Выяснилось, что у песка есть запах и вкус, оказалось, что у него сотни голосов. Песок пустыни - белый, но с бесконечным многообразием оттенков. Он походил на белый свет, собранный из всех лучей спектра. И как свет, он проникал всюду. Песок скрипел на зубах, покрывал мелкой пудрой лицо, с весёлым шелестом сыпался из ещё не ношеного белья. Им пропитались не только волосы и одежда, но и редкие сны, и даже чёрное забытьё без сновидений.
Дни казались похожими один на другой как зёрна песка. Раскалённое добела солнце нависало над рядами палаток, до заката пустых и мёртвых, как пирамиды древности, белый густой ветер терзал тяжёлый брезент. Ещё жарче, чем палатки были корпуса машин: джипов и тягачей. Любая из них могла бы, с победным рёвом и грохотом вырваться на шоссе и через пару часов вернуть Рона в недавнее прошлое. Но будничные машины времени бессильно молчали, похожие на заляпанные мукой детали кухонного комбайна, ожидающие, когда их приведут в порядок и пустят в дело.
Тихий и уютный мир Рона утонул и испарился в горячем мороке пустыни, словно тонкий ломтик масла в кипящем молоке. Поначалу Рон пытался сопротивляться: писал официальные запросы и личные письма с просьбами о помощи, менял редкие возможности поговорить по телефону с родными на безнадёжные попытки дозвониться до чиновников, от которых, вроде бы, зависела его судьба.
"Мне обязательно повезёт... Я же "счастливчик"", - повторял он, стараясь не обращать внимания на внутреннее противоречие: если он и в самом деле "счастливчик" - кто же его отсюда отпустит?
А телефон отвечал короткими или длинными гудками, раз ему удалось дозвониться до чьей-то приёмной. "На совещании" - проворковала секретарша, и Рон представил себе - прохладное помещение, вместо песка - редкая серая пыль, и то лишь островками, где пылесос не добрался. У телефона сидит девушка в светлой блузке парадной формы, в босоножках, в юбке выше колен. Шефа нет, и она читает детектив или, скажем, подпиливает ногти...
"Лягушонок Эд", сосед по палатке, скуластый и веснущатый парнишка года на два младше Рона, наверняка сказал бы, что никакого совещания нет и в помине: начальник и секретарша как раз собрались "поразмяться", и его звонок оказался некстати. Там снаружи - в мире Эда, всe было не так, как помнил Рон: люди пили в барах до потери сознания, плясали до упада в клубах, беспорядочно "трахались", где придeтся, и, в оставшееся время, "пахали" на фабриках или в мастерских. Рону всe чаще казалось, что университет, домик, где он жил с родителями, маленький сад у крыльца могли существовать лишь в каком-то ином мире, возможно, в раю.
***
Когда Рон вспоминает своё изгнание из рая - первое, что приходит в голову: яркое белое сияние - не солнце, а лампа дневного света. Потом проявляется кабинет с белыми больничными стенами, и кресло, похожее на стоматологическое. Никак не удаётся припомнить, как он попал сюда - вроде бы только что стоял в очереди на продление отсрочки вместе с ещё десятком студентов, и вот уже - полулежит весь облепленный датчиками и отвечает на кажущиеся неуместными вопросы:
- Чем болел в детстве?
- Попадал ли в автокатастрофы?
- А в авиакатастрофы?
- А хулиганы нападали?
Он честно старается припомнить, извлекает воспоминания из каких-то глубин сознания и, с нелепой гордостью - вот ведь, чуть не умер - отвечает:
- Мама говорила, что я едва не задохнулся во время приступа подсвязочного ларингита. Вообще-то, это болезнь не смертельная...
- Конечно, если помощь приходит вовремя. Тогда "Скорая" попала в пробку, но в соседнем доме за два дня до твоего приступа поселился врач, - негромкий голос звучит, кажется, прямо в голове.
- Нет, никаких серьёзных автоаварий...
