Я - чистильщик. Может, это не самая почтенная профессия на земле, но одна из древнейших - уж точно. Чистильщики - ровесники государства, его тайное оружие и существовать они не перестанут. В чем разница между нами и учителем, врачом, бизнесменом, физиком, - любым другим специалистом? Они выбирают будущую работу, а мы - нет. Нас выбирает Власть. В чистильщики не посвящают за меткую стрельбу, черный пояс, и умение держать язык за зубами. Чистильщик - это особый образ мыслей, помноженный на хорошую тренировку и полное одиночество.
Чистильщики не знают друг друга в лицо. Это не загородный клуб, где между двумя бокалами сухого мартини можно потолковать о разных видах смерти. Чистильщик - существо одинокое, и в этом его сила. На него нельзя надавить, приставив пистолет к виску любимой женщины.
Давайте договоримся сразу, ладно? Чистильщики вполне адекватные люди, и они не отмечены особой печатью. Я могу сидеть с вами за одним столиком в 'Макдоналдсе', и вы ни на секунду не прервете оживленный разговор с другом. Я помогу мамаше с ребенком перенести коляску, подниму упавшую сумочку дамы, переведу через дорогу подслеповатую старушку. Угадываю ваш вопрос. Что же, ответ 'да'. Я убью их, если мне прикажут. И сделаю это очень быстро: я не люблю мучить людей.
Сходим ли мы с катушек? Редко, но бывает. Власть над человеческой жизнью вызывает иллюзию родства с Богом. Если чистильщик стал неподконтролен, это означает, что кто-то крупно прокололся: либо психолог с его тестами, либо инструктор по спецприемам незаметного убийства, либо наблюдатель, опекающий нас первые два года. Я не знаю, в какой форме они получают выговор. Чем меньше знает чистильщик, тем дольше он живет. Хотя век любого чистильщика недолог.
Сегодня меня вызвал сенатор. Нет, он не сидит в депутатском кресле. Сенатор - человек, возглавляющий Центр и отдающий приказы.
- А что такое 'Центр'?
За этот вопрос дембиль Андрей Вешняков получил от инструктора короткий удар в лицо и две недели был похож на клоуна с помидором вместо носа. Вопросов в Центре не задают. Я работаю здесь двадцать лет и все что знаю об организации, является плодом моих умозаключений.
Итак, я вышел из метро на оживленную центральную улицу, прошелся вдоль сверкающих отмытых витрин и свернул в незаметный тупичок. Машину не взял сознательно - апрельский день был прекрасен, как картина уличного художника, нарисованная просто так, для души, не для продажи. Дома в переулке были старые, а некоторые даже старинные - как двухэтажный особняк с чугунной решеткой по периметру. Бывший дом купца Никитина является памятником архитектуры и охраняется государством, о чем сообщает табличка на входе. Поэтому парадное крыльцо заложено камнем, а черный ход закрыт бронированной дверью, над которой посверкивает дуло видеокамеры.
Раньше сквозь чугунную решетку по ночам пропускали ток низкого напряжения, но однажды к ней прислонился подвыпивший мужик с кардиостимулятором. Скандал, естественно, замяли: вскрытие показало, что прибор был с дефектом. Печально, да. Теперь по двору день и ночь бегают два добермана, еще два добермана в человеческом обличье дежурят в пуленепробиваемой комнате флигеля, а один - на первом этаже возле двери.
Итак, обычная процедура; входишь в дверь, она захлопывается, и ты упираешься носом во вторую, такую же несокрушимую. Вошедший законсервирован, как сельдь в банке. Фото на память, просвечивание тепловизором, выдвигающийся ящичек для оружия и спецтехники. Наверное, посторонних людей процедура шокирует. Только посторонних людей здесь не бывает. Поэтому увидев в кабинете сенатора незнакомого мужчину, я не только удивился, но и слегка напрягся.
- А, вот и он! - сказал сенатор, поднимаясь навстречу. Крепко пожал руку, всматриваясь в меня выпуклыми, как у бассета, темными глазами и снова обернулся к гостю. - Знакомьтесь, Ярослав, это Андрей, наш лучший следователь. Можно без отчества? - спросил он меня.
Привычка 'держать лицо' сделала свое дело. Я улыбнулся.
- Конечно! Очень приятно.
- Ярослав, - представился гость, вставая и протягивая мне руку. И повторил: - Можно без отчества.
Его ладонь была нежной, как у женщины, а пожатие вялым. Красивый выхоленный мужчина лет сорока. Обувь стоит не меньше двухсот долларов, а золотая зажигалка, которую он достал из кармана - пару штук. Зелеными, разумеется. Скорее всего - подарок благодарной пациентки, - подумал я, усаживаясь за стол напротив сенатора.
- Ярослав - один из лучших психологов страны, - сказал сенатор. - Возможно, самый лучший.
Гость небрежно отмахнулся, как бы сметая комплимент в мусорную корзину, и достал пачку коричневых сигарелл. 'Капитан Блэк', ароматизированные ванилью.
- 'Генетика будущего', 'Корни подсознания', 'Судьба и гены', - перечислил я вслух названия книг, которые мне принесли сегодня утром. - Автор - Ярослав Пожидаев.
Гость так поразился, что забыл чиркнуть кремнием.
- Вы читали мои книги?!
- Конечно, - соврал я, не моргнув. Пары часов хватило на то, чтобы их быстро пролистать, составив самое общее впечатление. Проблемы генетики и наследственности, поданные под соусом популярного чтива.
Психолог рассматривал меня красивыми глазами шоколадного цвета. Я видел, что его представление о ментах, как о переходных существах от обезьяны к человеку, немного поколебалось.
- И что вы об этом думаете? Мои теории сильно расходятся с вашим практическим опытом?
- Они совпадают на девяносто процентов, - сказал я убежденно.
Ярослав, наконец, сунул в рот коричневую сигареллу, похожую на игрушечную торпеду, и чиркнул зажигалкой. Сенатор подвинул ему пепельницу.
