальцем в их сторону:
   -Раз! Два! Три!..
   Досчитала до десяти и покачала кудрявой головой:
   -Мало. У летунов в караулке больше.
   -Так тут не все! - заверил Вовка. - Вон ещё пять харь на крыше загорают! Да в палатах!..
   -Не! - хранила верность избранникам Тома. - Я летунам обещала.
   -Потом им дашь!
   -Не! У них шоколадки есть!
   И она продолжила путь, напевая что-то сама себе.
   Хворое воинство заскучало. Со стороны военного городка показалась толпа.
   -Ночная смена на приёмный ползёт, - смекнул Витька.
   Через малое время можно было разглядеть лица шествующих. Впереди ковылял босиком Ванька Аминяков, он же Купа Гениальный, нёс кирзачи на палке. За ним плёлся Лёха Сизиков. Сзади них растянулась цепочка бойцов невидимого фронта, каждый из которых шёл сам по себе вне дороги: так получалось менее пыльно. Орава приблизилась к санчасти, остановилась на привал. Федьку обступили.
   -Ну, чо? - спросил Купа.
   -Ничо.
   - Ну и лежи, - подбодрил Вовка Олейник. - Я б тоже не прочь на недельку тут поселиться.
   -Стрельни в Укропа, - посоветовал Лёха.
   -Неметкий, промахнусь.
   Радиоорава двинулась дальше, к маячившему неподалеку радиоцентру.
   -Я зайду попозже, - пообещал Купа, - надо обкашлять одно дельце...
   Он появился в санчасти в сумерках. Вызвал из палаты в вестибюль Федьку, заговорщицки бормотнул:
   - Где тут поукромней?
   Сели на лавку у окна. Купа вынул из-за пазухи бутыль водки, свернул ей голову и протянул визави:
   -Тяни.
   Фёдор осадил уровень на четверть. Купа повторил трюк.
   -Слушай, - зашептал Купа, - тут у меня кукен-квакен подкрался...
   -Что случилось?
   -Ночью, когда тебя повязали, мы с Вовкой Олейником пошли за водкой в кабак. Взяли. Идём назад. А у вокзала - патруль! Вовка - в кусты, а я за столбом спрятался, и влип. Взяли.
   -Ну и что такого?
   -Дык я ушёл.
   -Тем более.
   -Дык бутыль-то разбил.
   -Ну и чо?
   -Через плечо! - осерчал Ванька. - Об майора разбил!
   Воины помолчали, переживая драматизм происшедшего.
   -Пока майор очухивался, я ноги сделал, - вздохнул Ванька.
   -Тем более!
   -Тундра! Сегодня утром тот майор со своими орёликами в нашей части были, на опознании. Батальон смотрели. Сам Папа их водил вдоль строя. Завтра роту обслуживания смотреть будут. А за ними - нас?
   -Темно ж было, - усомнился Фёдор, - что они запомнить могли?
   -Фонари горели. Опять же, отпечатки пальцев на осколках бутылочных остались...
   -Кто бы их смотрел.
   Кто их знает. Как бы не загреметь вслед за тобой.
   Приятели смолкли. Допили водку. Со стены за ними вёл неусыпное наблюдение плакатный человек с обнажёнными внутренностями, сквозь которые от рта к заднему проходу схематичными стрелками были показаны этапы большого пути превращения пищи...
   -Заныкаться бы где-то на время, - сказал Купа.
   На противоположной стене советский воин при помощи палки и верёвки деловито передавливал кровавую ногу другому советскому воину; оба они были в противогазах, отчего смахивали на чудовищ.
   -В санчасть заныкаться, - осенился Фёдор, в котором водка разбудила обычно дремлющую сообразительность.
   Гениальный с укоризной глянул на приятеля. Румяный здоровяк Купа Купыч никогда не пользовался доверием медиков, и за полтора года службы так и не изловчился закосить ни одну болячку.
   -В войсках дизентерия бродит, - пояснил Федька. - Съешь слабительное и все дела...
   -Не возьмёт, - опечалился Купа, - я в столовке вместо обеда тазик грязных огурцов без соли сожрал и кружкой растительного масла запил.
   -И что?
   -Ничего. До сих пор, как видишь. Может к утру пронесёт...
   Расстались. Наутро смена радистов ковыляла мимо санчасти назад в казарму. Купа отстал от оравы, вновь зашел к Фёдору.
   -Ну, как? - спросил тот.
   -Глухо, - вздохнул Купа. - Солярки хватить, что ли.
   Они перебрали несколько вариантов неотложного устранения Ваньки от близящегося знакомства со злосчастным майором, но ничего толкового не вырисовывалось.
   Помощь пришла сама в образе телефониста Ванды: воин-дизентирийщик после курса лечения следовал по длинному коридору от изолятора в направлении врачебного кабинета. Он увидел друзей и радостно заулыбался, но те пресекли неуместный оптимизм, с ходу атаковали вопросами: "что делать?" и "с чего начать?"
   Ванда мигом усёк суть и тут же выдал единственно верный ответ на мучительные вопросы бытия:
   -Ты, Купа, шагай к врачу, излагай свои поносные домыслы. И он сразу пошлёт тебя в сортир, чтоб ты делом подтвердил свою дизентерию.
   -Нечем подтверждать! - скорбил Купа. - Кайлом крушить можно!
   -Отупел ты возле своих дизелей, - укорил Ванда. - Тебе сказано: дуй к врачу! А я в это время наворочу тебе такую пробу!..
   -А-а, - дошло до Ваньки. - Полетел!
   Через полчаса рядовой Аминяков Иван Алексеевич был водворен в изолятор медсансасти с диагнозом "дезентерия" и мог общаться с внешним миром только через форточку, в которую его голова не пролазила.
   Фёдор Угаров за дни пребывания в санчасти отоспался и загорел, словно на черноморском курорте сезон отбыл. Чем дольше он отлёживался, тем мрачнее прогнозы выдавали приятели, шмыгающие мимо санчасти туда-сюда между казармой и приёмным.
   -Капитальную поганку тебе готовят, - вещал Вовка Олейник.-Не меньше дисбата!
   -Труба делам, - вторил Лёха Сизиков. - Не зря тебя на психу возили. Это к трибуналу. Значит скоро в камеру...
   Две ночи подряд после их прогнозов Фёдор видел один и тот же сон. Он стоял на крутом береговом откосе у огромной реки и пытался выкарабкаться наверх. Но его сносило вниз, в быстро несущийся мрачный поток: река была жутко-свинцового цвета и текла страшно молча, немо, безжизненно. Голая река между голых берегов, без малейших признаков жизни. И в эту реку Фёдор упал-таки. Мёртвая вода приняла его как ничто и понесла в себе в никуда. Фёдор пытался выгрести к берегу, но неумолимый поток нёс и нёс его всё дальше и дальше от берега, при этом другой берег не приближался, а отдалялся, и река становилась всё шире скорость течения наростала. Фёдор понял, что ему не выгрести, что его уже нет, он списан со счётов бытия и обречён. Но грёб и грёб к берегу, чувствуя под собой уже не речную глубину, но бездну бездонную с мёртвой водой. И ужас леденящий охватил обреченную душу, она застонала. Фёдор невероятным усилием воли заставил её замолчать, продолжал бороться с потоком, и вдруг медленно стал приближаться к стремительно летящему мимо него берегу. Схватился за какую-то осклизлую кочку!.. Она вырывалась из рук, но руки вцепились в неё мёртво, они тащили и тащили обессиленное водой туловище из потока, и вот уже до пояса Фёдор выбрался на жутко крутой и скользкий голый берег. Вода тянула ноги вниз, но по мере выползания из воды наливались силой освобождённые из мёртвой воды части тела, Фёдор полз и полз вверх по круче. Он еще не был спасён, но он уже не был обречён. Надо было только не делать резких движений, чтобы снова не сорваться вниз. Вверху была жизнь. Внизу - гибель. Посередине - выживание. Фёдор отдышался и осторожно пополз вверх...
   Он проснулся с сердцебиением и одышкой, усталость была такая, будто и вправду всё произошло наяву. Долго лежал, пытаясь не думать о зловещем сне, но тот упорно не уходил из памяти.
   А на другую ночь приснилось то же самое. Фёдор даже во сне понимал, что всё это он уже видел, протестовал против повтора, но неведомая сила неумолимо тащила его в тот же мёртвый поток, немо несущийся меж голых мёртвых берегов.
   Он снова лежал в ночи с открытыми глазами и устало думал о том, о чём думал всегда, сколько себя помнил: зачем он в этом мире, если в этом мире его места нет, а есть места чужие, ему ненужные и неинтересные.
  
   Предсказания доброжелателей не сбылись: в камеру Фёдора не отправили. В середине июня начмед Полухин объявил стрелку-радисту:
   -На тебя пришёл вызов из новосибирского госпиталя. Собирайся, поедешь туда, ты теперь не наш клиент.
