Арчибальд : другие произведения.

Рыцари московских подворотен

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Оценка: 1.00*2  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Голый антифашизм. В настоящее время произведение дорабатывается.

Рыцари московских подворотен

повесть

  
  
  
   ГЛАВА ПЕРВАЯ
  
   Я спускаю курок, и не знаю, достигнет ли его пуля.
   Тут же удар железом по голове пресекает мои мысли и чувства, и я лечу под ноги толпе дерущихся, и уже не ясно, кто здесь фашист, а кто - анархист, и снова этот год, возможно, последний год моей жизни, проходит перед моими глазами, но этот год - целая жизнь!
   Да, почти год, не считая трех месяцев лета. Год, за который я стал тем, кем стал. Год, прожитый в Промышленке - самом страшном и грязном районе столицы. Год, где я нашел, казалось, смысл жизни.
   Да, пускай я был из интеллигентной семьи, мне не повезло - я родился и жил в Промышленном районе где-то на самой окраине Москвы, как будто бы "городе в городе", ограниченном с одной стороны насыпью МКАД, с другой - Москвой-рекой, грязной и ядовитой, с третьей - железной дорогой, обросшей цепочкой заводов и фабрик, с четвертой - старым, опасным, загаженным парком, и все его улицы, кроме крайних Криворожской и Новокузнецкой - Магнитогорская, Нижнетагильская, Череповецкая, Мариупольская, Орская, Новотроицкая - сходились к каких-то невероятных размеров заводу в самом его центре, к серым цехам и закопченным градирням, и лишь одна труба, необычайно толстая и высокая, пускающая в угрюмое небо тучи свинцового дыма, башней смерти нависала над районом, и, казалось, к ней вели все дороги, и странно было даже думать о том, что сто лет назад на этом месте стояла чистая пасторальная колокольня, и вместо дыма над окрестностями разносился благовест...
   Словом, во всей столице не было места грязней и поганее нашего района, соединенного с внешним миром лишь одним мостом над железной дорогой, нервного и опасного, как Москва, и нищего, как провинция, и даже местные жители не могли называть себя москвичами в полном смысле этого слова - злые, угрюмые, в основном из рабочих завода, они сочетали в себе грубость уральцев и озлобленность москвичей, и обычно от человека, сказавшего в центре Москвы, что он из Промышленки, шарахались, как от бандита. И поэтому все здесь было не так, как во всей Москве - другая музыка, другой жаргон, другие надписи на стенах, другая система ценностей.
   И лишь я тогда был совсем не такой, как все, что меня окружало. Да, я был из образованной, состоятельной семьи, жившей, по меркам Промышленки, еще очень неплохо, и, наверное, самой интеллигентной во всем районе, а потому книжного, энциклопедического ума мне было не занимать, даром, что поступил в институт. Да, я тогда закончил школу одним из лучших, но я был дурак. Полный и непроходимый. Почему? Потому, что я совершенно не знал жизни, потому, что ни разу не бил и не получал по морде, и был твердо уверен, что, став жертвой вымогателя, нужно срочно идти в милицию. Да, дурак...Но что еще можно ожидать от человека, который в двенадцать лет смотрел мультфильмы, который до десятого класса учился экстерном, а в старших классах - в частной школе в соседнем районе, а сейчас - в институте на вечернем? Каким еще я мог быть?
   Но однажды все изменилось - однажды я встретил человека, перевернувшего всю мою жизнь. Это случилось в один из последних теплых вечеров в самом конце августа, когда школьная молодежь пьет и гуляет перед первым сентября, и этот год не был исключением. Так все и было в тот день - я, кажется, просто вышел в магазин, и увидел на лестничной клетке...
   Всего лишь десяток подростков, как парней, так и девушек, но, почему-то, совсем не таких, каких можно увидеть в школе - в черных рубахах с капюшонами, гордо называемые "балахон", со страшным картинками, цветными надписями вроде "Король и Шут" или "Сектор Газа", с вколотыми булавками, и призывами вроде "Анархия - мать порядка!" или "Ульи - Бригадный подряд, вся страна - концлагеря", выведенными маркером на джинсах. Панки? Анархисты? Тогда я подумал, что Бакунин бы, наверное, застрелился, узнав, что станет с его движением через сто лет (просто тогда я смотрел на них свысока), и потянул руку к кнопке лифта, но тут же меня окликнул самый большой и толстый парень:
   -Здорово, Артем!
   Я оглянулся: это был Талибан, мой бывший одноклассник, от которого я уже тогда смутно знал о том, что в мире есть панки, рэперы и скинхэды, но все это казалось так бесконечно далеко...
   -Здорово! - я кивнул и протянул ему руку, и тут же отошел, но он снова меня окликнул.
   -Слушай, Тема, ты только не расстраивайся, но тут вопрос есть.
   -Какой?
   -Анна хочет знать: почему ты такой даун?
   Точно плевок в лицо! Я развернулся на месте, стиснув зубы, и тихо сказал:
   -Пошла она...
   Панки тут же переглянулись, один другому что-то сказал на ухо, а потом Талибан снова посмотрел на меня.
   -Тёма, ты действительно даун! Это же Анна!
   -Я не даун!
   -Спокойно, - на меня посмотрел сидевший рядом с Талибаном сутулый щуплый парень с депрессивным лицом, соломенными волосами и двумя торчащими ушами, - если Анна сказала, что ты даун, значит, ты - даун. И можешь так на меня не смотреть, очкарик, - я действительно попытался посмотреть угрожающе, но...Я носил огромные очки с толстыми стеклами, всегда вызывавшие приступы смеха у первого встречного.
   Тут же снова влез Талибан.
   -Тема, ты только не расстраивайся. Это не я сказал, а Анна.
   -Да кто она вообще такая, эта Анна?!
   -Вот, - Талибан повернул голову, и я увидел девушку, сидящую на полу чуть в стороне от них, и, как показалось мне, над ними. Я не видел ее лица и ничего не мог сказать о ее фигуре, заметил лишь, какая белая, именно белая, а не бледная, у нее кожа и ярко-красные волосы, перекрашенные, наверное, из простого рыжего. Тут же она посмотрела на Талибана, и я заметил, что у нее почти идеально треугольное, худое и очень красивое лицо с торчащими скулами, идеально прямой острый нос, и еще более острые небольшие черные глаза, показавшиеся мне необычайно злыми.
   -Заткнись, а, пока не получил, - сказала она Талибану, - врежу - мало точно не покажется1.
   -Вот, - Талибан снова посмотрел на меня, - ты ее не зли, она бабец суровый. Что верно, то верно - врежет, так мало точно не покажется. Только не расстраивайся, главное.
   -Да мне плевать! - я вообще очень легко выходил из себя, а Талибан мог это сделать за считанные секунды, - я тебе говорю: я не даун, и пусть она меня так не называет!
   Анна снова посмотрела уже на меня, а ушастый парень, сидящий рядом с Талибаном, сказал:
   -Успокойся. Ты даже не дебил. Анна же сказала: даун.
   -Да сама она даун! - я махнул рукой.
   Все панки посмотрели на меня едва ли не с ужасом, а потом ушастый парень в почти полной тишине произнес:
   -Ты действительно даун!
   А потом все посмотрели на Анну - она легко, не помогая себе руками, поднялась и распрямилась, и пошла в мою сторону, а я заметил, что у нее на редкость складная фигура, очень тонкая талия, и во всем ее теле, в каждом ее движении, чувствовалась необычайная ловкость и сила, готовность в любую секунду ответить ударом на удар. Она подошла, и оказалось, что она примерно на полголовы ниже меня, а ведь я и сам был не из высоких, но издалека она казалась гораздо выше.
   Анна ткнула меня в подбородок острым ногтем, подвела мою голову к своей.
   -Тссс, парень. Нужно быть Лехой Фашистом или Генкой Геббельсом, чтобы так со мной разговаривать. Или - полным дураком. Ты что же, вообще не боишься?
   -Нет. Не боюсь, - ответил я спокойно. Да...В те времена я еще мог не бояться. Тут же она обхватила своими тонкими, но необычайно сильными пальцами мое плечо, сразу отпустила.
   -А ведь ты дурак...Будь у меня столько же силы, сколько у тебя, я бы заперлась в квартире и поставила на каждой двери пулемет, и общалась с миром исключительно через интернет. Я бы никогда не показалась на улицах Промышленки, будь я такой, как ты. Скажи, сколько раз на дню тебе бьют лицо, парень?
   -Ни разу.
   -Да ну?
   Я окинул взглядом панков - те смотрели выжидающе, и, судя по их взглядам, они мне не завидовали.
   -Серьезно.
   -Да, серьезно. Ни один фашист во всем районе не стал бы говорить со мной так, как ты. Учись уважать - дольше проживешь.
   -Уважать - но не бояться.
   -А где здесь граница? - она отошла, снова встала к стене, подобрала стоящую на полу бутылку пива, отпила из горла, а затем вынула из кармана пачку сигарет и закурила.
   Панки снова посмотрели в мою сторону, и Талибан, зачарованно глядя на меня, выдохнул.
   -Дуракам везет!
   Тут же у меня за спиной открылись двери лифта, оттуда появился какой-то парень, тоже анархист, кажется, мой сосед.
   Анна обратила взгляд на него.
   -Ты заставил нас ждать двадцать минут.
   -Ну я, - он поднял огромный белый пакет, наполненный прозрачными бутылками, - надо же было водяры принести?
   -А вот это верно.
   -Пошли, сейчас, сейчас, - он сунул руку в карман, извлек оттуда ключ, и завозился у двери, все панки с шуршанием поднялись, и толпой скрылись за дверью одной из квартир, и Анна, уходя, выпрямила руку, указав на меня пальцем с белым тонким ногтем:
   -А ты ничего, парень, хотя и дурак. Авось, еще встретимся.
   Но я уже занимал место в лифте.
  
   Впрочем, вернувшись из магазина с двумя ломящимися от еды пакетами (которых хватит в лучшем случае на два дня), я успел забыть о случившемся. Я вообще был не злопамятный, и к выходкам Талибана за два года в школе привыкший - согласитесь, от человека, который один раз, извиняюсь, вырвал соседу на парту, можно ожидать чего угодно. Да и к виду панков я был привычен - да, я не знал, как они называются, но в метро они мне попадались едва ли не каждый день. Немного удивили меня лишь высказывания о фашистах - ну какие, скажите мне, могут быть фашисты в стране, победившей фашизма? Словом, я, вроде как, забыл.
   Но когда через несколько часов день подошел к концу, и единственным звуком, доносящимся из-за окна, стал приглушенный рев недалекого завода, я понял, что не могу заснуть. Я ворочался на постели, пару раз сбрасывал одеяло на пол, время подходило уже к двум часам, а я не мог и сомкнуть глаз. Наконец, отлежавший себе все бока, встал, подошел к окну: с высоты двенадцатого этажа открывался лишь тонущий во мраке хаос черных крыш пятиэтажек и черных древесных крон. Откуда-то из-за стены доносилась музыка, чуть слышная, хотя на самом деле, наверное, очень громкая, что-то вроде "Убивали - люди убивали!", а потом припев, из которого я различил только слова: "В кожаном плаще - мертвый анархист1", и мой мозг, всего пару лет как вышедший из под влияния компьютерных игр, рисовал образ скелета в широкополой шляпе и свисающем до земли плаще из прочной коричневой кожи...А ведь панк и анархист - это кажется, вроде, одно и то же...Вспомнил Анну, всю в контрастных тонах - белую, с красными волосами и красной "А" в круге на черной анархистской одежде. И тут же я понял - я ее не вспомнил, я думал о ней с тех пор, как увидел, и именно мысли о ней не давали мне сна. Чем-то она меня сильно зацепила, но чем?
   Я ведь знал отличниц - умных и интеллигентных - но они не остановили мой взгляд ни на секунду, знал даже молодую художницу - но и к ней я испытывал не более, чем уважение. А что же Анна? Анархистка, хулиганка, которую боятся даже эти загадочные "фашисты". Нет, она мне не пара.
   И, так решив, я снова лег в постель, и все равно не мог заснуть. Треугольное, необычайно худое лицо, пронизывающие глаза и короткие волосы, даже не огненно-рыжие, а ярко-красные, не покидали моих глаз, тем более, что, сняв очки, я видел лишь темноту да зеленые пятна, пляшущие перед глазами.
   "Ну не пара она мне, не пара! Понимаешь, не пара! Мне нужна девушка умная, интеллигентная, некурящая, непьющая, и даже не обязательно, чтоб красивая. Но Анна - именно красивая. Красивая и опасная. И что же меня в ней привлекло больше?"
  
   В ту ночь я заснул, только доведенный своими мыслями до изнеможения, а когда проснулся - было не меньше часу. Я снова подошел к окну, окинул взглядом район: все те же серые, грязные дома с разводами деревьев, те же градирни, нависающие над кварталами, та же труба с тучей серого дыма, вьющегося, как пиратский флаг, то же серое небо, та же серая Москва-река, выглядывающая из-за зданий - сложно представить пейзаж более унылый и жалкий.
   Впрочем, то же самое можно сказать и обо мне. Я подошел к зеркалу, и долго, внимательно разглядывал себя в стекольной глади, и понимал, что гордиться мне, мягко говоря, нечем. Не полное, но какое-то оплывшее лицо, бледное, болезненного вида, жиденькие черные волосы, лежащие в беспорядке, но самое худшее - глаза. Мало того, что они смотрели лишь сквозь толстые стекла очков, без которых я был почти слеп, так они, неясного цвета между серым, голубым и зеленым, постоянно задумчивые и какие-то обиженные, доставляли не мало радости всем, кто в них смотрит. И если бы только глаза! Весь я, невысокий, щуплый, сутулый, с трудом держащийся на ногах, был, наверное, самым ничтожным, что можно увидеть во всей Промышленке. И только сейчас я до конца понял это, только сейчас, встретивший Анну.
   Почему я не замечал ее раньше? Промышленка не велика, и здесь почти все подростки хотя бы раз видели друг друга, но почему-то Анна ни разу не зацепила мой взгляд. Да, я иногда видел панков, часто - крепких парней, на лысо бритых, очень редко - подростков в вязаных шапках и широких штанах, но ни разу мне не приходилось видеть, как все они бьют друг другу лицо, а ведь Анна, похоже, именно этим и занимается. Только кому? И почему она мне сказала, что я "ничего"? Может, имелось в виду "ничто"? Не знаю. Но мне почему-то захотелось вновь ее увидеть.
   Но где же ее найдешь? Промышленка хотя и не велика, но она и не мала, да и гуляет она, поди, в темное время суток.
   Но не важно. Я оделся, положил в карман паспорт(говорят, без него в Москве никуда, но мне лично его ни разу не проверяли) и немного денег, и снова вышел из квартиры, тайно надеясь снова увидеть толпу анархистов на лестничной клетке. Но их не было - лишь пустая бутылка да несколько окурков, в основном там, где сидела Анна.
   Спустился на лифте, грязном и исписанном нехорошими словами, прошел подъезд, в котором каждый гость отмечал запах, на который я, впрочем, уже привык не обращать внимание, и вышел на улицу.
   Меня встретил мелкий моросящий дождь и ветер, и пока еще редкие листья, летящие между каплями дождя, и туча дыма, бьющаяся и извивающаяся над районом.
   Куда идти? Я не знаю. Просто пошел, куда глаза глядят. Пошел по двору, мимо гаражей и стоящих вдоль тротуара машин, оказался около детской площадки - пустой и заброшенной, а через десять метров попал на помойку, и, зажав нос, поспешил удалиться. Еще метров через двадцать я стоял у дверей школы, и вдруг услышал дребезжащий, протяжный звонок.
   Да, конечно, сегодня же первое сентября, начало занятий! А если Анна была с ними, то она, скорее всего, еще не закончила школу. Вот только какую? В районе их около десятка. Впрочем, все обойти все равно не успею - через десять дней у меня начало занятий (правда, все равно на вечернем и не всю неделю).
   Да, я ведь уже в институте, а у меня за все время школы так и не появилось ни одной девушки, хотя у того же Талибана их был целый гарем.
   Но вскоре я оказался в жилом квартале, а через несколько минут дошел до стен завода, около которых, у самого подножья трубы, было куда легче дышать, чем на окраинах района. Я увидел бетонный забор с кольцами колючей проволоки, и почувствовал себя едва ли не заключенным, а через некоторое время попал на стройку, какие-то серые голые коробки с торчащим над ними оранжевым краном, и вскоре стоял у окраины парка - сплошной стены старых деревьев.
   Много страшных историй и слухов ходило об этом парке. То говорили о маньяке-душителе, убившем и закопавшем тут трех восьмиклассниц, то о сатанистах, устраивающих свои сборища у развалин часовни и приносящих в жертву кошек, то о наркоманах, то о садистах, то об извращенце, то о том, что в глубине парка находится заброшенный военный склад, из которого каждый может беспрепятственно вынести снаряд, начиненный фосгеном, но чаще всего - о десяти евреях, заживо похороненных здесь фашистами, причем никто не мог сказать, о каких именно фашистах идет речь - о тех, что были в сорок первом, или о тех, о ком говорила Анна. Впрочем, для тех фашистов - мало, для этих - много...Но какие бы ни были, мне было страшно даже просто стоять здесь, и я пошел домой, стряхивая с лица намокшие волосы, и капли дождя, смешанные с кислотой и тяжелыми металлами, летели мне в лицо, стекая по линзам очков.
   Вернувшись домой, я сумел, вроде, немного успокоиться, и остался ждать следующего дня. Кажется, после одних суток сбоя, жизнь снова возвращалась в привычное русло - я лазил в интернет, читал книги, думал о предстоящей учебе...Но это только кажется. Я не смог провести дома и двух дней, не мог выгнать из головы мыслей об Анне. И тогда я снова вышел во двор, и снова прошел тем же маршрутом, и только потом понял, что мне нужно обходить все школы в районе. Но сколько их? Я насчитал что-то около тринадцати, значит, столько у меня есть дней.
   И я стал терпеливо ждать, каждый день выходя из квартиры примерно в двенадцать так, чтобы оказать около школы ко времени седьмого-восьмого урока, но все равно не встречал ее и нигде не находил - тогда мне было невдомек, что в школу она ходит так, как хочет.
   Иногда я видел других панков, но я боялся подойти к ним спросить. Действительно, стоит панк, с "косячком", в косухе, и вдруг подходит к нему такой очкарик и говорит: "Анну знаете?" - ну не бред ли? Она же, наверное, тут кто-то вроде королевы, если ее фашисты боятся.
   Так я ходил к воротам школ, то под удушливым солнцем, то под жгучим дождем, за пару недель обуглившим листья, исходил все улицы, и везде на меня смотрели, как на врага. Пару раз мне угрожали, и тогда приходилось несколько дней старательно обходить этот квартал, но постепенно я привыкал, и часто уже не замечал, как проходил путь от парка до МКАД, от железной дороги до Москвы-реки - грязной и мутной, вобравшей в себя весь двенадцатимиллионный город, всю грязь, и, казалось, всю злобу Москвы, и, как будто бы, отдававшей ее нашему поганому, опасному району.
   И только сейчас я начинал понимать, насколько мой район опасен. То и дело я видел пятна крови на асфальте, разбитые стекла машин, цветные граффити на дверях, свастики на стенах и фашистские призывы на окнах. Только сейчас стал замечать, что в нашем районе совсем нет кавказцев, азиатов, вьетнамцев, словом, тех, кого обычно называют "черные". И часто видел бритых - сначала я принимал их за уголовников, пока не вспомнил, что когда-то давно один парень рассказывал мне, что это - скинхэды, которые избивают нерусских, и которых надо бояться. Но я ведь русский?
   Потом, наконец, начались занятия в моем институте, а я ведь только начинал первый курс. И толпа народу в моей группе неприятно давила на меня, а лекции казались невероятно занудным после веселых уроков в обществе Талибана, и если бы не гомон, висевший над нашей аудиторией, я бы, наверное, засыпал. В нашей группе девушки составляли четыре пятых, и, казалось, я должен забыть про Анну, так как среди них были даже очень красивые. Но красивых уже через неделю разобрали учащиеся менты и отставные военные, а один мужик присвоил себе сразу троих - я долго думал, с чего, пока не узнал, что он работает в "ЛУКойл", и так уже через две недели занятий мои однокурсники стали мне противны, а преподаватели - скучны. И я снова думал об Анне, и с каждым днем мечтал о ней все сильнее (при это у меня даже и в мыслях не было спать с ней - я вообще не думал о том, чего я от нее хочу), и однажды судьба все-таки смилостивилась надо мной, и я несказанно обрадовался. Если бы я знал, куда эта "милость" меня заведет!
   А дело было уже в начале октября, поздно вечером. А сейчас, осенью, наш район стал еще мрачнее, чем обычно, потому, что если летом Промышленка, неплохо озелененная, выглядела теплой и какой-то южной, то теперь, когда листья, сожженные упавшей с неба кислотой, скукожились и облетели, Промышленка превратилось в место, мрачнее которого, казалось, не найти во всей Москве, и сложно было передать ту безысходность, которую я испытывал, из года в год глядя на серые, абсолютно одинаковые стены облезлых зданий, деревья, кажущиеся мертвыми, дымящиеся градирни и мрачный дымный купол над многоэтажными домами, и вечером в Промышленке было куда темнее, чем во всей остальной Москве.
   Так, промозглым октябрьским вечером, я вдруг увидел двух парней, идущих мне навстречу. Один - высокий, не худой и не толстый, но очень нескладный, с длинными светлыми прядями и коротким носом с огромными ноздрями, почему-то очень похожий на динозавра, другой - уже знакомый мне депрессивный и ушастый. Я сразу узнал их - конечно же, это были Талибан и его приятель. Увидев меня Талибан заулыбался и протянул мне руку.
   -Здорово, Барсук, - такая у меня была школьная кличка, - ну в смысле, это, Тёма. Как жизнь?
   -Здорово, даунито-хромасома, - его приятель протянул мне руку, и я крепко пожал ее. Встретить их - настолько большая удача, что я был готов мириться с их оскорблениями. Тут же Талибан повернул голову к приятелю:
   -Заткнись, Ухо, а то он расстроится. Так жизнь-то как?
   -Нормально, Талибан. Без проблем.
   -Как институт? Слыхал, в Бондаревском учишься.
   -Ага, в самом отстойном вузе города Москвы.
   -А надо было в МГУ! С твоим-то умом...
   -Так, пробовал.
   -И чего?
   -Если помнишь, в школе у меня по математике "пятерка" была. А там я не решил ни одного номера.
   -Что ж ты так? Так как учеба? Как телки?
   -Телки - просто караул. Любят за деньги!
   -Так это везде так. Потом, ты ж сам не из бедных - пользуйся этим.
   -Не из бедных не я, а мои родители. Кстати, а правда, что ты в Управления учишься? - Университет Управления считался одним из лучших университетов города, и то, что Талибан - непроходимый троечник, мог туда поступить, вызывало у меня большие сомнения, но его ответ расставил все по своим местам.
   -А я по блату. А он вот - в Медицинском, да, Ухо? А телки, значит, все нет?
   -Нет, но я...То есть - одна, на примете.
   -На примете? А подойти слабо?
   -Да я даже не знаю, где она живет.
   -Не из института?
   -Нет. Вы оба ее знаете.
   -Да? - удивился Ухо, - и кто же это, кого знаем и я, и ты?
   -Это, - я набрал в легкие воздуха, и, казалось, весь покраснел, - Анна!
   -Анна?! - Талибан посмотрел на меня, как на умалишенного, тут же Ухо обратился к нему:
   -Анна всегда права. Она сразу сказала - даун.
   Я порядком испугался - еще только не хватало упустить свой шанс. Я сбивчиво, нервно заговорил:
   -Талибан, послушай, я не знаю, что со мной такое...Я как с ней поговорил, так не могу заснуть спокойно, каждый день хожу по всей Промышленке, ищу ее. Я не знаю, что это такое, но может...я влюбился? - я сам содрогнулся при этой мысли. Влюбиться - и в хулиганку?
   -Да ты гонишь. Она ж тебя одним пальцом сделает. Она нас двоих делает.
   -Да ты просто, похоже, не понимаешь, кто она, - снова вмешался Ухо.
   -А кто?
   -Она - анархист. Она - самый крутой анархист во всей Промышленке. Ее боятся скины - увидев, бегут. Только ей спасибо, что скины еще не истребили нас тут, как рэперов.
   -Как это - истребили?
   -Молча. Так случилось с рэперами - или они ходят в обычной одежде, не ходят на концерты, не слушают рэп на улице, или их попросту убивают. Только Анна спасает нас от того же. Послушай - она крутая, а ты ботаник. Тебе с ней рядом делать нечего!
   -Но я же могу попытаться!
   -А пусть попробует, - опять влез Ухо, - пусть попробует, а потом нам расскажет, что получилось. Я лично посчитаю, сколько у него останется зубов.
   -Ты че, Ухо, жалко парня.
   -Да пусть попробует, нам то что терять?
   -Хорошо, - Талибан снова повернулся ко мне, - ты хочешь Анну?
   -Ну, - я не совсем понял, что значит "хочешь", - да.
   -И ты ее не боишься?
   -Нет.
   -Совсем?
   -Совсем.
   -Хорошо. Что тебе нужно?
   -Адрес.
   -Ты хочешь адрес Анны? Я бы дал, но если Анна узнает, она от меня даже кусочков мяса не оставит.
   -Ну хотя бы просто дом, где она живет! - уже почти взмолился я.
   -А это, ладно.
   -Ну, так скажи!
   -Хорошо. Значит так - идешь по Криворожской, там - до перекрестка с Мариупольской, а там - три дома в сторону завода. Найдешь - пятиэтажка такая, желтая.
   -Пятиэтажка? Запомнил. А когда?
   -Ну...Ночью ее там во дворах найдешь проц восемьдесят.
   -Это сегодня, - вмешался Ухо, - а ему завтра, послезавтра!
   -Щас скажу точно...В понедельник, часов в десять, она там точно будет. Есть еще вопросы?
   -Нет. Спасибо!
   Они оба посмотрели на меня, как на дурака, а потом Талибан пожал мне руку и пошел, за ним Ухо, сказав напоследок:
   -Так держать, Тема.
   Но радости моей не было предела. Теперь - только бы не забыть!
  
