Аннотация: Продолжение биографической повести Ильи Ильича Белкина: повествование подобралось к "времени собирать камни"
ПОВЕСТИ ИЛЬИ ИЛЬИЧА
Часть 2
4. МОЙ ПУТЬ
(Продолжение)
Время собирать камни (18)
На очередном этапе военной реформы институты преобразовали в научные центры. Василию Сергеевичу не хотелось опускаться до начальника центра; он пытался уйти на серьёзный пост в областную администрацию - не получилось. Пришлось урезать свои денежные аппетиты и компенсировать властные претензии напором на подчинённых.
А тут ещё у генерала погиб старший сын. Как - не говорили. Михаил Михайлович тоже не знал, что случилось: "Никто не знает. Я думаю - наркотики". Казалось бы, сына генерала ждало генеральское счастье, а он - на тебе, умер.
Михаил Михайлович от реформы не пострадал. Все необходимые шаги, чтобы наш отдел не сократили и не объединили с другими, он предпринял. И сидит на кормушке прочно. Даже позволяет себе иногда отпускать за глаза злые реплики в адрес никого и ничего не ценящего хозяина, из которых я почти физически ощущаю, как тяжело генералу себя ограничивать. Но злость на командира у него показная. Быть Михаилу Михайловичу у разбитого корыта, если Василий Сергеевич уйдет.
Я смотрю на мир поднявшихся, и вижу, как он запутан, и как в нём тесно и генералу, и Михаилу Михайловичу, и Андрею Андреевичу - всем, решившим быть первыми.
Постоянная борьба за место под солнцем очень развила их мозг, который постоянно должен искать и работать, а без работы болеет. Всё, что им нужно для работы - идеи. Они знают, что разучились продуцировать полезные идеи самостоятельно, но уверены, что способны реализовать всё, что смогут заполучить. И понимая ценность нового знания - с ним легче подняться и поддерживать свой статус, - хитрят, стремясь найти и использовать тех, кто улавливает новое и понятное...
Уже несколько раз при мне сменялась в отделе молодежь, - Михаилу Михайловичу нужны были работники, чтобы проверять придумки, рождающиеся в тлеющем огне навязчивого желания сотворить новое из ничего, то есть собственной гордыней, подсмотревшей или прочитавшей что-то похожее на истину у других.
Иметь чернорабочих не только полезно с технической точки зрении, но и психологически удобно. Когда в очередной раз доморощенная идея плохо уложится на реальность, причиной можно посчитать нежелание молодых работать и, покричав на них, сгладить неизбежное внутреннее разочарование назиданием о том, как много в свое время работал сам.
Для учеников такое руководство неизбежно воспринимается мукой, поэтому задерживалась у нас молодежь ровно на столько, чтобы вымучить диссертацию или сообразить, в каком месте это сделать легче. Потом приходилось Михаилу Михайловичу искать новых безропотных, согласных ходить за поводырём по пустыне.
Когда-то и я соглашался с рассуждениями Михаила Михайловича о снижении уровня знаний и способностей молодежи и о неблагодарности бегущих от нас работников - пока не сообразил, что это оговорки и самооправдание. Разве я пришёл готовым специалистом? А сам Михаил Михайлович? Возможно, он был усерднее меня или образованнее сегодняшних ребят, если верить его словам. Но не это стало главным в его становлении. Ему повезло с учителями. Я не знаю их всех, но воспоминания о тех, кого знал, позволяют мне утверждать его везение со всей определённостью.
Разве честно занять перед молодыми позицию Моисея? Честнее помогать. А если ещё при этом не гордыню слушать, а душе довериться, то и подсказки легче придут, и всё складно получится, как получилось, не смотря на истерики Михаила Михайловича, помочь Саше и Дмитрию, двум лейтенантам из последнего учёного призыва.
Саша чем-то нравился Александру Петровичу. Это для него старик старался успеть со своей методикой. Сам помочь парню Александр Петрович не успел, надо было в память о старике что-то придумывать.
Родившееся желание помочь ближнему подтолкнуло меня определяться с собственной позицией. Как-то особенно остро после смерти Александра Петровича мне казалось, что я словно завис в неудобном положении, отчего и ноет душа. Что есть на свете понятный для меня рабочий мир, а есть мир денег и власти - сиречь обмана и хитрости, к которому мне не следовало приближаться. Потому что нет для меня ни одной причины оглядываться на хотения Михаила Михайловича, генерала и других моих руководителей. Пусть они фантазируют себе дальше, представляя жизнь согласно своим желаниям. Помогать им в этом нет никакого резона.
Определившись таким образом с собой, я стал работать с Сашей, потом с Димой, и всё у нас получилось. Ребята защитились на задачках, которые сам я не смог бы осилить ни в одиночку, ни под руководством Михаила Михайловича, даже если бы он был не в нынешнем разобранном состоянии, а молодцом, как в старое время. И очень покойно мне теперь оттого, что у ребят получилось. И на душе легко, и спится хорошо.
И ведь ничего особенного или невозможного мы не делали. Просто вместе разобрались в известных решениях и опущенных в американских публикациях деталях.
Как всегда, Михаил Михайлович пытался возглавлять и контролировать наше движение. Он вмешивался, когда мы останавливались на ошибках, и получалось обычно, что мешал. Опять все его идеи оказывались разными представлениями одной и той же, пришедшей ему в голову в самом начале и заставлявшей кружить его и нас вместе с ним. Но чтобы нам убедиться в этом кружении, каждый раз нужно было отработать его мысли попусту. Я на него злился за это, а теперь думаю, что и в этом был неизвестный мне умысел. После очередного вроде бы отвлечения и лишней работы обязательно приходила нужная подсказка...
"Я думал, он сломается", - сказал мне Михаил Михайлович после Сашиной защиты. Зачем он прессовал ребят, пытаясь вывести их из равновесия? Скорее всего, считал, что руганью и размазыванием людей в ничто можно заставить прыгнуть их выше головы.
