Аннотация: Продолжение (главы 6-7) повести "Чечен", написанной в марте 2014г.
Иван Алексеев
ЧЕЧЕН
Повесть
(Продолжение)
Через тернии (6)
На следующий день Башир поинтересовался, откуда Марина знает Коран и не боится ли божьей кары, если прочитает неправильно и наврет детям. Он сказал, что только на арабском Коран можно прочитать и истолковать правильно, и что люди для этого долгие годы учатся в специальных местах.
- Я тоже не умею читать по-арабски, - продолжала девушка. - Я читаю русский перевод. И я не толкую Коран, упаси бог, я только читаю то, что отвечает моим мыслям.
- У меня книга с собой, я тебе могу ее показать. Это подарок одного русского парня. Он мне сказал, что люди до сих пор не поняли назидания, но уже подошли к его пониманию. Этого очень боится запад, всячески провоцирует фундаменталистов, а потом объясняет их воинственность чтением святых книг, чтобы навсегда закрыть Коран для людей... Мой томик необычно составлен. Последовательность сур в ней соответствует времени откровения Мухаммада. Но суры те же самые, можешь проверить.
- Башир, приходи вечером на продолжение рассказа, - предложила девушка, решив перехватить инициативу. - Послушаешь своими ушами. Детям интересно. Керим тоже вчера слушал. Может, и тебе понравится. Если один день не потаскаешь железо, ничего не случится, и так вон какой здоровый. Придешь?
Ответить ей Башир счел ниже своего достоинства. Марина решила пока на него не обижаться, хотя и отметила, что не очень выросла в его глазах и находится в общей куче женщин, недостойных внимания высокомерного горца.
Договорить они не успели. С улицы позвали на помощь. Два их мелких пацана придумали залазить на остаток старого кирпичного забора и прыгать с него в песок. На заборе оказался кусок ржавой колючей проволоки. Один из мальчишек порезался о нее и теперь стоял перед Мариной со стиснутыми зубами, хлещущей из запястья кровью и весь белый от испуга. А другой пацан, такой же белый, орал и помогал ему поддерживать раненую руку.
Пока Марина обработала рану, пока вызвали машину, пока она съездила с пацаном в больницу, пока там рану зашили, пока они вернулись обратно, наступил вечер, и от навалившейся усталости девушке было не до рассказа. Она даже не смогла толком поужинать, поднялась к себе в номер и упала на кровать, не раздеваясь.
Ночью ее разбудили. Толстого Аки выворачивало наизнанку. Глаза у него округлились больше, чем у порезавшего руку малыша. Марина вызвала скорую помощь, а пока ждали машину, выяснила, что произошло. Аки на спор съел все шоколадные батончики, которые давали детям на ужин. Конечно, его замучила жажда, и за вечер он выпил все, что было у ребят, все остатки минералки, сока и кока-колы. Не мудрено, что отравился.
В больнице Аки прочистили, уложили спать, и он спал, как король, до обеда, а Марина все это время дремала в коридоре на банкетке, то сидя, то полулежа, заработав головную боль и отекшие ноги. Вдобавок, когда Аки проснулся, его долго не хотели отпускать. Оставить его одного она не могла, пришлось много раз звонить, подключить комитет молодежи, дойти до главврача.
На базу девушка опять вернулась только к ужину. Правда, голова у нее прошла, и аппетит прорезался, но после сытного ужина ее сморило, и она снова еле добралась до своей кровати.
Без Марины ребята два дня слонялись без дела.
- Хотя бы мальчишек водил заниматься в бассейн! - на утреннем подъеме своих сил укорила она Керима.
- Зачем им бассейн? - стал отбиваться Керим. - Мы в зале были, в футбол играли, всюду были.
- Ай, женщина! - отмахнулся он, сообразив, что оправдывается.
Мальчишки в бассейне спросили, будет ли сегодня продолжение про чечена и обрадовались, что будет. Девочки не спрашивали. Башир вообще с ней не разговаривал.
Время послеобеденного сна ушло у Марины на продумывание деталей рассказа. Думалось тяжелее, чем она ожидала. Два беспокойных дня нарушили настрой. Не все гладко складывалось. Она еле дотерпела до конца мертвого часа и сразу после него вцепилась в Ису, чтобы успеть выпытать из него до футбола некоторые штрихи, которых явно не хватало ее рассказу.
Все-таки к ужину Марина почти определилась и повеселела. Она уже предчувствовала, что вот-вот ее должны понести вперед, как раньше, крылья невидимой птицы, и поздно обратила внимание на трех парней, занявших столик в ресторане. Правда, она отметила, что ребята не бедные, - краем уха услышала, что двое из них завтра летят погулять на недельку в Москву.
Когда последние ее мальчишки поднялись из-за столов, а она мечтательно продолжала ждать птицу удачи, один из парней подошел к ней. Это был Пашка. Она не узнала его сразу из-за бородки, которую тот отпустил. В кружке Руслана стало модным отпускать бороду. Руслан тоже полгода как ходил с бородой. Но его лицо борода не портила, хоть она и не нравилась девушке. А вот бородка Пашки плохо вязалась с его крупным широким лицом.
Пашка по-хозяйски подсел к ней и, поворачивая толстыми пальцами стакан сока, который она не допила и уже после его грязных рук не будет допивать, спросил:
- Что же ты, милочка, делаешь? Ты забыла, что Руслан тебе велел? Он тебе велел ждать его в общежитии. А мне велел за тобой присматривать. А ты махнула хвостом и сбежала. И не сказала никому, куда. Еле нашел тебя. Полгорода поднял. Что же ты делаешь? Под нож меня хочешь подставить? Так я тебя, сучку, сам первый поставлю, поняла?
Марина сначала почувствовала, а потом, когда опустила вниз глаза, увидела нож, который Пашка приставил ей к боку. Капелька липкого пота медленно сползла по ее спине до трусов.
