"Пелориньо оживает по-настоящему только в темноте. Дневная картина этого района Сальвадора не имеет той яркости, какую можно предположить, глядя на туристические проспекты: профессионально отфильтрованные цветные фотографии умело скрывают истинную бледноватость красок, быстро выцветающих под здешним солнцем и вымываемых тропическими ливнями. Посетителю понравится старая португальская архитектура зданий, бережно охраняемых от перестроек законодательством (а порой и бедностью). Словно бусы, дорогие рестораны, бары, магазины сувениров и школы капуэйры плотно нанизаны на немного изогнутые нити узких вымощенных булыжниками улочек, ходить по которым дамам на каблуках, без прохождения специального курса, организованного одной моей хорошей знакомой, не рекомендуется. Но самые незабываемые впечатления от посещения этого исторического района Сальвадора остаются от знакомства с бразильской музыкой, часто исполняемой в живую, которой кое-где бывает даже слишком много, поскольку владельцы увеселительных и кулинарных заведений, не желая отставать друг от друга, часто приглашают музыкантов. Музыка отличается как жанрами, так и качеством исполнения, а музыканты соревнуются как репертуарами, так и мощностью усилителей и динамиков. Но не отчаивайтесь, - немного походив вокруг, вы обязательно найдете место, свободное от раздражающего неблагозвучия насильственного смешения стилей, ритмов и мелодий."
Группа перкуссионистов самбы, состоявшая, по крайней мере, из двадцати молодых людей, размеры инструментов которых варьировались от маленького блюдца до колеса грузового автомобиля, двигалась медленным шагом в ритм своим барабанам и сотрясала старые стены невысоких построек, а также перепонки туристов и местных жителей. Некоторые слушатели и зрители, сопровождавшие процессию, были доведены до состояния близкого к экстазу, о чем свидетельствовали закрытые глаза и пританцовывающие движения в духе фестиваля Вудсток. Руководил группой харизматичный гуру, одетый в длинное белое платье афро-бразильского покроя. В руках у него были металлическая палочка и музыкальный треугольник, которыми он задавал темп и размер репетируемой композиции. В случае ошибок своих учеников, он прекращал марш и требовал исполнения фрагмента заново.
"Теперь понятно, почему народ стремится попасть на Карнавал именно в Сальвадор, а не в Рио!" - подумал Фома, проводивший группу пару сотен метров. Спустившись от площади Иисуса по улице Жоао-де-Деуш (Иоана-Богослова), он повернул налево по улице Фрей Висенте и, по приглашению зазывалы, зашел в один из больших дворов, плотно напичканный барами и ресторанами с площадками под открытым небом. Самый дальний от входа бар находился ниже других заведений, и поэтому шум соседей туда почти не проникал. Специально выбрав столик поближе к сцене, на которой готовился выступать приглашенный музыкант, Фома заказал баночного пива.
Молодой парень с белыми зубами, сверкающими на фоне его черного симпатичного лица, сел на стульчик, поправил микрофон, и концерт начался. Артист изящно ласкал гриф и уверенно перебирал шесть струн семи-акустической гитары, которая звучала в его руках, как небольшой оркестр. Его от природы чистый голос непринужденно извлекал все необходимые ноты сложных вокальных партий популярных бразильских песен, которые полноправно могли бы звучать на джазовых фестивалях, нисколько при этом не умаляя ни их престижа, ни уровня. С каждым номером он завоевывал все большую симпатию публики, которая высказывала свои пожелания многочисленными записками, передаваемыми от столика к столику.
Фома с горечью подумал, что его личные вокальная и инструментальная техники никогда не смогут сравниться с виртуозностью этого парня, который, в его представлении, мог бы, без ущерба эстраде, заменить некоторые бездарности со статусами мировых звезд, включая не только фотогеничных, но и многих из тех, которых недоношенная публика, вкупе с продажными журналистами, считают талантливыми. Вспомнив, однако, что даже Брайан Ино, Ал Демиола и Чик Кореа продают в наше время меньше записей, чем сорванцы в спадающих штанах, которых все время показывают по МТВ, он лишь вздохнул и обратился с вопросами к Богу:
"Почему все так несправедливо устроено в этом мире, Господи? Почему этот музыкант никогда не попадет в хит-парад, а фальшиво блеющие козлиными голосами и немузыкально кричащие матерные слова бездари будут ездить на красных Феррари и в черных лимузинах, вполне возможно, даже не подозревая, как бледно они будут смотреться, если их попросить спеть с гитарой что-нибудь после этого гордого чародея? Молчишь? Вот и верь в Тебя после этого. Звездам - звездово, музыкантам - музыкантово! Хорошо сказал."
Теплый вечерний воздух то ли охлаждался, то ли подогревался мельчайшими каплями моросящего дождя. Запах баианской кухни расползался из огромного казана, стоящего под навесом. Полная молодая девушка, очень похожая на прототип Доны Флор, неторопливо помешивала и переворачивала акараже, которые шипели от удовольствия, купаясь в кипящем дэндэ. Она изредка поглядывала на сцену, на своего возлюбленного: семейный подряд. Ее длинное и широкое белое платье традиционного местного фасона, украшенное вышивками цветов, прибавляло ей полноты, но в Бразилии полнота женщины отпугивает не всегда и не всех.
