Аннотация: Иногда следует спасать, иногда - спасаться
Он даже не ответил − приоткрыл левый глаз, фыркнул и подставил солнцу другой бок.
− Не скажи, брат, − продолжал я, − если на самом деле все предопределено, то это сильно усложняет... все усложняет. А верное не может быть сложным.
Ну да, конечно. Верное может быть каким угодно − сложным, простым, высоким, синим, непознаваемым. Ему до нашего мнения дела нет. И это тоже верно. Просто настроение было такое − поговорить.
Белый песок струился сквозь пальцы, щекотал кожу, на ладони отпечатывались мелкие осколки ракушек. Море урчало едва слышно, будто и не оно совсем устроило вчерашний шторм. Зато лес разорялся вовсю − жужжал, кричал, пел и шумел кронами. То ли солнцу радовался, то ли тому, что мы далеко. Мы здесь чужие. Сколько ни пробудем, чужаками и останемся.
Он вскочил на ноги и, не оглядываясь, лениво заковылял вдоль кромки прибоя.
− Ты куда, Кот?
− Жарко.
Ну да, конечно.
Его уходы дают нам иллюзию независимости друг от друга. Он шатается по острову, я жду. Или делаю что-нибудь. Например, чиню хижину после того, как он снова обвалится. Вот чего делать совсем не хочется, но, наверняка придется. Хорошо, если чинить, а не собирать заново, тогда за день не управлюсь.
Фигура Кота стала уже совсем крошечной, когда я поднялся. Слишком быстро поднялся. Голова закружилась, перед глазами побежали цветные пятна, а в горло ударила кислая волна. Постоял, привыкая. Вернулось ощущение собственного тела: обгоревшей кожи, просоленных до зуда волос, каждой уставшей мышцы и ноющей косточки. Хотя бы раз в день чувствую себя запредельно живым и никак не привыкну.
Что ж, надо идти. Не надо. Никому не надо, чтобы я тут расхаживал. В прежнее время устроили бы целое разбирательство: куда? зачем? почему? чего собирался добиться? чего добился? какие выводы можно сделать? "Хоть кто-нибудь объяснит, почему он так себя ведет?" Обо мне можно и в третьем лице − обслуга, не чета этим башковитым. Обслуга, и тратит свое время на всякую... На что угодно тратить свое время лучше, чем вовсе не иметь возможности его потратить. А если выбирать между строительством очередной хижины и сомнительным экспериментом, то лучше обойтись без последнего. Такой вот вывод я сделал. Жизнь лучше нежизни − не самое сложное философское построение, но горжусь им. Оно на самом деле мое.
Настил выдержал непогоду, даже подпорки не покосились, а крышу хибары разворотило в клочья, легкие стены сложились внутрь переломанной кучей тростника. На колу мочало − начинай сначала. И бросил бы, перебрался с концами в пещеру, но Кота туда же только непогода может загнать. Будет сидеть на берегу, под кустом и упрямо пялиться на море. Ему и до хижины нет дела, хмыкнет сквозь губу: "Наворотил тут" и ни травинкой не поможет. А ночевать придет. В пещере ему, видите ли, сыро, и зябко, и гулко, и пакостно, а тут нравится. Поэтому и строю. Мне-то... вообще... и так сошло бы... Ладно.
Солнце уцепилось за зенит и пекло до гула в ушах. Пытался жульничать − собрать новый дом из старых листьев. Не вышло, конечно − все в крошево, как ни связывай, топорщится, а чуть отпустишь, ползет по швам. Нужно брать нож и резать свежий тростник. Новая философская мысль: ничто не восстанавливается, все только начинается заново. Выходит, что все умирает навсегда. Когда много времени, то от раздумий некуда не деваться. Даже кому-то вроде меня. Хорошо хоть под поэзию не заточен, только руками умею работать, а то голова бы вообще взорвалась. Хотя... может оно и к лучшему было бы.