Василий Сергеевич - из первых учителей такого метода управления. Сейчас он занят обоснованием государственной значимости нашего центра. Скорее всего, ему повезёт, и новые влиятельные покровители, которых он делал учёными, позволят ему сформировать институт - но и близких к столице соперников у него много. Постоянно приходится отбивать удары, дорабатывая и меняя на ходу честолюбивые прожекты.
Сегодня у нас был очередной пожар - готовили слайды для очередного доклада командира; на этот раз - про инновации. В столичном управлении инновационных технологий свободно больше пятидесяти офицерских "клеток" и больше сотни "гражданских" - тамошние зарплаты по московским меркам считаются не большими. Генерал пробует забрать эти должности "под себя", представив руководству министерства работу нашего центра в виде сплошных инновационных технологий.
Процессом подготовки командирского доклада рулит Михаил Михайлович. Генеральский ум изощрённее полковничьего, придумывает всё новые комбинации, доклад бесконечно переделывается, из-за чего Михаил Михайлович на коротком поводке, на постоянном контроле, устаёт, не успевает подумать над собственными придумками, злится. "Да пошел он..., - материт он при мне своего кумира, чего не позволял себе раньше. - Мальчика нашел, ноги об меня вытирать. Напиши сам, если можешь лучше. Давать общие указания много ума не надо". Так непривычно слышать, как он повторяет наши слова - и мои, и Александра Петровича, и других, кого с тем же успехом сам обижал ради интересов дела. Так непривычно видеть его в ситуации, которую сам он любил создавать другим...
Благодаря успехам Саши с Димой, Михаил Михайлович снова ко мне расположен, и оттого ещё, что со многими поругался, временами доверительно откровенен. Как будто мы снова на его огороде, который вместе копали в середине девяностых годов.
"Я бы никогда эти уравнения не решил, - пытается он подхалимничать. - Нас в училище таким приёмам не учили". Он серьёзно посчитал, что я умнее. Он продолжает думать, что если у других получается то, чего не может он, то причина в приёмах, которые они знают, а он нет. Извечная беда одержимых: "Мы не знаем..., мы только думаем всякие мысли, мы ни в чём не уверены".
Но каковы всё-таки его натура и нерв! Все события вокруг себя он отслеживает, все перемены видит.
Не понятно ему, как получилось у ребят, на которых он махнул рукой - надо бы к Илье Ильичу присмотреться.
Половина отдела перестала пить на праздниках - неспроста.
Народ продолжает его слушаться, но без прежнего испуга - звоночек.
Жена принялась ходить в церковь и читает ему морали - ещё один.
Нутром чуя перемены, Михаил Михайлович пытается соответствовать тому, что видит. Он теперь и выпивает осторожно, и ругается меньше, и много читает.
Прочитав книжку Шамбарова, Михаил Михайлович недели две каждому, кто попадался под руку, рассказывал об отравления Ивана Грозного, его жён и детей, о спасении Руси в побоище с крымскими татарами при Молодях и других ярких событиях нашей средневековой истории. В православную риторику писателя он не вникал. Ему интересны "факты": борьба элит за первенство или готовность отдать жизнь за царя, как поступили московские стрельцы, прикрывших подножие холма с гуляй-городом.
Другие "факты", нужные для подтверждения своего миропонимания, он находит в информации о Сталине: "Сталин говорил в своем окружении, что если бы Иван Грозный уничтожил под корень три боярские семьи, то смуты бы не было"; "бесплатное образование, социальный лифт и неотвратимое наказание за казнокрадство - вот что даёт государству устойчивость".
Хочется им с генералом походить на Сталина - не на того, который был, а которого каждый из них себе придумал.
Единственная возможность правильного жизнеустройства по Михаилу Михайловичу состоит в создании государства, которое направляет жизнь людей. Он не считает, что массы способны построить государство, сберегающее общие интересы. Сильное государство создаёт сильная личность - так он думает. Он раб кумиров и сам в душе маленький вождь.
Если бы он был в этом одинок! Все они, жалующиеся на казнокрадов во власти: и генерал, и Михаил Михайлович, и Андрей Андреевич, - сами стремятся к власти на тех же принципах элитного устройства и непременного казнокрадства. В устройстве царства божия на земле они нам не помощники...
Сейчас Михаил Михайлович вооружился картинками, полученными на поставленной по закрытым каналам дорогой аппаратуре, и думает, что судьба дала ему новый шанс подняться. Он даже сказал, что видел эти картинки во сне, - до того, как мы их получили.
Кому только он их не показывал! Кто только не слышал его докладов об американских возможностях вскрывать маскировку нашего оружия, и о том, что нам надо догонять.
Вроде бы он снова на коне, и только иногда, в минуту усталости, самонадеянность его сменяется тревогой, и у него прорывается: "Я давно покойник". Грубое его лицо становится серым и безжизненным; кажется, с него можно лепить посмертную маску.
Но тревога Михаил Михайлович быстро проходит, и он с новой силой пытается развернуться, как в былые годы.
Вот мы вчетвером с ребятами едем в Петербург докладывать полученные результаты на конференции. Едем бизнес-классом - Михаил Михайлович решил нас поощрить. Хотя военное министерство не оплачивает не только чрезмерные, но и самые необходимые командировочные расходы, он приспособился возмещать их за счёт промышленности, поэтому мы не экономим. Время в пути на "Сапсане" - как до Москвы на электричке. Пролетает оно еще быстрее, потому что кормят и поят: напитки, закуски, горячее, чай. Михаилу Михайловичу нравится, что его обслуживают. Нравится пить виски. Нравится есть. "Ещё прессу должны раздавать, всегда давали".
Гостиница - четыре звезды. Номера заказаны через директора одного из местных институтов, которому предстоит защищаться в нашем совете. Двоим из нас он оплачивает и командировочные расходы. Двух оставшихся авансируют приехавшие на конференцию коллеги из уральского конструкторского бюро.