   Итак, прошло четыре дня, и заканчивалась первая треть второго месяца осени. И все время я опять не мог найти себе покой, нервничал, ходил по дому. Ну, вот, допустим, приду я туда - а ее не увижу. Допустим, увижу - а смогу ли подойти? Допустим, смогу - а что я ей скажу? А если скажу, как она отреагирует - не оставит ли меня, правда, без зубов?
   Но все-таки я решился.
  
   И вот уже я шел через ее двор, подходил к пятиэтажке, поднял взгляд - пробежал глазами по всем ее трем подъездам и молча выругался, что не спросил у Талибана, какой подъезд. Я пошел вдоль дома, и увидел двух бритых, идущих мне навстречу. Я бы и не обратил на них внимание, но они, поравнявшись со мной, начали толкать меня в грудь.
   -Слышь, жид, че тебе тут надо?
   -Че тебе здесь нужно, жидяра?
   -Ты знаешь, что со времен Адольфа ни один жид не был на Мариуполке. Сам-то откуда - поди, с Криворожи?
   -Я не... - они уже столкнули меня с асфальта и я стоял на мокрой земле.
   -Что не?
   -Я не жид - у меня глаза голубые.
   -А мне плевать. Жид - это не глаза. Ты снаружи можешь быть русским, а изнутри - чуркой, нигером, жидом!
   -А наоборот?
   -Заткнись! - внезапно, один из них выбросил вперед кулак, заехав мне по носу. Я вскрикнул, поняв, что так больно мне еще не было, и полетел вниз, почувствовал, как из носа брызнула кровь. Бритые нависли надо мной, и один пнул меня.
   "Черт возьми! Ну все - конец мне!" - подумал я, и крикнул:
   -Не надо!
   -Что не надо?
   -Бить меня!
   -Да щас! Раз Леха сказал бить - значит, надо бить!
   Тут же он занес ногу для удара в лицо, как вдруг его окликнул резкий, самоуверенный женский голос.
   -Эй!
   Оба бритых повернули головы, и я увидел - за ними стояла Анна, вся в черном, сверкая черными глазами. Мне она напомнила змею, страшно ядовитую, и сжавшуюся перед смертельным броском.
   -Чего тебе? - спросил тот бритый, что повыше и посильнее.
   -Отойди от него, фашистское рыло.
   -Чего? - бритый уже полностью обернулся к ней, демонстративно закатывая рукава, - да я ж тебя сейчас изуродую!
   -Тихо, - второй бритый, пониже и поменьше, схватил товарища за руку, - это же Анна!
   -Да мне с высокой колокольни! - он сбросил руку, и медленно, набычившись, пошел на нее.
   Что сейчас будет? Я в жизни не видел, как дерутся, но я боялся - а что, если Анна не справится? Бритый уже подошел к ней на расстояние удара, и тут...Похоже, змея совершила бросок. Анна нанесла стремительный, молниеносный удар, выбросив вперед ногу в кроссовке, на котором я заметил кусок тупого железа, всадив его бритому в живот. Бритый согнулся пополам, и тут же получил ногой по роже, откинувшись назад, и я заметил, что у него у самого разбит нос. Взревел, и бросился на Анну, размахивая кулаками, но как-то, как будто, пролетел сквозь нее, она оказалась с другой стороны, ударив его своей железной подошвой в поясницу. Бритый развернулся, и снова бросился на нее, и все повторилось.
   Тут я заметил, что у второго бритого в руках короткий железный прут, и вскочил. Не знаю уж, что мной руководило, но я бросился ему на спину, вцепившись в палку руками, и тут же Анна ударила ему по пальцам, и палка оказалась в моих руках. Оба бритых оказались в стороне, и бросились бежать, я услышал лишь поток мата, и восклицание: "Я же говорил тебе - это Анна!".
   Анна же рывком повернулась ко мне, и несколько секунд разглядывала меня. Впрочем, я и сам понимал, как странно я выгляжу - в синем джемпере и брюках, перепачканных грязью, встрепанный, в очках, с разбитым носом и прутом в руке. Анна же, наконец, сказала:
   -Парень, я ж, кажись, тебя знаю.
   -И я тебя, - произнес я тихо, бросая палку.
   -Еще бы ты меня не знал. Меня все тут знают. А вот знать тебя - редкость. Но удача ли? Как тебя зовут?
   -Артем.
   -А по фамилии?
   -Глазов, - ответил я с некоторым смущением, - а ты - Анна?
   -Да, я Анна. А ты, похоже, тот самый дурак. Ты и правда дурак, если в очках бросился на фашиста.
   -Но я же тебя спас.
   -Это тебе так кажется, парень. Я и не с такими справлялась. И тебе советую - не ходи со мной. Промышленка - район не для таких, как ты.
   -Но, Анна, послушай, - я занервничал, - понимаешь...
   -Нет, не понимаю, говори внятно.
   -Понимаешь...
   -Я сказала - не понимаю!
   -Но, понимаешь...
   -Значит так, парень: еще раз скажешь слово "понимаешь", и я ударю тебя так, что на тебя будет больной даже смотреть!
   -Хорошо! - я набрал в легкие воздуха, - я не равнодушен к тебе!
   -И что с того?
   -А то, что я как тебя увидел, так с тех пор только о тебе и думаю.
   -Только обо мне и думаешь... И сколько?
   -Да уже месяц.
   -Месяц? А там у тебя все нормально? - она неприятно усмехнулась и провела по мне глазами сверху вниз.
   -Не знаю... - я засмущался.
   -Как - не знаешь?
   -Ну...Так. У меня еще ни разу не было девушки.
   -Так ты девственник, - Анна обхватила пальцами подбородок, - это уже интересно. Пошли!
   -Пошли... - я, кажется, не поверил в свою удачу, и, смахнув с лица кровь, пошел за ней.
   И мы шли по ночному двору, на ходу говоря.
   -И скажи - ты правда не боялся ни меня, ни фашиста, или прикидываешься?
   -Нет, не боялся.
   -Ты не боишься... Это в наше время ценится. Увы, в нашем племени не осталось тех, кто не боится фашиста. Они боятся даже меня, а ведь я - такая же анархистка, как и они! Ты умеешь драться?
   -Нет. Ни разу не приходилось.
   -Пока это не важно. Драться можно научиться, а вот храбрость дается с рождения, - мы стояли у узкой железной двери подъезда с кодовым замком. Анна разом надавила несколько кнопок, и мы вошли в подъезд, темный и затянутый запахом. Начали подниматься по черной лестнице, и Анна, казалось, о чем-то думала, а потом сказала:
   -Такие люди мне нужны. Пришли! - она зазвенела ключами, и вскоре мы оказались в тесной квартире, в до предела захламленной комнате с видом на двор.
  
   ГЛАВА ВТОРАЯ
  
   С трудом проснувшись, я открыл глаза, и несколько минут просто не мог понять, где я. Комната - но явно не моя: слишком тесная, темная и захламленная, оклеенная какими-то старыми, ободранными обоями, куда больше похожая на чулан, чем на жилье. Как же я сюда попал? И почему в кровати так жарко? Я протянул руку, и понял, что здесь лежит еще кто-то. Кожа гладкая, упругая...Так значит что - я спал с женщиной!?
   Ударом тока пришло вчерашнее воспоминание. Да, Анна защитила, или, вернее, спасла меня от двух скинхэдов, привела к себе домой, потом достала пива из холодильника...Что же я делал?! Я, убежденный трезвенник, и пил пиво? Но я не мог отказаться, и мы с ней выпили по бутылке, хотя мне пиво показалось таким отвратительным...Потом мы вошли в темную комнату, и я позвонил домой и наплел домашним какой-то несусветной ерунды, но, во всяком случае, убедил их, что не смогу переночевать дома, а потом...Потом она в темноте начала раздеваться и раздевать меня, затащила в постель, а там...
   Черт! Черт! Что же я сделал?! Теперь ведь я...Взрослый? Да, я теперь уже окончательно распрощался со своим детством, а значит, все теперь будет по-другому. Но, с другой стороны, это же не какая-нибудь уличная девка, это ведь Анна, сама легендарная Анна. Наверное, первая во всей Промышленке. И я ее добился? Так быстро, только встретив? Тут явно что-то не так...
   Впрочем, ладно, уже светает, нужно одеваться, пока она не проснулась.
   Я осторожно выбрался из под одеяла, и меня передернуло от холодного воздуха. Ступил на грубый деревянный пол, подобрал в беспорядке валяющуюся одежду, и начал трясущимися руками натягивать ее на себя. Я был в смятение - что же я наделал...Но я был счастлив, что смог, что Анна стала моей. Несколько раз я глядел на ее голову(все остальное было скрыто под одеялом) - красные волосы и идеально прямой нос...
   Вдруг она почти рывком открыла глаза и повернулась ко мне, сонно произнесла:
   -Привет, Тема.
   -Доброе утро, - пробормотал я, натягивая джемпер.
   -Ты куда это собрался?
   -Я - никуда, просто...просто - одеваюсь.
   -Зачем?
   -Ну, понимаешь...
   -Нет, не понимаю.
   -Не хочу, чтобы ты видела меня без рубашки - поверь мне, это ужасно!
   -Верю, - ответила она совершенно спокойно, выбираясь из под одеяла, и я не мог отвести от нее взгляд - так она была хорошо сложена, и так хорошо просматривались ее мышцы - ровно столько, сколько нужно, чтоб быть красивой, и, наверное, очень сильной. Тут же я заметил татуировку на ее правом плече, неясную и почти сливающую с кожей, сумел разглядеть что-то вроде пушки и скелета, по стилю больше всего напоминающих ковку каких-нибудь ворот или ограды. Она заметила мой взгляд, и повернула плечо ко мне.
   -Нравится?
   -Да, - я пытался рассмотреть в еще не ушедшей темноте, - а что это?
   -Это - мой символ.
   -Но что на нем изображено?
   -Скелет фашиста, прикованный цепями к пулемету.
   Тут же я различил свастику на руке скелета и понял, что пушка - это пулемет "Максим".
   -И что он обозначает?
   -Догадайся! - Анна встала, прошлась по комнате, подобрала с полу одежду.
   Через несколько минут мы сидели на кухне, и пили пиво - у нее осталась еще пара бутылок. Сидели, и она, глядя куда-то мимо меня, спросила:
   -Ну, Артем, и как тебе твоя первая ночь?
   -Ну...- я опять испытал стыд и смущение, и снова на меня обрушилась лавина угрызений совести, и я соврал, - ничего не помню.
   -Тогда надо будет освежить твои воспоминания. Придешь ко мне опять сегодня вечером?
   -Приду, - я зачарованно смотрел на нее, - слушай, Анна, а скажи - когда у тебя был твой первый парень?
   -Не помню, - она отпила пива, - классе в пятом, может в шестом...
   Я посмотрел на нее едва ли не с ужасом.
   -И вы с ним...того?
   -Конечно! Зачем он мне тогда нужен? Терпеть не могу детскую любовь!
   -Да нет, я имею в виду не детскую, а так, чтобы красивая, чистая...
   -Дурак ты! Где же ее найдешь? Ты хоть раз видел, чтобы двое любили друг друга чисто? Даже если пара держится год, все равно тут не в чистоте дело - просто они друг друга устраивают, и не более. Или ты видел, чтоб было не так?
   -Нет. Честно говоря, нет. Но ты-то?
   -Я? А что я? Я тоже обычно по неделе встречаюсь, в крайнем случае - по месяцу. Ты должен это понимать на будущее. Девушка может говорить тебе о том, как она тебя любит, а на самом деле кроме грубого секса ей ничего не надо!
   -И, значит, ты меня бросишь?
   -Посмотрим! Но не выходи из себя. Как говорят у нас: "Бери, пока дают".
   И странно - если раньше я бы действительно, не подобрать иного слова, вышел из себя, услышав такое(ну и, разумеется, если бы была такая ситуация), то сейчас я отреагировал абсолютно спокойно. Не знаю уж, почему, а мне показалось, что Анна говорит неправду.
   -Анна, а скажи - почему я? Почему я - такой очкарик, ботаник, не знаю, мог добиться тебя? Ты же круче всех панков в районе, ты же двух скинов запросто...
   -Почему? - Анна посмотрела в окно, и как-то на удивление небрежно ответила, - просто у меня уже сто лет не было девственника! А уж чтоб у меня был ботаник - такого я не припомню.
   И опять мне почему-то показалось, что Анна говорит неправду, будто бы пытаясь скрыть что-то.
   -Ладно, Тема, я думаю, тебе домой пора.
   -Но...
   -Не спорь. Приходи сюда же часов в...в десять вечера! И еще - я прекрасно понимаю, что ты - человек домашний. Но это не значит, что нужно родакам по телефону такую фигню гнать! Сказал бы прямо - я встречаюсь с...А дальше - говори, что хочешь!
  
   И правда, дома на известие о том, что я с кем-то встречаюсь, отреагировали совершенно спокойно. Меня вообще воспитывали в духе свободы, и, может быть, я до сего дня не пил и не курил только потому, что мог это делать. Словом, мне наказали предохраняться и отпустили на все четыре стороны.
   Уже вечером, выходя из дома, я снова встретил Талибана, и опять же с ним был Ухо и еще какой-то парень.
   -Ну че, Барсук, как? - его рука легла мне на плечо.
   -Здорово, Тема, - мне протянул руку Ухо, и я по очереди поздоровался со всеми, - и как? Есть контакт?
   -Вы будете смеяться, но есть, - ответил я не без гордости.
   -Есть? Покажи-ка лучше зубы - все на месте?
   -Все? - я демонстративно оскалился.
   -Как хоть у тебя вышло-то?
   -Да я и сам не понимаю. Как-то вышло.
   -И че, ты с ней уже это...того?
   -На этот вопрос я отвечать не буду.
   -О ханжа! - Ухо глянул на меня с презрением.
   -Дело Ухо говорит. Че те скрывать - тут ведь все мужики.
   -Ладно. Я это сделал.
   -Ну ты крут!
   -Вообще.
   -Очкарик, а Анну сделал.
   -Пока! - они по очереди пожали мне руки и ушли. А я решил побыстрее добраться до дома, где меня, наверное, уже ждет Анна.
  
   Утром мы снова лежали с ней на одной кровати, и о чем-то тихо говорили. Она прямо в постели курила сигарету за сигаретой и сбрасывала пепел в стоящую рядом пустую кружку с остатками пива, а я все никак не мог прийти в себя от того что на меня свалилось. Еще позавчера я был обычным "ботаником", из интеллигентнейшей семьи, а сегодня - лежу на одной кровати с королевой анархистов. И мне самому было удивительно все это, и лишь мысль о том, что рано или поздно нашу с ней любовь заметят, и меня изобьют, портила настроение. Анна как будто бы угадала мои мысли.
   -Артем, а скажи, если, допустим, к тебе подойдут пять человек отморозков, с ножами там, с бутылками, и скажут: "Деньги давай!", ты дашь?
   -Нет, - ответил я.
   -Нет? А знаешь ли ты, что тогда они тебя изобьют, и все равно заберут деньги, и ты ничего им не сделаешь.
   -Пусть. Зато я не буду...Не знаю, как это называется.
   -Что ж, таких мало. Но поставим вопрос по-другому: если к тебе подойдет банда фашистов, которым нужны не деньги, а которые хотят тебя избить, а лучше, убить, что ты сделаешь - побежишь или примешь бой?
   -Ну... - я задумался. Это уже сложнее, и я попытался ответить нейтрально, - а так часто бывает?
   -Смотря с кем. Если ты сам фашист, то в Промышленке тебе бояться нечего. Но таким, как мы - анархистам, нельзя выйти на улицу, не боясь быть избитыми.
   -А фашисты - это и есть скинхэды?
   -Скины? Да, так их называют обычно. И ни в одном районе города их нет столько, сколько в нашем. Они просто душат. Может, ты замечал, что в Промышленке почти нет черных?
   -Замечал. Даже на рынке был - их почти нет. Почему?
   -Это фашисты. Еще лет пять назад Промышленка мало чем отличалась от остальной Москвы. Но потом, после того, как появился Адольф, наш район превратился в настоящий нацистский заповедник.
   -Кто такой Адольф?
   -Не знаешь - и радуйся. Но в прошлом году его, кажется, наконец, пришили - нарвался на чеченскую мафию, а у тех - пушка. Всадили в него всю обойму, а он был еще жив. Добили ножом - перерезали глотку. Но все равно Адольф - не последний.
   -А откуда они берутся?
   -Чему тебя в школе учат, Тёма? Никогда не слышал про люмпенов? Вот - они самые. Из бедных семей. Дети рабочих, коих в нашем районе - с избытком. Обычно кто-нибудь один, посильнее да позлее, собирает их вокруг себя, и с ними идет бить морды. Еще бы - у них у всех кулаки чешутся - и чешут они их и о черных. А когда черные заканчиваются - начинают чесать о нас, рэперов и анархистов.
   -А правда, что они истребили всех рэперов в районе?
   -Не истребили, нет - задавили. Рэперы теперь по домам сидят и не высовываются. Многие уехали, кто-то попытался перейти в фашисты и анархисты, и даже кого-то приняли. Например, Игорь по кличке Динр...
   -А вас, анархистов, спасает...Талибан сказал, что ты спасаешь.
   -Я...Отчасти. Во всем районе лишь несколько фашистов дерется лучше меня, а с большинством я справляюсь легко - ты сам видел. Но я одна, понимаешь? А их много - если они устроят облаву, то мне не спастись.
   -Облаву?
   Я немало испугался - если они правда могли собраться всей бандой и убить ее. Но она сама, кажется, думала уже о другом.
   -И скажи - неужели ты жил свои восемнадцать лет без всего этого? Тебе ни разу не били, не обували, не опускали?
   -Бить - не били. Нет, мне один раз Талибан нос разбил, да и то случайно, а второй раз - ты сама видела. А обувать и опускать - это как?
   -Ну, как бы это... "Обуть" - это побить и деньги отобрать, а "опустить" - это, - она объяснила мне, что именно это значит.
   -То есть как? - я, кажется, сначала и не поверил, - парень - парня? Это же извращение!
   -Так поступают со стукачами, и с теми, кто не может за себя постоять, и это - хуже, чем избить.
   -Хуже, чем убить!
   -Так делают на "зоне", а там глубже падать некуда. А в том-то и дело, что для многих "зона" - это идеал жизни. Они хотят превратить всю нашу страну в одну сплошную "зону", и, похоже, скоро так и будет. По крайней мере в Промышленке... А ты - уникальный человек. Я думала, что во всей Москве нет тех, кто ни разу не бил и не получал по морде. И скажи - как тебе это удалось?
   -Не знаю, - я и сам не знал, - просто, я думаю, как: вот, тот же Талибан, идет по улице, видит - толпа скинов, и думает - сейчас они меня изобьют, надо прятаться - потому, что знает, что они уже его били, и они его снова бьют. А я иду, вижу толпу скинов, но не знаю, насколько они опасны, и дальше иду себе спокойно, они меня и не трогают. Я вот читал в одной книге по психологии...
   -Так, Тема, не надо, не грузи! Охотно верю, что ты умный, но это не значит, что все такие. Но скажи - ты прямо что, книги читаешь?
   -Да.
   -Прямо сидишь - и читаешь? - спросила она с искренним удивлением.
   -Ага, читаю.
   -И о чем?
   -Ну, о разном. Очень люблю рассматривать карту и читать путеводитель. Сам-то я никуда не ездил, а вот где что есть интересного, очень меня интересует, - я сказал в некотором роде даже с гордостью.
   -Слушай, а и-нет у тебя есть?
   -Интернет, в смысле?
   -Ага, и-нет.
   -Ну, есть.
   -И что ты там делаешь?
   -Я, - тут я почувствовал, что не могу сказать, но все же заговорил, - ну, ты будешь смеяться...Я там смотрю в основном про страны разные, про города, про то, что там посмотреть можно, - я посмотрел на лицо Анны, и заметил, что она с трудом сдерживает улыбку, - ну а что другие смотрят?
   -Другие - в основном чатятся.
   -Чатятся? Это в чатах сидят, что ли? И о чем они там говорят?
   -Да я даже и не замечала. Просто говорят, а у меня у самой даже и компа своего нет, я не знаю. Еще порнуху смотрят.
   -Что? А, подожди, в смысле, порнографию?
   -В смысле порнографию, - вздохнула она, - ну скажи мне - откуда же ты вполз такой? Не знаешь даже, что такое порнуха. Такое чувство, будто тебя заперли в квартире года эдак с семьдесят четвертого, когда все были прекрасны и благородны.
   -Ну...Я экстерном учился до девятого, а там - в частной школе, с Талибаном, может, знаешь?
   -А, в соседнем районе, что ли? Есть там частная. Говорят, там русских вообще нет.
   -Есть, но мало. Чуть больше половины.
   -И много там платят?
   -Триста долларов в месяц.
   -Вот, Артем. За это фашисты черных и ненавидят. У черных, у них денег больше, они умеют заработать. А если целый народ живет лучше, чем большинство, его всегда ненавидят. И не только в России. Взять хоть евреев - ты знаешь хоть одну страну, где бы их любили? - на этой фразе ее голос стал вдруг каким-то стальным, а дальше она спокойно продолжила, - фашисты сами могут только убивать, и они это делают. Но черных я и сама не люблю.
   -Почему?
   -Азеры, там азиаты всякие - я думаю, тут и говорить не надо, а армяне - те...Наверное, я единственная в Москве, кто ни разу не спала с армянином.
   -То есть получается, что Москва скоро перестанет быть русским городом, и фашисты лишь препятствуют этому?
   -Препятствуют? А скажи - видел ли ты, как человеку втыкают в глаз отвертку только за то, что у него кожа темнее, чем у тебя? Видел?
   -Нет.
   -Нет? Ну вот и молчи. Я знаю лишь одно - я буду бороться с фашистами, чему бы они не препятствовали, а пока...
   Она загасила сигарету и перевернулась, обняв меня и прижавшись ко мне, и я в очередной раз почувствовал ее силу...
  