Музыка, пиво и взгляды женщин дурманили нашего странника-созерцателя и были полной противоположностью той жизни, к которой он уже десять лет почти безуспешно пытался привыкнуть в Европе.
"Зачем же привыкать, если на планете Земля уже есть места, где сразу чувствуешь себя, как дома? Обстоятельства? Обстоятельства складываются именно так, как мы их складываем сами."
В последнее время он все чаще задавал себе подобные вопросы, мазохистски терзаясь за ошибочные решения и вовлечение в их последствия родителей, отношения с которыми были в последнее время довольно сложными. Именно с ними он чаще всего спорил и ругался. Иногда дело доходило до хлопанья дверьми и вешанья трубок, после чего следовали взаимные извинения и перемирия. Напряжение выросло особенно в последнее время. Они устали от четырехлетнего ожидания вида на жительство и часто болели от переизбытка нервного напряжения, вызванного возрастом и затянувшейся юридической процедурой. Им хотелось быть рядом с единственным сыном, хотелось, как и всем родителям, чтобы он был счастлив и удачлив, а он все время куда-то рвался, убегал и, не находя счастья в одном месте, искал его в другом.
Фома всплакнул во время исполнения Бразильской Акварели, мотивы которой он впервые услышал, посмотрев великолепный сюрреалистический и почти кафкианский фильм Бразилия, правда там не было ни слова и ни кадра о Бразилии.
Во время перерыва он познакомился с музыкантом в туалете и почти с ужасом узнал, что у парня не было не только диска, но даже стремления его записывать.
- Вот где самоуважение! - вырвалось у нашего пьяного неудачника, - молодец, по мелочам не разменивается.
Периодически вертя головой в поисках интересных свободных женщин, Фома заметил в пяти шагах сзади от себя девушку, которая стояла у крашеных металлических перил бетонной лестницы, ведущей почти к его столику. Она уже с полчаса неотрывно смотрела на него с выражением застенчивого любопытства.
"Есть в ее чертах, определенно, что-то восточное."
Незнакомка показалась Фоме очень скромной и интеллигентной в своих простеньких очках, но на все его приглашающие жесты она отвечала лишь чуть заметным покачиванием головы. После бесполезных улыбок и перемигиваний он подошел к ней сам, и они познакомились и разговорились. К ним тут же подбежала вторая девушка, которую Фома сначала принял за подругу Полианы. Немного позднее, уже за столом, выяснилось, что Сильвана приходилась ей тетей по материнской линии.
Тетя оказалась довольно бойкой дамой. Увидев Фому, разговаривающего с племянницей, она мгновенно отправила своего молодого чернокожего ухажера искать себе другую пару, а через несколько минут уже пыталась разбить намечающийся роман своей младшей родственницы. Полиана приехала к ней на пару дней в гости из малознакомого туристам городка в центре Баии, где она жила с родителями и изучала не то психологию, не то антропологию. Фома никак не реагировал на знаки внимания и комплименты Сильваны, в ответ на что, она даже не постеснялась заявить, что ее племянница была девственницей.
- Ты с ней только намучаешься! Никогда не попадались девственницы? - Сильвана засмеялась смехом дешевой проститутки, - Придется поработать! А вот если выберешь меня, например, то будешь только отдыхать, - напевала она, рекламируя свои сомнительные преимущества нашему кандидату в первопроходцы.
Музыка закончилась, и человек-оркестрначал упаковывать гитару в чехол, который во всех отношениях заслуживал красного бархата внутренней обшивки. Фома попросил счет.
Девушки предложили прогуляться и смело взяли его под руки с обеих сторон. На улицах жарили шашлыки, и дым, смешиваясь с запахами вареной и жареной кукурузы, старых стен и женских духов, образовал вечерний парфюмерный коктейль Пелориньо, который дурманил обоняние гринго не меньше, чем пиво дурманило мозг. Для человека, решившего еще недавно вести исключительно трезвый и здоровый образ жизни, Фома выпил довольно много.
На выходе из исторического района они сели в такси и доехали на нем до какого-то страшного и плохо освещенного района. Зайти к девушкам не представилось возможным. Сильвана, которая тоже была студенткой жила в общежитии и принять еще одного гостя была не в состоянии ни физически, ни морально. Не сумев навязаться на приглашение, Фома сел на стульчик в небольшом местном баре в ожидании следующего такси, ждать которое пришлось довольно долго - район был совсем не туристским. Полиана от пива отказалась, зато Сильвана успевала опорожнять бокалы за двоих. Прощаясь, Фома еще раз, на всякий случай, спросил, не хотела ли Полиана прокатиться с ним в Барру. Стеснительная девственница, сначала несколько неуверенно, а затем, под пытливыми тетиными взглядами, более категорично отказалась. Фоме оставалось лишь записать телефонный номер общежития, одолжив авторучку и кусочек бумаги у таксиста. Сильвана записала сразу два номера, ни один из которых, как она объяснила, не был ее личным. Полиана стала чуть поодаль и смотрела на сцену его отъезда грустными глазами. Еще одно ее отрицательное покачивание головой дало Фоме повод попрощаться окончательно, и автомобиль тронулся.
