Вчера, после долгих, монотонных и изнурительных месяцев мытарств, я наконец-то очутился в старой квартире.
Хотя, несмотря на продолжительность моего отсутствия, ещё не забылось, какой ключ отворяет какую дверь; дверей всего три: первая - в подъезд, с домофоном, преграда только для диких аборигенов и животных; вторая - в тамбур, к развилке между двумя квартирами (в тамбуре лампочка оказалась перегоревшей, а соседи, ленивые, не поменяли её, будто им безразличен комфорт; и вообще у них, наверное, пыльно и не убрано, как было во времена всех припоминаемых посещений их недоброжелательного, по спорным утверждениям, сверхнравственного логова); третья дверь - именно в мою квартиру, с которой я, вопреки ожиданиям, не мучился (сначала думал, что не смогу в темноте "нащупать" в потёмках уровень замочных скважин (их две) и удачно вставить ключи - к счастью, почти не ошибался и с лёгкостью отомкнул верхний замок, а затем нижний, ополчившийся на меня за внушительный термин разлуки, словно выстроивший внутри целую крепость для защитных действий, которая впрочем далась без предвещаемого сопротивления, якобы снизойдя, но скорее всего соскучившись по ключу, не отпуская обиды). Не хватает подъезду консьержей, тех славных мужчины и женщины, чередующихся на посту и заботящихся о жильцах, с которыми всегда можно было выпить чаю и по-дружески побеседовать, внимая радушным наставлениям.
Раньше, когда я здесь жил, навстречу выбегал милый котик и мяукал, подставляя спинку для глажки нежной шерстки, указывая, куда необходимо проследовать за ним и чем помочь. Нынче же нет никаких подобных неувязок и пустобродства по квартире. Я не разувался и решил осмотреть комнаты - их две - и кухню.
Я всегда боялся сдавать квартиру, даже обитая предпочтительно в других местах, в гостиницах, ибо мне пленяще страшно то одиночество, с которым я остаюсь здесь; по комнатам ходит иллюзия ещё недавней наполненности жилища, пугающая иллюзия, психопатическая, леденящая; в детстве - в этих стенах стремглав промчалась значительная часть моего детства - я тоже страшился одиночества, но только потому что в связи с особенностями инфантильной фантазии грезил демонами и призраками, да и вызывался быть одним, чтобы демонстрировать миру смелость и гордыню, коей точно не обладал до юности, в которой я полюбил одиночество, тишину, уединение, сосредоточение на собственных мыслях, но теперь, в зрелом возрасте, вернулся к детству, зря торопясь, и боюсь, что меня схватят неизвестно кто - явный признак паранойи - разоблачит безгрешника (меня) в смертных тяжбах; в гостиницах кажется, что ты не один, и шумят соседи, и вдобавок - шум на улице (всегда открываю окно, не закрываю в принципе, если живу на людных улицах; однако часто балаганистые соседи курят так, что через окно проникает напускной дым в номер); гостиницы, правда, не стабильны - то ты припеваючи отдыхаешь на мягких матрацах, то тебя вышвыривают за неуплату; стоит заметить, что чем лучше социальный статус, чем престижнее занимаемая в данный момент должность, тем в более дорогом районе и тем в более удобных условиях можно снимать номер, с квартирой же динамика отсутствует - трудно как перчатки, как гостиничные номера, менять квартиры.
Возвращаясь к вопросу об аренде квартиры, заявлю, что по причине трудностей на службе и финансовой зыбкостью я начал подумывать о квартирной проституции. Нет. Не создавать притон в родной квартире! Ни в коем случае! Просто сдавать свою родную квартиру - уж слишком похоже на проституцию. Для возможного, ещё не окончательно утверждённого решения о надобности сделки, в благоразумности которой я со свойственной мне предосторожностью сомневаюсь, было бы разумно убраться.
Я сразу бессознательно и неуклонно сравнил квартиру с гостиницами и выделил два глобальных отличия: во-первых, в отелях убирают специально обученные профессионалы, а в квартире нужно справляться с протиранием мебели, мытьём пола самому, а площадь как-никак больше, и работы, следовательно, невпроворот; во-вторых, дОма - окна грязные и совсем не похожи на гостиничные из-за не только неопрятности, но и того, что свободнее открываются, а за ними лежит тридцатиметровая зелёная полоса, тянущаяся вплоть до проезжей дороги, усеянная растущими невпопад, ломко и стеснительно деревьями.