Михаил Михайлович уже умеет и учит других пользоваться гостиничной карточкой с магнитным ключом. Номера одноместные, в каждом - большая комната, двуспальная кровать, душевая комната, два комплекта полотенец на все части тела. Завтрак - шведский стол. Бесплатные фитнес и "спа".
Наши доклады интересны ребятам из военной академии. В перерыве они рассказывают про своего генерала, который не верит, что они смогут получать такие же картинки в своей лаборатории и отказывается покупать дорогую измерительную установку. Теперь у них есть дополнительный аргумент, чтобы пробить эту покупку.
Вечером мы гуляем на трёхдневные суточные "промысла". Едим в ресторане греческий салат, прыская на него оливковым маслом и специальной приправой из бутылочек, и кубинскую рыбу, приготовленную на углях. Михаил Михайлович заставляет ребят под виски со льдом говорить о своих впечатлениях от конференции. Хотя у меня морс, мне тоже приходиться чокаться и говорить - о том, как трудно, ведясь с ним, не привыкнуть к сладкой жизни.
После ресторана успеваем в "спа". Архитектурная идея там та же, что у бани Андрея Андреевича. Но реализована помасштабнее. Высокие потолки центрального зала. Винтовая лесенка, ведущая в кафе на втором этаже. В центре зала - большой бассейн с горкой и фонтаном. Рядом джакузи. В нем сидит азиат лет сорока - Япона-сан, как называет его Михаил Михайлович. Пузырьки в джакузи поднимаются с трёх сторон ванны, две из которых - свободны. Японец настороженно смотрит на Михаила Михайловича, залезшего к нему за компанию. "Он тут до закрытия будет сидеть. Я это проходил. Ничего, если ему не нравится, пускай уходит".
Две женщины в купальниках моются под душем. На разложенных за большим бассейном шезлонгах лежат в белых халатах девушка и лысый мужик.
Банные комнаты небольшие: две сауны, русская парная, хамам. На двери хамам висит табличка с объявлением о приватности, но внутри - никого, остатки пены на каменной лавке, и довольно холодно. В русской парной подкидывает воду на камни пузатый мужик в чёрных трусах. Камни шипят, пар слабый. Он завсегдатай; говорит, что здесь бывает и лучше, надо раньше приходить. Хохол, прижился к какому-то бизнесу в Эстонии. Недоволен русской таможней.
Уставшие от ходьбы ноги в джакузи оживают. Воздушные пузырьки щекочут живот и надувают плавки. Жаль, что баня скоро закрывается.
Мы с хохлом идем под душ, а Михаил Михайлович и Япона-сан с похожими выражениями лиц продолжают упорно сидеть в джакузи...
На следующий день мы в Русском музее. На кассе Михаил Михайлович просит льготный билет как пенсионер. Женщина-кассир верит на слово, что у него есть удостоверение. На ум невольно приходят телефонные переговоры Михаила Михайловича с "девочками" из Сбербанка, когда он добивался копеечной скидки за подключенную к банковской карте услугу.
Смотрим "Девятый вал" и "Гибель Помпеи" в Михайловском замке и никак не можем найти другие его любимые картины. "Опять деньги зарабатывают", - ругается он музейщиков, продолжая искать "Зинаиду Николаевну", без просмотра которой мы никак не можем уйти. Одна из смотрительниц соображает, что мы ищем картину Серова, и направляет нас в корпус Бенуа.
Мы останавливаемся около портрета княгини Юсуповой, и я слушаю рассказ Михаила Михайловича про тепло, которое исходит от изображённого на картине лица: "Первая красавица была в Петербурге". Я всматриваюсь в лицо на портрете. Оно не похоже на другие развешанные по стенам лица придворных дам с разной степенью вырождения. От них у неё только зеленоватые тона кожи над верхней губой.
Михаил Михайлович читал о Юсуповых и пытается вспомнить, когда Серов писал портрет Зинаиды Николаевны - до или после смерти её сына? Смотрительница этого не знает. Мы отходим и медленно возвращаемся к картине, и я ловлю себя на мысли, что на меня кто-то смотрит. Я снова прохожу по залу, чтобы со всей определенностью понять, что за мной следят нарисованные глаза княгини. Они не притягивают и не отталкивают, они просто смотрят, как смотрят глаза человека, посаженного в клетку, за движением проходящей мимо жизни. В них ни тепла, ни холода, ни призыва, ни опасности - так мне кажется. И всё-таки что-то меня настораживает.
Я смотрю на портреты её сыновей. Тот, что слева от Зинаиды Николаевны, отвернулся от людей, а правый, молодой Феликс, тоже провожает нас глазами, как мать. И вот его взгляд мне неприятен. Он холодный и завораживающий, как у змеи...
Через неделю мы летим в Ростов-на-Дону. Это уже второй мой полёт в компании с Михаилом Михайловичем. Первый был девять месяцев назад, когда южане выиграли конкурс по созданию на нашем полигоне нового измерительного комплекса. Я не летал до этого больше двадцати лет. Благодаря командировках, увидел "Боинги" и "Аэробусы", заменившие "Тушки", прокатился в аэроэкспрессе, посмотрел аэропорт Шереметьево, вспомнил Домодедово, узнал процедуру досмотра.
Работа, за которую взялись ростовчане, была второй и реальной попыткой создания комплекса, не получившегося у москвичей, проевших выделенные им деньги. Для ростовчан работа была нетрадиционной, мы же варились в этом направлении который год, и даже получили в лаборатории нужные картинки, поэтому в первой поездке выступали в приятной роли учителей.
Теперь мы летели принимать этап технического проектирования. За прошедшее время вера Михаила Михайловича в возможность создания комплекса опять пошатнулась. Он начал подозревать обман и снова готовился воевать, не оглядываясь на старые дружеские связи, а мне отвёл роль наблюдателя, подсказчика и помощника в выработке взвешенного решения.