   Так проходили дни. Дома все уже привыкли, что я ночую не у себя, и даже радовались, что нашел себе девушку с квартирой - за все ночи, что я у нее провел, я ни разу не видел ее родню, из чего заключил, что или она живет одна, или ее отец - непроходимый пьяница, вероятно было и то, и другое. Смог я и немного рассмотреть ее квартиру, и квартира поразила меня своей неустроенностью и степенью разрушения. Из мебели здесь была лишь одна необычайно жесткая кровать и какие-то шкафы, непонятно чем наполненные, да стол с телефоном, да и вся квартира была типичным таким образцом "чернухи" - с ободранными обоями, выбитыми кусками паркета, ржавыми подтеками в ванной и вдоль труб, а иногда я замечал еще и тараканов. Вся квартира была завалена хламом, настолько перемешанным, что невозможно было даже определить, что это за хлам - но не было ни постеров, ни молодежных журналов, какие обычно можно в обилии видеть у девушек ее возраста. Но при этом, не смотря на весь беспорядок, Анне не требовалось и минуты, чтобы найти в своей комнате что-то. В то же время, в ее квартире было много символики, подчас мне не понятной. Так, на одной из стен я нашел чуть различимое изображение, точь-в-точь как на ее плече, какие-то еще символы, но - ни одного знака анархии или анархистского призыва, ни одного плаката с "Король и Шут" или "PURGEN!", о необходимости наличия которых я узнал еще давно, побывав на квартире у Талибана.
   Зато на лестничной клетке вокруг ее двери все было испещрено чем-то вроде "Смерть анархистам!", "Долой жидовщину!", свастиками, и просто угрозами - как я понял, их оставили фашисты.
   Узнавал я и о самой Анне, и все мне в ней казалось странным. Странной была даже ее фамилия - Шершень, происходящая то ли от имени гигантской осы, то ли от какого-то еврейского корня. Странной была ее внешность - не буду повторяться, от цвета волос до татуировки на плече, и непонятно было - ее волосы не могли быть естественного цвета, но нигде в квартире я не находил средств для окраски. Странным было то, как она себя вела и держалась - за время моего с ней знакомства я еще раз или два видел ее в бою, но чаще скинхэды, даже просто завидев ее, спешили уйти. Слышал, как с Талибаном она говорит пятиэтажным матом, со мной же изъясняется едва ли не литературным языком, не сомневался, что она пьет водку и курит "косячки", но при мне - только пиво и сигареты. И я не понимал, перед кем она была настоящей, а перед кем - изображала кого-то. Похоже, и та Анна, которую видел Талибан, и та Анна, которую видел я, были не той, что есть на самом деле.
   Постепенно я узнавал о жизни таких, как она - тех самых люмпенов.
   -А вот скажи, - спросил я однажды, - ты вот говоришь: фашисты, анархисты, рэперы - а чем они отличаются? По каким принципам строятся их различия.
   -Объясняю. Есть отличия внешние, а есть внутренние. Внешние - это то, какую музыку они слушают: тяжелый рок, панк-рок, рэп, и как они одеваются. Это важно - фашисты обычно одеты в бомберы с оранжевой подкладкой, а на ногах у них - армейские ботинки на высокой подошве, и, конечно, на лысо бритые. Вооружены, как правило, бейсбольными битами и отвертками, но чаще - кулаками. Рэперы - в "трубах" - очень широких джинсах, и вязаных шапках, и их можно отличить по побитой роже. Анархисты - ты сам видел. Твое счастье, что ты ходишь в брюках и свитере, а одень трубы и шапку - и на следующий день придешь домой с выбитым зубом. Но все равно эти различия - не важны. Ты можешь слушать любую музыку, но важно то, что внутри. В основе рэпа и панка лежит протест - у нас против власти, у них - против того, что происходит на улицах, но, говоря честно, их объединяет то, что их существование потеряет смысл, когда их цель будет достигнута. А цель фашистов - попросту уничтожить все. Их цель - уничтожение, какими бы словами они не прикрывались. Этим они отличаются от нас. Да, есть еще отморозки - они вообще без идеи. Они отнимают деньги ради денег, они убивают и насилуют ради удовольствия...
   -Так значит что, они хуже фашистов?
   -Нет! - Анна внезапно разозлилась, - хуже фашистов не может быть ничего!
   -Почему?
   -Я не обязана говорить тебе всего! - огрызнулась Анна и отвернулась от меня.
   -Ладно, прости. Давай лучше не будем об этом.
   -А о чем? - злоба в ее голосе прошла, но все равно мне показалось, что я чем-то задел ее за живое.
   -О...нет, - я попытался исправить положение так, как умел, - просто скажи - неужели то, что я слушаю не ту музыку, достаточно, чтобы убить меня?
   -Ты дурак...Ты не слушал меня? Музыка - это только внешнее.
   -До, но я помню, что еще в третьем классе меня всегда спрашивали: "Рэпер, металлист?", а если я отвечал не так - били. Ну то есть нет, в смысле, били - это сильно сказано, в свои десять лет они и не могли побить, но все таки.
   -А, мелкие все дебилы. Но это начинается уже тогда. Я видела, как пятиклассники рисуют свастики в тетрадях. Нет! Иногда кажется, что фашизм непобедим, - ее голос осекся, будто она сказала лишнее, но я не обратил внимание.
   -В сорок пятом же победили.
   -Победили Гитлера, но не его идеологию. Меня просто добивает - его сожгли полвека назад, и до сих пор еще евреи, кавказцы, панки и рэперы сидят по домам в день его рождения.
   -А когда этот день?
   -Двадцатого апреля. Запомни эту дату - тебя это еще не раз спасет.
   -Пока спасать не от чего. Я в том году в школу в этот день ходил, и ничего.
   -Просто у тебя внешность русская, и ты одет неприметно. Ты и сам не знаешь, сколько раз тебя это спасало.
   -А скажи, Анна, если бы ты увидела, как меня бьют скины, ты бы за меня вступилась?
   -А я, по-твоему, что сделала? Неблагодарный ты, вот что. Впрочем, мне и не нужна благодарность.
   Она снова отвернулась от меня, а я мимоходом подумал, что она холодеет ко мне. Как-никак, мы с ней встречаемся уже десятый день, а ведь она говорила - неделя. Но я еще как-то не верил в то, что она может меня бросить - ведь я ее люблю. И больше уже я не испытывал стыда за то, что провел первую ночь с ней - она казалась мне больше, чем просто хулиганка.
  
   Но все таки это случилось. Случилось внезапно, и как раз тогда, когда я этого меньше всего ожидал. Началось с того, что она просто пригласила меня на пьянку по случаю окончания четверти, на квартире у какого-то парня в соседнем со мной доме - на Криворожской.
   Мы с ней подходили в разное время, и, когда я позвонил в домофон, то услышал что-то типа:
   "Это еще кто? Че за Артем? А, хорошо, Анна...".
   Поднялся по лестнице на второй этаж, хотел позвонить, но дверь оказалась открыта, и из-за нее доносился невнятный грохот резкой тяжелой музыки, в которой легко угадывались панковские песни, что-то типа "Все города сплошная гадость/И лишь природа доставляет радость!". Зашел, едва не разметав целую кучу ботинок и кроссовок, увидел десяток курток, висящих по несколько на крючке, к которым вскоре добавилась и моя.
   Прошел по короткому темному тесному коридору к прикрытой двери, из под которой лился свет и доносилась музыка. Кажется, я опоздал минут на двадцать, но все равно странно, что меня никто не встречает. Внезапно, дверь открылась, музыка стала громче, и мне навстречу вышла Анна, а я за ее спиной разглядел еще каких-то парней и девушек, не тех же, так таких же, каких видел на лестничной клетке тем августовским вечером.
   Анна подошла ко мне.
   -Здорово, Тёма..
   -Здорово, Анна, - она пожала мне руку, как парень.
   -Ну че, как жизнь?
   Вопрос показался мне странным - ведь я не видел ее только с утра, но все же я ответил, пожав плечами.
   -Да нормально. А у тебя?
   -И у меня нормально, - она как-то не по-доброму улыбнулась, и вкрадчиво добавила, - скоро увидишь, - отошла и скрылась в комнате.
   Я прошел за ней, и грохот колонок оглушил меня. Я оказался в достаточно большом, но затянутом сигаретным дымом помещении, полной народом, и в этих парнях и девушках, сидящих по всей комнате на полу, на столах и на диванах, в черной одежде с красно-зелеными изображениями групп и знаками анархии, я сразу узнал панков, и многих из них я действительно уже раньше видел. На тумбе в углу стоял огромный музыкальный центр, и из него даже не лилась - извергалась, подобно водопаду, музыка, бьющая по ушам, и лишь периодически кто-нибудь его отключал, брал гитару, и начинал петь все то же самое, только медленнее, какие-то панковские песни, содержания то протестующего, то откровенно непристойного. Другие же наливали себе в стаканы водку из стоящей на столе бутылки, пили и курили, выпуская какой-то иной, сладковатый, слегка дурманящий дым. Я на секунду остановился, подумав, что я не должен здесь быть, но все-таки переломил себя, и начал искать глазами Анну, а найдя, сел на диван рядом с ней. Но мы просидели так всего несколько минут - она вдруг, будто бы что-то вспомнив, резко поднялась и ушла. Ко мне подсел какой-то худой беловолосый подросток в красной майке, с рюмкой водки в руке.
   -Хой, парень! - некрепко пожал мне руку, - я Рома, а ты кто такой?
   -Арт... - хотел сказать я, как вдруг услышал будто как немного одурманенный, язвительный голос Талибана.
   -Барсук его кличка, а зовут Тёма.
   -Артем, - поправил я.
   -Новый? - спросил Рома.
   -Скорее, случайный, - рядом со мной на подлокотнике дивана оказался Ухо.
   -Это видно, - Рома долго смотрел мне в глаза, пока я не понял, что он разглядывает мои очки, - не похож на панка.
   -Вот, а ты ему "хой" сказал, - снова сказал Талибан, и мне показался отвратительным его язвительный голос.
   -Да он хоть знает, что такое "хой"? - спросил Рома через меня, и я не дожидаясь, когда Талибан или Ухо скажут еще что-нибудь обидное, ответил:
   -Хой - это такое панковское приветствие.
   -Примерно. Слушай, парень - ты как сюда попал? У нас таких не любят, ты в курсе?
   -У него телка из наших, - вставил Ухо.
   -Да какая у него может быть телка? И кто же?
   -Анна, - ответил я с гордостью, и Талибан вдруг засмеялся сквозь зубы.
   -Да ты гонишь! - Рома ткнул меня пальцем в линзу очков, - Анна с тобой...Бред!
   -Кстати, правда, - отозвался Ухо, смотревший некоторое время в другую сторону.
   -Правда - до сегодня, - сказал вдруг Талибан, развернулся и отошел.
   -Эй...Чего?
   Но тут же встали и Ухо, и Рома, и, о чем-то говоря, отсели от меня.
   -Не понял, - произнес я отчетливо, но как раз в это время колонки оглушительно грянули "Мертвого анархиста", и я снова услышал лишь "Убивали - люди убивали", на деле оказавшемся "Трупы оживали/Землю разрывали/Всюду выползали/Дико бушевали/Все вокруг ломали/Глотки драли/Рвали свою плоть!", а затем припев, который, почему-то, мне даже понравился:
  
   Среди придурков шел Артист
   В кожаном плаще - мертвый анархист
   Крикнул он "Хой!
   Челюсть долой!"
   Трупов! вел он за собой!
   Был на руке застывший ф...к
   Из кармана торчал пиратский флаг
   Зомби всю ночь кричали "Хой!
   Мы, анархисты, народ не злой!"
  
   От Анны я знал, что это песня группы "Король и Шут", и что она Анне очень нравится. Тут же показалась и она сама, и села на пол рядом с самыми колонками, и я заметил, с каким почтением все глянули на нее. Я же не дождавшись конца песни вдруг почувствовал жажду, и пошел на кухню найти что-нибудь пить (в смысле, не алкогольное - я еще не настолько низко пал, чтобы пить водку!), но, ничего не найдя, уже пошел обратно, заметил, что музыка стихла, и увидел, как мне навстречу вышли Анна и Талибан, и вдвоем зашли в ванную, и за их спинами щелкнул засов.
   Что они там делали? Дурак: неужели так сложно догадаться? Я почувствовал, как злоба медленно растекается по сосудам, стиснул зубы до скрежета, и молча произнес:
   "Шлюха! И правда - по неделе встречается. И правда - только грубого секса! А я же ее люблю!".
   Возникла мысль постучать к ним и все им испортить, но я быстро ее отбросил. Некоторое время я просто ходил по коридору туда-сюда, с каждым шагом озлобляясь все больше, и вскоре был уже готов крушить мебель.
   -Что, проблемы? - ко мне подошел Ухо.
   -Да нет, никаких, - ответил я раздраженно.
   -Есть, Тёма, и еще какие. А что, думал, будет как в восемнадцатом веке - переспал с кем-то - и сразу топиться? Нет, сейчас все совсем не так, парень, - Ухо прошел мимо меня.
   "А пошли вы все! Не жалко!" - подумал я и пошел одеваться, дрожащей рукой натягивая и завязывая кроссовки. Злость сменилась обидой, и я решил просто уйти и никогда, никогда больше не разговаривать с Анной! Только бы успеть уйти до того, как они там закончат. Но все таки я поднял голову, и увидел силуэт Анны, исчезающий за дверью комнаты, и идущего по коридору Талибана.
   Но Талибан...Он отбил у меня мою девушку! Отнял то, что я люблю! Внутри меня все вскипело, и я встал у него на дороге, толкнул его рукой.
   -Стой!
   -Чего тебе, Барсук?
   -Ты... - я задыхался от бешенства, - ты увел у меня Анну!
   -А ты че думал, конечно, я! Она выбирает лучших, а я-то по-всякому лучше тебя!
   -Но ты...Ты не можешь! Она моя, понимаешь... - я с трудом сдерживался, старался говорить спокойно, но все равно не получалась скрыть злобу и нервы.
   -Была твоя - стала моя. Это жизнь.
   -Но ты не понимаешь...Я ее добился, я ради нее получил по морде...Я ради нее порвал со своим детством!
   -Да-да-да-да...Да-да-да-да-да...
   -Талибан, ты...Но она - моя первая любовь, ты должен это понять. Хоть ты мужчина с опытом, а я только начинающий, но я...
   -Да-да-да-да-да...
   -Чего "да"? - взбесился я, - чего "да"?
   -Да! - на этот раз Талибан едва ли не крикнул не своим голосом.
   -Чего "да"?! Чего, я спрашиваю!?
   Тут же Талибан схватил меня за плечи и пробормотал:
   -Дистрофики рулез!
   Это было уже слишком. Я все-таки вышел из себя, и заорал что-то нечленораздельное, а потом выбросил вверх правую руку, ударив Талибана кулаком в лицо, но он даже не пошатнулся. Я же сам уже не мог управлять собой, весь мир перед моими глазами окрасился красным, за окном взрывались дома и падали заводские трубы, и я что-то крича и захлебываясь гневом бил Талибана в лицо удар за ударом, не замечая, что тот стоит и трясется от смеха. Наконец, у меня кончилось дыхание, и он похлопал меня по плечу и сказал:
   -Так держать, Тёма!
   И прошел мимо меня в комнату, откуда уже доносились пьяные песни под гитару. Я сел на кухонную табуретку, обхватив голову руками.
   -Сволочи! Шлюха! - только и всхлипнул я, - я ведь ее добился...Почему?!
   -Сейчас скажу, - я резко обернулся, и увидел Анну, стоящую прямо передо мной, и сейчас ее лицо показалось мне необычайно развратным, - или, может, сам догадаешься? Посмотри на себя - ты носишь очки, а у меня на плече татуировка, ты слабак и дистрофик, а у меня лучшая фигура во всей Промышленке, ты ни разу не дрался, а я - анархистка. Вот и скажи теперь - можем ли мы быть вместе?
   -Но ведь мы были!
   -Я объяснила тебе причину еще в первый день, - холодно произнесла она.
   -Но тогда, - я с трудом сдерживал слезы, - тогда...Если бы я был анархистом, если бы умел драться, если бы меня боялись, если бы я...Тогда бы мы могли быть вместе?
   -Стань таким - а там поговорим!
   -Но, Анна, пойми, - тут я решил прибегнуть к фразе, которая в фильмах решала все проблемы такого рода, - я люблю тебя!
   -Ну вот и выпей за здравие, трезвенник! - она налила в стакан немного водки, поднесла ко рту, я попытался сказать еще что-то, но тут она плеснула мне в лицо.
   -Шлюха! - на меня накатил новый приступ бешенства, и я сорвался с места, - гадина! - бросился на нее с кулаками, но как-то пролетел мимо, получил под зад и упал в кучу ботинок, тут же вскочил, схватив куртку, и бросился к выходу, едва не скатившись по лестнице, и только там, внизу, у подъезда, я сполз по кирпичной стене на снег, и разревелся, как баба, еще больше впадая в бессильное бешенство от того, что не мог сдержаться.
   Да, я слабак, я ботаник, я очкарик. Но я должен стать другим! Должен!
  
   ГЛАВА ТРЕТЬЯ
  
   И я занялся собой. Начал уже на следующий день, и первое, что я решил сделать - избавиться от очков. Все-таки, согласитесь, на том, кто хочет стать крутым парнем, очки выглядя, по меньшей мере, странно...Поэтому я решил вставить линзы, которые обещали сделать к середине ноября.
   Но главное, что я сделал - пошел и записался в "качалку", то есть фитнесс-центр, который у нас в районе был один, где-то на Магнитогорской в трех кварталах от моего дома. Название его, я, правда, не запомнил, но работать начал за троих.
   И только придя туда, войдя в небольшой зеленый зал, уставленный тренажерами и похожий на пыточную камеру, я понял, насколько я слаб. Я видел, как парни здесь брали на грудь восемьдесят килограмм, я же не мог взять и тридцати, видел, как они одной рукой поднимали пудовые гири, которые я не мог даже просто оторвать от земли. Да что там, я элементарно не мог подтянуться на турнике - ни разу!
   Но я работал, стискивая зубы, по вечерам, три раза в неделю (когда нет занятий в институте), и работал, можно сказать, на износ. Брал на грудь штанги - сначала десять, а потом и двадцать килограмм, подтягивался, сначала с прыжка, а потом...Когда через месяц занятий я смог согнуть руки, на которых висел, радости моей не было предела. Параллельно я бегал по утрам, сначала триста метров, потом пятьсот, пока не вышел на километр, дальше уже наращивая не метры, а минуты...Уже через месяц я смог один раз поднять с груди сорок килограмм, и по бегу довел результат от девяти до пяти минут.
   Но не надо думать, что все мне давалось легко. Да, я за месяц делал то, на что другим нужен год, но все равно после каждого занятия дорога домой для меня была мукой, я валился с ног и перед глазами плясали красные круги(зато глаза, о счастье, видели без очков, хотя сами слезились от линз), а иногда я замечал, что после очередной тренировки или километра у меня болело сердце, и кровь стучала в висках, иногда чувствовал вкус крови в горле. Но все равно я работал, миллиметр за миллиметром строя себя, и после каждой недели занятий, посмотрев в зеркало, отмечал, что становлюсь всю лучше.
   А на район медленно, неотвратимо наползала зима, тянущая свои ледяные клешни откуда-то из-за Урала. Тяжелые свинцовые тучи, несущиеся, казалось, над самыми крышами, и холодный дождь, бьющий в окна, вскоре сменились ровным, устойчивым, лишенным всяких просветов, белым покровом, накрывшем город могильной плитой, и дым от трубы уже не извивался рваным знаменем, а медленно, будто бы и не двигаясь, поднимался к небу тяжелым столбом, смешиваясь с облаками, и вообще дымом заволокло всю Москву - вдоль железных дорог тянулись настоящие леса труб под дымными кронами.
   Потом пошел снег, укрывший землю тонким слоем, а потом он превратился в лед, черный, закопченный, испачканный сажей, и весь наш район теперь напоминал гигантскую свалку, с каждым днем становясь все мрачней, но потом снег растаял, обнажив смерзшуюся, обожженную кислотными дождями землю.
   А я ходил, то по земле, то по льду, то по снегу, и путь мой лежал либо в институт - прочь из Промышленки, либо в "качалку", с каждым днем приближающую меня к заветной цели.
   Да, я думал об Анне каждый день. Думал, и надеялся. Хотя я и понимал, что вряд ли я когда-нибудь добьюсь ее еще раз, я не мог забыть про нее, и это давало мне право надеяться.
   Я иногда видел ее на улице, но старался не попадаться ей на глаза - слишком тяжек был груз позора, и еще больше я боялся, что меня снова будут бить скины, а она снова за меня заступится - только не сейчас! Но больше всего меня даже не пугали - бесили встречи с Талибаном, который тут же начинал ржать, орать "Шлюха!" и тыкать себя кулаком в лицо, похоже, даже не заметив, что я теперь хожу без очков.
   Но сам я менялся. Больше уже не казался себе таким отвратительно щуплым, стал держать голову почти прямо, и заметил, что у меня вполне широкие плечи, и не такие уже тонкие руки.
   Но сколько мне всего пришлось вынести, чтобы достичь этого! Не сосчитать! В "качалке" занимались в основном парни и так не слабые, с отличной фигурой и отличным рельефом мышц, и почти всегда - бритые. Они не стеснялись снимать рубашку, да им и было, что показать, когда же они заставили это сделать меня, я чуть под пол не провалился от стыда, и еще долго они смеялись и показывали пальцем. Иногда они соревновались между собой, и насмешками и угрозами вынуждали меня поучаствовать. Порой боролись армрестлингом, но как бы то ни было, в чем бы я не соревновался с ними, я всегда выходил самым слабым, и мое поражение каждый раз оборачивалось градом насмешек и издевательств.
   Но я терпел...Если в школе я бы кинулся с кулаками, то тут я понимал, что я ничего не смог бы им сделать, а потому терпел, все терпел, вымещая злобу в поднятиях штанги и беге вокруг дома, и вскоре я перестал их даже ненавидеть. Но меньше оскорблять меня они не стали, а пару раз даже били на выходе, но, к счастью, никто из них не догадался сорвать мне занятия путем отъема денег.
   А я все занимался, и строил себя так же, как строил себя Советский Союз в тридцатые годы, и про себя называл свои спортивные изыскания не иначе, как "индустриализация".
   А потом появился он.
   Это было в середине декабря, в то время, когда я мог уже пятнадцать раз поднять тридцатикилограммовую штангу и пять раз подтянуться на турнике.
   Он пришел, открыл дверь, и железной поступью вошел в зал, и все повернулись к нему, остановив работу. Повернулся и я, и увидел: у двери стоял то ли парень, то ли мужик лет двадцати, огромный - выше меня едва ли не на голову, и необычайно накаченный - казалось, его рука тоще, чем моя нога, хотя у него и было неслабое пивное брюхо. Но больше всего меня поразила, или, вернее, напугала, его рожа(рожа, а не лицо, если не морда или харя) на необычайно маленькой бритой голове - с свинячьими глазками, носом-картофелиной и огромным оскаленным ртом, и такая чудовищная злоба и жестокость чувствовалась в этом лице, что я поспешил отвернуться.
   А он снял майку, и я увидел огромную свастику и какие-то символы у него на груди. Окинул взглядом зал, как свою вотчину, услышал звуки рэпа, льющиеся из приемника, и рявкнул так, что я вздрогнул.
   -Кто это поставил?! Вырубай все на хрен, пока цел!
   А затем, я с ужасом понял, пошел ко мне, и пол трясся под его ногами. Я положил штангу на тренажер, и повернулся к нему.
   -Здорово, на хрен, - он протянул мне огромную, сильную, как у зверя, лапу, и моя ладонь полностью скрылась между его пальцев. Я пожал так крепко, как только мог, и тут же он сжал мою руку, как тиски. Я пытался оставаться спокоен, но мои глаза закатывались, - не слышу!
   -Ч-чего не слышишь?
   -Я с тобой поздоровался, или нет?
   -А, д-да, здорово, здорово...
   -Давно бы так!
   Он отпустил мою руку, и я не смог удержаться от того, чтобы не схватить ее другой рукой, а он снова посмотрел на меня.
   -Ты кто такой?
   -Артем, - ответил я.
   -Да не, я не про это, на хрен, спрашиваю. Кто ты - скин, рэпер, панк?
   Я, конечно, понял, что передо мной скинхэд, и понял, что назови я себя панком, я бы домой сегодня не вернулся. Я еле слышно сказал:
   -Я еще не определился.
   -О как! Хорошо.
   -А кто ты? - я понял, что спросил зря, но он ответил с гордостью.
   -Я - Леха Фашист. Все скины в Промышленке подо мной ходят. Анну знаешь?
   -Нет, - соврал я.
   -Так вот, парень, даже Анна меня боится. Но однажды я ее повешу!
   -Повесишь? - разумеется, я подумал, что это какой-то жаргон, и не знал, насколько серьезны его слова, - а кто она? - я всем своим видом пытался показать, что никогда про нее не слышал.
   -Она - панк. Она бьет наших. Скины вообще не могут в одиночку ходить - только я, Геббельс, Белый и Пахан! Ты прикинь - баба, анархистка, школы еще не окончила - а любому нашему морду набьет. Но когда-нибудь...Да!
   -А зачем ее...
   -Не твое дело! Возрази мне!
   Черт дернул меня за язык! Я действительно начал ему возражать:
   -Ну, я думаю, что... - заговорил я, но замялся, поняв, что не устрой его мой ответ - и мне крышка.
   -Что ты думаешь? Отвечай!
   -Ну, - я набрал в легкие воздуха, - что скинхэды сами виноваты в том, что она нападает на них.
   -Чего? - его лицо исказилось злобой, и он стал похож на какого-то монстра, - это еще почему, на хрен?
   Я понял, что отступать некуда, и сказал, пересиливая себя.
   -Потому, что скинхэды обычно нападают первыми, а анархисты никого не трогали.
   -Так. Дальше!
   -Ну...Скинхэды хотят уничтожать, а анархисты только...
   -Довольно! - он толкнул меня рукой в грудь, и я, не удержавшись, полетел с ног, больно ударившись лопатками о пол, - что, если сегодня тебе прийти в "Шанхай" в одиннадцать вечера?
   -Шанхай? - не понял я, - это куда?
   -Стройка слева от завода, понял?
   -А зачем?
   -А затем, что я тебе стрелу забил.
   -Стрелу? - я поднялся с пола, - стрелку, в смысле? Зачем?
   -А затем, что за слова надо отвечать. И затем, что таким, как ты не место в Промышленке!
   И, с этими словами, он развернулся и пошел к тренажерам, и чем больше он занимался на них, тем больше я понимал, как глубоко я влип. Он брал на бицепс сто, а на грудь - сто двадцать килограмм, он поднимал над головой вдвое больше, чем я вообще мог оторвать от земли, он подтягивался на турнике двадцать пять раз на двух и два раза на одной руке(с его-то весом)...
   "Конец мне..." - подумал я.
  