Я прошёлся по апартаментам. В них было блекло, звенело, и цокающе тикали механические часы, навеивая вящее одиночество. Прежде эти комнаты были тёплыми, кровь в их стенах пульсировала, разнося по пустотам гулкое, насыщающее, живое эхо, правда, я никогда не чувствовал за ними непререкаемого лидерства, авторитета; очень и очень давно они внушали умеренное повеление, но в нём можно было развернуться - кандалы были приспущены, и от свежевыкованного металла разило свободой; комнаты никогда не закрывали передо мной двери, путь был всегда вольным и проторенным; думаю: если бы квартира имела прочные путы, была бы проще (ведь комнаты украшены не тривиальными картинами: в большой комнате, в тени на фоне обоев, в неказистой раме, вечно тускнеющий, но не теряющий светочи огня, - Иисус, отличный выпуклостью образа от иконописного, в окружении разгневанных евреев, смотрит в небо простым и верящим взглядом с полуслучайным, тонким штрихом агрессии, на дальнем плане - улыбчивый купец, а пустыня изображена размыто; в малой комнате - цветок, тайна которого искусно запечатлена мастерством художника), а не угнетала безысходной тягой к уединению, заставляя погружаться в одиночество и его последствия, то я мог бы жить здесь. К сожалению, что потеряно, то утрачено.
Вспомнил, как кушал на кухне - жадно, но с не блестящей на виду благодарностью и привитой ленью, опротестовывая каждое блюдо, не чая радости души, ныне потерянной. Печальные и ненужные моменты заиграли в памяти - я их стараюсь избегать во имя логики, и разума, и здравого смысла. Эврика.
Решено: сперва помыть окна.
Я набрал воды в ведро, на протёртом дне которого красовались древесные кольца, но сразу вылил, несколько забрызгав пол возле унитаза. Должно быть химическое моющее средство, специфически влияющее на омовение поражённой поверхности, используя которое удастся обеспечить кристальную чистоту, буквально идеальную, какая встречается после тёмной ночи, когда ливень обеззараживает утреннюю зарю. Задавшись вопросом о местонахождении детергента, я вынужден был перерыть, как гигантский крот, половину ящиков и, в конце концов, отыскал его в тумбочке под умывальником. Затем взял заскорузлую щётку, неприкаянно лежащую на поржавевшей стиральной машинке, раздиравшуюся между побуждением служить и отсутствием выгоды сотрудничества с людьми.
Согласно плану, я собирался пройтись с большой комнаты и её балконных окон по малой комнате и её окнам, а завершить кухней.
Я взял табурет с мягким сиденьем, дабы, за неимением иного, с поверхности этого мыть заснеженные вершины пластиковых окон. При их глухом раскупоривании слух пробился, и зажужжали, неприветливо зарычали машины. Я залез на табурет и сел на узкий подоконник - бывало, опирался на него локтями и выглядывал наружу, а теперь высунулся почти полностью, что немного страшно, учитывая высоту третьего этажа.
С внешней стороны окна балкона были чем-то залиты, и к ним прилипли сухие, прошлогодние листья; изнутри тоже осел плотный слой грязи. От сухих листьев хорошо пахло мертвечиной. Если бы не конкурентоспособный аромат зелёных, хоть и дистанцированных июньских листьев, то было бы невыносимо. Я представил, как сосед вырвет на собственные окна и улыбнулся.
Потенциально интересная дискуссия - откуда снаружи липкая смесь? У соседей тоже есть - хотя разнится количество. Если у всех есть, думал я, то ладно, но когда-нибудь да разобраться не помешает.
После ряда размышлений я всё же вернулся к мытью крайне испачканных внутренних частей окон. Странно, что стёкла, разделяющие балкон и саму комнату, были меньше подвержены пакостной судьбе. Возникло ощущение, что вся грязь просачивалась сквозь стеклопакеты и балконное пространство - неизвестно лишь, в каком направлении, то есть где источник - в квартире или на улице.
Я упорно драил внутреннюю часть окон, разделяющих балкон и улицу, комнатно-балконные решил пока не трогать, ведь важнее, чтобы сияли алмазно окна, выпячивающиеся на улицу - оттуда же гипотетический арендатор будет узнавать квартиру. Грязь въелась, словно жир, и ни в какую не отступалась, выстроив мощные бастионы и воздушные замки. Я прыскал литрами моющих неопознанных средств (у одного зияла дыра на месте распылителя, что нервировало). Как же приятно, когда ты отмываешь упрямое окно от черни грязи! Как же бесподобно очищать от всего порочного дольку мира! Теперь сквозь просвет я увидел надвигающееся лучезарное солнце, что вовсе не обрадовало - жара будет душить. Также не разрешился вопрос о происхождении грязи - или она капает откуда-то сверху, или напирает из комнаты, в чём я, признаться, сомневался, возможно, потому что банально боялся какой-либо поломки дома, которую пришлось бы устранять; совсем не хочется и конфликтовать с соседями, если проблема в них, оптимальный вариант - устранить раз и надолго помеху чистоте.