Я не стал уходить далеко в лес, нарезал ворох гибких побегов поблизости, оттащил их к настилу, вкопал, обвязал толстыми, влажными лианами, которые от натяжения чуть расслаивались и окрашивали руки вонючим зеленоватым соком. Подсохнут, лучше всякого углепластика. До следующей бури продержатся. Биологи из них что-то собирались сотворить. Все время пытались природу улучшить, не могли успокоиться и просто жить с тем что есть. Идиоты. Доулучшались.
Прикрыв ладонью глаза, поглядел на солнце. Прилично времени прошло, оказывается. Ничего, еще успею нарезать листьев для крыши, а стены можно завтра оплести. Нам же не от холодов спасаться, а слегка цивилизацию обозначить.
Ствол пальмы − шершавый и горячий − царапался и осыпался под пальцами. Наверху все еще ветрено, но горизонт виден во все стороны. Кажется, что каждый островок архипелага можно рассмотреть. Дыма ни над одним не видно, значит пожары окончательно унялись. Нечего и ждать после такого ливня, но все-таки... самый тоненький дымок смог бы рассмотреть, и он значил бы "мы не одни". Одни. Не приходится сомневаться, но надеяться продолжаю. Чего же глупее? Я и надеюсь, будто сам не знаю, что не на что. Протокол работает, его ничем не остановить. Протокол − единственная истина, на него философские рассуждения не действуют, только алгоритм программы: пункт первый − "в случае непосредственной опасности, вызванной..." Сами же придумали, умники, сами и не сумели справиться.
Срезаю листья и кидаю их вниз. Краев глаза замечаю, что вернулся Кот. Сам мокрый, на настиле горой выложена рыба. Щурясь он смотрит на меня и, догадываюсь, смеется надо мной. Сам сюда не полезет − не сумеет, зато надо мной будет веселиться. Как будто я для себя стараюсь.
Спускаюсь вниз, осторожно обнимаю ворох листьев, чтобы не порезаться их острыми краями. Они тянуться за мной по песку длинными плоскими хвостами.
− Вернулся? Не готово ничего, можешь еще погулять.
Кот не трудится даже ответить. Весь его облик говорит о том, что прилагать усилия − не его забота. Он и рыбу ловит от избытка времени и безделья, а не от того, что голоден. Развлечение такое. И ест ее прямо сырой, так, мол, вкуснее. Конечно! Да она и жареная на вкус, как брезент в оплетке от проводов.
− Я − Робинзон, ты − Пятница. − говорю ему. − Значит, можешь проваливать, пока не понадобишься.
У него на этот счет свое мнение. Кот склоняет голову на бок, цепляет одну из рыбин и мощным броском отправляет ее за спину. Сверкает серебристая чешуя, и исчезает в далеких волнах.
− И это только доказывает то, что ты, в сущности, дикарь.
Он медленно подступает ко второй, и я поспешно передумываю:
− Ладно! Я − Пятница, а ты − белый господин, милосердный носитель мудрости и культуры.
Что за манера решать все споры силой? Придешь еще от дождя прятаться.
"Белый господин" входит в намеченный контур хижины, одобрительно дергает колья − крепко сидят, а то он бы и сломал. Безо всякого сожаления, кстати. Называется контроль на производстве. Контроль пройден, он растягивается на полу и закрывает глаза, а я, соорудив из нескольких выбеленных морем обломков стволов пандус, крою крышу. Сооружаю ему тень.
И жаловаться не на что. В сущности, во всей этой истории я виноват. Если можно это считать виной. Кот именно так и считает. А мне просто деваться некуда.
Он ушел рано утром. Один из кольев все-таки сломал, крыша съехала на сторону, края ее слегка шевелились на ветру, как купол медузы. Так вот и живем.