   И, казалось бы, теперь надо сидеть дома пару недель, не выходя дальше магазина, чтобы он успел забыть мое лицо, или даже уехать на то же время в другой город, хотя бы на дачу, словом, исчезнуть на некоторое время, но я...Я почему-то пошел. Не знаю уж, что мной руководствовало, но я рискнул выйти против Лехи Фашиста, того, кого боится Анна. И вот уже я стоял в этом самом "Шанхае", между двумя бетонными заборами, под серыми стенами, подсвеченными мертвенными лампами и озаряемыми мерцанием сварки, и смотрел на трубу, верхушка которой тонул в тучах дыма, подсвеченного красным...Я пришел на несколько минут раньше его, и успел понадеяться, что стрелки не будет, но тут он все-таки появился, причем не один, а со свитой.
   -Здорово, - он пожал мне руку, снова стиснув ее, и я ответил ему.
   -Кто они? - я оглядел фашистов, и почему-то вдруг почувствовал себя абсолютно спокойно. Раз уж мне быть побитым, так быть. До смерти-то точно не убьют. Надеюсь...
   -Они - мои. Смотри. Это - Генка Геббельс, - он указал на необычайно высокого, очень худого, но накаченного парня с узким лицом, помятым во многих боях, - он чемпион Москвы по боксу. А вот - Ванька Белый, - он указал на другого скина, необычайно низкого, ростом, как двенадцатилетний мальчик, но с взрослым, злобным лицом, - он на ножах кого угодно сделает. А вот - Пахан, - он указал на скина с совершенно неприметной внешностью, необычайно мрачного и жестокого на вид, похожего на вампира, - он - просто профи на колах.
   -Но я думал, - ответил я, - что стрелка - это не один против банды.
   -Правильно думал. Но я не люблю ломать черепа, когда этого никто не видит.
   -То есть они не будут драться?
   -Нет. Но - ты не хочешь взять свои слова обратно?
   И сказать бы мне "хочу", извиниться перед ним, сказать, что скинхэды - молодцы, а Анну давно пора убить, но я ответил.
   -Нет.
   -Тогда понятно, - проговорил он задумчиво, - так начнем.
   -Подожди. А до чего деремся?
   -Как - до чего? - не понял он.
   -Ну...Там до первой крови, или до сдачи?
   -До тех пор, пока я не скажу! Иди вон к тому забору!
   Мы разошлись, оказавшись у двух бетонных стен, а затем он рявкнул:
   -На хрен, начали!
   И, собравшись, прижав руки к телу и оскалившись, медленно пошел на меня. Я попятился, но понял, что прижат к забору, пошел в бок, и увидел Ваньку Белого, нацелившего на меня нож. Тут же дикий, первобытный страх человека перед животным обрушился на меня, как лавина. Я захотел броситься на землю, закрыв голову руками, а лучше - зарыться куда поглубже, но вместо этого я с воплем едва ли не прыгнул на Леху Фашиста, сжал кулак и ударил его в плечо, но тот даже не заметил. Успел ударить еще - на этот раз по лицу, но Леха Фашист лишь моргнул глазом, а потом...
   Мне показалось, будто перед моими глазами разорвался по меньшей мере артиллерийский снаряд. Даже не вскрикнув, я полетел назад, ударившись спиной о бетон, и сполз на замерзшую землю, почувствовав, как струйки крови медленно выкатываются из обеих ноздрей. И уже ожидал, что сейчас пудовый сапог обрушится на меня, ломая ребра, но вместо этого железная рука схватила мое плечо и поставила на ноги. Я открыл глаза, отер кровь.
   Леха Фашист посмотрел на меня.
   -Не хрена, это первый раз! Еще никто не смел бить меня по лицу!
   Тут же он направил свой тяжелый кулак мне в лицо, остановив в миллиметре от моего носа, а я снова чуть не упал.
   -И что теперь будет? - спросил я, отирая кровь, и ожидая, что сейчас они сделают со мной что-нибудь страшное.
   -Что? А то, что ты - или дурак, или...Или ты не боишься. А это многого стоит! Скажи - ты можешь избить человека?
   -Не пробовал.
   -Так вот что, парень. Держись меня, и я сделаю из тебя человека. Сделаю из тебя русского!
   -Как?
   -Поставлю удар, для начала.
  
   И именно этим он и занялся, и я покорно повиновался всему, что он говорил мне. Пускай Леха Фашист хотел убить Анну, я не стал портить с ним отношения - во-первых, потому, что сделай я это, и он бы убил уже меня, а во-вторых потому, что он ставил мне удар, а кто во всем районе мог сделать это лучше? Поэтому теперь я не только "качался" и бегал, теперь я учился бить, и он уже в первый день объяснил мне, казалось, все мои ошибки. Только теперь я понял, почему Талибан смеялся, в то время как я вкладывал всю свою силу в удар по его лицу. Леха Фашист объяснил многое: что нельзя бить с прыжка - надо твердо стоять на ногах, что нельзя бить на вдохе - только на выдохе, будто пытаясь вдуть кулак в тело противника. И нередко он показывал, как надо бить на мне же, но я терпел - ради того, чтобы добиться Анны.
   В то же время, я понимал, что мало качать одну силу - я начал развивать ловкость и скорость, тренировать координацию, и начал с того, что подкидывал и ловил монетки - сначала одну, потом две, потом и больше.
   А дни шли, и зима уже окончательно закрепилась в районе, но на улице не было и десяти градусов, а снег вскоре снова стал ледяной коркой.
   Так прошла сессия в институте, потом Новый год, и Рождество, а я стал замечать, что постепенно, под влиянием Лехи Фашиста, проникаюсь уважением к идеям фашизма, и ненавистью к евреям и кавказцам. Но нельзя! Я изо всех сил пытался бороться, из всех сил пытался удержать себя от падения в пропасть нацизма, и пока, это, вроде, получалось, но я понимал, что если я не порву со скинхэдами, то я стану фашистом - а это вопрос времени.
   При этом я узнавал и мир фашистов, все глубже в него погружаясь. Теперь я знал троих скинхэдов, которые были одновременно и правой, и левой рукой у Лехи Фашиста, уже виденных мной Генку Геббельса, Ваньку Белого и Пахана, и видел их кулак, нож и палку, и все три они клялись, что даже Анна их боится. Да...Анну здесь поминали часто, и поминали с ненавистью. Скинхэды правда боялись ее, а иногда показывали подбитый глаз или рассеченную губу, говоря, что это сделала Анна - похоже, действительно, только Леха Фашиста и его свита могли не бояться ее, и часто они поминали какую-то там облаву, но что за облава, Леха Фашист мне никогда не говорил.
   Но как и панки, скины смотрели на меня с недоверием и отчуждением, а порой и с презрением, и терпели, казалось, лишь потому, что меня сюда привел лично Леха Фашист.
   И все они, замечал я, были настоящий мужики. Я видел, как один из них на спор десять секунд держал руку на огне зажигалки, на коже у многих я замечал ножевые раны и рваные следы от стеклянных осколков. Они были уверены в себе, ничего не боялись, ни о чем не жалели, и казались непобедимы, и мне было искренне жаль, что такие люди уходят в фашизм. Ведь странно - наша страна победила Гитлера, и победили его такие же парни, возможно только, бывшие в те времена лишь более достойными. Странно, одни и те же - и по разные стороны фронта, а ведь я как-то узнал, что у Лехи Фашиста прадед погиб на войне, и я не понимал, как человек может бороться за идею, в борьбе с которой погибали его предки. Впрочем, что странного - ведь эти предки были так далеко...
   Но силу скинов направить бы в нужное русло...Это ведь не так уж сложно. Не обремененные грузом лишних знаний, они - пластичный материал, и при желании из них можно сделать двигатель нации...
   Зато сам я, думал я, смог стать другим. Я изменился, и теперь, глядя в зеркало, и напрягая плечи и руки, я видел уже не кожу и жир, а не большие, но крепкие мышцы, и находил себя даже красивым - похудевший и окрепший без этих дурацких очков! Даже глаза у меня, казалось, приобрели цвет, став немного зеленоватым, и волосы у меня отросли, и уже не казались столь жидкими, а стали густыми, почти как у Анны. Нет, определенно, я себе нравился. А про Анну, охваченный работой над собой и союзом с королем фашистов, я уже почти и не думал.
   А где-то в середине января Леха Фашист решил заняться мной по-серьезному. Он мне прямо так и сказал - у них четырнадцатого числа будет концерт группы "Сопротивление"1, и он приказывает мне прийти туда.
   -Что за "Сопротивление", - спросил я.
   -Ты че? "Сопротивление" - крутейшая группа, на хрен.
   -О чем поют?
   -Попробуй догадайся. Хочешь, дам послушать - у них новый альбом вышел: "Железный кулак".
   -Да не, я на концерт, - хотя я подумал о том, что мне там делать нечего, и попытался найти отговорку, - только вот...там месиловка не начнется?
   -Если начнется - ко мне все равно никто не подойдет!
   -Тогда...Слушай, Леха, а ты не боишься...
   -Нет! - рявкнул он, ударив себя в грудь.
   -Я же не сказал, чего.
   -А я ничего не боюсь, на хрен!
   -Нет, но я просто еще не скинхэд. Не боишься, что я там в милицию сообщу или еще что-нибудь в этом роде...
   -Со стукачами знаешь, что делают?
   -Ну, знаю...
   -А учти - нас тут очень много.
   И я согласился, и решился пойти вместе с ними. Конечно, было немного неприятно, что первый концерт в моей жизни - и у какой-то фашистской группы...Впрочем, чего я хочу - симфонического ансамбля? Да нет, хотя бы панков каких-нибудь, тех же "Король и Шут", например. Ну, да неважно. Леха даже не сказал, где будет концерт, назначил только место встречи. Но пускай он обещал защитить меня, я все равно нервничал.
   Но четырнадцатого января, в десять вечера, я шел по ночному двору рядом с Лехой Фашистом, и он вел меня и еще нескольких человек куда-то. Конечно, я испытывал страх, потому, что хотя я и не видел скинхэдов в бою, я помнил легенду о десяти похороненных в парке евреях, и даже рискнул спросить у Лехи, какие именно фашисты их убили, на что тот с усмешкой ответил: "Не десять, а только одного". И, естественно, когда мы оказались у двери старого бомбоубежища во дворе на Череповецкой, я едва не бросился бежать. Но он открыл узкую тяжелую дверь, я услышал внизу голоса, и мы спустились по тесной лестнице, по которой Леха Фашист кое-как протискивался между стен. Мы оказались в тесном подземном зале с обросшими плесенью стенами, с низким давящим потолком, сосудами труб вдоль бетона, и запах никотина здесь смешивался с запахом сырости.
   Да, подвал был полон народом, и я видел лишь одни лысины, сверкающие в желтом свете, кольцами сходящиеся к помосту, на котором, чуть-чуть не доставая головой потолка, стояли крепкие бритые парни с микрофонами и электрогитарами, провода от которых уходили куда-то в нишу в стене за их спиной. Их лиц в мутном свете подвала я не мог разглядеть.
   -Ну! - Леха Фашист прошел к сцене, и толпа почтительно расступалась перед ним. Я же остался стоять в самом последнем ряду, мне он успел посоветовать на любой наезд отвечать: "Леху знаешь - ну вот и не нарывайся!".
   -Это Леха Фашист! - закричали в толпе
   -Фашист здесь!
   -Я! - взревел Леха, выходя в первый ряд, а затем окинул взглядом группу, и только тут я заметил, что у них на белых с черным контуром электрогитарах изображены тонкие черные свастики.
   -Хайль Гитлер! - воскликнул один из них.
   -Зиг хайль, - хором ответили фашисты.
   -Итак, вы все нас, я думаю, знаете. Но если нет, то мы - группа "Сопротивление". Нас не гоняют по MTV, нас нет даже радио. Мы не выступаем ни в "Олимпийском", ни в Доме культуры металлургов. Но все равно нас знает вся Москва. Потому, что настоящая Москва - это вы. Это вы, а не хачи, не жиды, не гуки. Только вы - Москва. А вас нигде нет столько, сколько здесь - в Промышленке, районе, которого боятся во всей остальной Москве. Поэтому мы выступаем сегодня в Промышленке - самом фашистском районе города, и на создание нашего нового альбом "Железный кулак" нас вдохновил именно ваш район! Итак...
   -Да давай уж быстрее! - я услышал голос Лехи Фашиста
   -Так слушайте! Песня "Железный кулак".
   Тут же он резанул пальцами по струнам, толстый бритый парень ударил в барабаны, а дальше грохот, рев и лязг заполнили тесное помещение, и в первые секунды я едва не оглох, зажав руками уши, и успел снова, как и у панков, подумать, что я не должен здесь быть. А музыка обрушивалась на меня волна за волной, и я почти не различал слов. Слышал только то тут, то там бьющие, как кувалда, выкрики вроде "К ногам!" или "Железным кулаком!", отдельные строки вроде "Ломали ему руки, резали ножом", и припев, рифмующийся с последними строчками куплетов: "Всех хачей мы вырежем, а жидов сожжем!". Я пытался вникнуть в общее содержание песни, и понял, что смысл ее заключается в том, что сначала какие-то черные в собственном дворе пытали скина, причем пытали зверски, а в конце концов повесили, но уже во втором куплете скины с цепями и битами пришли на рынок и стали там избивать черных и всех, кто что-то у них покупал, и многих убили, в третьем же они по всей Москве - на Лубянке, в Капотне, в Алтуфьево - врывались в квартиры к евреям и убивали их, но все равно полностью я различал только припев: "Всех хачей мы вырежем/А жидов сожже-о-о-ом!
   И при этом сама песня звучала неплохо, если бы она была, например, на английском, мне бы, наверное, даже понравилось.
   Но потом зазвучала какая-то новая песня, называвшаяся, кажется, "Двадцатое апреля", перед которой "Сопротивление" сказали, что сочинили ее специально для Промышленки. В ней был совсем другой, куда более медленный, какой-то мрачный мотив, действительно, передающий тяжелый дух Промышленного района, и пели они уже не о кавказцах и евреях, а о рэперах и анархистах.
   И я вдруг, неожиданно даже для самого себя, ощутил всю ненависть к фашизму, и понял, что мне нельзя здесь быть, понял, что фашизм - зло, и понял, что я сам - в одном шаге от того, чтобы стать фашистом. А когда зазвучали слова о некой Анархистке, которую они били и насиловали всю ночь, а потом повесили на воротах школы, мои нервы не выдержали. Я развернулся и пошел, поднялся по лестнице, там что-то сказал стоящему у входа скину, и тот меня выпустил.
   И вскоре я уже шел по двору, ругая себя за все.
   "Дурак ты, Артем, дурак! Ну вот дурак ты, и все тут! Раз тебе сказали, что дурак, значит, дурак. Что ж ты ходил целый месяц с этим Лехой Фашистом? А, удар ставил? Ну, это-то конечно похвально, но как ты не понимаешь - он же сам сказал, что он фашист, а ты так и не доехал до главного - в мире двадцатого века фашизм не просто зло, фашизм - абсолютное зло! Понимаешь, пусть тебе говорят, что Гителр был ангел рядом со Сталиным, что Гитлер уничтожил евреев чеитыре миллиона, а Сталин - одних только украинцев семь миллионов, но ты-то умный человек, ты должен понимать, что Гитлер лучше Сталина только тем, что Сталин не дал ему завершить и трети своих планов. Да, Советский Союз был "империей зла", но если бы Советский Союз не победил Германию, мы бы превратился в империю зла абсолютного, и зло бы правило в мире, и не стоял бы ты сейчас тут, и не стояло бы тут всего этого города, и даже сам Леха Фашист бы тут не стоял. Да, мы ни на секунду не стали жить так, как побежденные немцы. Но если бы мы дали им себя победить - мы бы не только не жили так, как они - мы бы не жили вообще! Нет, фашизм - зло, и я никогда больше близко не подойду к фашисту - разве что, чтобы набить ему морду. Вместе с Анной..."
   Тут же я вздрогнул от внезапной мысли. Да, пойти в милицию, сообщить, что там, в заброшенном бомбоубежище на Череповецкой, собираются скины и слушают нацистские песни. Ведь еще летом я слышал историю о том, как побеждают скинов - так же, на концерте, ОМОНовцы повязали четыреста человек фашистов, и сняли с них отпечатки пальцев. А надо было сажать! Но все равно после этого по всей Москве скины не высовывались, и казалось, что их, наконец, смогли победить. Но только не в Промышленке...Не здесь, где идет настоящая уличная война между фашистом и анархистом.
   Так я шел домой, и клялся себе, что с фашизмом покончено. Только нужно в "качалке" перенести занятия на другое время, чтобы меньше пересекаться с Лехой Фашистом.
  
   Итак, завязав, я продолжил "качаться", и уже достиг немалых результатов - жал от груди сорок килограмм, десять раз подтягивался...Но главное - я научился бить, и мой удар по боксерской груше уже по моему желанию мог отбросить ее или затихнуть в ней, и будь она человеком, я бы причинил ей боль.
   Леху Фашиста я больше не видел, потому, что по вечерам старался не выходить на улицу, но все-таки меня ждала еще одна странная встреча.
   Дело было в середине января. Еще в раздевалке я увидел, как зашел какой-то другой, не знакомый мне парень, и я понял, что ничего более странного мне пока еще видеть не приходилось.
   Одет он был как полноценный скинхэд - в ботинки и куртку-штормовку с оранжевой подкладкой. Но странно - одежда на нем была изорвана, и по всей его куртке и штанам болтались булавки. На груди у него большими буквами маркером было написано "Смерть жидам!", а на спине - "Анархия - мать порядка". Снял шапку, и я увидел лысину, но она, к моему удивлению, была покрашена в зеленый цвет, похоже, обычной краской. Он явно представлял собой странный гибрид скинхэда и панка.
   Тут же он заметил, как я на него смотрю, и протянул мне руку.
   -Здорово, - я пожал ее, но он вместо того, чтобы ответить тем же, схватил мою ладонь обеими руками, начал трясти, как-то странно то ли шипя, то ли пыхтя:
   -Пш-пш-пш!
   Я вырвал у него руку и посмотрел на него, как на психа.
   -Ты че?
   В ответ он оглядел меня с головы до ног, а затем визгливо выкрикнул:
   -Н-ня!
   Я еще раз посмотрел на него, и спросил уже раздраженно:
   -Ты чего, ненормальный?
   Но тот лишь наклонил голову и гортанно протянул:
   -Гыыыы...
   Это уже слишком.
   -Да ты че, я не понимаю, у Талибана, что ли, учился?!
   -Нет, - ответил он скрипучим, неестественным голосом, - он у меня.
   -Ты знаешь Талибана? - удивился я.
   -Кто же его не знает? Знакомься - я - Динр.
   -Динр? А по имени?
   -Игорь. А ты?
   -Артем, - кивнул я, и снова оглядел его. Тут же он произнес:
   -Завидно?
   -Ты как-то странно выглядишь. То ли скин, а то ли панк. Непонятно.
   -А я и есть скин-панк.
   -Скин-панк? Фашист-анархист? Это как?
   -А просто. Слушаю и панк, и хард, одеваюсь и как те, и как другие, и думаю - анархия ведь не мешает мне бить хачей.
   -Странно. И как - ты в дружбе и со скинами, и с панками, или тебя бьют и Анна, и Леха Фашист?
   -Да я и с теми, и с другими нормально. И Леху Фашиста знаю, и Анну. А ты сам-то кто такой? Анархист?
   -Да, - ответил я не без колебания, но твердо - все таки я окончательно отказался от фашизма.
   -Похвально...Честно, я анархистов больше...Особенно - анархисток, - он засмеялся.
   -Это кого - Анну? - спросил я.
   -Нет. Вот кого нет - того нет. Она вообще там тебе не шлюха какая...Она - странная.
   -И чем же она странная?
   -А ты на нее посмотри! Кожа белая, волосы красные. Она ведь их каждую неделю подкрашивает. Татуировка на плече - ты, конечно, не видел, а я вот знаю - фашист дохлый с пулеметом в обнимку. А главное - дерется лучше всех нас. И при том - ни разу не видел, чтобы она пятиклассников обувала, и вообще чтоб кого обувала. Да, бьет она по-взрослому, и при том - только скинхэдов. С чего бы это?
   -Я не знаю.
   -Вот - и я не знаю.
   Мы уже стояли в тренажерном зале, и он пошел к тренажерам, на этом мы с ним разошлись, и снова я занимался, а потом пошел домой.
   Район уже покрыла темнота, и я старался идти сквозь дворы - надеялся, что здесь, в темноте, меня никто не узнает. Мне предстояло пересечь еще Череповецкую и Мариупольскую и кварталы между ними, и по этим кварталам-то я и шел. Шел, озираясь по сторонам, и думал. Ведь правда, Анна - конечно, странная. Могла бы набить любую морду, но бьет только скинов - кстати, я ни разу не слышал от нее слова "скинхэд", она всегда называет их "фашисты" - будто бы на войне. Будто бы она одна ведет войну против всего фашизма целого района. Но ведь должна быть причина. Может, мстит за кого-то, а может...
   -Н-ня! - я едва не подскочил, услышав звук над ухом. На Мариупольской меня нагнал Динр.
   -Ты чего? Я чуть заикой не сделался!
   -Я не договорил, - он пошел рядом со мной, и уже через несколько шагов мне показалось, что он меня направляет.
   -Подожди, Динр, ты куда идешь?
   -На вечеруху.
   -К кому?
   -Как к кому - к анархистам. А пару недель назад был на фашистском концерте. Да-а-а!
   -Я тоже... - я чуть не сказал, что именно тоже, но он закончил за меня.
   -...там был. Я тебя помню - все бритые были, а ты - волосатый. Ты еще с самим Лехой Фашистом ходил.
   -Но не подумай. Я завязал.
   -Ты что, был скином?
   -Нет, не был. Просто Леха Фашист почему-то учил меня бить.
   -А до этого ты не умел?
   -Нет. Веришь ли, я и очки носил.
   -Странно. И как - тебя когда-нибудь били?
   -Ну, пару раз, да и то...
   -Слушай, Артем, а это...ты что же, с Лехой Фашистом разошелся?
   -Нет. Просто ушел.
   -Ты смотри - он такие вещи не прощает. Убьет - так и знай.
   -А он убивал?
   -Да конечно! Сколько хочешь. Его еще Серега Адольф учил!
   -Адольф? Которого чечнская братва расстреляла?
   -Ага. Решил, что ему все можно, и вырубился на братков. Так и закончил. Нет, Леха Фашист - не Адольф, но врежет - мало точно не покажется.
   -Слушай, а он правда похоронил еврея в парке?
   -Нет. А вот повесить - повесил. Еще когда Адольф жив был, еврея, девятиклассника, прикончил и повесил.
   -Где?
   -Не помню, отвянь. А ты Анну-то хоть знаешь?
   -Знаю. Причем, - я ответил как можно небрежнее, - даже очень близко.
   -Очень! Везет - говорят, в постели лучше ее нет! Жалко, я с ней никогда. Ну ничего, зато я всех остальных анархисток - вжжжжж!
   -Нет, у меня была только Анна.
   -А потом что?
   -Ушла к Талибану.
   -Талибану? Этому увальню, который и в морду-то дать не может? Ты знаешь, что все, что он может, он научился от меня. Вообще, все!
   -Но я сам видел...Кстати, а скажи, ты знаешь, - мне на ум вдруг пришел вопрос, и я очень боялся ответа, - а Анне приходилось убивать?
   -Откуда же я знаю! Никто про это ни слова, а скины куда-то деваются. Но мало ли куда - кого мусор загребет, кого на пьянке пришьют, кого в армию забреют, кто от передозы подохнет - мало ли. А может их и Анна того. Кто знает!
   -Значит, не знаешь, понятно. Эй, что за... - я увидел, как Динр нагнулся, что-то поднял с земли, из лужи растаявшего снега, и увидел в его руках обгрызенный пирожок с мясом, явно лежащий тут не первый день, в который он тут же впился зубами, - ты чего?
   -Хочешь? - он протянул его мне.
   -Ты че, нет! - я в ужасе шарахнулся в сторону, и с отвращением посмотрел на Динера.
   -А, все вы такие. А если ты анархист, то знай - настоящий панк ничем не брезгует.
   -Я сказал, что я анархист, но я не говорил, что я панк.
   -Э! Это ты много хочешь! Анархисты и панки - это, считай, одно и то же.
   -Да я не знаю...Я панков много раз видел, и всегда они мне не нравятся - в грязи сидят, в помойках роются...Какие-то они...отталкивающие.
   -Вот именно. А че ж ты тогда в панки-то идешь?
   -Если честно - из-за Анны.
   -Так она ж тебя бросила.
   -Ну и что. Может, я смогу ее вернуть.
   -Не знаю. Но хочешь стать панком, учти - скинов больше, и они сильнее. Если Анны не будет - они вас сметут. Придется тебе свалить из Промышленки.
   -А куда Анна денется? - я вспомнил слова Лехи Фашиста и поморщился, - не убьют же ее, в конце-то концов!
   -Могут, - отрезал Динр.
   -И что тогда?
   -А ниче. Мне ниче не страшно. Я - скин-панк, потом - да и какая разница. Главное - ты сам, а все остальное не важно. Кстати, пришли!
   Мы стояли у дверей дома, соседнего с домом Анны, и Динр набрал какой-то код. Вскоре мы оказались в квартире на самом верху, и снова я почувствовал себя как на той злополучной пьянке, где Талибан отнял у меня Анну. Все так же, вообще все, и даже...
   Навстречу мне из комнаты вышла, еще более бледная, с еще более красными волосами, ставшая, кажется, еще сильнее и опаснее, вечно готовая к бою королева анархистов - Анна Шершень.
  
   ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
  
   -Снова ты? - она посмотрела уничтожающим взглядом то ли на меня, то ли на Динера, - да еще и привел этого недоноска?
   -Кто это из нас недоносок? - спросил Динр в ответ.
   -Пошли вы! - прошипела она сквозь зубы и развернулась, но я догнал ее и схватил за руку.
   -Анна, постой!
   -Отвали от меня! - она сбросила мою руку.
   -Но подожди!
   -Почему это я еще и должна тебя ждать? Тебя, очк...Кстати, а где твои очки?
   -На дне мусоропровода, - соврал я, так как хранил их в столе, - я теперь вставил линзы.
   -Ну ты крут, парень! Но здесь тебе делать нечего, и тебе, кстати, тоже, - она указал пальцем на Динера, бочком проходящего в комнату.
   -Пшшшш! - зашипел тот, а затем, как-то странно взвизгнув, пролетел мимо нее, хлопнув дверью.
   -Идиот, - кинула Анна ему вслед, - а ты, парень, проваливай, пока цел. Здесь собираются панки.
   -Но я хочу стать панком!
   -Такого, как ты даже в хиппи не возьмут! Пошел!
   Она снова развернулась, и я снова схватил ее, и сбивчиво заговорил:
   -Но Анна, но послушай, ты обещала мне, ты должна...
   -Запомни раз и навсегда, - произнесла она с такой злобой, что я испугался, - я ничего и никому не должна! - ее глаза стали еще злее, чем обычно, - что я тебе обещала?
   -Ты мне сказала, что я слабак и очкарик, а потом сказала, что "посмотрим" если все изменится.
   -Да? И что же, все изменилось?
   -Да! Я все это время "качался", я теперь могу поднять сорок килограмм, и умею бить.
   -Бить? Хорошо! Это проверяется очень легко.
   -Как?
   -Молча! - она задрала рубаху на животе, напрягла пресс, - ударь меня! Давай! Как можешь!
   -Но я...я не могу тебя ударить.
   -Почему?
   -Я не могу бить тех, кого...Кого, как бы это...
   -Что ж, в таком случаи, прощай!
   -Ладно! Тогда... - я закрыл глаза, набрал в легкие воздуха, сложил пальцы в кулак, и ударил. Ее пресс оказался необычайно крепким и упругим, но открыв глаза, я заметил, как на мгновение изменился ее взгляд, хотел крикнуть "Прости!", но вместо этого только спросил, - и как?
   -Как? - она опустила рубаху, - как? Ничего, парень!
   -Как - ничего?
   -Бьешь ничего. Нормально. Где ж ты так научился?
   -Мне объяснил... - тут я понял, что не стоит говорить, кто объяснил, - я на кикбоксинг ходил, в соседний район.
   -Да? А у наших на этот счет другое мнение - тебя видели с Лехой Фашистом.
   -Как? - я попытался изобразить удивление, но, похоже, не получилось, - ладно. Я с Лехой Фашистом, да...Он учил меня бить - но скажи мне, кто здесь бьет лучше?
   -Я бью лучше, просто у меня нет той нечеловеческой силы. И что - будешь теперь, как Игорь?
   -Нет, Анна, нет. Ни в коем случаи. Фашизм - зло, с которым надо бороться. Это абсолютное зло. Я завязал.
   -Что ж, если ты завязал, то тебе не придется испытать на себе мой кулак и подошву, - она указала на стоящие в стороне от кучи кроссовки с железным подбоем, - и скажи, ты все еще не боишься?
   -Нет. Если честно, Леха Фашист выбрал меня за то, что я не боюсь - я смог ударить его по лицу.
   -Ты ударил по лицу Леху Фашиста и до сих пор жив? Что ж, я думаю, нам есть, о чем поговорить. Как ты думаешь, может, нам уединиться где-нибудь, а? - она подмигнула мне, и пошла по коридору, а я - за ней.
  
   В который уже раз... Кажется, всего лишь второй... Я просыпаюсь в чужой квартире, и не помню, как я сюда попал. И почему так трудно лежать, и почему так пахнет носками? Я перевернулся на бок, и на миг мне показалось, что я попал на помойку - вокруг меня в беспорядке валялся мусор, пустые бутылки, осколки стекла, предметы мебели и еще не проснувшиеся анархисты. Тут же мою голову будто ножом прокололо, и я попытался припомнить, что же вчера было.
   Да, я вернулся из "качалки" с этим парнем по прозвищу Динр, и он привел меня в этот дом - я даже вспомнил, на какой улице. Там я встретил Анну, а там...
   Мысль о том, что именно мы с ней делали, вызвала бы у меня приступ ликующей радости, если бы не так болела голова. Но - Анна снова моя! Я снова добился ее! Только как? Да, я ударил ее ударом Лехи Фашиста, и она сказала...Да, сказала, что я умею бить. Нужно найти ее, расспросить поподробнее...Так...
   Я поднялся на четвереньки, ухватился рукой за стоящий рядом стол, встал на ноги, чуть не опрокинув его, и тут же у меня в глазах потемнело, и я едва снова не упал. С трудом, держась за стену, я прошел по комнате, окинул ее взглядом - тут лежали и Ухо, и Рома, и Динр, но Анны среди них не было.
   "Ерунда!" - подумал я, и пошел на кухню - я знал, что в таких случаях нужно пить пиво. Прошел, открыл холодильник, потом шкаф - пива не было. Наконец, я сел за стол, и вдруг услышал звук открываемой двери и храп, похожий на лошадиный. Шлепая по полу носками, полными воды, прямо на меня по коридору шел мокрый и очень бодрый Талибан, низвергающий на грязный пол потоки воды.
   -Здорово, Барсук, - он протянул мне мокрую ладонь и я слабо пожал ее. Вода катилась с него ручьями, и я пытался понять, что же с ним такое.
   -Здорово, Талиб...Слушай, здесь есть, чем опохмелиться? - я снова почувствовал боль в голове.
   -А вон, - он указал рукой на открытую дверь ванной, - я так уже опохмелился.
   -Тогда я тоже пойду, - а мимоходом подумал: "Зачем было лезть туда целиком?". Подошел, и окунул голову в ледяную воду, подержал ее там, пока хватает воздуха, и выбрался, сел рядом с Талибаном, пальцами причесывая мокрые волосы.
   -Ну че, Барсук, как жизнь-то?
   -Да ничего. А ты этого...Динера знаешь?
   -Конечно. Он - полностью отмороженный.
   -Отморозок?
   -Нет, просто отмороженный идиот.
   -А он сказал, что ты всем своим приколам от него учился.
   -Ага, учился! Ну да, он меня, считай, в анархисты и привел. А сам-то - ни то, ни се.
   -Вот именно. Никто его не любит, но и не бьет никто.
   -Да он, кстати, сам дерется - будь здоров. Я с ним кое-как справляюсь.
   -Ладно, - я вспомнил слова Динера о том, что Талибан и бить-то толком не умеет, - а ты как, с Анной все еще? - я захотел унизить его так же, как он унизил меня.
   -Да нет, - ответил тот, - давно уже!
   -А с кем она сейчас?
   -Не знаю. Пару раз с Ухом видел, а так - не знаю.
   -А я зато знаю, - ответил я, улыбаясь.
   -И с кем же?
   -Вот, - я показал на себя двумя большими пальцами.
   -Че, по натуре?
   -Да серьезно!
   -И как, ты с ней уже это...того?
   -Еще бы.
   -А как ты этого добился?
   -А просто. Она сказала - "ударь меня". Ну, я и ударил, ей понравилось.
   -То есть ты че, - на лице Талибана нарисовалось искреннее удивление, - ударил Анну?
   -А что? Она же сама разрешила!
   -Да я бы ее в жизни!
   -Не забывай, что она выбрала меня именно потому, что я не боюсь.
   -Ты - и не боишься? Смешно!
   -А что, я же еще тогда, в августе, ее дауном же назвал? Назвал.
   -А, кстати, верно. И это круто! У нас есть тот, кто не боится.
   Внезапно, мы услышал плеск, а затем к нам вышел Ухо с мокрой головой, несколько минут соображавший, что тут происходит.
   -Эй, а ты тут че делаешь? - он посмотрел на меня.
   -Приколись, - Талибан повернулся к нему, - он Анну того, пш-пш!
   -Опять? И как?
   -А он, оказывается, дерется лучше нас теперь, - улыбка расползлась по лицу Талибана.
   -Правда? - Ухо нагнулся ко мне, - а доказать можешь?
   -А че доказывать! Я показать могу, - и тут же ударил его рукой в грудь, испытывая при этом несказанной удовольствие. У того на секунду расширились глаза, и он сказал чуть задыхающимся голосом:
   -Смотри-ка, а он ведь умеет! Но до Анны тебе еще расти и расти.
   -А я и не претендую. Кстати, где сейчас Анна?
   -Ушла она, вроде бы.
   -Ну так и я пойду, - я поднялся с табуретки, и направился к выходу.
   -Пока, Тёма, - сказал мне в след Талибан.
   -Пока, - добавил Ухо, потирая грудь.
   На улице я почувствовал, что мне очень холодно - похоже, за ночь ударил мороз. И так есть - весь завод по самые верхушки труб утопал в сплошном куполе белого дыма. Я пошел в сторону Криворожской.
   -Эй, Тёма!
   Увидел, как мне навстречу идет Анна, одетая так же легко, как и летом, докуривая сигарету.
   -Привет, - кивнул я.
   -Здорово, - она пожала мне руку, - ну че, пьянствовал?
   -Ага. Но мне уже лучше, - я потрогал концы волос, превратившиеся в сосульки, - скажи - у меня правда хороший удар?
   -Правда. Я за этим и нашла тебя. Хочешь посмотреть, как дерутся?
   -Зачем?
   -Может, и подучишься чему.
   -Зачем мне учиться драться?
   -Чтоб выжить, а может - и больше. Так как - пойдешь?
   -Пойду. А куда?
   -Я забила стрелку одному фашисту, и буду разбираться с ним завтра, в четыре дня.
   -Днем?
   -Да. А что?
   -Ну...Вдруг увидит кто.
   -Нет. Потому, что я забила на крыше.
   -На крыше...Так ты чего - убить его хочешь?
   -Нет, не думаю. Встретимся у подъезда на Криворожской, четыре.
   -Криворожская, четыре? Так это же мой дом!
   -А я знаю! - ответила она, бросила под ноги окурок, задавила его кроссовкам, и пошла к двери своего подъезда.
  
   А в четыре часа следующего дня я стоял у двери своего дома, и ждал их, мимоходом размышляя. Что, собственно, есть стрелка. Просто драка - я бы не сказал. Нет, стрелка - это дуэль, а ведь на дуэлях погибали дворяне. Можно сказать, что и Лермонтова убили на стрелке. А значит, что, есть что-то общее даже между русским дворянином и скинхэдом из подворотни? И, значит, на стрелке и погибнуть не позор.
   ...Анна и скинхэд подошли с разных сторон, и я вздрогнул - я знал этого скинхэда. Кажется, его звали Макс, но, во всяком случаи, он помнил меня, и помнил, что я ходил с Лехой Фашистом. А значит - Леха Фашист все узнает.
   -Здорово! - он протянул мне руку, но тут же подошла Анна и поздоровалась со мной, а скинхэд посмотрел на меня изменившимися глазами, - эй, Тёма, ты что - ее знаешь? Это же Анна!
   -Конечно, он меня знает, - произнесла Анна почти шепотом, обвивая мои плечи своей тонкой, но крепкой рукой.
   -Так, подожди-ка, Тёма! Ты че - из панков?
   -Я... - начал было я, но Анна опередила меня.
   -Конечно, он из панков. А ты что, думал, нормальный человек пойдет в фашисты?
   -Леха Фашист все узнает, - еле слышно прошептал скинхэд.
   -Пусть узнает, - спокойно отозвалась Анна, - и пошли!
   Вскоре мы стояли на двенадцатом этаже, на моей лестничной клетке, а оттуда прошли на балкон, и оказались около лестницы, ведущей наверх. Обычно ее закрывала решетка на замке, но сейчас замок был сломан и валялся на ступенях. Вдвоем Анна и скинхэд поднялись на крышу, и я пошел за ними. Вскоре мы стояли на ровном поле, черном и покрытом коркой белого льда, из которого кое-где торчали антенны, и пересекали провода, и во все стороны с него открывался вид на темнеющий город. Грязные дома и градирни, Москва-река под коркой серого льда, а небо - пока еще бледно-голубое и как будто бы тоже замороженное. Впрочем, оно быстро темнело, и все четче вырисовывался дымный купол, становящийся все темнее на фоне медленно растущего заката.
   -Пришли! - дуэлянты стояли на середине широкой площадки, ограниченной со всех сторон проводами.
   -Что ему надо? - скинхэд кивнул на меня.
   -Он - что-то вроде секунданта. Но неважно. Меньше слов! Отойди вон к той антенне. А ты, - Анна указала на меня, - запомни: не вмешивайся, что бы не случилось - даже если он будет убивать меня, не подходи!
   Анна и скинхэд начали расходиться по крыше, встали у двух стоящих друг против друга антенн, а я успел подумать - что, если она с ним не справится? Тогда ведь он сбросит с крыши и меня.
   -Начали! - крик Анны резанул по ушам, и она сорвалась с места.
   Мне, ожидавшему, что она уложит его так же, как Леха Фашист уложил меня, показалось, что она дерется очень непрофессионально, так как скинхэд, в отличие от нее, занял позицию, сгруппировавшись и прижав руки к телу. Анна же почти добежала до него, а затем как-то странно, будто поскользнувшись, то ли присела, то ли упала на лед, и одной ногой поразила его в живот, а другой выбила из под него обе ноги, тут же вскочив - все произошло настолько быстро, что я и сам не понял, как, но подумал: "Начало впечатляющее!". Скинхэд успел еще раз получить ногой по лицу, оставившей на его коже ссадину, поднялся, получив еще и в грудь, но все-таки сумел встать, и, оскалившись, перешел в наступление. Он медленно, широко расставив ноги, шел на нее, отразив несколько ударов, и она отступала, а я опять подумал: "Уж не для меня ли она с ним играет?". Несколько раз скинхэд сам наносил удар, но она мастерски уклонялась, вдруг как-то странно извернулась, метнулась в бок, будто описав круг вокруг скинхэда, и тот схватился сначала за ухо, потом за поясницу, потом чуть снова не упал, получив по лицу.
   А дальше...Анна явно дралась не по правилам. Будто летая вокруг скинхэда, она, казалось, атаковала его одновременно со всех сторон, казалось, его били как минимум пять человек, нанося по несколько ударов в секунду, а скинхэд лишь махал кулаками, и вдруг...Анна отлетела назад, поскользнувшись, и перелетев через провод, и вот она уже лежала у самого края крыши, а скинхэд, со следами ударов на лице, одним прыжком оказался над ней, Анна попыталась встать, но скинхэд ударил ее ногой в грудь, и она снова оказалась у края. А скинхэд прижал ее к земле, схватил за горло, и замахнулся кулаком. Я успел испугаться, подумав, что сейчас на нее обрушится серия ударов, а сама она, прижатая затылком к изгибу бордюра, в лучшем случаи потеряет сознание. Кажется, удар! Но нет, и я сам не понял, как, но Анна и скинхэд поменялись местами, и вот уже она сидела над ним, держа его рукой за горло, а тот наполовину висел над тридцатиметровой бездной.
   -Ну? - она прижала его сильнее, - сегодня я добрая. Сегодня я могу отпустить тебя живым, если не будешь сопротивляться - потому, что не хочу, чтобы ты валялся на крыше - крыша мне еще понадобится.
   Скинхэд что-то прорычал, выбросил вверх руку, но кулак прошел в миллиметре от лица Анны, а затем она с размаху ударила его ребром ладони по лицу, и он чуть не полетел вниз, - а теперь?
   Все повторилось.
   -Ну, как хочешь!
   Я вспомнил слова Динера о том, как исчезают скинхэды, и уже хотел броситься остановить Анну, но она ушла куда-то в сторону, скинхэд рывком поднялся, и закричал от боли, и его правая рука как-то неестественно изогнулась, а затем он снова упал на живот, вцепившись в предплечье.
   -Пошел! - Анна пнула его ногой и перепрыгнула через него.
   Фашист с трудом, отталкиваясь левой рукой, поднялся и пошел к спуску, еще и ощутимо хромая, и у самой двери заорала на Анну матом, а потом бросился вниз по лестнице.
   -Ну, и как оно? - Анна, чуть-чуть запыхавшаяся, подошла ко мне.
   -Ужас! - только и выдохнул я, - ты ему руку сломала?
   -А что, по-твоему, было лучше выбросить его с крыши? Он бы только тогда успокоился.
   -А ведь он не из слабых.
   -Да, я знаю - он у них не просто кто-то. Он - один из лучших. Вернее - из худших! То есть, конечно, не из самых, но очень даже...
   -И как ты с ним легко справилась!
   -А ты что думал? Я могу побить почти любого, по крайней мере на кулаках. Кроме Лехи Фашиста и Генки Геббельса. Остальные боятся меня.
   -Ну, еще Ванька Белый - он с ножом, и Пахан - он с палкой.
   -Да, еще они, но без оружия они - никто.
   -Слушай, Анна, - я вспомнил скинхэда, прижатого к краю крыши, и задал вопрос, беспокоивший меня со вчерашнего дня, - а скажи - тебе приходилось когда-нибудь убивать?
   -Убивать? - она помедлила, - людей - нет!
   -А фашистов?
   -Честно говоря...Тоже нет. И очень жалею.
   -Понятно, - я вздохнул облегченно.
   -А теперь ты слушай, - ее голос вдруг стал каким-то металлическим.
   -Слушаю.
   -Скажи: любишь ли ты меня?
   -Да! - я и сам удивился, как легко я это сказал.
   -Тогда вот что - хочешь быть со мной всегда, до тех пор, пока я жива?
   -Хочу.
   -Чтобы не бояться, что я уйду к Талибану или Уху, да?
   -Да.
   -Тогда, - она смотрела мне прямо в глаза, и говорила медленно, - я кое-что с тебя потребую.
   -Что угодно.
   -Ты должен посвятить себя одному делу.
   -Какому же? Какому?
   -Ты должен отдаться борьбе с фашизмом. Понимаешь, уже много лет я сражаюсь с ними, защищаю анархистов и нерусских, и ни у кого не прошу помощи. Но я одна - никто из анархистов не может противостоять фашизму. Готов ли ты сделать так, чтобы нас было двое?
   -Но я...
   -Просто: "да" или "нет".
   -Я недостаточно...
   -"Да" или "нет"?
   -Но...
   -"Да" или "нет"?
   -Да! - наконец почти крикнул я, и Анна уже как-то расслабленно произнесла:
   -Отлично. Тогда, - ее голос снова стал тверже, - тогда я хочу проверить тебя. Узнать, какой ты в драке - одного умения бить мало.
   -Как - проверить?
   -Молча! Дерись со мной!
   -Я - с тобой...да ты что!
   -Но ты ведь хочешь, чтобы я была твоей? А знай - я не достанусь кому попало. Ты должен заслужить меня. Не бойся - я буду драться не во всю силу, но если тебе придется ударить меня по лицу - бей, или я ударю тебя. Отойди вон к той антенне...
   Я отошел, чуть не споткнувшись о провод, оглядел железной дерево антенны над моей головой, огляделся - небо было уже темно-синим, и лишь на горизонте догорал закат - солнце уже зашло, и дым из белого стал черным, подсвеченным снизу красным. Но не об этом речь...Я направил взгляд на Анну, весь подобрался - и вдруг почувствовал страх. Почему-то ее я боялся куда больше, чем даже Леху Фашиста. Но я приготовился к бою, и тут же услышал ее крик:
   -Начали! - и бросилась на меня так же, как на того фашиста, я шарахнулся в сторону, пригнувшись и присев, ожидая, что сейчас она так же поскользнется и подсечет мне ноги, но вместо этого получил коленом по лицу, отлетев назад.
   -Плохо! - крикнула она, пригнувшись и как-то по-змеиному бросившись на меня, я попытался встать, но не успел, но все-таки нашел выход - вместо того, чтоб бить, уперся ногой ей в живот и перекинул через себя, она перевернулась в воздухе и упала, или, вернее, приземлилась, едва ли не на самый край крыши, а я успел испугаться, что сбросил ее с двенадцатого этажа.
   -Уже лучше! Так держать! - крикнула она, поднимаясь.
   Я вскочил, кажется, поняв вкус борьбы, и уже сам побежал на нее, но упал от удара рукой по лицу, но, падая, развернулся и выбил из под нее одну ногу, и Анна, заскользив, упала рядом со мной, а через секунду я уже держал ее, прижимая к земле. Понял, что она сейчас вывернется, и придавил рукой ее горло, но тут же получил коленом по затылку, и упал, и теперь уже она душила меня. Но я понял, что, уступая ей в силе, превосхожу ее в массе, и начал медленно, с трудом подниматься, а встав на колени, перевернулся и попытался прижать ее всей своей тяжестью к земле. Она, конечно, успела вывернуться, но я сумел сбросить ее руку с моего горла. Поднялся, и теперь уже не побежал, а медленно, как Леха Фашист, пошел на нее. Сейчас я уже полностью отдался драке, и не боялся нанести ей удар - и я нанес: сначала левой рукой, несильно, в плечо, но мне этого хватило - да, она перехватила мой удар, но я почти сразу выбросил вперед правую руку, и попал ей в лицо, как мне показалось, точно в глаз. На миг Анна замешкалась, видно, не ожидавшая от меня такого удара, а я навалился на нее всем телом и сбил с ног, сел верхом, и вцепился в горло.
   -Х-хорошо, - с трудом сказала она, а потом...
   Я понял, что она начала бороться в полную силу. Обхватила мою голову ногами, ударила затылком о лед, вскочила, вывернувшись, как змея, и отошла на шаг. Вскочил и я, и тут же получил целую серию ударов, понял, что стою почти на самом краю крыши, а она сбила меня с ног и прижала к бордюру.
   -Ну, сдашься?
   -Нет, - ответил я, но она ударила меня не рукой по лицу, а пальцами в живот. Я вскрикнул, попытался вывернуться, и повис над пропастью лицом вниз, не своим голосом закричав:
   -Хватит!
   Она втащила меня обратно на крышу. Отряхиваясь, я встал, мокрый от снега и пота.
   -Ну, и как? - спросила она.
   -Круто! - выдохнул я, успев заметить, что поставил ей синяк, - как я? Гожусь для тебя?
   -Годишься. Годишься, Артем. Ты способен к нестандартным ходом в драке - а это важно. Но не об этом речь... Итак - она заговорила как-то торжественно, - готов ли ты стать антифашистом?
   -Готов! - с меня еще не зашел запал, и я почти крикнул это.
   -Тогда поклянись на крови.
   И, к моему удивлению, она вынула из кармана... кинжал. Настоящий средневековый европейский кинжал, сантиметров десять в длину, богато инкрустированный, и, похоже, острый, как бритва.
   -Что это? - спросил я, зачарованно глядя на оружие.
   -Кинжал. На крайний случай.
   -Но откуда он?
   -Когда-то давно его привезли, как сувенир, из-за границы. А я его нашла, заточила, и превратила в оружие.
   -И что мне с ним делать?
   -Порежь себе руку.
   -Зачем?
   -Так надо.
   И я повиновался - вложил лезвие в ладонь, и провел, и оно оказалось острее любого ножа, я поднял глаза к небу, и увидел бледные тусклые звезды и луну в туманном ореоле.
   -И учти, Артем - я еще не раз испытаю тебя.
  
