"И Мы поставили порочный люд Властителями всякого селенья..." Коран. Сура 6. Стих 123.
"Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю." Библия. От Матфея. Глава 5.
Было это, кажется, в те годы, когда в Афганистане еще не существовало детских садов и яслей. Лет семь афганцам предстояло ждать, когда начнет их строить ограниченный контингент советских войск. Помню, я в то время был студентом, и была у меня жена и двое детей. Приехали мы тем летом в гости к моим родителям в город Михайловку. Вообще это странным мне казалось - город Михайловка. Почему город женского рода? И еще более странным казалось то, что единственная железнодорожная станция в этом городе называлась - станция Себряково. Ну, совсем, как в столице. Город Москва, а вокзал Казанский. Правда, в Москве есть еще вокзалы: Ленинградский, Ярославский, Белорусский и много других. Так что, с точки зрения ученого-лингвиста, Михайловка и Москва между собой ничем и не отличались. Оба города женского рода. И люди в этих городах жили одинаковые: голова, руки, ноги. У тех и других. Было только одно маленькое различие между этими городами - в московских магазинах колбаса была, а в михайловских ее не было. Ну и ляд с ней, с этой колбасой. Если честно, то холодильники в квартирах москвичей были куда пустее холодильников жителей Михайловки. Но дело даже не в этом. Мы приехали туда отдыхать. На второй день чуть было не заскучали, как вдруг мой младший братишка предлагает: -А не хотите ли вы, дорогие ленинградцы, на сенокос со мной съездить? -Какой сенокос? - удивляюсь я. - Ты что, корову купил? -Нет, - говорит брат, - ни коровы, ни козы у меня нет, а есть у меня друг, Николай Чекунов, он у нас на предприятии начальником службы работает. Отличный казак! Правда, отец Николая казаком своего сына не считает, но в подказачниках держит. Вот мы и ездим каждое лето в Староселье к Чекунову-старшему сено косить. Нам вроде развлечение, а старому казаку помощь немалая. Две коровы, телка, свиньи, гуси, куры - всех кормить надо. -Разве есть в наше время в каких дворах такое хозяйство? - с сомнением спросил я. -Есть, есть, - отвечает брат, - сам увидишь. Так едете со мной или нет? Жена на меня смотрит и ждет ответа. Мне, откровенно сказать, не очень хотелось ехать куда-то в казачью глубинку. Ни воды горячей, ни света, утром рано вставать надо. -Так ты говоришь, сколько вас, народу, собирается? - стараясь оттянуть время, спрашиваю я. -Значит, так - я, Николай и еще трое, - загибает пальцы на руке мой брат. -А кто эти трое? - тяну я волынку. -Друзья наши, - говорит брат. - Один - директор завода, другой - начальник отдела и третий - родственник Николая, жилистый казак. -И что, все с женами? -Нет, у нас мужская компания. Это наша традиция, каждый год на сенокос к родителям Николая ездить. Против этой традиции и казачки наши не возражают. Мы там душой отдыхаем. -Ну, вот видишь, - поворачиваюсь я к жене, - я, собственно, с радостью бы поехал, да тебе придется одной в Михайловке остаться.
Это у меня такая тонкая политика была, я знал, что жена меня одного ни в жизнь не отпустит. Вот у меня и отговорка будет. Но вижу, что у жены моей глаза как-то искриться стали невиданным мной раньше блеском. -Ну, что же, - вдруг говорит она, - если это казацкая традиция, без жен, то и я тебя отпускаю. Поезжай, Саша, ты устал от своей учебы, отдохни душой на сенокосе. -Поехали, Саш, - говорит брат, - и Риту мы с собой возьмем. Для вас исключение сделаем, вы же в гостях у нас. -А где мы такой оравой спать будем? Да и кормить нас хозяевам придется. У них не работа на уме будет, а как нас разместить, да накормить, - не унимался я. -Ну вот что, - вдруг говорит жена, - тогда я поеду, а он пусть остается в Михайловке. Едем, Миша, - обращается она к моему брату. -Еще чего-о! - взрываюсь я. - Я только из-за тебя и отказывался ехать. Там же удобств никаких нет, я-то привыкший к этому, а тебе трудно будет. А теперь, значит, я должен в Михайловке остаться? Ну уж, дудки!
