Фёдор молча брёл по просёлочной дороге. Впереди, покачивая боками, вышагивала породистая симментальская бурёнка красно-пегого окраса, названная, за свой цвет: Вишня. Они шли с выгона, по дороге, мимо берёзового перелеска, мелкого кустарника, старого, заброшенного хутора и вдоль вспаханного поля, на котором копошились грачи, выискивающие червей для прокорма своих прожорливых вечно-голодных птенцов
Прошли мимо Хутора. Хутор ничем не примечателен, хутор как хутор: развалины хозяйского дома, дворовых построек, старый колодец, заросший сад и огород, в зарослях бурьяна. Хозяин, старый Антип, умер давно. С тех пор всё пришло в запустение. То, что когда-то был сад, по весне напоминали цветением пять старых яблонь и вишня. Старая вишня, выросшая из хлипкого саженца, привезенного чуть ли не век назад, ещё дедом Антипа, из далёкого города Владимира, начала засыхать. Видимо, хворь одолела.
В далёком детстве Фёдор с друзьями собирал с неё вишнёвую, похожую на янтарь смолу и с азартом жевал. Из года в год она цвела всё меньше и меньше. На удивление, от корня упорно пробивалась жизнь.
Тоненькая веточка росла рядом, от родного корня. Второй год на ней были белые цветы. Второй год на этой тоненькой веточке, которая через некоторое время превратится в дерево, появлялись первые ягоды. Во время цветения этот стебелёк окутан пчёлами, берущими нектар и пыльцу.
Что будет с ней через пару лет? - думал он каждый раз, проходя мимо.
Жаль будет, если и этот отросток погибнет, - думал он.
Как-то по осени, ближе к зиме, взяв лопату, топор, большое полотно, пошёл запрягать жеребца. Будучи бригадиром в колхозе, коня держал у себя. Едем копать вишню, понял? - говорил он, подходя к своей лошадке.
В сарае конь по кличке Гром стоял в соседнем стойле и рядом с коровой Вишней. Как только Фёдор заговорил о вишне, которую будет копать, Гром повёл ушами, не понимая, о чём говорит хозяин. Ведь бурёнки не было рядом, никто не жевал...
Дул лёгкий ветерок. Гнал лохматые облака. Иногда через них пробивался свет вечернего заката. С очередным сильным дуновением на лицо падали капли дождя. Фёдор не обращал внимания.
Накрапывал дождь. Фёдор сидел на телеге, свесив ноги. Думы мучили. Стоит ли сейчас, под зиму, копать этот молодой росток, приживётся ли он, даст ли весной листья и цветы. Думал и о том, что оторвёт молодой росток от родного ствола. Настолько ли он силён, что сможет выстоять зиму и дать жизнь.
Возвращаться он не думал. Что-то толкало его к вишне, погибающей и растущей, стремящейся к жизни большого дерева.
Небо начинало сереть, дождь продолжал капать. Фёдор подошёл к деревцу, опустился на землю. Ну, красавица, пришёл я за тобой, - начал свой разговор Фёдор. Оставим твою родительницу доживать, а сами пойдём по жизни рядом, тут недалече. Будешь стоять на солнышке, правда, с ветром, но ничего, выдюжишь.
Фёдор аккуратно обкопал молодое деревце, копал подальше от ствола и глубоко. Вот и родительский корень. Несколькими взмахами топора, рубанул по корню, словно отсекая пуповину, связывающую молодое деревце с матерью. Потом лопатой начал подымать, подкапывать отпрыск.
Постелил покрывало. Завалил молодую вишню на покрывало, плотно обернул, чтобы не рассыпалась земля, и положил на телегу. Спохватился, что не сориентировал деревце по сторонам света. Долго стоял, приглядывался к едва заметной розовеющей западной кромке неба. Кажется, к вечеру небо прояснилось? Или это просто казалось?
Фёдор оторвал от холста узкую полоску и повязал на ветку, только ему известную, какую сторону света обозначала. Похлопал Грома по шее, сел в телегу, взялся за вожжи. Гром, домой, вишня ждёт, когда посадим. Не торопись, не растряси её раненые корни, - проговорил он. Конь понимал хозяина и без понукания тронул в сторону села.
