Над огромной равниной, а именно над той её частью, что раскинулась между Дунаем и Тисой, стояла тишина. Звалась равнина Алфёлдом и была быть может одной из самых скучных равнин на Земле. Ни тебе больших городов с огнями и офисами, уходящими в небо, ни изумительных пейзажей с горами и морем. Одни бескрайние поля, да солнце, встающее на одной её стороне и садящееся на другой. Изредка случалось на Алфёлде наводнение или засуха, но в остальном жизнь в её многочисленных сонных деревнях протекала мирно и спокойно. Исключение составляла одна маленькая деревушка ничем не примечательная с виду - летом жарко и пыльно, зимой холодно и неуютно, вялая речка с парой раскидистых ив на берегу, наводящее тоску воркование голубей в полдень и пьянствующий поп, речь о котором пойдёт в другой истории. Словом, совершенно неказистое, скучное местечко, одно из тех, где путешественники останавливаются только за тем, чтобы выпить кофе и облегчиться в придорожной корчме. Однако, по какой-то никому неведомой причине именно здесь приключались самые скандальные события из всех случавшихся в округе. День за днём сгущались они над деревней чёрными тучами (хотя на самом деле погода на Алфёлде стоит большей частью ясная) и проливались не землю бесконечными распрями и бесчинствами, зачастую настолько невероятными, что сразу по прошествии обрастали слухами и, как следствие, искажались так, что любой здравомыслящий человек только хмыкал недоверчиво. Дальше окрестных селений об историях этих мало кто знал, а если и знал, то уж лучше держал язык за зубами, чтобы не засмеяли. Временами дела принимали и вовсе загадочный оборот, объяснения которому не находили ни старожилы, ни местные государственные структуры. Жители роптали о нависшем над деревней злом роке. Отчасти может оно так и было, но только отчасти. В основном источником всех их бед, как это чаще всего и бывает, являлась обыкновенная человеческая глупость, как и в истории о которой пойдёт здесь речь. Началась она, когда ...
-
Одним прекрасным воскресным утром Габсбург младший, сын Габсбурга старшего и номинальный претендент на Австро-Венгерский престол, проснулся неожиданно рано. Он сам этому удивился и перевернулся на другой бок досыпать. По выходным дням спешить ему было некуда и вставал он поздно. В тёмной спальне царили тишина и прохлада. Прислуга заботливо приспустила жалюзи на всех окнах, чтобы ни солнце, ни жара, ни щебет птиц не нарушали его сон. Он стал погружаться в приятную дрёму, перед глазами поплыли картинки вчерашнего свидания. Встреча превзошла все его ожидания. После долгих одиноких лет ему наконец-то повезло встретить девушку, которая понравилась бы его папе. Сегодня ближе к вечеру он ей обязательно позвонит и они условятся о новом rendez-vous. Наследник улыбнулся. На душе потеплело. Он поймал себя на том, что тихонько напевает что-то весёлое. "Зачем ждать до вечера, если можно позвонить ей прямо сейчас?" - пришло ему в голову. Сердце взволнованно забилось. Он задумчиво почесал нос и потянулся рукой к мобильному телефону.
Внезапно тот разразился торжественными звуками имперского гимна. От неожиданности Габсбург младший подпрыгнул в кровати, да так высоко, что не удержался на пружинистом матрасе и свалился на пол. Больно ударился головой, попытался подняться, но запутался длинными, как у журавля, ногами в простыне и упал снова. Проклиная все мобильные телефоны на свете, а заодно и своего отца (гимн был позывным Габсбурга старшего), встававшего ни свет ни заря, он поднёс телефон к уху. Оказалось, что звонил отцовский секретарь (собственным секретарём молодой человек ещё не обзавёлся), напомнить наследнику о программе на сегодня. Габсбург младший застонал. Из-за всей этой кутерьмы с девушками и свиданиями, он совсем позабыл, что в качестве почётного гостя ему предстояло посетить национальный праздник в какой-то маленькой деревушке. Боже мой! Тащиться за три-девять земель на унылый праздник! Ничего более скверного на сегодня он уже не мог себе представить. Все планы о новом свидании рухнули в одночасье и он с тоской поплёлся в ванную, приводить себя в порядок. Его ждал невероятно скучный день.
Знал бы он как ошибался! Нужно сказать, что такие ошибки очень часты и непредвиденные события происходят именно тогда, когда их меньше всего ждёшь. Как только вы решили, что вас ждёт самый заурядный, ничем не выдающийся день, ситуация выходит из под контроля и вы попадаете во всевозможные переплёты. Так вышло и с младшим Габсбургом, случившееся на празднике застало его врасплох. Предположить подобное ему никак не пришло бы в голову. События приняли настолько неожиданный поворот, что когда на следующий день внештатный сотрудник одной из центральных газет прислал в редакцию отчёт о происшедшем, главный редактор не только не стал печатать сенсационный, казалось бы, материал, но и поспешил навсегда отказаться от услуг бедолаги. То же самое, надо думать, сделали и редакторы других газет, поскольку о случившемся нигде не было упомянуто.
-
Чтобы быть точным события начали развиваться за несколько дней до праздника, или даже ещё раньше, в той самой деревне, куда Габсбургу так не хотелось ехать. Тогда, одним тоже очень приятным свежим летним утром старик, дядя Йожи, решил прогуляться до корчмы, выпить чашку крепкого чёрного кофе, а может чего и покрепче, и посудачить с завсегдатаями о том, что творится в мире.
В деревне дядю Йожи знали как ужасно вредного и вздорного старик. К слову сказать, очень многие венгерские старики сочетают в себе эти две черты характера. Но даже среди своих земляков дядя Йожи выделялся особенной склочностью. С тех пор как он вышел на пенсию прошло уже несколько лет. Времени свободного у него было хоть отбавляй, живи да радуйся. Одна беда - здоровье пошаливало. В молодости крепкий, высокий здоровяк, от долгих лет любви к спиртному он преждевременно состарился и сгорбился и теперь от прежнего молодца Йожки оставались только крутой нрав и зычный голос. Передвигался он в основном с помощью инвалидной коляски. И вот несмотря на такую, казалось бы, немощность ни один скандал в деревне не обходился без его прямого или косвенного участия. Точнее сказать, он их и затевал. Поводом могло стать всё что угодно. Стоило кому-то не согласиться со стариком, как он тут же обрушивал на голову несчастного всю силу своего взрывного характера. Часто он даже не понимал о чём идёт речь, потому как был туг на ухо. Но это не только не останавливало его, а напротив заводило ещё больше. В такие минуты ему казалось, что люди над ним смеются. Кровь тогда бросалась ему в голову, старик заходился в крике, брызгал слюной, отчаянно размахивал руками и вид имел устрашающий. Постоянные распри отразились и на его внешности: короткие седые волосы ёжиком, задиристые чёрные глаза, поблёскивающие воинственно под лохматыми насупленными бровями. За глаза его звали "Undok" Йожи, что можно перевести и как гнусный, и как злобный - прозвище о котором дяде Йоже было хорошо известно и против которого он не только ничего не имел, но и втайне им гордился.
В то утро, ему как всегда не сиделось на месте. От переизбытка энергии чесались руки. Он метался в инвалидной коляске из одного угла дома в другой и взволнованно вскрикивал. То там то сям возникали новые очаги работы: подвесить полку, подправить лестницу, починить кран, заново настроить антенну. Работы было невпроворот. Беда была только в том, что довести начатое до конца у него никак не получалось - новые идеи беспрестанно озаряли его и он тут же принимался воплощать их в жизнь. По всему дому и двору обозначились горки разбросанных инструментов, стройматериалов и остатков завтрака. В конце концов его жене Марике, рыхлой полной женщине, надоело спотыкаться об эти кучки.
- Старый дурак, - взвизгнула она.
Муж одним своим видом раздражал её настолько, что голос сам собою срывался в крик.
- Покоя от тебя нет. Когда уже закончаться мои мучения?
Она закатила глаза к небу. В эту минуту ей очень хотелось получить сверху точную дату.
Старик не обратил на неё ни малейшего внимания.
- Скоро мами, скоро, - донеслось его бормотание.
Он только что закончил разбирать стиральную машину, под предлогом её неудовлетворительной работы (на самом деле ему хотелось посмотреть, что у неё внутри) и собрался было передвинуться на новый фронт работ, когда взявшаяся вдруг ниоткуда вода начала быстро заливать ванную.
Марика всплеснула руками.
- Что ж ты делаешь, ирод проклятый! - ахнула она и тяжело переваливаясь, заторопилась за шваброй.
Дядя Йожи в задумчивости изучал разлившееся перед ним озеро.
- Да-а, нехорошо, - протянул он.
Он подкрутил что-то в кране, но вода продолжала литься.
- Нехорошо, - повторил он.
За дверью послышались тихие проклятия. В проём протиснулась разозлённая донельзя Марика с горой тряпок в руках. Как при строительстве плотин она стала сбрасывать их в образовавшийся водоём.
Дядя Йожи не замечал её раздражёния, как скорее всего не замечал и её саму. Он хмурился. Было видно, что вышедшая из-под контроля вода никак не входила в его планы. Взгляд у него был сосредоточенный и отрешённый одновременно. Смотрел он при этом вроде как и на жену, отчего ей казалось, что он вот-вот её о чём-то спросит, и в то же время куда-то вбок.
Вода лилась, Марика метала тряпки и ворчала всё громче и громче. От злости ей в голову приходили дурные мысли которым она тут же ужасалась и тайком оглядывалась на мужа. Тот продолжал смотреть сквозь неё остекленевшими глазами. Марикина рука с зажатой в ней тряпкой дрожала. Ей нестерпимо хотелось обмотать одну из них вокруг его шеи и ...... Она бросила в сторону мужа ненавидящий взгляд.
Неожиданно тот с силой хлопнул себя по колену.
- Ну, старуха! Знаю в чём беда! - сказал он радостно, - Пойду плоскогубцы принесу. А ты вытри тут пол, да поспеши. Стоишь, рот раззявила.
Донельзя довольный собой, он игриво шлёпнул жену по толстому заду, подмигнул и, вытянув губы трубочкой, сюсюкающим голосом спросил:
- Чтоб ты делала без меня, мами? А? Окочурилась бы ты и всё. Скандыбилась. Да уж.