И мы поехали. -Только знаешь, Миш, - говорю я в дороге брату, - я же косу в жизни своей в руках не держал, неудобно нахлебником быть. -А ты в доме останешься, - отвечает брат, - женщины будут обед готовить, так ты им дрова наколешь, воды поднесешь. Без работы не останешься. Да не напрягайся ты на эту тему. Как получится, так и будет! Подъехали мы к хутору, когда уже солнце, как раскаленный диск культиватора, по земле забороздило. Степь казацкая мне показалась ровной, как стол, накрытый темной скатерью. Ни деревца вокруг, ни кустика, ни оврага. У дороги я различил столбик с голубой жестянкой, на которой белой краской было написано "Отрадное". -Вот и приехали, - говорит брат. -Как приехали? - спрашиваю я. - Это же Отрадное, а ты говорил, что мы поедем в Староселье. Брат смеется: -Да, этот хутор называется Отрадное. Здесь правление колхоза и главная усадьба. Здесь же и Иван Чекунов живет. -Послушай, Миш, - говорю я, - ты рассказывал, что природа здесь красивая, а это... это..., - я разочарованно подыскивал слово, которым можно было выразить мое смущение увиденным, - это... концлагерь какой-то, только колючей проволоки нет. Даже я никогда бы не выбрал это место для жилья. А тут целый колхоз. Что, не нашлось ни одного казака с хозяйской жилкой? -Да казаков никто и не спрашивал, - угрюмо ответил брат. - Старые-то их гнезда в коллективизацию поразоряли, а оставшихся в живых согнали в это место и сказали: "Здесь будет ваш колхоз и жить здесь будете". Отец-то Николая все это помнит, он и рассказал нам. Сам он потихоньку от властей около своего старого дома и держит хозяйство. Я с грустью смотрел на колхозную панораму, которая выглядела как воинский плац в захудалом гарнизонишке, а корявые домишки вдоль разбитой дороги смотрелись чудом уцелевшими несчастными солдатами измученного, измотанного, истекшего кровью, разбитого наголову, но дисциплинированного полка, от которого осталось душ живых, с большим натягом, на отделение. -Здесь мы только переночуем, - продолжил брат. - А сено косить будем в Староселье. Это где местные казаки до революции жили. Вот там красотища! Да что я тебе рассказываю, сам увидишь. Через пару минут мы въехали во двор большого дома. "Пятистенок!" - отметил я. Дом многое может сказать о хозяине. А этот дом крепкий. Лет тридцать пять назад за такой дом раскулачивали. Хозяева встретили нас радушно. Накормили парным молоком с деревенским пахучим хлебом. Спать улеглись сразу после ужина. На чистый дощатый пол побросали матрацы, одеяла и подушки. В доме было тихо и уютно, а необычная для нас деревенская тишина в мгновение ока окутала нас, спеленала и убаюкала. Хозяин дома - 60-летний Иван Чекунов и его жена еще долго хлопотали по хозяйству. Утро только-только зачиналось. Голосили первые петухи, когда хозяин, одетый и уже успевший вместе с женой накрыть стол для завтрака, вошел в ту половину дома, где храпела, посвистывала и сладко чмокала во сне губами его сборная бригада косарей. Он глухо кашлянул в кулак. Колька, его родной сын, первым вскочил на ноги, будто всю ночь только и ждал этой команды. За ним стали подниматься и мы. До Староселья, где жили когда-то родители Чекунова-старшего и где прошло его детство, мы добрались за несколько минут до восхода солнца. Маленький дом стоял в живописном месте, на холме, откуда открывалась чудная панорама пойменных лугов, обрамленных кружевом лесных зарослей. Невыспавшиеся, мы, нахохлившись от утренней прохлады, жались у низенькой хатенки, чудом уцелевшей в годы неразберихи и всеобщего развала когда-то крепкого казачьего края. Дядя Ваня копошился в сарае, громыхая железом и звякая цепями. Наконец, наступило время раздавать косы. Николай получил свою именную. Мой брат выбрал для себя ту, которая к его руке приладилась. Жилистый казак получил из рук дяди Вани лучшую из оставшихся. Следующие две косы Чекунов-старший выдал видным начальникам по собственному казацкому усмотрению. После этого, быстрым взглядом окинув меня с головы до ног, вынес из дальнего угла сарая видавшую виды, с изогнутым, будто треснувшим прямо посередине черенком, коротенькую косу. -Бери, Саша, - увидев мое нескрытое разочарование, сказал дядя Ваня, - это коса моей жены. Очень удобный у нее черенок, в работе сам почувствуешь. Потом дядя Ваня раздал точильные бруски. Их оказалось всего шесть. Я в строю был седьмым. -Мы с тобой будем одним бруском пользоваться, - сказал мне дядя Ваня. "И то хорошо, что меня с женщинами не оставили" - подумал я. В пойменные луга спускались, выстроившись цепочкой. Перед тем, как двинулись в путь, дядя Ваня сказал: -Впереди я пойду, казаки. Трава с ночи росная, вымокните до пояса, так я ее первым следом к земле прижимать буду. Держитесь за мной след в след. Мне хоть тут преимущество выпало. Шел последним. Но, когда спустились в луг и остановились, то оказалось, что сухой тряпки ни на ком не осталось. Те, кто был в шароварах, быстро их сняли и отжали. А мои брюки двухпудовой гирей вниз тянули.