Утром, встав затемно, Фёдор вышел во двор. Небо было усыпано звёздами. Ветра нет. Славная будет погода, - подумал он.
"... Летят-летят года,
Уходят во мглу поезда,
А в них - солдаты.
И в небе темном
Горит солдатская звезда..."
Тихонько напевая слова марша "Прощание славянки", направился в сарай. Корова Вишня ждала дойки, ждала, когда её отправят в стадо, на выпас. Гром передергивал ушами, ловил каждый звук. Фёдор протянул ему подсоленную горбушку хлеба, похлопал нежно по холке, погладил рукой по шее, почесал подбородок. Конь положил голову ему на плечо. Фёдор достал картофелину, ещё тёплую, простоявшую ночь в чугунке в русской печи. Гром аккуратно губами взял её с хозяйской ладони.
- Ну, молчун, поехали, пора вишню на новое место сажать. Она уже заждалась, - сказал Фёдор и посмотрел Грому в глаза.
Через полчаса Фёдор уже стоял у небольшой возвышенности, мимо которой по дороге неизменно проходили пешие, конные, лошади тянули телеги. Это была единственная дорога через село.
Фёдор поднялся на возвышенность. Округа просматривалась до горизонта. В низине стояло любимое село, родная хата. Брезжил рассвет. Яркие в темной ночи звёзды тускнели и пропадали. Небо начинало синеть, солнце ярким диском торопилось из-за дальнего леса. Перекрестился на восток перед работой. Прочёл молитву "Отче наш". Взялся за лопату.
Он привык работать одной рукой. Вторая ещё во Вторую Отечественную войну, зовущуюся сейчас "Империалистической", осталась в окопе, в Галицийских полях. Вернулся оттуда он домой - молодой парень, без руки. Духом не упал. Приспособился копать, пахать, косить, молотить одной правой рукой. Да и с лошадью легко управлялся. Женился, пошли дети, всё ладилось.
Вот и сейчас ловко управлялся с лопатой. Подготовил яму, добавил перегнившего конского навоза. Он с детства знал, что это самое лучшее удобрение, самое чистое из помёта всех домашних животных. Подсыпал пару лопат торфа, не забыл и про солому. Развернул покрывало и аккуратно, ориентируясь по завязанной метке, опустил вишню в яму так, чтобы привычно было деревцу ловить первые восточные лучи рассвета, тепло южной стороны и прощальный западный уходящего солнышка.
Слегка присыпал, чуть притоптал. Глянул, чтобы ствол стоял ровно.
Молодец, дорогая, не начала вянуть, - отметил про себя.
Досыпал земли, облагородил. Зачерпнул воды из ручья, не торопясь, хорошо пролил.
Присел. Положил рядом лопату. Земля была сырая, но Фёдор не замечал, потому что сложил дерюгу, на неё и присел. Привычным движением достал кисет. Ловко перебирая пальцами единственной руки, помогая языком, скрутил самокрутку. Закурил. Посмотрел на Грома, который не отрывал от него своего взгляда.
Всё, Гром, вишню, видишь, посадили, должна прирасти, должна, - проговорил Фёдор. Глубоко затянулся, выдохнул медленно, наслаждаясь едким дымом махорки.
Сейчас едем, сейчас, - махнул хозяин Грому, который позвякивал удилами и мотал головой. Они давно понимали друг друга.
Встав, Фёдор потянулся, медленно пошёл в сторону вишни. Деревце, под лёгким движением ветерка, качало ветками: не то благодарило, не то выражало неудовлетворение. Фёдор наклонился, погладил ствол от поверхности земли до первых нижних веток.
Расти, родная, тебе здесь будет хорошо. Высоко, солнце, ветер. Всё будет хорошо. С Богом, дорогая, - заботливо проговорил Фёдор вишне.
Затянулся, ожёг пальцы, "бычок" бросил в разрытую дернину и затоптал подмёткой сапога. Посмотрел на вишню, молча, поклонился и пошёл к телеге. Гром нетерпеливо переступал с ноги на ногу, готовый вот-вот тронуться в путь, в родной и тёплый хлев.
Фёдор, расположившись на телеге, свесил ноги. Конь сам, не торопясь, направился домой, весело помахивая хвостом. Пересадив вишню, Фёдор задумался: "Зачем пересадил вишню? Для чего? Вдруг не приживётся, погибнет, что тогда? Вдругорядь, по весне, искать другой саженец?
