Я давно слонялся по почти пустому городу, делая то, что мне положено; я наблюдал, делил, разрезал и склеивал, маскировал достоинства, преумножал недостатки, отмерял большими бронзовыми ложками микстуры и крема, имеющие металлический запах крови, сырой проточной воды и протухших на солнце водорослей, на рассвете выброшенных на берег сумасшедшей волной; я потрошил и препарировал, перешивал, раскраивал и подклеивал, чувствуя, как между нервами копошатся белесые черви невзаимности и одиночества; как часто раньше я вскрывал кожу чуть ниже виска и не без удовольствия наблюдал, как их скользкие блестящие тела степенно и неторопливо перекатываются по руке, от плеча к предплечью, пропадая меж пальцев, как песок или вода; неуловимо.
Отслеживаю свои ветряные (ветренные?) мельницы, неспешно взрезающие воздух своими недообломками-недолопастей; идет снег, и, в то время, как деревья продолжают расти корнями вверх, чувствую себя... чувствую... Don Quijote sin su armas... sin su... sin su corazon... Yo no entendo... No entendo...
Знаешь: иногда, когда совсем теряюсь, спрашиваю у первых встречных, мол, не видели здесь такого... Невысокого, длинноволосого, с закрытым сердцем и открытыми глазами... Некоторые смотрят недоуменно, некоторые ради приличия пытаются что-то припомнить, но, все же, стараются уйти от вопроса - и уходят за угол, я следую за ними, почти проваливаясь в неясную блеклость вод в двух шагах, за перилами, или, кутаясь в нищету своего ментального благополучия, топлю лед на языке, бредя прерафаэлитами, грязными оборванными ангелами и шоколадным привкусом терпких крепких сигарет, вжимаюсь в стены, оборачиваясь очередной странной тенью между Петербургом сейчас и Петербургом тогда, когда ты еще был. Когда ты был в нем, когда ты был им и был мной и все было гораздо легче и проще, даже дышать, а сейчас осталось единственное верное MEA CULPA, вычерченное саднящими неширокими ссадинами на плече, ведь, ты сам прекрасно знаешь, вина без вина здесь лишь одна, и она - моя, определенно, моя, я же, как обычно, не смог удержаться и не оставить последнее слово за самим собой, после которого - лишь гудки оборванных проводов, свистящая тишина и сентиментальный горячный монолог за кофе и утренним Найманом, которого перебивает гул просыпающейся, присыпающейся легким пеплом улицей.
Я научился заштопывать раны на теле, но не вижу смысла лечить те, что внутри, может быть - фактически, может быть - ментально-духовно, прочие эпитеты в этом духе, я, martyr по собственному желанию, наслаждаюсь их гнилостными ароматами и рваными протухшими краями.
Я знаю: со временем, когда ты все-таки определишься, где тебе лучше быть - в моих затхлых сырых сновиденьях, после которых я долго не могу заставить себя подняться с постели и утереть кровь с лица, или где-то там, на перепутье дорог, одна из которых ведет в загадочное и болезненное Небытие, а другая обрывается на полпути к волшебному Саду, который был предложен тебе за то, что ты once let him play in your garden... Впрочем... Я совсем увлекся...