Я обессилено упал на табурет и откинулся спиной на вымытое и вытертое окно. Слабо потянуло к дивану, где я когда-то блуждал в одиночестве, но он теперь представлялся опасным из-за изношенности и ностальгии. На столе разбросанно валялись запылённые фолианты, а думал, что они уже сгнили, однако, нет - как новенькие; как же было больно, когда я, окунаясь в экстаз стезёй вина, облил один разворот, а напитком пропиталась вся книга, тогда слиплись все мои мысли в отвратительной красной жиже, буквы елозили вдоль и поперёк головы, смешиваясь и разрываясь чёрточками, дугами, зигзагами, разрывая моё хрупкое сердце, страдавшее мучительными коллизиями бытия. Жаль, что красный нектар не заставил сгореть синим пламенем слова одиночества, которые рыли шахты, достигая центра земли, а в настоящий момент, несмотря на прочность фундамента, шахты засыпались мусором и покрылись каменной паутиной. Я рад, что уже не нуждаюсь в вытаптывании нервозными, ищущими шагами одного и того же перекрёстка в разных направлениях, меня удовлетворяет перспектива ездить попутками, не интересуясь маршрутом, или спать на обочине. И плевать, что множество зеркал, визуально расширяющих квартиру, давно были разбиты и сожжены.
Солнце жгло затылок и разбудило меня.
Странно - когда мыл окна изнутри, это было приятно и захватывающе настолько, что весь кропотливый процесс забылся, кроме движений щёткой вверх-вниз. Как будто я получал удовольствие от усердной и изнуряющей работы, а теперь стало страшно и думать о самом мытье, окутанном угрозами. И нет - я не испытывал ни малейшего напряжения, угрызения совести, и мысли меня не захлёстывали в свой Северно-Ледовитый омут; работа поглотила моё сознание, или я остерегался мыть не качественно, не максимально продуктивно, остерегался и анализировать действия - просто механически выполнял работу. Вообще-то отрадно механически, спокойно трудиться.
Нужно было приниматься за дело, невзирая на знойное солнце. Я распахнул настежь два средних окна, а с двумя боковыми придётся повозиться.
Сначала опрыскал правое и начал драить его. Оно беспрестанно разгульно виляло, не желая исповедоваться и признавать святую истину, к тому же, как ниоткуда, взялась целая Африка насекомых: комары, мухи, оса (я не терплю жалящих выродков), мошкара - казалось, что они намеренно кружатся передо мной, а за спиной не летают, чтобы покоробить тягу к чистоте; как бы с ними бороться - не знаю; верно, в квартиру залетело не меньше дюжины будущих жертв хлопающей, восторженной от бессмысленной победы и запятнанной ладони; особо настырная муха посетила даже мой рот.
Перешёл к левому среднему окну - та же история с насекомыми, вредными скверниками - или я сам склоняю себя к мнению об их гнусном умышленном влиянии.
В детстве я не выносил скрипы трения посуды о посуду - они меня будоражили, как супостаты в борьбе за кощунственную территорию; ничего другого, кроме прижатия ушей руками, противопоставить нереально, а сейчас от скрипа щётки о стекло не спастись - руки заняты, что раздражает.
Пол изобиловал крошками сухих листьев.
Сквозь только что очищенное окно я увидел грязь, хотя уже помыл обратную сторону; конечно, её было меньше, чем до мойки - но откуда она взялась? Или внешняя сторона отдраена чище, и из-за контраста наблюдается такой эффект. Лучшее качество помойки внешней стороны окна - очередной итог в поддержку немеханической жизни. Во всяком случае, мной было решено оставить разборки на потом, чтобы успеть выполнить план.
Я залез по табуретной ступени и сел на подоконник, желая подышать псевдосвежим воздухом, и наконец-то приступить к вылизыванию оставшихся частей окна.
И вдруг стало так до глубины души мило и приятно, что я потерял чувство реальности и самоконтроль, цепенея от немого изумления, и превратился в очарованного созерцателя: длинными волнами гудели машины с дороги и испражняли бензиновые анти-экологические газы, но я пропускал грязноту, невольно отбирая тёплое и красивое: слышал через толщу деревьев каждую нотку детского смеха в автомобилях, каждое любящее, согретое родительское слово, да и редкие несчастья пассажиров, все время несущихся невесть куда, отзывались во мне радостью, которой радуются капризные, эгоистичные младенцы; прямо подо мной по тропинке гуляла, по всей видимости, супружеская пара пенсионеров, я подумал, что тоже когда-нибудь уподоблюсь старческому, трясущемуся и трепетному счастью и буду, избегая одиночества, окружён наследниками и неотъёмной спутницей; эти престарелые люди щебетали, казалось, как молодожёны, хоть их речи и не было слышно (не молчали же они), только птичкой: чирк-чирк; солнце перемигивалось с зелёными листочками, шелестевшими в задорном умиротворении, деревьями, качающимися от смеха в их сплочённом кружке.
Солнце посветило в меня и оцарапало лучом роговицу - стало нестерпимо больно, и где-то в сердце воспламенился фитиль каверзной улыбки, так глубоко бьёт солнечный свет. Я подумал, что смешно было бы упасть вниз, или если бы сосед вывалился из балкона. Возникло чувство, что все фитили, идущие ко мне и от меня, кто-то отрезал, кто-то высший и жестокий. Я глянул вниз и улыбнулся болезненно и мстительно наяву.
Там зияла шестиметровая пропасть, и в глубине её резко пахло земностью подвала.