   В его голосе чувствовалось облегчение, будто больной зуб вырвали.
   -Зачем в госпиталь? - задал глупый вопрос Фёдор.
   -Затем, что приходится другим расхлёбывать кашу, которую ты заварил. Лежать будешь, если не хочешь сидеть. Ясно?
   -Яволь, герр майор!
   -Что-о-о!? - округлил глаза Полухин.
   -Ясно. - Протокольно буркнул воин.
   Ехал Федька не один: его сопровождал до Новосибирска сержант Мишка Колосов, назначенный "для надзора за психически больным рядовым Угаровым". На вокзале сослуживцы "раздавили" пару пузырей "настойки рябины черноплодной", еще четыре взяли с собой "на ход ноги", и, не оформляя билетов, вломились в общий вагон проходящего с юга на север первого попавшегося поезда.
   -Куда прёте!? - пытался воспрепятствовать экспансии пузатый проводник.
   Боевой сержант выхватил из кармана бутылку настойки, замахнулся и рявкнул:
   -Ложись!
   Проводник отпрянул. Воины взяли вагон, Мишка крикнул в сторону тамбура:
   -Слышь, чуркестан! Стаканы - живо! - и попенял сокрушённо, - оборзел личный
   состав, никакого почтения к старикам!
   Он отвернул головы двум очередным бутылкам, чокнул их одну о другую:
   -Со свиданьицем!
   По мере приближения к бутылочным донышкам жизнь становилась всё прекраснее. За Семипалатинском на песчанных холмах промельтешили рукотворные сосновые рощицы, снова потянулись поля. Пролетел полустанок с облезлым верблюдом и ободранным бараком. Локомотив гуднул и наддал, словно старался поскорее проскочить это унылое место.
  
   Перед Рубцовском осушили тару. Мишка объявил немногочисленному окружению, что Казахстан кончился вместе с настойкой, началась Россия, пора переходить на водку...
   К Барнаулу силы покинули воинов и они пали на голые полки.
  
   Новосибирский окружной военный госпиталь N 333 был главным медучреждением Сибирского военного округа, простиравшегося от советско-китайской границы на юге до Ледовитого океана на севере, и от Урала на западе до Чукотки на востоке. Фёдор ужаснулся масштабам заведения: в его дебрях можно было положить дивизию.
   В шестикоечной палате номер семь урологического отделения с водворением туда рядового Угарова образовался полный комплект болящих. Фёдор лёг поверх одеяла на свою койку и задумался. С соседней койки его окликнул рыжий человек:
   -Слышь, кореш?
   Фёдор меланхолично посмотрел на вопросителя.
   -Гнилой народ тут, - пожаловался тот. - Выпить не с кем. Как ты к этому делу?
   Фёдор пожал плечеми. Рыжий расценил жест как знак понимания и солидарности: достал из тумбочки графин с чернилами и две мензурки.
   -За мной, - кивнул Фёдору. - Тут нельзя, хай поднимут...
   По пожарной лестнице они вознеслись на чердак, уселись на бревнах и рыжий налил в склянки чернил.
   -Что за пойло? - поинтересовался Фёдор.
   -Денатурат.
   -Разве его пьют?
   -А ты совсем зелёный...- понимающе покачал головой рыжий воин и залпом выпил дозу. Содрогнулся и сипло доложил, - будем знакомы: Мишель!
   -Фердинанд, - в тон ему представился Фёдор.
   -Ух, ты!.. - просипел Мишель.
   В пыльной духоте чердака два советских воина степенно осадили графин денатурата до половины и пришли к полному взаимопониманию и доверительности. Мишель изложил диспозицию:
   -В палате пять рыл, из них настоящий больной один - Серёга Семенихин: корчится от болячки в мочевом пузыре. Остальные - косят под больных, по обстоятельствам сюда залетели. Шура Кашин в подпитии въехал на танке в штаб полка, теперь спасается тут от дисбата. Стройбатовец Витька Загородский поставил на уши свой самосвал, сам цел, сидевший рядом ротный всмятку, Витьке ничего не оставалось, как сюда тикать...Авиамеханик Жора Кайдалов стукнул гаечным ключом по голове инженера полка...
   Сам Мишка Корнев пропил две переносных радиостанции Р-109, на чём и погорел.
   -Энурез косим, - уточнил Мишка, - ночное недерожание мочи. Ссыкуны по-русски! В армию их брать не положено, а взяли, дык комиссовать надо.
   Приняли ещё.
   -А ты с чем? - спросил Мишка.
   -Понятия не имею, - пожал плечами Фёдор.
   -На чём залетел?
   -По взводному стрельнул.
   -Поздравляю!
   -Служу Советскому Союзу!
   -Считай, отслужил. - Заверил Мишка. - Теперь вся надежда на энурез. Верное дело! Ни доказать, ни опровергнуть, как говорит наш уролог Требко! - Он поднял мензурку. - За энурез!
  
   Ночью проинструктированный сопалатниками Фёдор плеснул в каждую постель воды из графина, не забыл и себя. Лёг на край постели мимо лужи и заснул. Под утро дежурная медсестра деловито обошла отделение, заглянула к "мокрушникам", проверила, кто обмочился и сделала соответствующую отметку в журнале.
  
   На утреннем обходе начальник урологического отделения полковник медицинской службы Требко отворил дверь палаты номер семь и зычно изрёк:
   -Здравствуйте, товарищи симулянты!
   -Здр жл трщ пквник, - неохотно отозвался один Мишель.
   Медсестра сунула урологу журнал, тот полистал, заметил:
   -Мда. Льётся из вас. Ну, что ж, лечить будем. Трудотерапией - лучшее средство от энуреза, смею вас заверить... Загородский!
   -Я... - уныло протянул Виталька.
   -На картошку! Шагай к сестре-хозяйке, она обмундирует тебя для овощехранилища...Кайдалов!
   -Ну, - прохрипел недовольно Жора.
   -Баранку загну. На уголь... Кашин!
   -Ну! - отозвался Шурик.
   -К сантехникам траншею копать.
   -Корнев!
   -Я! - вякнул Мишка.
   - В траншею.
   Требко обвёл палату суровым взглядом, ободряюще кивнул корчащемуся в муках Сергею Семенихину:
   - Сейчас тебя на рентген повезут.
   Он как на пустое место посмотрел на Фёдора Угарова, поразмышлял вслух:
   -А куда тебя деть сегодня, и не соображу...Ладно, отдыхай пока, подумаем, на какие подвиги тебя кинуть.
   -И-и-и есь, трщ командир! - непроизвольно вырвалось у Федьки ответствие, вынесенное им из традиций роты связи: нарочито гнусавым, дебильным тоном там принято было отзываться на командирские остроумия.
   Требко пристально посмотрел на солдата, отечески сообщил:
   -Сейчас, дружок, мы тебе эндоскопию сделаем. Зайди-ка через полчаса в процедурный кабинет.
  
   Через полчаса голый рядовой Угаров был надёжно прикован к специальному станку: лежащее на спине туловище могучим ремнём прижато к ложу, поднятые вперёд и вверх ноги разведены в стороны и зажаты в стальных ухватах, руки блокированы в каких-то проушинах...
   Для чего всё это, неискушённый Угаров не понимал.
   -Сейчас укольчик сделаем...- умильно ворковал Требко, - введём контрастное вещество!.. Та-а-ак...- и он воткнул в вену пациента громадную иглу.
   -О-о-о!!!.. - взвыл Фёдор.
   -Что за мужик! Потерпеть не можешь? - ворковал уролог, - а это только цветочки. Сейчас ягодки будут...
   Требко сел на рослый табурет промеж растопыренных ног солдатика, в левую руку взял его съёжившийся от ужаса половой член и...вонзил в его отверстие стальную кочергу с мизинец толщиной.
   Боец взревел, как насаженный на рогатину медведь.
   -Нестойкий воин, несто-о-о-йкий...- ворковал врач, приникнув правым глазом к оккуляру на внешнем конце воткнутого в солдата эндоскопа, при этом деловито вращал прибор, - та-а-к, что мы в тебе видим...а ничего мы в тебе не видим, здоровый мочевой пузырь и никакого энуреза...Нехорошо, брат, поступаешь, нехорошо...ну, да бог тебе судия...
   -А-а-а!!!.. - Ревел Фёдор и тщетно бился в силках. - Убери!...Вынь, гад!.. О-о-о, б..! Убъю!!!...Палач!..
   Когда наконец уролог отвязал его от пыточного станка, вместо убиения врача-палача воин нараскоряку засеменил вон, ввалился в сортир и стал неудержимо мочиться ...чернилами. Резь в "канале ствола" при этом была такая, что из очей
   текли слёзы...
  
   На очередном обходе полковник Требко заявил:
   -Угаров, хватит валяться на койке! Сейчас отведу тебя в операционную, будешь помогать там, на подхвате, санитарить, вобщем... Трудотерапия, трудотерапия и ещё раз трудотерапия!
