- Эй! - окликают меня сверху, - Возьмешься за работу?
Из приоткрытого окна купе класса "люкс" торчит взъерошенная голова, с лицом подернутым щетиной и следами вчерашнего праздника жизни. Я неторопливо тушу окурок о полированное колесо вагона. Ни к чему суетиться пока достоинство в цене.
- Тогда подгони-ка бутылку хорошего коньяка, - ухмылка расцвечивает лицо, а из полумрака купе слышится неразборчивый капризный голосок, - Ладно. И пузырей каких для дамы, - голосок взвизгивает пронзительно, - Хо. Ро. Шо. Божественных пузырей для дамы. Сдачу оставь себе.
На гравий насыпи алой бабочкой слетает купюра. По жизни можно любить всякий город, а по работе хочется чаще встречаться с Хабаровском.
Поднимаю деньги и отправляюсь между длинными вереницами поездов, намертво застрявшими на крошечном полустанке посреди неизвестно чего. Небольшая задержка вылилась в многодневный затор. Пассажиры болтаются среди раскаленных жарой вагонов. Кое-кто, вроде меня, в поисках приработка. Остальные без цели, но с преувеличенной значимостью. Проводники или позапирались в своих каптерках, или вяло огрызаются на вопросы об отправке. Какая отправка, если составы загнаны на запасные пути? Нас еще не приняли в данной точке. Нас здесь вообще нет пока.
На краю промзоны начальники поездов разбили палаточный городок из казенных одеял, где не первую неделю мрачно заливают свое унижение. Говорили, особо скандальные смельчаки ушли туда выяснять: как долго продлится окружающее безобразие. Так и сгинули. Может враки, но проверять не хочется - я пробегаю мимо тихо и стремительно. Подныриваю под составами, проношусь по открытым платформам товарняков. Ноги кормят не только волков, но и посыльных.
Пряные запахи степи сменяются острыми - вокзала. Полынь, тысячелистник, дрок и тимьян перебивают уголь, мазут и "котлеты рубленные по сорок с полтиной".
Счастливчики, которым хватило платформ, посматривают на прочих с презрением олимпийских богов. Но сами отовариваться тоже не ходят, поэтому благосклонны и покровительны. Друг перед другом раскланиваются старыми знакомыми.
В буфете попадаю в очередь, пеструю как забытые листопады. В змейке цветных маек, ковбоек и загорелых тел - блеклое пятно: трое в серых костюмах, при галстуках и кожаных папках. Пресс-атташе, личные секретари или просто младшие менеджеры, кто их разберет? Молча дышат друг другу в затылок с видом важным, будто и не за пивом посланы. Замечаю в кармане одного краешек билета. Поезд номер тридцать семь.
- Слышал? - оборачиваюсь к вихрастому пацану, уже занявшему за мной, - тридцать седьмой отгонять куда-то собрались.
Он стреляет глазами на серый "планктон" и понимающе кивает:
- То ли перегонять, то ли отправлять. Слышал. Повезло ж каким-то.
- Это если отправляют, - отзывается кто-то в голове очереди.
Костюмы дружно вострят уши, бьют копытом. Остальные подхватывают и расцвечивают свежерожденный слух. Просто из любви к искусству. Когда троицу, не выдержавшую напряжения, уносит из магазина, никто не смеется вслед. Играть нужно до конца. Но легкое довольство наполняет воздух маленького зала.
- ГоспАди, откуда ж такие берете? Издеваетесь что ли? - выпаливает продавщица на одной ноте. Не раздраженно, привычно, словно так звучит каждый ее выдох. Да, девушка, я вас тоже люблю.
Бутылки теплые, плитка в цветной фольге подтаяла. Но это ничего.
На перроне среди старушек, продающих снедь и мочалки, нахожу одну с цветами. Ведро белоголовых ромашек, от зноя уснувших, клонящихся к земле. Не торгуясь, забираю все. От щедрого предложения взять и ведро с улыбкой отказываюсь.
- Эй! - два удара в железную стену разбудили моего работодателя.
- А, ты. Уже подумал, что свалил.
Кидаю вверх бутылку коньяка. Она летит, сливается с вечереющим небом. На боку мелькают блики солнца. Натренированно мужик подхватывает ее. Крышку долой, пара глотков уходит как сухую землю. Показываю пузыри для дамы. Не отрываясь от горлышка, кивает. Наконец, вкусно, с причмокиванием оставляет коньяк в покое. Косится на ромашки, оценивая меня как возможного холуя, притаскивающего больше, чем просили. Нет, не тяну. Ухмыляется:
- Свободен... любовничек, - жест скорее угадываю, чем вижу.
