Раньше сюда иногда забегали мальчишки, чтобы побегать и полазить между осевшими и полуразрушенными сараями. Им очень нравилось здесь.
Когда-то, ещё до войны, сюда свозили колхозное сено и солому. Но это было давно. Военное время диктовало свои законы, и тем, кто этого не понимал, приходилось плохо. Народу объявили, что расхищение советской соломы - занятие небезопасное, и каждого, кого поймают с поличным, будут судить "по всей строгости".
С тех пор, когда комиссар Криволобов, тот самый, у которого яркая алая лента пересекала папаху, расстрелял здесь четырёх беспартийных и одного коммуниста, пропала не только у взрослых, но и у детей всякая охота появляться тут лишний раз. И остались стоять чёрные сараи, молчаливые, заброшенные.
Только Маша заходила сюда часто не потому, что ей не было страшно, но потому что здесь как-то особенно тепло грело солнце, приятно пахла горько-сладкая полынь, и спокойно жужжали шмели
над ярко-красными головками широко раскинувшихся лопухов.
А убитые?.. Так ведь их давно уже нет! Их свалили в общую яму и забросали землей. А старый нищий Авдей, тот, которого боится Топ и прочие маленькие ребятишки, смастерил из двух палок крепкий крест и тайком поставил его над могилой. Никто не видел, а Маша видела. Видела, но не сказала никому.
В укромном углу Маша остановилась и внимательно осмотрелась вокруг. Не заметив ничего подозрительного, она порылась в соломе и извлекла оттуда несколько книжек.
Перебрав их, она остановила свой выбор на томике стихов Пушкина. Маша раскрыла и начала читать. "Я помню чудное мгновенье...", "Мороз и солнце. День чудесный...", "Я вас любил. Любовь ещё быть может..."
Маша перечитывала эти стихи и начисто забывала про всё на свете. Иногда, она любила мечать. Отодвинув в сторону книжку, она ложилась на солому и закрывала глаза. Маша воображала себя русской барыней, изящной великосветской красавицей. Старинное платье, украшенное жемчугами, бал, сверкают хрустальные люстры, блистательные кавалеры, склоняясь, целуют ей руки и говорят комплименты... Маша лежала на соломе и улыбалась собственным мыслям и смешным фантазиям.
Она так замечталась сегодня, что спохватилась только тогда, когда зазвякали колокольчики возвращающегося стада.
"Какой ужас, - подумала она. - Мать теперь ругаться будет, а то и есть, пожалуй, не оставит". И, спрятав свои книжки, она стремительно пустилась домой, раздумывая на ходу, что бы соврать такое получше.
Но, к величайшему удивлению, нагоняя она не получила, и врать ей не пришлось.
Мать почти не обратила на неё внимания, несмотря на то, что Маша чуть не столкнулась с ней у крыльца. Бабушка звенела ключами, вынимая зачем-то старый пиджак и штаны из чулана. Топ старательно копал щепкой ямку в куче глины.
Кто-то тихонько дёрнул сзади Машу за юбку. Обернулась - и увидела печально посматривающего мохнатого Шмеля.
- Ты что, дурачок? - Ласково спросила она и вдруг заметила, что у собачонки рассечена чем-то губа.
- Мам! Кто это? - Гневно спросила Маша.
- Ах, отстань! - Досадливо ответила та, отворачиваясь. - Что я,
присматривалась, что ли?
Но Маша почувствовала, что мать говорит неправду.
- Это дядя сапогом двинул, - пояснил Топ.
- Какой ещё дядя?
- Дядя... серый... он у нас в хате сидит.
Выругавши "серого дядю", Маша отворила дверь. На кровати она увидела валявшегося в солдатской гимнастёрке здорового детину. Рядом на лавке лежала казённая серая шинель.
- Головень! - Удивилась Маша. - Ты откуда?
- Оттуда, - последовал короткий ответ.
- Ты зачем Шмеля ударил?
- Какого ещё Шмеля?
- Собаку мою...
- Пусть не гавкает. А то я ей и вовсе башку сверну.
- Чтоб тебе самому кто-нибудь свернул! - С сердцем ответила Маша и залезла за печку, потому что рука Головня потянулась к валявшемуся тяжёлому сапогу.
Маша никак не могла понять, откуда взялся Головень. Совсем ещё недавно забрали его в армию, а теперь он уже опять дома. Не может быть, чтоб его так просто отпустили.
За ужином она не вытерпела и спросила:
- Ты в отпуск приехал?
- В отпуск.
- Вон что! Надолго?
- Надолго.