Красный свет останавливает бразильских таксистов отнюдь не всегда: они знают каждую кочку и каждую выбоину на дорогах своего города или деревни, а также то, что полицейские не придираются за такие пустяковые нарушения, как превышение скорости, проезд на запрещающий сигнал светофора или употребление за рулем небольшого количества алкоголя. В некоторых городах и районах останавливаться ночью даже противопоказано, поскольку именно на перекрестках происходит наибольшее количество ограблений и иногда даже захватов заложников с целью последующего получения выкупа.
Зайдя в апартамент, Фома и сел с пьяного размаху на кровать и еще раз упал вместе с матрасом на пол. Выматерив при этом Марсейо, Катрин и день, когда он с ними познакомился, он подумал:
"Доверчивость и мягкость - качества не самые полезные в наше время!"
Отремонтировать кровать он решил самостоятельно, чтобы избежать порчи нервной системы общением с пройдохами. Шурупы и отвертка не должны были стоить больше, чем нервные клетки, которые, в отличии от почек китайских диссидентов, нельзя купить на рынках органов, даже если бы деньги и появились.
В раннем детстве Фома был еще более доверчивым, доверяя почти каждому встречному. Считая всех людей порядочными и честными, он не понимал, зачем нужно было обманывать или воровать - ведь любая сиюминутная выгода может обернуться наказанием, а репутация нечестного человека будет определять отношение к нему еще долго после его гипотетического исправления. В более зрелом возрасте, анализируя свои оплошности, Фома стал подозревать, что они брали свои корни в его происхождении.
Его отец, например, был человеком чрезвычайно честным, порядочным и уступчивым. Не являясь членом компартии, Михаил Сергеевич Полынин вел себя, как подлинный коммунист, который вместо цитирования морально устаревших трудов классиков марксизма и свежайших материалов партийных съездов, просто ходил на работу и работал простым инженером, ничего не прося ни у партии, ни у народа. Для скромного содержания семьи его зарплаты хватало. Суровая советская действительность застойного периода, где без взяток и толкания локтями ничего не обходилось, его не сломила. Михаил Сергеевич был настолько скромным, по сравнению с другими отцами, которых Фома видел вокруг себя, что, немного повзрослев, сын даже некоторое время подозревал, что его папа является сотрудником иностранной разведки, который, в целях оставаться незамеченным и незапятнанным, не имеет права на воровство и взяточничество. После просмотра фильма Ошибка резидента, Фома понял, что ему так приказали вЦентре, откуда он был прислан врагами социализма для шпионской деятельности и совершения антикоммунистического переворота. Передатчика Фома, правда, ни в гараже, ни в сарае не нашел, но втайне он надеялся, что в нужный час его папа обязательно войдет в переходное правительство...
Михаил Сергеевич, ничего общего с разведками, к сожалению, не имевший, воспитывал Фому в том же духе, простовато полагая, что когда-нибудь это может сыграть положительную роль в карьере сына и понадобиться в жизни. Но сын, видя вокруг себя лучшие примеры, потихоньку стал отступать от колеи, проторенной отцом. Жизнь настойчиво и систематически учила его чему-то совсем другому.
После материальных и духовных потерь, обусловленных, отчасти, честностью и доверчивостью, Фома стал более выборочно относиться к заверениям людей по каким бы то ни было поводам. Он и сам стал врать чаще, беря пример со взрослых и с более испорченных детей. В душе, однако, он всегда об этом сожалел, поскольку уют скромности и порядочности, которые некоторые люди ошибочно принимают за слабость или трусость, навсегда остался с ним в его сердце и подсознании - подобно тому, как на его языке застыл момент детского вкусового ощущения от первого персика, принесенного в детский сад мальчишкой, который разбил ему нос за кусочек, откушенный без разрешения.
"Да-а, как ни крути, а миром правит сатана! Кругом - одно вранье, обман и самообман. Даже самому себе верить нельзя! Откуда я знаю, что завтра не буду думать по-другому? Уже знаю, что буду! А значит, и стремиться куда бы то ни было не имеет абсолютно никакого смысла. Достигнешь чего-нибудь, а оно тебе к тому времени нужно, как зайцу пятое колесо, как говорил товарищ майор. Взять хоть эту Полиану - женой она мне, все равно, никогда не станет. Хотя, звучало бы очень даже красиво - Полиана Полынина!"