- Красивая вещь, - сказал я, кивая на зажигалку. - Наверное, дорогая?
Ярослав пожал плечами и выпустил ванильное дымное облачко. С сигареллой в руке он выглядел элегантно и давал нам возможность собой полюбоваться.
- Понятия не имею. Это подарок.
Я поздравил себя с верной догадкой.
- Может, кофейку? - предложил сенатор.
- Нет, благодарю, кофе вреден, - отказался гость, будто пережевывал овсяные хлопья, а не заполнял легкие выхлопными газами.
- Я очень рад, что мы нашли общий язык, - сказал сенатор. - Когда люди работают в одной команде...
- Юрий Васильевич, я не сказал 'да', - запротестовал гость.
Делал он это вяло, будто кокетничал. Не гомик ли, на секундочку, лучший психолог России? Тут я вспомнил золотую зажигалку и отмел идею. Такие подарки женщины гомикам не делают.
- И 'нет' не сказали! - Сенатор деликатно тронул гостя за рукав пиджака. - Ну, в чем проблема? В рыночных условиях? Господи, да всё мы понимаем, тоже по земле ходим!
И не ступала такая нога на грешную землю. В такой обувке, как у гостя, можно смело упасть на кровать (момент в западных фильмах, который меня слегка нервирует). Обычный маршрут передвижений господ уровня Пожидаева: квартира в хорошем доме, новенький лифт, подземный паркинг, машина, офис в престижном районе. А также - ужин с дамой в модном ресторане и поездка в аэропорт с целью посещения модного курорта.
- Вам известны мои расценки? - дерзко спросил Пожидаев. Перед кем хвалится, глупый. Неужели не видит, куда попал?
Сенатор не обиделся.
- Все нам известно! - он погрозил Пожидаеву мясистым указательным пальцем. - Сто пятьдесят тысяч долларов в год, включая издательские гонорары. А налоги платим?
Психолог и бровью собольей не повел.
- Издательские гонорары можете смело исключить - это не деньги. Что касается остального, мой бухгалтер отчитывается вовремя.
- Без прибыли! - горестно сказал сенатор. - Третий год без прибыли!
- У меня большие расходы. Все документы на списание денег в порядке.
- Ужасно! - посочувствовал сенатор. - Не работа, а какие-то рабские галеры! Мой совет - хватайте удачу за хвост, раз никак в плюс не выйдете! Сколько вам платят нервные дамочки? Двести долларов в час? А мы готовы заплатить триста. Без налогов. Я уж не говорю о том, что благосклонное отношение к вашей фирме обеспечено. Ну? Договорились?
Минуту Пожидаев молчал, переводя взгляд с меня на сенатора, а потом усмехнулся. У него действительно были очень красивые глаза.
- А вы психолог. Мне нужно что-то подписать и что-то соблюдать?
Сенатор пожал плечами.
- Дорогой мой, вы начитались детективов. Подписывать ничего не нужно, а соблюдать никогда не вредно. Дело очень деликатное, в него замешаны известные люди. Вы знаете академика Шемякина?
- Никиту Сергеевича? Кто же его не знает? Генетик, известный ученый...- тут Пожидаев глотнул и медленно опустился на стул. У него некрасиво отвис подбородок. - Разве он... Не может быть!
О смерти Никиты Шемякина я узнал из полицейского протокола, который мне принесли в пять утра. Свеженький был протокол, даже чернила не просохли. Его доставил один из десятников. Это гончие псы смерти. Сами они не убивают, их удел рутинная работа. К примеру, поиск объекта, если он ударится в бега.
Сенатор грустно кивнул.
- Андрей занимается этим делом. - Он махнул мне рукой и велел: - Давай, излагай подробности.
И я добросовестно изложил содержание протокола осмотра места происшествия. На память я пока не жалуюсь, поэтому язык получился казенный. Пожидаев слушал, глядя в стол. Когда я умолк, психолог раздавил окурок. Руки у него не дрожали.
- А жена? Она...тоже?
- Маргарита в больнице, - ответил сенатор. Пожидаев живо повернулся к нему, задрав бровь.
- Ее пытались убить?
- Не пытались. У нее сильнейший сердечный приступ. Она без сознания.
Ярослав встал и прошелся по ковровой дорожке, глядя себе под ноги. Он был довольно высокого роста - пожалуй, на голову выше меня, - и казался худым. Впрочем, костюм сидел на нем отлично. Видимо, сшит на заказ.
- Это ограбление?
Он произнес фразу таким тоном, будто надеялся на лучшее.
- Нет, ничего не взяли, насколько можно судить. Разве что наличные.
- А почему об этом не сообщалось в прессе?
- Есть деликатные обстоятельства, - повторил сенатор.
- Что вы от меня хотите? - спросил Ярослав с раздражением. - Чтобы я составил психологический портрет преступника?
- Преступников, - поправил сенатор. - Их было двое.
- Двое? - Мне показалось, что гость слегка напрягся. - Почему вы так думаете? Уже есть какие-то версии?
Сенатор встал из-за стола - невысокий массивный мужчина со смуглым лицом и эффектной снежно-белой шевелюрой. Достал из шкафчика бутылку 'Чивас Регал', три рюмки и аккуратно разлил светло-коричневую жидкость, пахнущую зерном и деревом.
- Помянем, как полагается, - сенатор подал нам рюмки и опрокинул виски первым. - Царствие ему небесное. Мы не догадываемся, мы точно знаем.
Пожидаев поперхнулся и закашлялся. Я встал и похлопал его по спине. Сенатор налил себе вторую рюмку и таким же коротким точным движением отправил ее в рот.
- И не выговоришь без ста грамм, - пробормотал он себе под нос. Вздохнул, поднял на Пожидаева грустный взгляд и рубанул с плеча: - Никиту убили его дети.
Отчет ?2
Я не помню, сколько раз мне приходилось присутствовать при подобных сценах. Кто-то сообщает кому-то о чьей-то смерти. Вариантов реакции много: от фальшивых слез и причитаний до открытого ликования.