Бутылка шампанского летит в него гранатой. На возмущенный вопль даже не оглядываюсь. Много чести.
Персональный душ и видак легко внушаю своему хозяину, что он бог царь и господин. А на деле просто шмоток больше, и все господство. Что он знает обо мне? Тем более о ней? Так и не стоило скалиться. Надо было в лоб целить, все равно здесь работы больше не будет.
Она была чудом, возникшем в нашем вагоне вне расписания, на темном полустанке. Поезд даже не останавливался - притормозил и тут же начал набирать скорость. Рыжие волосы, огромные испуганные глаза, дорожная сумка и билет. На другой состав.
Меня разбудил гулкий, прокуренный голос проводницы, на одной ноте бранившей "всех тупых пентюхов вместе и это явление природы в частности". В тамбуре сквозило и пахло кислятиной, явление почти плакало. Я в мятых брюках на голые тапки никак не тянул на принца-спасителя, но почему-то гаркнул толстухе обтянутой синей форменной курткой:
- А ну хватит! Ночь, люди спят.
Марина Каземировна не привыкла к таким вольностям со стороны своих убогих подопечных. Она подобралась как потревоженная медуза. А я, чтобы не упустить эффект, продолжил быстро, без пауз:
- Ничего, доедет до следующей станции. У нас четвертая полка пустая, пустим пока к себе. Всем спасибо, все свободны.
Пальцы сами собой сомкнулись на ручках чужой сумки. Девушка пошла следом как на привязи.
- Не бойтесь, я не маньяк. Соседи в купе хорошие. Почти семейная пара. Судя по тому, как ругаются, до свадьбы уже не долго.
Она улыбнулась.
- Можете не беспокоиться, четвертую полку тоже мы выкупили. Чтобы не подселили кого попало.
- А я не "кто попало"? - голос ее со все еще заметными капельками слез переливался утренней радугой сквозь барабанный ритм колес. И очень красиво в ритм вписывался.
- А вы часть моих безумных выходок, - я остановился у родной двери, - Егор.
- Света.
- Прекрасно.
Купе раззявило черный провал рта. Недовольный Димон из темноты пробормотал:
- Мог бы и меня позвать покурить.
- Не курил, знакомую встречал. Вот, это Света. Прошу любить и терпеть.
Лена на нижней полке зажгла ночник и потянулась за очками.
- Ох, наконец-то живое лицо! Есть хочешь? Чаю? Все равно уже не спим. Горе-Егорье, мог бы сказать, что будут гости.
Задребезжали ложечки в граненых стаканах. Подстаканники надулись важностью. Белое полотенце скатертью самобранкой развернулось на столике. Все произошло так быстро, под легкую перебранку, тычки и смешки, словно готовилось заранее. Новая соседка задремала уже в середине импровизированного приема, убаюканная теплом и сумбурным хором голосов. Я укрыл ее краем одеяла и переселился наверх.
Конечно, ни на одной из следующих станций она не сошла.
Шоколад таял, извиваясь в пальцах раскаленным железом. Но сладкоежка моя и такому будет рада. Выскребет, дочиста вылижет фольгу и станет улыбаться перепачканными сладкими губами. Сладкими и без всяких молочных плиток. Гнев проходил с каждым шагом.
Конечно, она осталась. Почему "конечно"? Ну, не такой уж я безнадежный олух. К тому же не так важно в каком поезде едешь, главное - ехать. А если едешь не один, то чего еще...
Знакомая сумка лежала на гравии, под металлической лесенкой, метра полтора не дотягивающей до земли. Света стояла рядом. Когда она увидела меня, что-то неуловимо изменилось в выражении ее глаз. Словно мне стоило задержаться где-то, не появляться, или возникнуть другим. На белом коне?
От ворсистых стеблей ромашек вспотела ладонь.
- Оказывается, здесь и мой поезд застрял. С обратной стороны. Там, - взмах руки.
Не поворачиваю головы.
- У меня ведь билет. Понимаешь?
Киваю. Бывают случайные попутчики, бывают неслучайные. С первыми делишься сокровенным. И расстаешься. Со вторыми просто едешь. Потому что у тебя билет, у них билет. Все законно. Все так просто.