Вентилятор, свисавший с потолка, вращался быстро, но почти бесшумно, достаточно охлаждая голое одинокое тело и отпугивая немногочисленных комаров и москитов, изредка долетавших до шестого этажа. С улицы, несмотря на поздний, а вернее - очень ранний час, все еще доносился чей-то фальшивый голос. Под сопровождение популярных мелодий, проигрываемых на караоке, голос этот нарушал тишину и спокойствие сна обитателей и гостей многоэтажного квартала. Другие голоса, не менее пьяные и фальшивые, подпевали. Что праздновали люди было не совсем ясно, но сторожевая собака заведения, походившего на частный клуб, громко лаяла почти без передышки и, иногда, даже подвывала певшим почти в унисон.
"В Бразилии - такой музыкальной стране - петь фальшивыми голосами через электронную аппаратуру должно быть запрещено законом. Ведь запрещают свалки мусора в неположенных местах? Какая разница?! Для некоторых людей шум фальшивой музыки еще противнее и вреднее, чем вонь разлагающегося мусора, со всеми имеющимися там грибками, вирусами и бактериями... Ну да ладно, они живут в своей стране - не самой благополучной, но, как ни парадоксально, не менее от этого счастливой. Ни ураганов тебе, ни извержений вулканов, ни землетрясений. Правильно сказал кинематографист (прим.: CacА Diegues): Бог - бразилец! Даже анаконды и пираньи пережили все катаклизмы, а им, ведь, сколько десятков миллионов лет, как видам?
- А-а, забыли, батенька? Так сходите в библиотеку, когда вейнетесь чеез месяц в свою тихую и миыную Голландию, где вас никто подобным обыазом ночью не потъевожит!"
- Обязательно, Владимир Ильич!
Рано утром он позвонил Полиане - вернее, Сильване. Трубку подняла какая-то незнакомая студентка. Подошедшая через пару минут тетя сообщила заспанным голосом, что племянница еще спит. Они договорились встретиться чуть позже в том же торговом центре, где Фоме так понравилось обедать. В имеющееся время он купил отвертку и шурупы в строительном магазинчике и отремонтировал кровать - самое важное...
В назначенный час Фома стоял у входа в шоппинг. Полиана пришла вовремя и смело бросилась в его объятия. После секундного колебания она прибавила к традиционным бразильским поцелуям в щеки быстрый и поверхностный, но эротично дрожащий поцелуй в губы, отвоевывая этим жестом своего гринго у тети, которая ничуть не постеснялась припереться вместе с ней.
Сильвану Фома не обнял, словно очертив этим дистанцию. Даже протянутой руки было для подобной хвостопадки уже больше, чем она заслужила. Не обращая внимания на подобную дискриминацию, Сильвана не смутилась и живо заговорила на общие темы, пытаясь сбить с правильной волны наметившееся взаимопонимание двух сердец.
Фома решил повести родственниц в тот самый кафе-ресторан Али Баба и сорок рецептов, в котором он уже опробовал качество блюд, продаваемых на вес. Он заплатил за себя и девушек, которые несколько привычно отреагировали на этот жест. Совсем не настаивая на отдельных счетах, они даже его не поблагодарили. Фома несколько отвык от подобной бесцеремонности в последние годы, поскольку в Европе малознакомые люди всегда платят каждый за себя. Вспомнив времена юности и молодости, когда он часто платил за девушек в ресторане, наш критичный гуманист подумал:
"Не обеднею, они ведь студентки. Впрочем, по всей видимости, не самых лучших учебных заведений."
Ход разговора, в отличии от кухни, Фоме нравился не очень. Узнав, что гринго желал оформить бразильский вид на жительство, Сильвана открыто перешла в нападение, предлагая себя в качестве невесты. Полиана скромно и беззащитно смотрела на Фому, понимая раздражение, которое могла вызывать ее нагловатая тетя. Своими карими глазами она давала понять, что поделать по этому поводу она ничего не может и удрученно молчала, вероятно, еще не имея никакого практического опыта в подобных ситуациях. Ее невинное вытянутое личико было усеяно молодежными угрями, которые Фома прошлой ночью принял за родинки из-за бледного ночного освещения, но обладало определенной привлекательностью, особенно при данных обстоятельствах: Фома уже несколько дней не был с женщиной и уже изрядно тяготел к эмоциональной и гормональной разгрузке.
Сильвана не теряла надежды и продолжала вести себя чрезвычайно навязчиво. Руководствуясь многолетним опытом, наш протагонист предчувствовал, что ничего хорошего из этого знакомства не выйдет. Форс-мажорное обстоятельство -наличие тети высокого давления - его не вдохновляло. Сжав от досады челюсти до хруста, он решил закончить общение с обоими, не желая заходить далеко ни в области зарождавшихся чувств, ни по части расходов, которые бы неизбежно последовали. Добиваться секса от девственницы только ради секса он не решился, вспоминая слова своего друга, Ибрагима, который любил в шутку похвастаться:
- Загубленных душ на моем счету нет! - Ибрагим имел в виду, что ему не попадались девственницы, а если попадались, то были такими молодыми, что он не пользовался возможностями, опасаясь репрессий со стороны охранников уголовного кодекса и семьи малолетки.