Пашка заглянул ей в глаза и, видимо, довольный произведенным впечатлением, спрятал нож.
- Смотри сюда, - сказал он, достав из кармана две фотографии.
На фотографиях была голая девушка, вид сзади. Не совсем голая, но даже хуже, чем голая. Девушка наклонилась, подол ее короткого платья задрался, узкие трусы некрасиво съежились между половинками. На одной фотографии было видно лицо девушки, на другой ее голова уткнулась в мужские брюки, удовлетворяя, как могло показаться со стороны, мужскую прихоть.
- Ты не понимаешь еще, как должна быть благодарна, - противно зашептал Пашка ей в ухо, - что я держу слово, и никому эти фотографии не показываю. Так что ты со мной дружи. И не дай тебе бог обмануть Руслана.
Неправильно все складывалось. Абсолютное, инфернальное зло, о котором она рассказывала детям, надеясь защитить и защититься от него, точно насмехалось над ее усилиями. Марине надо было говорить, кричать, что это неправильно и несправедливо по отношению к ней, но она вся отяжелела и ничего не могла - ни говорить, ни вскочить на ноги, ни ударить, ни убежать. Всех ее сил осталось на короткую мысль: "За что?", - и на странное чувство бренности жизни, которая может кончиться вдруг, в один миг, от удара ножа в бок или живот. И даже пусть лучше кончится и побыстрее, чем продолжать мучиться от всяких гадов и от их гадостей!
- Марина, дети ждут, почему сидишь? - в ушах стоял гул, как будто девушка нырнула и спряталась под водой. Она еле разобрала голос Башира. Разобрав, приободрилась, разогнала гул в ушах, и хотя сил пока было недостаточно, чтобы встать, слышала и видела она опять хорошо.
Башир подошел к ней, скрипя ремнями, и встал сбоку, контролируя и ее столик, и дальний столик с Пашкиными приятелями.
Один из них поднялся и тоже подошел, резко остановившись метрах в двух, точно наткнувшись на предупреждающий взгляд чеченца.
- Извини, дорогой, мы не хотели ничего плохого, - сказал он примиряющим тоном, показав Баширу свои ладони.
Это был широкоскулый казах с цепким взглядом узких глаз, старше Пашки, для казаха довольно рослый и статный, если не обращать внимания на его кривые ноги.
- Один наш товарищ попросил опекать эту девушку, а она уехала, не сказала, куда. Мы узнали, проверили. Все хорошо, слава аллаху, все здоровы, все довольны.
Башир внимательно всмотрелся в казаха:
- Разве у Марины есть опекун? - спросил чеченец.
- У нее есть друг, с которым она живет, - сказал казах. - По нашим обычаям это все равно, что муж. Ее муж уехал и просил друзей за ней посмотреть. Вот и вся история.
- Не слушай его, Башир, - у Марины прорезался голос. - Наши обычаи не сильно отличаются от ваших. У меня есть друг, но он не муж. Пусть станет мужем и тогда заявляет о своих правах. Только он сильно меня обидел, и вряд ли я за него выйду.
- Ты видишь, - Башир сделал жест левой ладонью, - она говорит, что у нее нет мужа. Вы неправильно поступили. Сейчас я за нее отвечаю. Почему вы не подошли ко мне, чтобы я разрешил с ней поговорить?
- А! -поднял руку казах, извиняясь, и неожиданно дал Пашке сильный подзатыльник. - Ты прав, мужик. Мы должны были тебя спросить. Я говорил не лезть! Но разве русский дурак послушается?
- Что случилось, Башир? - поздоровался с чеченцем один из двух вошедших в зал вооруженных милиционеров-казахов.
- Ребята к девушке пристают. Кто такие, чего хотят?!
Милиционеры подняли из-за стола Пашу и увели его вместе с другом за их дальний столик. Через пару минут разговора, в основном на казахском, они вернулись.
- Двое местных, - доложил старший Баширу. - Один русский из города. Наших я знаю, из хороших семей. Немножко играют в националистов и исламистов. Пока за ними ничего нет, но, похоже, их кружок скоро запретят. Они чистые, я проверил. Завтра у них самолет в Москву. Говорят, родители дали денег погулять на каникулах. Пусть гуляют, если девушка не против... У русского нож, документов нет, можно задержать до выяснения. Что скажешь?
Чеченец посмотрел на Марину.
- Башир, Пашка пугал меня ножом. У него фотографии, которые нужно уничтожить. Забери их, пожалуйста.
- Хорошо, - согласился с милиционерами чеченец. - Местные пускай катятся. Русского закройте.
Когда Пашку подвели, Башир заломил ему руку за спину, вытащил из кармана брюк фотографии и отдал их Марине.
У выхода из здания девушку ждал Иса.
- Это я позвал Башира, - услышала она от мальчика. - С тремя я бы не справился.
- Я не просила меня провожать, - взяв Ису за руку, сказала Марина идущему следом Баширу. - Второй охранник мне не нужен.
Башир не ответил, но затылком она чувствовала его весь путь до беседки.
Заждавшиеся девушку ребята уже сами нашли, зажгли и расставили спиральки от комаров примерно в тех же местах, где их ставила Марина, забыв только поставить одну из них в центре. Слабый ветерок, редкий для позднего вечера в здешних местах, выдувал сладковатый дымок, и он никак не собирался в привычный купол. Сорок глаз девятнадцати детей и одного мужчины смотрели на девушку. Еще один мужчина сидел или стоял за беседкой и тоже мог ее слушать.
- Гизи хотел бы всю жизнь жить вместе с братом в родовом селе матери, - тихо начала Марина, - так, как они жили перед его свадьбой. Он мечтал стать ему верной опорой, помощником и защитником. Но наши мечты не всегда исполняются. Не исполнились и мечты Гизи.
