Стучали колёса. Стучали зубы взволнованных и замерзших людей. Вагон насквозь продувался осенним ветром. Каждый думал о своём, но само это занятие давало им чувство некой общности. Устланые колким старым сеном и дерюгой стылые нары уже несколько дней выстужали их души и тела. Путь был близок к завершению и они, всю дорогу хаявшие непредусмотрительность начальства, вдруг как-то сразу свыклись друг с другом и со своим вагоном.
Сквозь щели меж досок просверкивал придавленный Тёмным временем мiр. Пятьдесят пассажиров одного из вагонов многокилометрового состава привычно-напряжённо всматривались в припорошенное снегом пространство. С головы состава изредка доносились странно высокие гудки.
В самом этом звуке Герман находил что-то неуместное - "железный конь" должен выражаться мощным и густым голосом, а вовсе не какими-то полуслышными разбойничьими посвистами. Вдобавок он простудил уши из-за этого чёртового сквозняка, так что всякий высокий звук немедленно пронзал его насквозь.
В дальнем от Германа конце вагона внезапно возникла какая-то непонятная возня. Люди шевелились, яростно о чём-то споря негромкими голосами. Кто-то тыкал пальцем на пачку "Беломорканала", явно доказывая некую идею.
Герман был с ним не согласен в причинах этого спора, но полностью поддержал молчанием.
Иззябшими руками он вытянул из своего мешка книжку, подаренную Полиной. За всё время этого "путешествия" он так и не добрался до неё, даже не открывал. Было ощущение, что не ко времени. А вот сейчас чтение вполне уместно и он открыл её. Книжка дореволюционная, без всяких надписей на кожаном переплёте. Неторопливо он перелистывал страницы, полные философических мыслей без всякого Карла Маркса.
Пойми, что, подобно могучему ветру, дующему повсюду и остающемуся всегда в небе, все созданные существа навеки остаются во Мне.
Он даже понюхал эту прекрасно исполненную Бхагавад-Гиту - среди страниц словно бы сохранился тонкий аромат её духов. Он касался роскошных цветных иллюстраций - настоящее сокровище духа для пребывающего внутри лязгающей коробки. Если она касалась их - он знал, что точно в этих же местах...
Поезд начал лениво тормозить. Тихвин. Невысокое краснокирпичье. Изредка - встречающие в фуражках.
Их быстро построили тут же - на перроне - ожидался комендант города и даже комкор. Стремительный ветер бросал им в лица редкие снежинки. Герман почему-то подумал, что отпечатки её пальцев в книге вполне могут по такой погоде замерзнуть.
Пока они стояли, поезд успели отогнать. С востока ожидались новые составы.
Одновременно со звуком подъезжавшей начальственной машины раздались вовсе уж неожиданные крики - Воздух!
- Ветер, ветер, - думал про себя Герман, со всех ног несясь вдоль путей. На запад - навстречу фронту, подчиняясь интуиции.
Она его и не подвела. Единственный осколок аккуратно перебил ему позвоночник возле шеи. И застрял в теле. А его тело лицом вниз улеглось поперёк полотна. Сознание трепетало. Ужас и неземной восторг от предощущения Нового. Кровь сноровисто превращалась в лужу под грудью.
Прошло около полутора часов, прежде чем Герман умер. Ещё через час его тело перерезал локомотив, привезший с востока новую партию смертников.
К вечеру того же дня лётчик бомбардировочной авиации Полина была расстреляна скучающими энкаведешниками - за книги, а не за участие в ошибочном налёте.
Похоронок никто не получил.
- Товарищ ХХХ - вы опять проспали, - сказал усталый генерал невыспавшемуся полковнику...
- Есть мнение..., - изрёк усатый в кителе сидевшим вокруг стола...