От вчерашней рыбы остался особенно сильно пережаренный кусок, в горло он не лез, поэтому я старательно поправлял разорение, оставленное этим типом, пока голод не заставил смирить гордость. Стараясь не вдыхать неприятный запах, я жевал холодные и жесткие волокна. Естественные нужды − самое неестественное дело. На базе можно было залпом выпить протеиновый коктейль − стакан мутной жидкости безо всякого вкуса − и весь день быть свободным от унизительного поиска еды. Мне он унизителен, я-то, на самом деле, не Робинзон вовсе И даже не Пятница.
Тонкие кости царапали горло, вода в половинке ореховой скорлупы уже нагрелась и ситуацию не улучшала. И тут над водой повис отчетливый гул моторного катера. Сначала монотонный шум прибоя заглушал его, будто комариный писк, но звук нарастал, вырывался из привычной какофонии и, наконец, стал отчетливо доминировать.
Мне захотелось немедленно сломать недостроенный дом, замести следы и уйти в лес. Эти идеи пронеслись в голове вспышкой молнии, и тут же были подавленны волей, которая сильнее любых посторонних мыслей. Механизм − это люди (пока не доказано обратное), люди − это вторжение (пока не доказано обратное). И пока существует протокол, мое дело − охрана базы. Чтоб она неладна была.
Катер подходил к берегу на холостых оборотах. Течение было сильным, и лейтенант, которого отправили старшим, опасался, что их снесет в сторону, раньше, чем успеют причалить. С другой стороны, на дне могли оказаться водоросли или камни, а повредить мотор совсем не хотелось.
− Вижу человека, − крикнул рядовой на носу.
− Одного? − уточнил лейтенант.
− Одного. Без оружия. Кажется, на нем белый халат.
Это уже хорошо. Архипелаг − единственная суша на всей планете, состоявшая из пятнадцати крошечных островов − оказался пуст и выжжен. Главное здание исследователей было последней надеждой спасательной группы, если бы и здесь они никого не встретили, пришлось бы сообщить в центр, что целый институт погиб по неизвестным причинам. Единственное, что пока удалось установить: на них не напали из вне. Живой свидетель − то, что сейчас было необходимо, как воздух. Тем более, что следователь страховой фирмы всех уже порядком заел.
Лейтенант бросил короткий и злой взгляд на сухощавую фигуру слева от себя. Пассажир, не мигая, смотрел на берег, будто опасаясь, что отведет глаза на секунду и блеклая фигурка на фоне буйной зелени растворится, как мираж.
Человек на пляже подошел ближе, военные по инструкции сняли оружие с предохранителей, небрежно выпрыгнули из катера и волоком дотащили его до кромки прибоя. Только после этого следователь соизволил выйти вместе со своим чемоданчиком. Он тоже действовал по инструкции, и все равно каждый его жест раздражал. Да же то, что он не захотел замочить сапоги.
Человек в замызганном халате не высказывал ни радости, ни удивления, только щурился от солнечных бликов на поверхности океана. Его кожа была загорелой, морщины казались глубже из-за въевшейся соли и грязи, а волосы неопределенного мышиного цвета неряшливо топорщившиеся во все стороны. То ли седина, то ли от природы такие. С такой внешностью ему могло быть и двадцать, и тридцать, и − чем черт не шутит − пятьдесят лет.
− Доктор Амбао? − дальнозоркость старшего группы позволяла читать надписи на приличном расстоянии.
− М? − отозвался тот и с несколько безумным видом посмотрел на свой бейдж. С потертого пластика улыбалась его же физиономия, рядом значилось: "Доктор Манфред Амбао, Ph. D., M. D. Уровень допуска: 3"
− Любой бы тут чокнулся, − шепнул рядовой Тодд.
− Доктор Амбао, я − лейтенант Сентович. − мужчина медленно подошел, чувствуя за спиной поддержку своих, и протянул руку, − Мы прибыли за вами. Вы понимаете меня? Мы приехали спасти вас. Кто-нибудь еще выжил?