- А на мой век и падших хватит! - продолжил его мысль Фома, спустя два десятилетия.
Впереди у него был еще целый месяц, и завязывать сложные знакомства, ведущие либо к бесперспективному браку, либо к головной боли, он не торопился. Под предлогом необходимости принять душ и переодеться, Фома засобирался уходить.
- Так давай вместе и сходим, - обрадовалась Сильвана, - а потом на озеро зайдем, капуэйру посмотрим...
Пообещав позвонить им в общежитие, как только он управится с некоторыми безотлагательными домашними делами, Фома насилу отбился от эскорта. Сильвана, почувствовала недоброе, но он ее успокоил и отправил родственниц в общежитие, где они и прождали его звонка до самого вечера. Фома не позвонил. Объяснять мотивы прекращения контакта было трудно и неудобно.
- Никто не хочет слышать правды! Иногда легче и разумнее промолчать, чем сказать что-нибудь обидное или неприятное, - вспомнил Фома совет уже другого своего давнего приятеля, Левы, который был чемпионом мира по части исчезновений из поля зрения людей, его искавших (поводы для исчезновений, как и розысков, думающий читатель может додумать сам).
"Ох уж эта Сильвана! Пристала, как банный лист... Как ей не стыдно отбивать кавалера у племянницы?! Ну что же мне прикажете - их обоих кормить, поить и водить по дискотекам? Какая бесцеремонность! Еще, поди, не постесняется с племянницей в постель... С гринго то... А мне это надо? Я тут еще l' amour de trois не устраивал и дефлораций в групповухах! Как утверждал Синьор-Помидор, с накоплением жизненного опыта многое становится довольно предсказуемым, а потому невыносимо скучным."
Фома пытался найти себе оправдание, но в глубине души он осознавал, что это были лишь малодушные отговорки. Честным и откровенным он себя уже давно не считал и даже пришел к выводу, что к этому, по определению, не нужно стремиться, особенно в отношениях с женщинами.
Резонно предположив, что девушки сидели у себя и ждали его звонка, Фома смело отправился в Пелориньо. Полупустые понедельничные улицы и рестораны быстро убедили его вернутся в апартамент.
В последние годы, дни нашего собирательного персонажа, за исключением выходных и отпусков, проходили по схеме, которую он и сам не смог бы охарактеризовать иначе, как весьма порочную: электрический радио-будильник, издающий ровно в семь утра звук, способный вывести даже из состояния летаргического сна, стакан чифиря, чтобы проснуться, утренняя скрутка с марихуаной, помогающая не замечать серости автобуса и скучности конторских сослуживцев, которую он выкуривал на остановке или во время вынужденной пробежки до остановки автобуса, стул, компьютер, обед с обильным принятием пищи, чашка кофе с плиткой шоколада - чтобы не заснуть... Затем снова автобус, ужин на скорую руку с неизменной бутылкой вина, заканчивающейся к полуночи, косяк, кинотеатр, снова косяк - и не один, если приезжала Люба или приходила в гости Евтерпа, (иногда сменяя засидевшуюся годами Мельпомену), постель...
Понятно, что некогда железное здоровье начало сдавать. Фома решил использовать каждый отпускной день для того, чтобы, хотя бы частично, восстановиться. После второй по счету утренней пробежки с зарядкой и упражнениями на турнике, он решил совершить прогулку по другим сальвадорским пляжам.
Осы и пчелы, привлеченные запахом фруктов, нисколько не пугали торговцев, которые бесстрашно торговали и оптимистично игнорировали риск быть ужаленными. Возвращаясь в апартамент по улице, ярко освещенной лучами восходящего солнца, Фома купил в одном из маленьких зеленых ларьков ананасов и манго. Их интенсивный аромат пробивался даже через минимальные щелки в органах обоняния, великодушно оставленные гайморитами и тонзиллитами, которые он пережил в детстве.
"В отличие от тех, что экспортируются в Европу, эти дозревают на солнце, а не в трюмах кораблей - поэтому и пахнут. Или это нюх после чисток вернулся?"
Молодой попрошайка, сидящий на тротуаре, протянул руку и сделал умоляющее лицо. Его туалет ограничивался черными трусами, напомнившими Фоме своим фасоном семейные, которые носили многие советские мужчины. Из огромного засаленного гипса до колена торчали спицы, которые свидетельствовали о тяжести случившегося с ним несчастного случая.
"Не повезло бродяге! - сочувственно подумал Фома и дал ему влажный бумажный реал, оставшийся в заднем кармане шорт после покупки фруктов, - Работы нет, пособие не платят. Медицинская страховка? Он, наверное, даже не слышал, что это такое. А может и притворяется. Спицы-то в гипсе выглядят не совсем профессиональными. Кто ему их поставил? Додуматься ведь надо! Передо мною местный парень прошел - судя по виду, совсем не из бедных - так он у него даже не попросил. Понятное дело - гринго, по их мнению, не понимает местных заморочек! Ну да ладно, беднее не стану, да и он особенно не разбогатеет. Пусть ананас себе купит ребенок, а то ведь еще грабить пойдет по ночам. Зато, если действительно начнут грабить, я им скажу, как бывало у нас говорили жертвы гопстопных наездов:
- Да вы че, братва, моего кореша Гипсона не знаете?! Да он сейчас как придет, как, блин, махнет своей загипсованной ногой по тяжелому!"