От этой мысли ему стало так весело, что он покатился низким лающим смехом, сразу же перешедшем в натужный кашель. Старик отчаянно заколотил себя в грудь и выкатился из ванной. Опешившая от такой эскапады Марика только плюнула в сердцах ему вслед и с силой швырнула последнюю оставшуюся тряпку в лужу.
Обратно дядя Йожи не вернулся. В кладовке вместо плоскогубцев ему на глаза попался точильный брусок и он вспомнил, что давно не точил ножи. Забыв про воду, он перебрался на кухню и с наслаждением закатал рукава. Точить ножи он любил.
К восьми часам утра окончательно умотав жену, старик решил сделать перерыв. Прерываться дома было неинтересно и дядя Йожи собрался улизнуть в корчму. Делал он это всегда тайком. Посещение корчмы в ранние часы считалось в деревне делом неприглядным, признаком тунеядства. Деревенские всегда осуждающе покачивали головами, когда разговор заходил о каком-либо нерадивом земляке, просиживающем штаны за кружкой пива. В глазах Марики стоял немой укор и казалось будто в лице жены за ним следит вся деревня. Чтобы избежать её испепеляющего взгляда, а также надоевших нравоучений, дядя Йожи прятался. С годами это вошло в привычку и даже сейчас, будучи пенсионером, свободным проводить время как и где захочется, он таился.
Старик с тоской посмотрел в окно туда, где вдалеке виднелась черепичная крыша корчмы и кашлянул. Для того чтобы исчезнуть из дома без скандала был необходим предлог, но как назло в голову не приходило ничего подходящего. На его кашель жена выглянула из кухни. Дядя Йожи быстро схватил в руки газету и нарочито зашевелил губами. Марика подозрительно прищурилась.
- Куда намылился, старик? - грозно спросила она, - Опять в корчму собрался?
Она никогда не ошибалась насчёт корчмы.
Дядя Йожи продолжал пялиться в газету. Не ожидая такого внезапного нападения и не успев составить план действий, он не знал, что ответить. Опыт подсказывал ему, что в таких случаях лучше всего действовала испытанная годами практика.
Старик отбросил газету, угрожающе набычился и рявкнул:
- Опять умничаешь? Никуда не собрался. Не твоего ума дело!
- В корчму ты собрался, - уверенно заявила жена, - я тебя насквозь вижу. Меня не проведёшь, - и добавила с грустью в голосе, - постыдился бы.
- Ничего ты не знаешь! Покоя от тебя нет людям! Газету нельзя почитать в спокойной обстановке! - бушевал дядя Йожи.
- А сказать тебе откуда я знаю? Сказать? - не обращая внимания на его крики, спросила Марика и не дожидаясь ответа, продолжила:
- Вон смотри, восемь часов уже, раз. Ты всегда в это время туда отползаешь. Правду я говорю?
Дядя Йожи хотел было возразить, но не успел.
- Ты в окно выглядывал,зачем? Корчму ведь проверял, на месте ли, так?
Она неожиданно исчезла в кухне. Оттуда раздалось шипение, что-то брякнуло об пол, послышались ругательства. Также внезапно Марика возникла вновь. Она тщательно вытерла руки о передник и медленно, с расстановкой, словно ребёнку, сказала:
- Во-вторых, старый ты балбес, ты хоть бы очки надел, когда газету читаешь, ты ж не видишь ни черта.
Об очках дядя Йожи позабыл. Очки были новым для него делом и он ещё не привык пользоваться ими при каждом случае, тем более что читал он редко и только для виду.
- Ну и потом, не дури меня, я же видела как ты деньги из моего кошелька вытаскивал, - победоносно закончила жена.
Она явно гордилась своим умением выводить мужа на чистую воду. Взгляд у неё был насмешливый и сожалеющий. Напоминала она в этот момент Шерлока Холмса, объясняющего своему другу Ватсону действие дедуктивного метода. Про великого сыщика, кстати сказать, Марика никогда не слыхала, в отличие от дяди Йожи, который начал было смотреть про него кино, но заснул после десяти минут, не выдержав умственной нагрузки.
Раскрытие его планов, да ещё с такой лёгкостью, окончательно вывело дядю Йожи из себя.
- А тебе какая разница, старая ты ведьма? - взревел он, - Куда хочу, туда и иду! Не твоего ума это дело!
- Пользы от тебя в доме никакой, - Марика тоже перешла в атаку, - всё на мне висит. Одна я работаю, у тебя сплошь развлечения на уме!
- Я своё отработал! Здоровье своё на вас угробил! - надрывался муж.
Воздуху ему не хватало - слабые лёгкие курильщика давали о себе знать.
- Всю жизнь пахал как лошадь, чтобы ты тут жила как королева, понимаешь, - сипел он.
Сравнение с королевой только подлило масла в огонь.
- Как королева жила! Да! Как же! Плохо ты королей знаешь.А насчёт здоровья, я тебе так скажу, пить надо было меньше!
Дядя Йожи молчал. Силы оставили его, да и желание препираться тоже пропало. Какого толку было скандалить с глупой женой и попусту терять время, если его можно было провести с гораздо большей пользой совсем недалеко от дома.
- Помоги лучше с лестницы спуститься, знайка, - буркнул он под нос и с раздражением крутанул колесо коляски.
- Иди, иди к друзьям своим, таким же как ты бездельникам, - донеслось ему в спину.
Дядя Йожи сердито загрохотал коляской.
В действительности Марика совсем не сердилась на мужа. Сказать больше, его уход пришёлся как нельзя кстати. Пока он болтался в доме у неё не было никакой возможности посмотреть повтор вчерашней серии своего любимого сериала "Среди друзей". Старик обвинил бы её в бездельи. От скуки и вредности он целыми днями занимался тем, что выслеживал чем она занята. Работает ли? Стоило ей присесть или ещё хуже, прилечь, как словно из воздуха перед ней появлялся дядя Йожи со своим дурацким карканием: "Отдыхаешь?". Простой, казалось бы, вопрос вызывал в её душе целую бурю. Ей отчего-то становилось стыдно. Белоручкой она в жизни не была. Вставала на рассвете и работала допозна. Глупые обвинения старика делали ей так больно, что сердце заходилось в бешенном стуке и она набрасывалась на мужа с проклятьями. Он словно только этого и ждал, и начинал орать в ответ. Остановить его было невозможно. Скандалы следовали бесконечной чередой и отнимали у Марики все силы. На старика же они, напротив, действовали как весеннее солнышко на первые цветы: он расцветал и набирался сил. Со временем, поняв, что мужа не переделать и что своё здоровье дороже, Марика научилась хитрить. Вот и сегодня, чтобы не вызывать у него подозрений, она скорбно сдвинула брови, распахнула перед ним дверь и трагическим шёпотом произнесла:
- Глаза б мои тебя не видели.
С этим она облегчённо вздохнула и с треском захлопнула дверь за его спиной. До начала очередной, миллионной серии родного сериала ещё оставалось время и Марика заторопилась на кухню, где на завтрак её ждали свежеподжаренные гренки, свинной паштет, копчёный сыр "Караван" и свежие, только что собранные со своих грядок, помидоры и перец.
-
Дядя Йожи торопился отъехать от дома на безопасное расстояние, на случай, если Марика решит проследить куда он всё-таки направился. И хотя было ясно, что направился он в корчму, лишний повод для склоки он ей давать не собирался. Как говорится - не пойман, не вор.
Их дом стоял на краю деревни. Сразу за домом бесконечной чередой начинались поля. При социализме они принадлежали местному колхозу. Когда режим поменялся и колхозы исчезли, поля отдали обратно бывшим владельцам. Те взялись за дело с огромной энергией и засадили всё чем только можно и получили, кстати, прекрасный урожай. Правительству такой энтузиазм показался подозрительным.
- А не слишком ли хорошо им живётся? - сразу пришло им в голову.
Нужно сказать, что любое правительство в любой стране мира, засыпает и просыпается с одной и той же мыслью: "Не слишком ли хорошо живут люди?". Поиском ответа на этот мучительный вопрос заняты все государственные структуры. Ответ чудесным образом всегда выходит один и тот же: "Слишком. Слишком хорошо."
- Мы так и думали! - обрадованно потирает руки правительство.
Радуются они конечно не тому, что людям живётся слишком хорошо, а тому, что их подозрения оправдались.
Правительство знает: "Жить "слишком" хорошо - это нехорошо, это нездорово. Лучше если "просто" хорошо, а ещё лучше когда "немного хуже", чем хорошо". Это даёт людям стимул для работы. Как неуловимая мечта. Вот-вот и схватишь рукой. Чуть-чуть поднажать и всё, и будет хорошо, а может даже слишком хорошо.
Озабоченное благосостоянием народа правительство принимает оздоровительные меры и облагает людей новыми налогами.
В деревне, о которой идёт речь, оздоровление сельского хозяйства таким методом не привело к желаемым результатам. После долгой изнурительной борьбы за выживание крестьяне сдались и дело завяло. Работы на полях ещё продолжались, но уже без особого пыла. Правительство, не испытывая больше отпора со стороны землепашцев, с радостью обнаружило, что проблема решилась сама собою. Протестов нет, все удовлетворены, а значит теорема "Не слишком ли хорошо людям жить", доказательства которой народ требовал каждый год, чудесным образом трансформировалась в аксиому "Людям жить всегда слишком хорошо". Довольные собой политики расползаются по своим кабинетам до Января - отдохнуть и набраться сил перед началом новой фитнесс кампании.
-
По полю мимо которого проезжал дядя Йожи медленно ползли скрюченные фигурки сезонников. Они рассредоточились между грядок и издали напоминали огромных колорадских жуков, с которыми вели такую безуспешную борьбу. Некоторые из них, завидев старика, приветливо махали ему рукой. Стояло ещё только раннее утро, но солнце припекало уже вовсю. Ехать по земляной насыпи, шедшей поверх полей и заросшей сорной травой было нелегко и старик быстро вспотел. Налетающий временами свежий ветерок охлаждал его разгорячённое лицо и тогда он счастливо жмурился и покряхтывал: "Хорошо-то как!"