− А? − все так же придурковато-рассеянно ответил мужчина, на протянутую ладонь от ответил также замедленно, но рукопожатие его было до странности сухим и твердым, − Нет. Никто не выжил.
Люди ждали продолжения, но доктора словно вымотали произнесенные слова, он молчал, с интересом разглядывая свои ладони.
− Простите, − вперед выступил следователь, − нам пора бы делом заняться.
Сентович, подавляя неудовольствие, жестом пропустил его вперед. Следователь кивнул, и раскрыл планшет, над экраном повисла трехмерная карта архипелага. Монотонным голосом, лишенным малейшего человеческого участия, этот хтонический монстр сообщил единственному выжившему, что он на самом деле единственный. Показал снимки развороченных филиалов, где не осталось ничего, кроме обугленных земляных воронок. Чего этим можно было добиться от ученого... да попросту от живого человека? Истерики и обморока. Даже военным жутковато было увидеть такое.
Лейтенант негромко подозвал врача. Тот с шумом выдохнул, вложив в это весь свой гнев.
− Понимаю, Ли, − тихо откликнулся Сентович, − Но за этим жуком последнее слово. Сделает паузу, монитор к "яйцеголовому" подключи. И вколи ему стимулятор какой.
− Не нужно, − встрял вдруг единственный выживший, − Мне не нужна медицинская помощь.
− Простите, профессор, так положено, − примирительно ответил лейтенант.
− Не мне, − еще строже сказал доктор Амбао, − Мне так не положено. Благодарю. Я здоров, цел и сыт. Все хорошо. − он снова обернулся к следователю. − Вы что-то говорили?
− Мне нужно осмотреть главный корпус. И лаборатории.
− Смотрите, − равнодушно пожал плечами профессор, развернулся и зашагал к лесу.
− Нам, что, следом? − если бы не взяли с собой Тодда, все глупые вопросы пришлось задавать кому-то другому.
− Да похоже, − ответил Сентович, − рядовой Рингл, стережешь лодку. Остальные за мной.
− Оставляете дежурного. Думаете, здесь есть опасность? − до этого хмырь из страховой фирмы не выказывал эмоций, а тут забеспокоился.
− Нет. Но всякое бывает.
Лес впереди шумел со всем величием дикой природы. Говорят, в космосе человек начинает ощущать себя песчинкой. Не худший вариант. В джунглях начинаешь чувствовать себя едой. Или того хуже.
Белый халат маячил впереди. Доктор шел легко и привычно, спасательная команда оступалась, скользила и последними словами поносила тех, кто не удосужился проложить дорогу. Понятное дело, летали над деревьями и в ус не дули. Только из окон смотрели на буйство красок и радовались. Ах, красота! Не чета большим городам!
Но раздражение снова схлынуло, когда впереди показался просвет, сквозь который они разглядели институтский городок. Руины институтского городка. Главное здание было будто бы вывернуто на изнанку, бетонные плиты мелким осколками разлетелись на многие десятки метров, а свинцовую прослойку оплавило и разворотило с такой чудовищной силой, что не нужно быть гением, чтобы сообразить: рвануло глубоко под землей, и рвануло не слабо. Небольшие корпуса вокруг сравняло с землей.
Чем же занимались здесь придурки высоколобые? "Может, и неплохо, что их..." − лейтенант устыдился прежде, чем успел додумать. В самом деле, ему-то откуда знать? Жили здесь люди, занимались... мирным чем-нибудь. А пускай и не мирным! В любом случае, такая смерть − это ужас какой-то.
Эмоции эмоциями, а порядок есть порядок. Группа перешла под командование следователя. Осторожно, стараясь не лезть в те развалины, которые казались особенно ненадежными, военные осматривали здания, безуспешно пытались запеленговать признаки живых существ − пеленг упрямо фиксировал всю мелкую и крупную живность, что кружилась поблизости. Было бы проще, имей они ДНК ученых, но на них стоял гриф "Совершенно Секретно". Чего тут секретничать уже? Даже последние чинуши армейские ведут себя, как нормальные люди, рядом с этими тихушниками. Следователь, тот похоже и вовсе не стремился найти живых. Или хотя бы мертвых. На вопросы отвечал одной фразой: "Закрытая информация". Кого ищем? Закрытая информация. Что ищем? Закрытая информация. Как сумеем определить, что нашли что-то? Закрытая информация.