После легкого, но объемного завтрака, состоявшего, по совету натуропата, исключительно из очищенных и нарезанных местных фруктов, Фома двинулся на ближайшую автобусную остановку. Обычные автобусы, как всегда, были переполнены, и он решил поехать на экзекутивном. Еще раз подтвердилось то, что в Бразилии общественный транспорт останавливается там, где это нужно пассажиру, а не только там, где разрешает муниципалитет. Будучи первым пассажиром в небольшом автобусе, Фома уселся у окна, покосился на кондиционер, достал из рюкзака записную книжку и снова начал писать:
"Двойной тариф, который вы готовы заплатить за комфортабельные кресла, безопасность и отсутствие запаха пота, просеивает неимущий класс с надежностью железного грохота. Весьма странным образом, в данном конкретном случае, границу между бедностью и богатством вы сможете измерить крохотным - для кармана европейского туриста! - расстоянием в один или два реала. Однако тому, кто хоть раз пользовался подобным элитарно-эксклюзивным видом транспорта, уже известно, что теплый и сухой пуловер здесь совсем не помешает. Вошедшего пассажира непременно обдаст невыносимо холодным воздухом из кондиционера, работающего на полную мощность. Особенно это касается ситуаций, когда ваша одежда влажна от неожиданно прошедшего дождя или необдуманно выделенного пота. Иммунная система, недостаточно натренированная температурными контрастами, может обидеться, и вы простудитесь и заболеете, что может свести на ноль удовольствие и оздоровительный эффект вашего отпуска, а также вывести их в минус. Телевизор с идиотскими детскими мультфильмами может добавить дискомфорта. Однако, вы не должны возмущаться или пытаться изменить мир. В данной ситуации рекомендовано лишь приспособиться, повинуясь следующей логике: вы заплатили за комфорт, который вам нужен и можете просто проигнорировать то, без чего можете обойтись, поступая по примеру советских граждан времена застоя. Покупая книги доступных авторов, они использовали книги, которые давали в нагрузку, для растопки печей или вместо туалетной бумаги."
Фома прекратил писать. Ему вспомнились времена издания незабываемой автобиографической трилогии генсека, которую книжные магазины впихивали в довесок к политически нейтральным романам Дюма и Ефремова. Что-то другое купить без связей было невозможно, и поэтому люди гордились хорошими библиотеками - почти, как хорошими автомобилями, если не больше.
"Так только попробуй отказаться! Помимо того, что не получишь своих Трех мушкетеров по талонам за макулатуру, продавщица непременно наградит взглядом, от которого будешь еще долго оглядываться с чувством, что она позвонила, куда следует, и за тобой уже следят. Да, пережить такое еще раз - не дай Боже! Кондиционеры, настроенные на 18 градусов - это пустяки, можно и потерпеть, как это делают бразильцы. В следующий раз надену мохеровый свитер и шерстяные брюки! Может, они тогда поймут. Ну, а если не поймут, то хоть мерзнуть не буду."
Фома закутал ноги в огромное изумрудного цвета махровое полотенце с яркими узорами средиземноморских мотивов, подаренное ему родителями перед отъездом. Автобус сделал несколько петлеобразных поворотов по улицам Барры, подобрал еще несколько пассажиров и выехал на проспект Президента Варгаса. Маршрут проходил вдоль сероватых и изредка красноватых кубических прибрежных строений и полосок пляжей, на которых были видны редкие молодые серфингисты, большей частью находившиеся в воде в ожидании своей волны. Наш рекогносцировщик посмотрел на карту еще раз и решил проехать на северо-восток до Итапоа. Этот пляж, как он узнал у администраторши, посещали те сальвадорцы, которые, не отъезжая слишком далеко, решали побывать у воды и немного отдохнуть от городского бетона и асфальта. Фома хотел также взглянуть, что стало с этим местом, описанным в книге Жоржа Амаду, чтение которой он никак не мог закончить, но совсем не потому, что его не увлек сюжет или писательский стиль, - просто, тратить время на чтение даже понравившейся книги, да еще на двух неродных языках одновременно, представлялось в данных обстоятельствах некой жертвой в ущерб жизни реальной. Дочитать ее он решил по возвращению в Европу.
Кто-то из пассажиров дернул за стоп-веревочку, тянущуюся по потолку, и автобус остановился. Фома вышел на улицу и из любопытства прогулялся по открытому рынку, который находился всего в нескольких шагах от остановки. Живые крабы, то ли нарочно вымазанные черной грязью, чтобы защитить их от пересыхания, то ли просто немытые, красные морские окуни невероятных размеров и все остальные дары природы и продукты сельского хозяйства возбудили его аппетит. Пройдя между несколькими рядами, пересекаемыми взглядами и приглашениями почти бездействующих продавцов, Фома завершил экскурсию и направился в сторону моря и прибрежных ресторанов.