Недалеко от кромки поля в тени под деревом приткнулся новенький трактор. В кабине удобно откинулся на сидении тракторист Янчи. Он только что покончил с завтраком и теперь просматривал новости. Газету он нашёл под сиденьем. Она была, правда, несвежая, недельной давности, но чтение пусть даже старых новостей давало ему пару минут отсрочки от работы, а работать ему, ох, как не хотелось. Увидев трактор, старик остановился, как вкопанный. Он сам в молодости работал трактористом и пройти мимо чуда современной техники просто не мог. В своё время ему приходилось пахать на старых, постоянно ломающихся, советских развалюхах. Вид новенькой, переливающейся под солнцем машины его заворожил. Спуститься с насыпи в инвалидной коляске старик побоялся и громко окликнул тракториста. Янчи сполз с трактора, но подойти ближе не решался. Он задолжал старику тысячу форинтов и, хорошо зная его скандальный нрав, опасался, что разговор будет непростым. Но дядя Йожи о деньгах и не вспомнил. Всё его внимание поглотила чудесная машина.
- Что, Янчи, работаешь? - с трудом отвёл он взгляд от трактора.
- Работаем, а как же. Кто ж за нас работать-то будет? - облегчённо выдохнул усатый Янчи.
Он был очень застенчивым человеком и из скромности говорил о себе во множественном лице. В деревне он поселился несколько лет назад, но толком про него никто ничего не знал. Подобно фантому он то появлялся, то исчезал и считался в деревне своего рода мистической личностью. Большую часть своего свободного времени Янчи проводил в корчме - главном информационном пункте села, но и там никто не смог бы ответить на вопрос "Где он живёт?" или "Есть ли у него семья?" Возраст тракториста также вводил многих в смущение. Обыкновенно он выглядел лет на сорок с небольшим, но бывали дни когда ему можно было дать и все шестьдесят. Сам Янчи радикальные изменения внешности объяснял количеством и качеством принятого накануне спиртного.
- Как трактор? - завистливо спросил дядя Йожи.
- Трактор зверь, - гордо и лаконично ответил тракторист.
Разговор на этом иссяк. Янчи молчал из скромности и боязни невзначай навести старика на мысль о долге. Дядя Йожи молчал, потому что не знал о чём спросить. Как правило, беседу он начинал только за тем, чтобы поскандалить, но так как ему очень нравился трактор и в глубине души он надеялся, что ему дадут его порулить, ссориться с Янчи ему не хотелось. Тишина становилась гнетущей. Янчи почувствовал себя неловко. Он засмущался, закашлялся, а прокашлявшись сказал:
-Жара-то какая! Всё сохнёт! В этом году урожая не жди.
Тема погоды, как главного врага крестьянства, была в деревне у всех на языке. Деревенские воспринимали погоду, как что-то дьявольское, существующее только затем, чтобы им досаждать. Среднего у погоды не было - всё или засыхало, или затоплялось. В прошлом месяце тот же Янчи, когда занимал у дяди Йожи деньги, жаловался на обилие дождей.
- В этом году урожая не жди, - говорил он, засовывая форинты в карман.
Просить взаймы - дело унизительное, даже если речь идёт о какой-то несчастной тысяче и разговор о погоде делал финансовую операцию более непринуждённой. Янчи как бы говорил: "Вот взять к примеру меня, докатился я до выклянчивания денег на опохмел, но ведь в мире есть и более ужасные вещи. Погода, например, - первопричина всех наших бед."
Пока Янчи рассуждал о метаморфозах природы, связанных по его мнению с глобальным "утеплением" (как он это называл), у дяди Йожи возникло неприятное ощущение какого-то неоконченного с трактористом дела, но вспомнить подробности у него не получалось, память по-старчески отказывала. Слушать Янчи ему наскучило. Вести с полей его не интересовали. В голову пришла корчма и он, желая побыстрее закончить беседу, легко согласился, что урожая в этом году ждать не стоит вообще и дал задний ход.
- Слышал новость, дядя Йожи? - окликнул его напоследок Янчи, - Слышал кто приезжает-то?
Но мысли старика были уже далеко. Перед глазами маячило мясистое, с багровой картошкой вместо носа, лицо корчмаря и он только нетерпеливо отмахнулся.
-
Деревенская корчма, как и положено любой уважающей себя корчме, располагалась в стратегически важном месте - на обочине большой дороги, ведущей в Будапешт. Проехать мимо и не остановиться было невозможно. Уже на рассвете перед её закрытыми дверьми начинали толпиться каменщики, плотники, штукатуры и прочие профессионалы зодчества, спешащие на работу в столицу Венгрии. Корчма была для них своего рода молельным домом, в котором они, секта мастеровых, своеобразное мужское братство, выполняли свой ежедневный обряд. С пяти утра взволнованные мужчины нетерпеливо вытаптывали траву перед зданием в ожидании своего пастыря. В момент, когда у входа с ключами появлялся заспанный и хмурый хозяин корчмы Лайош возбуждение толпы достигало апогея. Раздавались громкие и радостные крики. Народ ликовал.
Лайош работал вместе с сыном. Пока один варил крепчайший кофе, другой наливал пятьдесят грамм палинки всем желающим. Поглощение двух этих напитков перед работой являлось неотъемлимой частью трудового дня любого мастерового. Представить иначе свой рабочий день выходило за рамки их воображения. Предложи им кто-нибудь изменить порядок действа или его составляющие и они восприняли бы это как злую шутку. Первый этап состоял в понижении давления стаканчиком палинки. Сразу вслед за тем полагалось быстро заглотить чашечку, а то и две, крепчайшего кофе - процесс шёл в обратном направлении, давление повышалось. Каждый прораб, если он конечно был ответственным человеком, строго следил за неукоснительным соблюдением ритуала. Эффект зачастую оказывался настолько мощным, что мастера бывало выбывали из строя минут на пять. По возвращении сознания они были полностью готовыми к работе и в течение целого дня испытывали такой необыкновенный подъём сил, что не отступали перед самыми немыслимыми архитектурными дизайнами.
К восьми утра поток жаждущих строителей обычно иссякал и в "храм" начинали сходиться люди, имеющие к "религии" более отдалённое отношение.
Одним из них был однорукий Лаци, который нигде не работал и жил на пенсию по инвалидности. Работу он искать не хотел, а денег с пенсии ему не хватало и Лаци просил у всех взаймы.
- Кто мне, инвалиду, работу даст? - со слезами на глазах спрашивал он.
По прошествии многих лет вопрос превратился в своего рода риторический и никто, в том числе и Лаци, не пытался уже на него ответить. Люди продолжали сочувственно кивать головами, но деньги давать перестали.
Приходил в корчму и всегда грустный Мики. Во время венгерской революции 56-года он бежал из страны в Австрию. Спустя некоторое время осел в Германии. Все долгие годы на чужбине он мечтал о том, как выйдет на пенсию, вернётся на родину, в свою деревню, купит домик у речки и будет рыбачить целыми днями. В первый же год после развала социализма он, как и было задумано, вернулся в места своего детства и купил домик своей мечты. Но долгожданного наслаждения жизнью не приходило. Вокруг был развал, переносящийся особенно тяжело после жизни в чистой и аккуратной Германии. Мики раздражало всё: плохие дороги, серые здания, закрывающиеся предприятия, хмурые люди. К разочарованию добавились нелады с собственными сыновьями. Он заподозрил их в краже своих денег и недолго думая выгнал из дома. Не остановившись на сыновьях, Мики обвинил в воровстве и других членов семьи. Оставшиеся домочадцы сбежали из дома сами и Мики с тех пор жил один. Рыбачить он так и не начал, зато начал пить. Периоды запоев он совмещал с литературным творчеством. Пережитая в юности революция оставила в его душе незаживающий рубец. Русских он с тех пор боялся и ненавидел. Фобия червем разъедала его мозг. Он был уверен, что "рускок" только ждут благоприятного момента, чтобы в один прекрасный день вернуться в страну со своими пушками и танками. Мики считал своей миссией предупредить мир о нависшей опасности и куда только не писал: и в газеты, и в официальные органы, даже в штаб-квартиру НАТО (на письме так и стояло "НАТО, Брюссель"). Безответно. Мир продался русским за нефть и газ и бороться против этого было бесполезно. Мики забросил перо и возненавидел всех политиков вместе взятых, особенно доморощенных - венгерских. По вечерам он стал тайком посещать собрания "Венгерской Гарды".
С корчмы начинал своё утро и деревенский почтальон Пишта. Он имел ненормированный рабочий день, который кроил по своему усмотрению. Такая неограниченная свобода, к сожалению, не шла ему на пользу. Даже больше, именно она являлась главной причиной его падения. Человек по натуре крайне неответственный и недисциплинированный, временем своим распоряжаться Пишта не умел и работу свою выполнял спустя рукава. Доставку почты он не считал делом срочным и справедливо полагал, что если никто ещё не умер от того, что получил письмо часом позже, почта могла и подождать. Пишта - нет. У Пишты были проблемы со здоровьем. По утрам он жаловался на низкое давление и чувствовал себя совершенно разбитым.
- По технике безопасности, - рассказывал он сочувствующим, - я не имею права начинать работу в таком состоянии.
Кофе "спасал" ему жизнь. По неизвестным причинам помогал ему исключительно кофе, приготовленный в корчме.
У Лайоша Пишта появлялся всегда с одной и той же фразой:
- Мне только кофе и всё.
В подтверждение своих слов он делал строгое лицо и решительно рубил воздух рукой: - "Всё."
На кофе, увы, дело никогда не заканчивалось. Пишта неизменно покидал корчму нетвёрдо держась на ногах, но с вероятно соответствующим нормам безопасности давлением, потому как незамедлительно приступал к работе. Опасно вихляя на велосипеде по дороге, иногда внезапно исчезая в канавах, а затем с трудом выбираясь из них, он разбрасывал почту куда попало и как попало. Сил на то, чтобы найти адресата у него не оставалось. Разгневанные жители деревни позже сами разносили почту по соседям. Покончив с почтой, он заваливался спать. В хорошую погоду их с велосипедом частенько можно было видеть раскинувшимися под каким-нибудь развесистым деревом. Так продолжалось изо дня в день. Бесчётное количество раз мэр деревни Бела грозился выгнать Пишту с работы, но потом жалел. А с утра всё повторялось вновь; пристыженный Пишта появлялся у Лайоша и решительно рубил воздух рукой.