   -Как говорил товарищ Ленин. - Буркнул Фёдор.
   -Как говорю я. - Бетонно глянул на солдата уролог. - А таким умникам, как ты, лучше не выступать. Скажи спасибо, что ты здесь, а не там, куда Макар телят не гоняет. За мной! Переоденешься и - работать!
   Облачённый в белую хирургическую одежду, замордованный марлевой повязкой, Фёдор вступил в неведомый ему мир человеческой изнанки. В двух просторных залах огромной операционной, разделённых предоперационным помещением, на четырёх столах одновременно четыре хирургических бригады копошились во внутреннем содержании четырёх советских воинов. Фёдор вытаращив глаза понаблюдал, как из окровавленной ноги какого-то бедолаги с помощью длинной проволоки чулком выдрали варикозную вену, и стал бледнеть.
   -Это с непривычки, - заметил наблюдательный Требко. - Пройдёт. Смотри! Осваивайся!
   Фёдор кивнул и тут же стал заваливаться, как подгнивший столб.
   -Стоять! - Шикнул уролог и удержал солдатика от падения. - Стоять!
   Окружающая среда перестала плыть перед Фёдором и он утвердился в вертикальном положении.
   -А-а-а-а-а!!!.. - страшно закричал пациент со второго стола.
   -Аппендикс удаляют под местной анестезией, - пояснил Требко. - Подходи ближе, смотри, привыкай.
   -Потом...потом... - забормортал Фёдор. - Потом, трщ полковник...
   -Зови меня Андреем Иванычем, мы не на параде, - проворчал уролог. - А потом, это суп с котом. Работать сейчас надо, а не потом. Смотри, девчонки-медсёстры работают как, а они вдвоём меньше тебя одного.
   Две девицы в белом деловито сновали от стола к столу, как заведённые.
   -Здесь нечего бояться, - сказал Требко. - Здесь спасают, а не губят. Бояться надо вас, обормотов...
   Фёдор твёрдо знал, что он сбежит сейчас отсюда безвозвратно, только улучит подходящий момент. Это укрепило его дух и он уже с обузданным ужасом смотрел, как на третьем столе слесарной ножовкой отпиливали кому-то руку, а за четвёртым хирург-рукодельник махал молотком, выдалбливая что-то долотом в безмолвном теле привязанного к столу человека...
   Не хотелось верить, что всё это наяву. Будничные реплики персонала, спокойное поведение казались кощунственными перед растерзанной плотью человеческой и её страданиями, среди кровищи...
   Фёдору снова стало плохо.
   Сбежать ему не позволило недомогание. Он долго сидел на стуле в предоперационной, боялся глянуть в распахнутые двери и снова увидеть жуткую обыденность госпитальной жизни. Подошла медсестра и попросила сходить с ней в автоклавную, помочь принести ещё несколько бикс со стерильным материалом. Фёдор поднялся и деревянными ногами завышагивал вслед за девушкой, на ходу пытаясь сообразить, что такое автоклавная и биксы. Автоклавная оказалась помещением, где в огромных ёмкостях пропаривалось бельё, а биксы - ведёрными жестянками, в которых стерильное бельё доставлялось в операционную. Фёдор поднял громадную охапку этих жестянок и поволок. Потом неуместно привлекательная медсестра, с роскошными формами медсестра Люба повела его в хирургическое отделение, где Фёдору пришлось поднять с койки на руки лежачего больного, затем возложить его на каталку.
   Покатили в операционную. Фёдор переложил страдальца с каталки на операционный стол, и тут же его снова "запрягли": надо было снять со стола другого больного и увезти в отделение. Когда вернулся, его определили мыть использованные комплекты хирургических инструментов, потом их надо было кипятить в стерилизаторе, потом отмывать от крови освободившийся операционный стол - всё это было ужасно, Фёдор долго боялся прикоснуться к окровавленным предметам, подступала дурнота, но бессердечный Требко, как сыч следил за его действиями и шпынял, шпынял, шпынял....
   Не будь рядом молоденьких медсестриц, Фёдор давно бы послал Требко подальше и свалил с этой живодёрни. А коварный уролог явно понимал Федьку, как облупленного, и упивался его смятением:
   -Ты, Угаров, ещё молодцом держишься! Всего лишь до обмороков доходишь! А перед тобой тут один такой же трудотерапиец увидел кровь и обмочился! Энурез-то у него настоящий оказался! Не то что у некоторых! Представляешь? А?
   Фёдор готов был убить разговорчивого полковничка. Но всего лишь краснел и старался не глядеть на Любу. Хотя глаза норовили сами всякий раз поворачиваться в сторону девушки. А ясновидец Требко, оказывается, и это заметил, и немедленно придал пытке особо изощрённые формы:
   -Вот, Люба, смотри, какие мужчины пошли нынче! Ни родину защитить, ни раненого товарища обиходить: крови они, видите ли боятся! Эх, защитнички... Ты, Любынька, с солдатами не связывайся, ищи настоящего мужчину!..
   Операционный день оказался бесконечным. Только к ночи закончились плановые операции, хирурги "размылись", разбрелись. Медсестрицы Люба и Надя остались приводить в порядок комплекты инструментов. Фёдор, перемогая себя, замывал кровищу, которой были залиты столы, пол, оборудование. Глубокой ночью пробрался в свою палату и долго лежал с открытыми глазами. А когда уснул, пришли кошмары...
   Следующий день был обычным. Фёдора позвали в операционную ближе к обеду, когда поступил экстренный больной: солдатик с "аппендицитом". Потом было затишье часа на три, затем стали поступать воины с увечьями, как с поля боя, хотя время было мирное.
   И другой день выдался таким же.
   Потом снова был день плановых операций и работа в операционной пошла с утра сплошным потоком. Слегка уже "обстрелянный" Фёдор порхал туда-сюда, выполняя поручения персонала.
   -Ты у нас как Фигаро, - пошутила Люба. - Зачем тут санитарки, когда есть ты.
   -А где санитарки? - не понял юмора Фёдор. - В отпусках?
   -В отпусках, - засмеялась Люба. - Разбежались, до сих пор собрать не можем. Какой дурак за семьдесят рэ на эту каторгу добровольно пойдёт?
   -А-а-а... - дошло до тугодумного Фёдора.
   Сам он свою нынешнюю работу не воспринимал как каторгу. Его как подменили: всегда словно заторможенный, полусонный рядовой Угаров по кличке Недоделанный, обнаружил вдруг ловкость, сноровку и расторопность, наличие которых в нём не подозревал никто и никогда, в том числе и он сам. И когда хирурги сдержанно хвалили его за усердие, он настораживался: шутят? Сколько он себя помнил, он всегда делал не то и не так. В родительском доме за бестолковость он был всё детство зван Тюфяком. В школе долго пытались втемяшить в его "бестолковку" простейшие понятия, но безуспешно: в четвёртом классе его официально признали умственно отсталым и перевели обратно в третий класс с тем, чтобы следом оформить в спецшколу для дебилов. Но что-то у педагогов не задалось с оформлением и Федьку дотащили за "волосья" сквозь второгодничества и "осенние задания" до выпускного класса и вытолкали с облегчением вон. Чтоб в Красной Армии ему с ходу присвоили звание Недоделанного. А из Красной Армии чтоб выгнали в госпиталь...
   Скоро Фёдору стало казаться, будто он был здесь всегда. Он и не вспоминал красноармейство, словно оно стёрлось из памяти. А если вспоминал, то со смутным недоумением: зачем ему та служба и зачем он ей?
   Здесь было всё иначе. Фёдор каким-то чутьём угадывал, чего от него ждут, с полунамёка усекал суть. Да и не было у врачей и сестёр времени долго разъяснять что-либо в атмосфере напряжённой работы.
   Здесь Фёдоу нравилось всё.
   И ещё здесь была Люба. Голова Фёдора, как подсолнух за светилом, самопроизвольно норовила повернуться туда, где в данный момент находилась Люба. Её ладная маленькая фигурка была столь притягательной, что Фёдор ничего не мог с собой поделать...
   На этот раз Фёдор и не заметил, как день на вторую половину повернул. И про обед не вспомнил. В столовую ринулся, когда там заканчивалась уборка. Возник в раздаточном проёме, как персонаж собственных кошмаров:
   -Дайте чего-нибудь укусить!
   "Поварёшки" оглянулись на крик, лица их как по команде окаменели.
   -Иди!.. Иди отсюда!.. - нестройным хором загалдели они. - Пошёл вон! Ужас!..
   -Хоть хлеба киньте! - вякнул Фёдор.
   Пожилая поломойка махнула в его сторону тряпкой:
   -Ты на кого похож, чучело!? Ты в крови купался, что ль!? Зявился, страшилище! Изыди! Осподи, спаси и сохрани...Чистый вурдалак!
