Дядя Коля жил в соседнем доме. Точнее он занимал приблизительно третью его часть, состоявшую из двух небольших комнат и пристроенной деревянной веранды смотрящей на наш двор. В моих глазах он был смешным чудаковатым и не приспособленным к жизни человеком до того дня, как я не узнал, что Дядя Коля бывший военный лётчик - пилот бомбардировщика и то, что он умирает от рака. Если быть точным, я и по сей день, не уверен, что в шесть лет знал о его болезни. Возможно, что кто-то из взрослых просто сказал мне о ней уже после его кончины, но тот факт, что тогда я, часто играя у него под его окнами, пел "Я люблю тебя жизнь" твёрдо запечатлелся у меня в памяти и воспоминание шевелит во мне что-то подобное гордыне, что само по себе грешно. Совершал я это, однако, абсолютно бессознательно, хотя он-то, наверняка, думал, что мне известно о его смертельной болезни и это, надеюсь, меня отчасти оправдывает.
Его жена Елизавета Петровна (тётя Лиза) - весёлая и слегка взбалмошная преподаватель русского языка и литературы, не сильно утруждала себя домашним хозяйством и прежде всего приготовлением пищи. По крайней мере, из малолетства, в котором я пребывал, память сохранила лишь запах исходящий от их жилья, капусты, которую Елизавета Петровна квасила, казалось, в чём только возможно и потчевала ею своего мужа.
Тётя Лиза преподносила себя, как очень квалифицированного филолога - давала уроки отстающим школьникам, но главное, постоянно испытывала себя на поэтической стезе. Соседи именовал её поэтессой, но в этом определении было больше стремления щадить её самолюбие, а не признания заслуг в стихосложении, учитывая, что многие знакомые нашей семьи тоже, грешным делом, пописывали стишки и декламировали их на вечерних посиделках.
Моя бабушка, кухню которой дядя Коля частенько посещал, рассказала, что на войне его контузило, очевидно, поэтому в своём поведении он был несколько необычен: быстро и много говорил при этом часто, наклонившись к собеседнику, повторял - "Ну вы же понимаете". Его интеллигентный внешний облик, подчёркиваемый аккуратной "эспаньолкой" не позволял слушателю или слушательнице оттолкнуть собеседника, хотя, честно говоря, старый лётчик был порядочным занудой.
Однообразное питание, в котором преобладала капуста, отталкивало дядю Колю от домашнего очага и направляло в променад по соседям, подкармливавших его во время задушевных бесед.
Подозреваю, что и наш дом привлекал его не только ввиду возможности общения, но и по причине совершенно банального мужицкого аппетита, стимулировавшегося потрясающими гастрономическими запахами кухни. Завершая портрет этого замечательного чудака нельзя не упомянуть о какой-то общебытовой неустроенности его жизни, описываемой пересудами соседей о том, как он вываривал трусы в кухонной кастрюле и тайно выносил на мусорку кислые капустные котлеты, состряпанные его Лизой.
Мирок жителей провинциального курортного городка, в котором текло моё беззаботное детство, был покладист и дружелюбен, что подтверждалось отношением его населения к такой неординарной личности, как дядя Коля. Рассказы о его чудачествах, ходившие среди обывателей нашего приморского квартала не несли в себе, упаси Бог, обидной насмешки, а были лишь здоровым фоном и лирически - юморным отступлением от обсуждения бытовых тем, историй и сплетен об отдыхающих. Как я понимаю, дядя Коля сам поддерживал распространение баек о себе и пересказывал их гораздо более ярко и красочно, оттеняя каждый раз новыми деталями.
К слову сказать, многие эпизоды детских воспоминаний из эпохи именуемой "оттепелью" действительно свидетельствуют о её либеральности. Можно было без страха и даже с восторгом говорить о молодом, мужественном и обаятельном президенте Кеннеди, что эмоционально и подолгу и делал дядя Коля, стоя возле бабушки, готовившей разные вкусности. Можно было восхищаться, начавшем печататься в СССР Хемингуэе и (о страх!) об элементах "откровенной" эротики, проскальзывавших в его пуританских по нынешним временам произведениях.
Чудаческие черты характера удивительным, а может быть как раз естественным образом, соседствовали с душевной ранимостью дяди Коли и никоим образом не являлись, как можно подумать, следствием изобилия прекрасного сухого вина, производимого моим дедушкой для домашнего потребления из муската, росшего на нашем приусадебном участке. Дядя Коля употреблял вино весьма скромно.