- А помнишь случай, когда ты не дождался автобуса и сел в попутную машину? Ты ведь обычно так не делал, тебе запрещали родители, верно? Через две минуты грузовик снёс остановку, прорубил в роще просеку и перевернулся - шофёр уснул за рулём, - раздаётся в его мозгу
- Авиакатастрофы? Нет, что вы. Я и не летал никуда!
- Ты только собирался лететь поступать в столичный университет. Передумал в последний момент. А за день до экзаменов разбился самолёт. Скорее всего, ты бы был на нём, - сообщает тот же голос.
- Хулиганы? Ну разве что, шёл поздно с занятий по математике, пристали трое шпанят, у одного был нож, у другого кастет. "Дай сигарету!". А я не курящий... Мимо проходил с дружками парень, в нашем классе раньше учился: шпанят как ветром сдуло.
- Ты его года два до этого не видел - с тех пор, как он в колонию угодил, за поножовщину. И другом тебе он не был. А шпанята эти уже были в розыске за убийство, - жёстко уточняет голос.
- Но это же всё ерунда, мелочи. Со всеми такое бывает, - Рон замолкает и озирается.
Двое, в халатах врачей, отрывают взгляды от мониторов. И один из них отрицательно качает головой - нет, не со всеми...
Офицер с погонами майора, полный и краснощёкий, шепчет почти в ухо:
- Рон, знаешь какие потери у наших ребят на юге?
Рон кивает: тоже секрет... О котором все газеты кричат.
- А знаешь в чём дело? Не поверишь! Им просто не везёт.
Рон вежливо выдавливает смешок.
- Понимаешь, я не шучу... Просто фатальное невезение, - толстяк очень забавно разводит руками, - Пойми, стране угрожает опасность. И поэтому нам нужен ты.
Рон борется с истерическим хохотом - страна действительно в опасности, поскольку военные окончательно сошли с ума:
- И что я должен буду делать - молиться?
- Не совсем, Рон. То есть: молись, если хочешь, конечно. Главное, чтобы ты просто был там. Если ты в вертолёте - ракета в него не попадёт, и бомба не накроет блиндаж, где ты спишь. Наш новый проект: "счастливчик" для каждого взвода пехоты, если возможно - для каждого отделения, - грохочет над ухом майор, но вдруг его голос тускнеет, - Беда в том, что таких как ты чертовски мало - пока придётся ограничиться одним "счастливчиком" на роту десанта.
И тут Рон, наконец, чувствует, как страх горячей, сжимающей внутренности волной разливается от сердца к желудку, печени, и до самых кончиков пальцев ног. Он пытается закричать, а на самом деле хрипло шепчет:
- Я не могу - в десант... Я высоты боюсь. Я не умею стрелять, я даже на улице с ребятами почти никогда не дрался, - Рон трясёт головой как усталый раненый бык на корриде,
- Не бойся. Научат всему, если захочешь. А нет, так нет. Ты, главное, будь! Там! Ясно?
- Но это ошибка! Я не "счастливчик". У меня даже девушки нет - проверьте, я так и вашим психологам говорил.
- От баб одни беды. Я дважды был женат, и что хорошего? - майор вздыхает, протягивает лист. Рону кажется, что буквы - потерпевшие бедствие, которые свалились на поверхность айсберга, протаранившего их корабль. Они что-то кричат Рону, он не слышит, но всё и без слов понятно.
- Подпишешь?
- Подождите, я же ещё не прочёл.
- Нет, так нет, - повторяет майор, - не обязательно. Ты призван на действительную службу на срок до трёх лет или до специального распоряжения: ну, если война, например, кончится - тебя отпустят, - он встаёт, вытирает пот со лба, словно после завершения тяжёлой, но важной работы.
Будто хочет сказать: я своё дело сделал, теперь твоя очередь - неожиданно приходит в голову Рону.
