В тринадцать лет он отнял у фашиста ружьё. Хорошее, "Три кольца" называлось. Потом ходил с ним на охоту: не знал беды. Ружьё служило верой и правдой - обещал мне его отдать. Но я был бедовый: гульба и пьянки, хеви-метал и всякое такое... Ружьё в девяностые он отдал какой-то братве или перекупщикам, за небольшой барыш. Думаю, его потом продали с приличным наваром, ибо "Три кольца" и всё такое.
Мы ходили с дедом в лес. Он, вообще, любил побродить. Но мы тогда ходили с целью: кроты. А это - шубы, деньги. .. Он ставил капканы на кротов. Слепые создания, они часто попадали в железные тиски капканов, а дед срывал с них шкуру, орудуя охотничьим ножом и выкидывая прочь розоввтые, обесшкуренные тельца...
Так мы и жили. Бабушка была доброй. До того доброй, что однажды я спросил у неё:
- А была ли война?
Она возмутилась:
- Ну как же не была!
И дед подытожил:
- Была-была, ты не понимаешь...
Что я не понимал? О, многое! Как, с её слов, партизаны жгли дома, отступая. В частности - её дом, в соседней на момент рассказа деревне. И как дед отнял то злополучное ружьё, сам тринадцати лет отроду...
А сейчас я думаю обо всём этом так: боль. Кара. Но и - новые души... Это кощунство, но - да. Раю требовались новые души, чтобы небу не пустовать. Иначе: зачем так много жертв? Крови? При чём, крови обычных людей, ни чем не отличающихся от меня и тебя. Смысл в этом есть лишь если т а м, наверху, хотят видеть новые души!
Только так я мог примириться с гибелью невинных. Идея - наполнить рай. После я рос дальше, было смутное время. Закрытый в квартире, я и жизни-то не видал. Но фантазий было - тьма и маленькая тележка. Уйма. Вот потому, однажды, я решил поиграть в войну сам....
Теперь у меня оторваны руки: правая по локоть, а у левой нет пальцев. Я пишу, носом тыкая в буквы. И счастлив, что хотя бы есть нос. Чак Паланик дерзал писать о подобном, но я просто живу свою маленькую жизнь.
Похожий на птицу, особенно по утру, когда трясу своими культями - всё-таки верю в Большую Идею. Она топит страхи, она управляет Жизнью. Большая Идея приходит с небес в мой обособленный разум. И живёт в нём дальше. Сквозь рокот и ропот секунд на стене.
Это я отнял ружье у фашиста.
Это мою хату сожгли партизаны.
Это мне было холодно той зимой
И это я, наконец, вернулся целым домой.
И ходить, и порхать, бросая руки во вне. И любить, и мечтать даря розы тебе... Вот что мне нужно. А ты бы смогла полюбить такого меня? Который без рук тащит камень судьбы? Одиночество сильно сжигает нутро. Всё слишком пресно, если нет намёка на тёплые руки женщины. Да.
И вот я стою, курю у окна. День стелится многоглазой змеёй. Шум входит в разум, мысли в разброс. Запах котлет чует с нижнего этажа задумчиво нос.
А фашизм не пройдёт!
И фашизм не пройдёт!
Чем бы он ни был.
Где бы не зрел.
Не за тем птицы покидают края доблестных стран.
Но самое худшее, что быть могло - когда фашистом называют меня!
Когда им называют меня!
Слишком горькие слёзы прошлых побед
И очень нежная жизнь, суетливым котёнком полощется у колен.
Если я был не прав в той огненной роли -
кто был правее и лучше?.. Вы не успели.
Стать голосами, мыслью влекомыми
Нет больше вас, с моей пулей знакомые
Снова заходите в сон, где мы беседуем.
Мне просто плохо сейчас.
Молись за меня - я тоже всегда молюсь за всех вас.