Здесь я отмечу, что большинство застолий (да и обычных семейных обедов) проходили за столом дворовой беседки, густо поросшей диким виноградом, в которой на массивных дубовых лавочках легко размещалось до 15 человек. Ежегодно мой дед по весне благоустраивал, ремонтировал и реконструировал сооружение, и оно, в определённом смысле, являлась лицом дома и образцом его труда. Видимо не случайно, одно из наиболее ярко запомнившихся мне дяди Колиных приключений связано как раз с посиделками в беседке по поводу тёти Лизиного дня рождения.
Итак, в тёплый августовский вечер соседи и гости после застолья не спеша потянулись по домам. Дядя Коля нисколько не задержался и, хотя в этот раз был необычно сильно нагружен парами (не только винными, но и более крепкими) поспешил домой за тётей Лизой, которая вышла раньше проводить гостей. То, что супруга осталась с гостями, дядя Коля осознал, только уткнувшись в запертую дверь своего дома. В туманной растерянности он поспешил обратно в беседку и естественно в темноте ничего кроме неубранного стола в ней не обнаружил. Тут его, растерявшегося окончательно, свалил Бахус и дядя Коля, не в силах более двигаться принялся оборудовать ночлег непосредственно на лавочке. Едва он лёг на твёрдую дубовую поверхность лавки, ему пришла в голову идея поискать вокруг себя что-либо, что могло послужить в качестве одеяла. Увы! Рядом не оказалось ничего, кроме гладко оструганной большой, широкой сосновой доски, которую мой дед предполагал использовать для ремонта.
Удивительно, но укрывшись широкой доской, дядя Коля почти успокоился и стал погружаться в сон, но тут ситуацию кардинально изменил дворовый пёс Джой, который на ночь отпускался с цепи и свободно гулял по всему двору. К дяде Коле собака отнеслась абсолютно благожелательно, если не сказать с любовью, став облизывать его лицо в знак расположения... Облизывать...лизать...Лиза?!... Эта нелепейшая для трезвого разума цепочка видимо оказалась логичной для затуманенной головы.
- Лиза! Лиза! Что ты делаешь? Уйди!.. Уйди Лиза - с этими словами дядя Коля стал отталкивать Джоя и тот, покорно завиляв хвостом, удалился прочь...
Череда забавных эпизодов связанных с этим замечательным соседом-чудаком не сохранилась бы в памяти за 55 лет если бы образ его не дополнялся картинами более глубокими и серьёзными. Эти фрагменты, как я теперь понимаю, резко контрастировали с настроением благостного безразличия жителей курортного города к мировым проблемам.
Интерес к международной обстановке и политическим коллизиям вообще не отличал граждан СССР в эпоху начала 60-х, хотя и усиленно навязывался партией и правительством, требовавшими от народа бичевать кровавый империализм во главе с США на митингах и собраниях. Срeди простого люда бабий тезис "лишь бы не было войны" носил вполне самодостаточный характер.
Дядя Коля был не таков. Пошедший (точнее пролетавший) войну он чутко реагировал на любую подвижку в мировых делах и конечно доносил обывателям Геленджика все тревоги нашей планеты. Это теперь мы понимаем, что Караибский кризис был смертельно опасной заварухой, после которой почитаемый дядей Колей президент Кеннеди вознёсся, как миротворец, на большие высоты.
Ранимая душа ветерана не могла не чувствовать дыхание войны, виденной им из кабины несшего смерть бомбардировщика.
Год спустя после того, как ядерное противостояние СССР и США миновало, Кеннеди убили и вскоре, не менее десятка человек, среди которых затесался и я собирались в комнате дядя Коли у радиоприёмника "Балтика" транслировавшего похороны американского президента. Диктор одного из "вражьих голосов" комментировал церемонию, звучала траурная музыка. Собравшиеся с серьёзными лицами слушатели делали простой вывод о том, что если теперь повториться что-то войны не избежать. Дядя Коля плакал...
Это происходило тихой спокойной осенью 1963-го, а весной старому лётчику было уже трудно самостоятельно вставать с постели и подходить к окну, но иногда он всё же добирался до него и просил хриплым голосом: "спой еще, пожалуйста, спой ещё...Я люблю тебя жизнь".
Вскоре он перестал подниматься и больше я его не видел. Родители не сразу сообщили мне о его смерти, но я повзрослел и уже сам догадался. Так коснулась моего детства эпоха Кеннеди, Хемингуэя и дяди Коли.