-
Дядя Йожи подъехал к краю той самой большой дороги на другой стороне которой располагалась корчма. Днём и ночью по дороге проносилось множество машин. Пешеходный переход с лампой находился в ста метрах правее от него, но он никогда им не пользовался и предпочитал переезжать дорогу напрямик. Объянить ради чего он рискует жизнью дядя Йожи наверное не смог бы. Цель была рядом, в каких-то десяти метрах от него и он шёл к ней инстинктивно, как лосось на нерест, преодолевая любые преграды на своём пути. Машины скрежетали тормозами. На голову дяди Йожи сыпался град ругательств, но он только остервенело крутил колесо коляски, успевая при этом махать испуганным водителям кулаком и посылать ответные проклятия.
Взъерошенный, с одышкой он наконец-то добрался до входа и толкнул дверь. В большом зале с беспорядочно разбросанными по всей площади столиками было тихо. Негромко играла музыка. По висевшему на стене телевизору шли беззвучные новости. Длинный пустой пульт с парой приткнувшихся около него запоздалых строителей закруглялся по левую от него сторону. В стороне весело рассмеялись. Дяди Йожи бросил взгляд на маленькую группу людей у окна и его хорошее, предвкушающее строительский допинг настроение вмиг улетучилось. У лучшего столика застеленного весёленькой клеёнкой в клеточку сидели его злейшие враги - братья Мартон и Зоран Переги. Прихлынувшая к лицу кровь горячо окрасила его щёки в розовый цвет.
-
Здесь нужно отступить и сказать пару слов про этих самых братьев и про их сложные отношения с дядей Йожей. Семья их переехала в деревню из Воеводины. В давние имперские годы земля эта была частью Венгрии. С тех пор случились две войны не пошедшие стране на пользу и повлёкшие за собой кромсание границ и великое переселение народов. На сегодня Воеводина входит в состав Сербии, но много венгров живёт там и по сей день. Во время югославской войны многие из них поспешили укрыться от американских бомбёжек, а заодно и от сербских националистов на большой родине. Расселяли беженцев куда придётся и семье Переги посчастливилось попасть в деревню, где обитал дядя Йожи. Так как семей с такой фамилией в деревне было несколько, местные, чтобы не путаться прозвали братьев "сербами", хотя в действительности ничего сербского в них не было. При встречах деревенские говорили к примеру: "Сегодня видел в магазине сербов." И всем сразу становилось ясно, о ком идёт речь. Прозвище быстро прижилось. Жители других стран заезжали в деревню редко и были сродни диковинке. Долговязые, худые Переги сразу выделялись среди упитанного и коренастого местного населения и представлялись людям чем-то вроде экзотичных животных. Даже само слово "сербы" несло в себе некий налёт таинственности. Перед глазами взбудораженных деревенских всплывали замечательные картины: загадочные города полные трёхногими людьми, несметные сокровища, охраняемые огнедышащими драконами, прекрасные девы, заманивающие путников в неказистые хибарки при дорогах и отдающиеся за очень дёшево. От таких манящих мыслей деревенские приходили в неистовство. Им хотелось немедленно отправиться в эти волшебные края, броситься с головой в омут приключений, но страх перед дальней дорогой сковывал их и они, раздираемые на части внутренней борьбой, трепетали как осиновые листья.
Сперва Переги пытались отстоять свою принадлежность к венграм. При встречах с местными они говорили: "Мы - венгры. Мы говорим на таком же языке как и вы. Перестаньте называть нас сербами."
Но деревенские так просто с мечтой о дальних странствиях расставаться не собирались. При взгляде на братьев в их глазах появлялся нездоровый лихорадочный блеск, как у людей томимых неисполнимыми желаниями и вскоре Переги, поняв всю тщетность задуманного, махнули на прозвище рукой.
Впервые дядя Йожи встретился с ними промозглым туманным вечером, когда нагруженный вещами грузовик остановился у дома бывшего деревенского судьи. Сам судья бежал из страны в злополучном 56-году и умер где-то в чужих краях. Наследников он не оставил. Дом его быстро захапали социальные ведомства и использовали как временное прибежище для малоимущих. Братья Переги с семьями вселились в дом на правах беженцев.
В тот день дядя Йожи в поисках скандала болтался по деревне и останавливал всех прохожих с надеждой к чему-нибудь прицепиться. Пробующих сбежать он легко настигал, ловко маневрируя инвалидной коляской и отрезая им путь. Таким образом старик коротал время до тех пор пока блёклое зимнее солнце не начало быстро исчезать за деревьями. Люди на улице больше не появлялись, было пусто и холодно и он собрался домой. Чтобы срезать путь, старик свернул к дому судьи и увидел подъезжающий к воротам грузовик. Жизнь в деревне протекала скучно, происшествия были редкими и вид грузовика с погруженным на него скарбом произвёл на дядю Йожи впечатление среднее между наводнением, заливавшим деревню раз в год и ярмаркой, которую устраивали в год дважды. Он замер на месте. Приехавшие монотонно носили пожитки в дом. Четверо мужчин с серьёзными лицами. Они не разговаривали и старались не глядеть по сторонам. Долго молчать старик не умел и решил познакомиться. Ему не терпелось первым посвятить чужеземцев в детали деревенской жизни - рассказать о последних событиях, дать совет с кем дружить, а с кем нет, пожаловаться на соседей тунеядцев и на коррумпированного мэра деревни Белу. Он подъехал поближе и громко прокашлялся. Люди продолжали сосредотосченно двигаться и делали вид, что не замечают его. Старик прокашлялся ещё раз. И уже не в силах дальше сдерживаться как можно вежливее сказал: "Диван этот, извиняюсь, вы неправильно заносите. Так он у вас никогда не пройдёт. Вы его поворачивайте, поворачивайте. Вот так. Да не так!" Один из мужчин хмуро глянул на него исподлобья. Старик отстал.
- Это кто ж такие гордые? - пронеслось у него в голове.
Во всяком случае долгожданный повод для скандала нашёлся и он открыл уже было рот, чтобы сообщить новичкам всё что он о них думает, но вовремя остановился. Силы были не на его стороне. Для начала дядя Йожи отъехал на безопасное расстояние и оттуда наблюдал за вьезжающими.
За спиной раздался шум. Он оглянулся. В быстро сгущающихся сумерках ему с трудом удалось разглядеть понурую фигуру почтальона. Пишта брёл, пьяно свесив голову. Перед собой он толкал велосипед, всё время норовящий упасть. Пишта постоянно о него спотыкался, терял контроль, падал, грязно выругивался, поднимался и снова спотыкался.
- Здравствуй Пиштикем! - остановил его старик.
Почтальон поднял на него мутные глаза. Работа почтальоном, наряду со всеми неудобствами, давала Пиште одно большое преимущество - он знал всё про всех. Дядя Йожи, в надежде получить исчерпывающий ответ, ласково заглянул ему в глаза и, показывая на грузовик, спросил как можно мягче: "Это кто ж такие будут? Переехали откуда или как?".
- Да беженцы это. Венгры из Сербии. Сюда вот их поселили, - тяжело ворочал языком Пишта.
Каждое слово давалось ему с большим трудом.
- А я вот только что с работы, - вздохнул он, - устал как собака.
Это было неправдой. Доставку почты он закончил ещё до обеда, после чего не удержался и снова заглянул в корчму, где и просидел до вечера. Теперь на душе у него скребли кошки. Ему хотелось пожаловаться кому-нибудь на тяжёлый труд почтальона, на своё слабое здоровье и на Белу, не желающего войти в его положение. В ожидании сочуствия он грустно посмотрел на старика. На лице у того не дрогнул ни один мускул.
- Это что ж они теперь здесь жить будут? - продолжал допрос старик.
Невнимание дяди Йожи обидело его, но он решил сдержаться и не показывать виду.
- Пекарню будут здесь открывать, хлеб печь.
Пишта помолчал.
- Домой идти не хочется совсем. Настроение ни к чёрту, - опять попробовал он.
Старик неподвижно сидел в коляске, слепо уставившись в пустоту перед собою. Думал ли он над словами Пишты или спал с открытыми глазами определить было невозможно. Пишта воспитанно подождал. Мимо пробегали озабоченные люди, которым также не было никакого дела до его проблем. Почтальон почувствовал себя одиноким и никому ненужным. Он смотрел на торопящихся закончить работу носильщиков и постепенно грустные мысли в его голове сменились философскими.
- Суета сует, - нахлынуло откуда-то.
Домой идти действительно не хотелось. Он ясно представил себе разъярённое лицо Белы, как тот мечется у его ворот и костерит несчастного Пишту на все лады. От страха ему захотелось превратиться в букашку и залезть в щёлку, где его никто не смог бы найти. Он втянул голову в плечи и засопел: "Так жить больше нельзя. Нужно взять себя в руки. Завтра же." Надежда на светлое завтра тонким лучиком затрепыхалась в его сердце. Взгляд прояснился. Почтальон расправил спину. Решительным движением он рубанул ладонью воздух и отчаянно закричал в надвинувшуюся темноту: "Только кофе и всё! Всё!"
С того самого дня дядя Йожи невзлюбил братьев. Сами братья про старика быстро забыли. Дел у них было невпроворот. Пекарня их постепенно стала самой большой в округе. Вся деревня покупала "сербский" хлеб и мэр Бела не уставал нахваливать их при каждом случае.
Любая хорошая новость о них приводила дядю Йожи в ярость. Признаться себе, что он самым обыкновенным образом завидует братьям, старик не смел и пытался найти оправдание своему раздражению.
- Переселяются тут всякие, - ворчал он, - живут потом на наши деньги.
- С твоих денег проживёшь - ноги протянешь, - моментально отвечала Марика, просто для того чтобы его позлить.
- Ты молчи уж! Умная больно стала. Много тебе позволено, - заводился он.