Судовой врач единственный мог себе позволить держаться в стороне. Его пора пришла бы найди они хотя бы тела. Или если бы покалечился кто-то из своих. Пока у Ли была одна цель − присматривать за профессором. Попытался было настроить на него монитор здоровья, но получил такой недобрый взгляд и такое угрожающее: "Уберите", что не решился на вторую попытку. Кто знает, что за реакцию может выдать тронувшийся от одиночества человек? На корабле он все равно никуда не денется, а тут его лучше не раздражать.
− Что же здесь произошло? − в попытке наладить контакт спросил врач.
− Не знаю, − ответил доктор Амбао, − Я был... в другом месте.
И слова были странными, и сам тон − вместо радости от вида живых лиц, будто бы наоборот тяготится присутствием спасателей.
Ли стало неспокойно. Он отступил на пол-шага в сторону и тут его позвали. С видимым облегчением врач побежал к своим, но не напролом − беспокойство усилило его природную осторожность, а по краю.
Рядовой Тодд стоял среди каменных обломков и указывал себе под ноги. Сперва непонятно было, что привлекло его внимание, но приглядевшись... Внутри снова екнуло, Ли оглянулся. Нет, ученый стоял на прежнем месте, хотя мог догадаться... Да наверняка должен был знать, что здесь найдут!
− Ну? − подоспел лейтенант, тоже посмотрел вниз, помедлил и схожая догадка появилась на его лице, − Ага. Поправь-ка меня...
− Не смогу, − монитор наконец работал на полную мощь, − Совершенно точно − этот человек сгорел недавно. Все, что могу пока сказать.
Среди золы белел скелет.
− Что нашли? − над ними завис запыхавшийся испачканный следователь, − Четко было обозначено: все, касающееся данного проекта, − закрытая информация! Занимайтесь своим делом!
Он оттеснил спасателей и принялся доставать из карманов свою − куда более крутую − электронику. Что-то бормотал под нос и, казалось, стал совершенно счастлив.
− Тадеуш, − врач потянул лейтенанта за рукав, заговорил сбивчива и чуть заикаясь, − Не нравится мне эта история. Вы ведь ничего больше не нашли?
Сентович коротко кивнул.
− И не могли. Ты же видишь, какой взрыв, ничего не могло остаться, все разнесло на атомы. И тут... практически свежий покойник. Мне кажется...
− И мне. − обрубил старший группы. − Пойду-ка и спрошу.
Профессор стоял на прежнем месте. Нелепый и безоружный, но теперь начало казаться, что в самой его фигуре уже таится угроза. "Бред!" − одернул себя лейтенант, табельное оружие в кобуре он ощущал так ясно, словно оно было частью его самого, и знал: сумеет его выхватить раньше, чем подозрение превратиться в реальную угрозу.
− Мы кое-что нашли доктор.
− Знаю. Он там не один. − отозвался ученый. − Охранный протокол все еще действует.
− Но база-то уничтожена!
− Не имеет значения. Охранный протокол действует пока хотя бы одна программа продолжается. А их здесь даже не одна.
− Так какого ты молчал-то?! − сорвался лейтенант, холодный пот потек по спине. Если все дело в этом ублюдке, то конец. Вызвал огонь на себя. Ребята успеют отбиться, хорошие они ребята, толковые. Только время им дать. Вот считайте, все свое и подарил. Будто мишень нарисовал посреди лба.