   Фёдор не замечал, что весь он, с ног до головы, был в ошмётках засохшей крови, в крови по локти были торчащие из распашонки руки, и сама окровавленная распашонка присохла к животу и топорщилась ломанными складками. Даже лицо с марлевой повязкой было залито свежей кровью: окатило из почки оперируемого больного, когда сунулся невовремя к столу...
   -Операционный день же... - растерянно сказал он. - Дали б чо-нибудь...
   -Сколько вас там? - спросила сдобная, как торт, повариха.
   -Четыре бригады, по четыре человека...Вы б кинули, что осталось, без разбору...
   Повара накидали в мятую алюминиевую кастрюлю остатки артельной трапезы: кашу, котлеты, рыбу, картошку, оладьи...
   -Плесните сверху чем-нибудь, чтоб не подавились, - попросил Фёдор.
   Повариха вылила в кастрюлю остатки щей.
   -Пойдёт?
   -Ещё как! - Заверил Фёдор.
   -Ну, и чеши отсюда! Не пугай!
   Фёдор воткнул в кастрюлю несколько ложек-вилок и понёсся назад, на ходу бросая куски еды в рот, как паровозный кочегар уголь в топку.
   Оголодавших врачей он поочерёдно кормил в предоперационной методом тыка: стерильным зажимом поднимал марлевые повязки на их ликах и совал ложку с едой. Жевали, стоя с поднятыми руками. Затем Фёдор поил их водой по потребности.
   -Молодец ты, Федя, - похвалил главный хирург госпиталя полковник Гринёв. - С тобой не пропадёшь. Ещё б закурить, и можно ещё столько же пластаться.
   Некурящий Фёдор взял с подоконника початую пачку беломора, раскурил папиросу, укрепил её в длинном зажиме и сунул мундштук под приподнятую повязку на лице Гринёва. Тот жадно затянулся. И ещё. И ещё...
   А пациентов не убывало. У первого стола молодой хирург капитан Огарь третий час подряд оперировал солдата с переломанной ключицей, и всё никак не мог соединить стальным штифтом смещённые обломки.
   На втором столе Фёдор увидел соседа по палате Серёгу Семенихина. Тот тоже узнал Фёдора и попытался улыбнуться, но вместо улыбки вышла гримасса. Лицо его дрожало, пот и слёзы одновременно катились по нему. Облачённый в хирургическую робу уролог Требко утешил страдальца:
   -Потерпи, брат, сейчас уберём твою болячку. Сейчас...
   Ассистировавший ему молодой хирург уже обкалывал новокаином серёгин живот, в который Требко изготовился воткнуть скальпель.
   -Федя! - позвали из соседнего зала. Фёдор поспешил туда.
   Медсестра Люба и врач анестизеолог безуспешно пытались переложить с каталки на стол грузного пациента. Фёдор отстранил их, подсунул под больного свои руки и поднял его. Понятливая Люба быстро выдернула из-под "груза" каталку и Фёдор опустил тело на стол.
   -Тебе надо было не в войсках служить, а здесь, - сказала анестизеолог.
   -Родина знает, куда бросать своих героев, - буркнул Фёдор.
   Возле четвёртого операционного стола вызревал скандал. Уже уложенный на стол солдат с гангренозными ногами в последний миг взбунтовался и тоскливо завыл:
   -Не дам!.. Не дам ноги резать!.. Не да-а-а-м!..
   Из воспалённых глаз паренька на стерильную простынь капали слёзы. Он сидел на столе, обхватив свои страшные, сизо-чёрные ноги, покачивался и завывал:
   -Не да-а-ам! Не да-а-а-м...
   Рядом в растерянности стояла с поднятыми руками хирургическая бригада: ведущий хирург Гринёв, ассистирующий хирург Жданов, анестизеолог Зацепина, операционные сестры Зоя и Римма Васильевна. Гринёв устало увещевал:
   -Всё, Женя, время ушло! Теперь надо или жить без ног, или умереть с ногами. Ложись, ложись, брат, надо успевать...
   Солдат смолк, медленно повернул к Гринёву своё не по возрасту старое лицо с безумными глазами, какое-то время смотрел на врача, словно выискивал что-то сокровенное, не выискал и вновь зарыдал:
   -Не хочу-у-у! Не хочу-у-у...
   -Быстро сюда начальника госпиталя! - Распорядился Гринёв. - Фёдор! Одна нога тут, другая там!
   Фёдор пулей вылетел вон.
   Начальник окружного госпиталя полковник Наушкин попытался сломить сопротивление обезумевшего солдата натиском:
   -Женя, ты что это?- напустился он на воющего страдальца. - А ну, ложись! Ложись! Мы договорились! На фронте ребятам еще похлеще переделки выпадали! И терпели! А Ты!? Ну что ты воешь!? Отставить! Отставить, я сказал!
   -О-о-о!!!.. - страшно рычал солдат. - О-о-о!.. Не да-а-а-м...
   -Приведите мать, - махнул рукой Наушкин.
   Люба Усанчикова ввела в операционную мать солдата.
   -Вот мать твоя, - сказал Наушкин. - Ты слышишь, Женя? Матушка твоя здесь!
   Солдат перестал выть, увидел мать и оцепенел.
   -Сынок! - Заплакала женщина. - Соглашайся... Соглашайся, сынок... Только живи... Соглашайся, сынок...
   -Мама!.. - зарыдал и солдат. - Мама!.. Не могу!.. Не хочу!.. Мама!.. Ладно!.. Согла...
   Он не договорил: анестезиолог стремительно нахлобучила ему на лицо наркозную маску. Солдат забился, силясь сорвать её, но тут Фёдор схватил его за руки и намертво зажал их в своих мощных кулаках, удивляясь нечеловеческой силе впавшего в ужас больного. А тот хватил один вдох наркоза, другой...и стал ослабевать, затем обмяк и замер. Хирурги быстро приступили к делу. Гринёв сноровисто сделал скальпелем глубокие разрезы- "лампасы" на бедре больного, оголил берцовую кость и быстро перепилил её слесарной ножавкой. Сунул отрезанную ногу в таз и приказал Фёдору:
   -Неси в кочегарку и сожги. Живо!
   Фёдор помчался.
   Кочегарка находилась в подвале соседнего корпуса. Возле гудящих котлов сидели два чумазых кочегара и степенно пили брагу из грязной банки. Они равнодушно проследили, как парень в окровавленной одежонке сбежал по лестнице, а когда увидели, что он несёт в тазу, лица у обоих стали длинными, как у коней.
   - Сжечь! - выпалил Фёдор.
   Кочегары подпрыгнули с табуреток, дико поразглядывали санитьара и его ношу, переглянулись и стремглав кинулись вон из помещения. "Сам жги, козёл!" - донеслось сверху.
   Фёдор отворил топку, швырнул ногу в огонь и длинной кочергой пошерудил горящий уголь.
   На обратном пути залетел на минуту в душевую, смыл с себя кровищу, переоделся в чистую робу: эта уже коробилась...
   Когда вернулся в операционную, подошёл ко второму столу глянуть, как там дела у Серёги Семенихина. Полковник Требко уже ковырялся в серёгином мочевом пузыре. Он пинцетом извлёк оттуда какую-то чёрную каральку с карандаш толщиной, поднял её и стал в недоумении рассматривать.
   -Вас ист дас? - спросил он неведомого кого.- Никогда ничего подобного не видел...
   Он развернул каральку:получилась колбаска с карандаш же длиной. Помял: проминалась.
   Ассистирующий ему хирург тоже потрогал колбаску и удивлённо сказал:
   -На гудрон похоже.
   -Это и есть гудрон...- задумчиво произнёс Требко, уже, похоже, что-то сообразивший. Он отогнул белую шторку, отделявшую лицо больного от операционного поля, пристально всмотрелся в это лицо:
   -Верно я говорю, соколик?
   Серёга Семенихин молча зажмурился.
   -Сержант Семенихин! - не отступался уролог.- Как в ваш мочевой пузырь попал гудрон? Можете объяснить? Или только суду всю правду расскажете?
   Гвардии сержант Семенихин молча заплакал.
   -Засранец, - ровным голосом сказал Требко. - Опухоль в пузыре закосил? Санрейсом с Таймыра его сюда мчали. Спасите наши души. Нам худо. Ты нас за дураков держишь? Лучше б ты яйца себе оторвал, надёжней было бы! Тогда бы уж точно комиссовали.
   -И как умудрился затолкать в себя? - дивился молодой ассистент.
   -Проще пареной репы, колега, - уел его Требко.- Если мы через уретру в пузырь эндоскоп проталкиваем с палец толщиной, то эту мелочь и подавно. Не учёл он только, что гудрон свернётся в спираль и заткнёт отток мочи... Ладно, пусть полежит, пошли перекурим...