А если это пойдёт в рост, так и сельчанам, да и людям, проходящим мимо, и тень, и защита от дождя, хоть как-то."
Думал ли он о благодарности путника? Конечно, нет. Думал, что надо сделать и сделал.
Дерево у дороги - добрый знак. И тень, и ягода, весной - красота. Белый цвет, лёгкий запах. А потом лист вишни и на кухне, для солений и квашений, пригодится.
Взгляд скользнул вдаль, на далёкий лес, убранное поле. Глаза радостно светились. Он сделал давно задуманное дело. Посадил дерево. Кабы прижилась, дала ягоду!
Думы об том, тревожили Фёдора всю зиму. С нетерпением ждал весны, теплых дней. Смотрел на первые почки на сирени. Она первая даёт знать, что скоро и у остальных пойдёт листва.
Фёдор не торопился навестить вишню. Вот ещё одна-две недели, посмотрю. Так думал он весь месяц "сакавик" - март. Вот и начался красавик - апрель. Через неделю Фёдор был у вишни.
О, чудо! Почки сказали сами за себя. Они набухли. Скоро и листья пойдут. Листья, цветы, ягоды. Значит, всё хорошо, - так думал и знал Фёдор. Он улыбался, думая о дереве, которое, будучи оторванным от родного корня, начало свою жизнь. Жизнь полную радости, тепла, холода и мороза.
Фёдор часто приходил к вишне, разговаривал с ней. Гладил ствол, успокаивал. Настроение всегда становилось радостнее. Он смотрел на мир весёлыми глазами и деревце, словно обнимая человека, протягивало к нему свои веточки, колыхающиеся на ветру.
Думал ли Фёдор, что эта вишня, им посаженная, будет для кого-то памятью? Памятью о нём, о человеке, который посадил вот это дерево, которое будет расти, окутываться белой кипенью цветков, давать ягоды, тень и защиту от непогоды?
Сейчас, когда только набухли почки, трудно было говорить о дальнейшей жизни дерева. О вкусе и крупности ягод, приходилось только гадать, потому что корневой отпрыск, принесённый их тенистого заброшенного сада, был посажен на это солнечное, более сухое и менее глинистое место.
Время летело, Фёдор погрузился в свои домашние дела. Детвора взахлёб рассказывала о красоте вишни и о буйности больших белых цветков. Выходя на полевые работы, Фёдор поглядывал в сторону, где стояла вишня. Её было хорошо видно с крыльца родного дома.
Как-то жена принесла десяток ягод с дерева. Вкус Фёдора поразил. Крупные, сочные, сладкие и ароматные, с легкой кислинкой. Послевкусие поражало. Вроде как он давно уже не малец, млеющий от сладкого, но эти вишни хотелось кушать и кушать. Царская вишня, - проговорил Фёдор.
Благодарно обнял Катерину, назвал её своей сладкой ягодкой, прижал, нежно погладил по голове.
Вот и хорошо. Пусть люди радуются. Где дети, пусть сходят, только ветки не ломают, - проговорил он, - самому не сходить, всё нет времени.
На душе потеплело. Это его радовало. Дела спорились.
Незаметно летели года. Детвора росла, а с ними росла и вишня. За два десятка лет превращаясь в красавицу. В тот год теплые весенние дни сменились неожиданно сильной летней жарой, а мирная колхозная жизнь прервалась военным лихолетьем.
Конь Гром был отправлен на Западный фронт, в артиллерийскую упряжку, таскать трёхдюймовое орудие.
По дороге, на восток, потянулись беженцы. Люди шли хмурые, уставшие и изголодавшиеся. Останавливаясь у калитки, просили пить и разрешения присесть во дворе. Дети просили есть, а присев рядом с родителями, сразу засыпали.
Проходили солдаты. Утопая в июньской пыли жаркого лета, останавливались, с тоской смотрели на двор и шли мимо. Было хорошо видно, как несколько солдат, под вишней, поправляли обмотки. Екатерина угощала, чем могла, проходивших мимо хаты.
Немцы пришли неожиданно. Вечером промчались через село пара десятков мотоциклистов, за ними танки и грузовики. Селяне сидели по домам, да и малых детей не выпускали на улицу. За передовыми подразделениями, пришли тыловые части и оккупационная власть.
