Дмитрий Гололобов страдал от одиночества. Напарник, Женька Кобзев, на вахту не прилетел. Вкалывать одному за двоих, конечно, не в диковинку, так же как и вдесятером за одного. Но это может войти в привычку, от которой потом придется долго избавляться, вызывая недовольство ближних, свыкшихся с твоей привычкой, и уже ничего, кроме хлопот, не ждущих для себя от такого избавления.
Глушение нефтяных скважин -- работенка грязная, но тяжелая умеренно. Тюкай на здоровье кувалдой по железу, сбивая трубы и соединительные уголки в ломаную линию от автомобиля-агрегата к устью скважины. И не успеет кувалда раскалиться от ударов, как можно уже перекурить, что строжайше запрещено правилами техники безопасности. Конечно, знатоки приведут мильён случаев, когда чуть ли не костры жгли на устье - и ни в одном глазу! Но среди тех знатоков всегда найдется такой, который напомнит, что порой хватает непотушенного охнарика, чтобы к зареву пылающих в тундре факелов прибавился еще один небольшой, но достаточный, чтобы прославиться на весь нефтепром.
Но работать одному действительно не сподручно. А если заданий на глушение скважин мастер выписывает больше, чем принято сдавать карт в одни руки при игре в "дурака", то, как ни отбивайся, всегда рискуешь остаться с неплохим набором козырей, когда роббер уже кончился. Это значит, что ночью тебя разбудят и предложат продолжить игру -- жизнь тогда кажется пошлой, как дурно рассказанный анекдот.
Большое дело -- вовремя остановиться! И Митрий это сделал, заявив мастеру Феклину полный самоотвод и присовокупив расхожую присказку о родителе деревянного человечка с длинным носом.
Но и Феклин не был "Буратиной". Он вспомнил все: нормы времени на глушение одной скважины, расстояние между кустами скважин, время на переезды от одного к другому, продолжительность каждого цикла и много чего еще: в итоге выходило -- глушить Митьке нынче одному! Всю эту бодягу мастер не разводил бы, будь у него хоть один свободный человек, но увы, и ах: и сказать нечего, и сказать что-то надо...
Митька стоял твердо -- даешь помощника!
-- Ну, возьми с растворного Федьку Угарова! -- предложил мастер.
-- Он в глушении ни петь, ни лаять! -- отверг Митька.
-- Зато этот конь трубу как угодно согнет, и уголков не потребуется! -- мастер попытался шуткой подсластить касторку.
Митька уперся. Перепирались недолго: вариантов не просматривалось, сошлись на Федьке.
Когда мастер сообщил волевое решение Федьке, тот отреагировал философски:
-- Нам где бы ни работать, лишь бы не работать! Неужели я летаю сюда, за тыщи верст, чтобы махать немеханизированной кувалдой? Такого добра у нас и дома навалом! Ну скажи, что понимаю в глушении я, работник ножа и топора, умеющий только пороть мешки и вытряхивать из них соль?..
Пороть подобную чепуху Федор мог еще дольше, чем мастер, и развивал бы концепцию дальше, не вмешайся раздосадованный Митрий:
-- Федька, хватит трепаться! Поехали...
Был десятый час, но северная ночь не спешила показывать из-под темного покрывала белые простыни снегов. Заиндевелые "КрАЗы", сбившиеся в стаю около общежития, молотили дизелями в облаках дыма и пара. Мороз бодрил и давил одновременно. Радостно было сознавать, что среди вселенского холода есть теплые рукотворные оазисы, и жутковато становилось от мыслишки -- а ну как они вдруг исчезли бы?..
Из поселка на промысел ехали тевтонской "свиньей": впереди громыхал "КрАЗ" - агрегат, с обеих сторон его пытались обогнать "КрАЗы"-бочки (цээрки, в переводе на человеческий -- цистерны растворные). Финт не удавался. Наездник агрегата, Володька Яшкин, издевался над конкурентами, как хотел: вихлялся от одной обочины неузкой дороги к другой, подставляя им под "нюх" торчащие сзади машины могучие железки. Да еще то оторвется с ревом метров на сотню, то опять вихляется...
Интересные это были машины. Появись такая автобанда в цивилизованной местности, "гаишники" сомлели бы: то ли самодельные броневики катят, то ли посланцы иных, вражеских, миров?! Битые, резаные, вареные сваркой вдоль и поперек, усовершенствованные по вкусу наездника мастодонты эти поражали неподготовленное воображение.
Володька Яшкин со скуки, с озорства ли, на ходу снял с рулевой колонки огромную баранку и сунул дремавшему рядом Митьке:
-- На, порули!..
Митькины глаза сделались величиной с пепельницы, он так резко отпрянул, что едва не выпал из кабины, сбив самодельную вертушку на дверце. Такой реакции не ожидал и сам наездник. Он махом нахлобучил баранку на место и успел поймать за рукав очумевшего глушенца:
-- Тише, слон! Это же "КрАЗ", а не танк!..
Машины эти исправно делали свое дело, развозя в неприхотливых утробах нефть для котельной, солевой раствор для глушения скважин, и вообще все, что угодно. Новые проходили "курс молодого бойца", и скоро не отличались от "окопников". Никому и в голову не приходило показывать это войско ГАИ, когда те раз в году прибывали вертолетом для проведения техосмотра. Неказистых трудяг тогда гнали от поселка как можно дальше, и возвращали только с отлетом последнего инспектора.