Нужно что-то сделать, очень быстро нужно что-то придумать, чтобы она осталась. Чтобы ей захотелось остаться. Но, как назло, голова пустая, слова застревают в горле, дурацкие цветы мешаются в руках. И уходит время.
Света подхватывает вещи.
- Не обижайся на меня. Я знаю, мы еще будем вместе. Не сейчас, но будем обязательно. Веришь?
"Нет", - думаю, но произношу:
- Да.
- Вот и хорошо, - облегченно выдыхает она, - ты не забывай, звони. Номер 48-12-24, место номер двенадцать. Очень все легко.
- Легко, - соглашаюсь. Поцелуй остается на щеке ожогом. Она уходит. Никаких драм, просто кончились пути - впереди Антарктида.
"Нужно догнать", - думаю... И остаюсь на месте. Потому что не нужно. Ее спина, ее легкое платьице, ее пружинистая походка, ее рука, поправляющая шпильку в густых волосах, каждая, каждая ее черта говорит: "Не надо".
Поднимаюсь в вагон. Букет и шоколад кидаю под колеса. Ребята в купе напряжены. От моего лица становиться только хуже. Страшное лицо, наверное.
- Ушла? - лучшая подруга, ангел моей сохранности разрывается между удивлением, жалостью, гневом и непониманием нас дураков. Ведь не виноват никто. Никто не злодей, а это хуже всего
Киваю.
- Ты хоть сказал ей что-нибудь?
Молчу.
- Вот придурок! - Лена подхватывает стаканы и с силой захлопывает за собой дверь.
Димка прислушивается к удаляющимся шагам, после чего достает из-под скамьи початую бутылку. Выпиваем по стопке, не чокаясь.
- Да ну их всех... Чего ждать-то, сразу ясно было...
- Хватит, - обрываю сразу все возможные попытки утешения.
Не нужно, достаточно. Объяснения, убеждения - мусор. Что можно возразить на "я не люблю тебя"? Ничего? Вот и не надо.
Все у меня хорошо. Нормально. Нам снова наврали - конец света не произошел. Просто кончилась Света. Была и не стало. И если ни у кого не хватает сил бросить меня в топку паровоза, то ничего и не надо. Ничего.
Лежу на верхней полке. Внизу очередная ругань без повода. Ее гул над ухом сродни пытке. И заорал бы на них, но для этого нужно выдохнуть и вдохнуть. А я пытаюсь удержать дыхание. Сам себе напоминаю ребенка, который в слезах мечтает умереть назло всем. Только не плачу. И не мечтаю. Просто жду, когда пройдет день.
Поезда все еще стоят. Соседи делают ставки на номера, которые пустят первыми. С нашего края, разумеется. Противоположный уже отправляют.
Очередная ночь. Со стороны вокзала затихающий гудок. Какие-то везунчики убираются отсюда. А она? Уже уехала или нет?
Никакой перемены. Мы стоим. Все вокруг стоит. Я собираю по частям то, что мог сказать, и то, что сказать был должен. Ленка права, придурок и есть. Может, соберись вовремя с мыслями...
Не выдерживаю, встаю. Легче? Ни разу. Тошно, как и прежде, просто лежать нет больше сил. Зовет никотин - лучший из врагов.
Димка дымит в тамбуре. На явление меня выпучивает глаза, будто бы я Муромец, который через тридцать лет все-таки сподобился встать. В туалет приперло.
Друг пытается заложить за ухо дымящийся окурок и прикурить новую сигарету. С фильтра разумеется. Хабарик отнимаю и тушу в консервной пепельнице, с остальным сам разберется.
- Я не собираюсь здесь вешаться, - успокаиваю его, - Это слишком.
- Жаль, это так жизнеутверждающе. Твои особенно. Развели бы Марину Каземировну на канкан. Ты как?
Пожимаю плечами.
- Как улитка на марафоне - стартовал бы лучше, пришел бы первым. Знаешь, сейчас столько идей появилось. А на кой? Чего бы им тогда не прийти? Куча нужных слов. Правильный таких, понимаешь? Таких, которые ее удержали бы. Твою ж мать...
- Уверен?
- Уверен.
- Так какого хрена ты мне тут плачешься?! - орет на меня Димка, он роста-то не великого, а голосина как у кита-убийцы, - Чего пожалеть тебя?! Вали, ищи ее, где-то она здесь застряла. Беги, пока время есть!
Резкий рывок вагона сбивает нас с ног. Поехали что ли? Вовремя, ничего не скажешь.