Сгрудились мы вокруг Чекунова-старшего, обступили его полукольцом и стали инструктаж слушать. -Значит, так, - подытожил дядя Ваня, - я иду первым, начальный закос сделаю. Как уйду вперед на четыре-пять метров, за мной подказачник Колька вступает... Мы молча и с уважением взглянули на Николая. Понятно, не по родственному ставит дядя Ваня сына вторым, а по мастерству. -Третьим, значит, Михаил пойдет. Это он на моего брата указал. Тоже справедливо. Брат мой уже несколько лет с Николаем на сенокос ездит, ремесло казацкое усердно осваивает. Да и ростом и мускулами никто с ним не поспорит. Четвертым дядя Ваня поставил невысокого ростом, сухопарого, но жилистого парнишку. С пятым и шестым местом Чекунов разобрался с небольшой заминкой, но дипломатично. Поскольку те двое приехали на сенокос в первый раз, и дядя Ваня не знал их мастерства, то пятым он поставил старшего по должности - директора завода, а следом пустил начальника отдела. Я ревниво наблюдал за распределением стартовых позиций и был убежден - мое место последнее. Для всех я был темной лошадкой, без всякой должности и всего лишь студентишка. Дядя Ваня подошел ко мне, тронул за локоть: -Не обижаешься? -Да что вы, дядь Вань, я и косу-то в первый раз в руки взял. -Они тоже здесь впервой, - кивнул он головой на пятого и шестого, - друзья Колькины, крупные начальники. Ты им только пятки не поруби, держись метрах в пяти от того, кто впереди тебя. Начнем в таком порядке, а там дело покажет. -Ну, косари, - обратился он ко всем, - начинаем! И ушел в начало поляны. Мы побрели следом и встали у кромки леса, дожидаясь своей очереди вступить в дело. Дядя Ваня поставил ноги на ширину плеч, выпрямился, взмахнул косой. В-жжик, в-жжик, в-жжик... Широкий разворот всем корпусом до упора вправо. Строго и ровно оттянутая правая рука и согнутая в локте левая цепко держат косу. За высокой травой не видно было его ступней и показалось мне, что он поплыл по поляне. Следом за отцом ринулся в атаку Колька. В батькиной бригаде по чину подказачник, а в миру - начальник службы районных электросетей. Красиво пошел Колька, только темный казацкий чуб развевает ветром. Не успел Николай отсчитать и десятка взмахов косой, как тут же вступил в дело начальник отдела капитального строительства, богатырь и душа отдельного Чекуновского батальона, мой брат Михаил. На голову он накинул носовой платочек, завязанный узелками в четырех углах, получилось что-то вроде шапочки. На сенокосе и он лишался всех званий и должностей, и даже в подказачники дядя Ваня его не зачислил. Всю же остальную "мелочь пузатую" замыкал я.