Пока мои сумасшедшие мягкосердечные таблетки не дают мне ничего, кроме отвратительной тяжелой сонливости и легкой дезориентации в пространстве, я могу не бояться за то, что когда-нибудь обернусь и не увижу твое лицо; оно обязательно будет улыбаться мне зло и цинично, практически выплевывая все то, что ты думаешь обо мне и о моих действиях в твоем отношении; я буду уверен в том, что, однажды, не сдержавшись и, закрыв лицо шелком рваного кашне, пропахшего сигаретами, старостью и сукровицей, я почувствую твое присутствие Во Мне, Рядом Со Мной и На Мне, мой возлюбленный катамит, ласковый потрошитель ментальных внутренностей, мягких и податливых, монструозный кукловод с лицом цвета пепла и хрупкими худощавыми пальцами, которыми ты умело закручиваешь все мои жилы в сплошной бессмысленный ком, заставляя трепетать внешне и внутренне, напоминая о моей вине перед тобой и всеми, кто тебя любил, о предательстве, которое монотонно подрывается медленным боем больного аритмией метронома внутри моей безмерно взорванной головы, в конце концов, о том, что я до сих пор не даю тебе покоя, бесцельно пытаясь найти, хотя, если найду, не знаю точно, что будет - возможно тут же умру от внезапного выплеска слишком большого количества ГОРМОНОВ СЧАСТЬЯ (тебя, твоего дыхания, дрожи в руках, небрежной речи и неровной ряби взрезов на предплечьях, плечах, спине и шее) в кровь.
Я прошу у тебя прощения... не в последний раз.
И если даже найду в себе силы проститься, здравый смысл помешает мне это сделать.
Я покупаю конверт... простой, без всяких излишних вычурных картинок или двусмысленных фраз - ни одна из них не сможет описать то месиво, что тухнет сейчас внутри моей головы, внутри меня и грудной клетки... Слегка выпирающие ребра => дорога на моих руках, шрамы ведут куда-то вверх и обрываются на полпути, сталкивая в пропасть, где, через несколько секунд полета, я размозжу свою голову об острые, колкие холодные камни.
Глубоко в душе защемился какой-то нерв и теперь он ноет, терзая весь организм болезненной дрожью, трепещет и выкручивает внутренние органы, как будто обгоревшая птица, попавшая в чуждые оковы человеческих цепей, детских рук, капканов и силков.
Треплет рваными больными крылами воспаленные слизистые, оставляет глубокие борозды на легких, сердце, ниже и ниже, заставляя кровь подступать к горлу ритмичными и громкими толчками, ее горячая пульсация слишком отчетливо отдается в голове, чуть дальше уха, где-то в затылочной части..
Подписываю рандомный адрес, имен не называю, не оставляю обратной связи - если ты получишь письмо, ты все поймешь, другим понимать не надо... Откуда мне знать, где ты сейчас - разумеется, все это лишь робкая полусумасшедшая надежда, наивная, как радость имбецила, празднующего день рождения или день смерти... Но... Ведь... Если...
Глупое слово - если, оно намекает на какую-то возможность, слабовероятный, но все же существующий исход событий, который положительно повернется в мою сторону, принеся с собой волну экстаза, эйфории и букет белых роз - бонусом... Ну да, то самое условное наклонение, склонение, принуждение...
Принуждение к тебе, от тебя и снова к тебе и опять от тебя, зачем это все - ты не доверяешь мне и никогда не доверял, а я безмерно и бесполезно ждал от тебя...
Опускаю его в ящик, долго стою, глупо уставившись в щель, поглотившую очередной мой словопоток, трогаю металл, покрытый толстым слоем синей краски; нетерпеливо кусаю губы, будто бы ожидая, что сейчас здание разорвет от обилия эмоциональных посланий, которые, возможно, перечитывают почтальоны, переговариваясь между собой и посмеиваясь... Значит, конверты будут порваны в нескольких местах, письма обтекут жирными пятнами и будут лоснящимися, как кожа их рук, как слова, слетающие с их языка, как сальные усмешки и первертные диалоги без намеков, прямолинейные и пошлые...
Смешно сказать - шел, подвернул ногу и теперь выгляжу совсем как пародия на клоуна из танатологического театра.. Размазанный по лицу грим, мазками, как острые пощечины, изуродованное несовершенством и пафосным несчастьем лицо, хромота при высоких каблуках и неизменная сигарета между пальцев, первая, вторая, третья, не знаю, сбился со счета.. Осталось лишь помпезно прицепить бант на грудь и дождаться первых следов лепры, которая изувечит и так больные, проржавевшие от крови руки - я буду совершенным портретом балагура, изображающего куртизанку из приквартальных к Есиваре..