- Ты врёшь, Головень! - Убеждённо сказала Маша, - Не отпускают сейчас в отпуск надолго, потому что - война. Ты
дезертир, наверно.
В следующую же секунду Маша получила здоровый удар по шее.
- Зачем девчонку бьёшь? - Вступилась за Машу мать. - Нашёл воевать с кем.
Головень покраснел ещё больше, его круглая голова с оттопыренными ушами (за которую он и получил кличку) закачалась, и он ответил грубо:
- Помалкивайте-ка лучше... Кулацкие недобитки... Дождётесь, что я вас из дома повыгоню.
После этого мать как-то съёжилась, осела и выругала глотавшую слёзы Машу:
- А ты не суйся, дура, куда не надо, а то ещё и не так попадёт.
После ужина Маша забилась к себе в сени, улеглась на груду соломы за ящиками, укрылась материной поддёвкой и долго лежала не засыпая.
Потом к ней пробрался Шмель и, положив голову на плечо, взвизгнул тихонько.
- Что, дружок, досталось сегодня? - Проговорила сочувственно Маша. - Не любит нас с тобой никто... ни Машу... ни Шмельку... Да...
И она вздохнула огорчённо.
Уже совсем засыпая, она почувствовала, как кто-то подошёл к её постели.
- Машенька, не спишь?
- Н-ет ещё, мам.
Мать помолчала немного, потом проговорила уже значительно мягче, чем днём:
- И чего ты суёшься, куда не надо. Знаешь ведь, какой он аспид... Всё сегодня выгнать грозился.
- Уедем, мам, отсюда. А?
- Эх, Машка! Да я бы хоть сейчас... Но разве проедешь теперь? Пропуски разные нужны, а потом и так - кругом вон что делается... Да и куда ехать?
пересыпанное звёздами небо и краешек светлого месяца. Маша зарывается глубже в солому, приготавливаясь видеть продолжение интересного, но не досмотренного вчера сна. Засыпая, она чувствует, как приятно греет шею прикорнувший к ней верный Шмель...
...В синем небе края облаков серебрятся от солнца. Широко по полям жёлтыми хлебами играет ветер. И лазурно спокоен летний день. Неспокойны только люди. Где-то за тёмным лесом протрещали раскатисто пулеметы. Где-то за краем перекликнулись глухо орудия.
Между тем Головень ходил злой. Каждый раз, когда через деревеньку проходил красноармейский отряд, он скрывался где-то. И Маша поняла, что Головень в самом деле дезертир.
Как-то бабушка послала Машу отнести Головню на сеновал кусок сала и ломоть хлеба. Подбираясь к укромному логову, Маша заметила, что Головень, сидя к ней спиной, мастерит что-то. "Автомат! - Удивилась Маша. - Вот так штука! Зачем он ему?"
Головень тщательно протёр затвор, заткнул ствол тряпкой и запрятал автомат в сено.
Весь вечер и несколько следующих дней Машу разбирало любопытство посмотреть, что за там за автомат: "Советский или немецкий? А может, там и наган есть?" При этой мысли у Маши даже дух захватило, потому что к наганам и ко всем носящим наганы она проникалась почтительным, боязливым уважением.
Как раз в это время утихло всё кругом. Красная Армия ушла, немцы ещё не появились. Тихо и безлюдно стало в маленькой кубанской станице, и Головень начал покидать сеновал и исчезать где-то подолгу. И вот как-то под вечер, когда лягушиными песнями зазвенел порозовевший пруд, когда гибкие ласточки заскользили по воздуху, и когда бестолково зажужжала мошкара, решила Маша пробраться на сеновал.
Дверца была заперта на замок, но у Маши был свой ход - через курятник. Заскрипела отодвигаемая доска, громко заклохтали потревоженные куры. Испугавшись произведённого шума, Маша быстро юркнула наверх. На сеновале было душно и тихо. Она пробралась в угол, где валялась красная подушка в перьях, и, принявшись шарить под крышей, наткнулась на что-то твёрдое. "Приклад!"
Но в этот самый момент она вдруг услышала, как торопливо задвигался замок снаружи. Маша положила автомат на место, привалив его сверху соломой. После чего, не теряя времени, она полезла обратно.
На улице, едва свернув за угол, Маша столкнулась с Головнём.
- А ты что здесь делаешь? - Удивился тот.
Маша открыла рот, чтобы соврать что-нибудь, но Головень вдруг остановился, оглядел её и молодецки присвистнул.
- Что, Машка, - сказал он. - Пойдём ко мне на сеновал - я тебе покажу интересное...
- Чего это я там не видела, у тебя на сеновале? - Маша на всякий случай отступила назад.
- Да ты не боись. Я с девками обращаться умею.