Через несколько минут работы от наших разгоряченных тел пар клубами уходил вверх и сливался с утренним туманом, встающим над лугами. Одежда на нас сохла лучше, чем в любой солдатской сушилке. Но, высохнув от росы, она тут же стала набухать мужским потом, сначала на лопатках, а затем прохладные капли, сливаясь в ручейки, щекотали кожу на животе и затекали в брюки. Каждые десять-пятнадцать минут, когда все точили косы, ко мне подходил дядя Ваня, брал мою косу и точил ее камнем. -Спину прямой держи, правая рука до упора должна быть оттянута, - учил меня Чекунов-старший, - косу не руками тяни, а туловищем и устали знать не будешь. Пятку косы к земле прижимай, а носок ее чуть поверху тяни, в землю врезаться не будет. Тридцать лет прошло, а науку Чекунова Ивана до мелочей помню. И голос его, и взгляд, и походку. И награду свою первую помню, что по сей день дороже мне любого ордена с бриллиантами. Перед самым обедом дядя Ваня подошел ко мне и сунул в руку точильный камень. Свой отдал: -На, Сашок, - говорит, - хорошо идешь! А потом тихо буркнул: -Пятки-то начальнику, что впереди тебя, не поруби. -Ладно, - с улыбкой ответил я, облизывая пересохшие и почему-то соленые, как слеза, губы. -Все, шабаш! - через полчаса прокричал с другого конца луга дядя Ваня. - Солнце уже высоко, жара сморит, да и трава жухнуть стала. Обед! Ах, этот сенокосный обед! Вы когда-нибудь обедали после сенокоса? Так я вам расскажу. Подошли мы к домику Чекунова дружной ватагой, отмахиваясь от назойливых слепней и подшучивая друг над другом. Обмылись холодной колодезной водой и уселись за стол. Женщины поставили перед нами миски, полнехонькие густым борщом. Мясо огромными кусками в отдельной посуде. Накинулись мы на еду, а жена мне шепчет: -Съешь две-три ложки и в сторону миску отставляй. Я уставился на нее: -Почему? Борщ вкусный такой! А она мне свое: -Хватит, ты уже много съел, отставляй в сторону! А я не могу ее понять и еще чаще наяриваю ложкой. И тут я вижу, что и остальные косари съели по четвертинке и отставляют миски в сторону. Женщины берут миски и остатки из них сливают в помойное ведро. Борщ-то вкусный, думаю, что же они делают? Так и хозяев обидеть можно. Нет, вижу хозяйка с невесткой, Колькиной женой Юлей, улыбаются и все остатки со стола - в ведро. -Свиньям сегодня тоже праздник будет, - смеются они. А затем ставят на стол кастрюлю с лапшой молочной и наливают каждому опять по полной миске. Жена мне снова на ухо шепчет: -Не ешь много лапши, отставляй в сторону. На этот раз я ее послушался сразу, но, чувствую, что живот мой уже почти полный. Убирают женщины лапшу в таком же порядке - остатки в ведро. И ставят на стол картошку жареную с салом. Ой, братцы, думаю, умру я здесь. Еда-то вся моя любимая. Поклевали мы картошку - несут рыбу и жареную, и вареную. Караул! Косари все мечут и кряхтят, пояса рассупонивая. После рыбы опять мясо всяких видов. А потом, Боже ты мой милостивый, женщины вываливают в огромные миски на столе вареники с вишней, творогом и картошкой. Трещит кожа у меня на пузе, но от вареников с вишней никогда не откажусь. А сметана, хлопцы! И правнуки ваши сметаны такой никогда больше не увидят. -Ушицы, косарики вы наши дорогие, испробуйте, - приговаривает хозяйка, ставя на стол два чугунка с тройной ухой. И тут же появляются на столе варенец (типа ряженки, но с казацким секретом) и каймак (это сливки, томленые в русской печи). Следом вырастают на столе подносы с пирогами с разной начинкой и особо - пироги с сушеными грушами. Я смотрю на жену грустными такими глазами, как у коровы, давно недоенной. -Я же говорила тебе - отодвигай миски с борщом да с лапшой. А ты еще с хлебом норовил все это проглотить, - приговаривает жена. - За пазуху, что ли теперь блины складывать будешь? А к тому времени на столе уже и блины появились, дрожжевые, пористые, толстые. -Чуток посижу, - говорю я, медленно шевеля губами, - доем. А как посидел, так и смотреть уже ни на что не мог. Косари от стола отваливались и медленно так переползали в соседнюю