***
Всё это Рон обычно прокручивал в памяти, слушая гудки или автоответчик. Ждал. Снова звонил. Снова долго ждал, и уходил с ощущением, что исполнил нудную и ненужную, но совершенно неизбежную обязанность. Так тянулось больше месяца, пока к нему не подошёл взводный сержант:
- Слушай, парень, ничего ты этим не добьёшься... Позвони лучше домой
- Почему? - почти крикнул Рон, и вдогонку добавил, опасаясь выволочки - Простите за вопрос, господин сержант.
Но сержант лишь ухмыльнулся:
- А потому, что за всё надо платить. Они тебе говорили, что дело в "оперативной необходимости"? Ерунда. Ты и сам знаешь, что живёшь в долг - и скоро придётся уплатить по счёту.
- Господин сержант, я не "счастливчик". Я совершенно обычный человек. Это ошибка.
- Скажи это ребятам, парень. Но не удивляйся, если они будут громко смеяться.
- Они ошибаются. Они ничего обо мне не знают!
Сержант помолчал, утвердительно кивнул, словно отыскав точный ответ на экзамене:
- А что ты о них знаешь? Кроме того, что они жлобьё, хамы и шпана? Что все они шваль, и если их всех угробят - туда им и дорога?
- Я так не думаю!
- "Я так не думаю, господин сержант"!
- Да, господин сержант!
- Нет, парень, именно так ты и думаешь.
***
Он позвонил родителям, долго разговаривал с мамой. Только повесив трубку, понял, как боялся этого разговора: боялся сорваться, но ещё больше - страшился испачкать воспоминания о доме потом и песком.
С этого дня, два мира Рона совместились. Кажется, они научились существовать вместе. Или просто он начал привыкать. Легче не стало. Тренировки, стрельбы, учения, караулы, уборка территории, дежурства по кухне - главным желанием было выспаться. Но теперь это было нормально - он понимал, что остальные чувствуют то же, что и он.
В короткие часы отдыха он прислушивался к разговорам товарищей, которые прежде воспринимал как белый шум в ненастроенном радиоприёмнике. Постепенно, он научился слушать и понимать простые рассказы, очищая их от ненужного хлама косноязычной речи, напускной грубости и хвастовства. Эти истории были похожи одна на другую, и на его собственную - как песчинки. Они различались оттенком, формой и размером, но не сутью: всех ждали родители или девушки, все мечтали о чуде - вернуться домой живыми и целыми.
Однажды, он повторил им слова майора: мол, не бойтесь, "счастливчик" с вами, в наш вертолёт ракета не попадёт:
- Как вам? Дураки, верно?
- Может, это и дурость ихняя. А я таки ближе к тебе подсяду, - отозвался двухметровый амбал "Малыш Мик", добродушный, и на вид, слишком флегматичный, чтобы всерьёз чего-то бояться. К примеру, прыжки с парашютом - занятие на редкость бессмысленное, с тех пор как в армии появились вертолёты. Их, похоже, считали чем-то вроде отдыха и развлечения для новичков. Только все сидели потные от страха, а Рон так просто окоченел. Мик, с невероятным деревенским тактом и терпением убеждал его, что ничего плохого не случится, а ведь раньше Рон поклялся бы, что "Малыш" просто швырнет его вниз. Неужели Мик думает, что Рон может его защитить?
- И обними папочку покрепче, Мики - хихикнул Эд.
- Черта с два вам это поможет, парни - сержант умел подкрадываться совершенно беззвучно, - затея и в самом деле дурацкая. Умирают обычно по одному за раз. Надейтесь только на себя, смотрите по сторонам - или пожалеете, что вертолёт не сбили: сдыхать от осколка в животе или пули в позвоночнике куда противней. Так что толку от тебя, "счастливчик" - чуть. Прости, если обидел.
Сержант посмотрел на часы:
- Помечтали, и хватит. Через двадцать пять секунд - построиться у флага. Вперёд.