***
"Следующие два года Гизи редко виделся с женившимся братом. Его жена была из соседнего села, там брат и стал жить.
Через год женатой жизни у Вахи родилась дочка, еще через год - сын.
Друзья Вахи решили отметить рождение его сына. Гуляли и в селе, где жил Ваха, и в родовом селе матери, и в ауле отца. Стреляли, боролись, ели шашлык. Приезжал командир Вахи и еще три больших командира. Хороший получился праздник. Люди как будто знали, что скоро их спокойная жизнь закончится, и следующий праздник будет не скоро. Через месяц после праздника ваххабиты убедили командиров идти в Дагестан, и начался бессмысленный и бесславный поход объединенной чеченской армии.
Когда остатки разбитых отрядов начали отступать к родным горам, Гизи убежал из села в аул, уверенный, что встретится там с братом.
Ваха пришел в аул через неделю. С ним был его командир и еще восемь злых, усталых и пропахших потом и гарью воинов. Ваха рассказал, что последние два джипа у них подбили два дня назад, и что вчера им удалось оторваться от федералов, но командир говорит, не больше, чем на день. У русских в проводниках два кровника командира. Они не успокоятся, пока его не убьют. Но шансы уйти у них есть. Грузия рядом.
Ночью братья опять спали вместе. Гизи, прощаясь, смотрел на яркие звезды, заснул позже Вахи, а проснулся раньше, когда предрассветный молочный туман еще только начал заполнять ущелье.
Когда Ваха встал, Гизи уже был готов к походу. За поясом у него был кинжал и пистолет, который Гизи давно уже достал сам, без помощи брата. Еще два узких стилета в чехлах, с которыми Гизи не расставался, были приторочены кожаными ремешками к высоким альпийским ботинкам.
Гизи возмужал, ему шел семнадцатый год, его подбородок зарос щетиной, он знал, что брат не сможет ему отказать и возьмет с собой.
После утренней молитвы и завтрака бойцы не казались такими злыми, как вечером. Они дали Гизи рюкзак и помогли его собрать. Его рюкзак весил почти тридцать килограммов. Рюкзак Вахи - больше. Гизи попросил, чтобы ему добавили вес, но должен был послушаться приказа.
Среди всех один командир был суров и зол. Гизи старался не попадаться ему на глаза. Командир молился отдельно, в другой комнате, и дольше других. Гизи казалось, что командир зря переживает. До перевала был день пути. Идти им предстояло знакомым ущельем по знакомой тропе. Кто их догонит?
Вверх по ущелью они не побежали, конечно, но пошли ходко. Гизи не привык ходить с тяжелым рюкзаком и, чтобы не отстать, тянулся, как мог, до крови в глазах. Только привалы его и спасали. Через час ходьбы делали десятиминутные привалы. На первых привалах Гизи не снимал рюкзак, лежал на нем.
Узкое место ущелья прошли к десяти часам утра. Когда горы раздвинулись, открыв широкие поляны и заросшие террасы по обе стороны реки, выглянуло солнце, и сразу стало веселее и легче идти. На очередном привале Гизи освободился от рюкзака и подержал уставшие ноги в холодном ручье. После водной процедуры он смог ответить на несколько вопросов. Он рассказал, что в детстве и в школе старшие ребята были им довольны и звали чеченом. Еще он пообещал бойцам показать, когда придут в Грузию, как метко умеет кидать ножи. Над ним немного посмеялись, сказали, чтобы не хвалился раньше времени, и что тоже могут звать его чеченом, если Гизи себя покажет в деле.
До следующего привала шли через дикую облепиху, которая здесь росла почти на всю ширину ущелья. Деревьев было много, они были человеческого роста и тянулись вдоль тропы больше километра. Была середина октября - хорошее время, когда вся облепиха поспела и с удовольствием раскрывала еще не холодному солнцу свои ветки, обильно усыпанные желтыми ягодами и острыми зелеными шипами. Гизи не удержался, отломил несколько веток к чаю, зная, что потом те, кто посмеивается над ним, будут его благодарить, и шел с колючим букетом.
После чая с облепихой прошли карьеры и поднялись к хвойному лесу. Были уже довольно высоко от аула и даже от облепихового раздолья. С высотой пришло похолодание.
С каждым новым переходом Гизи все больше привыкал к ходьбе с тяжелой ношой. На очередном привале ему хватило сил слазить на террасу с барбарисом и набрать ягод, которые здесь никто не собирал.
Перешли "красную" поляну с огромными валунами железняка. Сосновый лес поредел. Пошел снег. Подошли к открытому месту с невысокой горой, которую широко огибали ставшая ручьем река и стелящаяся вдоль него тропа.
Перед тем, как останавливались пить чай, им встретился паренек-пастух из аула, который сказал, что видел на горе людей. Гора была идеальным местом для засады, если их ждали, верить во что очень не хотелось. На горе, метрах в пятидесяти вверх по склону, шла полоса редких сосен и кусты можжевельника, в которых можно было спрятаться. Со склона горы тропа по другую сторону ручья была как на ладони. И даже если пробираться берегом вдоль подножия, пытаясь прикрываться камнями и отдельными кустами на открытом склоне, все равно для стрельбы оставался большой открытый сектор.
Командир и Ваха долго осматривали в бинокли склон горы и подходы к ней. Увиденное им не нравилось.
Гизи тоже почуял неладное. Его сердце сжималось неровно, словно запиналось, как бывало с ним в минуту опасности.
Другая сторона горы до половины склона была в кустах. По ней шла тропинка, спрямляющая путь к кошу охотников, до которого оставался час пути, и от которого шел подъем на перевал. Тропинка поднималась почти до границы кустов и вершинной поляны, а потом спускалась к подножию. Она была узкой, в некоторых местах шла по осыпи. Гиви бегал этой тропинкой. Идти по ней с ношей было тяжело.