Проплывают чужие окна, легкая зависть и желтоватая зелень степи. Для состава находится платформа. Хорошо поставленный голос дикторши разносит над вокзалом благую весть о нашем прибытии. Мы вернулись в реальности. На табло меняются цифры - стоянка пятнадцать минут. Всего лишь. Какое там "беги".
Телефон! Связь тоже восстановиться должна!
Швыряю бычок в консервную банку.
48-12-24. Моя молитва в цифровом формате. На том конце бесконечный гудок. Тягучий, вязкий. Щелчок, как ответ небес.
- Девушка место номер двенадцать, пожалуйста.
- Ой, начина-а-ается.
Собираю вместе чувства, эмоции, слова. Надо успеть, пока у нее не нашлись возражения. Пока еще есть у нас эти четверть часа, чтобы все вернуть.
Дыхание в трубке.
- Слушай, ничего сейчас не говори. Я не подарок, не всегда внимателен, не очень сентиментален. Толком объяснять не умею. Ты же знаешь, какой. А все, что знаю я - ты самое светлое, что есть в мире. Потерять это может только полный идиот. Послушай, мы ехали утром, и стоял туман над травой, а в небе летело облако. Оно было похоже на розового дракона. Такого, японского, который дух реки. Не мог показать его тебе. Забыл. Слишком многое забыл. Не успел. Не сумел. Но если ты на секунду поверишь... К чему билеты? Их всегда можно поменять. Вот этого не поменяешь - мостов похожих на тетрадные клетки, луны в половину окна, запаха моря сквозь горелый уголь. Не успел, но ведь смогу еще. Если ты поверишь. Приходи ладно? Мы на пятой платформе. Приходи, буду ждать. Если понадобиться, вообще, к чертям, останусь. Только приходи.
Тишина. А потом сквозь треск помех задумчивое:
- Хорошо.
До отправления полминуты. Столько времени пролилось здесь даром, и вот, теперь не хватает. Буду рад любой заминке, перегону на самые запасные из всех запасных путей. Сжальтесь, а?
Перрон пуст. Пассажиры расселись по местам и отсчитывают секунды до отправления. А я жду в дверях. Ведь она сказала: "Хорошо". Значит, придет. Обязательно.
Но перрон пуст. Только дворник, пара носильщиков да какой-то припозднившися пассажир.
Он все ближе. Фигурка маленькая, издалека - подросток, но оказывается девушка в синей ветровке, затрепанных джинсах и кедах каких-то легкомысленных. Челка падает на глаза цвета поздней травы. А глаза беспокойные, выглядывают что-то. Наверное, должны подать ее состав.
- Это вы?
Я вздрагиваю, отвлекаюсь на нее. Незнакомое лицо... или знакомое? Чем больше приглядываюсь, тем больше кажется, что пересекались. То ли на одной из станций, то ли на обгоне мелькала в соседних окнах. Но откуда сейчас и здесь?
- Конечно, - кивает с легкой грустью, - Это все было не мне. Вы просто забыли набрать код транзитного поезда... И сделали местный звонок. А я подумала: "Странно, кто же мог мне позвонить?". Подумала, что вдруг... Вдруг все-таки мне...
Вот такая насмешка над обоими. Надо мной - злая, над ней - жестокая. И как исправить? Тупик разрастается, вот еще один человек в его власти.
Марина Каземировна тяжело топает за спиной, отодвигает меня в сторону едва уловимым движением мощного бедра.
- Холуби, поезд отправляется. Едем - нет?
- Нет, - отвечает девушка.
- Да, - выпаливаю одновременно.
Следом ее удивленное "Да?", мое нерешительное "Нет".
- Молодежь, - проводница рывком втаскивает ее в тамбур, толкает на меня и оттесняет обоих. Состав с язвительным скрежетом набирает скорость.
В мутном от проникшего угольного чада воздухе растерянно обнимаю незнакомку. Не отталкиваю. В голове проносится тот самый японский дух реки. Почему-то летучий он там, а не водоплавающий.
Вдруг ловлю себя на страшном... На самом страшном для любого влюбленного... На том, что стало легче. Что рад своей ошибке. И дух реки в кольце моих рук - своенравный и непостоянный - уже ближе обжигающего света. Ничего не забылось, но... Вы когда-нибудь обнимали ветер?
- Ну! Проходите. Вхлубь, вхлубь, холуби. Успеете помириться - двенадцать тысяч без остановок. Храфик нахонять станем.