Да-а... - протяжно оттянул конвоир, будто б представляя себя в ситуации одноклассника и тут же оценивая ее как эмоциональную бестолковость для себя же, - вот возьми, кури, потом трудновато с этим будет.
Остаток пути "на зону" тянулся по лесной и тряской дороге, отсчитывая ожившее после суда время жилистыми и тяжкими километрами - километрами в знаке вопроса. Езда в каталажке чудилась узникам жутью, но эти соображения были ничто в сравнении с близкой развязкой и дальнейшей отсидкой.
Авто-коробочку швыряло из стороны в сторону, проверяя железом стен лбы пассажиров. И матерки, проклиная начальников, слышались живее. Завсегдатаи лагерной жизни, как и положено, вели себя бойко. Тычясь в железные прутья, и глуша боль, напевали. Кто-то читал Есенина, брызгая слюной презрения вокруг. А были и такие, которые забившись по углам как детки-зверьки, пугались несущейся навстречу зоны. Но вообще, здесь и сейчас, в этой каталажке они были все вместе - зеленые, зеки - скрыты сталью от мира, а застенный мир, всего лишь - недосягаемое понятие. И дубок (так называют младших служащих), угостил урок своим отменным настроением и сигаретами, разбросав курево по клеткам, и узники, как собаки завиляли душами-хвостиками, сметая человеческое достоинство.
-"Вот жизнь! - думали в себе скрытым добром "синие". Закурили... ...казалось, что дымок даже как-то согревает в железной прохладе ранней весны.
- Помнишь, Степ? Кто бы мог подумать тогда, помнишь, пацанами... что этак все сложится, - продолжал сдержанным тоном конвоир, совершенно не обращая внимания на похабщину этапа, а только по привычке озирался, оценивая настроение зек. Стукачей здесь быть не должно, этап сборный. Но внимание и осторожность, и вообще, отточенное убеждение ко всем этим гнидам (как называют зек, сопровождающие), к их никчемности и примитивности, делали свое дело с завидным порядком. - Эту журналистку Мари, которую к тебе приставила твоя подруга детства, пока гонят "похреном" с нашей области, но она в Москве тоже задницу не греет. Собрала своих там, таких же... и они суетятся. Дельце ты им подкинул сладенькое. Они рассчитывают прыгануть на нем - исключительное дельце. Гребут волну, что, мол, вообще, все это рассчитано заранее и спланировано, но для кого вот, вопрос! Да, мы все думаем, что вот этим кочевряженьем что-нибудь изменить мозя? Хрен там! - толковал вертухай. Сейчас ему хотелось говорить, - в величии потребности болтать, когда ничего нельзя поделать. - Я вообще удивляюсь. Так что держись... жись!
Горемыки-зеки, продрогнув в железе, покурили скоро.
- Аль продолжим банкет? И шильца плеснешь, начальник! - нашелся какой-то подражатель-продолжатель, как ему казалось, знаменитого острослова в застенках тюрьмы. Но его остроту не оценили. А кто-то из его собратьев просто и коротко стукнул в стенку его клетки. Не хотелось злить мальчика с пугачом так зря. Но мальчик не обращал внимания на их словесную слизь жизни и продолжал:
- Это просто ты аккурат к выборам управился, подножечку верхним впихнул. А народ у нас тупой! Прикинь, выборы на носу, а папики им пьеску - другую, а народ до такой степени обильно-наивен, верит, что так и после будет. Хотя божатся, ругаются, сомневаются - идиоты! И правильно, что эту толпу давят сверху. А поэтому, лучше сидеть и не рыпаться, может и придет время, и мы заживем. Ну, да хрен с ним с народом! А факт остается один: в жир ты втесался, зём. И умудрился, бляха, восьмерик отхватить.
Мальчик с пугачом немного пригнулся к зёме и шепотом, участливо завершал:
- Сейчас этого эскулапа пытаются вытащить из могилы, он должен претензий пыл к тебе поубавить. Слышал, это точно! Он, говорят, признаёт свою неправоту. Но трудно его во внятном состоянии отловить пока, дохнет... Ты ему че-то там, в шее, этой авторучкой порвал, к хренам. Жрет теперь из бутылочек сверху, как и твоя жена тогда... А сынок его, слыхал, репкой закис.