Но профессор... с чего они взяли, что он профессор? На бейдже написано?!.. Профессор ответил так же спокойно, как раньше:
− Не мог сказать − у вас нет допуска. Теперь здесь ни у кого допуска нет. А протокол действует. Уходите... Улетайте отсюда совсем, пока можете. Пожалуйста...
Лейтенант отступил, попятился, побежал к своим. Что там за протокол? Да, черт с ним! Группу надо выводить из района, а там... видно будет. Пара прицельных выстрелов с орбиты, и копайте свою секретную информацию на дне океана до самых заморозков.
− Собраться всем! Возвращаемся к лодке, даем сигнал для вызова челнока! Рядовой Тодд впереди, я замыкаю.
− Вы что себе позволяете?! − повысил голос следователь, − Вы сейчас под моим командованием. Все оставаться на местах! Продолжаем поиски!
− Нечего тут искать!
− Как нечего, если мы кое-что нашли? Проект "Немезида" функционирует прекрасно. Замечу, даже без человеческого ресурса, автономно.
Сентович приблизился к нему вплотную, заговорил тихо и угрожающе:
− Так ты, скотина, знал, что здесь? И слова не сказал?
− Не зарывайся, лейтенант. − холодно ответил тот.
Высокомерные нотки исчезли из его голоса, и все те мелочи, над которыми посмеивались и от которых впадали в раздражение на корабле испарились без следа. Если в равнодушии единственного уцелевшего на острове проскальзывало легкое безумие, то этот − напротив − был абсолютно вменяем. Страховая фирма, говорите? Ну, да. Разумеется. Тадеуш без лишних объяснений понял, что теперь на нем действительно нарисована мишень. И стоит отступить на шаг... Ребята не помогут. Полезут, сами останутся здесь. Это даже не будет превышением полномочий. Это и есть полномочия. Чем бы ни был проект "Немезида", он попадет в самые подходящие руки. Останется только в другую вселенную переезжать.
− Командир! − сдавленно крикнул один из парней, показывая в лесную чащу, − Тут кто-то есть!
Ни лейтенант, ни следователь не повернули головы.
Кот мчался сквозь джунгли, плечами раздвигал молодые побеги, пробивал телом переплетения веток, яростно сглатывал, набившуюся в рот мошкару.
Кот чуял людей. Он учуял бы их везде. Запах был яркий и яростный. Никаким лесом не забьешь. Кот рвал шкуру острыми шипами. И не замечал. Проваливался в топкий мох. И не замечал. Сбил осиное гнездо. Даже ухом не повел. Кота гнало вперед. К людям. К живым, теплым, родным. Он тосковал по ним. Кот так тосковал...
На краю поляны он остановился, яростно охаживая себя по бокам хвостом. Люди были чужие. Незнакомые. От них пахло немного странно. Кот поскуливал. Странные люди ему заранее нравились, но они стояли там. Там он не любил. Там жила боль. Сгорев, она продолжала жить. Кот помнил о ней, и она жила. "Забудь!" − приказывал себе Кот и не мог переступить границу. "Уйди!" − приказывал памяти, но только подстегивал ее.
− Тут кто-то есть! − услышал Кот и радостно встопорщил уши.
Тут был он! Его заметили! Люди, люди, я тут! Кот аккуратно выступил из леса. Там его пугал, но люди могли опять исчезнуть. Тогда опять тоска. Опять с этим. Этот тоже... но не то...
− Это что еще за тварь?! − закричал тот же голос. Что-то щелкнуло. Кот растерянно потоптался на месте, увидел этого, шагнул к нему. Этот молчал. И он уже так молчал. И снова так молчал. И еще...
Кот коротко рявкнул.
− У-хо-ди, − беззвучно произнес этот. И так тоже было. Но люди... тут же люди...
− Не шевелитесь, − услышал Кот, − Не провоцируйте. Что это за дрянь? Заметили, он меняет цвет. Цвет, ты на когти его глянь и зубы. Машина для убийства. Сними его.