На этом разговор обычно заканчивался. Марика, буркнув пару раз, снова усаживалась перед телевизором, а дядя Йожи надолго исчезал в кладовке, откуда недовольно гремел бутылками.
По прошествии времени по деревне поползли слухи, что Переги и не беженцы вовсе, а засланные шпионы. В распространении слухов все сразу заподозрили дядю Йожи.
- Кто другой мог придумать такой бред? - смеялись деревенские и крутили пальцем у виска.
Однако вдоволь насмеявшись, они неожиданно для себя обнаружили, что идея о братьях-шпионах им очень даже нравится. Приключение о котором они мечтали было у них под носом и за ним не нужно было отправляться в далёкие края. Жить со шпионами было намного интереснее, да и самой деревне слухи тоже пошли на руку. Она приобрела важный вид и окружные сёла лопались от зависти, не в силах разгадать, что за секреты скрываются у них под боком.
-
Неожиданный визит братьев в корчму застал врасплох не только дядю Йожи. Переги были здесь редкими гостями. Все дни они безвылазно проводили в пекарне, без выходных и праздников. На улицу носа не казали. С деревенскими братья почти не общались, чем, кстати, только способствовали рождению всяческих сплетен.
Корчмарь Лайош быстро сообразил, что братья здесь неспроста и лично суетился около их столика. На въехавшего дядю Йожи он даже не взглянул. Старик, привыкший быть в центре внимания, неожиданно для себя смутился. Первый раз в жизни ему захотелось уйти не выпивши. Он и впрямь развернулся было к двери, когда за спиной раздался знакомый голос: "Йожикам! Подсаживайся к нам." Обернувшись, он увидел Мики и Пишту призывно машущих ему руками из дальнего конца зала. Он с облегчением подрулил ближе. Мики с необычным воодушевлением потряс его руку: "Мы вот тут как раз про тебя вспоминали."
- Да? А что так? - буркнул старик.
Он всё ещё не пришёл в себя от внезапного появления братьев и хамского поведения корчмаря, и злился на собственную растерянность. Исподтишка он бросил косой взгляд в их сторону.
- Сегодня депешу из Будапешта получили, - сообщил ему Пишта - вот обсуждаем теперь как .... .
- Слышал кого ожидают на день Ясов? - перебил его Мики.
И он, и Пишта уже приняли волшебного снадобья и выглядели немного осоловелыми. Они выжидательно смотрели на старика, но тот как раз подслушивал о чём разговаривают братья с Лайошем и пропустил вопрос мимо ушей.
- Всё в порядке с тобой, дядя Йожи? - осторожно заглянул ему в глаза Пишта.
Старик встрепенулся: "В порядке, в порядке. А где же Лаци-то?"
- Да там он, у стойки, сейчас вернётся. Ну так что, слышал кто приедет на День Ясов-то? - допытывался Мики.
Ему так хотелось первым сообщить важную новость, что он с силой пнул под столом Пишту, открывшего было рот.
- День Ясов? Когда? - опешил дядя Йожи.
-
Ежегодный день Ясов на этот раз праздновался у них в деревне. К важному событию начали готовиться загодя. Как мог старик позабыть о приближающемся торжестве, когда разительные перемены происшедшие с деревней невозможно было не заметить. Ожидалось прибытие очень важных гостей и мэр Бела не хотел ударить перед ними в грязь лицом. Работы по благоустройству шли полным ходом. Замусоренную главную улицу подмели и украсили новенькими, ярко-красного цвета, урнами. Перегоревшие лампочки в уличных фонарях поменяли, а сами покосившиеся фонари привели в вертикальное положение. Обветшалые заборы по пути следования почётных гостей подправили и покрасили заново. Выполнение ответственного задания было поручено бригаде из трёх человек во главе с одноруким Лаци, не успевшем в этот раз отвертеться от работы. В подчинение ему дали двух безработных цыган - отца и сына Кёкень. Все трое были очень недовольны и пытались протестовать, но мэр Бела так страшно стукнул кулаком по столу, что они стремглав побежали получать выписанные для них краску и кисти. Пиком перемен стал красовавшийся на главной площади огромный плакат, изготовленный лично Белой (в безуспешной попытке остаться в рамках крайне узкого бюджета) и приглашающий всех желающих принять участие в празднике. В запасе оставалось ещё несколько дней, но всё самое важное было уже позади и на порядке дня оставались только такие мелочи, как очистка дорог от продающих лук старух.
-
- Когда говоришь праздник-то? - повторил вопрос дядя Йожи.
- Да на этой неделе, в воскресенье, - ответил Мики.
- Слышал, кто приедет? - снова спросил он и, уже не дожидаясь вопроса, важно произнёс, - Габсбург младший, сам лично посетить изволит.
- Да ну? - не поверил дядя Йожи.
Упомянутые в начале рассказа Габсбурги пользовались в Венгрии огромной популярностью. Уставшим от всевозможных кризисов жителям страны давние имперские времена представлялись простыми и добрыми, а тогдашняя жизнь весёлой и беззаботной. Габсбурги несли в себе как частицу того славного прошлого. Их величавое имя олицетворялось у бывших подданных со стабильностью и порядком. Потерявшие надежду люди искали опору и находили её в представителях великой династии. В то же время отчаявшиеся потомки низвергнутой императорской семьи сами нуждались в поддержке. Они тоже хотели на кого-нибудь опереться, но ничего более подходящего для опоры, чем народ не знали и потому опирались на него. И тем, и другим хотелось верить, что они ещё кому-то нужны. Чтобы быть ближе к людям Габсбург младший даже переехал жить в Будапешт. Он свободно говорил по-венгерски и быстро вписался в столичный бомонд. Обязанности у него были не такие уж и сложные - выступить с парой речей там и сям, поприсутствовать на всевозможных мероприятиях, познакомиться со всякими важными людьми. В свободное от официальных дел время Габсбург младший с удовольствием посещал многочисленные балы и "party". Публикующиеся затем в светской хронике фотографии и сплетни придавали ему некоторое сходство с молодым принцем Чарльзом, что в глубине души льстило его тщеславию. К величайшему сожалению служба его на этом не заканчивались. Время от времени дела вынуждали его принимать участие в скучных национальных праздниках, когда приходилось вставать ни свет ни заря и тащиться куда-нибудь в провинцию, за три-девять земель, трястись по скверным дорогам, долго томиться на сцене и в завершение обедать с глупыми как на подбор мэрами и есть опостылевший гуляш. В такие дни Габсбург младший работу свою ненавидел.
- Нужно ли нам это, lieber Vater? - часто спрашивал он при встречах с отцом, - Империи давно нет. Всё впустую. Мы только напрасно тратим время.
- Терпение, mein lieber Sohn, - отвечал его мудрый отец. - венгерское население относится к нам лояльно, я бы даже сказал с klein любовь.
- Кто знает, мой мальчик, что принесёт нам будущее? Кто знает? - добавлял он с дрожью в голосе.
При мыслях о будущем он всякий раз волновался так сильно, что стёкла его старомодных очков затуманивались. В их последнюю встречу, после того как сын ушёл, Габсбург старший снял очки и задумчиво протёр запотевшие стёкла. Мелкими шажками он пересёк кабинет и остановился у огромной, во всю стену, карты, на которой изображалась Австро-Венгерская Империя в границах 1913 года. Маленького роста, в годах, он стоял перед ней и смотрел снизу вверх на обширную территорию в зените своего могущества и власти. Внезапно, в порыве чувств, он приподнялся на цыпочки, обхватил карту руками, а затем припал к ней щекой и заплакал.
-
- Неужели сам приедет? - недоверчиво спросил дядя Йожи.
- Сам, с коммунистом этим Сабо, пропади он пропадом, - сморщился Мики.
- Все беды от них, от коммунистов и жидов, - скороговоркой прибавил он избитое идеологическое клише.
- Да не коммунист он, дядя Мики, - встрял Пишта, - "он - социалист."
Пишта был ещё достаточно молодой человек и когда обращался к людям старше него, всегда добавлял к имени уважительное "дядя".
- Одна хрень, - твёрдо ответил Мики, - Были коммунисты - стали социалисты. Как при старом режиме воровали, так и сейчас продолжают. У них в парламенте через одного: коммунист, жид, коммунист, жид, а есть которые и то, и другое в одном лице - те самые страшные, те ого-го сколько воруют. Катаются, вон, на Мерседесах с шофёрами. И у всех виллы в Буде. А там тебе и бассейны с саунами, и прислуга всякая и чего только нет. А прислугу эту они, говорят, за каждую провинность бьют.
Пишта недоверчиво присвистнул.
- Не веришь? Мне один знакомый недавно рассказывал. Он одно время в парламенте вахтёром работал. Говорит: "Эти социалисты хуже всего. Другие партии они намного скромнее будут. Их члены всегда и поздороваются, и про жизнь у меня спросят, а социалисты пройдут - головы не повернут, как пустое место я им. У других партий и одежонка похуже. Летом, когда жарко очень, бывает и совсем запросто на заседания ходят - джинсы, да сандалии на босу ногу. Не выделываются. А всё потому, что ближе к народу. Или в буфете, к примеру, социалист непременно себе самый большой бутерброд выберет, в рот не влазит, а из ФИДЕСа кто-нибудь стоит тихонько, денежку считает, считает, не хватает у него на бутерброд-то, купит себе скромненько кофе, да пойдёт в сторонку, сандаликами только "скрип, скрип".
Мики горестно махнул рукой.
- Если уж говорить за всех, так от цыган все беды и происходят, чтоб им неладно было, - вдруг сказал над их головами веселый голос.
Бесшумно появившийся Лаци пребывал в отличнейшем настроении. Он задорно тряхнул головой и его жидкие, не знающие расчёски, волосы, колыхнувшись в такт, образовали на голове замысловатую причёску. Уход за волосами не являлся приоритетом Лациной жизни и они, предоставленные самим себе, часто принимали такие сложные формы, как будто над ними работал сам Видал Сассун.
- Здорово, дядя Йожи, как жизнь? - Лаци протянул старику единственную левую руку для пожатия.