   И она действительно снова испытала меня - уже на следующий день. Тогда мы вдвоем шли по Криворожской, по скверу между моим домом и дорогой, за которой начинались гаражи, и вдруг увидели, как скинхэд бьет анархиста. Анна остановилась и указала мне на него.
   -Видишь этого фашиста?
   -Вижу.
   -Видишь? Хорошо. Тогда я испытаю тебя прямо сейчас.
   -Как? - да я уже и сам догадывался.
   -Напади на него.
   -Я?
   -Нет, я! Со мной драться, когда я тебе поддаюсь, может любой. А сможешь ли ты победить настоящего фашиста?
   -Не знаю... - ответил я, зачарованно глядя на бритого парня, кого-то бьющего ногами.
   -Пошел!
   И я пошел. Подходил все ближе, и уже узнал парня под ногами скинхэда - это был Рома! На миг подумал, что он не стоит того, чтобы я за него вступился, но я пересилил себя.
   -Эй, ты! - крикнул я фашисту.
   -Чего тебе? - обернулся тот, прижав Рому ногой, и я узнал того самого скина, который разбил мне нос еще в октябре, перед домом Анны, которая спасла меня от него. И что же - теперь я должен спасать от него кого-то? - чего? - повторил он.
   -Козел! - я не нашел сказать ничего другого, и тут же заметил, как побелели его глаза, как он пнул Рому и пошел на меня.
   Я почувствовал, как у меня подгибаются колени, вспомнил, что за козла надо отвечать, но все-таки сгруппировался так, как это делал Леха Фашист. Скин, кажется, не узнавал меня, он просто направил мне в лицо свой кулак. Но я успел уйти вниз и ударит его в живот, тут же вскочив и заехав ему по носу, успев подумать что-то об удачном старте. А зря...Скинхэд взревел и обрушив свой кулак мне на грудь, я отступил, зацепился ногой за что-то и полетел на спину, и тут же на меня посыпались удары его ботинок. Но я сумел подняться, и сразу же получил в лицо, отступил еще на шаг, и понял, что у меня разбит нос - опять! Разбрасывая кровавые брызги, я бросился на него, ударил его кулаком по лысине, и почувствовал, как что-то хрустнуло в пальце, а его голова даже не изменила положения - монолит! Попытался ударить еще раз, и все тот же палец отозвался дикой болью, и я понял, что сломал его. А скин всадил кулак мне в живот, потом еще раз, потом ударил меня по лицу, я снова упал со всего роста, понял, что мне с ним уже не справиться, и закрыл лицо руками. Скин занес ногу для контрольного удара, но тут подошла Анна.
   -Отошел от него! Быстро!
   Скин попятился.
   -Ч-черт! Это же Анна, - пробормотал он, отошел еще на шаг, развернулся и побежал. Анна встала рядом со мной.
   -Ну, чего разлегся? Вставай!
   -Я...ф-ф-ф, - я почувствовал, как больно напрячь пресс, и как больно в пальце. Кое-как, пересиливая себя, я начал подниматься, вскоре сел на корточки и с трудом распрямил ноги. Снег вокруг был весь в пятнах моей крови, сочившейся из носа, - я проиграл.
   -Да я, как бы, и сама вижу - не дурочка!
   -И что теперь, - сейчас я, и так побитый, боялся лишь одного - что Анна снова бросит меня. И она в который раз будто бы прочитала мои мысли.
   -Даю тебе еще одну попытку, Артем. Найди этого фашиста, и победи его. А если не сможешь - мне с тобой делать нечего - покачаешься еще с год!
   -Но я же...
   -Не волнует.
   -Но у меня же...сломан палец, - я поднял руку.
   -Делай, что хочешь, - она развернулась и пошла.
   -Но я же клялся на крови! - крикнул я ей вслед, а она развернулась и бросила мне:
   -Так сдержи свою клятву!
   Вскоре она скрылась за углом дома, а я, корчась от боли, шатаясь, держась за живот побрел в травмпункт, по дороге ругая себя и обещая, что однажды я справлюсь хоть с самим Лехой Фашистом!
   Но вернувшись домой, я сумел успокоиться, и теперь уже просто ждал, когда срастется кость. Ждал, и старался не выходить из дому, лишь повесил в своей комнате океанский кухтыль вместо боксерской груши, и тренировал на нем удар здоровой рукой, а домашние лишь удивлялись тому, с чего это вдруг я решил учиться бить. Привели в пример Талибана, которому отец однажды нанял двух охранников, надолго отвадивших от него скинхэдов.
   Итак, я ждал и тренировался, и Анну за это время не видел ни разу. А когда понял, что снова могу бить правой рукой, вышел на улицу - искать этого скинхэда - прочесывать район так, как обычно это делает бригада в фильмах про бандитов, когда убьют кого-то одного из них.
   Сейчас подходила уже середина февраля, и воздух трещал от мороза, но я все равно целые дни, а особенно, вечера, проводил на улице, старательно обходя всех остальных фашистов и выискивая одного - того, кто уже дважды разбил мне нос, и от кого дважды спасла меня Анна.
   И однажды я его нашел.
   -Эй, гнида! - крикнул я ему почти без страха.
   -Чего? - тот обернулся так же, как в прошлый раз, - я же тебя сейчас изуродую!
   -Попробуй!
   На этот раз он узнал меня.
   -Снова ты! Мало тебе в прошлый раз было?
   -Ага, мало, - я встал и приготовился к бою, а скин пошел на меня, и снова началась драка. И теперь я понял, что, многократно уступая ему в силе, превосхожу его в ловкости, и понял, что почти одинаково владею двумя руками - удар левой был ничуть не хуже, чем удар правой. И сначала несколько раз получив по лицу, я начал с ним драться на равных, а вскоре - теснить, видя на его лице злобу, смешанную с удивлением. Но вскоре удивление сменилось страхом - я теснил его, с огромной скоростью всаживая кулаки то в живот, то в грудь, то в лицо, и вот он уже споткнулся, а я начал бить его по лицу, часто, как автомат, пока, наконец, не понял, что он перестал сопротивляться. Я отошел, стирая пот со лба. Скинхэд не мог встать, хотя пытался оторвать свое тело от земли - я сам удивился, как сильно я избил его. А сам весь был на нервах, все мышцы мелко-мелко дрожали, и хотелось бить еще, еще, хотелось разбивать все морды в Промышленке. Сделал выпад в сторону скинхэда, но успел остановить себя, и побежал к дому Анны.
   -Анна! Открой! - дрожащей рукой я давил на кнопку звонка.
   -Чего надо? - она открыла дверь, - я же тебе сказала!
   -А я потому и пришел! Я сделал его!
   -Как - голыми руками?
   -Ну не ножом же. Избил капитально - он встать не мог. Ты мне веришь?
   -Это проверяется просто. Покажи кулаки, - она взяла мою руку, вытянула, закатала рукав - кулак бы весь красный, ободранный на костяшках, - верю. Так что...Считай, что ты прошел испытание. А пока...Заходи, раздевайся.
   Я перешагнул через порог, повесил куртку на крючок, поставил в угол ботинки, прошел в комнату, и увидел ее...Снова увидел татуировку у нее на плече, и мысленно представил на себе такую же. А она прошлась по комнате и велела мне подойти...
  
   ГЛАВА ПЯТАЯ
  
   Так началась моя новая жизнь, так я научился драться, добился Анны и стал антифашистом - но при этом ни в коем случаи не панком, да мне и самом стало ясно, что Анна - не совсем панк.
   Но теперь вдвоем с ней, мы превратились в настоящих охотников на фашистов - каждый вечер выходили прочесывать наш страшный район, быстрым шагом ходили по его прямым улицам и темным дворам, выискивая скинхэдов и нападая на них - и не важно, что скинхэд делал - избивал кого-то, рисовал свастику на стене дома, или просто мирно шел. И если раньше одна только Анна не давала им спокойно выйти на улицу, то вдвоем мы стали "грозой скинхэдов", потому, что если раньше те могли ходить вдвоем, а уж втроем - ничего не бояться, то сейчас их должно было быть как минимум четверо. А я, хотя и дрался несравнимо хуже Анны, становился сильнее с каждым боем, и уже через пару недель мог побить двоих новичков.
   Ну а ночью, вернувшись с охоты, и чувствуя себя насытившимися хищниками, с ободранными в кровь кулаками и парой синяков, мы запирались в ее комнате, и там...А утром я просыпался с чувством глубокого удовлетворения, и даже, в некотором роде, счастья - грубого, почти пиратского, но обретенного в борьбе, и днем снова становился обычным человеком.
   Но иногда будто бы возвращался прежний, другой Артем, живший здесь задолго до того дня, когда он встретил Анну, и говорил мне, что не может быть счастлив человек, бьющий морды, и говорил, что это уже идеология эсеров: "В борьбе обретешь ты счастье свое" - а ведь эсеры были террористами, которые убивали невинных...Но я усилием воли затыкал его, и мне было стыдно даже думать о том, что я таким был когда-то.
   Иногда мы ходили на пьянки, где я пил не хуже других, и анархисты больше уже не смотрели на меня, как на дауна, больше уже никто не мог назвать меня дураком, потому, что теперь они видели во мне своего защитника, и ставили меня даже выше, чем они сами, а многие начинали даже заискивать передо мной, уже и забыв, что я - не анархист. Но все равно, окруженный почетом и уважением, я среди них был чужой, и они не могли понять меня. Зато я больше уже не боялся, что Анна уйдет от меня к Талибану - когда тот спьяну полапал ее, она разбила ему нос.
   Анна стала моей, а я стал ее, и вся моя сила и умение драться, да и само желание без жалости уничтожать фашистов, существовало только до тех пор, пока рядом со мной была Анна.
   В том-то и проблема, что все шло слишком хорошо. Беда не могла не случиться.
   На одной из пьянок ко мне подсел Динр:
   -Эй, я-я-я-я-я! - услышал я над ухом, и он опустился на пустой стул рядом со мной, - здорово, Тёма!
   -Здорово, Динр, - я пожал ему руку, - как жизнь?
   -Да ничего. У меня-то все хорошо - у тебя плохо.
   -Почему?
   -Не должен тебе этого говорить, но скинхэды вас того, убить захотели.
   -Облава? - я был не совсем трезв, а потому не понимал всю серьезность положения.
   -Нет. Засада. Вас ждет засада. Не знаю, где и когда, но лучше эту неделю дома сиди!
   -Хорошо, я скажу Анне, но не знаю, согласится ли она.
   -А в том-то и дело, что тебе-то ничего не угрожает. Ну, изобьют, ну, в голову пару раз дадут - да это все фигня. А вот Анна - ее убить хотят.
   -Я предупрежу, - я все-таки не мало обеспокоился, и решил сейчас же ее предупредить, но в это время на освободившееся после Динера место, отряхнув стул рукой, сел Рома.
   -Ну че, Тёма, выпьем?
   -Подожди, я должен Анне кое-что сказать.
   -Потом скажешь! Давай выпьем!
   -Сейчас я скажу - и выпьем.
   -Да подождет твоя Анна, выпей, - он поставил стакан на стол, и я все таки не удержался.
   -Ну, хорошо, только немного... - ответил я и подвинул к себе стакан.
  
   Из-за этого-то все и получилось. Опять я напился, как свинья, и так ничего Анне и не рассказал, а через три дня, где-то в самом начале марта, мы, как всегда, вышли на охоту.
   Шли по двору рядом с домом Анны, и вдруг услышали крики. Знакомый голос - я увидел метающиеся тени, и понял, что скины бьют кого-то.
   -Проучим их? - спросила Анна, и, не дожидаясь ответа, сорвалась с места, я бросился за ней, успев заметить, что скины бьют Талибана. Ударил одного из них в голову, я узнал того, кого избил еще по приказу Анны.
   Скин споткнулся, перелетел через Талибана, вскочил, и заорал:
   -Геббельс! Белый! - и побежал, а за ним и его напарник, а я вдруг с ужасом понял, кого он звал. Вспомнил, что обещал Динр.
   -Анна! Это засада! - крикнул я, и мы увидели приближающиеся с двух сторон фигуры.
   Один - невероятно огромный, ростом даже выше Лехи Фашиста, хотя и поуже в плечах, с необычайно мощными руками. Другой - мелкий, приземистый, но уже с первого взгляда дико, невероятно опасный. Генка Геббельс и Ванька Белый.
   -Так, Артем, - сказала Анна мне на ухо, - нужно бежать, ты - туда, я - туда. Пошел!
   Мы бросились в разные стороны, за нами - оба фашиста, и я сам удивился, как быстро бегает Ванька Белый. А он догнал Анну, и начал теснить, и я заметил, как тонкое, короткое лезвие сверкает в его руках.
   -Анна! - крикнул я и бросился ей на помощь, но тут же Геббельс вырос у меня на дороге и ударил по лицу, а я успел увидеть, как Анна, пропустив один удар, останавливается на месте и оседает на землю, но тут же град зверских, жестоких ударов обрушился на меня со всех сторон, и я потерял сознание.
  
   Не знаю, сколько прошло времени, прежде, чем я очнулся. Но я, придя в себя, сразу понял, наверное, по запаху, что лежу в больнице. Попытался пошевелиться - вроде, нигде нет приступов щемящей боли - значит, кости целы. Только почему ничего не видно? Я приложил руки к глазам, и понял, что у меня нет линз - похоже, они выпали, только непонятно, как.
   Да...Я же почти слепой, а участвовал в драке. И отметелил меня ни кто-нибудь, а сам Генка Геббельс - и я радовался, что это был не Леха Фашист. Но ведь я был не один - со мной была Анна, и Геббельс был не один - с ним был Белый. И он...
   Он пырнул ее ножом! Анну...убили!
   Я вскочил с койки, налетел на стол, бросился к двери, и понял, что заперт. Фашисты убили Анну - господи, неужели...Неужели это могло случиться, неужели Анна, непобедимая Анна, могла быть так легко убита? Нет!
   Я кинулся на дверь, ударившись о нее всем телом, отлетел, и снова сделал бросок - дверь не поддавалась, да и к тому же я едва различал ее - белое пятно на сером фоне. Внезапно, пятно окрасилось темным, и в нем появилась неясная белая фигура, заговорившая женским голосом.
   -Успокойтесь, больной, лежите. Вам нужен покой.
   -Анна?! - крикнул я, - где Анна?!
   -Простите, я не знаю, о ком вы говорите, - ответила она равнодушно, а я вдруг почувствовал боль в голове, и повалился на койку, простонал что-то невнятное, и лег.
   -Анна...Они убили Анну...Где я?
   -В больнице. Вас кто-то избил - но, поверьте мне, в нашем районе бьют куда сильнее.
   -Ваш район...Я не в Промышленке?
   -Нет, вы в Промышленном районе, просто хочу сказать, что в соседней палате лежит больной с куском ножа в мозге, а в конце коридора - с переломом двух ребер и разрывом легкого..
   -И всех их избили фашисты! Мы и Анна боролись против фашистов, а теперь они...Они, похоже, они ее убили!
   -Кстати, больной, - она как будто бы не услышала меня, - вам пришло письмо, правда, без подписи. Вы хотите его прочитать?
   -Что за письмо? - я снова попытался подняться, и снова ощутил боль, - я ничего не вижу...Можете мне его прочитать?
   -Конечно, сейчас, - она ответила немного раздраженно, - тут почерк...Минутку, ошибка на ошибке...Интересно, кто это писал...В общем, ладно, слушайте, - она начала читать, да при том так, что мне приходилось напрягать все свои силы, чтобы разобрать слова, - "Артем, ты хорошо знаешь меня, а я знаю тебя еще лучше, и поэтому я пишу тебе. Потому, что знаю, что ты не панк и не рэпер, потому, что уверен, что ты еще можешь стать русским, и можешь исполнить свой долг перед Нацией. Я знаю и то, что ты - не недоделок-анархист вроде Талибана, не двуличная сволочь вроде Динера, и не маньяк, вроде Анны, пытающийся остановить нас в том деле, которое мы должны завершить. Ты еще жив, потому, что я приказал Геббельсу не убивать тебя, а только избить, чтобы ты несколько дней полежал и понял, чего ты хочешь. Я даю тебе последний шанс встать на верный путь, который принесет тебе авторитет, уверенность в своей правоте и деньги, и если ты не используешь этот шанс, то с тобой будет тоже, что с Анной - тем более сейчас, когда ты остался один. Не будь столь принципиальным - выбирай нашу сторону, если хочешь жить! Даю тебе неделю на размышление. Подписываться не буду - ты и так понял, кто я", - она оторвалась от письма и сказала совсем другим голосом, - ума не приложу, кто мог написать такую ерунду.
   -Я зато знаю, - слова "остался один" поразили меня, как нож в сердце, - это Леха Фашист, он...Он убил Анну. Я знаю, что убил, я знаю, - и если бы раньше я бы в такой момент расплакался, то сейчас мои глаза были абсолютно сухи.
   -Мне очень жаль, - произнесла она все так же равнодушно, - но, послушайте, больной, может, она жива. Кто знает?
   -А как это узнать?
   -Если она жива, то с какой травмой ее могли сюда доставить?
   -Ножевая рана...
   -Как ее фамилия?
   -Шершень, Анна Шершень.
   -Минутку, - мне показалось, что она вынула блокнот и что-то пишет, - хорошо, я попытаюсь узнать, есть ли она в нашей больнице, но ничего обещать не могу. Я скажу вам завтра.
   -Хорошо, - ответил я и откинулся, хотя сам прекрасно понимал, что здесь нет ничего хорошего.
  