− Нет!!! − закричал этот, и сразу щелчки, и жужжит, и больно. Так больно было. Не там. Потом. Приходили люди. Кричали. Потом жужжит и больно. Кот заметался на одном месте. Боль гнала его прочь, тоска удерживала на месте. Боли было больше. Боль всегда побеждает. Кот мчался прочь. Он выл, кровь скатывалась по шкуре. Но все будет хорошо. Раны всегда затягивались. Все будет хорошо. С ним.
− Ну, и рожа, − выдыхает кто-то.
− Радуйся, что не бросился, раненый зверь в два раза опаснее. Если заночуем, надо будет дозор выставить, − отзывается другой голос.
Третьим говорит худой человек, который думает, что у него есть ключ от программы, а значит, он в безопасности. Да, ключ есть. Нет больше замка. Программа работает автономно. Худой человек говорит:
− Лейтенант, у вас каждый в группе командир, как я посмотрю.
− Да пошел ты... − отвечает тот.
Следующая фраза моя. Первые пять нужны для отмены протокола. Только их никто уже не знает, поэтому говорят что попало. Но шестая моя. У людей странная привязанность к числам: шестой день творения стал причиной того, что мне отдали шестую фразу. И я не могу ее заменить. Не могу сказать: "Мне жаль" или "Бегите, я попробую задержать". Мог бы, сказал. Не ради них, нет. Коту плохо без людей. А мне было бы плохо без Кота. Благодаря его мыслям я все еще похож на человека. Хорошо хотя бы похожим быть на то, что кому-то дорого. Я, правда, очень стараюсь, но есть протокол.
Чувствую, как по щекам текут слезы. Сжимаю зубы, но горло сдавливает шестая фраза.
− Доктор, с вами все в порядке?
Вам надо было молча и быстро уйти. Шестая фраза была моей.
Мобильная камера корабля кружилась над главным островом архипелага и фиксировала все происходящее внизу. Об этом протоколе знали только капитан и неприятный, но очень уполномоченный, пассажир. Тем не менее в рубку набились даже те, кто был свободен от вахты. Они видели и взорванные руины, и короткую беседу со "следователем", и появление хищной твари, и короткий удар лейтенанта, которым тот наградил их гостя и был встречен одобрительными аплодисментами. То, что случилось дальше никто не успел осознать. Последний выживший ученый словно пошел рябью и превратился в полупрозрачную студенистую фигуру.
− Мать вашу, антропоморф! − выдохнул первый помощник.
− Прямая и явная угроза проекту "Химера", приступить к ликвидации угрозы, − раздался с экрана неживой, механический голос.
На картинке успело мелькнуть пламя, накрывшее людей в развалинах, почти сразу передачу прервали помехи.
− Камера не должна была пострадать, − заметил один из техников.
− Наши ребята не должны были пострадать! − зло откликнулся капитан, − Накрываем этот райский уголок. И плевать мне, что тут за тайны!
− Капитан! − закричали по внутренней связи. − По нам стреляют, капитан! Щиты не выдержат силы удара!
− Да как такое...
Закончить он не успел.
Небо перечеркивает звездопад. Это обломки корабля сгорают в слоях атмосферы. То, что останется, упадет в океан. Он огромный, хватит еще на очень много раз. И меня хватит.
Я сижу на уступе, высоко над водой. Руки касаются камней, горячие и шершавые они приятно покалывают кожу, которая зудит от ожогов и соленого ветра. Пострадать от собственного пламени не могу, но мне хочется воссоздать хотя бы крошечную толику боли, которую причиняю. Кажется, это тоже делает меня похожим на человека. А мне нравится быть похожим, я только стрелять совсем не люблю. Может, однажды придут те, кто не любит это так же сильно? Тогда с радостью отпущу с ними Кота. Жаль сам не смогу уйти, я − часть этого мира, не отколупаешь.
Кот понуро приближается и садится рядом. Он тоже смотрит на небо, потом ложится и складывает голову на лапы.