Перед приездом он так запутал ростовчан по телефону, что кроме относительно молодого, то есть парой лет моложе меня, начальника отдела Владимира Юрьевича, в аэропорту нас встречали еще и начальник направления, и его заместитель - ровесники Михаила Михайловича.
Степан Васильевич - невысокий добродушный хохол с глубокими залысинами, окончил Московский университет на пять лет раньше меня и почти на одни пятерки. Он хитёр, хотя пытается выглядеть простым. С первого взгляда большого по местным меркам начальника в нем не разглядеть. В заместителях у него отставной генерал, служивший в нашем институте капитаном в конце сладкого периода восьмидесятых. Оттуда и его знакомство с Михаилом Михайловичем, весьма поверхностное, поскольку мой правильный начальник не участвовал в офицерских загулах, и их показные братания. Генерал проницателен и тоже не глуп, хотя Михаил Михайлович позиционирует себя умнее, а то, что сам не стал генералом, объясняет отсутствием "генетического кода".
Михаила Михайловича забрали с собой начальники. Меня Владимир Юрьевич повез в гостиницу. Гостиница тех же звёзд, что и в Петербурге. Здесь за нас тоже платят. Даже не надо отмечать командировки, прикладывать билеты и чеки. У Владимира Юрьевича есть деньги на представительские расходы. Из них он и выдаёт, сколько озвучили. Да еще приходит вечером кормить меня ужином.
В гостиничном ресторане Владимир Юрьевич спрашивает, не держит ли Михаил Михайлович на него зла. Посетовал, что тот не хочет понимать, что они не отлынивают от дела, а работают, как могут. Что для выполнения всех требований у них было мало времени, что нужно было реализовывать новые технические решения, а это в российских условиях крайне непросто.
На мой взгляд, последний вариант их пояснительной записки очень хороший - сорокалетний Сергей, мозговой центр отдела, не только учёл все замечания, но и показал, что смог разобраться в предмете не хуже нас. Однако, они не хотели выбирать окончательное техническое решение основных систем комплекса из тех вариантов, которые изложили в проекте. И доказательств надёжности решения было не достаточно. Всё это активно не нравилось Михаилу Михайловичу, хотя он тоже удивлялся прогрессу: "Мы десять лет этой задачей занимаемся, неужели Сергей догнал нас за полгода?" Так же он удивлялся и прогрессу подтянувшихся к американцам китайцев, индусов, европейцев и турок. Но удивление удивлением, а к ростовчанам приблизился временной цейтнот, и риск невыполнения работы был высоким.
Прощаясь, Владимир Юрьевич спросил, сколько денег дать старику-пианисту, под тихую музыку которого в пустом ресторане мы беседовали. Нашёл, кого спросить. Помявшись, он дал музыканту тысячу - цену моего ужина.
Михаила Михайловича с ключом от его номера я ждал до двенадцати ночи. Когда он постучал, почти трезвый и скучный, из-за его спины выглядывали оживленные хозяева. Степан Васильевич помахал перед моим лицом визиткой с голой женщиной: "Михаил Михайлович отказывается. Не хочешь?"
Проводив гостя до номера, местные начальники дружно и громко прошагали обратно к лифту. Я ещё услышал: "Ну, куда он денется с подводной лодки?" - и лёг спать.
На следующий день нас кормили вместе. После трудов праведных и подписания акта приемки этапа мы поехали в "хорошее местечко", как сказал Степан Васильевич, - на "Лебердон", как уточнил Владимир Юрьевич.
За окном немецкого джипа мелькали огни многочисленных кафешек, ресторанов, казино и баз отдыха на левом берегу Дона. В темноте декабрьского вечера, как из тумана, появлялись стилизованные казачьи достопримечательности: то нависнет тень сторожевой башни или мельницы с крыльями, то мутно проявится тачанка с пулеметом, то выглянет плетёная изгородь куреня, обвешанная домашней утварью, - пока мы не остановились, наконец, у двухэтажного ярко освещенного "Атамана".
Обслуживали в ресторане - и в гардеробе, и в залах - мужчины в одинаковых синих шароварах, заправленных в чёрные сапоги, и в белых рубахах навыпуск, подпоясанных ремнём. Стены ресторана были увешены домоткаными коврами, казачьими шашками, ножнами и нагайками, стягами, рушниками, картинами и гравюрами, светильниками, стилизованными под керосиновые лампы, разной другой утварью под старину, украшавшей атаманские хоромы. Высокий потолок с круглыми люстрами поддерживали резные деревянные колонны.
Михаил Михайлович, Степан Васильевич и непьющий по состоянию здоровья генерал долго выбирали достойные напитки и еду. Процесс выбора еды, который я наблюдал второй раз за день, оказывался по факту более ответственным делом, чем то, которым мы занимались в свободное от еды время. Трудно передать - надо было видеть, как Степан Васильевич и генерал разговаривали с официантом в одежде станичника о холодце, фаршированном икрой карпе, фирменных салатах, особенных пирожках, казачьих разносолах и других вкусностях - этакий донской ответ Золя и чреву Парижа.
Остановились на каком-то дорогом сорте виски, холодце, разносолах, овощном салате, булочках и бестере - гибриде белуги и стерляди, полученном в СССР в последний год жизни Сталина. Рыбу готовили на углях и подавали целиком, на крупных листьях салата и с разной зеленью.
В круге в центре зала пожилой лысоватый армянин танцевал, подпирая большим животом, разбитную казачку лет тридцати, выше него на голову. Заразительно постучав каблучками и покружившись, она увела его к столу у противоположной стены. Казачка озорно смеялась, флиртуя. Толстый армянин пытался выглядеть орлом. Крепко устроившись за столом, левой рукой он обнимал спинку пустого стула, а правой то ли ограждал свою пассию от слушающего его официанта-станичника, то ли объяснял ему тонкости своего заказа. В зале мест на сто гуляло еще две компании, человек по десять в каждой. Одна из них была сильно навеселе; там часто чокались и договаривали второго бестера. Дам не было только за нашим столом.