В этот момент в корчму вошёл молодой цыган. К удивлению сидящих за столиком Лаци резко выпрямился, лицо его осветилось радостной улыбкой. Про старика он забыл и тот так и остался сидеть с протянутой рукой. На недоумённые взгляды товарищей Лаци понизил голос и пояснил:
- Подчинённый мой. Вместе забор красили. Бела нас послал. Говорит: ""Срам один так жить, идите красьте заборы. Члены Императорской семьи нас посетить изволят, а у нас тут как на Балканах - стыд, да и только."
- А я что? Я только за.
- Дал он мне в подмогу двух этих вот, - Лаци приветливо помахал цыгану рукой - "Рома" национальности, а они, ну ворюги, в первый же день ведра краски как не бывало. Ну что ты будешь с ними делать? Нет стыда у людей!
Он осуждающе покачал головой и при этом немного покраснел. Дело было в том, что пол-ведра ворованной краски стояло теперь у него в гараже, принесённое туда под ночным покровом его подчинёнными и заботливо прикрытое клеёнкой, но в подробности этой операции Лаци решил не вдаваться .
К столику подошёл сын корчмаря и подал всем по чашке кофе и по пятьдесят грамм палинки.
- Чего это "сербы" здесь делают? - не удержавшись спросил у него дядя Йожи. - Уже и средь бела дня шпионят?
- А ты разве не слышал про новость, дядя Йожи? - в свою очередь спросил у него парень, - Награждать их будут на празднике за большой,так сказать, вклад в развитие местного бизнеса, за создание новых рабочих мест. Сам Габсбург младший будет им грамоту вручать. Вот потому они и здесь, отмечают.
У дядя Йожи неприятно затряслись коленки. Ни разу за свою трудовую жизнь, всю прошедшую при социализме, не удостаивался он никаких наград. И работал вроде хорошо, то есть как все, и сверхурочно, если обещали премию. Отпахал трактористом больше сорока лет и за все годы не получил ничего, ни одной крохотной, завалящей грамотки. Одно время висела, правда, на его доме табличка "Чистый двор, порядочный дом", но и то было заслугой его жены. До сих пор мысли о наградах не приходили ему в голову. Жил он без них почти семьдесят лет, прожил бы ещё столько же. Но здесь, от такой очевидной несправедливости у него даже слёзы навернулись на глаза. Он начал багроветь.
- Это же надо такое, - захрипел он низким голосом, - двое каких-то прощелыг, неизвестно откуда, не успели приехать, все из себя такие невозможные, за всеми шпионят и их же награждают.
Ему хотелось сказать про них что-нибудь оскорбительное. Он прищурил глаза и с язвительной усмешкой громко произнёс: "Это за какое-такое создание новых рабочих мест им награду объявили, шпионов что-ли новых завербовали?"
За столиками стало тихо.
- Бог с тобой, дядя Йожи, -побледнел корчмарь - Какое шпионство, о чём ты? За пекарню их награждают, работу они дают нашим местным. Хлеб пекут хороший. Налоги исправно платят.
Но дядя Йожи не слушал и не слышал никого.
- Ты мурло иностранное! Тебе, тебе говорю, - он ткнул пальцем куда-то между братьями.
Голос его вдруг стремительно взлетел с басов до визга: "Понаехали тут, понимаешь, ни с кем не знаются, гордые они видите ли. В доверие втёрлись, награды получают."
- А я вам всем вот что скажу, - развернулся он к залу, - замышляют они чего-то и рожи у них бандитские.
- Бандитские у вас рожи, - поварачиваясь обратно к братьям, повторил старик, - но я вас выведу на чистую воду! Я это так не оставлю.
- Я вам всем докажу, что засланны они к нам, - снова в зал выдохнул старик, - засланы сотворить что-то очень нехорошее.
Он горько всхлипнул и, не притронувшись ни к кофе, ни к палинке, развернул коляску. На выходе он хотел было громко хлопнуть дверью, но у него сильно дрожали руки и дверь никак не хотела поддаваться. С ней он боролся до тех пор пока Лацин подчинённый не поспешил ему на помощь и не распахнул её перед ним.
В корчме после его ухода долго стояла тишина, время от времени нарушаемая почтальоном Пиштой, собирающимся отбыть на работу. Усилием воли тот заставлял себя подняться со стула, но ноги не держали его и он падал обратно. От многочисленных попыток у него разболелась голова. Пишта угрожающе потряс кулаком кому-то в пустоту и пьяно поник. Со стороны казалось, что почтальон заснул. Внезапно Пишта оглушительно хлопнул ладонью по столу, так что все вздрогнули, и стремительно взмыл с места, словно под ним сработала пружина. С трудом устояв на ногах, он обвёл всех сидящих пустыми и в то же время грустными глазами. Губы у него зашевелились, но вместо слов изо рта раздалось невнятное мычание. Пишта тяжело вздохнул. Постояв немного, он обречённо махнул в зал рукой и пошатываясь пошёл к двери. В тот день его больше не видели.
Все оставшиеся до праздника дни дядя Йожи не выходил из дома. Он боялся братьев. В голове у него вертелись возможные варианты их встречи, один страшнее другого.
- Рожи у них просто бандитские, ей-богу, - бормотал он.
Старик уже глубоко раскаился в своём обещании вывести братьев на чистую воду. Все гипотезы об их подрывной деятельности разбивались вдребезги и других доводов кроме бандитских рож у него не было. По ночам он долго не спал, ворочался. Иногда до Марики доносилось его невнятное бормотание. Старик разговаривал сам с собой. Днём было не лучше. Нахохлившись, он часами просиживал у окна и выглядывал из-за занавески всякий раз когда раздавались чьи-то шаги. Ждал. Он даже перестал пить пиво. Марика заволновалась. Старик был явно не в себе. Что делать в таких случаях она не знала и решила попросить помощи. Ранним утром, приодевшись понаряднее, она побежала в церковь. Молиться за старика она не собиралась, но знакомые прихожанки, собирающиеся там в это время, разбирались в сложных вопросах о возможных льготах или надбавках к пенсии.
- На крайний случай, - сказала она себе.
-
За день до праздника в гости к старикам приехал из Будапешта сын с внуком. Поздно вечером, после того как внук заснул, отец с сыном уселись в сумеречном саду. Воздух был тёплым и приятным. По углам стрекотали сверчки. В небе, неподалёку от месяца, зажглась фонарём одинокая звезда. Сын откинулся в кресле и наслаждался покоем. Дядя Йожи исчез в кладовке и вынырнул оттуда с парой бутылок холодного пива, чем придал вечеру ещё большее очарование. Сгустившаяся из темноты Марика зажгла ароматические факелы, отгонять комаров. Факелы мгновенно завоняли, выполняя задачу по охране людей от кровопийцев. От жуткого смрада и мрачно мерцающего пламени настроение испортилось не только у комаров, но и у сидящих в саду. Неровный факельный огонь зловеще исказил лица людей. Дяде Йоже стало страшно. На ум опять пришли Переги и неумолимо надвигающаяся встреча с ними. Скрывать свои чувства старик не привык и выложил сыну всё, что мучило его эти дни: про "сербских шпионов", про равнодушных к вопросам безопасности страны односельчан и про коррумпированное руководство деревни, награждающее кого ни попадя. В подтверждение своих слов и вне себя от волнения он так ожесточённо размахивал пивной бутылкой, что вылил половину содержимого. Сын согласно кивал головой, а про себя думал, что приезжать к старикам нужно как можно реже. Чтобы прокормить семью он работал на двух работах и уставал за неделю до изнеможения. Единственным его желанием было лечь спать. Проблемы родителей казались ему необычайно надуманными. Прожившие всю жизнь при социализме, без особых волнений, они неспособны были понять и части той кутерьмы в которой проходила его жизнь. С одной стороны он был на них за это зол. С другой - завидовал их бездумной жизни. И вправду сказать, пенсия, хоть и небольшая, но на всё необходимое хватает. Здоровье неважное, но зато энергии и времени хоть отбавляй. Он взглянул на отца. Тот, раскрасневшись от возмущения, уже по третьему кругу, без устали, клеймил позором всё ту же публику.
- Бог ты мой, надо же как его прорвало, - устало удивился сын.
Он вяло кивнул отцу головой, одобряя наперёд всё, что тот собирался сказать и прикрыл глаза.
-
На следующее утро Марика поднялась раньше обычного (то есть очень рано, перед рассветом). Довольная тем, что ей удалось опередить мужа, она, за то время, пока мрачный, невыспавшийся дядя Йожи приходил в себя и пил кофе, успела покормить кур, постирать, сбегать в магазин и приготовить внуку завтрак.
- Страсть как печёт сегодня, - громко сообщила она, в очередной раз появляясь в доме.
Снаружи пыхнуло жаром. Марика торопливо, чтобы не растерять остатки прохлады внутри дома, захлопнула дверь. Она остановилась напротив мужа и, глядя ему прямо в глаза, сказала: "Лучше сегодня из дому вообще не выходить, запросто удар получить можно."
Дядя Йожи сгорбился в инвалидной коляске и молчал. Вчера после разговора с сыном ему в голову пришла ошеломившая его мысль.
- Переги то эти - порядочные люди, - думал он, - и награждают их правильно.
Мысль засела в мозгу и не давала покоя, и неприятное чувство схожее в тошнотой, которая бывает если выпить кофе на голодный желудок (чем собственно говоря старик и занимался - очень вредная венгерская привычка), кружилось и разрасталось внутри него.
- Старик, так я устала сегодня, - снова раздался голос Марики.
Она пристально, с вызовом смотрела на мужа. Её хотелось как-нибудь его растормошить, обратить на себя внимание. Но тот всё так же молчал. Неожиданно для себя Марика заметила какой он уже старый и ей стало его жалко. Подумалось о том, что им обоим осталось жить не так уж и много и что относиться друг к другу нужно внимательнее. Она до того умилилась на старика, что не заметила как чашка с кофе в его руке опасно накренилась. Не заметил этого и погрузившийся в свои думы, дядя Йожи. Оставшийся без надзора кофе выплеснулся на пол. Вся Марикина жалость к старику исчезла в мгновение ока. Подтвердилось то, что она знала всегда - муж существовал только за тем, чтобы злосчастить её жизнь.