   За всю свою жизнь не припомню дня тяжелее этого - лишенный зрения, запертый в тесной комнате, пропитанной запахами лекарств, и, главное, не знающем о том, жива ли Анна, не знающий, думать о ней в настоящем или в прошедшем времени.
   И письмо...Леха Фашист написал мне письмо, потому, что, похоже, ценит меня. Но неужели он правда, всерьез, думает, что я, потерявший свою любовь, перейду на сторону тех, против кого она боролась?!
   Я думал написать ему такой ответ, чтобы он после этого поставил целью своей жизни найти и убить меня, но поскольку я был почти слеп, я не мог это сделать.
   Потом приходили домашние, о чем-то говорили, и я узнал, что лежу здесь три дня, и что они страшно за меня беспокоились - так они начали. А закончили тем, что ругали меня и орали на меня за то, что я с кем-то подрался, говорили, что у меня нет права бить людям морды, а в конце концов ушли, хлопнув дверью, и я остался лежать, ничего не видя и не понимая и надеясь лишь на то, что Анна еще жива.
   Но на следующий день медсестра не пришла (вернее, пришла, но другая), и я решил, что она просто не хочет говорить мне ужасную правду, и теперь я уже едва ли не бился в истерике. Теперь я вскакивал, кидался на стены, и снова успокаивался, лишившись сил, но голова, вроде, потихоньку проходила.
   Потом опять пришли домашние, и принесли мне новые линзы, которые я тут же вставил в глаза.
   По крайней мере, мир снова материализовался...Я выглянул в окно, наконец, поняв, где я - я оказался на Новотроицкой, у самого края района, так, что в противоположное окно я увидел бы никогда не засыпающий МКАД, а из своего, с пятого этажа, видел лишь кварталы новостроек без единого дерева во дворах.
   И я смотрел в окно, и где-то вдалеке, за Орской, Нижнетагильской, Магнитогорской, Череповецкой улицами видел дом, где живет...или жила Анна...господи...
   И только на третий день возвращения моего сознания, и на пятый - моего пребывания здесь, ко мне, наконец, зашла медсестра.
   -Здравствуйте еще раз, Артем, - я не узнал ее, но все равно разглядел: симпатичную, черненькую, с хитренькими глазками, такую беззаботную, и подумал - счастливая, она ничего не знает о той войне, что уже много лет идет на московских улицах.
   -Здравствуйте, - ответил я, начав смутно догадываться, кто это, - вы...
   -Да, я к вам уже заходила позавчера. Я узнала насчет Анны Шершень.
   -И как? - я ощутил удар тока, - она жива?
   -Она...как вам сказать...
   -Погибла?! - не своим голосом закричал я, глянув в окно и прикинув, сколько до земли метров.
   -Нет, она жива, но...
   -Что?! Что "но"?!
   -Она лежала в нашей больнице столько же, сколько и вы, но сегодня она...сбежала.
   -Сбежала?! - я едва не подскочил и упал одновременно, - как? Куда?
   -Я точно не знаю, но мы ее ищем.
   -В каком она была состоянии?
   -Ее состояние оценивалось как "стабильное", но она только вчера пришла в сознание. Ее ранили ножом, но, к счастью, не задели никаких органов, она просто потеряла много крови.
   -Минутку...А как она вообще попала сюда? На нас же напали в ее дворе.
   -"Скорую" вызвал один парень, кажется, Талибин его фамилия.
   -Талибан...Ладно, не важно - я должен найти Анну.
   Медсестра посмотрела на меня, а потом сказала, как-то странно улыбаясь:
   -Я не могу вас отпустить.
   -Но...Прошу. Это вопрос жизни и смерти! Я знаю, где она живет, знаю, куда она побежит. Отпустите меня!
   -Простите, это невозможно.
   -Но я уже хорошо стою на ногах, я отлично себя чувствую!
   -Это...
   -Ну...Хотите денег?
   -Нет, ни в коем случаи.
   -Странно, - я и сам удивился, - но что тогда? Что мне сделать, чтобы вы меня выпустили?
   -Что? - она закрыла дверь, щелкнув ключом, - пожалуй, кое-что можете.
   -Вы... - я снова почувствовал, как наполняюсь злобой, - нет уж! Моя - Анна, и если она умрет, пока я тут вас удовлетворяю, то... - я оглядел комнату, и увидел окно, - то я покончу с собой!
   -Вы вряд ли сможете.
   -А если смогу? Будет всю жизнь на вашей совести! Господи, неужели в нашей стране остались одни только моральные уроды!
   -Спокойно, больной, - она посмотрела на меня уже без улыбки, - вас, похоже, давно уже пора перевозить в Кащенко. Хорошо, я с вас ничего не потребую, но и не отпущу - я не хочу лишиться работы. Знаете, как тяжело ее найти в наше время?
   -Знаю, - ответил я, оглядывая себя, а потом...
   Кажется, я снова потерял контроль над собой - бросился на нее, прижал к стене, выхватил из рук ключ, и сунул его в дверь, начал судорожно пытаться повернуть, пока она пыталась оттащить меня, пару раз повернул не туда, но, наконец, распахнул дверь и вырвался в коридор, захлопнул за собой, и бросился бежать, услышав крики "Убегает! Убегает!". За мной уже погнался какой-то доктор, но я пробежал по коридору и едва ли не скатился вниз по лестнице, оказался в вестибюле, и бросился к двери.
   Вскоре я бежал уже по улице, и за мной гнались люди в белом, но я успел нырнуть в какой-то двор и спрятаться в подъезде.
   В темноте и запахе я переждал не меньше двадцати минут. Снова болела голова, сердце билось - не столько от усталости, сколько от стресса. "Черт возьми, что ж я сделал?" - подумал я, и вспомнил медсестру, и мне почему-то стало дико жаль за свою грубость. Но ничего! Я открыл дверь и вышел на улицу.
   Я оказался внутри квартала где-то между Орской и Новотроицкой, в центре двора, ограниченного с разных сторон четырьмя высокими, плоскими, как крепостные стены, зелеными многоэтажками, построенными, кажется, совсем недавно. Я помнил только направление - откуда я пришел, и где дом Анны на Мариупольской, а как идти к нему, знал лишь примерно, а уж какой путь выберет Анна - вариантов масса. Но я пошел, а вернее - почти побежал.
   Я бежал по кратчайшей прямой, пересек узкую, разбитую, зажатую скверами Орскую улицу, пересек двор, окруженный уже пятиэтажками, и дальше все так же, уже и не замечая разницы между улицами и дворами, сменяющими друг друга, через те улицы, что я видел из своего окна.
   Наконец, я, с трудом переводя дыхание, добежал до дома, где Анна должна была быть, набрал код на домофоне, поднялся по лестнице, оказавшись на темной площадке, а там...
   Анна сидела, почти лежала, на ледяном грязном полу, и, кажется, силы окончательно ее оставили - она склонила голову на бок, и даже не пыталась подняться.
   А может? Не может быть!
   Я опустился на колени, приложил ухо к ее груди, и с трудом уловил биение сердца. Попытался поднять, и заметил, что одежда на ней разорвана на уровне живота, и там просвечивали повязки. Но я положил ее руку себе на плечо, обхватил ее за пояс, поднял, извлек из ее кармана ключ, и начал открывать дверь - руки не слушались и тряслись, и только через минуту мы оказались в квартире.
   -Держись, Анна, держись...сейчас мы тебе скорую вызовем, подожди...
   Она шла, еле переставляя ноги, и я расслышал, как она пытается что-то сказать, понял:
   -...только не скорую...только не скорую...
   Я уложил ее на кровать, сел рядом. К ней, кажется, вернулось сознание, она несколько раз повернула голову с боку на боку, а потом схватила меня за руку и потянула к себе.
   -Артем...Артем...не вызывай скорую...
   -Почему?
   -Я сказала - не вызывай, или я покончу с собой.
   -Почему?
   -Не смей, - сказала она отчетливо и откинула голову, - не смей, - произнесла уже еле слышно, и ее пальцы разжались.
   -Анна! - я наклонился к ней. Как бы искусственное дыхание не пришлось делать! Но это не понадобилась - кажется, Анна была почти в порядке, просто очень слаба.
   Но что я мог сделать? Только сидеть и держать ее за руку. Она сама запретила мне вызывать скорую - видно, просто лежать в больнице для нее унижение. "А пошла она со своей гордостью!" - подумал я и протянул руку к телефону, но тут же одернул себя - а вдруг правда покончит с собой!
   Сколько я так сидел, держа ее за руку и беспокоясь за ее судьбу, я не помню, но, наконец, я почувствовал, как она сжала мою руку и попыталась подняться.
   -Артем...
   -Анна!
   -Пить, - выдохнула она, - воды...
   -Сейчас! - я вскочил, бросился на кухню, поняв, что там нет ни чайника, ни стакана. Ну не пиво же ей нести, правда! Вернулся обратно, и спросил, "Что, прямо из под крана?", и она ответила "Да".
   Пожав плечами, я наполнил водой пивную кружку, принес, наклонился и приложил к ее губам, и она медленно, по глотку, выпила.
   -Артем, - произнесла она, - они знали. Они устроили засаду.
   -Да, Анна, да...Это я виноват. Меня предупредил Динр, а я...я напился, и ничего тебе не сказал. Я все забыл. Я виноват.
   -Нет, Артем. Даже если бы ты и сказал, я бы не стала слушать Динера.
   -А что, так, как сейчас, что ли лучше?
   -А ты думаешь, это в первый раз? Я бы просто пошла одна. А ты - как хочешь.
   -Я бы пошел с тобой.
   -Зачем? Зачем бороться, если все равно нельзя победить?
   Я немало удивился таким словам от нее.
   -Анна, я тебя не узнаю. Что ты хочешь сказать?
   -А то, что я не знаю, можно ли вообще победить фашизм, но чем дольше идет моя война, тем больше я понимаю, что это невозможно.
   -Но почему?
   -Фашизм - как наркотик. Мысль о том, что ты...лучший, что ты лучше, что твоя нация лучше других, и что твоя нация должна повелевать, гораздо привлекательнее мысли, что ты хуже всех, и что твоя страна никому не нужна и никогда не будет процветать. Фашизм - удел побежденных, униженных стран, именно таких, как наша. Фашизм сильнее анархии, сильнее всего...Сильнее коммунизма, потому, что коммунизм - это путь лишений.
   -Но все равно с ним надо бороться.
   -А как? Как, объясни мне.
   -Я не знаю, - ответил я, потому, что правда не знал.
   -Вот именно. Фашист живет в каждом из нас, понимаешь, в каждом. Надо только его разбудить. Каждый чувствует себя оскорбленным вместе со всей своей нацией, и каждый хочет...Хочет быть жителем сверхдержавы, человеком лучшего народа. А кто виноват - конечно, евреи, они всегда виноваты, и не только здесь, конечно - кавказцы, они уводят наших женщин и скупают базары, конечно - анархисты. Даже негры с их рэпом - и те виноваты. Я не знаю, я не верю...
   -Нельзя же так из-за одной неудачи. Тебя ведь ранили, сама говоришь, не в первый раз.
   -Так сильно - первый. Но не в этом дело, а дело в том, что сколько с ними не сражайся - все равно не победишь. Я одна - а их много. И пойми - даже здесь есть четыре человека, против которых я бессильна. А сколько их по всей Москве?
   -Ну что ж...Если ты все равно не боишься порвать с законом, то: достань пушку, патроны, надень маску, и убивай их. Против пушки даже Леха Фашист бессилен.
   -Даже Серега Адольф. Да где же ее возьмешь?
   -Я знаю, где, но только...только в крайнем случаи.
   -Не надо...Я не знаю. Артем... - ее пальцы на миг схватили мою руку еще крепче, а потом разжались, и она снова потеряла сознание.
   Так прошел еще час, полный нервов и страха, а потом раздался звонок в дверь. Я встал, подошел, и искренне пожалел, что на двери нет глазка - а то вдруг за мной пришел Леха Фашист?
   -Кто там? - спросил я неуверенно.
   -Толпа скинов за тобой пришла! - я узнал голос Талибана, - открывай давай!
   -Ага, сейчас, - я повернул ключ в замке, и впустил его, еще более длинного и похожего на динозавра.
   -Здорово, - он пожал мне руку, - ты как?
   -Я-то нормально, а вот Анна...
   -Где она?
   -Здесь же. Сбежала из больницы, доползла до дома, а дверь открыть ей сил уже не хватило.
   -Да я слышал! Ты там медсестру изнасиловал.
   -Наоборот. Она хотела, но я нет. Я тоже сбежал, чуть меня не изловили. Это ты врачей вызвал?
   -Я. По мобилу.
   -Спасибо.
   -Спасибо - это что, новая валюта? - разозлился вдруг Талибан, вешая куртку на крючок и нагибаясь к ботинкам, - ты хоть драться и научился, а все такой же первоклассник, как раньше!
   -Почему?
   -Да по всему. Где она?
   -Догадайся!
   Я провел его в комнату, он остановился - Анна, в черной анархистской одежде, разорванной на животе, лежала на кровати, вытянувшись на ней во весь свой рост, оказавшийся совсем небольшим, и мне она вдруг показалась какой-то хрупкой и уязвимой. Умей она драться хоть лучше всех в мире - а одной пули в грудь ей все равно хватит.
   Талибан сел на кровать рядом с ней, взял за руку.
   -Да жива она, успокойся, - я сел тоже.
   -Да я знаю. Скины ведь специально меня в тот двор затащили, козлы. И бить начали. Я даже Белого и Геббельса видел. Ладно, ваше счастье, что Леха Фашист не пришел.
   -А знаешь что, Талибан - мне ведь от него письмо пришло.
   -Да? И как?
   -Угрожает. Говорит - даю последний шанс, иначе - смерть. И ведь главное, сволочь, написал, что Анну убили.
   -Угрожает...Это плохо - если тебе сам Леха Фашист угрожает, значит - полный, - он сказал, что именно полный, - убить-то он может как не фиг делать.
   -Не знаю...Будем осторожнее - тем более пока мы на него не нарывались. Анна - она как-то умеет чувствовать, где его ждать.
   -Он, поди, обоих вас одной рукой завалит.
   -А знаешь, что я один раз ощутил на себе его удар.
   -Да? Я слышал, что он не бьет - он убивает.
   -Убивает? А мне в рожу раз дал - разбил мне нос и обе губы, а потом сам же меня и поднял.
   -Да ты гонишь! На кой хрен он тебя поднял?
   -Видишь ли, все то время, пока ты развлекался с Анной, я работал - мышцы качал. Там его и встретил, и сам чуть было не стал фашистом.
   -Ты?
   -Я. Но Леха Фашист меня уважал, и все еще уважает.
   -За что же, интересно?
   -Я не побоялся ему возразить, а когда дрался - ударить по лицу.
   -Че, серьезно?
   -Да конечно! Меня, кстати, и Анна выбрала именно за то.
   -За что?
   -За то, что я не боюсь.
   -А почему не боишься?
   -Потому, что дурак!
   -И что, то есть все время, когда мы с Анной того, пш-пш, ты качался?
   -С октября по январь. И качался так, как ни один скин не сможет. Впрочем, я знал парня, который в начале года на турнике даже висеть не мог, а в конце - подтягивался тридцать раз. Впрочем, неважно - главное, я добился Анны, а там она заставила меня поклясться на крови.
   -Слушай, а что если...Если все это так и должно быть?
   -То есть?
   -А так, что Анна тебя увидела - и заметила, что ты не боишься, но слабак. Тогда она тебя, того, это, а потом бросила - чтобы ты качался, а когда смог...
   -Слушай, а ведь это верно, - я и сам удивился мысли Талибана, - то есть она, хочешь сказать, мной управляла?
   -А в том-то и дело, что она, по ходу, всеми нами управляет. Мы, по ходу, все делаем то, что она нам прикажет.
   -Воистину, королева анархистов! А как она стала такой - всегда была?
   -Да нет, не всегда - пришла к нам, была просто сильная и ловкая, но драться вообще не умела. Но ходила с нами, ходила, ни одной там ни драки, ни стрелки не пропускала, сначала ее все били, потом начала наравне драться, а потом - сама всех бить. И до сих пор все ее боятся.
   -Но почему она пришла к вам? Она ведь не панк, а только прикрывается этим. Ты видел татуировку у нее на плече?
   -Видел, но ничего не понял.
   -Я, зато, понял - это скелет фашиста, прикованный цепями к пулемету.
   -И что эта фигня значит?
   -Что она не панк, даже вообще не анархист, а что она - антифашист. Но что ее на это подвигло?
   -А я откуда знаю? Может, мстит за кого, а может, просто шибанутая!
   -Не знаю, - я снова оглядел ее, а потом сказал, почувствовав несказанное облегчение - будто с моих плеч свалился по меньшей мере Эверест, - слушай, Талибан, а ведь она спит.
   -Спит. Отлично. Сюда бы Ухо - он бы разобрался.
   Ухо и правда пришел через пару часов, долго у меня все выспрашивал, осматривал рану, а я узнал, что он, оказывается, тоже закончил школу и учится в медицинском. Как следует все осмотрев, Ухо сказал:
   -Нет проблем. Оклемается через недельку - когда кровь восстановится.
   -И что же, ножом в живот - это настолько не страшно? Я думал...
   -Правильно думал. Просто ей повезло - один шанс из тысячи. Сантиметр вправо - сантиметр влево - сантиметр глубже - и вы б ее хоронили.
   -Лучше об этом не думать.
   -Вот именно, Тёма. У вас с ней такой...Боишься, что ее убьют?
   -Боюсь, - признался я, - я этого очень боюсь.
   -А чего больше: что убьют ее, или что убьют тебя?
   -Вот это не знаю. Наверное, ее...
   -Ври больше!
   С этими словами Ухо встал и ушел.
   А десять дней тянулись, как год. Анне становилось то лучше, то хуже, но уже на третий день она была в сознании, просто очень слаба. Я с ней опять о чем-то говорил, и понял, что она, кажется, не помнила слов, сказанных ею про фашизм - может, она сказала это просто в бреду? Напротив, она, кажется, рвалась в бой, и часто говорила о том, что вот встанет на ноги - и устроит фашистам такую жизнь, о которой они и мечтать не могли.
   Фашисты же, как я узнавал от Динера, на полном серьезе верили, что Ванька Белый убил Анну, а потому анархисты сидели по домам, и лишь Талибан иногда заходил к нам узнать о ее самочувствии, а Анна каждый раз спешила его успокоить - еще дней пять полежу, а потом...
   Пару раз я один выходил охотится на фашистов, но понимал, что мое умение драться не шло ни в какое сравнение с ее - один на один я мог победить многих, а двоих не мог победить никого.
   Так прошло десять дней, за которые наш район уже полностью изменился. Медленно таял снег, текли ручьи по выбоинам в асфальте, всплывал на поверхность мусор, накопивший за пять месяцев, а вскоре снежная корка сменилась пожухлой прошлогодней травой. Так в Промышленке начинался апрель.
   А примерно числа пятого Анна смогла встать на ноги (вернее, встать-то она могла уже давно, а сейчас к ней уже почти полностью вернулись силы), и первое, что она сделала - подралась со мной, и я заметил, что она хоть и заметно ослабла, но все равно сохраняла ловкость и дар импровизации.
   А потом, когда мы первый раз после ее раны вышли на охоту, нам не пришлось даже драться - первые два дня фашисты просто разбегались, решив, что Анна воскресла из мертвых, и разорванная одежда и шрам делали ее похожей на настоящую упыриху..
   Но при этом, я часто не заставал ее дома - она как будто бы делала что-то, от меня скрытое, и я начал бояться, а не стала ли она изменять мне. Но ночью все было как прежде. Так прошло еще две недели.
   И мы снова с ней лежали в кровати, и снова она курила, как тогда, в ту далекую осень. О чем-то говорили, и вдруг она замолчала, повернув голову ко мне, и тихо спросила:
   -Скажи, Артем, а ты можешь...убить?
   -Убить? - не понял я, - кого?
   -Того, кто считает себя человеком, и кто человек по закону.
   -Не знаю. А кого надо убить? - я еще не понял, насколько серьезен ее замысел.
   -Что ж, Артем, - она смотрела на меня как-то странно, - я готова тебе сказать. Но - никому, иначе, клянусь, убитым будешь ты.
   -Ты хочешь кого-то убить? Но кого? Не Леху же Фашиста.
   -Нет. Того о ком я узнала совсем недавно, и кто гораздо хуже, чем Леха Фашист.
   -Это кого же?
   -Напряги мозги: скажи, как ты думаешь, может ли существовать в нашу суровую кризисную годину организация, не имеющая финансирования. Может ли кто-то работать за голую идею?
   -Да. Мы, например.
   -А может ли тысяча человек работать на благо идеи, не требуя ничего взамен.
   -Ну...Нет. Про кого ты говоришь?
   -Про фашистов. Ты мог бы уже понять, что на ровном месте это существовать не может.
   -Но ты же сама говорила, что фашист живет в каждом из нас.
   -Я не помню, чтобы я такого говорила, - ответила она металлическим голосом, - но если фашист живет в каждом, то он должен быть разбужен. А как его разбудить? Открою секрет: наши люди - это стадо. Это стадо потому, что всех, кто не стадо, всех, у кого были хотя бы какие-то задатки индивидуальности, уничтожил Иосиф Виссарионыч. А стадо пойдет туда, куда его погонят. А те, кто гонит - это люди не из тех, кто умирает за идею. Ты понимаешь, о ком я говорю?
   -Не совсем.
   -Хорошо. В нашем районе, на той его стороне, на улице Новокузнецкой, живет некто по кличке Большой Кабан. Он гораздо старше любого из нас, и он, я думаю, не умеет драться в теории, а если и умел - то давно разучился. У него есть деньги - много денег. И у него был сын - именно что был: сына убили в Чечне где-то под Гудермесом. А у Кабана осталась лишь ненависть ко всем нерусским. Ненависть, помноженная на деньги, и удваивавшаяся после каждого теракта в Москве. А знаешь, к чему это ведет?
   -Он...их спонсирует?
   -Да. У наших фашистов есть спонсор. Он платит им специально за то, чтобы они убивали нерусских. Именно поэтому анархистов они только бьют, а черных и евреев убивают. Это - Кабан.
   -И ты...хочешь убить его?
   -Да, - ответила она, и, как мне показалось, хотела сказать еще что-то.
   -Но, Анна, ты же должна понимать...
   -Я ничего не должна! А если я и сяду, то однажды я выйду, а Большой Кабан все равно будет мертв. Это ты не понимаешь - я смогу победить фашистов. Нет денег - нет Лехи Фашиста. Нет Лехаи Фашиста - нет их союза.
   -Но откуда ты знаешь?
   -Просто. Не так давно я получила вход в "ящик" Лехи Фашиста, а там нашла письмо, подписанное "Большой Кабан", где он обещал фашистам тысячу долларов, если они убьют какого-то там черного, открывшего лавку на Промышленском рынке. Я стала узнавать, кто такой этот Большой Кабан, не без помощи бандитов, - она посмотрела на меня так, что я сразу понял, чего стоила эта помощь, - и теперь знаю, что он, где он и когда он. А завтра я пойду и убью его, потому, что нельзя упустить тот шанс, что будет завтра.
   -И что же это за шанс?
   -Тебе не стоит этого знать. Просто скажи - поможешь ли ты мне убить?
   -Ну, я...
   -Говори. Я понимаю, что не вправе заставить тебя порвать с законом. Откажись - и ничего не изменится. Я сделаю все сама.
   -Тогда я, - и вдруг я почувствовал страх. Убить...Это что же, как у Достоевского: старушку зашиб - а потом мучился? Я прекрасно понимал Раскольникова, и понимал, что никогда не смогу убить, и я ответил, тихо и неуверенно, - нет.
   -Нет? - Анна посмотрела на меня, казалось, даже с облегчением, - возможно, это и к лучшему. А я не знаю, смогу ли я, но я уверена - смогу.
   На следующий день я проснулся один, поняв, что Анна ушла.
   Ушла убивать, даже не сказав мне, куда и когда, да в общем-то даже, и кого. Вполне возможно, что этот Кабан - мой знакомый или даже родственник, потому, что знакомых бизнесменов у меня хватает. Но неужели Анна готова убить человека? Впрочем, от чего же и нет? Ведь среди тех, с кем она боролась, убивали многие, и никто из-за этого не вешался, не шел сдаваться властям.
   Что же до меня, то меня совершенно не мучила совесть из-за того, что я отказался. Убить - преступление, да. Но не в этом дело. Я боялся тюрьмы, но еще больше я боялся себя. Я всегда считал, что лучше умереть, чем быть убийцей. Нет, я бы не убил, что бы не случилось. Никогда.
   И я сидел в ее пустой квартире, и ждал ее, периодически начиная расхаживать по тесной комнате, ступая ногами по хламу и мусору, и думал о том, смогу ли я смотреть ей в глаза, осознавать, что та, кого я люблю, и та, с кем я живу, своими руками убила человека.
   Да и потом - все-таки у нас не совсем дикий запад. Все-таки у нас существует закон, пускай его никто не выполняет, и, значит, возможно, что я с ней - последние дни, а ей дорога одна - за решетку. И странно - ты убил бандита, а тебя же еще и сажают. Лично я бы никого не наказывал за убийство преступника.
   А время шло, и оранжевое солнце уже медленно клонилось к закату. Наконец, зазвенел ключ и защелкал замок.
   -Анна! - я кинулся к двери, впуская ее.
   -Что? - она прошла мимо меня, по коридору, обессилено села на кровать и обхватила голову руками.
   -Анна? Ты...ты это сделала?
   -Нет. Нет. Нет. Нет! - она почти крикнула, - я не смогла!
   -Как? Не хватило жестокости?
   -Жестокости-то у меня хватит на всех фашистов в районе. Дело в другом - у него был телохранитель. Но даже не в этом...За него вступились люди. Они выволокли меня к этим чертовым прилавкам, и стали кричать, что я убиваю их. А потом мне пришлось бежать от толпы. Конечно, как ты победишь фашизм, если весь народ стоит на его стороне!
   -Но они же не знали. Они думали...
   -Не важно...Я завалила...Я все завалила. Все, но только не его!
   -А когда будет еще один шанс?
   -Господи, да откуда же я знаю!? Артем, пойми, я не могу. Я больше не могу...Я устала бороться. Я проигрываю. Их не победить.
   -Почему?
   -Кого мне обманывать: один в поле не воин. Один человек не может победить целую идеологию. Один человек не может победить зло.
   -Но...Анна...
   -Что "Анна"?! - внезапно разозлилась она, - оставь меня в покое!
   -Подожди!
   -Убирайся отсюда! Сейчас же!
   -Но почему?
   -Пошел! - она вскочила.
   -Я...
   -Пошел! - и тут же я отлетел к стене под ударом ее кулака, поднялся, и решил, что, и правда, лучше уйти.
   Спустившись на улицу, я подумал о том, как это не похоже на нее, и подумал, что завтра она успокоится, и все будет, как прежде...
   Я пошел домой и лег спать, еще не дождавшись, пока стемнеет, чувствуя огромное облегчение, что она не стала убийцей.
   А солнце заходило, и наползала непроглядная тьма, и черным призраком над районом навис дым от завода.
   Наступало двадцатое апреля.
  