Пожидаев испугался.
- Так вот почему...
Он тут же спохватился и стиснул губы - словно отгородился пуленепробиваемым щитом.
- Вы что-то сказали? - вкрадчиво спросил сенатор.
Ярослав насупился.
- Ничего. Я звонил Никите Сергеевичу весь вчерашний вечер, но мне никто не ответил. Откуда вы знаете, что его убили...дети?
- Во-первых, они пропали сразу после гибели Никиты. Во-вторых, есть определенные улики, которые наводят на подозрение.
Сенатор бросил на меня короткий взгляд, я ответил скорбным кивком. В протоколе об уликах против детей академика не было ни слова, но, как говорит инструкция, 'в сомнительных ситуациях следуй за начальством'.
- Ясно.
Веки шоколадных глаз слегка набрякли, уголки ярких губ опустились. Пожидаев неожиданно постарел. Никогда не видел, чтобы люди так переживали за посторонних детей. И за своих-то сейчас не очень переживают. Интересно, давно ли знаком психолог Пожидаев с женой академика Шемякина. Как говорит сенатор: 'Отцовство - родство сомнительное'.
- Расскажите о них, - попросил сенатор. - О Тане и Андрее. Какие они?
Все еще не выходя из-за своего пуленепробиваемого укрытия, Ярослав заговорил сухим отрывистым голосом:
- Они самые обычные дети. Тане - шестнадцать лет, Андрею - исполнилось двадцать. Наверное, вам лучше опросить их друзей и ровесников. Я мало что могу вам сообщить.
- Но вы были вхожи в эту семью, - начал сенатор.
- Я приходил к Никите Сергеевичу и его супруге, - отрезал Ярослав. - У меня с детьми разные интересы, знаете ли.
Сенатор, наконец, оставил образ доброго дядюшки. Истинное лицо тоже не показал, но атмосферное давление в кабинете внезапно повысилось и прижало нас к полу. Уверен, это не просто ощущение. В Центре работают странные люди, которым многое доступно.
- Значит, так. Нам нужно, чтобы вы составили их психологические портреты и помогли спрогнозировать, как они поведут себя в критической ситуации. Вы знаете их с детства. Никто не сделает этого лучше вас. Андрей будет сообщать все, что ему удастся узнать. Ваша задача - анализировать информацию и делать выводы. И, конечно, сообщить нам, если они с вами свяжутся. Вам понятно?
Темные выпуклые глаза сенатора встретились с шоколадными глазами гостя. Обычно под давлением этого взгляда люди глаза опускают. Ярослав не опустил.
- Скажите, чем занимается ваша организация? - спросил он.
Убьют прямо сейчас или на улице? - подумал я. В приемной сенатора сидят два секретаря. Уверен, что это чистильщики высокого разряда. Почему? Не знаю. Плохо отглаженные костюмы и особая неприметность лиц, которой обладают только профессионалы высшего класса.
Однако день сегодня выдался странный. Сенатор кашлянул, и атмосферный фон в кабинете неожиданно разрядился.
- Вас не проведешь, - сказал он. - Ну да, мы не относимся к обычным спецслужбам. Видите ли, Ярослав, мы занимаемся охраной стратегических научных разработок. Никита Сергеевич много лет был нашим 'клиентом'.
- Но тогда у вас должно быть досье на всех его знакомых и родственников!
- У нас оно есть, - подтвердил сенатор. - Но когда происходят подобные вещи, досье тщательно перепроверяют. Таковы правила.
На этот раз неугомонный Пожидаев промолчал. Я видел, что он не верит ни сенатору, ни мне.
- Ярослав, пожалуйста! - попросил сенатор. - Ну, что сделать, чтобы вы мне помогли? Устроить встречу с главой администрации Президента?
- А вы можете? - с иронией спросил гость.
- А вы сомневаетесь? - в тон отозвался сенатор.
- Да нет, - отозвался Пожидаев после короткого раздумья. - Не сомневаюсь.
'В этом не сомневаюсь'. Вот что он хотел ответить. Все остальное подвергалось сомнению.
- Я подумаю, - сказал Пожидаев.
- В этом нет необходимости, - отозвался сенатор. - Думать будете над нужной информацией.
- А если я откажусь? - тихо спросил Ярослав. - Убьете?
Сенатор негромко засмеялся. Я снова поразился тому, какой он актер.
- Ну, что за индийская мелодрама! Вам не стыдно?
Пожидаев смутился. Сенатор умеет внушить человеку гипертрофированное чувство стыда за любой мелкий промах.
- Давайте не будем говорить ничего такого, о чем потом пожалеем, - предложил сенатор и улыбнулся. У него была подкупающая улыбка с легкой щербинкой между верхними зубами. Тут же прижал руки к груди и испуганно округлил глаза: - Умоляю, не рассматривайте это как угрозу!
Ярослав на улыбку не ответил.
- Хорошо. Я постараюсь помочь, хотя не верю, что Таня и Андрей имеют отношение к этому кошмару! Я найму им адвоката и буду контролировать следствие от начала до конца! И если что-то пойдет не так...- Запнувшись, он поискал весомые сильнодействующие слова: - Имейте в виду, что я тоже могу организовать встречу с главой администрации Президента!
Звучало смешно, но сенатор терпеливо выслушал до конца.
- Вот и прекрасно, - сказал он. - Андрей, контакты!...
Я понял, о чем речь и вытащил новенькую визитку, которую мне принес десятник вместе с бордовым удостоверением, новеньким 'макаровым' и неиспользованной симкой.
- Прошу.
В ответ Ярослав достал из внутреннего кармана свою визитку и положил на стол. Ни мне, ни сенатору.
- Я могу идти?
- Вольно, - разрешил сенатор и снова улыбнулся. Гость на улыбку не ответил. Одарил меня и сенатора недоверчивым взглядом, кивнул и вышел из кабинета.