   Врачи вышли в предоперационную, и не особо конспирируясь, стали обсуждать, что делать с симулянтом-членовредителем. Наиболее пространёнными были два варианта действий. Первый: записать в историю болезни всё как есть и предоставить трибуналу разбирательство с воином. Второй: вписать в историю некую вымышленную болячку и после излечения отослать воина дослуживать в часть... Пока врачи совещались, гвардии сержант Семенихин лежал со вспоротым животом на операционном столе, обезболивающий новокаин постепенно рассасывался тканями, в них появилась боль. С каждой минутой боль наростала.
   Сергей стал стонать. К нему никто не подходил. Он стал рычать. Боль усиливалась
   лавинообразно. Сергей стал вскрикивать. Потом взвыл...
   -Что, родной?- выглянул из предоперационной Требко. - Устал? Мы тоже.
   Серёга долго ревел на одной ноте. Потом перешёл на вой. От соседних столов донеслись укоризненные реплики: " Лень обезболить?.. Работать мешаете!.. Дали бы наркоз!..."
   Урологи вернулись к членовредителю и, как ни в чём ни бывало, стали зашивать его по живому, не спеша, тщательно защемляя ткани стальными зажимами. Серёга ревел совершенно не по-человечьи.
   -Возьми салфетку, зажми ему рот! - Скомандовал Требко.
   Фёдор скомкал салфетку и сунул кляп в серёгин рот. Серёга утробно зарычал, замотал головой, пытаясь освободиться от затычки, но Фёдор зажал его голову и крепко держал, не давая освободиться.
   Урологи дошили пациента, удовлетворённо осмотрели дело рук своих.
   -Годен без ограничений! - Сказал Требко. - Через две недели помчишься родине служить. Надеюсь, нас никогда не забудешь? А? Сержант?
   Серёга плакал.
   -Фёдор! - донёсся из соседнего зала голос Гринёва. - Сюда!
   Фёдор поспешил к столу, где кромсали гангренозного Женьку. Тот уже очухивался от наркоза и начал стонать. Фёдор переложил его со стола на каталку и повёз калеку в реанимацию. Когда вернулся, в операционной шёл маленький рабочий скандал. Закончивший свою работу полковник Гринёв с удивлением обнаружил, что молодой хирург капитан Огарь всё еще не закончил оперировать солдата со сломанной ключицей. Он постоял, понаблюдал, как действует Огарь, и стал мрачнеть. Вполголоса дал коллеге несколько советов. Понаблюдал. Потом отстранил того от стола, взял инструмент и стал работать сам. Быстро соединил обломки кости, стал зашивать рану.
   -А мне что делать?..- спросил Огарь.
   -Веники вязать. - Не оборачиваясь, буркнул Гринёв. - Освободите помещение. И закройте дверь с той стороны.
   Огарь оторопело посмотрел на Гринёва, покраснел и молча вышел. А навстречу ему уже вкатывали каталку с телом, замотанным в окровавленные полотенца. Дежурный врач, сопровождавший тело, доложил Гринёву:
   -Самострел. Из автомата сам себя...
   Когда Фёдор перекладывал самострела с каталки на стол, солдатик отворил очи - они резко выделялись на обескровленном лице. Он даже пытался что-то сказать, но серые губы слушались плохо, вместо слов получались невнятные междометия.
   -Зачем стрелял? - спросил его ошеломлённый Фёдор.
   -П-п-падруга... нап-п-п-писала... что н-н-не любит больше... - с мукой, но неожиданно внятно выговорил солдат.
   По характеру ранений несложно было домыслить картину происшествия: приставил дуло автомата к груди, нажал на спуск... первая пуля прошила грудь, автомат отдачей отбросило, очередь пошла в сторону...вторая пуля прошила хилый бицепс, третья - кисть...
   Два прострела в руке солдата Гринёв зашил, как зашивают дырки в телогрейке: несколькими стежками. Рана в груди была сложнее. Пуля вошла под левый сосок, и, оставив на входе акуратную дырочку калибром 7,62 мм, вышла под лопаткой, оставив дыру более пятака. Гринёв сделал огромный разрез от отверстия до остверстия, фактически развалив тело наполовину, стальными струбцинами развёл рану и рёбра, и стал обрабатывать раневой канал...
   -Сегодня должен появиться ещё один самострел, - шепнула Фёдору Люба Усанчикова.
   -Почему?
   -Всегда так бывает: появился самострел, жди второго следом.
   Фёдор посмотрел сверху вниз в любины глаза: они лучились из-под марлевой повязки, как два маленьких светила неведомых галактик. Недоделанная федькина душа сомлела от нахлынувшей нежности...
   В реальность его вернул окрик медсестры Нади:
   -Федя! Дуй в приёмное отделение! Там обожжённого привезли! Поможешь и - сюда!
   Как-то само собой разумелось использование Фёдора "на подхвате" всюду, откуда разбежались штатные санитары.
   На кафельном полу приёмного покоя стояли носилки, в которых лежал чёрный человек. Только приглядевшись, можно было понять, что человек - обугленный. Противоестественным казалось, что он ещё и разговаривает:
   -Звать?.. Алексей! Рублёв!.. Алексей Рублёв!.. Лет?.. Двадцать два...
   Дежурная сестра записывала показания обгоревшего в журнал. Врач достал из шкапа колбу со спиртом, налил в большую мензурку граммов сто, посмотрел на то, что было Алексеем Рублёвым, добавил в мензурку ещё и разбавил водой из-под крана. Сунул склянку Фёдору:
   -Пои. Как можно больше.
   Фёдор опустился на колени перед носилками и осторожно стал вливать раствор меж обугленных губ пострадавшего. Тот пил. Его выжженные глаза страшно зрили в потолок и в никуда одновременно, как глаза античных скульптур. Выпил всю самопальную водку и прошептал:
   -Ещё.
   Врач развёл ещё спирта, протянул Фёдору:
   -Пусть пьёт, сколько сможет.
   Фёдор выпоил Алексею и эту дозу. Тот затих, лежал, тяжело дыша. Зазвонил телефон, врач взял трубку, послушал.
   -Дуй в операционную, - кивнул Фёдору.
   Фёдор подался в "порт приписки".
   Поток плановых больных и одновременный наплыв внеплановых смял все графики, работа шла фо фронтовом режиме: первыми на стол попадали те, кто был в худшем, по сравнению с другими, положении. Привезли сверхсрочника, экстренно снятого с проходящего мимо Новосибирска поезда: спрыгнувший на него с верхней полки солдат сапожищем раздавил ему печень. Привезли лейтенанта, придавленного в гараже упавшей с домкрата автомашиной. Почти одновременно с ним в операционную внесли носилки с лётчиком: при катапультировании ему сломало позвоночник. За ним привезли танкиста с полуоторванной кистью. За тем - майора-стройбатовца с раздробленной головой...
   Ночью поступил еще один самострел: молоденький лейтенант с собственноручно простреленной головой. Сознания в нём уже не было, но пульс прощупывался...
   Казалось, что Сибирский военный округ Союза ССР, занимающий всю территорию необъятной Сибири, ведёт широкомасштабную внутреннюю войну: бьёт своих, чтоб чужие боялись, и размах побоища таков, что местные госпитали уже не справляются с потоком раненых.
   Фёдор сновал, таскал, оттаскивал, куда-то бежал по поручениям, прибегал, убегал, заскакивал в душ, мылся-переодевался, снова суетился. Счёт времени потерял.
   Он мельтешил по своим незамысловатым делам, а ноги его сами выбирали такие ходы, чтобы "угол рысканья" неуклонно выводил его в точки, сопредельные с Любой: она, как магнитная аномалия, искажала все заранее заданные траектории.
   Ночь упала незаметно. Поток больных и увечных оборвался вдруг, как обрывается водопроводная струя при западании клапана задвижки. Часть врачей ушла на заслуженный отдых. Часть осталась в предоперационной, пропустили по толике спирта, покуривали. Мёдсёстры Люба и Надя с неистребимым Фёдором заметали следы сечи.
   -Федя! - окликнул санитара полковник Гринёв.
   -Да.
   -Ты куда после дембеля настроился?
   -Домой.
   -А дома чем займёшься?
   -Учиться поступать куда-нибудь буду.
   -Ты вот что...Мы о тебе сейчас говорили. В медицинский надо бы тебе, твоё это.
   Фёдор смутился, пожал плечами.
   -Ты подумай.
   -Подумаю.
   -Ну и лады. А мы поможем.
   -Спасибо.
   Глубокой ночью Фёдор и медсёстры привели операционную в божий вид. Надя тут же исчезла. Фёдор постоял за спиной у Любы, дожидаясь, пока она досчитает инструмент в очередном комплекте, и не то утвердил, не то спросил:
   -Пойду.
   -Иди, - не обернулась Люба.
   -Пойду. - Вздохнул санитар. Но не пошёл, стоял статуей.