Под поданный нам холодец в круг вошли молодые грудастые казачки с высоким казаком и, спев и сплясав под свистящее кружение его сабель пару песен, пошли с подносом и прибаутками по гостям.
Хорошо гулявшие давали плохо, а вот Степан Васильевич положил на поднос тысячу, за что казачка прижалась к нему сильной грудью и поцеловала в лысину.
Когда казачий хор ушёл работать в следующие заведения, троица наших вождей продолжила разговоры о неумных правителях и ворах во власти, тяжёлой русской доле, историческом вранье, наших врагах и недоброжелателях, Сталине и его наркомах, Иване Грозном, Петре Первом и Екатерине Второй, начатые ещё за обедом в отдельном кабинете городского ресторана, где мы просидели почти три часа, пока животы наши не округлились от искусно заправленного овощного салата, украинского борща с отдельно поданными розовыми кусочками сала и горячими булочками, нежного судака в сметанной подливке с картошкой фри, воздушных пирожных, сладких пирожков и нескольких чайничков ароматного зелёного чая. Как и днём, серьёзные патриотические речи в узком кругу перемежались пикантными воспоминаниями генерала об офицерской молодости и вторящего ему Михаила Михайловича о сладком для офицерства советском времени, и особенно приятно воспринимались под тающие во рту рыбку и десерт.
Мы с Владимиром Юрьевичем слушали молча. Я вспомнил, как он не очень выигрышно докладывал утром на заседании комиссии, и как его и других сотрудников сбивал прямыми вопросами Михаил Михайлович, по-хозяйски расположившийся на месте отсутствующего председателя. Степан Васильевич и генерал сидели за длинным столом напротив меня, в дискуссии почти не участвовали, а только поднимали кого-нибудь из своих бойцов отвечать. Обсуждение было рваное, Михаил Михайлович моментами представал в нарицательном образе, - когда выявил, например, отсутствие на слайдах результатов проверки усилителя передающего тракта. Протокол проверки приёмного усилителя на комиссию представили, а передающего - нет. К тому же разработчика усилителей на обсуждении не было - за него отвечал заместитель. "Это же ключевой момент!" - возмущался Михаил Михайлович, требуя сей момент доставить к нам разработчика. "А подать сюда Ляпкина-Тяпкина!" - вылитый городничий из "Ревизора".
Между тем, из ответа ростовчанина, если его слушать, прямо следовало, что элементы этих устройств практически совпадают, и результаты по приёмному тракту можно засчитать и за передающий. Но Михаил Михайлович уже закусил удила; пришлось подсказывать, чтобы он дал задний ход. Сообразив, он спрятался за эмоции: ему не нужны жертвы, он болеет за дело, но, как и все, не знает решения двух ключевых моментов, хотя знает, что решение надо найти во что бы то ни стало, потому что комплексу без этого не быть, а под этот комплекс он заложил свою голову.
Эмоциональное выступление "заложника" смягчило атмосферу, и почти без заминки мы быстро прошлись по замечаниям отзыва нашего центра, на которые были готовые ответы Сергея. Оживившийся генерал предложил прерваться на обед, и Степан Васильевич увёз нас на борщ и судака, дав остающимся команду готовить решение комиссии с учетом высказанных замечаний, которое мы подписали после обеда.
- Вы шамайку будете брать в подарок? - пробудил меня Владимир Юрьевич.
- Что это?
- Рыба.
- Нет, конечно. Зачем тебе лишние заботы? Мы и так вам обошлись в копеечку.
- Понятно. Я утром постараюсь заскочить на рынок. Какие это заботы? Вы не знаете, какие кадры тут к нам приезжают. Их рестораном и рыбой не уговоришь. Не переживайте, у нас так заведено.
- Я не верю, что они сделают комплекс, - озаботился на следующее утро Михаил Михайлович, когда на предприятии нам вручили пакеты, пахнувшие вяленой рыбой, и повели длинными коридорами на встречу с директором. - Я не вижу его во сне. Когда вы мучились с новой установкой, я её видел. А комплекса не вижу.
В кабинете директора на стене висел плоский монитор, на нем были хорошо видны край стола секретарши и пустая приёмная с расставленными у стены стульями, перед которыми стоял и глядел на нас оставшийся с рыбой в приёмной Владимир Юрьевич.
Директор пригласил рассаживаться за длинным столом, смещённом от центра комнаты к стене. Вдоль стен стояли тёмные шкафы с книгами, макетами и подарками. На стенах висели грамоты, благодарности, вымпелы и цветные фотографии изделий, сооруженных предприятием в разных районах страны от Калининграда до Анадыря.
Мы уселись по правую руку от директора, Степан Васильевич - по левую.
На директоре был непритязательный костюм и не очень хорошо отутюженная рубашка не свежего белого цвета. Из-под расстёгнутого пиджака стыдливо выглядывало неотбеленное пятно на животе. Грустные глаза и восковые оттенки лица подтверждали, что директор вчера лежал дома с температурой.
- Я в курсе ваших тревог, - обратился он к Михаилу Михайловичу, - и хочу лично заверить, что не вижу причин, по которым мы не сможем выполнить эту работу в срок. Да, в ней есть некоторые тревожные моменты, связанные с жёсткими временными рамками и отсутствием у нас опыта в части обеспечения заданной точности контроля положения объекта. Но, как мне доложили, такого опыта нет ни у кого в нашей стране. А в такой ситуации, как показывает практика, мы находим решения быстрее других.
Он с удовольствием отвлёкся на пару минут, рассказав, как поднимал институт на более трудных работах, заказываемых службой безопасности, и про самую первую свою успешную работу, которую выполнял вместе со Степаном Васильевичем.
Секретарша принесла кофе в крошечных чашечках с кусочками сахара на блюдечках.