Я выждал положенные две минуты и сел поближе к сенатору.
- Уф, устал... - Он вальяжно раскинулся в кресле. - Как тебе этот сукин сын?
Сенатор выглядел, как обычно, подтянутым и импозантным и носил дорогие вещи с врожденной небрежной элегантностью. Я ни разу не видел на нем украшений - даже обручального кольца. Его легко представить примерным семьянином и холостяком в свободном полете. Безусловно, он нравится женщинам, - холеный, породистый мужчина, умеющий повелевать. Его черты говорят о сложном смешении кровей; выпуклые темно-карие глаза с семитским разрезом, прямой скандинавский нос, высокие славянские скулы и очень маленькие для мужчины уши. Такое лицо нельзя назвать красивым, но оригинальность сильнее шаблонной привлекательности. Кроме того, сенатор обладает удивительным чувством уверенности в себе и носит его так же органично, как дорогие пиджаки. Женщины ценят это мужское качество.
- Самоуверен, как большинство успешных людей.
- У меня иногда возникает ощущение, что успешные люди не читают классику, - сказал сенатор.
Наверное, между людьми, которые давно работают вместе, устанавливается телепатическая связь. Я понял, что он имеет в виду знаменитую цитату: 'Да, человек смертен. Плохо то, что иногда он внезапно смертен'.
- Наверное, ты удивлен, что дело поручили тебе?
Я кивнул. 'Удивлен' - слабое слово, но, ни один чистильщик не смеет задавать вопросы сенатору.
- Понимаю. Обычно поиском объекта занимаются десятники, но ситуация очень деликатная. Нужно контролировать каждый шаг. Кроме того есть предложение готовить тебя на это место, - сенатор постучал растопыренными ладонями по ручкам добротного кресла без колесиков. Он терпеть не мог всякую новомодную дрянь. - Я, знаешь ли, на пенсию хочу. Не буду скрывать: от того, как ты справишься, зависит твое будущее. Что скажешь?
- Я никогда не занимался расследованиями, - возразил я.
- Вот и займись! Тебе сорок пять, правильно? Ну вот, сам видишь, засиделся в девках. Ты всегда был лучшим и тебя не отпускали. Но скоро стукнет пятьдесят, и что тогда? На пенсию выйдешь?
Это был черный юмор, но я не обиделся. Смерть - моя профессия, я свыкся с ней настолько, что давно перестал ее бояться. Иногда я сам не понимаю, почему до сих пор жив. Думаю, что чистильщики, как служебные собаки, живут столько же, сколько работают. Иногда меньше. Пенсия для нас не предусмотрена. Как я представляю свой конец? Короткий удар ребром ладони в основание шейных позвонков. Ночью. Где-нибудь в пустом подземном переходе. Диагноз: 'смерть в результате падения с высоты собственного роста в состоянии опьянения'. Что-то в этом роде.
- Что я должен делать?
Сенатор лег грудью на стол:
- Найди этих сукиных детей. Постарайся взять живыми. Они мне нужны.
- Когда они сбежали?
- Сразу после убийства. Все бумаги на них получишь у патрульного.
Патрульным называют командира десятников. Это второе лицо в колоде после сенатора. Кто стоит над сенатором - я не знаю. Никто не знает.
- И сидишь ты по-прежнему прямо, - невпопад сказал сенатор и попытался выпрямиться. - А, к черту! - Он снова удобно развалился в кресле. - Ну, как? Сделаешь?
- Сделаю, - ответил я. У чистильщиков не принято отвечать 'постараюсь', или 'попробую'. Ответить так - значит дать понять, что ты можешь промахнуться. А промахнувшийся волк - Мертвый волк.
- Хорошо, - подвел итог сенатор. - Можешь идти.
Патрульный встретил меня как обычно: молчаливым рукопожатием. Мне кажется, что необходимость разговаривать причиняет этому высокому высохшему мужчине физическую боль.
Он взял со стола картонную папку, перевязанную тесемочками, сунул мне в руки и сделал знак: 'следуй за мной'. Мы сделали петлю по коридору и остановились перед коричневой деревянной дверью.
- Ваш кабинет. - Патрульный разговаривал неумело, как человек, выходящий из-под зубного наркоза, и опускал ненужные слова. - В любое время дня и ночи. Сенатор приказал. Сказал, к вам будут приходить.
Я осмотрел небольшую квадратную комнату. Окна завешаны плотными жалюзи и выходят во двор. Слева - стол, кресло на колесиках, сборный стеллаж из 'Икеа'. У противоположной стены, справа от двери, журнальный столик и два больших гостевых кресла. Годится.
Осведомившись, все ли в порядке, патрульный удалился. Оставшись один, я сел в кресло-каталку и взялся руками за противоположные края стола. Это был удобный стол, не слишком большой и не слишком маленький. Мебель пахла смазкой и деревянной стружкой. Девственный запах говорил, что я был здесь первым хозяином. Никто не сидел в этом кресле, никто не выдвигал пустые ящики стола, никто не раскатывал в кожаном кресле на колесиках по гладкому паркету.
Никогда в жизни у меня не было своего кабинета. Возникло искушение прямо сейчас разложить на столе досье двух непутевых детишек академика Шемякина, но я этого не сделал. Слишком много информации к размышлению. Чтобы обдумать все спокойно я должен уйти из Центра. Здесь мне кажется, что техническая революция позволяет хозяевам не только просвечивать насквозь наши тела, но и читать наши мысли.
Я сбежал по лестнице на первый этаж и звонком вызвал проводника. Это был хмурый мужик лет шестидесяти, носивший старый вязаный свитер, мятые джинсы и дутую куртку - единственный человек, которого не трогали доберманы в саду. Сенатор выудил его из кучи бомжей возле Курского вокзала. Многие менты старой школы помнили его как лучшего инструктора по дрессировке служебных собак в убитом Союзе. Он никогда не выходил за ворота Центра; жил в кабинете, которому придали вид жилой комнаты, мылся в душевой Центра, ел в буфете Центра, носил одежду, которой его снабжал Центр. В свободное время он сидел на скамейке в саду и разговаривал с собаками. Людей он этой чести не удостаивал. Почему - не знаю. У каждого из нас есть своя история. Это не те воспоминания, которыми хочется делиться.