Знаешь, эта зима гораздо больнее предыдущей, бессильная злость неба, пытающегося опуститься на город, атакует напоминающими рвотные позывы метелями, а ночью белое полотно, пробивающееся через выстрелы звезд, ослепляет воспаленные глаза и я долго плачу потом от жалости к самому себе, пытаясь выкорчевать ее из зрачков короткими ударами тупых ножниц, прорывая веки и оставляя на висках длинные продольные царапины..
Я сплю больше шестнадцати часов в сутки, и в этой длинной бессвязной дреме мне снятся невесты, которым я зашиваю бесстыдно раскрытые рты, произносящие беспрестанные иеремиады; моложавая прислуга невовремя кладет мне под руку очередной моток ниток; отдающая зеленоватой гнилью кровь капает на руки; ловлю себя на том, что обращаюсь к тебе очень часто, за подтверждением или что-то вроде того: "знаешь", "понимаешь", "помнишь"..
Откидываюсь и, накрыв лицо вуалью, позволяю гулким волнам пустоты унести меня в самую глубину...
- Откликнись, скажи: возможно, дальше будет легче, я не могу поверить в то, что тебя нет рядом и что я не могу теперь.. не могу.. ничего не могу... мочь... иметь возможность.. я не имею - ты все отнял, собрал свои шмотки и отплыл куда-то, где тебе, возможно, лучше и где каждый день ты забавляешься тем, что жонглируешь моей судьбой, как опаловым шариком, плавя о его горячую поверхность свои восковые пальцы, не приспособленные к этой жизни так же, как и к смерти... ну... ответь... не молчи...
- Я понимаю, тебе неприятно все это выслушивать, но, пойми, я искренне прошу прощения за все то, что я сделал, за то, что загнал тебя в угол своим неуемным эгоизмом, похожим на раскаленное клеймо, прижатое к нежной коже немного ниже ключиц, на приговор-диагноз в медкарте, мои истерики тебе порядком надоели, но я тоже не знаю, как быть дальше; быть может, ты все-таки заберешь меня к себе и я все-таки смогу сказать тебе все, что хочу, что пытаюсь и от чего ты отмахиваешься, как от назойливого кровососущего насекомого, отмалчиваясь и отводя взгляд, которого я не вижу..
Невзаимная трубка отвечает гудками, затем - механическим голосом, оповещающим о том, что абонент временно... своевременно... безвременно...
Посылаю голос к черту, злость берет меня, кидаю телефон в стену, инфантильная игрушка разбивается на несколько блестящих панелей... Если бы были силы, я бы, возможно, собрал осколки, сложил до востребования куда-нибудь, возможно, в ящики внизу платяного шкафа, а все то, что скопилось внутри, щедрой россыпью на ладони затолкал в собственную глотку, пытаясь усвоить и запомнить то, что писал мне ты и те, другие. Напоминает артхаузные черно-белые фильмы с немыми страдающими бастардами в главных ролях, трагично выламывающими руки перед камерой и горделиво демонстрирующими затхлые внутренности путем выворачивания себя наизнанку...
Крупным планом перед глазами изгиб просторного рукава хаори с гравюры Юракусая Нагахидэ.. Буси чем-то напоминает тебя.. Та же решимость в глазах, бесмерное упоение самим собой, сквозящее в похожей на клинок дао ровной фигуре... Увы, ты слишком самодостаточен, чтобы чтить какие-то кодексы, которые придуманы неизвестно кем до тебя, весьма самонадеянная позиция, не находишь? Впрочем, это никогда не волновало тебя.. Ничто не волновало тебя... Волновать... Волны; почти горячее море, водой которого я пытаюсь дышать, вскорости становясь грузной мертвой рыбой на дне, портящей общий пейзаж своим разлагающимся телом, изъеденным тонкими дырами старости...