комнату с зашторенными с ночи ставнями, так что прохлада там была спасительная, и валились они на пол, и через пять минут изба содрогалась от мощного казацкого храпа. Даром, что ли, я городской? Спать днем не приучен. Выполз на крылечко. Солнышко. Жара. Жена на крылечке сидит: -А я тут ягоды в лесу собирала. Хочешь, пойдем в лес? -Конечно, хочу! Только вот кто мое пузо понесет? -Идем, идем! - и она потянула меня за руку. Ох и вкусна же ягода-малина в лесу! Лежим мы в траве высокой, кузнечики вокруг стрекочат, легкий шумок над головой, когда ветерок внезапно с лугов примчится, травой цветущей прошелестит и духом травы скошенной пахнёт. Вдруг тихо-тихо, вдали, у дома Чекунова, раздается - тук...тук...тук, ж-жик...ж-жик...ж-жик. Мне интересно стало. Все спать должны. Кто это там вызвякивает? Подходим к домику. Под навесом стоит дядя Ваня и косы наши молотком правит, а потом камнем затачивает, к вечернему покосу готовит. -Ну что, ленинградцы? Хорошо у нас? - спрашивает дядя Ваня. Мы улыбаемся. -Так оставайтесь. Казака из тебя, Сашок, сделаю. Из материала ты приличного состряпан. Вон, начальнички-то, спят. Все Кольку своего уговариваю, да видно трясина городская крепко его засосала. Хороший был бы казак. Но, видно, не время еще и не ему в казаки возвращаться. -А вам здесь не скучно, дядь Вань? - спрашиваю. -А ты сейчас в лесу скучал? - вопросом на вопрос отвечает Чекунов и, чуть помедлив, добавил, - Колька с семьей нашими продуктами живет. В городах ваших разве есть настоящие продукты? Тьфу! - дядя Ваня плюнул в сердцах. - Это разве сметана у вас в городе? Кефиром разбавляют сметану, а молоко водой, да и мясо вонючее на прилавках. А у нас все свежее, внуки мои радуются, когда мы со старухой к ним приезжаем. Для внуков и стараемся. Да вот людей в деревнях совсем нет. Где люди-то, Сашок? Вечером закончили мы покос. Дядя Ваня удовлетворенно крякал, глядя на широкие луга, по которым мы прошли с косами. -Ну, ничего, - тихо говорил он. - Пару дней посохнет сено, и мы со старухой его переворошим. С этим мы и вдвоем с ней справимся. А убирать в стога Колька приедет. А может, и ты, Сашок? Я улыбнулся: -Приехал бы, дядь Вань, да надо в Ленинград уезжать, жене на работу, да и у меня дела там.
Прошли десятилетия со времени того покоса. Давно умер Иван Чекунов. Нет его больше на русской земле. Я жив, но и меня там нет. Слова не умирают, и сиротливо без нас мечутся над тем пустынным покосом четыре слова: "Где люди-то, Сашок?" Действительно, где они? Вы только задайте себе этот вопрос, и ответ не заставит себя ждать. Вот что пишет Александр Солженицын в "Архипелаге": "После конца рабочего дня на трассе остаются трупы. Снег запорашивает их лица. Кто-то скорчился под опрокинутой тачкой, спрятал руки в рукава и так замерз. Кто-то застыл с головой, вобранной в колени. Там замерзли двое, прислонясь друг к другу спинами. Это - крестьянские дети, лучшие работники, каких только можно представить. Их посылают на канал сразу десятками тысяч... И сразу дают им такую норму на гальках и валунах, которую и летом не выполнишь. Никто не может их научить, предупредить. Они по-деревенски отдают все силы, быстро слабеют - и вот замерзают, обнявшись, по двое. Ночью едут сани и собирают их. Возчики бросают трупы на сани с деревянным стуком... Так впору было бы выложить на откосах канала шесть фамилий - главных подручных у Сталина и Ягоды, главных надсмотрщиков Беломора, шестерых наемных убийц, записав за каждым тысяч по тридцать жизней: Фирин-Берман-Френкель-Коган-Раппопорт-Жук. Да приписать сюда, пожалуй, начальника ВОХРы БелБалтЛага - Бродского. Да куратора канала от ВЦИК - Сольца. Да всех 37 чекистов, которые были на канале. Да 36 писателей, восславивших Беломор. Еще Погодина не забыть."
А я проверил, кто же были эти 36 писателей: А.М. Горький, А.Н. Толстой, М. Кольцов и иже с ними. И нисколько не сомневаясь, к ним можно добавить и М. Шолохова, и А. Серафимовича, земляков дяди Вани Чекунова. Они непосредственные предатели российского казачества.