Утром, по дворам пошли солдаты. Выгоняли всех, от мала до велика на улицу и гнали к сельсовету, по-новому - комендатуре. Теперь, над сельсоветом, вместо красного советского флага, висел флаг с крестом, а возле крыльца - стоял солдат с карабином.
На крыльцо вышел немецкий офицер. Два солдата вывели колхозного счетовода Владимира Ивановича. Последним вышел учитель немецкого языка Густав Петрович. Офицер начал говорить. Над селом повис гортанный, лающий звук. Петрович переводил. Оказалось, что Владимир Иванович ночью поджог две машины с имуществом и продовольствием немецкой армии, был пойман и за своё преступление, он подлежит расстрелу.
Счетовод Владимир Иванович, бывший когда то лихим, неутомимым, чубатым кавалеристом - буденовцем, стоял перед земляками. Маленького роста, лысоватый. Рубашка на груди, разорвана. Руки висят как плети. По лицу, телу были видны следы побоев и запёкшаяся кровь.
Как только Густав Петрович закончил переводить, Владимира Ивановича перевели на другую сторону деревенской площади, к сельповскому магазину, опустошенному немецкой солдатнёй. Поставили лицом к стене. Солдаты отошли шагов на десять.
Владимир Иванович повернулся, поднял голову. В глазах горела ненависть. Всё его тело выражало готовность броситься на новых хозяев, да мешали руки, связанные за спиной и боль в рёбрах, переломанных вражескими пинками.
Не поминайте лихом, сельчане, - проговорил он. Их надо уничтожать, как заразу. Не бойтесь! Мы их побьём...
Это были его последние слова. Прозвучала автоматная очередь. Владимир Иванович отшатнулся к стене, медленно сполз на бок.
Бабы заголосили, прижав к себе детей. Мужики опустили головы, сжали кулаки. Так началась оккупация.
Дети не играли возле вишни. Парни и девчата не назначали свиданий "под вишенкой". Уставшие мужики не разворачивали тряпиц с домашней деревенской снедью и не садились обедать, умаявшись на сенокосе. Казалось, что и до осени ягоды никто не соберёт.
Как-то под вечер, когда дети чистили сарай от навоза, в дом вошёл сосед Стас - местный кузнец. Новая власть назначила его старостой.
Фёдор, выпить есть? - с порога выпалил Стас.
Хоть на иконы перекрестись,- проговорил Фёдор.
Стас повернул голову к красному углу, перекрестился. Потом молча сел на край лавки.
Что привело, сосед? - спросил Фёдор.
Власть и привела,- сосед стукнул кулаком по столу.
Уж год, как ты у власти, а зашёл первый раз, - заговорила Екатерина.
Когда мужики говорят, бабе не место, - грозно сказал Фёдор любимой жене. Этим дал понять, чтобы она ушла во двор за самогоном.
В доме повисла тишина. Только Стас протяжно вздыхал.
Что случилось, Стас? - медленно проговорил Фёдор.
Немцы на днях собираются в деревню, не то за скотиной, не то за молодыми парнями и девками, - подняв голову, сказал Стас, - беды не миновать.
И что с того? - как будто его не касается, проговорил Фёдор.
Вошла Катюша с бутылкой мутного самогону. С передника на стол выложила пару огурцов и луковицу. Молча отрезала два ломтя свежеиспеченного хлеба и так же, молча, вышла к детям во двор.
Фёдор, кончай в прятки играть, где твои сыны?- выпалил Стас. С осени знаю, что они в лес подались.
Не знаю где они. Кто меня, убогого инвалида слушает. Вот только что корова Вишня слушалась, да и ту твои хозяева забрали, - проговорив это, Фёдор налил самогонку в стаканы.
За здоровье твоих сынов, Фёдор, - сквозь зубы процедил Стас и опрокинул стакан. Молча понюхал отрезанный ломоть хлеба, взял огурец. Что не пьёшь, Фёдор? За сынов не хочешь? - проговорил Стас.
Фёдор молча опрокинул стакан, закусил. Он знал Стаса с детства. Широкой кости, крепко сбитый, легко управлялся в кузне. Кузнец на селе первый человек. Стас не любил много говорить. С приходом фашистов и вовсе замолчал.