Я абсолютно рассредоточен, голова разрывается напоминаниями о несделанных делах, а я молчаливо сижу на полу и с полуинтересом рассматриваю лиловые гематомы, которыми заплыли плечи... Похожи на печальные увядшие цветы, на ум почему-то сразу приходит бедняга Жан Декарнен.. Не знаю, не буду столь самоуверенным, вряд ли ты любишь меня настолько, чтобы быть уверенным в том, что ты и сейчас где-то рядом, в одном из бездушных предметов вокруг, паясничаю сам с собой, смотрю в глаза недоделанной маске ноо, сохнущей у окна; это не ты? - маска молчит, усмехаюсь, на праведную и честную скорбь не осталось сил..
С трудом проталкиваю в себя воздух. Я не хочу никому ничего доказывать, я уже ничего не хочу, хотеть - это слишком сильно и зло для меня. Переодически проваливаюсь в сон - падаю в мерзлый снег прямо на улице, недавно рассек скулу об острую коросту на подгнившем, но внушительном грязном сугробе; первой реакцией на произошедшее был нервный, не к месту смех, когда очнулся минут через двадцать от промозглой сырости.
Передвигаюсь по полупустой квартире рывками; у сигарет печальное послевкусие, смола оседает на губах и рваный воздух немного горчит...
Внутри поселилось ощущение тревожной недосказанности, почти панической меланхолии, какая нападает после неожиданного вторжение в личное пространство - боль, которую разворошили длинным тонким стальным кнутом в моей гнилой нищей душонке, застарелая и уже изрядно подсохшая язва, воспаленный абсцесс, блюющий кровью и желчью, зеленовато-едкой, как летнее солнце или слюна душевнобольных.
Кто-то отпустил ехидное замечание, стряхивая с моих волос пыль.. Все уверены в том, что знают обо мне все - даже больше, чем знаю я сам, пытаясь залечить внутренние и внешние раны задушевными разговорами на прокуренных кухнях, когда я слишком трезв, а они слишком пьяны и мы занимаемся почти что онанированием всеобщего непонимания... Знаешь.. Не все лекарства одинаково помогают... Некоторые приводят к рецидиву, подводя к обсыпающемуся краю пропасти, которую все легко преодолевают, и лишь один я мнительно и неуверенно переступаю с ноги на ногу, предпочитая оставаться по эту сторону, продевая длинные медные кольца зависимости в донельзя запущенные раны на груди...
Потом - неудачная операция по удалению прогнившего нервного центра, концы длинных узких трубок внутри головы, отвечающих за счастье, пришлось ампутировать, за чем последовала неотвратимая и беспристрастная гибель. Асфиксия. Поперхнулся собственными мыслями и задохнулся, судорожно сжимающий простыни в руках, сминающий тонкую грубую ткань. Сердце выбросили собакам. Тело распотрошили и поставили экспонатом в местный музей. Хомо аморалис. Вымерший вид.
Тоска по тебе похожа на фантомные боли - так, вероятно, болит ампутированная нога или несуществующий и недееспособный орган, которого в принципе никогда не было..
Это наталкивает на определенного рода мысли - если ты являешься частью меня, то я, как говорится, с тебя гнию.. Стандартно... Рыба гниет с... с...
В квартире слишком душно; я одеваюсь, смотрю в зеркало, на меня направлен взгляд наивно-романтических воспаленных глаз, подернутых слезами, в последнее время силюсь заплакать - нет, разрыдаться, в лучших традициях жанра, как почетный драматический персонаж, моральный ампутант, но мое обиженное тело отказало мне в моем желании.
Я бы понравился тебе сейчас - со своей иссиней смолью волос, с влажными глазами и рваными руками, с нарочитой печалью в изгибе ассиметричных губ, с наждачной кожей и эфедрином, дрейфующим в крови. Не мне осуждать тебя, но ты предпочел мне общество себя самого... Что ж... Это твое право... А если кто-то на свой риск решил остаться с тобой, я могу только безмолвно (завидовать) сочувствовать..