- Мы почему, может быть, резко выступали, - пригубив кофе, ответил Михаил Михайлович, тщательно подбирая слова, - потому что очень хорошо понимаем, что находимся вместе с вами в одной лодке, на которой выплывем, если будем грести заодно. Если, не оглядываясь на личные интересы, будем не имитировать, а делать трудное и нужное стране дело. Мы со Степаном Васильевичем подготовили порядок взаимодействия сотрудников наших предприятий, который Вы утвердили. Все тяжёлые моменты, о которых Вы говорили, имеют конкретный персональный адрес и ответственность. И я бы хотел и пытался вчера донести, что только совместными усилиями, не прячась друг от друга, мы можем добиться успеха. А я уже не могу его не добиться. Мой командир, с которым вам обязательно надо встретиться, заранее назначил меня главным виновником, если образца не будет. Так что моя голова под этой работой.
- Но я не за себя хочу говорить. Мне обидно видеть, к чему мы пришли. Эту работу мы ведь планировали начинать двадцать лет назад. А теперь мы на эти двадцать лет отстали от американцев. И мы с вами одни на передовой. Никто за нас эту работу не сделает.
На директора беседа с Михаилом Михайловичем производила живительное действие. Бледность с его лица уходила, глаза оживали. Он принялся подробнее рассказывать о старых своих проектах, ударившись в технические детали и воспоминания о том, как Степан Васильевич перебирал возможные варианты, и никакой им не подходил, и как вдруг озарило его, и пришло решение, которого на тот момент точно никто в стране не знал.
Мы начинали опаздывать, и когда директор попросил повторить кофе, Михаил Михайлович напомнил о самолёте.
- Сколько до вылета?
- Два часа.
- Тут езды двадцать пять минут. Машина ждёт, успеете.
- Двадцать пять минут без пробок, - поддержал нас Степан Васильевич. - Сейчас можно и час добираться.
- Ну, тогда десять минут на кофе и договорить. Успеют.
- Я выйду, - поднялся Степан Васильевич, - распоряжусь, чтобы не было задержек.
В монитор я видел, как Степан Васильевич отправил из приёмной Владимира Юрьевича, потом повернулся, чтобы вернуться в кабинет, но остановился на полпути, развернулся и вышел следом.
- Долго разговаривали, - сказал Владимир Юрьевич, когда мы с Михаилом Михайловичем почти бежали за ним по коридорам к выходу. - Как у него настроение?
- Довольно хорошее. Но выздоровел не до конца.
- Директор больничные не берет, - сказал Владимир Юрьевич. - Обычно перебаливает на работе. Дома отлёживается, если высокая температура. Как температура отпустит - сразу мчится на работу. Хорошо, что мы вчера вечером успели уехать до того, как он объявился. А то бы оставил нас работать. Он тут и утром ещё навел шороху, даром, что не долечился. И нам со Степаном Васильевичем досталось.
-За нас? - спросил Михаил Михайлович.
- Нет, по другим вопросам.
Опытный водитель, объезжая пробки по трамвайным путям и перед светофорами, довёз нас за тридцать пять минут. Оставалось время на регистрацию в общей очереди, но Владимир Юрьевич провёл нас, заплатив, в пустой зал для пассажиров бизнес-класса.
Расположившись в глубоком кожаном кресле, листая глянцевый журнал с рекламой машин и косметики и попивая чай, полученный в буфете, я спросил, во что ему обошёлся наш получасовой досуг. Ответ поразил. Это был ещё один билет до Москвы. Или зарплата санитарки в больнице. За полчаса отдыха в кожаном кресле, чай из пакетика и микроавтобус, который доставил нас к трапу самолета вместе с тремя настоящими пассажирами бизнес-класса, подошедшими в зал минут за десять до посадки.
На земле было пасмурно, а над облаками светило солнце. Я с удовольствием рассматривал в иллюминатор причудливые облачные композиции, складывающиеся под нами то гребешками регулярных волн, то холмистой равниной, то молочной попоной с торчащими вихревыми столбами, один далёкий из которых выделялся, как одинокая гора, и невольно размышлял об удобстве и ничтожности благ, устроенных для немногих и охраняемых большими деньгами.
- Как ты думаешь, - в который уже раз переспросил меня Михаил Михайлович, - сделают они нам комплекс?
Покоробившись от "нам", которое вместе с "наш" и "наши" полюбили использовать в своей речи те, кто не работает, я ответил, повторяя, что я в них верю, и что если они не сделают, то этого не сделает никто в стране. Мои слова про веру покоробили теперь Михаила Михайловича, но ничем другим я не мог ему помочь. Да и помогать, честно говоря, не очень хотелось. У него теперь "наш" комплекс как свет в окошке. Замучает за него всех, кого сможет.
Я не сомневался в ростовчанах. Может быть, у них не получится обеспечить точность характеристик на краю диапазона длин волн. Может быть, затянут со сроками. Но сделают. И могут даже получить за комплекс Государственную премию - реализовать мечту нашего генерала, если к тому моменту генерал останется у власти. И Михаил Михайлович её получит, если на премию останутся вакансии. Как они все стремятся отличиться! Почему не хотят думать о том, что их ожидает в конце пути?..
После обеда самолетным пайком, в окутывающей салон дремоте, разные эти мои мысли и завораживающие картины неба в иллюминаторе подстегнули воображение, и я увидел среди освещаемых солнцем облачных вершин у бескрайнего горизонта колышущиеся ряды людей, и даже не людей, а ликов. Мой взгляд направился к ним, и они стали приближаться, чтобы вскоре я вполне мог убедиться, что не ошибся и вижу лица, некоторые из которых начали приобретать знакомые очертания.
Я увидел покойных Петровичей, смеющихся так, как я запомнил. Валерий Петрович - прикусанной верхней губой и чуть выпяченными глазами. Александр Петрович - и раздвинутыми губами, и круглыми щеками, и скулами, и подбородком.
Близко от них и рядом друг с другом я увидел пару учёных стариков - Александра Михайловича и Олега Емельяновича.
Лицо Александра Михайловича - чистое, без пятен омертвевших кожных клеток.
Олег Емельянович хмурился густыми бровями.