Собрав бойцов, командир сказал, что их ждут и, зная, что они нагружены, ждут на основной тропе. По тропе не пройти. Назад дороги нет. Остается тропинка в гору. Чтобы противник не смог переориентироваться и их перехватить, необходимо показать, что они пытаются прорываться с той стороны, где тропа. Четыре человека двумя парами подойдут за камнями до открытого склона, откроют огонь, когда их обнаружат, и будут имитировать прорыв к отдельно стоящим кустам. Основная группа побежит тропинкой. Чтобы группа прошла, бой надо вести не меньше получаса. Ни в коем случае не пытаться прорываться за гору. Только отстреливаться и имитировать прорыв. Через полчаса боя отходить вниз к аулу и пытаться уйти лесом в другое ущелье. Если засады не окажется, то основная и отвлекающая группы встретятся в коше.
Поклажу переложили. Четверых охотников разгрузили от вещей и нагрузили почти всеми оставшимися боеприпасами. Прощались с ними, как с идущими на смерть. Гизи последним прижимался щекой к их щекам, и они обнимали его, как брата. Его грудь разрывалась от чувств. Его приняли в воинское братство, как равного.
Снегопад не прекращался, а только усилился, обильно засыпав белыми шариками зеленую траву. Пробежав по тропинке до верхней точки подъема, группа услышала эхо от коротких автоматных и пулеметных очередей, одиночных винтовочных выстрелов и хлопков гранатомета. Ваха засек время. Стрельба продолжалась двадцать пять минут. За это время основная группа спустилась с горы и отошла от нее не меньше, чем на километр.
Через пару минут после конца стрельбы Гизи услышал три глухих хлопка. Он упал на землю, среагировав на молниеносное движение брата, хотя сначала не понял, что это звуки попавших в цель выстрелов. Понял через несколько секунд, когда Ваха крикнул, что снайпер подстрелил командира.
Снайпер стрелял со стороны горы, на таком расстоянии его было не достать, и они на полусогнутых ногах, прикрываясь камнями, подхватив под руки обмякшего командира, как могли быстро побежали, выходя из зоны огня. Больше выстрелов по ним не было.
Через триста метров Ваха приказал остановиться. У них был один раненый в плечо и тяжелый командир. В командира попали две пули. Одна зашла в бедро, вторая - в бок, под бронежилет. Пока бежали, командир потерял много крови. Его перевязали, уложили на плащ-палатку и снова почти побежали к видному уже кошу, справа от которого поднимался крутой травяной склон, слева - высокая скалистая гора, а сзади - отчетливо видная тропа на перевал в отходящем от ущелья вверх сужающемся каменистом проходе.
В коше наскоро перекусили, запивая тушенку ледяной прозрачной водой из ручья. Вечерело. По-хорошему надо было растопить печь и заночевать, но командир почти бредил, надо было спешить.
Кош запирал проход наверх. Все подходы из него простреливались. На всякий случай Ваха оставил в коше одного бойца с пулеметом, велев ждать до утра, а потом догонять основную группу.
С собой взяли палатку, сухари с тушенкой, воду и личное оружие. Остальной вес сбросили в коше. Две длинные жердины перевязали плащ-палаткой, соорудив носилки для командира. Идущих вверх осталось шестеро вместе с командиром и легкораненым. Гизи пришлось быть одним из четверых носильщиков.
Сброшенная с плеч ноша вроде бы добавила группе ходу. Или его добавило общее желание спасти раненого. Во всяком случае, на перевал отрога главного хребта они влетели как на крыльях, и должны были успеть засветло пройти и три километра горного плато до перевала через главный хребет, и взять последние триста метров высоты, и спуститься с перевала на хорошую знакомую тропу, ведущую в теплые долины Грузии. Должны были успеть, но не успели. Подъем на отрог закрывал группу от ветра, а когда люди вышли на плато, разыгравшаяся вьюга ударила им прямо в лицо. Ветер буквально валил с ног, мокрый снег лез в глаза и за шиворот.
Стемнело, а группа еле осилила половину пути по плато, дойдя до озера. Ваха скомандовал ставить палатку и пытаться согревать командира.
Такой ночи в горах у Гизи еще не было. Шесть здоровых мужиков разместились в одной палатке в два яруса. Остывающего командира положили в середине. Ваха сделал ему обезболивающий укол и вместе с еще двумя мужиками разделся до кальсон, пытаясь греть командира теплом тел. Сверху их забросали всем тряпьем, которое у них было.
Гизи полулежал в одном из углов палатки, принимая потерявшим чувствительность левым боком удары ветра. Он то забывался от холода, то очухивался, пытаясь понять, что с ним, и где он. Когда забывался, он точно продолжал идти по тропе, начиная с того места, где остановился в момент предыдущего прояснения сознания.
Он уже прошел сыпучий спуск с перевала главного хребта, миновал отвесную скалистую стену, под которой был источник нарзана, и шел вниз по ручью. С каждым шагом горные вершины сзади и по бокам становились все выше. В одном месте на голых пока горных склонах два козла осторожно перебирались через расщелину.
Начались леса. Ручей превратился в полноводный поток. Наконец, группа встретила первых людей - грузинских охотников. Они привели к домику, помогли с лекарствами командиру. У домика передохнули, развели костер. Один из охотников голыми руками выхватил из реки форель и, обжарив рыбу на костре, отдал ее Гизи. Наскоро поев, двинулись дальше вниз, к теплу и жизни.
Ущелье влилось в широкую долину. Начался канал, пошли поля кукурузы. Вот-вот будет деревня, дорогу в которую закрывает старый бронетранспортер...
Гизи очнулся, когда Вахи сказал, что командир умер.
Кое-как одевшись и обувшись, бойцы вылезли из палатки. Вьюга стихла, как будто ждала смерти человека. Было четыре часа утра. Темно. Ни луны, ни звезд на небе. На плато, закрытое невысокими острыми вершинами, рассвет придет еще не скоро.