- Старик, ослеп? Не видишь, что делаешь? - заголосила она, - Целыми днями только и делаю, что убираю за тобой, как будто дел у меня других нет.
Пронзительный голос жены вырвал дядю Йожи из забытья.
- Молчи, ведьма! - взревел он, - Орёшь постоянно! Не даёшь людям покоя. Уберу я сам, оставь меня.
Скандал, которого Марике так не хватало всю неделю, подействовал на неё успокаивающе. Жизнь возвращалась в своё русло. Счастливая, она спокойно вытерла разлитый кофе с пола и спросила почти ласковым голосом:
- Кушать будешь? Завтрак на столе. После давай собираться, скоро начнут.
-
На праздник отправились втроём с внуком. Сын сослался на срочную работу и остался дома. Время приближалось к полудню и на улице стояло такое пекло, что, выйдя во двор, они сразу прокляли и погоду, и праздник, и мэра Белу, коварно пообещавшего мешок лука каждому, кто придёт на торжества. Мешок лука просто так на дороге не валялся, приходилось идти. Старик усадил внука к себе на колени, пристроил зонт от солнца над головой и развернул коляску на северо-восток по направлению к центру деревни.
Шли молча, берегли силы. Вокруг не было ни души. Главная дорога обезлюдела. Дома с плотно опущенными жалюзями выглядели покинутыми. Пустые машины, припаркованные кое-как, будто брошенные в спешке, плавились на солнце. Птицы не щебетали. Собаки не лаяли. Надо всем этим, в абсолютно чистом, бездонном, пронзительно-синего цвета небе висело огромное белое солнце. Палящие лучи слепили глаза до слёз. Бередящая душу тишина нарушалась лишь высокими тополями, росшими по обеим сторонам дороги; иногда изжигающий ветер теребил их иссохшие листья и они заходилась тихим и грустным, выворачивающим душу наизнанку, шелестом. Во всей картине было что-то неестественно-уродливое. На ум приходили мысли о катаклизмах и стёртых с лица земли городах.
Зловещие картины, способные заставить любого содрогнуться, оставляли дядю Йожи равнодушным. Мысли об исчезнувших людях не приходили ему в голову. Он твёрдо знал, что все кому был нужен лук, уже собрались на площади, а остальные попрятались по домам от жары и вездесущего ока мэра деревни Белы.
По мере приближения к центру появились признаки жизни. Послышалась музыка и чей-то голос, повторяющий в микрофон бесконечную мантру "раз, два". Раздался приближающийся стук копыт. Мимо дяди Йожи, гордо подбоченившись, гарцевал отряд суровых на вид гусар. Правда гусарами они назывались только для виду. В обычной жизни эти люди занимали всякие прозаические должности и к настоящему гусарству имели такое же отношение, как воспитанник кадетского училища к офицерам. Вместе их объединяла только любовь к традициям и военной форме, и несколько раз в году простые бухгалтера, трактористы и учителя превращались в бравых наездников, облачённых в великолепные гусарки и высокие шапки, с саблями на боку и непременными усами.
Когда-то в далёкие времена усы являлись неотъемлимым атрибутом гусарства. Как учил народный фольклор: "Гусар не мог называться гусаром без трёх составляющих - шашки, коня и усов." С тех давних пор, когда фольклор использовали в качестве референций, прошло много времени. Пролетающий над человечеством 20-й век коснулся своим крылом и бывшего мадьярского королевства. Строи гусар во многом изменились и в их рядах появились женщины. Женщины усов не имели. Первое время ужаснувшиеся сторонники усов и традиций боролись как львы: писали петиции в парламент, организовывали сбор подписей, выставляли пикеты. Они требовали ни много ни мало запретить женщин гусар как подвид или, на худой конец, обязать их носить накладные усы. Но все их мольбы были напрасны. Времена поменялись и набирающие силу феминистки очень скоро вдребезги разбили незадачливое движение "Честь гусара".
Дядя Йожи засмотрелся на отряд. Лошади чинно шли голова к голове, оставляя за собой дымящиеся кучи. Их начищенные по случаю копыта громко цокали по булыжникам. Всадники высокомерно посматривали по сторонам. В руках у некоторых развевались знамёна. В строю мерно покачивались школьная повариха Клари и её дочь. Обе конечно же без усов. Дядя Йожи горько покачал головой.
- Утрачиваем последние традиции, - подумал он, - скоро вон и сербов в гусары принимать начнут. Ничего святого не осталось в людях. Всю страну испоганили. Раньше это ж империя была, Австро-Венгрия, все с нами считались, а теперь вон Балканом называют.
Он раздражённо плюнул и невзначай попал лошади на ногу. Та испугалась и попятилась, нарушая стройный ряд наездников.
- Ты чего расплевался тут? - спросил глубокий бас над его головой.
Клари с трудом сдержала свою лошадь, на которую попал плевок.
- Всё никак не успокоишься, что и женщин теперь в гусары берут? - грозно поинтересовалась она.
- Марика! - повариха обернулась к супруге дяди Йожи, - Утихомирь супруга своего, а то кобыла моя вмиг излечит его от всякой дури.
Связываться с Клари старик побоялся. Даром что у неё не росли усы, вида она была устрашающего. Под два метра роста с огромными руками и злющим взглядом из под нависших бровей. Дядя Йожи поспешно отвернулся. Краем глаза он поймал сочувствующий взгляд Мики, бывшего борца против женщин-гусар и одного из инициаторов движения за накладные усы. Теперь он смиренно замыкал отряд и помахивал маленьким флажком.
На центральной площади было многолюдно. До начала торжеств оставалось полчаса и люди коротали время в расставленных по периметру площади пивных палатках. Инвалидная коляска дяди Йожи сама собою развернулась по направлению ближайшей из них. Ещё секунда и старик присоединился бы к утоляющим жажду землякам. Внезапно и с некоторой досадой он вспомнил про внука. Пить пиво на глазах у ребёнка показалось ему неудобным.
- Ребёнку, - подумал он, - нужно провести время познавательно.
Старик огляделся вокруг. Неподалёку от пивных ларьков, прямо на земле, расположили своё нехитрое оборудование народные ремесленники. Гончары, прядельщицы, мастера по дереву обучали своему искусству всех желающих и заодно продавали изготовленный ранее товар. Старик с внуком подъехали к прилавку за которым полнощёкая, раскрасневшаяся от жары, женщина предлагала покупателям вышитые народным узором скатерти и салфетки. Над прилавком раскачивалась красного цвета игрушка. Внук узнал знакомые очертания и потянулся к ней ручонкой. Достать её у него не получилось и он вопросительно посмотрел на деда.
- Вот видишь, деточка, обезьянка какая, красненькая, давай поближе её посмотрим, - застенчиво поглядывая на полногрудую продавщицу, предложил дядя Йожи.
- Почём обезьяна эта у вас?
- Это не обезьяна, бог с вами. Это Телепузик, Ла-ла, красный, как и должно быть, - с обидой в голосе ответила женщина, - я сама его вязала. Вон внук ваш сразу распознал.
Дядя Йожи моргнул на неё пустыми глазами. Что такое Телепузик он не имел никаго понятия. Про животное с таким названием он никогда не слышал. Красного цвета, с каким-то отростком на голове. Где они водятся? Старик колебался. Отступать перед апетитной женщиной не хотелось и он решил придерживаться известных науке фактов.
- Если бы была обезьяна, - сказал он задиристо, - я бы купил, а так только деньги выкидывать. Что это за уродство такое? Пойдём отсюда, сердце моё, найдём тебе обезьяну, настоящую, - и оттащил упирающегося внука от прилавка.
Однако времени на поиски настоящей обезьяны у них не осталось. Перед народом появился мэр деревни Бела, очень пузатый человек с неестественно тонкими и короткими для его большого живота ногами. Он взмахнул руками, требуя тишины. Гомон постепенно затих. Бела выждал пару минут, после чего торжественным голосом сообщил, что до начала праздника осталось несколько минут и призывал людей не толпиться около сцены, и сделать красивый полукруг. Секьюрити и полицейские стали оттеснять народ от подмостков. На освободившееся пространство ринулись многочисленные куры, которые до этого как стервятники сидели поодаль и выжидали удобного случая. Отпихивая друг друга, они вступили в ожесточённый бой за остатки пищи, брошенные второпях отступавшей толпой.
Инвалид дядя Йожи занял место в почётном первом ряду. Он немного пошуровал коляской по ногам окружающих и отвоевал достаточно места и для жены. Обзор открывался просто замечательный. Прямо перед ним возвышался сооружённый накануне небольшой помост, заставленный микрофонами и громкоговорителями. В дальнем его конце суетился Бела. Присев и смешно растопырив для прочности ноги, он обеими руками втаскивал кого-то невидимого на сцену. Довольный, дядя Йожи повернулся к жене и замер. В паре метров от него, тоже в первом ряду, ожидал своей награды Мартон Переги. "Серб" вероятно почувствовал на себе взгляд, потому что быстро закрутил по сторонам головой. Дядя Йожи нырнул к земле. Лицо Мартона исказилось в недоброй усмешке. Уши старика запылали ярким пламенем. Ему было нестерпимо стыдно. В этот момент он был близок к тому, чтобы подойти к Переги и пожать его руку.
Между тем на помост с помощью всё того же Белы взобрался высокий молодой человек с кустистыми бровями в котором все узнали Габсбурга младшего. Толпа радостно зааплодировала долгожданному гостю. Вслед за ним, как волшебник из шляпы, Бела вытащил на возвышение ещё нескольких человек. Последним на сцене появился упитанный глава венгерских социалистов Виктор Сабо. Наконец все гости были в сборе и Бела объявил праздник открытым. Липовые гусары торжественно внесли знамёна. Военные отдали честь. Зазвучал гимн и все кто сидел, за исключением дяди Йожи, встали, а все кто уже стоял, гордо расправили плечи. На лицах у собравшихся появилось суровое выражение как у матросов при штурме, многие начали подпевать. Пожилые люди расчувствовались и пустили слезу. Все остальные тоже растрогались. Хитроумный политик Сабо решил сыграть на чувствах размякших от эмоций людей и сразу вслед за гимном, не теряя времени, начал свой доклад. Он поведал народу о былых и будущих успехах страны, о том что не всё ещё гладко, но будет ещё "лучше", конечно при условии, что социалисты останутся у власти на второй срок, и сопроводил это примерами из жизни. Раздались жидкие аплодисменты. Люди изнывали от зноя. Все хотели как можно скорее получить обещанный мешок лука и отправиться домой. На остальных выступающих, речи которых ничем не отличались одна от другой, никто не обращал уже никакого внимания. Толпа галдела и походила на амёбу. Она постоянно двигалась и меняла свою форму. Вскоре у неё появились щупальца из окончаний которых слишком ретивые граждане пробовали улизнуть незаметно домой.