Он подошёл и, схватив Машу двумя руками, поцеловал её крепко в губы. Маша вырвалась и с силою плюнула ему в лицо.
Головень остановился на месте. Он весь позеленел в один миг.
- Убью, сука! - Прошептал он.
Маша бросилась в сторону и пустилась через огороды. Выбежав через калитку на улицу, она оступилась в канаву и, когда вскочила, то почувствовала, как рассвирепевший Головень вцепился ей в юбку.
"Убьёт! - Подумала Маша. - Ни мамы, никого - конец теперь". И, получив сильный тычок в спину, от которого чёрная полоса поползла по глазам, она упала на землю, приготовившись получить ещё и ещё.
Но... что-то застучало по дороге. Почему-то ослабла рука Головня. И кто-то крикнул гневно и повелительно:
- Не сметь!
Открыв глаза, Маша увидела сначала ноги в солдатских сапогах - несколько пар ног.
Кто-то сильными руками поднял девушку за плечи и поставил на землю. Только теперь рассмотрела она окружавших её солдат и офицера в чёрной немецкой форме с железным крестом на груди. Головень стоял, растерянно, как военнопленный, опустив руки.
- Не сметь! - Повторил незнакомец на чистом русском языке, почти без акцента, и, взглянув на заплаканное лицо Маши, добавил: - Не плачь, девочка, и не бойся. Больше он не тронет ни сейчас, ни после.
Потом оглядел Головня и опросил строго:
- Ты кто такой?
- Здешний, - хмуро ответил Головень.
- Красноармеец?
- Год не вышел.
- Ладно... Разберёмся с тобой потом.
И отряд двинулся дальше. А на дороге осталась недоумевающая и не опомнившаяся ещё Маша.
Посмотрела назад - нет никого. Посмотрела по сторонам - нет Головня. Посмотрела вперёд и увидела, как чернея, исчезает у закатистого горизонта, немецкий отряд.
Высохли на глазах слёзы. Утихала понемногу боль. Но идти домой Маша боялась и решила переждать до ночи, когда улягутся все спать. Направилась к речке. У берегов под кустами вода была тёмная и спокойная, посередине отсвечивала розоватым блеском и тихонько играла, перекатываясь через мелкое каменистое дно.
На том берегу, возле опушки зелёного леса, заблестел тускло огонёк костра. Почему-то он показался Маше очень далёким и заманчиво загадочным. "Кто бы это? - Подумала она. - Пастухи разве?.. А может, и бандиты! Ужин варят, картошку с салом или ещё что-нибудь такое..." Маше здорово захотелось есть, и она пожалела искренне о том, что она не бандитка тоже. В сумерках огонёк
разгорался всё ярче и ярче, приветливо мигая издалека девчонке. Но ещё глубже жмурился, темнел в сумерках беспокойный лес.
Спускаясь по тропке, Маша вдруг остановилась, услышав что-то интересное. За поворотом, у берега, наигрывала балалайка, и какая-то девушка пела высоким переливающимся альтом, как-то странно, хотя и красиво разбивая слова:
Де-вушки, вой-на, вой-на
Идёт аж до Ура-ла!
Де-вушки, вес-на, вес-на!
А мо-ло-дость пропа-ла!
"Хорошо наяривает!" - С восхищением подумала Маша и бегом
пустилась вниз.
На берегу она увидела небольшую худенькую девицу, сидевшую возле затасканной сумки. Заслышав шаги, та оборвала песню и с опаской посмотрела на Машу:
- Ты чего?
- Ничего... Так!
- А-а! - Протянула та, по-видимому удовлетворённая ответом.
Тогда Маша спросила:
- Это ты сейчас пела?
- Я.
- А ты кто?
- Я - Ленка, - горделиво ответила та. - А что такое?
- Да ничего. Просто поёшь здорово.
- Я, сестричка, всякие песни знаю. На станциях по эшелонам иногда петь приходилось. Разные там песни. "Алёша-ша" или "Яблочко". А можно и "Интернационал". Но на такую музыку сейчас спрос небольшой. Разве какой-нибудь важный комиссар захочет...
Помолчали.
- А сюда ты зачем пришла?
- Крёстная у меня тут, бабка Онуфриха. Я думала хоть с месяц отожраться. Куда там! Чтоб, говорит, тебя через неделю, через две здесь не было!
- А потом куда?
- Куда-нибудь. Где лучше.
- А где лучше?
- Где? Если бы знать, тогда что! Найти надо.
- Приходи утром на речку, Ленка. Раков ловить будем!
- Не соврёшь? Обязательно приду! - Очень довольная, ответила та.