Ваха решил возвращаться.
Командиру закрыли глаза, укутали его в накидку, как в саван, и положили тело на самодельные носилки. Не спеша, чтобы не споткнуться в темноте, пошли знакомой дорогой к отрогу. Медленно поднялись на перевал, набрав сто метров высоты.
Над перевалом уже раскрылись рассветные сполохи и бодро побежали по небу вперед, указывая путь. Мрачное темное плато осталось за спиной".
***
- Ребята, пожалейте меня, - жалобно сказала девушка. - Я устала. Я сегодня несобранная. Должна была рассказать про поход и смерть командира покороче, тогда бы мы уже подошли к тому времени, когда Ваха и Гизи воспользовались объявленной боевикам амнистией и вышли из леса.
- Марина, но ведь ты и про поход не все рассказала, - рассудительно заметил Тагир.
- Остальное про поход неинтересно. Ну, хорошо, давайте коротко доскажу.
- Ваха решил доставить тело командира в его родное село. Обратный путь прошел без засад и перестрелок. У горы, где накануне был бой, нашли только пустые гильзы. Тела убитых бойцов забрали федералы. Но двое из четверых смертников выжили. Раненых, их случайно подобрали в лесу рядом с аулом, куда группа добралась к пяти часам вечера. В ауле они взяли грузовик. Отвезли командира и раненых боевиков к их родным. Остальные ушли зимовать в лес.
- Гизи тоже ушел в лес?
- Гизи тоже ушел.
- Когда они с братом сдались?
- Они не сдались. Они вышли из леса по амнистии.
- Почему они вышли?
- Потому что не хотели становиться бандитами. Потому что Ваха понял, что ваххабиты толкают их против своего народа, который устал воевать. И воевать стало не за что. Русская политика изменилась. У русских вместо пьяницы появился вменяемый президент. Русские признали, что тоже были во многом не правы, и стали помогать восстанавливать то, что разрушили. А ваххабиты все громче пели под западную и арабскую дудки. Требовали убивать и разрушать, чтобы досадить русским. Умным чеченцам с непримиримыми стало не по пути.
Марина оценила задумавшиеся физиономии и с легким сердцем скомандовала расходиться, заинтриговав ребят на прощание тем, что завтра начнет рассказывать самое интересное, к чему они, наконец, подошли.
На распутье (7)
Марина заснула быстро, но спала плохо. Ей снился Руслан, Пашка с ножом, Иса с Баширом, и даже выдуманные ею чечены обрели форму и хотели ей что-то рассказать. Под утро она очнулась от пугающих обрывков сна, сходила в туалет и после этого уже лежала в спокойной полудреме, будто бы продолжая вчерашний разговор с детьми.
Дети спрашивали ее про Хаджи-Мурата и про Ваху с Гизи: изменили ли они народу, когда сложили оружие, можно ли их посчитать предателями дела чеченской борьбы за освобождение?
"Как можно считать их предателями, - отвечала девушка, - если для них главное - бог, а после него - почитание предков? Такие люди не могут предать, они часть народа, они всегда с ним. Чеченский народ - воинственный народ, но ни один народ не может воевать до полного своего истребления. Богу не угодно убийство даже одного человека. Смерть целого народа неугодна многократно больше, чем всех сосчитанных в народе людей.
На планете больше нет свободной земли. Все народы живут вместе. Свобода каждого народа зависит не только от него, но и от других. И не получается быть свободным за счет других. Все народы - это единый организм, органы которого не могут жить друг без друга. Много раз чеченцы пытались обособиться, и никогда у них это не получалось. Раньше им приходилось выбирать между турками и русскими. Теперь, если уйдут русские, придут американцы. Разве американцы лучше? Стратегические интересы, демократические ценности, геополитика - это американцы придумали игру с народами и играют в нее, как дети. Для них нет страданий и крови - это только игра. Они играют и думают, что все происходящее их никак не касается и никогда не коснется".
Вдруг девушка вспомнила об инфернальном мире далекой планеты, про который рассказывала детям, и ей показалось, что этот мир здесь, на Земле, что она живет в нем. Заколдованное огненное колесо инфернального общества катилось по планете, и неспособные выбраться из него народы полагали, что кручение в этом колесе и есть вся жизнь.
Адское колесо укатилось, и девушка проснулась.
Минут пять она лежала в возвышенных чувствах приобщения к тайне, потом потянулась и открыла глаза. Реальность встретила ее потолком, стенами и всякими другими преградами. Она подумала тоскливо, что пора что-то решать и с Русланом, и с Пашкиными угрозами, и со своим переводом в Алма-Ату, но очень уж не хотелось сейчас этим заниматься. Она еще полежала, еще раз потянулась и с удовольствием отложила решение своих проблем на потом, когда закончит с чеченом.
Вечером в беседке ее ждал привычный аншлаг во главе с Баширом.
- Вчера мы все-таки недоговорили, почему Ваха решил выйти из леса, - сказала Марина. - Конечно, я этого точно не могу знать, но вот, что думаю по этому поводу.
- Во-первых, маленький сын Вахи рос без отца. Ваха иногда встречался с супругой и детьми, но все это было наскоро, всегда надо было быть готовым уйти из теплой семейной обстановки в неуютную и часто холодную и голодную ночь, - это не жизнь.
- Во-вторых, мама переживала и плакала за своих сыновей, маму было жалко.
- В-третьих, арабы все настойчивей стали требовать за свои грязные деньги решительных вылазок, от которых Ваха уклонялся, как мог. Убивать людей без причины он не собирался. Слова про джихад его не трогали. Джихад был в первую войну. А теперь он видел много жадных до денег бандитов, которые прикрывались аллахом. Они стали готовить смертников. Смертники-чеченцы подрывали не только русских, но и милиционеров, и мирных горцев. Появилось много кровников. Русские тоже научились отвечать за бандитские нападения. С какой стороны ни смотри на арабскую политику, чеченцам от нее был один вред. Ваха не собирался марать руки кровью. Предки его проклянут, если он станет убивать без вины.