   Люба не отвечала, что-то шепча себе. Её миловидное, лунообразное лицо с пухлыми губами источало такую безыскуственную, первозданную прелесть, что ненавистник всякой фальши рядовой Угаров снова почувствовал головокружение от прилива нежности.
   -Пошёл, - бормотнул воин,- сначала в душ, потом в палату...
   Люба досчитала свой счёт и вышла. Фёдор постоял, "размагнитился", вздохнул по-скотски и подался вон. Забрался в душевую и долго плескался под тёплыми струями. Потом переоделся в чистую хирургическую робу - четвёртую за текущие сутки - и направился в свою палату. Но не дошёл, его догнала невесть откуда возникшая Люба и сообщила:
   -Иди в приёмное отделение!
   Фёдор пошёл бы сейчас хоть к медведям, пошли его туда Люба. И сонливость как ветром сдуло.
   В приёмном дежурный врач взглянул на Фёдора ошалевшими глазами, зевнул и сказал:
   -Тут больной из реанимации поступил...- он помотал головой, - то есть, скончался больной в реанимации, сейчас отвезёшь его в морг. В городской морг.
   -Один?
   -Нет. С сестрой. Сейчас она ищет ещё кого-нибудь в помощь, втроём...
   Помощником оказался сосед по палате энурезный симулянт Жора Кайдалов.
   -Разбудили, - недовольно сказал Жора. - А я к ним не нанимался. Нашли крайнего...
   -А мы вообще-то ещё и не ложились, - сказал Фёдор. - Ну, что, вперёд?
   В санитарном уазике долго ехали по ночному Новосибирску. Приехали в какую-то больницу. Медсестра долго искала непонятно кого, вернулась с древней бабусей и та долго скрежетала ключом в замке морга, отворила.
   -Света нет, - предупредила она, - я спичками подсвечу, вы ташшите!
   Фёдор с Жорой внесли носилки в преисподню морга и остановились в темноте, не видя ничего. Дух был нежилой.
   -Ставим носилки, - сказал Фёдор
   В хилом свете от спички можно было рассмотреть контуры длинных полок вдоль стен и силуэты покойников на них.
   -Тут нет места, - сказал Фёдор.
   -Расташшите! - рассердилась бабуся.- У вас што, руки из ж... растут, што ли! Я посвечу, а вы их туды-сюды!
   Растащили. Подняли носилки и с трудом стали устраивать грузное тело в зазор на полке.
   - Шевялитесь, язви вас...- ворчала древняя служительница, - осподи, и што эт вязут и вязут всю нощь, ровно мор напал...
   В госпиталь вернулись, когда уже начало светать.
   Утром сопалатники не смогли разбудить Фёдора и ушли завтракать без него. Растормошила его Люба.
   -Федя, иди в приёмное! В приёмном тебя ждут!
   Фёдор открыл глаза, несколько секунд бессмысленно смотрел на девушку, узнал, и сел на кровати, будто магнитом его повлекло.
   -В приёмное! - напомнила Люба.
   Фёдор глядел на неё и млел от счастья: образ вечной любви и верности были перед ним сейчас, и были для него одного, а он для неё одной, единственной на свете...
   -Ждут, - шепнула Люба.
   Фёдор кивнул.
  
   Дежурный врач приёмного отделения уныло сообщил:
   -Вы ночью покойника в морг увезли, а сейчас примчалась вдова и подняла крик: вы, говорит, моего мужа живым в морг отправили! Она спозаранку в морге была, видите ли, увидела лицо покойного и сочла, что он умер уже в морге от удушья...
   -Какое удушье?.. - не понял Фёдор. - Он холодный был.
   -Мы ей то же самое сказали. Да разве объяснишь женщине в истерике. Вобщем, скандал. Ты вот что, садись, пиши объяснительную: когда, как, что и...ну, изложи всё как было. И второй парень, который с тобой ездил, тоже пусть напишет. На имя начальника госпиталя. Люба Усанчикова уже написала.
   Фёдор с Жорой написали объяснительные, и Фёдор снова уснул. Разбудила его снова Люба. Она сидела на краешке его постели и маленькой, очаровательно полной рукой ласково тормошила:
   -Федя, вставай!.. Вставай, Феденька... Встава-а-ай... Твоя ма-а-ать пришла, молочка-а-а принесла...Федя-а-а..
   Фёдор уже проснулся, но не отворял очей, боясь спугнуть вдруг осенившее его счастье, он готов был лежать так до скончанья дней своих и слушать пленительный голос, нараспев повторяющий нетленные слова детской сказки:
   -Козлёночек, ребёночек, встава-а-ай...Ага! Вижу: моргнул!
   Люба прикоснулась своим крошечным пальчиком к федькиному веку, приподняла его и засмеялась:
   -Исход не летальный! Жить будешь!
   Фёдор открыл глаза и сразу снова закрыл: они повлажнели от нечаянного прилива нежности.
   -Возьми деньги, труженик, - сказала Люба.
   -Какие деньги? - не отворяя глаз спросил Фёдор.
   -За работу. Ты ж санитаром оформлен. Семьдесят рублей.
   -Бешенные деньги, - открыл глаза Фёдор.
   -Только такие дурачки как ты и могут за них тут работать, - усмехнулась Люба. - Держи.
   -Не надо, - отрёкся Фёдор. - Я ж не за деньги...
   Люба удивлённо посмотрела на него, покачала очаровательной головкой:
   -Ты и вправду - того... Бери, не кобенься!
   Фёдор глупо заулыбался и зажмурился.
   -На тумбочке вот. А я пошла, дел много.
   -Ты ж отдежурила? - открыл глаза Фёдор.
   -Отдежурила. А сменщица не пришла. Надо еще на сутки настраиваться.
   Фёдор смотрел на Любу такими глазами, что она стушевалась.
   -Пошла я...
   -Иди.
   -Иду.
   В палату ворвался возвратившийся с завтрака квартет Жора-Витька-Шура-Мишка. Последний заблажил от порога:
   -Ага! Им не до завтрака!..- и без перехода сменил тему,- а мы у Серёги Семенихина в реанимации были! Одыбался! Щас денатурату ему отнесу!
   -Ошалел! - округлила глаза Люба.
   -А чо? - Удивился Мишка, - пойло, как пойло...Пацан мается от вашей резни...
   -От дури своей он мается! - построжела Люба.
   -В смысле? - не понял Мишка.
   -Если б он был, смысл...
   Конец дискуссии положил завотделением Требко. Он возник в дверях, как апокалипсический злыдень и с глубоким удовлетворением напомнил:
   -Только трудотерапия спасёт ваши заблудшие души! Симулянты Кайдалов, Корнев, Загородский, Кашин - в распоряжение сестры-хозяйки! - и, тише добавил, - Угарова не разбудимте, коблы!
   -Одни мы, что ль, симулянты... - заныл Жора. - Как землю копать, так мы! Как деньги получать, так другие...
   -Какие деньги? - не вник Требко.
   -Бумажные! Федьке вон с доставкой на дом...
   -А-а. Так у нас с этим запросто! Кайдалов, отставить траншею! Симулянт Кайдалов с сегодняшнего дня приступает к работе в операционном блоке! Санитаром! За мной!
   -Я чо, ох... л!? - отшатнулся Жора. - Сказать ничего нельзя... Я ж не отказываюсь от траншеи...Я так, к слову. А траншея чо, на свежем воздухе оно и полезно... Айда, братаны...
   В палате остался один Фёдор. Ему снилась степь под Семипалатинском, барак приёмного радиоцентра в тенётах антенного поля, взлётно-посадочная полоса и крошечные самолётики вдоль неё. На одном из них верхом сидел рядовой Аминяков Иван Алексеевич, он же Купа Гениальный и слесарной ножовкой пилил крыло.
   -Зачем? - спросил Фёдор. - Кому мы без них служить станем?
   -Отзынь, - не оборачиваясь, буркнул Купа. - Спилю всем крылья, тут всем нам и дембель выйдет.
   Вместо дембеля из радиоцентра вышел Укроп и выстрелил в Купу из нагана.
   -Вот же козёл, - сказал Купа. - Придётся и ему крылья спилить. Он слез с самолёта и побежал с ножовкой наперевес на Укропа. А Укроп бысто-быстро побежал в степь и скоро там громыхнуло. "Ушёл за звуковой барьер" - догадался Фёдор и проснулся. В палате никого не было. Ушли на ужин, смекнул Фёдор и подался туда же.
   Из столовой в палату он возвращался кружным путём. Прошёл через терапевтический корпус, по переходу проник в нейрохирургический, затем в пульманологический и через полуподвал вышел из здания. Двором прошёл в физиотерапевтический корпус и заглянул в зал лечебной физкультуры. Тут было пусто, тихо и уютно. Фёдор скинул одежонку, встал на руки и прошёлся по громадному ковру туда-сюда. Потом поупражнялся с гантелями и голый прошёл в водопроцедурный зал. И тут в этот час было пустынно. Фёдор включил сразу несколько душевых устройств непонятного назначения и стал поочерёдно плескаться в упругих струях. В одной кабинке его исхлестало горячими струями со всех сторон сразу. В другой водопад обрушивался сверху. В третьей струи взвивались снизу вверх...
