..Но он точно знал, что тогда в кабинете хотел врача удавить именно...
****
Приехали. Раздался стук в броняху, вероятно, прикладом. Снаружи спросили, все ли в порядке, и, расслышав ответ, загремели замком дверцы, звуком напоминая передёргивание затвора. Клеть на колёсах озарилась! Солнышко ворвалось лучистым сквознячком в мрачную пещеру - без спроса - весна ласкает всех. Продёрнутая же лучиками щетина поблёскивала бледностью на лицах зек *.
- Ну, как вез!? - зыкнул на конвоира хозяин колонии, удивляя окружение этапа своим личным присутствием, - ёп, б...ха, насрали, пукаете, е-етит... синенькие кабачки? - огорчался до своего интеллигентного начала, когда на него пыхало свежестью гостей. - Еще кучу дерьма зацепили себе на хребет. Что с ними мастырить теперь? - обратился как бы всерьёз к сопровождающему "батя", - ну, сами все отскребать станете после. Смотреть за этой мразью нужно. Ну, пошли, выгружаемся! Вот, ****ь, как нужно с этими слизняками, - и угостив дубинкой одного из гостей так, что тот с ног долой, мастерским тычком выказав радушие этому этапу и добро к рукоприкладству зеленым. И продолжая пихать в пах каждому осужденному на пытки, с прибаутками заехал одному зеленому, засмотревшемуся на прибывших. (Может, того посетило милосердие, или отвлекся обдумывания как бы "оторваться"). А хозяин зоны делал свое дело! У всех дела свои, и наклонности свои же!
Зек, рассредоточив, загнули на плац.
Смена дубоков (так называют младших служащих на зоне) взялась за свои лямки, будто бурлаки вдоль рек, вытягивая ее, Рассею Матушку, на собственных жилах. Ухнули! Поднялся гвалт. Есенинщина спеклась, забилась рылами в пыли у сапог прапоров, бунтарские песни захлебнулись в своем же дерьме, посмеивались вертухаи. А гости, заложив клешни за голову, проживали время досмотра вещей, пуская дух растительной жизни организма в мир, и только сопели, упавши на колени и пригнув головы книзу, дрожа поочерёдно, подобно колебаниям связанного деревца от накинутой петельки, сдерживая на себе предсмертные понукания горемыки висельника.
Убийца эскулапа, как выражался конвоир, припав к земле и оставшись как бы наедине, раздумывал, решался и сомневался: может он не прав, может нервы заставили, выхватить у медсестры авторучку и ударить. И вогнав ее по самый кулак в шею доктора, разорвав артерию, - испытать облегчение, будто б лопнул давний гнойный нарыв: а видя страх в его глазах и судороги, да боязнь девчонки оказать врачу-коллеге помощь - тут же пожалеть...
Вот и сорвался, не выдержал смотреть в глаза жене.
Кто прав!?
...
Степан во время личного досмотра поглядывал на друга, в ожидании письма, о котором тот ему намекнул давеча, когда они выгружались из "бобика": "теперь отдать его самое время". А "шмон" всасывал в себя следующие пожитки бедолаг, ехидно оставляя дремать остальных. И гости старались не слышать гомон и забыться хотя бы на короткое время осмотра.
Но приказ подняться и двигаться к медсанчасти, сумбурно оживил дело и вернул в реальность забывшихся зек. Вставая на ноги, они пошатывались, и как колодочники влачили затёкшие ноги, только что не падая. А зелёные, чувствуя близкое завершение своей смены, подгоняли их пинками, чертыхались...
Степан, вернувшись в себя, пытался встать, рукавом робы утирая слюну, - успел на секунду вырубиться прямо на коленях вовремя досмотра. Блаженное чувство покоя и сна, оборвалось смачным ударом в область печени, и смачно же приправленным пряным рыком замешанным "театром", когда пьесят исключая ответку своему хамству. Степан, будто б его организм сама боль, вскричал так, словно бы криком вырывался из ада телес; а голуби с соседних крыш, очертенев, шепнули, рванув салютом в свободу надзонного неба.
И этот удар дубинкой, удар от своего... (зёма рассчитывал, этим выпадом отвести от себя "вжирные" подозрения, что эта "синька" его кореш и однокашник, - да и так, по привычке к работе, для профилактики, мол, не копошитесь уроды) - одарил неожиданностью, и она, эта внезапность, выхватив вожжи организма...