На этих словах конвоир осекся, легаво чуя сказанное лишним. Закурил, и заметно нервничая, что-то надумывал сказать, но не решался:
- Это тебя топит дружок его из районной администрации, чистоту "мундира" области блюдёт, ублюдок. Но ты, корефан, - зеленый похлопал зека по плечу, сунув руку за решётку, - ты не дрейфь. Твоя Маха работает. Суета идет, хоть и сомнительная, но как получится - Бог знает!? Пока чалиться у нас будешь, я тебе шептать буду...
Он всё это говорил таким тоном, как говорят, когда показывают душевное участие и облегчаются им. Ну, мол, снял груз с плеч, помог духовно, и выругался же на царство. Таких стоит опасаться особенно тем, кто их приручает премиальными обещаниями и т.п. Косяк с ними - кент! Они неблагодарны.
Испытывая всю драму своей несостоятельности, прапор становился человеком размышлений и понятий, и, таким образом, теперешний удел напомнил ему понятие "справедливость", заставляя страдать за обвес пайки в обществе. Мечтавший ухватить судьбу за бороду, дремал и видел себя пинающим булыжник в варево Ниагары, а вечерами блуждающим по притонам Сан-Франциско, и, наконец, махнув АЭРО в поднебесную, - заснувшим близ солнца в монастырях Шаолиня. Зрил жизнь именно такой, но не сросся костяк прикидок, обломался как евнух в женской бане коснувшись пусто мясца: так определял он сам, и нервно жил проще. Впрочем, эту мечту он у кого-то подзанял, и расставаться с ней было легко. Его же томило с детства личное: "зажить при бабе, и быть хозяином..." - именно поэтому приходилось всё взвешивать.
Машина, видимо, вышла на ровную грунтовку и успокоилась. Вымотанные пассажиры тоже затихли, как после приступа боли. А охранник плыл по глади своих прикидок: "Нужно было передать маляву от Махи, а как. И стоит ли сейчас, без подготовки "синего"? Нет, наверное, лучше будет после. Привезу его в лагерь, сдам, а там и пихну ему её. Уж больно малявка огорчительна: о его малявке дочке речь, и речь невеселая. В дурь не попёр бы, братан! А хозяин, если что, гнида жирная, за косяк, меня потом сзади развальцует на удивление ближним... резьбально". Но выплывая из думок, заговорил выгодно сумбурно:
- Переждать нужно...
Мысли Степана путались. А самое страшное в них - хаотичность, бессилие и невозможность поправить прошлое. "Нужно раньше строить свои личные обстоятельства, и всех тех кренделей, что над тобой - иначе эти обстоятельства будут строить тебя", - когда-то по молодости в это веровал осужденный. Но потом жил, забывался. Кто по молодости не крут!?
..."Есть два типа людей: "сильные", которые идут по жизни, сопротивляясь и ломая преграды, подстраивая под себя обстоятельства и, наконец, привыкают к жизни такой, какая она есть. И соответственно ее понятиям, находят решения для многих проблем. А достигнув-таки того, что им до дури глючится - "они сильные", - живут с распальцовкой. И другие, - которые живут, живут, надеясь на мир вокруг. А он-то их давит, давит и давит... но приходит такая минута, когда они решаются, или, лучше сказать, организм их, и совершенно бесконтрольно начинает бороться: и тут "конечная" всем, -- такие мысли гонял в голове арестант. Вероятно, пытаясь извинить себя. И пропуская речи прапора-одноклассника вскользь, припоминал прошлое и прикидывал ходы на время отсидки. - Наверное, не сдержался! Устал! Устал смотреть на все это. А этот, гнида, врач, разводил руки, будто б показывал рыбную мечту, и посмеивался. А жена в это время в дерьме валялась... Бабла не хватило, вот и сорвался...
...сам человек слаб, и сейчас это доказывает свобода, якобы предоставленная и выражающаяся в забросе его (человека) на произвол. Ты - сам, рви, грызи, предавай из-за куска хлеба - вот это и есть свобода! Мнимая свобода, и до поры и времени. Крепостные "страны" - значит - ничьи. Барин со своей сотней так не поступал".
В его черепе нелогично перетирались мысли о прошлом, и как бы там, в прошлом, всё поправить. Но разбежавшись невозможно остановиться и не упасть: "сделал ход - действуй, а не махай похренно рукой, - скрежетало в мозгах тут же, и - не так нужно было! Не так". Нервы!