"И сотворил Всесильный человека по образу Своему, по образу Всесильного сотворил его, мужчину и женщину сотворил их"
Христианская Библия:
"И сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божию сотворил его, мужчину и женщину сотворил их"
Мусульманский Коран:
"Но Сатана увлек их в грех И вывел из блаженства, В котором находились они... И Мы сказали: "Низвергнитесь и вы И ваши дети. И будьте во вражде друг другу"
В Сибири и апрель бывает вьюжный и холодный. Тем паче март. Но в тот год, 8 марта, светило солнце и было тихо, и тепло. Я шел по деревенской улице. Пальто нараспашку, шапка на затылке. Кирзовые сапоги, в которые я был обут, проваливались в рыхлый снег, под которым уже скапливалась талая вода. В руках у меня был холщовый мешок, в котором я обычно носил в школу учебники и тетрадки. Я считал себя взрослым, так как заканчивал четвертый класс. Окончание четвертого класса в те годы считалось неким рубежом. По крайней мере, в анкетах в графе "образование" уже можно было указывать - законченное начальное. Не все взрослые в те времена могли похвастать такой ученостью. До войны некоторые на этом и заканчивали ученую карьеру и шли помогать родителям. Мне не повезло. Незадолго в Советском Союзе был принят Закон об обязательном семилетнем образовании. Забегая вперед, скажу, что пока я добрался до 7 класса, был принят Закон об обязательном Среднем образовании. Так я был втянут в учебу и увильнуть от этого занятия было нельзя. Казалось, еще немного и будет введен Закон об обязательном Высшем образовании. Но в тот день, 8 марта 1953 года я услышал: "... на семьдесят четвертом году жизни умер товарищ Сталин. Перестало биться сердце...". Громкоговоритель, единственный на всю деревню, был установлен на столбе у здания Сельского Совета. Само здание было неказистым деревянным строением, выкрашенным в зеленый цвет и разделенным на две половины. С одного конца хиленькое крылечко с тремя ступенями вело в помещение Сельсовета, а другая сторона строения была отдана под сельский магазин, у двери которого один раз в неделю собиралась огромная толпа, в основном женщины и несколько стариков, в ожидании привоза хлеба из районного центра. Обычно шумная и говорливая, сегодня толпа серых ватников стояла притихшей, напряженно вслушиваясь в сообщение из Москвы. Вот голос диктора умолк и полилась тихая траурная музыка. Я подошел и молча встал в хвосте очереди. Кто-то кашлял, кто-то всхлипывал, глухо скрипели половицы дощатого настила, устроенного перед самым входом в магазин. Впереди меня стоял дед. Своим поведением он резко отличался от остальных. Он крутился на месте во все стороны, широко улыбался почти беззубым ртом, безнадежно пытаясь заговорить хотя бы с кем-нибудь. Но все отворачивались от него. Дед был почти совершенно глухим и никому не хотелось в такой момент кричать ему в ухо. И он, не понимая что происходит, обернулся ко мне. Я молча указал рукой на репродуктор. Белая бороденка деда дернулась кверху. Все также улыбаясь детской улыбкой, он внимательно разглядывал репродуктор.