Отчет ? 2
По дороге к метро я купил целлофановый пакет и сунул туда картонную папку с надписью 'Дело'. Я шел вдоль решетки с чугунными прутьями, а с другой стороны за мной как тень следовал черный доберман с коричневым ободком вокруг пасти. Я остановился. Доберман тоже. Закрыл пасть с вываленным наружу шершавым коричнево-розовым языком и застыл, глядя мне в глаза. Сухое поджарое тело напряглось.
- Служишь? - спросил я. - Ну, служи, служи. Все равно пенсия нам с тобой не светит.
Доберман беззвучно показал крепкие клыки. Служебные собаки не лают. Доберман знает, что должен делать, если нарушитель пересечет границу. Он точно такой же отлаженный винтик Центра, как я.
Собаки глупы и доверчивы. Над ними проводят мучительные медицинские эксперименты, их отправляют со взрывчаткой под машины и танки, их учат спасать человека, зачастую жертвуя собой, а выживших усыпляют, чтобы сэкономить на сухом корме. В одной военной части всех старых служебных собак загнали в клетку и попросту расстреляли - наверное, закончились шприцы с лекарством. Уголовное дело, заведенное под давлением шокированных местных жителей, прекратили через месяц, двоих задержанных отпустили. Я хорошо представляю собачьих палачей, поливавших старых животных автоматными очередями: двадцатилетние бритые парни с дубовыми затылками и стеклянными глазами. Их нельзя назвать ни злобными, ни жестокими - они просто не знают, что это такое. У них низкое IQ и полное отсутствие воображения. Им никогда не снятся кошмары, они не теряют аппетит из-за угрызений совести. Счастливые мертвые души. Убить человека гораздо проще, чем животное. Собаки достойны жалости.
На улице кипела жизнь, но посетителей в маленьком кафе-стекляшке было немного. Я сел за последний столик спиной к стене. Входная дверь впереди, окно справа в изрядном отдалении. Если откинуться на спинку стула, меня из окна не видно. Клиентов я не боюсь: они понятия не имеют, что их жизнь отмерена с точностью до мгновения. Вполне возможно, что живой труп сидит неподалеку от меня и наворачивает салат, щедро сдобренный майонезом. У него хороший аппетит и большие жизненные планы. Он может скользнуть случайным взглядом по серой фигуре возле стены, но никогда не узнает, что это его Смерть. Тогда почему я всегда сажусь спиной к стене, лицом к входной двери? Центр посылает нам милосердный внезапный Конец, но инстинкт заставляет цепляться за жизнь. Даже если это безнадежно.
Теперь, оказавшись в относительной безопасности, я, наконец, задал главный вопрос, который терзал мою печенку с той минуты, как я увидел Пожидаева: списали, или нет?
Сенатор нарушил главную заповедь Центра: чистильщика не показывают никому. То, что меня познакомили со случайным человеком - тревожный симптом. Кого-то списали. Если меня - почему? Возраст? Чистильщики уходят 'на пенсию' около пятидесяти лет, но я лучший из всех наемников, работавших на Центр. Смешно надеяться на признательность. Просто я в отличной форме и способен принести пользу. Сенатор до смешного бережлив: его чайная кружка с треугольной щербинкой все еще стоит на столе. Выбрасывать из колоды годного человека - не хозяйский стиль.
Предположим, что меня списали. Тогда зачем такие сложности? Дело академика Шемякина, знакомство с посторонним человеком... Если бы списали - не стали бы огород городить. Срочный вызов, приказ оставить машину дома, пустой подземный переход, неслышные шаги за спиной. Легкое дуновение ветерка возле уха... и все.
Первые четыре года работы были школой, когда я принюхивался и приглядывался. Социальные лифты и карьерный рост в Центре отсутствуют. Это я понял, когда увидел в газете некролог патрульному, с которым проработал десять лет. Тогда я отметил, что патрульным, в отличие от чистильщика, не возбраняется иметь семью и у них есть легальная работа.
Уверен, что чистильщиками ни мой патрульный, ни сенатор никогда не были. Я думаю, это как мозаика. Центр берет нужных людей и гранит в соответствии с предназначением. Потом вставляет ограненный кусок в нужный промежуток, щедро смазанный клеем. Это твое место раз и навсегда. Меня учили убивать быстро, безболезненно, и оставаться незамеченным. Патрульных учат чему-то другому, сенаторов - третьему. Но все мы куски общего рисунка и не можем меняться местами. Я сижу на стуле, а сенатор в кожаном кресле. Так будет всегда. Я не знаю, какую роль в этом деле отвел мне Центр, но если пойму - останусь в живых. Может быть.
Официантка принесла заказ: чашку чая с пакетиком 'Липтона', сахарницу и блюдце с двумя пирожками; с капустой и картошкой. Обычно я не ем мучное, но одно из правил выживания гласит: 'В чрезвычайной ситуации смени свои привычки'.
Я откусил теплое дышащее тесто. Пирожок оказался вкусным, а начинка не пряталась на противоположном конце. Я, не торопясь, доел первый пирожок и взялся за второй.
На другом конце зала, возле входа сидела парочка: он и она. Длинные, тщательно завитые волосы женщины падали ей на плечи. Мужчина выглядел помятым, словно собирался второпях. Он говорил быстро и тихо, посверкивая глазами, как ледяными осколками. Плечи женщины вздрагивали, пальцы правой руки терзали измятый носовой платок.
- Можно подумать, ты сама не хотела, - читал я по губам. - Я тебе сразу сказал: выкинь это из головы! Сама знаешь, у меня не лучшее время. Я не вытащу вас с ребенком.