Проходя по пляжу, он увидел метровые бетонные трубы из которых городские нечистоты сливались прямо на песок, а затем текли в море. Переступив пару раз через эти ручьи, пахнувшие, как туалет, Фома очень удивился отсутствию очистных сооружений. Он никак не ожидал застать древнейшую систему канализации в действии в столичном городе, да еще недалеко от популярного пляжа. Словно ошпаренный, он быстро побежал к морю и обмыл свои босые ноги.
Пляж Пиата оказался значительно чище, но, как и следовало ожидать, в тот будний день свободных зонтиков на нем было больше, чем свободных красавиц. Фома решил полностью переключиться на созерцание океанских волн, которые нравились ему красотой и неповторимостью не меньше, чем облака и женщины. Предложенный в одном из ресторанов белый пластиковый стульчик под большим квадратным шатром, тоже белым, оказался весьма кстати, и Фома присел там, чтобы спрятаться от припекающего солнца, выпить пива и перекусить. В первый раз в жизни он заказал вареных крабов. Ввиду забывчивости и недостатка биологических знаний, Фома не считал их пауками. Лишь несколько лет назад, когда у него еще был телевизор, он посмотрел передачу по Дискавери и узнал об этом научно установленном факте. Вернее, когда-то давно, он уже читал об этом в учебнике биологии, но молодая учительница, приходившая на занятия в черных вельветовых брюках в обтяжку, была очень неплохо сложена, и Фоме, чья сексуальная чувствительность проявилась значительно раньше, чем у его сверстников, на уроках было совсем не до цветных картинок в учебнике и уж, тем более, не до скучных текстов, их сопровождавших.
Из-под белого купола, который, как обманчиво казалось, достаточно защищал кожу от чрезмерных солнечных лучей, небо казалось лазурным, а песок слепил белизной даже в защитных очках.
"Наконец-то небеса услышали мои молитвы!" - подумал Фома удовлетворенно после кратковременной борьбы с океаном. Невидимые волны эндорфино-алкогольной эйфории сделали несколько пробежек по его телу. Они интерферировали с большими пенящимися волнами, которые набегали и накрывали его и других детей, резвящихся в воде, что неожиданно напомнило детский стишок:
- Море бушует раз, море бушует два, море бушует три..., море бушует три... А как там было дальше?...
***
... - Море бушует три, - в своем положении замри! - крикнула Лена Кузнецова и ее подружки-одноклассницы застыли в чрезвычайно театральных позах, достойных сценических решений некоторых режиссеров и хореографов современного балета.
На счет три, по замыслу глуповатой, но подвижной детской игры, играющие девочки, взявшиеся за руки, должны были приготовиться остаться в том положении, в котором они будут на момент произнесения последнего слова. В этот момент Фома, качавшийся неподалеку от них на водопроводной трубе чугунной отопительной батареи стандартного советского образца, обнаружил, что труба треснула, не выдержав его резвого подпрыгивания, а из трещины брызнула теплая и ржавая вода.
Уже прошло пару дней, как кронштейн, сделанный из куска загнутой арматуры, который поддерживал батарею, выпал из стены. Горизонтальный маятник соблазнительно и пригласительно болтался, напоминая пружинящий трап для прыжков в воду в бассейне неподалеку от Центрального стадиона, куда Фома ездил два раза в неделю в секцию плавания. Выходить на улицу, где, несмотря на конец отопительного сезона, неожиданно пошел мокрый снег, не было никакой охоты. Фома увидел, что некоторые ученики по-очереди качались на трубе, и он решил последовать их примеру. Еще не зная того, что метал тоже может уставать и не выдерживать напряжения, он предположил, что ему сойдет с рук желание порезвиться перед последним уроком, но ошибся.
Попытавшись приподнять батарею вверх, он обнаружил, что поток воды значительно уменьшился, но тут зазвенел пронзительный элекро-механический школьный звонок, регулярно рвущий детям и учителям барабанные перепонки, который извещал о конце перемены. У Фомы учащенно забилось сердце. Искать подпорку было некогда, а держать батарею в приподнятом положении он тоже не мог: через минуту в коридоре должны были появиться учителя, которые увидят, что трубу сломал он - Фома Полынин, отличник учебы и пример для подражания.
Он бросил батарею на произвол судьбы и сантехников, перепрыгнул через лужу, уже успевшую превратится в крохотное озерце, и забежал в класс последним. Как обычно, Фома уселся на задней парте, куда учителя обычно сажали его в обществе двоечников - в противном случае, будучи самым высоким учеником в классе, он обязательно бы закрывал кому-нибудь вид на доску. Уже через минуту в коридоре послышались голоса слегка паниковавших учительниц географии и труда, которые обсуждали план действий в связи с непредвиденной чрезвычайной ситуацией; после быстротечного кризисного совещания они решили эвакуировать два класса, оставшихся в крыле в этот послеобеденный час. Зайдя каждая в свой класс, учительницы объявили радостное известие о том, что уроков сегодня больше не будет. Все ученики должны были, не нарушая тишины, выйти из здания основного корпуса и разойтись по домам.