В противоположном конце здания хлопнула входная дверь и на крылечке появился щеголеватый майор милиции. Широкие синие галифе с красной окантовкой, ярко начищенные хромовые сапоги и новенький китель выгодно отличали его от серой замусоленной толпы. Майор по-хозяйски окинул взглядом смиренную очередь и, удовлетворенный увиденным, царственной походкой прошествовал в магазин. Через минуту-две он вновь появился в дверном проеме, демонстративно держа в руке пачку дорогих папирос "Казбек". По всему было видно, что он не собирается быстро покинуть сцену. Майор наслаждался и видом своим, и властностью. Высокое начальство приезжало сюда редко и только по очень важным вопросам. Присутствие майора милиции из районного центра в хилой сибирской деревушке намекало, что смерть товарища Сталина - сверхважный государственный акт. Цепким взглядом выразительных жгуче-карих глаз майор осматривал очередь. Бабы в ватниках. Изредка попадалась в очереди, в залатанных пальтишках, мелюзга, да два-три дремучих деда - вот и весь личный состав одного из вверенных майору под личную опеку вражеских подразделений. Бабы краями платочков промакивали слезы на щеках, детвора шмыгала носами, один дед, сгорбившись, опирался на сучковатую палку и невидящими глазами сверлил землю под ногами, другой... - "Подожди-и-и!" Майор встрепенулся и медленно, вальяжной походкой направился к улыбающемуся деду, стоящему в конце очереди. В том, что этот дед есть недобитая контра, майор не сомневался ни секунды. Смех в трагическую для страны минуту был равносилен самоубийству. Остановившись в шаге от деда, майор, напрягая свою мысль так, что даже фуражка шевелилась на его бритой голове, медленно, явно растягивая время, открыл коробку "Казбека", аккуратно взял папиросу и, постукивая ею по крышке, вдруг широко осклабился: -Ну, что, дед? Рад, что умер товарищ Сталин? А дед все это время неотрывно, как завороженный, кролячьими глазами смотревший на открытую коробку "Казбека", на папиросы, лежащие такими аппетитными рядками, на вдруг улыбнувшегося майора и не воспринимавший ни единого звука, вообразивший, что высокое начальство спрашивает, не хочет ли он закурить, расплылся еще шире в угодливой улыбке: -Да, да! Очень! И трясущаяся рука деда уже дернулась в робком движении взять такую желанную папиросу. Я хоть и стоял рядом с дедом, но самого удара не видел. Дед подпрыгнул на месте и полетел. Недалеко. Всего в двух метрах он упал лицом в колючий весенний снег. Толпа по-женски охнула и пошел по ней гул. Так гудят пчелы в улье зимой, когда, приложив ухо к летку, резко и коротко стукнешь кулаком по стенке улья. Вокруг майора сразу стало тесно. Кто-то бросился поднимать деда. Его щека была расцарапана жесткими комьями снега, а из носа текла кровь. Но дед по-прежнему улыбался и, повертываясь налево и направо, шамкал беззубым ртом: -Он же сам предложил мне папиросу... Знаете, наверное, я виноват. Он предложил мне одну, а я, старый хрен, хотел взять две...
Дед улыбался и размазывал кровь по лицу. Женщина, что подняла деда, вдруг кинулась через толпу к майору. В самый последний момент, зацепившись за чью-то ногу, она стала падать и на лету, чтобы удержаться, ухватилась руками за широкие майорские галифе. Она не выбирала за что уцепиться, но получилось так, что ее ладони сжали краснокантованные штаны в районе паха. Майор вскрикнул от дикой боли и вскинул руки. "Казбек", совершив полет по траектории ракетного снаряда, опустился у ног ничего не понимающего деда. Стоящая рядом молодая женщина схватила пачку и, затолкав ее в широкий карман дедова ватника, дернула его за руку и потащила прочь. Дед не сопротивлялся и через несколько шагов осознав, наконец, себя владельцем богатого и неожиданного трофея, затрусил быстрой рысцой и через минуту скрылся за дворами.
Майор, красный и злой, отбивался от наступающих женщин: -Вы, бабы, за это ответите. Нападение при исполнении. За товарища Сталина я могу вас всех перестрелять. Я протокол составлю! -Бабоньки! - кричала какая-то женщина, - Хватайте его за "протокол". За "протокол" ёго трымайтэ! -Бабы, вы щё, здурилы? - вскрикнул майор. -О-о! Дывытэсь, дивчата - вин вже украиньську мову згадав, лярва! -Бабы, для вас товарищ Сталин праздник придумал. Щё вы робытэ? Вы загали ны малы, щё зараз маетэ! - мешая русскую и украинскую речь, отбивался майор. -А дэ чоловики наши? -По таборам здыхають!
Толпа гудела, как растревоженный улей. Но мало-помалу словесная перепалка стихала. Очередь двигалась. Из магазина выходили женщины, зажимая под мышками по две буханки хлеба, и расходились по домам.