   Когда он закончил процедуры, захотелось поднять Земной шар и крутануть его в обратную сторону.
   Он снова двинулся в свою палату, но ноги почему-то опять пошли другим путём, и вместо урологии вынесли его в противоположную сторону - в хирургическое отделение. С равнодушно-озабоченным видом он заглядывал в палаты и кабинеты, опять топал по коридору. У стола дежурной сестры увидел Надю, что-то записывающую в журнал. Она увидела Фёдора и понимающе кивнула ему:
   -Люба в первой палате.
   -А причём тут Люба...- пробормотал мгновенно покрасневший Фёдор.
   Надя хмыкнула и уткнулась в свои бумаги. Фёдор подошёл к отворенной двери первой палаты, остановился.
   На койке лежал обугленный Алексей Рублёв. Перед ним на коленях стояла Люба и пинцетом снимала с него клочья горелой кожи, на оголённые ткани накладывала марлевые тампоны с янтарно-жёлтой мазью. Они беседовали.
   - ... там на подстанции автоматический выключатель... - бормотал Алексей. - Не сработал... я по лестнице... дёрнул шинный разъединитель... вспышка была... дальше не помню. Не больно... только не вижу... ты глаза, глаза промой мне...
   - Промою, - убеждала Люба, - сейчас вот смажу мазью ожог и промою глаза, ты потерпи немного.
   Фёдор стоял, боясь шевельнуться. Алексей смотрел в потолок выжженными глазами и продолжал говорить короткими фразами:
   -Мне до дембеля ... всего ничего осталось... скоро домой... некстати только вот... но ничего... отлежусь...
   Люба кивнула. Увидела Фёдора, показала ему на стул.
   -Пить, - сказал обожжённый.
   Фёдор напоил его.
   -Спасибо...Ты кто? - спросил незрячий, неведомо как почуявший появление другого человека.
   -Санитар. Солдат.
   -До дембеля далеко?
   -Нет.
   -Мне тоже...
   Люба поднялась, взяла из-под салфетки на тумбочке шприц с уже набранным в него лекарством и сделала пострадавшему укол.
   -Ты полежи, - сказала ему, - я сейчас.
   Она вышла в коридор, Фёдор за ней.
   -Ты чего? - прошептала Люба.
   -Так... шёл мимо, вижу...
   Помолчали.
   -Худо парню? - спросил Фёдор.
   -Безнадёжен. Только на наркотиках держим пока... Недолго осталось, больше девяноста процентов ожог... - Люба умолкла, со старушечьей задумчивостью уставилось в тёмное окно.
   -Ну. Я пошёл... - вздохнул Фёдор.
   -Иди.
   -Пошёл...
   Но к себе в палату не шлось. Фёдор прошёл в операционную, отпер своим ключом, прошелся в полумраке пустых залов. Гигантскими подсолнухами темнели в углах бестеневые лампы на рослых штативах, тускло поблескивал частями огромный аппарат искусственного дыхания, а отмытые до блеска операционные столы выглядели по-домашнему мирно.
   Вошёл дежурный врач Строганов. Вслед за ним робко вошёл пожилой парень с колхозным лицом.
   -О! Ты здесь! - Строганов увидел Фёдора. - А я хотел за тобой посылать. Тут аппендицитного симулянта привезли, требует вскрытия! - врач кивнул на парня.
   -Как? - оторопел Фёдор.
   -Так. Новобранец. Служить надоело, решил в госпитале отдохнуть, воспаление аппендикса закосил. Объективных показаний ноль, но орёт: режьте! Что с ним делать? Уважим парня.
   -Кого звать ассистировать?
   -Один справлюсь. Из сестёр кликни кого, и с богом. Или, лучше я сам кликну, а ты этому камикадзе лобок выбрей пока. А может всё же одумаешься!? - рявкнул он на больного.
   -Какжить... - зароптал тот. - Я ишшо в уме... палит пузо снизу, спасу нет!.. Пиндицит, грю!.. Режь!
   -Ну, х... с тобой, - махнул рукой врач. - Готовься!
   Фёдор тупой казённой бритвой стесал щетину с лобка новобранца.
   -Ложись! - кивнул в сторону ближайшего операционного стола.
   Новобранец с лицом пенсионера настороженно посмотрел на стол, уточнил:
   -Сюды, што ль?
   -Сюды.
   Больной завороженно смотрел на операционный стол, зачем-то потрогал никилированные регулировочные винты. Фёдор ждал. Больной решился, и как из бани в прорубь, махом кинулся на стол.
   -Вяжи! - приказал Фёдору.
   Тот привязал. Вошли Строгонов и медсестра Надя, стали мыть руки.
   -Что-то ты сильно пожилой! Партизан, что ли? - спросил врач больного.
   -Чаво? - не понял тот. Какой партизан?
   -Ну, из запаса на переподготовку дёрнули? На сборы?
   -Не! Забрали, козлы, кады мне двадцать семь стукало! Успели, суки, в крайний миг...Дома баба с пацаном остались.
   -Где? - спросила Надя.
   -В деревне. Звонарёвке... Военком, пидорюга, вые...ся!
   -Ты б поменьше лаялся! - пресекла ненормативность Надя.
   -Да пошла ты ...!
   -Михал Семёныч! - вскрикнула Надя. - Это что ж такое!? Совсем обнаглел!
   -Сейчас я его прирежу. - Мрачно сказал врач.- Будет знать, как с дамами разговаривать.
   -Вам всё шуточки... - обиделась медсестра.
   Врач обработал место вскрытия на животе больного бензином, йодом, спиртом, взял со столика шприц с новокаином.
   -А-а-а!!! - страшно вскричал больной.
   -Ты чего? - удивился Строганов.
   -Больно!
   -Так я ж еще ничего не делал!
   Солдат сник.
   -Сейчас обезболю, - заворковал врач. - Один укольчик, и всё! И уже ничего не больно! - И вонзил иглу...
   -А-а-а!!! - взревел пациент. - А-а-а!!!..
   Хирург обкалывал операционное поле, не обращая внимания на крики. Но когда он полосанул живот скальпелем, пациент взревел еще страшнее.
   -Ну, что орёшь!? - начал огорчаться хирург. - Нет боли! Нет! Молчи!
   Тот смолк. Вытянул шею по-лебединному, норовя заглянуть за ширмочку, загораживающую ему обзор.
   -Покажи! - потребовал.
   -Нечего смотреть! - Заоправдывался Строганов. - Одно яйцо отхватил нечаянно, но там ещё одно осталось, хватит на развод!
   Больной вспотел. И как умер. Хирург быстро добрался до зловредного отростка, порассматривал его и укорил пациента:
   -Говорил же тебе, обалдую, что нет у тебя ничего! Невоспалённый аппендикс. Зря вскрывали. Воспаление хитрости у тебя.
   -Нет пиндицит!!! - рявкнул больной.
   -Комиссоваться мечтал? - покивал головой врач. - Ну-ну. Мечтать не вредно. Эх, деревня моя, деревянная, дальняя. Заштопаю сейчас, через неделю в часть отправлю.
   -Не имешь права! - застрожился солдат.
   -Ты кем в колхозе работал?
   -Скотником.
   -Так вот слушай меня, товарищ скотник: через два года вернёшься на свою скотоферму и качай права животному миру! А мне не надо.
   -Не имешь прав!!! - басом взревел скотник.- С резаным брюхом списывают!
   -Зачем? - округлил глаза хирург. - Я тебя зашью! Как новый будешь!
   -Иди знашь куды!?
   -Знаю, - сознался врач. И сунул зажим в рану.
   -А-а-а!!! - взревел непреклонный воин.
   И он стал биться в ремённых силках, как эпилептик.
   -Ты мне работать не даёшь! - осерчал врач.
   -Брось!.. Всё!.. Не надо!.. Отстань!.. Уйди, гад! - орал больной.
   -Оставить тебя с разрезанным пузом и уйти?
   -Оставь! И отвали! - и больной снова стал биться и орать матом.
   Шутливость слетела с врача, он стал леденеть в манерах.
   -Лежать! - рявкнул он. - Кончай орать!
   Больной как с ума сошёл: бился безудержно и орал:
   -Спину пересекло!.. Ох, спину пересекло!.. Пересекло!.. Пересекло!.. - заклинило его на одной фразе.
   Врач схватил со столика самый длинный, полуметровый зажим и, как шомполом, хлестанул больного по яйцам. Тот хрюкнул и отрубился.
   Врач склонился над телом и принялся ковыряться в нём.
   Больной опомнился и впал в очередную истерику с подпрыгиванием.
   Вслед за ним впал в истерику врач: схватил длинный зажим и стал хлестать больного с такой остервенелостью, что Фёдор испугался и вырвал у него зажим.
