Катаясь по сырым от пота простыням, раздирая подушку клыками (тоже живую, чёрт подери, и непрерывно стонущую от боли), я зациклено повторяю про себя, как мантру: "Не привыкай, не привыкай, не привыкай". Опасно привыкать к кошмарам, опасно принимать их как данность - это единственное, что я, Жрец Красоты, знал точно.

Это всё прекратится. Меня вызволят отсюда. Прозвучит выстрел и убьёт Хель.

Когда-нибудь.

Рано или поздно.

Правда?..

Ах, если бы я мог, этот город был бы уже стёрт с карты видимой стороны Луны, как Хиросима. На сером пятне его праха я возвёл бы лютиковые поля. Но когда-то давно провалились все попытки вырезать эту опухоль. Озеро Смерти будто бы бессмертно.

А ведь оно никогда не входило в наши планы.

Вначале здесь не было ничего, лишь темнота заполняла ирреальность. В зелёном, как юная листва, платье, на тонких каблуках, в серьгах из чистейшего света, опершись о мою руку своей, такой слабой и сильной, ты спросил меня: "Где мы, мой Мастер?", и я ответил: "В Раю". "За кого ты меня держишь? - насмешливо сказал ты, - здесь же ничего нет!" Тогда я поправил зелёный галстук и ударил посохом об осеннюю ночь. "Мы сами построим Рай!" - сказал я, и твоя улыбка невиданной красоты была мне ответом.

Мы создали священные алмазные реки, вьющиеся по шёлковым равнинам, как твои волосы вьются, ниспадая с узких плеч. Я сотворил воду, а ты - блики солнца на ней. Я отделил травинку от травинки, а ты изящным узором бросил тени от них. Я вырастил черёмухи и кудрявые леса берёз и осин, а ты посадил на них сладкоголосых птиц, что пели для нас в течение влажно-лиственного мая. Из слов и нервов я построил дом с хлипкой дырявой крышей, через которую видно небо, а ты подарил этому дому огонь - так человек человеку дарит своё сердце. Прилетел ветер, принёс с собой тучи и навечно поселился в тех местах. Мы нарекли его Господином, и верным другом стал он для нас.

Мы создали Океан Бурь, мы создали Море Лета. Мы создали Море Кризисов и заливы Росы и Радуги. На севере затрещало морозами Море Холода, на юге вспыхнули, как капли калины, моря Влажности, Облаков и Нектара. Ты зажёг, точно звезду, возлюбленный свой Залив Зноя, а я разлил по земле меланхоличное Море Дождей. Лишь Море Ясности мы не смогли сотворить тогда, но в то время я в нём даже не нуждался.

Мы создали Рай, заточенный только под нас двоих, но вместе с ним, как изнанка канвы, на карте четвёртого измерения образовался Ад, уродливый и кошмарный.

Я пробовал уничтожить его, но у меня ничего не выходило. Когда я падал, весь в поту и слезах, перед бетонными стенами Озера Смерти, ты подходил ко мне - уже скинувший с себя роскошное платье, в белой хлопковой рубашке - бережно брал меня за руки и уводил домой, в наш Океан Бурь, где пытался успокоить меня и излечить.

А стены и по сей день стоят здесь, на изнанке видимой стороны Луны. Тот, кто окажется за ними, уже не выйдет обратно живым.

Ибо все дороги внутри Озера Смерти ведут в Озеро Смерти.

***

Слушая гудение заводов, я развернулся и прошёл мимо стола. Девочка, сидевшая за ним, оглянулась на мой шаг и одарила меня смущённой улыбкой. Ладошкой она прикрыла листок, который уже затёрла до дыр, пытаясь нарисовать портрет, похожий на издевку.

Шаткой походкой я подошёл к двери, таща за собой внутренности и цепь, и сильно стукнул в неё кулаком. Спустя вечность мне открыла одна дымчатая тень, и я с омерзением, в который уже раз, оглядел её распахнутый рот и бестолковые пустые глаза.

- Передайте Хель, что мне надоела её дурацкая игра.

Тень молчала. К ней беззвучно приблизилась вторая.

- Пусть она освободит меня, и мы разойдёмся мирно, - я глядел на них исподлобья и не скрывал злобы. - А то я сломаю к чертям ваше Озеро Смерти. Я... я не знаю, как, но я это сделаю - уж не сомневайтесь. Терпение моё на исходе, и вот когда оно кончится...

Они шагнули ко мне, и я вынужден был отступить обратно в камеру.

- Снимите с меня цепь, - я повысил дрогнувший голос. - И дайте мне уйти!