Я никогда не забуду тот день, 8 марта 1953 года. В нашем классе, впрочем, как и во всех других, над классной доской висел портрет Сталина. Учительница, разбив учеников на пары, зачитала список и очередность стояния в почетном карауле под портретом. На три дня. Но уже на следующий день портрета Сталина в классе не стало. Я очень удивился, что портрет убрали так быстро. Вместо одного, в классе появилось сразу три портрета. На боковой стене, над партами, повесили два портрета. На одном был изображен военный в красивой форме. С усиками. Старшие говорили, что этот военный похож на царя Николашку, особенно усиками. На втором портрете был изображен некрасивый чернявый мужчина. Ходили слухи, что этот по важности является вторым. А вот на место Сталина повесили портрет совсем уродистого дядьки с бородавкой на носу. И сказали, что это и есть самый Первый и что он будет, как Сталин.
Закончилась школа. Я получил начальное образование и мы переехали в районный центр, так как в деревне пятого класса не было. В городе мне понравилось, несмотря на то, что голодали мы чаще. Учиться я стал намного лучше и во второй четверти меня даже объявили отличником по школе. Но не хвастовства ради сообщаю я это, просто данное событие стало еще одной вехой в моем познавании жизни и человека, как я узнал позже, сотворенного по образу и подобию Божьему.
Шел декабрь. Перед Новым Годом во всех советских школах проводились мероприятия. Самое главное - Ёлка с гостинцами. А перед Ёлкой с гостинцами - торжественное собрание с приглашением родителей и обязательным присутствием товарищей из Комсомола и партийных руководителей. Это было торжественно и радостно.
За несколько дней до торжественного собрания, после уроков, наша классная руководительница Елизавета Васильевна оставила в классе меня и девочку, тоже отличницу. -Вот что, ребята, - сказала Елизавета Васильевна, обращаясь к нам, - на общешкольном торжественном собрании кто-то из вас выступит в художественной самодеятельности. Лучше всего, если вы подготовите по одному стихотворению. Кто из вас будет лучше декламировать, тот и выступит. Вот ты, Инна, ты знаешь какое-нибудь стихотворение? -Еще нет, но я могу выучить, например... - Инна потупилась, потерла висок и сказала: - Елизавета Васильевна, я буду рассказывать стихотворение о зиме. Там есть такие слова: "..вот свернулись санки и я на бок - хлоп..." -Хорошо, Инночка, это будет как раз в тему. Зима, снег, веселые ребята. Хорошо. А что ты, Саша, выучишь? -А я не буду учить. Я уже знаю. -И что же ты хочешь прочитать? -Стихи о Сталине! - гордо выпалил я. -Стихи о Сталине? - задумчиво спросила Елизавета Васильевна. - А какие стихи о товарище Сталине ты знаешь? -Все, которые в учебнике и несколько из других книг. -Ты можешь сейчас прочитать? -Да! - уверенно сказал я и прочитал подряд два стихотворения. Елизавета Васильевна сидела тихо и задумчиво. -Инночка, ты можешь идти домой и учить свой стих. А ты, Саша, пока останься. Я тебе дам другое стихотворение. Инна ушла и мы остались вдвоем. -Знаешь, Саша, я очень хочу, чтобы ты рассказал на торжественном вечере стихотворение о Сталине, но я тебе дам другое, не из учебника, которое мало кто знает и слушать тебя будут с интересом.
Елизавета Васильевна достала из портфеля книгу, открыла нужную страницу и показала мне стихотворение. Оно мне очень понравилось. -Конечно, я его выучу, Елизавета Васильевна. -Но знаешь, Саша, может случиться так, что нам не разрешат его прочитать. -Почему? Это же о Сталине! -Вот поэтому могут и не разрешить. Но ты выучи его и будь готов. Не знаю, что у нас с тобой получится.
Елизавета Васильевна вздохнула и протянула мне книгу. -Иди домой и учи.