   Строганов опомнился, дикими глазами посмотрел вокруг себя, выдохнул:
   -О, господи... с ума спрыгнуть можно...
   Больной лежал, как покойник. Врач склонился над ним.
   -Живой?
   Тот открыл один глаз и тут же его захлопнул.
   -Продолжим, - оживился и врач.
   Больше солдат не орал и не бился. Врач дошил его и кивнул Фёдору:
   -Вези.
   Фёдор и Надя отвезли больного в палату. Тот озадаченно спросил:
   -И ет всё, штоль?
  
   Шли дни, недели. Фёдор совершенно освоился в своём новом качестве. Однажды исчезла Люба, и только случайно Фёдор узнал, что она в отпуске. Его пронзила мысль, что она даже не сочла нужным сказать об этом ему. Вот, значит, какое место занимает он в её жизни - никакое!
   Отчаянию не было предела. Но потом явилась догадка, что Любу заставили поступить так бессердечно какие-то чрезвычайные обстоятельства.
   Он мгновенно утешился и стал считать дни до её возвращения. Месяц жил надеждой.
   И дождался: Люба появилась отдохнувшая, загорелая, и до боли сердечной прекрасная... Фёдор носился по госпиталю, как крылатый ангел, всё у него спорилось, и то обстоятельство, что не удавалось хотя бы минуту побыть с Любой наедине, не могло отменить счастья: кончится хлопотный день и придёт заветный миг...
   Но Люба вдруг куда-то исчезла.
   Очередного любиного дежурства Фёдор ждал, как бедуин дождя. А когда оно настало, с утра и на весь день ее отправили зачем-то на центральный аптечный склад. Но и вечером её нигде не было видно, а где она есть, спросить Фёдор стеснялся.
   А когда увидел наконец, то окоченел от увиденного: в полусвете процедурного кабинета на кушетке сидел капитан медицинской службы Огарь, а на его коленях сидела Люба. Молодые люди самозабвенно целовались. Огарь заметил статую санитара, повернул к нему недоумённое лицо:
   -Чего тебе? А ну, кыш отсюда!
   Фёдор пошёл прочь. Пришёл в операционную и снова окоченел возле громадного окна с невероятно чистыми стёклами. За ними светились окна госпитальных корпусов, темнел сад, по освещённым аллеям изредка проходили люди в белом...
   Вошёл полковник Гринёв, принялся перебирать что-то в шкапу. Увидел санитара, поинтересовался:
   -О чём задумался, детина?
   Фёдор не ответил. Гринёв подошёл, засмолил термоядерную беломорину, молча покуривал.
   -Долго меня здесь держать ещё будут? - спросил Фёдор.
   Хирург пожал плечами, ответил вопросом на вопрос:
   -Чем тебе здесь не нравится?
   -Не знаю...
   -Мы решили до зимы тебя тут держать, в часть отправим только на дембель. И сразу к нам вернёшься, будешь с нами работать и в мединституте учиться.
   -Не буду.
   Гринёв удивлённо посмотрел на солдатика.
   -Что случилось, Федя?
   -Ничего. Уезжать надо.
   -Куда? Под трибунал? Знаю я твою предысторию. Не беспокойся! Устроим тебя тут.
   -Уже не устроите...
   Гринёв снова пристально посмотрел на солдата, подивился, как похож на обиженного ребёнка этот могучий парень...
   Когда Фёдор пришёл в палату, там шёл "расширенный пленум": группа товарищей обсуждала итоги прошлого заседания медицинской комиссии, которая определяла судьбу пациентов, претендующих на непригодность к дальнейшему несению воинской службы. Итогами были не удовлетворены все, как один.
   -В комиссии одни козлы! - упивался горем Мишка Корнев. - А председатель комиссии полковник Гринёв и вапще казёлыжды казёл! Чо он мыслит в медицине? Ему лишь оттяпать чо! Меня он даже и не допустил на комиссию!..
   -В натуре, коз-зёл! - вторил Виталька. - Меня допустил, а толку!?..
   -Ка-а-зёл! - троил Шурик Кашин. - И меня отшил!
   -Быкует, педрила!.. - возмущался Жора. - Зря я, выходит, полтора месяца в луже спал!?
   -Все они козлы! - подытожил Мишка. - Даже Серёгу Семенихина обратно служить отправили! Подшили, как валенок, и - вперёд, к победе коммунизма! Фашисты!..
   Пленум проорался и в полном составе подался на чердак заливать горе денатуратом.
  
   Фёдора снова будто подменили. Непрекращающееся ощущение несчастья обесцветило его взгляд: он стал пустым. На работе перемогался, как срок отбывал. Ночи напролёт лежал с открытыми глазами, жизнь для него потеряла вкус и цвет. Всё это было замечено нелюбопытным окружением.
   Люба его как бы не замечала.
   Тянулись длинные, тусклые будни, тоскливые до изнеможения. Фёдор среди госпитальной толчеи чувствовал себя инородным телом, апатия сковала Фёдора и всё стало безразличным. Его больше не хвалили за расторопность. Однажды в операционной появилась санитарка пенсионного возраста, и Фёдора реже стали вызывать из палаты...
  
   Полковник Требко вызвал его "на ковёр" в конце дня. В кабинете был и Гринёв.
   -В общем, так... - сказал Гринёв. - Комиссовали мы тебя. Всё будет нормально, об этом мы позаботились. Будешь считаться негодным к военной службе в мирное время и годным к нестроевой в военное. Диагноз нарисовали такой, что на гражданке он тебе не повредит.
   Фёдор безучастно молчал.
   -Вольному воля, - сказал Требко. - Не силой же держать... Документы на тебя выслали в часть. Завтра выпишешься и - тоже в часть. Сразу демобилизуют. Так что теперь ты дембель...
   Фёдор поднялся.
   -Счастливо, - пробасил Гринёв.
   Солдат молча кивнул и пошёл к двери.
   -Федя! - окликнул Гринёв.
   Фёдор оглянулся от порога.
   -Не надо так, сынок, - вздохнул старый хирург. - Пройдёт...
   Солдат вышел.
  
   Он уезжал из Новосибирска вечером. Воинское требование на получение билета имелось, но билет брать не стал, забрался в полупустой общий вагон, улёгся на полке не раздеваясь. До Семипалатинска было двенадцать часов ходу с остановками через один столб, выспаться можно было вполне.
   Не спалось. Неподъёмная тоска могильной плитой давила грудь, и мысли в голове роились мрачные, как черви могильные. Хотелось избавиться от них, но пространство и время остановились, споткнувшись о роковую черту, и не двигались с места. Поезд шёл, но и он шёл, не двигаясь с места, и колёса выстукивали по мозгам одно и то же: "Так тебе и надо... так тебе и надо... так тебе и надо..."
   Фёдор не вынес этой долбёжки и вышел в тамбур. Там отвратно копошилась парочка в растрёпанных одеждах... Фёдор повернул назад. Снова улёгся на полку и снова колёса выстучали по мозгам издевательские рефрены: "А кто ты ей?.. А кто ты ей?.. А кто ты ей?.." Поезд вырвался из пригородов на оперативный простор, с ускорением ринулся в ночь. "На кой она тебе?.. На кой она тебе?.." - зачастили колёсные пары, и скоро рефрен перешёл в чеканные утверждения: " Не-до-де-лан-ный!.. Не-до-де-лан-ный!.. Не-до-де-лан-ный!.."
   Фёдору казалось, что он сходит с ума.
   Он знал, что это последняя ночь в его жизни.
   Уснул на рассвете. Как в омут ухнул.
   Проснулся от яркого солнечного света, брызнувшего в лицо. Полежал, ощущая спокойную радость бытия, но вспомнил про горе и тут же усомнился в достоверности предыдущего ощущения. Ногтём сомнения поскрёб настрадавшуюся душу: как оно? Душа никак не отреагировала на скребки. Душа выскочила из Фёдора, и из вагона, она летела впереди паровоза и под аккомпанемент вагонных колёс ликовала: а мы на дем-бель!.. А мы на дем-бель!.. А мы на дем-бель!..
   Но память о только что пережитых страданиях не хотела смиряться с такой быстрой переменой мест слагаемых и едва слышным, замогильным шёпотом молила: а Люба?.. А любовь несказанная?..
   Фёдор устыдился собственной неверности по отношению к вечной любви и пытался вернуться в прежнее состояние, но не смог. Образ Любы почему-то померк, и никак не хотел являться в прежнем своём очаровании.
   Сейчас, когда его отделяли от возлюбленной потыщи верст и десять часов езды, её образ в перестрадавшей федькиной душе изменился неузнаваемо: вместо созданья неземного виделась перезрелая девица с пышными формами и (тут Фёдор смутился и не хотел признаваться себе в только-что сделанном открытии, но всё же решился и признался)...и с глупым бабьим лицом.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"