На обледенелой площадке растворного узла долго заливали в цээрки рассол из огромных стальных емкостей. Воду круто солили для "утяжеления" ее, чтобы загнанная насосным агрегатом в скважину под немалым давлением водица эта своим столбом пересиливала давление нефти в пласту, "глушила" скважину, не позволяя ей оплевывать ремонтников "черным золотом". Для того и месили солевой раствор мешкотрясы-растворщики денно и нощно, чтобы Митька и Ко могли в любое время утолить аппетит ненасытной утробы месторождения.
Митька убег к растворщикам в теплый балок, а Федор прогуливался на морозе, наблюдая заливку. Приоделся он подходяще: громадные валенки с необъятными калошами, толстостенные ватные штаны, безразмерная куртка-"метеушка" с натянутым на собачью шапку капюшоном и еще черт-те-что... Выглядел шагающим шкапом. Реакции на минус тридцать семь никакой.
Зато Митя вырядился традиционно: замызганная штормовка, в которой он ходил и зимой, и летом, рубаха под ней. Шапка и штаны с резиновыми полусапожками женского образца завершали наряд северянина. Своих рукавиц или верхонок у Митьки почему-то не было никогда. Вот и сейчас, после его ухода из балка, растворщики не досчитаются одной пары и будут спорить -- кто чьи схватил? А Митя к вечеру потеряет неблагообретенное, и утром все повторится. Он из тех ребят, которых экипируй, как угодно, в любом случае они будут выглядеть погорельцами...
Обмороженный снег дороги колеса держал хорошо, и на пригорок к сороковому кусту скважин автобанда выползла без потерь. Рассветало окончательно. Станки-качалки смотрелись четко, как вычерченные на хорошем ватмане. Некоторые работали: стальной прут из преисподни скважины тянул качалку вниз, как козла за бороду. Затем хватка ослабевала, "козел" задирал "рога" вверх... И снова неумолимая сила мотала "башку" вверх-вниз.
Володька подогнал агрегат к нужной скважине, Федька начал его "рассупонивать": снимал трубы, тяжелые стальные уголки, шланги... Митя метался от одной задвижки на устье к другой. Стоять на месте не мог -- пятки примерзали к раскаленным подметкам. На Федора покрикивал недовольно:
-- Шевелись! Скорей!..
Федор неспешно бацал кувалдой по уголкам, успокаивал нетерпеливого напарника:
-- Не ски ногами, оглушенец, всему свой срок...
Одетый с тройным запасом, полуголому Митьке он был явно не товарищ. Размахивая свежеукраденными верхонками, Митрий вспорхнул на площадку агрегата, нервически загрохотал железками, нашел лом и метнулся опять к скважине. Одна из задвижек не открывалась, и глушенец решил сломить ее сопротивление с помощью лома, против которого, как известно, нет приема... Не получилось, хотя трехпудовый Митя навалился на рычаг всей массой.
-- Да иди ты сюда, шкап трехстворчатый! -- закричал он на Федьку. -- Не видишь -- заело!
Шток задвижки был скрыт за металлическим кожухом, и определить на глаз -- открыто или закрыто -- "спецы" не могли.
-- Хозяин - барин, -- Федор навалился на лом и... негромкий хруст известил, что "дело сделано". Штурвал легко вращался в любую сторону.
На что-то еще надеясь, Митя потрогал задвижку, заглянул зачем-то сбоку, снизу... Перспектива ремонта на морозе леденила остуженную душу. Митрий выругался нехорошими словами. Федор помалкивал: его голос сейчас не был даже совещательным.
Кончились Митины проклятия тем, чем и могли только кончиться: прыгнул он в цээрку, и укатил искать новые механические потроха взамен сломанных, наказав оставшимся ждать его здесь.
Ждали долго. Потом Федор нацедил в ведро нефти, струйкой написал на снегу: "Поехали обедать".
Когда вернулись, у скважины шебуршился вконец задубевший Дмитрий. Федор послушал его отчаянные ругательства, сгреб глушенца в охапку и запихал в теплую утробу кабины. Володе Яшкину крикнул:
-- Держи этого мормыша крепче, не выпускай!..
Митька где-то свистнул новейшую задвижку, и переставить втулку взамен сломанной было на час работы. Не снимая рукавиц, Федор крутил гайки. Так работать было неудобно, но иначе -- хана пальцам. Размышлял о странной штуке: "Дай сейчас волю Мите-оглушенцу, непременно голыми руками за морозное железо схватится, намучается, изматерится до хрипоты, поморозит пальцы... Зато -- герой! Этих героев хоть куда сунь, везде в муках работать будут. Для меня вон самая большая мука сейчас в том, что Митька вырядился, как юный пионер на майский парад ..."
Всем на промысле было известно, что всю новую спецодежду Митя исправно увозил домой, на восьмой этаж благоустроенного дома, где и пылилось это добро годами. "Чтобы не марать" -- пояснял непонимающим...
Оттаявший в тепле Митрий смотрел в окошко на копошащегося на морозе Федьку, злился: "Ковыряется, как жук в навозе! Ишь, фраер, вырядился, как эскимос, и рукавиц даже не снимет, пень... И долго он там возиться будет?.."
Хотелось выскочить из кабины и... не хотелось...
Последнюю скважину заглушили затемно, но на ужин в поселок успели, и ночных "тревог" не предвиделось.
Митька не сказал бы, что новый напарник ему по душе, но к мастеру ни с какими вопросами больше не приставал и замены не требовал, хотя к середине вахты свободные кадры появились...