Женщина что-то тихо возразила. Мужчина рассмеялся.
- Ну, конечно! Разродишься прямо на работе! А потом? Думаешь, тебя не выкинут на улицу, как только заметят живот? Очень нужно твоему шефу оплачивать декретный отпуск!
Мне стало скучно. Жизнь на удивление однообразна. Двадцать лет назад в подобной ситуации я положил деньги на тумбочку возле кровати и ушел. Больше я ту женщину не видел. Может, она сделала аборт и теперь утешается разговорами, что все мужики сволочи. Может, не сделала и родила. Может, воспитала ребенка правильно, может, нет. Как бы она ни поступила, ничего вокруг не изменится. Жизнь устроена по принципу автобана: что бы ни произошло, движение продолжается.
Я допил чай, расплатился и вышел на улицу. Домой не хотелось. Хотелось потолкаться среди незнакомых людей, зарядиться их энергетикой, хотя бы ненадолго примкнуть к безликому плавно текущему человеческому потоку. Помахивая пакетом, в котором лежала картонная папка, я дошел до помпезного банкетного зала олигархов под названием 'Храм Христа Спасителя'. Я помню время, когда на этом месте находился открытый бассейн и попасть туда мог любой желающий. Рядом с бассейном был небольшой уютный сквер, над которым, казалось, навечно распластался густой запах горячего шоколада. Я ходил туда часто, пока не обнаружил, что меня притягивает другой берег реки со старой кондитерской фабрикой. Это была совсем другая Москва - сюрреалистичная и несовременная даже для 1986 года.
Я садился спиной к парапету, на прогретый солнцем асфальт и всматривался в темные безглазые окна. Двухэтажные дома с облупившейся краской, тишина, почти полное безлюдье и невыносимо горячий шоколадный запах. Место ассоциировалось с кадром из старого югославского фильма 'Мастер и Маргарита': высокий худой мужчина в черном пальто и шляпе, бредущий вдоль безжизненных двухэтажных особняков. Кажется, что эпизод снимали именно здесь, на узкой набережной, отгороженной от современного города рекой времени. Я здесь уже был. Сейчас я напрягусь и вспомню что-то очень важное, хорошее, или плохое. Дежавю было таким мучительным, что в какой-то момент я испугался и запретил себе приходить. Похожее ощущение я испытывал еще в нескольких местах Москвы, но такое сокрушительное - только здесь.
Дежавю говорит о том, что психика дала легкую трещину. Сквозь нее почти ничего нельзя разглядеть, но она есть, как ни штукатурь.
Я не верю в прошлую жизнь и генетически заложенные воспоминания предков. Я нахожу утешение в библейском изречении: 'И дастся каждому по вере его'.
Думаете, я верю в Бога? Чушь. Я верю в то, что со смертью все кончается. В том числе и проблемы.
Отчет ?3
Сначала фотографии.
Я сел за стол, развязал тесемки папки и зажмурился. Перебрав бумагу, я на ощупь выудил наружу два глянцевых обрезка. Положил на них ладони и замер, впитывая незнакомую энергетику. Слева повеяло легким ароматом духов. Значит, справа парень, слева - девушка. Открыв глаза, я убедился, что не ошибся.
У Андрея Шемякина были сонные светло-серые глаза и тонкие прямые волосы, сквозь которые просвечивала кожа головы. Он был похож на театрального Мефистофеля из-за ранних треугольных залысин на лбу. Парень умен и агрессивен. Это я понял еще до того, как прочитал его досье. Сыну покойного академика Шемякина недавно исполнилось двадцать лет. Я в это время уже изучал спецприемы незаметного убийства. Ну что же, у меня не было папы-академика. Было безликое существо мужского пола, которое сказало безликому существу женского пола: 'Сейчас не лучшие времена. Я не потяну вас с ребенком'. Хочется думать, что с этими словами он положил несколько рублевых банкнот на столик или на тумбочку возле кровати.
Девчонку я чувствовал хуже. Может, потому что она женщина. Красивая барышня, только взгляд какой-то недетский, недоверчивый и проницательный одновременно. Глаза у нее должны быть темно-карие или черные с густыми ресницами. Косметикой девочка почти не пользуется. Типичный синий чулок, что подтверждает досье. Круглая отличница, учится в 11 классе закрытой частной школы. Свободно владеет - я не поверил глазам и нагнулся ниже - пятью иностранными языками. Никакого компромата типа курения в туалете, легких наркотиков и обжиманий с мальчиками на школьных задворках. Никакого проявления агрессии. Умение разрешать любой инцидент с помощью разумных аргументов. Что же помешало красавице, умнице, родительской гордости найти разумный довод в последнем разговоре с папой?
НЕ ОТВЕКАЙСЯ!
Я переложил страничку в досье Андрея Шемякина.
Переводился из школы в школу четыре раза. Учился так себе. Впрочем, оценки по алгебре, физике и геометрии всегда отличные. Налицо способности к точным наукам. Гуманитарные дисциплины на грани фола. Поведение 'удовлетворительное', и что-то мне подсказывает, что здесь тоже не обошлось без натяжки. Посмотрим, куда поступил проблемный мальчик после натужно-приличного окончания школы.
Я перевернул страницу и не поверил своим глазам. Институт физкультуры. Детишки академика Шемякина интересовали меня все больше.
Агрессивен. Это слово присутствовало почти в каждой характеристике. Драки в школе. Пара приводов в милицию. Папа замял инциденты и на учет мальчишку не поставили. Характеристика из института: 'Агрессивен, склонен к потере самоконтроля. Не допускается к занятиям в группе'. Его изолировали после того, как Андрей сломал ключицу своему сокурснику в учебном бою. До этого конфликтов между ними не было. Значит, не мстил, потерял контроль по ходу дела. Может, что-то подобное произошло и с папой? Начали разговор за здравие, окончили за упокой. А сестра где была? Почему не уравновесила разумным доводом? Почему не вызвала полицию или не позвала соседей? Почему оба бесследно пропали? То, что детишки ударились в бега, выглядит подозрительно. Хотя с другой стороны, они могли стать невольными свидетелями убийства и запаниковать.