- В-четвертых, народ не хотел воевать. Люди устали. Хотели мирной жизни. Они говорили: пусть повоюют другие, чеченцы уже воевали достаточно.
- В-пятых, на жизнь Вахе все равно были нужны деньги. Зарабатывать трудом надо было учиться, а он умел хорошо воевать. За его умения деньги платили в милиции. И это были не такие грязные деньги, как у арабов. За них он должен был убивать не мирных людей, а бандитов и шайтанов, мешающих народу жить.
- В-шестых, брат. Брату шел девятнадцатый год. Воевать Ваха его научил. Теперь его надо было женить и заставить учиться. У Вахи не получилось выучиться на хорошего следователя или прокурора. Теперь он очень хотел, чтобы учился брат.
Марина осмотрела собравшихся. Вроде бы ее доводы были убедительны. Пора переходить к действию.
***
"Ваху амнистировали и взяли работать в милицию. Он стал командиром взвода. Гизи почти год служил под его началом, потом уехал учиться в Ростов.
Время, проведенное в милиции, было хорошим для Гизи. Он был с братом. Им не надо было прятаться. Мама ими гордилась. В ауле их не осуждали. В роду жены Вахи тоже были довольны, что у детей теперь есть отец, а у жены - муж.
Гизи много раз приезжал к племянникам. Его встречали как дорогого гостя.
Служба тоже шла хорошо. За один год он стал одним из лучших и чеченом его стали называть по заслугам. Гизи чуял опасность задолго до того, как она становилась смертельной. Две последних операции по нейтрализации шайтанов прошли без жертв только благодаря ему. Даже Ваха высоко оценил его решительность и точность и тоже назвал чеченом, как когда-то давно в ауле. Гизи очень гордился похвалой брата. Для него она была как похвала отца.
Все же Ваха не хотел, чтобы Гизи оставался простым милиционером и отправлял его учиться. Он говорил, что Гизи должен добиться в жизни большого уважения, соответствующего их роду. Мама Гизи тоже хотела, чтобы он учился. Гизи решил их послушаться.
Потом он жалел о своем решении. Он твердо знал, что если бы был с Вахой, то смог бы его защитить.
Ваху убили через год после того, как Гизи уехал в Ростов.
Похороны Вахи прошли для Гизи, как во сне. Он запомнил только почерневшее мамино лицо, ребятишек Вахи, его жену без чувств, и плач денаны, которая пережила и сына, и внука.
Ваху убил Дорошенко. Так Гизи сказали друзья. Он говорил со всеми, кто мог что-то слышать и знать, но добился немногого.
Перед смертью Ваха участвовал в блокировании путей из Грузии. Друзья удивлялись, сколько он уделял этому времени. У Вахи была целая сеть знакомых пастухов с обеих сторон гор, и он часто ходил в горы Грузии на специальные операции, часто в одиночку или с небольшим прикрытием на расстоянии. Никто не мог сказать, что Ваха делал за хребтом. Главным было то, что он надежно закрыл свой участок гор. Если ему надо для этого продолжать туда бегать, пусть бегает.
Гизи догадывался, кого искал брат в Грузии. Он только не мог понять, почему Дорошенко убил Вахи, и как это ему удалось.
Про Дорошенко он снова услышал от старшего брата за полгода до его смерти. Ваха не боялся Дорошенко. Они договорились встретиться один на один. С Вахой было два бойца, которых он, опасаясь осторожного хохла, оставил слишком далеко, чтобы они могли его прикрыть огнем.
Гизи прочел рапорт бойцов, наблюдавших за встречей в бинокль.
Ваха разговаривал с Дорошенко почти 15-ть минут. Они сидели рядом на корточках и разговаривали как старые друзья. Два раза Дорошенко вставал, хотел уйти или делал вид, что уходит, и снова садился рядом. В третий раз он встал и быстро ушел, а Ваха упал.
Из бумаг, которые прочитал Гизи, - рапорта бойцов и заключения медэксперта, - он не понял, как Ваху убили. До самого момента падения Ваха сидел к Дорошенко лицом, как он мог позволить хохлу убить себя? А еще было сомнение в дистанции выстрела. Эксперт приписал, что выстрел мог быть сделан не с близкого расстояния.
Если бы Дорошенко прикрывал снайпер, Гизи бы все понял. Но бойцы клялись, что и в бинокль никого не заметили, и потом облазили все в районе встречи. Следственная группа, работавшая в том месте, тоже ничего не нашла.
Как ни крути, получалось, что брата убил Дорошенко. Но в таком случае Ваха недооценил в нем воина.
Ваха говорил, что Дорошенко стал шакалом. Кто-то дал хохлу денег, он вложил деньги в их войну, разбогател на их войне и продолжает делать деньги на горцах. Это ему Ваха закрыл путь через горы.
Брат говорил, что Дорошенко много раз предлагал встретиться и передавал через посыльных слова о дружбе и большом уважении.
Брат не хотел его видеть. Он его понял, как человека, и презирал.
Он говорил, что Дорошенко делает своему народу хуже, чем сделали ваххабитские шайтаны чеченам. Он говорил, что Дорошенко жадный и продаст все и всех за деньги, а оправдывается борьбой за свободу. Он говорил, что у всех хохлов, которых видел, то же помешательство против русских и за свою свободу, которое было у чеченцев до первой войны. Но из-за того, что их народ больше чеченского и не такой верующий, понять то, что поняли чеченцы: как лучше жить и что надо для этого делать, - украинцам будет намного труднее. Особенно если их оседлают такие Дорошенки, которые убивают, думая, что за ними всегда будет стоять сила.