Несколько раз мы с Инной оставались после уроков и Елизавета Васильевна проверяла, как мы готовимся. Первой всегда рассказывала Инна. Рассказывала она интересно и смешно. Затем Елизавета Васильевна отпускала Инну домой и я начинал читать свой стих. -Хорошо, Саша, - грустно говорила учительница после моего чтения, - иди домой и готовься. А, впрочем, ты, может быть, и не будешь выступать. Я не понимал ее колебаний. Ведь это же стихи о Сталине! Все плакали, когда он умер. А этот дядька с бородавкой на носу мне очень не нравился. К тому же он оказался еще и пузатый. Как впоследствии вспоминал сам Хрущев, даже Сталин подшучивал над его пузом. Через двадцать лет Хрущев писал, что в субботу, за день до своей смерти, на последней ночной вечеринке на Ближней Даче пьяный Сталин, провожая утром своих гостей - Маленкова, Берию, Булганина и Хрущева, подошел к последнему и, ткнув его пальцем в живот, произнес с украинским акцентом - "Мыкита". И вот долгожданный день, вернее вечер, настал. Мы сидели в пустом классе втроем. Инна, я и Елизавета Васильевна. Прошло торжественное собрание. Началась художественная самодеятельность. В класс то и дело входила директорша школы и шепталась о чем-то с Елизаветой Васильевной. -Саша, будешь выступать ты, - сказала учительница. Через минуту вошла директорша и наклонилась к уху Елизаветы Васильевны. Я видел как краской залило лицо учительницы. -Инночка, пойдешь ты, - сказала она. Директорша вышла и тут же вернулась: -Шу-шу-шу-шу-шу. -Саша, ты готов? Расправь воротничок. Вот так, умница. Опять открылась дверь и директорша, не входя в класс, замахала руками. -Инночка, сейчас пойдешь ты. Посиди, Саша. Выступишь в следующий раз. Учительница вышла за дверь. Но через секунду, вся в красных пятнах, грозная и решительная, она вернулась и скомандовала: -Саша, иди!
Она взяла меня за руку и повела на сцену. А там стояла директорша и говорила в зал: -А сейчас перед вами выступит со стихотворением о зиме... - и осеклась. На сцену выходили мы с Елизаветой Васильевной. -... перед вами выступит со своим стихотворением наш отличник Саша Обновленный.
Бледная директорша покинула сцену. Елизавета Васильевна отпустила мою руку и встала чуть в стороне. Я прошел к микрофону. Кто-то из президиума выскочил из-за стола и отрегулировал микрофон по моему росту. Я постучал пальцем по мембране. В зале раздался стук, усиленный микрофоном. Все засмеялись. Я повернулся лицом к президиуму. За длинным столом, покрытым красной скатертью, сидели трое мужчин и две женщины. В центре стола стоял высокий графин с водой, стакан и маленький микрофончик, перед которым восседал грузный белобрысый мужчина. Он смотрел на меня строго и изучающе. Справа от него сидела заведующая РОНО, полная женщина в строгом сером платье и с высокой прической. Тоже представительная и серьезная. Слева от партийного дяденьки сидел молодой мужчина в темном костюме. Он наклонился через стол и смотрел на меня добрыми глазами и ободряюще улыбался. Рядом с ним сидела совсем молодая девушка, наша школьная пионервожатая. А в самом конце длинного стола, прилепившись сбоку, сидел знакомый мне по Восьмому марта, майор милиции. -Начинай, мальчик! - нетерпеливо сказал самый главный. Я повернулся к микрофону. -Стихи о Сталине! - я сказал это так громко, что микрофон задрожал. Повисла зловещая тишина. Я это почувствовал своей тонкой детской кожей и повернул голову к президиуму. Главный начальник пошептался с заведующей РОНО, потом повернулся к соседу слева, но тот так увлеченно меня рассматривал, что не обратил внимания на замешательство главного. Раздался стук карандаша по графину. Я повернулся к микрофону и объявил еще раз: -Стихи о Сталине! Но, о ужас, микрофон не работал. Я отошел от микрофона на два шага и звонким голосом объявил еще раз: -Стихи о Сталине!