Бледные пальцы схватили меня за локти с обеих сторон. Дымчатые тени оттащили меня от двери и бросили на постель, пропахшую моей собственной рвотой. Стена хлюпнула, от неё отделился отросток, скользнул по моей шее, а потом оплёл всё тело так, что я не смог сдвинуться ни на парсек, ни на один световой год. Что-то липкое капнуло мне с потолка на лицо, второй раз, ещё, ещё. Я взвыл, как выла вьюга в Океане Бурь.

- Я устрою вам Рагнарёк, твари! - крикнул я.

Откуда-то снизу, или сверху, или за всеми стенами разом раздался громкий хохот Хель. Слушая его, я стремительно терял чёткость мысли и ту наигранную самоуверенность, что позволяла мне держаться на плаву. Мне теперь хотелось плакать.

Вскоре, а может и вовсе не вскоре, а через два оборота Плутона вокруг Солнца, я начал успокаиваться и разглядывать дно, в которое неумолимо падал. Однако скафандры с раздавленными в них космонавтами до консистенции каши (они были живы и корчились в муках), которых я увидел там, напугали меня так, что я начал спешно всплывать. Пока это происходило, я считал щёлкающие секунды тысячами и досчитал до числа Грэма. Тщётно я вслушивался в эти цифры: кукушка давно уже уснула на своей жёрдочке, и ставшее бессмысленным тиканье едва ли её волновало. Своё последнее "ку-ку" она пропела во время большого взрыва, и долго-долго звучало над моей головой её эхо; теперь...

Теперь.

Теперь ей нечего стало отмерять.

Плесневелая вода едва колыхнулась, как замерзший кисель. Заставляя себя не думать о скафандрах в глубине, я подобрался к берегу. Я выкарабкался с немалым трудом, лёг навзничь и посмотрел в неподвижное небо. Меня снова, как в Болоте Туманов, объяло глухое безмолвие, и я закрыл глаза, осмысляя его. На языке вертелся только один вопрос, и я его озвучил, но голоса своего не услышал. Подумав, я решил, что голоса у меня нет, даже более того - никогда не было. Потому что весь мой голос, видит бог, весь до единой нотки, до единого обертона достался тому, о ком я даже не знаю, что он такое.

"Скажи хоть что-нибудь, - умолял я. - Ты ведь не мог уйти, ты не мог просто так взять и уйти настолько, чтобы навеки пропасть. Ты существуешь, должен существовать, я сделал тебя живым, потому что я твой Мастер, а ты - моя Маргарита; откуда же, если тебя нет, взялись воспоминания о нашем доме в Океане Бурь, откуда я знаю эту хлипкую крышу? Почему я помню каждую капельку на стекле? Откуда этот запах бревенчатых стен, откуда скрип двери? А яркий огонь роз, алеющих в сердце снежной бури?"

Яркий огонь роз, которые ты срываешь голыми руками и подносишь к губам.

"Нет, - злился я, - ты должен быть где-то здесь, среди пустых пятиэтажек, среди заброшенных детских домов и старых, сгнивших больниц. А как же иначе, чёрт возьми, где же ещё тебе быть, если я - здесь?!" Слабыми руками опираясь о пластмассовую землю, я привстал и пополз к какому-то двору, до боли и страха знакомому, и цепь вместе со внутренностями волочилась за мною следом, оставляя кровавую полосу в пыли.

"Лорели, - я смутно надеялся, что он откликнется хотя бы на имя. - Помоги мне!"

Яркий огонь лепестка, вплетённого в твои волосы.

"Я знаю, что ты опасен, Лорели...".

Огонь, целующий ароматные поленья. Огонь, согревающий в сизые сумерки.

"...только потому, что я - трусливый идиот!"

Я уже не полз, а брёл вперёд, к детской игровой площадке, насквозь проржавевшей. Она казалась мне маленькой, нелепой и на редкость унылой. Я разглядывал деревья - берёзы, ивы и тополя - и искал на коре своё другое имя, вырезанное слишком давно, чтобы поиски кончились хорошо. Когда мне показалось, что вот-вот, где-то здесь и сейчас я увижу его, вырезанное ключом и обработанное чувством тайны, меня отвлёк скрип.

На качели сидело худощавое сутулое существо, одетое в грязную ветровку, и покачивалось, периодически отталкиваясь кроссовками от земли. В тонких пальцах оно вертело пивную крышку, одну из многих, что валялись здесь, у сломанной скамейки.

- Прошу прощения? - с опаской окликнул я.