Передние шеренги лиц были самыми плотными, задние постепенно редели и поднимались вверх, превращаясь в ручейки, текущие из неведомой бесконечности небесной лазури.
Те, кого я узнал, менялись местами с соседями и придвигались ко мне, стремясь занять места среди первых.
Среди лиц были такие, которые я узнавал не сразу, а только когда приближающиеся расплывчатые пятна приобретали чёткие черты.
Вот проявилось смуглое лицо с чёрными бровями учителя истории Ивана Ивановича. А вот лицо моей бабушки по маминой линии и с нею, как подумалось, деда, которого я никогда не видел. Потихоньку к ним присоседился дед по линии отца, который несколько раз приезжал к нам в гости, когда я был маленьким. Бабушка проявилась чётче и первой из родных заняла место напротив меня. Её лицо было без морщин - таким, каким я запомнил его глазами первоклассника, читающего бабушкину книгу.
Их было так много - лиц, какие я видел, - и среди них так мало тех, кого я узнавал, кто мог бы сказать доброе слово и заступиться за меня, когда понадобится, что лёгкое оцепенение парализовало мою волю.
Лицом к лицу, сплочённые и единые, они смотрели на меня, на Михаила Михайловича, на наших друзей и приятелей, родителей и детей, на наш народ и другие народы, на всех разъединённых, озлобленных и недовольных друг другом людей, - и тихий гул великого безмолвия входил в мои уши, заставляя слышать одну эту ноту вечности.
Видя и слыша их, мне представилась ожидающая нас после жизни пустыня. Божий суд для каждого - много чести. Наш род и знавшие нас люди - первые, перед кем предстоит отвечать, стоя навытяжку и слушая нарастающий, закладывающий уши гул, готовый разнести нас в прах и смешать с песком, если не найдётся никого, готового замолвить за нас словечко...
Когда я очнулся, как ото сна, и посмотрел на дремлющего Михаила Михайловича, меня поразило его лицо. Оно было старым и дряблым, похожим не на ясные лики мертвых, которые ещё стояли перед моими глазами, а на маску. Как будто мир перевернулся, и мёртвые были живыми, а живой - мёртвым.
Я вспомнил, как он говорил про себя, что покойник, и ужаснулся страху, который был в нём. "Как же он будет отвечать? Будет о нём слово?" - подумал я. И ещё подумал, как мало у Михаила Михайловича времени успеть изменить в себе то, что гонит его за миражом, которым представляется жизнь. И как мало времени переменить себя у всех нас, недалеко от него ушедших в неверии и гордыне.
"И когда было сказано: "Ведь обещание Аллаха <...> - нет сомнения в нём", - вы сказали: "Мы не знаем <...>, мы только думаем всякие мысли, мы ни в чём не уверены". И явились им мерзости того, что они творили, и постигло их то, над чем они издевались" (Коран 45: 31-32) ...
Через три дня после возвращения из Ростова, когда мысли о том, как будем отвечать, еще будоражили моё воображение, Михаил Михайлович спросил, знаю ли я, что Андрей Андреевич сбежал.
Новость была неожиданной, я не сразу в неё поверил. В местных средствах массовой информации и в сети ничего об этом пока не было, хотя Андрей Андреевич был известной в городе фигурой, а новость граничила с сенсацией.
- На него завели дело о неуплате налогов, а когда выписали повестку в суд, он сбежал, - рассказал Михаил Михайлович, ссылаясь на общего знакомого. - Объявлен в федеральный розыск. Ненашев говорит, что деньги у Андрея Андреевича есть, и он мог бы заплатить, но помешала жадность в квадрате. Ненашев так окрестил его союз с новой мадам. У них есть возможность сэкономить. Для этого надо подождать решения Арбитражного суда, но при этом суметь не попасть за решётку.
- Ненашев жалеет, что не успел до конца из-под него уйти. Говорит, что надо было сразу с ним развязываться, когда они с этой бабой нашли друг друга. Похоже, Андрей Андреевич и его кинул на деньги. Ненашев сказал буквально следующее: "Он всегда был дерьмом, а теперь показал себя полным. Ради денег бросил всех, включая детей".
- На бросающего детей Андрей Андреевич не похож, - не согласился я. - А куда всё то, что он нажил? И кому наживал?
- Бизнес он переписал на свою бабу. Говорят, она тоже сбежала. Вместе с мешком денег, которые вывезла из коттеджа.
- Помнишь, я тебе ещё год назад говорил, что он готовится уехать? - довольно спросил Михаил Михайлович. - Надо было с тобой тогда поспорить.
Я помнил. Андрей Андреевич проставлялся по случаю рождения очередной дочери, теперь от новой жены, как он стал называть блондинку, которую я видел рядом с ним на юбилее. Две недели до этого Андрей Андреевич гулял, став дедом. Теперь мы радостно шутили, что он пошёл на новый круг. Счастливый Андрей рассказал про дом, который купил в небольшом прибрежном городке на Адриатике, и про небольшой детский лагерь отдыха, который организовал поблизости. Он говорил, что отдыхать в его доме проще, дешевле и полезнее, чем в любом пляжном туре, и что они туда летают с женой, как на дачу. И даже предлагал ключи, пока дом стоит пустой, если кто-то из нас хочет провести уик-энд на море. Ещё он говорил, что в том городке у него нет аллергии, потому что в его окрестности нет нашей пыли и наших злаков.
Я не очень внимательно тогда слушал Андрея Андреевича, и тем более Михаила Михайловича, с ходу решившего, что тот готовит себе запасной аэродром. Не по душе мне было это слушать, потому что оговаривать и думать дурно - последнее дело. А кроме того, я жалел Андрея Андреевича. Постаревшего, как мне казалось. Хотелось даже чем-то ему помочь. В тот раз в парной удалось выбить из него простуду, отдававшую болями в спине. Новая жена мазала его какой-то дорогой мазью и поила лекарствами, которые не помогали. А тут удалось уговорить его лечь на лавку и хорошенько пробить.