В тот момент я не знал, что в это же самое время, в Москве, родная дочь Сталина и духовная сестра Павлика Морозова думала о своем отце так: "Опустошенный, ожесточенный человек, отгородившийся стеной от старых коллег, от друзей, от близких, от всего мира, вместе со своими сообщниками превративший страну в тюрьму, где казнилось все живое и мыслящее; человек, вызывавший страх и ненависть у миллионов людей - это мой отец...". Я Сталина не боялся и начал читать стихи о нем. Но энергетика, созданная в президиуме школьного собрания, сработала на поражение. Прочитав два четверостишия, я запнулся. И тут же услышал: -Хватит, мальчик. Спасибо. Ты хорошо читал. -Врешь! - подумал я. - Читаю плохо. Начну все сначала. Я непринужденно отошел подальше от президиума: -Стихи о Сталине! И прочитал это стихотворение так, что в зале раздался гром аплодисментов. Из-за стола президиума выскочил милиционер и кинулся ко мне. -Я знаю много стихов о товарище Сталине, - сказал я в зал. Майор схватил меня за руку: -Пойдем, мальчик. Больше не надо. Рядом оказалась Елизавета Васильевна. Она взяла меня за другую руку и поцеловала в щеку. В зале поднялся шум. Весь президиум соскочил со своих мест. Молодой мужчина, что сидел рядом с главным партийцем, улыбался и хлопал в ладоши. Зал тоже хлопал. А на сцене перетягивали "канат" майор милиции и Елизавета Васильевна. -Виктор Ефимович, отпустите Сашу! - Елизавета Васильевна стояла, как скала. -Елизавета Васильевна, Вы зачинщица антипартийного выступления. Товарищ из ЦК на закрытом совещании в Обкоме высказал мнение партии о товарище Сталине. Вы присутствовали. Вы - враг народа. -Какого народа? - коротко и резко спросила Елизавета Васильевна. Майор отпустил мою руку. Учительница потянула меня и мы почти убежали со сцены. Войдя в класс, Елизавета Васильевна закрыла дверь на крючок и, вскочив на стул, сняла висевший над доской портрет. Отогнув крючки, она вынула дяденьку с бородавкой из рамы и вместо него, достав из учительского шкафа портрет Сталина, вставила его в рамку. Когда Елизавета Васильевна вешала портрет на место, в дверь уже стучали. -Откройте, Елизавета Васильевна, я буду составлять протокол, - раздался требовательный голос майора. Учительница села за свой стол, сложила на него руки и, уронив голову, заплакала. Сквозь глухое рыдание до меня доносились фразы: -Они меня выгонят из школы,... но ты знай, Саша, они убили его,... он не умер,... они его убили,... почему в марте, перед женским праздником?... Дверь стали дергать сильнее. Хиленький крючок еле выдерживал могучие рывки милиционера и через несколько секунд дверь распахнулась.
"Для меня... все более очевидным становился не только деспотизм моего отца и то, что он создал систему кровавого террора, погубившую миллионы невинных жертв. Мне становилось ясно, что вся система, сделавшая это возможным, была глубоко порочной, и что никто из соучастников не может избежать ответственности, сколько бы ни старался."
(Светлана Аллилуева, дочь Сталина)
Так кто же создал эту систему кровавого террора? Вот что писал один из главных организаторов смуты на Руси, ближайший сподвижник Ленина, фашиствующий сатанист, которого, в пику своему отцу, защищает Аллилуева в своей книге: "Мы должны превратить Россию в пустыню, населенную белыми неграми, которым мы дадим такую тиранию, какая не снилась никогда самым страшным деспотам Востока. Разница лишь в том, что тирания эта будет не справа, а слева, не белая, а красная... Путем террора, кровавых бань мы доведем русскую интеллигенцию до полного отупления, до идиотизма, до животного состояния..."
(Лейба Бронштейн (Троцкий))
Все это почти свершилось. Почему убили Сталина? Он выполнил свою миссию? Или он прозрел и, маневрируя, встал поперек дороги, ведшей к полной деградации советского народа? И этот странный вопрос моей учительницы - "...почему в марте, почему перед женским праздником?"
"История откроет нам со временем истоки большевизма - того огромного и страшного явления, которое раздавило Россию... Основной порочный недуг советской власти заключался в том, что эта власть не была национальной."
(Антон Иванович Деникин) (Русский генерал, лидер антибольшевистского движения в годы гражданской войны)