Существо подняло голову, и я узнал Рассудок.

- Значит, ты тоже решил погулять по родным местам, - сказала девушка, и её странный певучий тон пробрал меня до дрожи. - Иди сюда, не бойся. Качни разок...

Я перешагнул через лужу, подошёл к качели и толкнул её. Получилось сильнее, чем я рассчитывал. Девушка, взявшись за металлические поручни, оторвала ноги от земли и запрокинула голову, отдавшись полёту. Её волосы пронеслись в паре парсеков от земли.

- Помнишь, как мы побоялись качаться здесь "солнышком"? - спросила она.

- Помню, - сказал я.

- А как пивные крышки собирали, помнишь?

- Помню.

- Коллекция у нас была. В коробке из-под мозаики. Где она сейчас, не знаешь?

- Нет.

Она улыбнулась и указала мне вперёд и вверх. Я, следя за её жестом, обернулся.

- Там, на четвёртом этаже, где шторки с яблоками и балкон застеклённый, - сказала она, - мы когда-то пускали самолётики и бросались батарейками в прохожих. А ещё землёй из ящиков, в которых мама выращивала цветы. Помнишь, как один прохожий заметил нас? Женщина, кажется? Утро было тогда. Ясное, летнее. Точь-в-точь как сейчас.

Опершись плечом о качели, я молча смотрел на мертвый провал окна.

- Теперь этого дома нет, - сказала она и оттолкнулась от земли. Её подошвы сухо царапнули пыль. В бледном лице мелькнуло блаженство. - А здесь не так уж и плохо, Франц. Озеро Смерти возвращает меня в прошлое, в солнечное прошлое. Здесь есть всё, что я втайне хочу вернуть. Это наша память. Твоё самое удачное творение.

Девушка глубоко, с наслаждением вдохнула грязный воздух и открыла глаза.

- Франц, - сказала она, и её голос сладко задрожал. - Давай останемся здесь? Я приняла твой эскапизм: он не так уж и плох, особенно если бежать в детство. Там мы были свободны. Никаких фантазий и страстей, никакого творчества, только смех, прыжки с гаражей, игры. Абсолютное счастье. Мы его, по крайней мере, знаем, мы были там, в отличие от призрачного Моря Ясности, - она вдохновенно подалась вперёд. - Давай сейчас просто пойдём домой? Смотри, мама машет нам в окно: наверное, пора обедать...

Проследив за её блестящим взглядом, я увидел всё ту же тёмную прямоугольную дыру, за которой не было ничего, и уж тем более - мамы, зовущей меня обедать.

И в этот момент я вдруг понял, что мне нужно сделать.

Как только произошло это, у меня закружилась голова, ноги дрогнули и чуть подкосились, и во рту появился волнительный, сладкий привкус какого-то нового чувства.

- Иди одна, - сказал я. - У меня ещё есть дела.

- А потом ты придёшь? - спросила она, поглядев на меня с надеждой.

- Непременно, - нежно солгал я.

Она снова улыбнулась, соскочила с качели и протянула мне крышку. "Самая редкая, - прошептала она, сжимая мою ладонь в своих, холодных и дрожащих. - Она считалась ценнейшей в коллекции. У нас есть такая. Нужно было лишь поискать". Я кивнул, стоически глядя ей в глаза и терпя жжение в зажатом кулаке. Наконец, Рассудок игриво подмигнула мне, развернулась и побежала к зеву подъезда. Я едва различил её шаги сквозь толщу заводского смога.

Когда она убежала, я медленно раскрыл ладонь...

А потом меня не сопровождал вездесущий ветер, и только дыхание колыхало страницы блокнотов. Серый свет, не имевший источника, обесцвечивал даже самые яркие краски. Израненные ноги чувствовали пыль и грязь асфальтовых дорог. Я проходил мимо нежилых, но живых домов, похожих друг на друга как две капли воды, с одним и тем же номером на табличках. Через зев подъезда я проник в один из них, поднялся на четвёртый этаж и в квартире с железной дверью я нашёл девочку-подростка, рисующую портрет.

(Ибо все дороги внутри Озера Смерти ведут в Озеро Смерти).

- Куда ты уходил, златоглазый ангел? - спросила она.

Вместо ответа я приблизился к ней, наклонился и поцеловал её в эльфийский лоб. Она мигнула и испуганно стихла, наклонив голову над столом. Её плечики заметно задрожали. А я, постучавши в дверь, смиренно дождался, пока мне откроет дымчатая тень.

- Будьте добры, - сказал я, - отведите меня к Хель.