Я подумал и приписал к вопросам под именем Андрея Шемякина: 'Психические расстройства. Наркотики'. Чаще всего именно эти грязные бурлящие реки впадают в море под названием 'немотивированная агрессия'. А если агрессия мотивированная - корни следует искать в семье и окружении. Вот тогда мне понадобится консультация привлекательного и обаятельного Ярослава Пожидаева. Дело Никиты Шемякина - очень важное дело для Центра. Понять бы только, кто из них более важен: академик, или его дети.
Я спрятал лист в папку с надписью 'Дело', сунул ее в ящик стола и пошел к любимым тренажерам. Для них у меня отведена целая комната.
Мне нравится моя квартира. Работа чистильщика идет вразрез с господними заповедями, поэтому хорошо оплачивается. Я смог себе позволить хороший ремонт и дорогую мебель. Ее в комнатах немного - я люблю открытое пространство. Но диван у меня удобный, кровать широкая, телевизор со встроенным компьютером и ванна-джакузи. Езжу я на танке 'Форд -Экспедишн' и держу приличную заначку на черный день.
Издатели не любят, когда авторы начинают указывать марки автомобилей, названия сигарет, крекеров и производителей молочной продукции. Я считаю, что это нечестно. Скажите, у вас в гараже стоит просто машина? Вы приходите в аптеку и просите дать вам просто лекарство? А когда проголодаетесь, говорите официанту в ближайшем кафе: 'Дайте мне еду?' Поэтому, буду откровенным: дешевые автомобили я не люблю, потому что они могут предать в самый трудный момент, дешевую еду - за то, что она получена лабораторным путем, а дешевую мебель - за плохую фурнитуру.
Позанимавшись пару часов, я посмотрел на часы. Только половина девятого. Я потянулся к телефонной трубке, но тут же отбросил эту идею. После сегодняшнего подсмотренного разговора в кафе интимные радости меня не вдохновляют. Пришлось принять ванну, лечь на диван и врубить триллеры онлайн. Один за другим. Сна не было ни в одном глазу. Мысли крутились вокруг исчезнувших детей академика Шемякина.
Почему они сбежали?
Потому что перестали верить взрослым. Перестали верить, что старшие лучше знают, что они во всем разберутся и поступят справедливо.
Мне было восемь лет, когда однажды ночью я проснулся оттого, что в середине головы работала громадная электродрель. Было так больно, что даже сказать не могу. Я лежал, стиснув зубами край одеяла, и смотрел в невидимый потолок. Из уголков глаз бежали слезные дорожки, но я терпел. Правило детдома гласило: 'Подъем в 7 часов'.
Конечно, меня бы не убили, если бы я поднял вой. Тем более, что температура зашкаливала за тридцать девять градусов. Но это были правила, которые установили взрослые, и я честно выполнял свои обязательства в надежде на то, что они будут выполнять свои.
Утром меня отвезли в больницу к ушному доктору. Тот осмотрел мое ухо и усадил на каталку. Поверх нее медсестра зачем-то постелила резиновую детскую пеленку. Доктор накрыл пеленку белой салфеткой и велел мне лечь на левый бок. А потом сказал ложь, за которую врачей нужно немедленно лишать диплома:
- Ну-ну, Андрюша, больно не будет. Раз - и все.
Шприц с длиннющей иглой выглядел устрашающе, но я доктору поверил. Игла вошла в ухо и издала чмокающий звук. Что-то взорвалось внутри - горячее и мокрое, - и я на несколько минут потерял сознание. Когда я очнулся, меня подняли с каталки, а медсестра убрала с клеенки салфетку, на которой осталось большое влажное пятно с ниточками желтоватого гноя. Эту процедуру повторяли три раза, и каждый раз врач говорил, ласково гладя меня по голове:
- Теперь уже точно больно не будет.
А было больно. Так больно, что я до сих пор это помню.
Недоверие начинается с боли. Какую боль пришлось пережить Тане и Андрею Шемякиным, детям из благополучной академической семьи? Есть ли на свете человек, которому они доверяют? Сколько у них денег? Где они ночуют? На что живут? Что собираются делать дальше? Надолго ли их хватит? И что будет потом, когда это 'хватит' закончится?
Раздумывая над вопросами, я заснул.
Отчет ?4
Проснулся я, как обычно, в половине седьмого утра. Настроение было ровным и слегка приподнятым - я типичный 'жаворонок'. Как следует, потянувшись, я бодрым броском выдернул себя из кровати и пошел к тренажерам. Засек время, уселся в кресло и начал с разминки ног. Чтобы держать себя в форме, я ежегодно увеличиваю физические нагрузки. Сейчас утренняя гимнастика занимает два с половиной часа, а когда мне стукнет пятьдесят, дойдет до трех. Если, конечно, мне когда-нибудь стукнет пятьдесят.
Хорошенько размяв мышцы, я посчитал пульс. Что же, для моего возраста девяносто ударов в минуту - совсем не плохо. День двигался по обычному распорядку: ванная, контрастный душ, бритье, завтрак - легкий и питательный одновременно. Я внутренне гордился тем, что никакая внештатная ситуация не могла выбить меня из колеи. Хотя где-то на самом дне сознания ютилась мысль, робкая, как бедная родственница, что я 'держу лицо' перед наблюдателем.
Согласно правилам, я не имею права начинать в квартире ремонт, не предупредив патрульного. Спрашивать 'почему' так же глупо, как трещать о 'правах человеках', 'свободах', 'ценностях' и прочей ерунде. Центр вкладывает в нас деньги и хочет знать, чем дышит его собственность. Для этого в его стенах работают психологи и врачи, а в наших квартирах - микрофоны и камеры. Я никогда не чувствую себя одиноким - Большой Брат всегда рядом, хотя деликатно не оповещает о своем присутствии. Иногда эта мысль меня пугает, иногда возбуждает, но никогда не возмущает. Я знал условия контракта, когда подписывался кровью.