Что сделает Дорошенко, если останется с русскими один на один? Подожмет хвост и уползет в нору, как шакал. И что тогда делать людям, которые ему поверили и за ним пошли?..
После смерти брата жизнь для Гизи потеряла много красок. Если бы еще из Грузии не пропал Дорошенко. Но хохол исчез. Говорили, что его нет и на Украине.
Гизи стали нужны деньги, чтобы жить. Друзья брата звали Гизи работать домой, а учебу заканчивать заочно, в отстраивающемся Грозном. Мама тоже звала домой. Она показывала Гизи девушку, которую ему присмотрела. Девушка была из хорошей фамилии и должна была родить Гизи хороших детей.
Гизи было все равно. Одно желание сжигало его - убить Дорошенко. В остальном он соглашался почти со всеми. В последний момент его уговорила закончить в Ростове четвертый курс, а потом перебираться домой, женщина, у которой он жил. Это была разведенная, чистая женщина, которая его полюбила. Он с ней только недавно сошелся и жалел ее. К тому же друг Вахи сказал, что нужно время для подготовки хорошего места работы. А другой друг брата обещал подключить службу безопасности, чтобы узнать, где прячется Дорошенко.
Многие друзья Вахи стали большими людьми. Они сделали Гизи документы сотрудника охраны и разрешение на нарезное оружие, чтобы он мог серьезно работать. В Ростове Гизи подружился с русскими парнями, которые охраняли частный заказник, - "держали", как они ему сказали. Парни были спортсменами, здоровыми от природы, но не здоровее Гизи. Они "качались" на тренажерах в зале и очень удивлялись, как не занимавшийся специально спортом чечен мог выжимать тяжелую штангу. Они говорили, что не каждый профессиональный борец выжмет штангу больше 150-ти килограмм, что делал Гизи через месяц тренировок.
"Качаться" в зале, объезжать с русскими друзьями заказник, любить добрую русскую женщину, умеющую вкусно готовить, периодически наведываться к маме, денане и племянникам - все это отвлекало Гизи от чувства мести, хотя оно продолжало давить и додавливало его.
Учиться же ему стало неинтересно. Было глупо терять время на учебу, которая не давала полезных знаний, если можно было за деньги найти людей, которые сделают нужные задания, и договориться с преподавателями о сдаче практических работ, зачетов и экзаменов.
В день его рождения "качки" торжественно выстроились перед Гизи в зале.
- Держи, чечен! - они подарили ему сумку с советским "калашом". На автомате был выбит 1973-го год, - он был ровесник Вахи, - и нарисована красная армейская звезда. Подарок тронул Гизи до слез - он обнялся с каждым, как с другом.
Автомат ему переделали под одиночную стрельбу, сделали глушитель и нарезали под него резьбу на стволе. Это было серьезное оружие, не чета модным короткостволам, с которыми воевать только в подъездах. Со ста метров из него Гизи выбивал не меньше "девятки".
Автомат теперь всегда был в багажнике Гизи. Три раза из-за него пришлось драться на трассе, пока его не запомнили. "Гаишники", которые к нему привязывались, были второсортными русскими. Брат говорил Гизи, что когда русских второго сорта станет больше, чем первого, новое поколение молодежи опять решит жить без русских.
Гизи честно показывал им все, что положено, все документы и разрешение на оружие, говорил про автомат в багажнике, но как только милиционеры видели "калаша" своими глазами, будто дурели. Наверное, в их глазах начинали сверкать новые звезды на погонах и дырки на кителе под ордена. К нему подскакивали с трех сторон, кричали выйти из машины, лечь на землю и другие глупости. Три раза пришлось раскидывать этих идиотов, пока на трассе успокоились и поняли, что у него не только документы в порядке, но и чечен он правильный.
А первый раз по-глупому его остановили в Ростове. Автомата тогда у него не было. Он только начал "качаться" с парнями и ехал после соревнований, кто больше выжмет и присядет. Он выжал 180-ть, но все равно проиграл и был жутко зол. Когда Гизи стал вылезать из машины, его мышцы ног и спины скрутило такой жуткой судорогой, что он повалился на дорогу и стал кататься по асфальту. "Гаишники" решили, что он пьяница или обкуренный. Жадность до денег замутила им глаза, и они навалились на груду катающихся перед ними мышц. Он их предупреждал, что поубивает, но только насмешил. Они сильно ошиблись, заломив чечену руки и решив надеть на него наручники. Почувствовав на руке металл, Гизи впал в бешенство и стал изворачиваться, рыча от боли. Втроем они катались кучей по асфальту несколько минут, пока уставшие милиционеры не поняли, что не с тем связались.
Это тогда Гизи вспомнил про второй сорт и пожалел русских. Среди них много хороших людей. Есть такие, каких нет ни у одного народа. Но и слишком много таких, которые все усилия хороших людей могут свести в ничто.
С приходом весны Гизи начал жалеть, что послушал женщину. Ни долгие тренировки с железом, ни уважение многих русских не могли заглушить острую боль, от которой он плохо засыпал. Стоило Гизи закрыть глаза, как ему казалось, что он слышит ропот мертвых предков. Род укорял их семью за то, что Ваха не смог отомстить за отца, а он не может наказать убийцу брата. Часто, когда ему удавалось заснуть, он вдруг просыпался в поту от страшного сна, которого не помнил, но в котором были одни и те же картины: обрубленная высокая скала; шоссе под скалой; телеграфные столбы, точно спички; стремительная и бестолковая река; каменный хаос и осыпи; дом, похожий на бетонный дот; корявая дорога вверх к аулу; освещенный тусклым лунным светом мост, опор которого не видно; беспокойная дозвездная пора и звездная ночь, готовая украсть его душу...