Стас встал, налил себе, залпом выпил, направился к выходу не промолвил ни слова.
Что привело его, - думал Фёдор, - и сыновей вспомнил. Сашка то был дома, при нём. Числился связным в партизанском отряде. Двое старших партизанили.
Когда Стас прошёл мимо окна, Фёдор позвал сына.
- Сашок, сходи с малыми до вишни, принеси ягод.
Младшие с радостью отозвались. Через полчаса на столе на тарелке лежала гора спелых ягод.
Давайте кушать, дети, только маму позовите тоже, - проговорил Фёдор, - косточки положите на край стола.
Поев, младшие ушли. Катюша прибиралась в хате.
Смотри, сын, - проговорил Фёдор, - под вишней, в стороне, на север, выложишь эту фигуру, Фёдор разложил на столе вишнёвые косточки.
Запомнил, смотри внимательно - это для старшего. Фёдор не называл имена сыновей, которые партизанили.
Саша знал, что и как надо делать, но этот знак видел впервые. Завернул косточки в тряпочку, спрятал за рубашку, направился к вишне. Солнце клонилось к горизонту. Редкие лучи пробивались сквозь облака. Прохладный вечерний ветер обдувал тело. Было приятно идти босиком по ещё тёплой пыльной дороге. С дороги направился к вишне. Трава холодила ступни вечерней росой так, что хоть прыгай.
Как обычно, подойдя к дереву, Сашка присел. Осторожно огляделся по сторонам. Поднявшись, погладил ствол. Залез на дерево, набрал ягод в кошёлку, сколько смог. Спрыгнул на землю.
Поднимая клубы пыли, по дороге летели два мотоцикла. Что привело их в деревню? Можно только догадываться. Лица мотоциклистов и сопровождающих были прикрыты грязной материей. Первый мотоцикл пролетел мимо, второй остановился.
Ком, ком, - помахал рукой пулемётчик, сидящий в коляске.
Сашка подошёл. Немец протянул руку к кошёлке. Заглянул, пересыпал вишни в каску.
Гуд, гуд, - сказал он, попробовав одну.
Что-то гортанно - лающе проговорил напарникам. Раздался смех. Все трое направились к дереву. Сашка остался у мотоцикла. Он сразу обратил внимание, что четыре запасных коробки - тысяча двести патронов к пулемёту, лежали в коляске.
Ком, - позвал самый высокий из них, - ком! - и махнул рукой.
Пока Сашка подходил к немцам, верзила достал штык. Сашка знал немецкий, мог почти свободно говорить, но виду никогда не подавал. Понял, что фрицы хотят нарезать веток с ягодами.
Осторожно подошёл. Фриц показал на дерево, махнул рукой вверх и протянул штык. Сашка стоял, оторопев от такого предложения.
Вдруг мотоциклист глянул на часы и громко сказал: " Опоздали, Ганс, поехали, пора!"
Сашка, протянувший руку за штыком, готовый его взять, опустил руку и сделал шаг назад.
Дылда Ганс ухватился за ближайшую к нему ветку с ягодами, потянул к себе и резко махнул штыком. Всё дерево встрепенулось. Казалось, оно лишилось не то руки, не то пальцев.
У Сашки задрожали губы.
Громко, смеясь, сплёвывая косточки, немцы сели в мотоцикл и помчались в деревню.
Вытирая набежавшую слезу, Сашка обнял ствол и крепко прижался к нему. Он просил вишню не плакать. Он отомстит этим мотоциклистам. В густеющих сумерках, выложил показанную отцом фигуру и побежал домой. Приближался комендантский час.
Дома рассказал о случившемся. Ранее, никто из сельчан и подумать не мог о том, чтобы обломать ветку, а тут такое - отсекли вишне целый сук. Но сила была на стороне фашистов.
Утром, взяв приготовленную кошёлку с ломтём хлеба и куском сала, Сашка направился в сторону леса. Немцы разрешали местным из деревни ломать или собирать хворост, не заходя дальше двухсот метров вглубь.
Сашка понял, что сегодня будет не его день, увидев за деревом Стаса.
Что, к братьям прёшь? - криво улыбаясь, проговорил староста.
За хворостом и грибами, - в тон Стасу ответил Сашка.