Убрав со стола и вымыв посуду, я отправился в спальню, вернее, в просторную кладовку, которую превратил в гардеробную. На ее обустройство я потратил много времени и выдумки - выдвигающиеся полки, складные зеркала, светильники, закрепленные так, чтобы их можно было поднимать и опускать, специальные полки для галстуков и аксессуаров. Вдоль левой стены висят классические костюмы. Их у меня пятнадцать - десять оттенков серого цвета, и пять коричневого. Светлые цвета плавно переходят в темные. Заканчивается ряд великолепным черным смокингом, который мне не пришлось надеть ни разу.
Справа - одежда демократичного стиля: джинсы, рубашки, клубные пиджаки, свитера и кардиганы. Любая женщина, взглянув на идеально отглаженные вещи, сделает правильный вывод, что их обладатель зануда, аккуратист и педант. Я люблю порядок. Но еще больше мне нравится обладать хорошими вещами - трогать, гладить, ухаживать за ними, содержать их в идеальной чистоте. Обладание возвышает человека в собственных глазах. Кроме того, умение правильно одеться сродни знанию психологии. Внешность у меня заурядная, но я могу выглядеть вполне привлекательным мужчиной. Каждый мой недостаток уравновешивается соответствующим достоинством; средний рост - хорошим сложением и спортивной формой, небольшие глаза - ярким серым цветом, узкие губы - отличными зубами, среди которых нет ни одного вставного. У меня худое лицо и впалые щеки. Волосы не такие роскошные, как у сенатора, но гладкого пятачка на макушке пока не видно, а недавно появившаяся седина на висках мне идет. Короткий каштановый 'бобрик' на голове в сочетании с деловыми костюмами придает мне вид успешного предпринимателя, а в сочетании с джинсами и свитерами - вид рантье, ведущего здоровый образ жизни.
Для визита в институт, которым руководил покойный академик, я выбрал консервативный костюм со старомодными широкими бортами. Он был хорошо сшит, но ткань слегка потерлась и начала лосниться. Белоснежная рубашка и поношенные немецкие ботинки из натуральной кожи дополнили ансамбль. Складывался образ аккуратного консервативного служаки, не достигшего особых высот, но и не последнего в своем деле. Не особенно преуспевающего, но и не бедствующего. Не слишком умного, но и не дурака. В общем, образ середнячка, который не вызывает у собеседника никаких опасений. Экипировку завершил потертый кожаный бумажник и старый кожаный ремень с эмблемой Гуччи. Дорогая машина не соответствовала образу, и я решил обойтись без нее.
Институт физиологии стоял в стороне от дороги за высоким металлическим частоколом и выглядел, как подобает солидному научному учреждению: четырехэтажное здание с колонным дворцовым фасадом, гипсовыми цветочными гирляндами и широкой террасой. Судя по ухоженной территории и свежему ремонту, деньги сюда капают немалые. С чего бы это? Не секрет, что наука и культура у нас давно финансируются по остаточному принципу. Результат, как говорится, налицо - достаточно выйти на улицу и заглянуть в глаза сограждан.
На входе меня остановила парочка гламурных охранников в форме от кутюр. Один - рыжеватый блондин, второй - яркий брюнет. Молодые. Симпатичные. Возможно, охранников здесь подбирают исключительно по внешнему виду, как украшение интерьера. Говорили они негромко и строго по очереди.
- Вы записаны? - спросил блондин, с сомнением оглядев мой костюм.
Я изобразил на лице знак вопроса.
- Простите, не понял...
- На процедуры записаны? - уточнил брюнет с узкими, близко посаженными серо-зелеными глазами:
- Я даже не знал, что они существуют, - сказал я и вытащил удостоверение. Процедуры, значит. Вот откуда денежки берутся. - Я веду дело...
- Мы поняли, - перебил меня темноволосый охранник. Тревожно оглянулся на людей, сидящих на диванах, и понизил голос. - Не будем травмировать клиентов. Чем можем помочь?
Я спрятал удостоверение.
- Мне нужно поговорить с человеком, который хорошо знал Никиту Сергеевича. Посоветуйте, с кем связаться.
Охранники переглянулись.
- Стелла? - произнес блондин. Брюнет кивнул. Один - серый, другой - белый, два веселых гуся.
- Значит так, - начал блондин: - Поднимаетесь на второй этаж и сворачиваете направо. Идете вдоль коридора и читаете таблички. Вам нужна Захаркина Стелла Валентиновна.
- Совет хотите? - спросил брюнет.
- Очень! - ответил я искренне.
- Предложит называть ее Элла - не отказывайтесь. Она свое имя ненавидит.
- Запомню.
Я протянул руку, оба с готовностью подали мне свои. Оба правши. Оба идиоты. Сломать бы им по пальчику, чтобы запомнили.
Но это был не мой институт, не моя охрана и не моя проблема, поэтому я поблагодарил симпатичных мальчиков и пошел к лестнице, покрытой широким ковром.
Ступеньки привели меня в просторный холл с холодноватыми мраморными полами. Ощущение холода усиливал бледный матовый свет, сочившийся из окон, закрытых плотными шторами. Под потолком мерцали подвески хрустальной люстры. Два широких рукава уходили из холла в противоположные стороны. Налево пойдешь, - счастье найдешь, направо пойдешь - коня потеряешь. Следуя полученным внизу инструкциям, я повернул направо и ступил на раскатанный язык ковровой дорожки. Слева, на оливково-серой стене, - пейзажи в тяжелых золоченых рамах, между ними хрустальные кенкеты с длинными узкими лампами. Справа - длинный ряд одинаковых коричневых дверей с табличками. Интерьер напоминал хорошую гостиницу советских времен.
Нужная дверь находилась в конце коридора. Прежде чем постучать, я прислушался. Тихо. Я негромко стукнул в деревянную притолоку.