После убийства президента Ахмада Кадырова время для Гизи начало стремительно ускоряться. В июне он два последних раза съездил в Ростов: подписывал учебные бумаги и прощался с русской женщиной. Перед рейдом боевиков в Ингушетию друзья брата взяли Гизи в "кадыровский" полк и не пожалели об этом: он отличился и в июне, и, особенно, в августе, когда его штурмовая группа сбила гранатометчиков перед блок-постом в Октябрьском районе Грозного, а потом окружила четверых бежавших после налета боевиков в Чечен-Ауле, сумев взять одного живым. У Гизи оказался нюх на беглецов, - аллах помогал ему угадывать путь шайтанов.
А в конце сентября через русские спецслужбы пришла информация о Дорошенко: он появился из ниоткуда в одной из областей Западной Украины готовым активным пропагандистом и организатором избирательной компании проамериканского кандидата в президенты Украины.
Гизи думал три дня. Все складывалось так, будто аллах вел его. Когда в мае он уезжал в Чечню, один из ростовских "качков" поехал "крышевать" в тот же город, где был Дорошенко. "Качок" и в мае звал его с собой заработать денег на свадьбу, а потом позвонил в июле и, когда Гизи ничего не сказал о своей работе, повторил предложение.
Прямой путь до этого города был через Крым и Одессу, где уже несколько лет, как устроились жить родственники матери. Та что путь на Украину и отступление из нее у Гизи были, слава аллаху. Но были у него еще неясные предчувствия, которые заставляли думать.
Гизи знал, что на своей земле его не убьют. Родина укрывала его, он ее чувствовал, как мать. Если он хочет продолжать свой род и жениться, если он хочет помочь вдове брата, которая не очень счастлива и заслуживает лучшей доли, он должен влезть корнями в землю и забыть про чужбину. Но кто тогда накажет убийцу брата? Что скажут Гизи предки, когда он предстанет на их суд?
Гизи помнил, как плохо ему было ночами, когда снилось, что род осуждает его. Он все равно не сможет жить с этим, даже если женится на девушке, которая родит ему хорошего сына, а потом уговорит вдову брата войти в его семью. Но если его убьют после этого, ему отвечать еще и перед несчастными женщинами, и перед их детьми, которых он не сможет воспитать. Он видел, как убивалась вдова Вахи на его похоронах, и как она живет теперь. Он не хотел быть виновником женского горя. Нет, если исполнить долг, то только сейчас, когда бог ему помогает.
На третий день таких дум сердце Гизи стало биться спокойней. Он понял, что на правильном пути, и после каждой молитвы отдельно и искренно благодарил за это милостивого и милосердного аллаха.
Три жарких месяца Гизи был в полку, отказываясь от выходных. Теперь стало полегче, можно было взять несколько дней отпуска и попробовать обернуться, не докладываясь командиру, взявшему его в полк.
Все-таки Гизи решил признаться. Его командиром был один из выживших четыре года назад в бою на горе. Это Гизи нашел его в лесу у аула без сознания и, хотя Гизи был на десять лет моложе, с тех пор у них были особые отношения.
Гизи стало легче, когда он сказал о своем решении. Грустные глаза взрослого мужчины были ему ответом. Они все понимали, и они с ним прощались.
Через два дня чечен был на Западной Украине. У него были документы недоучившегося студента и сумка с вещами, в которых были спрятаны детали разобранного "калаша" и пистолет Стечкина.
В одесском поезде Гизи познакомился с наглым грузином, расхваливавшим свою революцию "роз" и говорившим, что приехал сюда ее повторить и утереть нос русским свиньям.
В городе, куда он приехал, к чечену относились настороженно, но не так, как к русским. Столько презрения к "москалям", "коммунякам" и "свиньям" Гизи давно уже не слышал и не чувствовал. В Крыму и Одессе такого не было. А здесь почти шабаш, сродни помутнению рассудка, как в Грозном в девяносто первом. Но чечены тогда не хотели издеваться над русскими. Они просто заставляли их убираться из города. Западные хохлы, особенно те, кто из горных районов, только внешне похожи на чеченцев. Их души гнилые. Они знают, что всегда успеют убить, а пока хотят не убивать, а вдоволь поиздеваться, как дети издеваются над навозной мухой, ухватив ее за крылышки.
Назваться русским врагом значило стать тут другом. Немного рассказав грузину, как они с братом бегали по лесу от русских, Гизи получил и хлеб-соль, и ночлег, и уважение, сродни родственному. Это было кстати. Перед тем, как объявляться Сергею - "качку", который его звал на заработки, - надо было присмотреться и к нему, и к Дорошенко, который на глазах становился чуть ли не всеукраинской знаменитостью".
***
- Подожди пять минут, - Башир поймал Марину за руку, когда она объявила очередной перерыв до завтра. - Пусть дети уйдут.
- Тебе кто рассказал, что я взял вдову брата? - спросил он. - Иса?
"Еще один!" - подумала девушка. Сегодня утром к ней уже подходил Иса с другим глупым вопросом и сказал, что не будет с ней вечером разговаривать. Ее маленький защитник обиделся за Гизи, который уехал учиться в Ростов. Иса сказал, что он бы никогда не уехал, пока шла война. Когда Марина сказала, что она не про Ису рассказывала, мальчик обиделся еще больше. Тогда и сказал, что не будет с ней разговаривать.
- Хорошо, - понял Башир. - Буду считать, что ты все сама придумала.
- Я еще хотел сказать про твоих друзей. Хотя они похожи на шавок, но шавки тоже кусаются. Тебе лучше поостеречься. Отсюда мы едем на Черное море. Если хочешь, можем взять тебя с нами. Потом еще куда-нибудь съездишь. Потом что-нибудь придумаешь.
Сочувствие чеченца было трогательно неожиданным.
- Спасибо, - поблагодарила она от всей души. - Я уже все придумала. Но все равно спасибо.