Мне хорошо без тебя - я могу думать лишь о себе, гулять с утра до ночи по центру города, по Невскому и Лиговскому, просиживать часами в пошловатых прокуренных кофейнях, гипнотизируя взглядом иллюстрации Бердслея к "Саломее". Мои полубезумные боги одевают меня по утрам и готовят мне чай, я благодарно целую их руки и оставляю их на хозяйстве, долго мучаюсь со шнуровкой на ботинках, а потом отъезжаю - в общество некрасивых женщин и феминных мужчин, которых я должен сделать красивыми и еще более красивыми.
Знаешь: вещи имеют тенденцию портиться со временем, так тускнеет серебро, портятся продукты - на мясе образуется бледно-желтая пленка, фрукты протекают сладострастными-гнилостными соками, вина продыхаются. Хватит обманывать меня - я прекрасно знаю, где и с кем ты живешь, знаю, чем ты любишь заниматься в свободное время и какое количество тайн прячешь под юкатой свободного кроя. Если долго думать о том, чего нет, в конце концов сам уверяешься в этом и перестаешь понимать, что правда, а что - самообман; мне проще будет убить тебя, воплотив инфантильное вранье в реальность, чем разубедить себя в моменте твоей смерти.
Не верь тем, кто говорит, что я болен и тем, кто говорит, что я слишком слаб, чтобы достать тебя. Я не собираюсь тебе угрожать - просто предупреждаю, скорее всего, лишь самого себя; сам знаешь, что я ничего не смогу тебе сделать и даже то, что я сейчас пишу, лишь идет от разума и я не могу заставить себя прекратить писать.
Я уже почти уверился в том, что придумал тебя и все твои жесты, которые неоднократно повторял, пытаясь воссоздать твой образ - лишь грезы приболевшего сознания; скоро я выздоровею (от тебя) и все будет гораздо проще.
Я могу полностью оторваться от тебя, с которого гнию, от тебя - моего глупого сиамского близнеца, начинающего свой рост с области грудины. Ты лишь мешаешь мне. Уйди из меня. Уйди сам.
Безмолвная ночная улица напоминает мне мою неуверенность: та же тишина, поселившаяся в разуме, тот же оттенок безумия, который бурлит в соках замерших деревьев-альбиносов, неуклюжие мерзостные дома будто бы сошли с черно-белой пленки и случайно попали под кисть неумелого слабоумного художника, который придал им неверные оттенки бледных цветов - это настолько давит на нестабильное ментальное равновесие, что меня почти берет амок. Я хочу убежать отсюда, я бегу, падая в снег, поднимаясь, запоздалые прохожие смотрят на меня, как на безумца, я криво усмехаюсь, неровные пряди падают на лицо, закрывая обзор. Я понимаю: земля подо мной скоро разверзнется, я порву одежду, порву себя, проваливаясь в эту неровную расщелину, я так чертовски не хочу - мне хватает неожиданностей в этой жизни... В кончиках пальцев плотно поселилось беспокойство, что-то должно случиться, но я не знаю, я не...
В полубессознательном состоянии пролежав в снегу где-то с получаса, я возвращаюсь домой, раскуриваю опиумные благовония и греюсь о фильмы Гринуэя, заставив свое сверхЯ заткнуться.
- Как он себя чувствует?
- Он умер.
Кукольные мысли несчастливо сворачиваются на дороге, ведущей отсюда куда-то далеко, куда-то, где, возможно, люди живут, радостные, упиваясь своей идеальной мечтой; с каждым шагом вперед я все отчетливее понимаю, что я - не человек и что моя природа слишком далека от природы этих богоподобных идолов, что я слишком дурен собой внутри и снаружи - и вновь внутри, так нить проходит, с трудом, через несколько толстых слоев парчи, когда очередной Небесный Правитель заказывает саван для своей новой Мертвой Жены, по-детски не понимаю его логики, зачем заводить очередную Мертвую и тут же ее хоронить, если можно завести Живую? и вновь внутри, снаружи, я - не человек, нечто большее или меньшее, унтерменш - это слово мне гораздо приятнее, чем пресловатый УберМенш, слишком пафосно и самонадеянно, я - не таков, хотелось бы, но увы.