***
Даже подгоняемое приказами сержанта, время в тренировочном лагере неспешно текло как песок в песочных часах. И вдруг - закончилось, песок иссяк.
Сирена выла над лагерем как дюжина смерчей, сигналили и гудели машины, солдаты толпились на площади у флага, командиры кричали, отчаянно жестикулировали. У забора висели тяжёлые туши китов - большие транспортные вертолёты.
- Все здесь? - сержант пытался перекричать сирену. - Нас перебрасывают на юг. Намечается большая заварушка. Собрать вещи, получить керамические жилеты и сухой паёк. В транспорте: все - каски на головы.
Нагруженный сумкой, жилетом и боекомплектом, Рон пытался найти транспорт номер "один-тринадцать".
Песок забивался в глаза, Рон щурился, обегал вертолёты то с одной, то с другой стороны. Вроде, совсем потерялся, и вдруг увидел нужный транспорт всего в двадцати шагах. Рванулся к нему ... и упал - нога запуталась в совершенно неуместном на дороге, в десяти метрах от забора, мотке колючей проволоки. И тут же Рон увидел два слепых от песка глаза - фары джипа. Он никак не мог успеть освободить ногу, времени хватало только, чтобы представить: его с развороченной ступнёй увозит санитарная машина, и транспорт "один-тринадцать", а в нём Мик, Эд, сержант и все остальные, уходит на юг без него. Потому что он - "счастливчик"! Он будет жить долго и счастливо, пусть и с покалеченной ногой. Рон отчаянно рванулся, и произошло первое осознанное чудо в его жизни - он успел.
Его сумку подхватил Мик, кто-то помог вскарабкаться в китовое брюхо транспорта.
- С тобой всё в порядке? - спросил сержант, и Рону вдруг подумал, что сержант встревожен, и удивился:
- Конечно, всё хорошо!
Вертолёт летел на юг, но всё действительно было хорошо - Рон не мог объяснить почему.
Через полчаса, "один-тринадцать" заложил крутой вираж, и взял курс обратно на север. К ним спрыгнул один из пилотов, счастливо улыбающийся во весь рот:
- Вы, ребята, в рубашках родились. Высадки не будет, - Он набрал побольше воздуха и закричал: -Война кончилась!!
***
- У нас там были телекамеры, - говорит краснолицый майор, - когда я увидел, что ты зацепился за проволоку, чуть в штаны не наделал
- Да уж. Я тоже, - отвечает Рон
После короткого молчания, майор продолжает:
- Ты уверен, что этого хочешь? Если тебе сержант вбил в голову, что за удачу надо платить - не слушай. Во-первых, ты эту удачу не покупал. Во-вторых, уже расплатился - пока даже непонятно, сколько её вообще осталось.
- А сержант, на самом деле - кто?
- Сержант и есть. Обычная армейская глупость - на психолога выучили, а звания ему, видите ли, не полагается "согласно критериям"... А может и не глупость: был сержантом, им и остался.
- Дело не в плате за удачу
- Дурацкая работа. И денег, кстати, мало...
Рон хочет сказать, что речь тут не о плате, а о долге, но вместо этого смеётся:
- А я слышал, что девушки любят офицеров.
- Любят, как же. Вот, полюбуйся: такого красавца как я, - майор хлопает себя по круглому животу, - уже две жены бросили. Ладно, подпиши здесь. Прочесть-то успел? Ну, бери своё направление на курс.
- Спасибо.
- Не за что. Знаешь, что самое паршивое: если сделаешь что-то действительно важное, никому рассказать нельзя. Секретность-то - ладно, просто никто не верит, что в армии могут делать что-то с умом. Так что, лучше и не говорить, особенно гражданским. Хорошо?
- А о чём говорить? Были переговоры, мирный договор подписали. Меня там не было - пожимает плечами Рон.
"И это - тоже правда", - думает он, шагая к выходу, - "И, наверное,... это даже хорошо, что у белого цвета множество оттенков"