Мэр Бела предвидел такое развитие ситуации и не растерялся. Долгие годы работы мэром научили его как бороться с неорганизованностью своих подопечных. Он демонстративно вытащил из кармана список с отметившимися на получение лука и широкими взмахами руки ( чтобы сбегающие хорошо видели) стал вычёркивать оттуда фамилии. Движение прекратилось. Приструнив распоясовшихся земляков, Бела приступил к следующему этапу по спасению окончательно застопорившейся программы. Праздник должен был удасться во что бы то ни стало. Оплошать перед такими значительными людьми было всё равно что неудачно наложить на себя руки - один срам. Не дай бог подумают, что он ни на что не способный, никчемный руководитель. Прощай тогда все надежды на большую политику и гнить ему в этой деревне до пенсии. При мысли об этом Бела покосился на мрачно улыбающегося политика и судорожно сглотнул. Когда очередной выступавший откланялся, Бела сделал глубокий вдох и решительно шагнул к микрофону. В толпе обрадованно загудели. Все решили, что пробил долгожданный час развязки. В ожидании заключительных слов люди нервно обмахивались шляпами и носовыми платками. Даже выступление любимого Габсбурга никого не интересовало. Жестом вождя Бела протянул руку вперёд. Толпа замерла. Неожиданно, вместо прощания, сначала глухо, а затем всё явственнее они услышали всем известное стихотворение национальной гордости страны - поэта, революционера и просто хорошего человека - Шандора Петефи, призывающее их сражаться до последнего и умереть во имя свободы. Сопротивляться классику никто не посмел и Бела, приободрённый тишиной, один за одним исполнил все известные ему произведения венгерских стихотворцев. На прощание он даже спел трогательную народную песню. Успех всё же оказался меньше ожидаемого. Толпа вяло хлопала, утирала пот и хотела домой.
Время шло медленно, солнце палило неимоверно и в конце концов кому-то стало плохо. На происшедшее никто не обратил особого внимания, потому что на торжественных мероприятиях подобное случалось нередко; всегда находились хлюпики, неспособные простоять пару часов на солнцепёке. К тому же все знали - деревенский врач, господин Ковач, как супермэн рыскает где-то неподалёку и окажется в нужном месте в нужный час. И действительно, не прошло и минуты, и доктор,как хищник из засады, стремительно прыгнул на пострадавшего для оказания первой помощи. В руках он держал флакончик с нашатырным спиртом. От жуткого запаха молодой человек моментально пришёл в себя. Прижатый грузным телом врача он затрепыхался в тщетной попытке освободиться, но тот цепко вцепился в свою добычу и не думал её отпускать. Побарахтавшись немного, молодой человек сдался и затих. Других происшествий замечено не было.
После Белы, желающих высказаться не нашлось. Народ снова приободрился. Наступила самая приятная для награждаемых часть: раздача премий и подарков. По обычаю проведение этой части предоставлялось наиболее важным гостям. На этот раз им выступал младший представитель дома Габсбургов. Всю торжественную часть тот, чтобы не скучать, переписывался по мобильному со своей новой подругой. При этом он важно хмурил брови и делал вид, что информирует отца о происходящих событиях. Молодой человек так увлёкся, что когда услышал своё имя не сразу понял о чём идёт речь и недоумённо выглядывал из-за спин выступавших. Политик Сабо почтительно ему улыбнулся и приглашающим жестом указал на микрофон. Разобравшись, наследник похлопал социалиста в знак признательности по плечу и вытащил из кармана смятую бумажку с коротенькой речью. Так как он был отнюдь не глупым молодым человеком, то давно уже понял, что все эти речи никому не нужны и вот уже как несколько лет использовал одну и ту же заготовку, меняя в ней только даты, названия мест и имена.
Он живенько зачитал речь и произнёс:
- А теперь, дорогие друзья, позвольте мне по случаю этого замечательного праздника, (если бы кто-нибудь спросил его в этот момент, что это за праздник, он, наверное, затруднился бы ответить) от вашего и от моего имени, конечно, поздравить ваших односельчан, удостоенных этой почётной награды и поблагодарить их за их огромный вклад в развитие местного бизнеса и за укрепление дружбы между народами.
- Прошу подняться на сцену господина ... - он замялся.
- Прошу подняться ... - ещё раз неуверенно попробовал молодой человек.
Он с ужасом понял, что не знает имени награждаемого. Утром, второпях собираясь на праздник, он напрочь позабыл вписать новое имя. Пролетавшие секунды молотками стучали у него в висках. Наследник, как рыба, беззвучно открывал и закрывал рот. Люди недоумённо переглядывались. Пауза становилась невыносимой.
Из всего происходящего один дядя Йожи не замечал ничего. С самого начала празденства он украдкой наблюдал за братьями. Те тихо переговаривались и было заметно, что оба изрядно нервничают. По мере того как торжественная часть подходила к концу, Переги, на взгляд старика, вели себя всё более странно. Мартон нервно притоптывал ногой и похлопывал себя по карману. Дядя Йожи также заметил, что тот украдкой крестится.
- Дорогие братья Переги, прошу на сцену, - вдруг истерично закричал Бела и громко зааплодировал.
Растерявшийся было от внезапно пришедшей помощи, Габсбург младший быстро пришёл в себя. Он сладко заулыбался и распростёр объятия, готовый обнять и облобызать любое количество братьев.
Дядя Йожи бросил взгляд в сторону Переги. Мартон сделал шаг вперёд. Лицо его было торжественным и в то же время скорбным. Взгляд полон решимости, а правая рука засунута в карман пиджака. Дядя Йожи задохнулся. Страшная догадка молнией пронзила его с головы до ног и поставила всё на свои места. Это был заговор. Братья готовили покушение на Габсбурга. Тайна Переги раскрылась. Объяснить происходящее теперь не составляло труда. Звенья цепочки складывались легко и просто. Для сербов Габсбурги всегда были врагами, тиранами поработившими их землю. Один за одним выползали террористы из укромных уголков страны и сводили счёты с членами императорского дома. С Сербии началась первая мировая война. Там же закончилась и последняя война на континенте. Осинное гнездо Европы. И вот теперь у них представился случай ужалить снова. И он, Йожи, был прав. Прав, что пригрели они всей деревней змею на груди. Вокруг только вздохов и было: "Ах, пекарня! Ах, вкусный хлеб!". А братья в это время вынашивали свои зловещие планы. Знали, что Габсбург посетит праздник и втёрлись в доверие к Беле. Усыпили подозрение деревенских всякими рабочими местами. Всё для того, чтобы получить награду и выйти один на один с наследником.
Мысли всполохами озаряли сознание. Где-то в глубине смутно пронеслось, что Переги такие же как и он венгры, но в данный момент это не имело никаго значения и только нарушало его чёткое логически выстроенное умозаключение. Времени на размышления не оставалось - Мартон твёрдым военным шагом приближался к возвышению. Что делать? Звать на помощь? Поздно! Старик был один на один с врагом. Через какую-нибудь минуту "серб" выхватит нож и полоснёт им милого, ничего не подозревающего, молодого человека и развяжет третью мировую войну. Дядя Йожи закричал, но вероятно от потрясения из горла вышел один хрип. Он сунул внука удивлённой жене и рванулся вперёд. Переги оставалось до Габсбурга всего каких-то два шага. Всё ещё сконфуженный наследник, желая замять предыдущую оплошность с именем, приветливо спустился тому навстречу. Старик с ужасом смотрел, как Мартон бесконечно медленным жестом вытаскивает руку из кармана.
Роковой момент наступил. На лице Габсбурга появилось недоумённое выражение. Он попятился, но смотрел он почему-то не на Переги, а куда-то за его спину. Мартон растерянно оглянулся. В тот же миг дядя Йожи обрушился на него всей тяжестью своего тела и инвалидной коляски, подминая под себя заодно и наследника. Всё произошло в полной тишине. От неожиданности никто не двигался. Оба телохранителя Габсбурга застыли на месте, беспомощно обхватив головы руками. Глаза у обоих были закрыты. Ничего подобного не ожидали они в этой маленькой, богом забытой, венгерской деревушке. Им казалось, что стоит посильнее зажмуриться и наваждение исчезнет, а когда они откроют глаза наследник будет опять мило улыбаться всем со сцены.
По толпе волной прошёл вздох глубокого изумления. Происходящее походило на фильм или на сон и люди завороженно ждали, что будет дальше.
Первым опомнился доктор. Несмотря на свою крупную комплекцию, он преодолел расстояние до помоста в три прыжка и принялся дубасить террориста дядю Йожи. Его единственным оружием была склянка с нашатырным спиртом и он, ловко ухватив её своей огромной пятернёй, в беспамятстве бил ею наотмашь как кирпичом. Подоспели опомнившиеся телохранители. Они подхватили распростёртого на земле Габсбурга за руки и за ноги, и пригибаясь, потащили его к машине. Наследник безжизненно провис в их накачанных руках. В этот момент он утратил всякое императорское достоинство и напоминал скорее куль с мукой. Многочисленная охрана набросилась на Мартона и дядю Йожи. Их ругали страшными словами и заламывали им руки.
К старику наконец-то вернулся дар речи.
- Террорист, убийца! - прохрипел он.
Он хотел было наброситься на Мартона, но его крепко держали. Тогда он изловчился и пнул Переги здоровой ногой. Тот ожидал нападения. Руки у него были скручены за спиной, но ноги оставались свободными и он ловко подпрыгнул, пропуская удар. Нога старика со всего маху врезалась в железную перегородку помоста. От боли слёзы брызнули у него из глаз и он жалобно заскулил.