   ГЛАВА ШЕСТАЯ
  
   Всю ночь меня одолевали какие-то страшные, тяжелые сны, от которых я метался, как в бреду, а они сменяли друг друга бесконечной чередой, становясь все страшней и бредовей.
   Я видел бесконечные, унылые, тоскливые равнины, покрытые печальными лесами, затянутыми голубоватым туманом, и леса, перемежающиеся полями, уходили куда-то к горизонту, оставляя лишь немного места одиноким селам с торчащими то тут, то там разрушенными колокольнями, как будто бы где-то под Тверью или Смоленском. А я летел над этими равнинами, полями и перелесками, и видел внизу, на размытых дорогах, рваные следы от танковых гусениц, поваленные деревья, засыпанные окопы и воронки от авиабомб, трупы солдат и обломки техники. Я летел над равниной, то выше, то ниже, постепенно опускаясь, и вскоре несся над узкой тихой рекой в глубокой долине, почти что касаясь белой паутины пара, поднимающегося над водой. Вскоре я увидел железнодорожный мост, перебитый пополам случайной бомбой, лежащие в воде опоры и перекрытия, остатки понтонов, прибитых к западному берегу, и пологую осыпь, всю усыпанную трупами и кусками изорванного железа. И лишь у самого входа на мост сидел...Тот самый образ. Скелет фашиста, прикованный цепями к пулемету. Я как будто бы остановился перед самым дулом, замер, не понимая, зачем я здесь нужен, и увидел, как скелет встает, хрустя костями, и говорит мне что-то, и я понимаю лишь одно слово: "Никогда! Никогда! Никогда!", а потом смотрит на меня, и вдавливает своими костлявыми пальцами гашетку до упора, и стальной поток упирается мне в грудь, и я лечу в реку.
   Я проснулся, но тут же снова заснул, и новое видение показалось мне куда страшнее всех предыдущих.
   Да. Вроде бы ничего особенного. Я просто шел по району, по его ночным улицам, по чужому двору. Или нет, это мой двор, потому, что я - не Артем. Потому, что я - Анна.
   Да, я иду по двору, и чувствую какое-то смятение, чувствую, что жизнь прожита зря, чувствую лишь свое бессилие, и больше уже не хочу жить. Иду, и слышу топот ног, стук тяжелых ботинок об асфальт, приближающийся с разных сторон. Оглядываюсь, и вижу белые лысины, сверкающие в темноте, плывущие ко мне отовсюду. Фашисты окружают, и я вижу не менее тридцати человек, и все - самые злые и страшные во всем районе. Тут и Макс, и Генка Геббельс, и Ванька Белый с ножом, и Пахан с палкой, и даже сам Леха Фашист, шагающий железной поступью.
   Нет, возражения неуместны. Надо бежать, и я бегу, но чем быстрей я бегу, тем они ближе. Наконец, я оказываюсь на пустынной площади, и понимаю, что это - школьный двор с торчащими из земли одиноким деревом, и над моей головой нависает мертвенно-белое с черными глазницами окон здание школы.
   И я вдруг понимаю, что мне бежать некуда, что все мои пути перекрыты. Сегодня вся Москва стоит против меня. Останавливаюсь, и вижу, как меня окружают, но никто не готов подойти первым. Я достаю кинжал, и все отходят на шаг. Тут же на меня сзади, со ступеней, кидается Ванька Белый, и я уклоняюсь.
   Он приземляется передо мной, и начинается его атака. Низкий, ловкий и злобный, он владеет ножом, как еще одной частью тела, и мне кажется, что у меня нет шансов. Но и мой кинжал в руке мелькает, как молния, и мы по очереди тесним друг друга, и то он, то я, касаемся спинами окруживших нас фашистов, и эти фашисты готовы броситься на меня, убить, разорвать...И Ванька Белый превосходит меня и в ловкости, и в мастерстве, но все равно я побеждаю - он роняет свой нож, схватившись за порезанную руку, а я всаживаю кинжал ему в живот, и он падает, и кровь течет у него изо рта.
   Уклоняюсь от зверского удара - на меня наступает Пахан с железным прутом, но я поднимаю с земли свой прут, и начинается поединок. И мы сражаемся на ржавых дубинах так, как дрались на мечах рыцари тысячу лет назад, лишь ржавая сталь звенит, и углы прутов ранят руки. Я пропускаю удар, и едва не роняю свой прут, но все таки парирую следующий, делаю выпад, тесню, и вот он падает с пробитой головой, и, кажется, сломанной шеей.
   Но что толку? Их тридцать человек - мне не спастись.
   Выходит Геббельс, сгруппировавшись и обрушивая на меня град ударов, каждый из которых может стоить мне жизни. Но я дерусь так, как не дралась еще ни разу. Ловкость, скорость, неожиданность - вот что я могу противопоставить чудовищной силе, я, незнакомая с правилами настоящего бокса. И вот он лежит - я превзошла сама себя.
   Но какая разница? Мне все равно не спастись.
   Кольцо сжимается, и вскоре я схвачена им, как клешней. Да, я сражаюсь, как зверь, и первые минуты никто из них не может даже просто подойти. Но крики Лехи Фашиста гонят их, и они наступают, и за каждым поверженным появляется двое новых. Я больше не могу сдержать их натиск, и вот уже я лежу, и меня бьют тяжелыми ботинками, ломая мне руки и ребра. Я одна - а их много.
   Но, наконец, они расходятся, и я, лишенная сил подняться, лишь поднимаю голову, поднимаю свое лицо в синяках и крови, и вижу как ко мне, шаг за шагом, подходит Леха Фашист, и от его шагов трясется земля. Его рука - нет, не рука, а лапа зверя - хватает меня за горло и поднимает, и я чувствую острую боль ниже груди и холод стали в моем теле. Но я еще жива, и слепнущие глаза видят, как он надевает петлю мне на шею и тянет ее, как поднимает меня, избитую, израненную, всю в крови, чувствую, как мои ноги отрываются от асфальта, и успеваю услышать, как хрустят мои шейные позвонки...
   Нет!
   Я, теперь уже я, Артем, живой и здоровый, вскочил с кровати в холодном поту. Сбросил с себя одеяло, похватал с пола одежду и принялся торопливо натягивать ее на себя, руки дрожали, и я лишь пытался себя успокоить: "Это сон! Это только сон! Это всего лишь сон!", и видел за окном бледный свет раннего утра. Одеваюсь, открываю дверь, и бегу - туда, к школе на Мариупольской.
   Неужели это случилось? Неужели я снова потерял ее? Я говорил себе, что нельзя верить снам, говорил, что ее не могли убить, уверял себя, что она не самоубийца и не выйдет на улицу в ночь двадцатого апреля. Но все равно я чувствовал, что это был не просто сон, и чувствовал, что...Я бежал уже вдоль здания школы, и последние метры до угла растягивались в десятки километров, последние секунды превращались в месяцы, но, наконец, мой взгляд выхватил школьный двор, одинокое дерево в его центре и козырек школьным ворот, а на нем...
   Анна!
   Все оказалось правдой. Я увидел лишь ее тело, болтающееся в метре над землей, и горло ее пересекала толстая шершавая веревка, ведущая к крюку на воротах. И несколько минут я просто стоял неподвижно, глядя на то, что осталось от той, кого я любил, и просто не мог поверить, в то, что это все-таки случилось.
   Я чувствовал, как земля дрожит под ногами, чувствовал, как день сменяется ночью, а жизнь - смертью. Чувствовал, что не могу подойти к ней ближе - будто бы какой-то барьер...Наконец, ударной волной накатил дикий, чудовищный страх, и я побежал по улице, крича, срывая голос, проклятия фашистам, и шепотом повторял "Анна, Анна..."...
   Когда же я сумел преломить себя и вернуться, я увидел, что у школьных ворот собралась толпа, слышны какие-то голоса и восклицания, кто-то в форме, не понятное, какой, несет лестницу, а кто-то в штатском ходит вокруг и записывает что-то в блокнот...
   А я лишь стоял и смотрел, не в силах сказать слово, и не в силах поверить, что Анны, королевы анархистов, грозы скинхэдов, больше нет на этом свете.
  
   А три дня спустя были похороны на ближайшем кладбище на окраине парка - маленьком, заброшенном, заросшем травой, на которой лишь кое-где валялся мусор, шприцы и бутылки...А мы стояли на самом краю кладбища, в глубине парка, так, что сквозь деревья просматривались руины часовни, где сатанисты вешают кошек, у глубокой, пока еще пустой могилы, и видели, как к ней везли гроб, черный, заколоченный, но я знал, в нем покоилась Анна, так же, как и при жизни, одетая в анархистскую одежду, и я помнил, как вложил ей в руку сломанный кинжал.
   И под мрачную, гнетущую музыку, ее везли к ее последнему приюту, а я лишь стоял, и чувствовал бесконечную печаль о том, что она умерла, бесконечный страх о том, что мы теперь беззащитны, и бесконечную злобу на тех, по чьей вине это случилось.
   Стоял, и вспоминал о каждой минуте, прожитой с нею, о каждом слове, ею сказанном, о каждом бое, ею выигранной, о каждой ночи, с нею проведенной, и думал - а в чем был смысл всего этого? Не было ли все напрасно?
   Да, неважно. И тяжелое, неподъемное горе, мысль о том, что я ее больше никогда не увижу, давило на плечи и грудь, будто я придавлен могильной плитой. Ее один раз убили - она осталась жива. Но пережить смерть еще раз - это выше сил человека.
   Не смогла победить фашизм, не смогла достичь своей цели, не смогла остановить врагов. Да и возможно ли это? Возможно ли победить зло, даже не одному человеку, а всему миру? Тем более если зло это живет в каждом.
   И ее гроб медленно опускали в могилу, и вот уже сыпалась сверху земля, а я все стоял, и рядом стояли и Талибан, и Ухо, но даже им не понять все мое горе, и не понять, кого мы теперь потеряли.
   Зачем? Зачем она вышла на улицу двадцатого апреля? Похоже, она просто отчаялась, потому, что зло непобедимо.
   Да и нужно ли его побеждать?
   А поверх засыпанной могилы установили плиту без креста, лишь с надписью:

Анна Андреевна Шершень

1987-2004

Жила, чтобы победить зло

Умерла, сделав его чуть меньше

   И по плите, выступая грубым, едва различимым рельефом, извивалась сложная фигура, все тот же скелет фашиста, прикованный цепями к пулемету, и я успел удивиться, что плиту сделали так быстро.
   Я заметил у могилы, в стороне от толпы анархистов, немолодую женщину, всю в черном, но с такими же худым, как и у Анны, лицом, такой же белой кожей, и темно-рыжими волосами, и понял, что это - мать Анны, а ведь я бы до сего дня никогда бы не подумал, что у нее может быть мать.
   Не понимая, зачем, для чего, я подошел к ней, что-то торопливо, сбивчиво заговорил, и не мог уже сдержать слезы, стекавшие по щекам, но видел ее глаза - абсолютно сухие, вернее, высохшие, и страшные - куда страшнее зверских глаз Лехи Фашиста. Я говорил и говорил ей, а она все молчала, а потом наконец произнесла совершенно сухим, лишенным всякого чувства, голосом:
   -Это моя вина. Это я виновата во всем - от начала и до конца. Когда он умер, я не смогла удержать ее от падения в бездну, и теперь здесь лежит все, что от нее осталось. Она умерла много лет назад. Ее было уже не спасти.
   И, сказав это, она развернулась и медленно пошла, вскоре скрывшись за лесом покосившихся крестов и обелисков, а я все стоял, не понимая: кто "он", тот, чья смерть убила Анну много лет назад...
   А анархисты уже пили, и пели под гитару какие-то грустные, мрачные песни...
  
   Так прошло восемь дней после ее смерти, а я, вроде, перестал каждое утро вскакивать в бреду и плакать, услышав или увидев любое воспоминание о ней. Теперь же мы сидели в ее опустевшей квартире, и вспоминали ее на поминках.
   Конечно, поминки. Только водка и гитара, и больше ничего. Они не понимают, что произошло, даже примерно. Да, не мы - я сидел в стороне, не говоря ни слова, а они - Талибан, Ухо, Рома, еще какие-то парни, сидели и пили, а я никому не сказал о том, что нашел в ее вещах диск с "Реквиемом".
   Словом, сидели - и пили, и неважно уже, из-за чего, лишь голоса звучали чуть тише.
   -Ну, вообще не представляю, - Талибан поставил на стол пустой стакан, - что нам теперь делать...
   -Обделаться и нежить! - огрызнулся Ухо.
   -Скины нас теперь того, уроют, как рэперов. Как нам теперь без нее?
   -Козел ты! - ответил Ухо, - Анну убили, а ты...
   -Что я? Нам же теперь - просто конец!
   -Тебе-то что, я не понимаю? У тебя бабла навалом, ты отсюда свалишь как нефиг делать!
   -Да я-то запросто, а вы-то как?
   -Вот только тебя попросить за нас тут пострадать забыли!
   -Ладно, только ссориться нам еще не хватало, - вставил Рома.
   -А знаете, что, - сказал вдруг Талибан совсем другим тоном, - мне так лично кажется, что пора сворачиваться. Ну ее, эту анархию. Кому она нужна? Народ уже по горло сыт анархией - мы никому не нужны.
   Но все посмотрели на него так, что он поспешил замолчать, а дальше все выпили, и сидели уже молча.
   -Кто же она была такая? - произнес Талибан, глядя в стакан, - она была...как же это...ну, не такая, как мы, что ли? Она не жила по нашим правилам. Она была...выше нас, лучше нас.
   -Да кто этого не знает? - снова Ухо.
   -Она не была панком. И даже не анархистом.
   -А кем она была?
   -Я не знаю, но...
   Тут же мы все вздрогнули - раздался длинный, прерывистый, стрекочущий звонок в дверь.
   -Это еще кто? - Рома оглядел анархистов, кажется, вспоминая, все ли на месте, - кто-то не пришел?
   -Да нет, все здесь.
   -Тогда кто это?
   -А может... - Талибан тоже оглядел нас, - фашисты? - тут же звонок повторился, еще дольше и протяжнее.
   -Заткнись! - Ухо вылез из-за стола, - сейчас я открою.
   Конечно, мы все испугались. Что, если скинхэды, убив Анну, решили окончательно изничтожить всех анархистов в Промышленке. Ухо прошел в прихожую, спросил "Кто там?" и завозился с ключами. Мы все замерли - а вдруг правда...
   Но не было удара по лицу и звука падающего тела. Распахнулась дверь, и мы услышали какой-то щебечущий, явно не испорченный сигаретами, голос девушки.
   -Скажите, а здесь ли Артем?
   -А кто ты такая? - услышал я голос Уха.
   -Ладно, - заговорила она тем же тоном, - а здесь ли Талибан или Ухо?
   -Я - Ухо, - ответил Ухо, - а ты-то кто такая?
   -Да впусти ее, наконец! - крикнул Талибан, и Ухо послушался.
   Дальше мы услышали стук каблуков, и в комнату вошла девушка примерно моих лет, но выглядевшая куда младше, и мне почему-то несказанно напомнившая секретаршу из какого-нибудь американского фильма: невысокая, полненькая, краснощекая, в зеленом пиджаке с квадратными плечами и такой же зеленой узкой юбке, в круглых очках, а ее не очень длинные, жидкие волосы были убраны в два хвоста.
   Она прошла по комнате, посмотрела на всех нас(вернее, поверх всех нас), взяла свободную табуретку, и села, закинув ногу на ногу.
   -Кто ты? - спросил Талибан.
   -Меня зовут Рита, - заговорила она своим щебечущим голоском, - я бывшая подруга Анны.
   -Ты - подруга Анны, - оглядел ее Ухо, а потом повернулся к нам, - по-моему, она говорит не про ту Анну!
   -Я говорю про Анну Шершень, на поминках которой вы тут сидите, - ответила Рита обиженно.
   -Да в жизни не поверю!
   -Вам придется поверить, потому, что сейчас я расскажу о ней кое-что.
   -Что же? - Талибан посмотрел на нее с недоверием.
   -Одну тайну, которую Анна наказала мне хранить до самой ее смерти.
   -Тайну? А ты не боишься, что мы тебе за такое темную устроим?
   -Нет. Анна сама сказала мне рассказать эту тайну анархистам - вы ведь анархисты? после ее смерти.
   -То есть, что, - спросил Ухо, - ты хочешь сказать, Анна знала, что умрет?
   -Конечно! С первого дня. А вот что это за тайна, я вам сейчас расскажу.
   -Рассказывай. И учти, - начал Ухо, но Талибан одернул его.
   -Заткнись, Ухо, пусть расскажет.
   -Тогда слушайте. Сейчас расскажу. Я может сначала буду плохо говорить, но потом - сами заслушаетесь. Значит, так, - она вдохнула воздух, а я подумал, что у нее есть уже не малый опыт рассказывания историй, - Это все началось еще очень давно. Тогда здесь, в Промышленке, на улице Новотроицкой, жила молодая девушка по имени Анна Шершень. Она тогда училась в школе, и уже заканчивала восьмой класс - обычная девушка, сама - из крайне интеллигентной, наверное, самой интеллигентной во всем районе, семьи, и отец ее был ученый, а мать - писательница, правда, не очень удачливая. И сама она была необычайно умной, порядочной и талантливой, была отличницей по всем предметам, а особенно - по физкультуре: во всей школе лишь несколько человек могли с ней сравниться в беге, прыжках и работе с собственным весом. Были у нее, конечно, и другие таланты - в частности, она неплохо сочиняла музыку, хорошо рисовала и умела писать стихи. Но при этом она не была занудой - наоборот, очень привлекательной, живой и подвижной, и все парни в классе мечтали о ней. Но она сама, будучи лучшей, и себе выбрала лучшего - девятиклассника по имени Аркадий, самого умного, самого сильного и самого красивого парня во всей школе, о котором мечтали все девушки, и который выбрал лучшую из них. Да, двое лучших, и между ними началась большая и красивая любовь, ничем не омрачаемая, и они любили друг друга так, как, кажется, никто не любил годов с пятидесятых. То есть, конечно, не думаю, что их любовь была чистой - между ними наверняка что-то то было, но все равно при таком сильном и долгом чувстве сложно представить платоническую любовь. И все было хорошо, проходили месяцы, а они были счастливы друг с другом, но однажды... У Аркадия был всего один недостаток, в конце концов его и погубивший.
   -Какой? - зачарованно спросил Талибан.
   -Он был евреем. Да не просто - он носил свое еврейство неприкрытым, он гордился своим народом, гордился тем, что он еврей, и никогда не скрывал этого - так его приучили родители, не просто евреи, а настоящие иудеи. Думали, раз Советский Союз развалился, значит, можно. Думали, в демократической стране нет наций. И как же они ошиблись! Это было двадцатого апреля, ночью, ровно за три года до смерти Анны. Аркадий где-то засиделся слишком долго, и один шел по улицам Промышленки, вернее, сквозь ночной двор. Шел, и ни о чем не думал, а может быть, думал об Анне. Но его догнали фашисты, и впереди них шел сам Серега Адольф, у которого даже Леха Фашист ходил в "шестерках". Они ненавидели евреев за то, что евреи могли то, чего не могли они, да и назовите мне хоть одну страну, где евреев любили! Но не в этом дело. Они догнали его, окружили, избили до полусмерти, причем избили страшно - переломали ребра, пробили голову, несколько раз пырнули ножом, а потом - повесили прямо на воротах школы.
   -Так же, как и ее, - выдохнул Талибан, - и что она?
   -А ничего. Я видела ее - подошла, посмотрела, и все - не заплакала, не упала на колени, не бросилась бежать. Просто стала еще бледнее, чем обычно, развернулась и ушла. Но я видела ее глаза - это было самое страшное, что я видела в жизни. А потом - дальше вы и сами знаете.
   -Да, - Талибан оглядел нас, пораженных рассказом этой девушки, скорее всего никогда в жизни не видевшей, как бьют лицо, - мы знаем, как она стала такой, теперь знаем, и почему. Знаем мы и то, что она...
   -Не была анархистом?
   -А кем же она была? Кем?
   -Кем? - Рита на секунду задумалась, - это сложно сказать, но если угодно - она не была хулиганом, она не была крутой бабой, она была...воином, этаким уличным рыцарем без страха и упрека. Да, рыцарем московских подворотен. Она посвятила свою жизнь войне с фашизмом на улицах родного города, и умерла не в силах победить. Потому, что даже самый сильный человек не сможет изменить мир в одиночку.
   -Да... - ответил Талибан, - чувствуешь себя ничтожеством, слыша такое.
   -Согласен, - кивнул Ухо.
   -Тогда я сказала все, что должна, - Рита поднялась с табуретки, расправляя юбку, - я пойду?
   -Конечно, - Ухо снова встал из-за стола, - только скажи: кто ты такая? Откуда ты ее знаешь.
   -Мы учились с ней в одном классе. А больше ничего вам знать и не стоит, - дальше я услышал шелест двери, и стук каблуков, уходящий вниз по лестнице.
   Все несколько минут сидели, как пораженные. Действительно, я, конечно, догадывался, что она мстит за кого-то, но я не мог себе и представить того, кто она была на самом деле. Из интеллигентной семьи, умная и талантливая, умевшая писать стихи и сочинять музыку - и все это послала к чертям, отдав себя одной цели. И цель - не менее благородна, чем любая другая. Да, бороться с фашизмом на улицах родного города - это действительно цель, за которую умирают. И, конечно, все мы теперь чувствовали себя ничтожными.
   А потом все заговорили наперебой, пытаясь понять, что же сказала Рита, и что за человек была эта Анна, настоящий уличный рыцарь, рыцарь промышленных районов.
   Наконец, Ухо взял гитару, и тихо сказал:
   -Прощай, Анна. Ты была лучшей из нас. А вы - помните ту песню, которую она чаще всего слушала? Я все-таки исполню ее.
   И начал петь уже знакомые мне строки про анархиста в кожаном плаще, у которого из кармана торчал пиратский флаг, и который трупов вел за собой.
   Он пел, его никто не слушал, а я все мрачнел и мрачнел, и, наконец, когда он оставил струны, произнес, первый раз с начала поминок.
   -И вот что, скажите мне, мы так и позволим фашистам убить ее и остаться безнаказанными? Простим им смерть "лучшей из нас", а сами будем тут сидеть, пить водку и петь песни под гитару? А фашисты пусть и дальше делают то, что хотят? Дальше убивают черных, а главное - убивают нас! Что, все простим им, как толстовцы?
   -А что мы можем сделать? - спросил-ответил Талибан, - их больше, они сильнее. Да и с ними - Леха Фашист, а его-то мы как?
   -Зато у них больше нет Геббельса, Пахана и Белого.
   -Почему?
   -Потому, - я, честно говоря, сам не был уверен, правда ли все, что я видел во сне, но мне хотелось верить, что это - правда, - потому, что Анна их убила. Она продала свою жизнь очень дорого - из их "верхушки" остался только Леха Фашист.
   -Откуда ты знаешь?
   -Не знаю. Кажется.
   -Ха! Кажется! - Ухо посмотрел на меня так, как не смотрел давно - как на дурака, - от тебя-то теперь что толку? Без Анны-то ты кто?
   -Да и потом, - снова сказал Талибан, - что можно сделать против Лехи Фашиста?
   -Была бы у нас пушка, - сказал вдруг Рома, неожиданно для всех. И я вдруг понял, что сейчас мой час.
   -А знаете, что, - я заговорил таким голосом, что в комнате вдруг повисла мертвая тишина, и все наклонились ко мне, - знаете, что мой отец - не только ученый, но и офицер? Отставной, правда, но не важно. В любом случаи - у него есть ордер на ношение оружия. А знаете, что это значит?
   -Нет, - ответил Талибан в полной тишине, а потом я услышал голос Уха:
   -Дурак, неужели ты не понял!
   -Нет, - повторил Талибан.
   -Объясни ему, - Ухо обратился ко мне.
   -Это значит, - сказал я, - что у нас есть пушка!
   -И ты ее достанешь?
   -Достану, как нечего делать. А потом вы возьмете ножи, и мы нападем на фашистов.
   -Ножи! - воскликнул Рома, - а за решетку не хочется?
   -Нет, но это и не нужно.
   -Почему?
   -Сейчас объясню, - на меня вдруг нашла какая-то необычайная уверенность в себе, и я понимал, что за Анну - готов убить, - во-первых, никому дела нет, у нас в стране раскрываемость преступлений восемь процентов. А во вторых, даже если кто и вызовет милицию, то представьте себя ментами. Представьте, что вы видите драку, и видите, как фашисты, то есть скинхэды, бьют панков. И кого вы заберете первыми?
   -Фашистов! - воскликнул Талибан, - слушай, Артем, да ты гений!
   -Так что поняли. А я знаю то, что у фашистов девятого мая будет концерт в бомбоубежище на Череповецкой. Нападем на них в соседнем дворе - чтобы их было тридцать, а не триста. Нападем, и я убью Леху Фашиста.
   -Ты? - Талибан смерил меня взглядом, - я бы не давал пистолет парню, который носит линзы.
   -Значит так, - я посмотрел на него как можно более угрожающе, - или пушка моя, или ее вообще нет! И потом - никто из вас не знал Анну так, как я. Никому она не была столь близка. Она была моей, и я должен отомстить за нее.
   -Ты?
   -Он прав, Талибан, - вдруг вступился Ухо, - он прав. Он должен отомстить за Анну.
   -А вы, значит, - я оглядел анархистов, - все ли готовы?
   Ответом было "Да".
   -Значит, девятого мая. Я убью Леху Фашиста. И пусть будет так!
  
   Глубокая ночь, черный двор, затянутый мраком древесных крон, стены домов и асфальт. Мы, в черных одеждах, а сами бледные, идем, и в карманах - ножи. Идем навстречу...судьбе? Звучит банально, но именно так. И сбоку иду я, держа в кармане пистолет, оказавшийся необычайно тяжелым. Идем сквозь сквер, и видим фашистов, идущих по тротуару, и над их лысинами возвышается громада Лехи Фашиста.
   Подходим ближе, и фашисты нас замечают.
   -Хой! - кричит Талибан и бросается в атаку.
   -Хой! - кричат все остальные и бросаются за ним, и лишь я остаюсь на месте.
   -Мочи панков! - кричит Леха Фашист, и тоже остается на месте, а его скины, оскалив кулаки, бегут на нас. Схлестываются две силы, скины и панки, белое и черное, и их правда больше и они сильнее, зато мы - с ножами, и мы злее. И ни они, ни мы, не можем одержать верх. И слышатся тупые удары, звенит металл, и мат носится над полем боя. Панки теснят скинов, но тут Леха Фашист идет в атаку, и я вижу, какая чудовищная злоба в его глазах.
   Первый анархист на его дороге - он проломил ему череп, второй - сломал ему ребра. Анархисты отступают, и уже скины теснят их, а Леха Фашист, я вижу, идет прямо на меня.
   Резким движением выхватываю пистолет и навожу на него, хотя моя рука и дрожит. Но я навожу без страха, и вижу, как рожа Лехи Фашиста исказилась в смеси дикой ярости и ужаса. А вокруг - идет бой, и я уже окружен фашистами, и вижу, как один, с железной палкой, бежит прямо на меня. Внезапно, я понимаю, что мы не того убиваем, что убить надо было Большого Кабана, а Леха Фашист - лишь исполнитель. Но поздно. Направляю дуло ему в голову.
   Я спускаю курок, и не знаю, достигнет ли его пуля.
  

Москва

10.01.-16.01. 2004

17 лет

   1 Логично, что читателю покажется странным, что панки разговаривают русским литературным языком. Но что еще мне было делать? Я противник мата в литературе, а по этому все диалоги в книге даны лишь приблизительно, а если вам нужно обоснование этого, то вот оно: все происходящее - лишь воспоминание, промелькнувшее перед главным героем, в котором он видит и слышит не то, что было на самом деле, а то, что запомнил.
   1 Песня "Мертвый Анархист", группа "Король и Шут"(М. Горшенев, А. Князев)
   1 Название группы является вымышленным, все совпадения случайны
  
   1
  
  
   51
  
  
  
Оценка: 1.00*2  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"