Нет повода пытаться что-то говорить. Все сказано раньше. Зачем повторяться? Это ненужно, это мерзко и противно, как будто нет собственного языка, как будто вырвал чужой, вшил в свой бесстыдный рот и теперь - попытка за попыткой.
Чуть покалывает пространство под сердцем-которого-нет - глубокая зияющая полость с рваными краями, сверху, через пару сантиметров плоти - аккуратный взрез креста, вогнутого и болезненного, до сих пор не зажившего, до сих пор недовольно зудящего холодными одинокими - ах, какая романтика, - ночами, когда заснуть - трудно, а не спать - еще труднее.
Что может быть проще - в одно прекрасное утро собраться, накраситься, позавтракать чашкой кофе и выйти в окно, перевернув с ног на голову суждения очередных людей вокруг о суицидальных наклонностях. Почему бы и нет, собственно... вполне...
Чертовски трудно жить без смысла - я обрываю собственными руками нити, которыми некоторое время назад сам же пришивал себя к тебе, пишу письма вникуда, удивляясь отсутствию ответов. Все, разумеется, останется так же - затхлые комнаты и потускневшие от времени пепельные краски, но боль только усиливается. Что бы я не говорил - ты был, а теперь тебя нет. Вот и все. Пора это признать.
Интересно, каково это - получить ударную дозу облучения, чтобы кожа слезала пластами, покрываясь отвратительными гнойными волдырями и спазматически дрожа, чтобы выпадали волосы и плоть отслаивалась от костей, чтобы каждые двадцать минут приходилось менять простыни, пропитавшиеся кровью и врачи чтобы даже смотреть боялись на искуственно-прокаженного, умирающего заживо.
Замерзшие сенешали вешаются в больничных коридорах; жены и мужья плачут навзрыд; прах боятся сжигать, радиоактивный ветер подует в сторону населенных пунктов; их уже не кормят - бесполезно, организм грязно и подло жрет сам себя, травясь и давясь..
Мерно покачиваюсь в кресле, обнимая себя; перевариваю мыслеобразы.
Хватит этой неадекватности, наигранной или реальной - черт разберет, факт один - это все выглядит неимоверно мерзко и театрально, как будто бы наглотался жирного белого грима и теперь блюю этой лилейной мягкой массой.
И стало внезапно понятно - пугающе ясно и чисто, без единой лишней мысли: стал невероятно близок к самоубийству, такому, позерскому и вполне банальному - захлебнувшись собственным криком в стиле "вы еще поплатитесь за все", с помпезной предсмертной запиской или вовсе без нее - так можно напустить на собственную персону еще больше загадочности, чем есть на самом деле..
С таким же успехом можно пойти и выкопать самому себе могилу где-нибудь на окраине этого премерзкого и отвратительного города; ломая ногти и надежды, голыми руками рыть землю, улыбаясь истерично и несчастно, смотря в вечернее предгрозовое небо.
Я отпускаю себя. Представляю: орнамент на сусальном золоте, обившем плечи; вкрапления тяжелого оникса в бездонных глазах; маниакальная дрожь в длинных тонких пальцах, побелевших от кровооттока, с чуть синеватыми узкими ногтями; бирюза в венах, циркулирующая по кольцу..
Понемногу оправляюсь. На следующий день сжигаю все (мосты) тексты, посвященные тебе и не тебе и всему тому, что было со мной, перекраиваю свое лицо, преумножаю недостатки, умаляю достоинства. Я абсолютно свободен. Я чист и свят.
Возможно, в этом была моя цель. Раздеваюсь донага, беру с прикроватного столика кольт и выпускаю пулю в голову.