...швырнула Степана на конвоира, он ударил лбом ему в лицо так, что тот показал небритый кадык, - мгновение - синий рвал зубами глотку зелёному.
И тут же из соседних бараков, кто-то из аборигенов дурашливо гаркнул "КИПИШ, КАДЫК МУСОРАМ!" и заболтал руками как знойный сизарь.
...
Степану, отплёвывавшему кровь, выдалось запоздавшее время успокоиться. Сейчас ни один из дубоков, дрожа в оцепенении, не решался подойти и окольцевать его наручниками. И как ни изображай в рассказах подобные сцены, обставляя их смекалкой и лихостью охраны, но жизнь страшнее и ближе, это факт. "Нет, - думал, Стёпа, - не он виной, эта легавая псина, а тот, кто их натаскивает, вырывая из их поганой души недозачатки человека -- ибо такие выгоднее и исполнительнее: но до поры".
Всё пошло чередом: осужденные всё же чувствовали себя .... И чуть ли не сами прыгнули в браслеты. Но и менты заметно подобрели.
Хозяин зоны сидел в своём кабинете, курил и думал. Начальник оперчасти тоже нервничал, обкуривая как бы обставить ЧП в свою пользу. А молодой "режимник" наблюдал на всё с верха своей сметки, имея в виду коллег шахматными фигурами...
И в этих милых лицах олицетворение всей Российской тупости и исполнительности: так определяют дубоков и зеки и офицеры. А "ссученными операми" называют офицерьё - и зеки и дубоки. "Вот так и живём, сим стадом, и в паршивом загоне, - лагерная сволочь**".
О чем печалились люди на зоне? Сложно ответить! Но, и наверно, все прикидывали в мечтах, сорваться и улететь прочь, как уносились за колючку, снявшись с крыш, будто б вольные мысли стаи голубей. В такие секунды особенно чувствуется движение времени и человека в нем. Пусть даже на уровне подсознания, и может быть не каждый это и четко осознавал, но чуял стыдом где-то в себе свое "я". И это редкостное движение душ, всеуничтожающе порой, даже для этакой машины именуемой себя "Закон"! Ничтожество каждого, тут, в совокупности живых организмов с буквой закона, есть четкое определение отдельного организма как - "тля"! Ничтожество и разменная монета "богАм".
У всех дела свои, и наклонности свои же! Зеки как бы извинялись за этого уродца, смудрившего косяк, а менты, за то, что выйдя из оцепенения поругались...
Но были и другие...
Когда же Степана бросили побитого в карцер, последней силой цепляющегося памятью за жизнь сознания, глуша "зык" поломанных рёбер, - щемили мысли о дочери: "Как там теперь она одна"? О дочке думал: но чем мог он помочь ей отсюда!? Ничем! Также как и на воле дать нечего. Ночь!
Из соседних "одиночек" доносился звук капающей воды в такт музыке струящейся в пустоту его жизни.
Мелькнуло детство, школа - вся жизнь. Лежал, теперь лежал на полу камеры, как старый школьный канат в пыльном углу спортзала. Но то незабвенное детство отлетело в "давным-давно" став чужой жизнью. Чужой!
...под утро дверь приоткрылась и что-то бумажно хлопнуло об пол. Кровяная масса, подозревая весточку, мигом сосредоточилась и включила второе дыхание, как отрыв от постылой слабости. А само "Степан" болезненно изумилось: "Ну и тюрьма! Если отключить память, то можно запутаться во времени". Ни один предмет, ни одно существо, ни напоминали должное настоящее. Уныло и каменно кругом, почти как в "Граф Монтекристо".
Эти дни на зоне были тихими. Люди мужеского пола боялись друг друга, и никому не хотелось оказаться в центре подобной ситуации. Общежитие в "колючке", всё это припухшее время существовало с каким-то извращённым уважением ментов к зекам и наоборот. Как Степан впоследствии точно отметил, я слышал лично: "Каждому времени своя Дюма...".
*****
Продолжение... !!!!
(зек* - слово, термин, которые я не склоняю. Объяснение далее в тесте,
сволочь** - то, что сволочено или сволоклось в одно место /обычно о соре, мусоре/ и.т.д).