Стас опустил голову, повернулся в сторону деревни и тихо проговорил: "Завтра приедут забирать молодёжь в Германию". Потом взял из рук Санька кошёлку, вытряс содержимое и швырнул в кусты, помахав Сашке перед носом огромным кулаком.
Совсем рядом, за глухими кустами лещины, лежали старший брат и два его друга. Одного Сашка знал. Это был Васька Бердянка, так его звали в отряде. Он срочник довоенного призыва, родом с Рязанщины. Служил в Бресте, отступал, потом партизанский отряд, где стал разведчиком.
Когда Стас пропал из виду, Сашка сделал поклон в сторону села - условный знак. Партизаны подошли. Сашка рассказал брату всё, что знал от папы и Стаса. Брат положил в кошёлку молоденьких, крепеньких подосиновиков, сунул Сашке подготовленную вязанку дров. Братья обнялись, Васька с другом стояли поодаль, охраняя встречу братьев: начальника разведки и связного партизанского отряда.
На утро, в двадцати километрах от деревни были сожжены три машины фашистов. Полицаи убиты. Сашка в это время, со своими младшими братьями и сестрой собирал созревшие ягоды. А их с каждым днём становилось всё меньше и меньше. И лезть по стволу надо было всё выше и выше. Как-то Фёдор подозвал Сашку и сказал: "Надо оставить ягод и птицам! Последний сноп - перепёлке, а последние ягодки - синичке и воробышку." Это значило, что больше рвать ягоды нельзя, как бы они высоко или низко не висели.
Через неделю Фёдора арестовали. Продержав месяц в комендатуре райцентра и изрядно там измордовав, отпустили. Потом, когда Фёдор вернулся домой, Екатерина рассказала, что Стас приходил и стоял на коленях, клялся, что это не он сдал Фёдора. Видимо, крепко боялся мести от партизан.
Вернувшись, первым делом Фёдор пошёл к вишне. Холодало, но листья ещё не опали. Ветер гулял средь веток, словно вишня была рада приходу Фёдора. Был рад и Фёдор. Но радость это была кратковременная.
Всего лишь через месяц, Сашка был схвачен при облаве и опознан полицаем, как партизанский родственник и пособник. Стас сказал Фёдору, что Сашку сильно били, что-то допытывались, а потом отправили в концлагерь при латышской дивизии СС. Сын пропал, словно в омуте сгинул. Даже Екатерина - родная мать, устала плакать и молиться за спасение своей кровиночки. Но, видимо, успела уговорить Бога, чтобы сохранил он жизнь мающемуся сыночку. Сашка вернулся в родные края, только через два года после победы, летом, когда на вишне, которая с годами стала и выше, и шире, пошли зреть новые ягоды.
Сашка сидел под деревом. Дойти до дома не было сил. Полиция, гестапо концлагерь, сделали своё дело. Сорок километров от станции он шел неделю.
От ствола шло приятное тепло и Сашке казалось, что сильная, окрепшая вишня жалеет его, измученного в лагерях. Так же, как и он когда то жалел молодое деревце, раненное фашистским штыком.
Его увидела там и еле узнала соседка - бабка Марья. Она и принесла в дом Фёдора радостную весть о том, что Сашка сидит под вишней, идти нет сил. Вся семья побежала к пригорку. Подхватили и понесли. Шум, гам счастья облетел округу.
Ещё через неделю, окрепнув, Сашка медленно побрёл к вишне. Подошёл, долго смотрел на верхушку, задрав голову. Потом присел и плакал, просто плакал: что вернулся, победили, выжил, дома все живы, брата наградили, вишня продолжает расти и радовать, проходящих мимо путников.
Много позже, лет через двадцать пять, Фёдор умер. Гроб на руках несли сельские мужики мимо стоявшей на возвышенности вишни. Она, как будто чувствуя свалившееся на людей горе, не шумела листвой, опустила ветви с ягодами. Казалось, что она предлагала Фёдору перекусить перед дорогой в вечность.
Сашка подошёл к дереву, погладил ствол, извинился за причинённую боль и сорвал пару ягод. На кладбище, пока не закрыли гроб, положил ягоды у изголовья отца. Вишня так и стояла, не шелохнув листьями, опустив ветви... Или это только казалось.