Фома обрадовался, что его проступок останется, быть может, незамеченным и, как ни в чем не бывало, направился к двери последним. Увидев результат своей недисциплинированности, вокруг которого копошились учителя, он покраснел, как его пионерский галстук, который он так долго ждал, как новую веху, как выход из октябрят на пути к комсомолу. Каждое утро он прилежно наглаживал утюгом его алый шелк через марлю и, глядя на себя в зеркало, очень гордился тем, что в белой рубашке и светло-коричневом костюме, он выглядел уже почти взрослым.
- Полынин! - окликнул его строгий голос учительницы труда, которая по совместительству работала пионервожатой.
Надежда Ильинична ("Может быть именно за ее имя ей и дали эту должность?" - дошло вдруг до Фомы почти три десятилетия спустя) подошла к нему уверенной походкой и поднесла руки к его галстуку. Быстро справившись с узлом, она сдернула его с со свистящим шелестом и сказала:
- Ты больше не пионер! По праву вожатой школы я исключаю тебя из рядов отряда.
- Я больше не буду, - взмолился Фома, не понимая, почему у него закапали слезы, - Я нечаянно... На этой трубе все прыгали, не я один...
Не слушая оправданий, Надежда Ильинична развернулась на каблуках с грациозностью, которой позавидовали бы некоторые топ-модели, и пошла в учительскую, находившуюся в другом крыле здания.
"Кто же меня предал? - подумал Фома. - Наверное, как всегда, отличницы - Магометова, Кузнецова, Орешникова, Адамбаева, Синявская... Кто-то из них, больше никто не видел. Ну и ладно, фиг с ними со всеми и с их пионерией. Не примут в комсомол, не поступлю в институт, пойду служить в армию, стрелять научусь из автомата - тоже неплохо."
- Ты посмотри, какой ты сегодня красивый без ошейника, - сказал Ибрагим, который стоял в коридоре и курил подобраный бычок сигареты Медео. - Не переживай, они тебя восстановят. Это меня никогда в пионеры не примут, а ты у нас отличник... Пойдем в футбол поиграем. Курнуть не хочешь?
Фома посмотрел на целлофановую обертку от сигарет, в которой в добрый сантиметр было насыпано какой-то травки, но отказался. Он не курил даже простых сигарет - и не потому, что это было очень вредно для здоровья, а именно потому, что это было строго запрещено, как школой, так и родителями.
- Родители унюхают...
- Расскажи еще раз, как Крыса у тебя ошейник сняла, - с легкой издевкой продолжил Ибрагим, когда они вышли из корпуса.
Снег к тому времени закончился, и приятели пошли на поле, где они собрались сыграть в футбол с ребятами постарше. По дороге Ибрагим отнял у ударника из параллельного класса, Игоря Семенова, потрепанный футбольной мяч, который тот нес в физкультурный зал с тем, чтобы сдать его преподавателю.
- Скажи Халиду, что я взял, через полчаса принесу... Иди, иди, не ной, а то получишь в глаз, понял? - дав небольшого пинка для рывка обиженномухорошисту, Ибрагим продолжил, - Знаешь, чем отличается пионер от сосиски? Нет? Пионер всегда готов, а сосиска - только через десять минут... Крыса наверное хотела, чтобы ты ей засадил, а ты подумал, что из пионеров исключили... Она - разведенная... Скажи лучше честно, ты еще никого так и не отжарил?...
- Да брось ты, в самом деле! Она же меня старше насколько, учительница и вожатая... Мне, вообще-то биологичка нравится, ну и англичанка, конечно...
- Ты, значит, на них гуся оттягиваешь? Да, ладно, не красней - на них все оттягивают, не ты один... А училки, они все... Спроси у Халида, он их всех по очереди джунджурит... Знаешь, какой у него? Двадцать четыре сантиметра - лежачий! Козы просто пищат!
А через две недели после освобождения от ошейника, за которым последовал вызов родителей в школу и двойка за поведениев дневнике, на линейке, посвященной Дню Победы, Надежда Ильинична Светлякова подошла к Фоме своим строгим шагом и, повязывая ему галстук, чеканным голосом сказала:
- Надеюсь, ты больше никогда не опозоришь священного звания пионера!
- Всегда готов! - невпопад сказал Фома и поднял правую руку к голове.
- Опусти руку, Полынин! Пионерский салют нужно отдавать только по команде Будьте готовы! А я тебе говорю совсем о другом...
Фома не знал, чем еще он мог искупить свою вину или ублажить Надежду Ильиничну и промолчал, чтобы избежать очередной глупости.