То, что хитрый Михаил Михайлович в очередной раз оказывался прав, постепенно подтверждалось. Через месяц информацию о побеге дружно огласили региональные газеты и интернет-издания, вызвав в местном сетевом сообществе вялое обсуждение жалеющих и умничающих, знакомых и незнакомых, сошедшее недели через две на нет и оставившее на память десяток заметок и пару статей с расследованием истории взаимных отношений предпринимателя и власти.
История представлялась следующим образом.
"Андрей Антонов известен в нашем городе как первопроходец компьютерного бизнеса. Действуя по принципу: я вам, а вы мне, - он предоставлял компьютерное оборудование учреждениям образования в обмен на оказание платных услуг школьникам в вечерние часы. Творческий подход к бизнесу пришёлся ко двору команде прежнего губернатора. Став его советником в сфере образования, Антонов способствовал расстановке сотрудников ООО "ТриАсофт" на ключевые позиции в областном департаменте информатизации и, по оценкам специалистов, за пять лет с пользой для себя освоил около 3 миллиардов бюджетных рублей.
Всё бы ничего, но компьютеры, поставляемые Антоновым, зачастую не отвечали необходимым требованиям и имели завышенную цену. Заявки же его конкурентов практически всегда признавались не соответствующими техническим заданиям и снимались с торгов.
По этим фактам в 2009 году было возбуждено уголовное дело в отношении начальника управления информатизации областной администрации и бывшего работника ООО "ТриАсофт" г-на Г.Федорова по признакам состава преступления по ч.1 ст.285 УК РФ - злоупотребление должностными полномочиями. В ходе расследования было изобличено лоббирование интересов ООО "ТриАсофт" чиновниками различных областных департаментов, а через них - руководящими сотрудниками Министерства и Агентства образования в Москве.
В 2010 году следственным управлением области возбуждается ещё одно уголовное дело по фактам мошеннической деятельности Антонова. Основанием явились эпизоды поставок в рамках целого ряда государственных контрактов компьютерной техники, не отвечающей конкурсной документации и по завышенным ценам. Несмотря на очевидное использование в бизнесе мошеннических схем, и подготовленные следователями три обвинительных заключения, в тот раз Антонову удалось избежать уголовной ответственности.
Однако, вскоре в регионе сменился губернатор, и против Андрея Антонова возбуждается новое уголовное дело по факту уклонения ООО "ТриАсофт" от уплаты налогов в особо крупном размере. Основанием для уголовного преследования послужили материалы, согласно которым эта организация по двум государственным контрактам от 03.10.08 и 10.08.09 поставило в учреждения образования компьютерное и серверное оборудование на сумму более 200 миллионов рублей под прикрытием НИОКР, необоснованно использовав налоговую льготу.
Зная, как работает правоохранительная система области, эксперты не сомневаются, что первопричиной реанимации старого дела является попытка передела собственности. И, скорее всего, это не связано с компьютерным бизнесом, так как высокотехнологичные отрасли не интересуют коммерсантов, прибывших в наш город после смены власти.
Большинство экспертов сходится в том, что таким образом у Антонова пытаются отобрать комплекс отдыха для детей, который он в своё время переоборудовал из пионерского лагеря "Строитель". Не исключено, что комплекс попал в поле зрения "заинтересованных лиц" во время проведения на его базе соревнований "Лыжня России".
В настоящее время расследование по данному уголовному делу завершено. В отношении Антонова вынесено постановление о привлечении его в качестве обвиняемого в совершении преступления, предусмотренного пунктом "б" части 2 ст.199 УК РФ. Он в установленном порядке был извещен о явке к следователю для предъявления обвинения, но в назначенное время не явился, взяв больничный в частной московской организации "Больница для Вас". Однако в период действия больничного листа, при содействии представителей агентства стратегических инициатив г.Москвы и министерства образования области, проводил конференцию в своём загородном комплексе на тему "Как создать в России современный детский лагерь отдыха".
Затем, не дожидаясь повестки от правоохранителей, выехал за границу. По некоторым данным, на автомобиле приятелей он пересёк границу с Украиной и растворился на просторах Евросоюза. Где сейчас находится Андрей Антонов, доподлинно неизвестно. Есть предположение, что он мог направиться к своей гражданской супруге, которая, по некоторым сведениям, выехала в Израиль".
Продолжая искать информацию о бегстве приятеля, я наткнулся на фотографии празднования в ООО "ТриАсофт" дня 8 марта.
В офисе фирмы - арабско-кавказский колорит выдуманной страны Бурухтании. На одной из стен висит зелёный ковер с золотыми звёздочками, в который воткнут кинжал и под которым нога за ногу сидит султан - Андрей Андреевич. Султан в синем халате, расписанном цветами, с пистолью за широким светло-коричневым поясом; его волосатая грудь открыта. На голове - жёлтая накидка со спадающими плетёными косичками, на пальцах - "золотые" перстни и кольца с "драгоценными" камнями. По разные стороны от султана стоят визирь в красно-коричневом халате с большой книгой под мышкой и охранник в бордовом халате, в чёрных очках и с саблей за поясом. Визирь - Фёдоров, охранник - Ненашев. Султан картинно скучает, полуприкрыв глаза. Его взор и слух услаждают танцы. Пузатые слуги отплясывают танец живота; абреки и джигиты с кинжалами и в папахах, надвинутых на головы, - лезгинку. "Гарем" - женщины в повседневной одежде - жмётся к стене.
Вот джигиты бросаются перед султаном на колени и подают ему рог с вином, который принимает визирь. Повеселевший султан поднимается с трона и говорит речь, после которой принимает рог от кланяющегося в ноги визиря и выпивает под общие продолжительные аплодисменты.
Фотографирование на память: Андрей Андреевич с гаремом; половина женщин смеётся, молодые откровенно скучают, некоторые смотрят в сторону.
На следующей фотографии Андрей обнимает новую жену. На другой - двух молодок. На третьей показывает в объектив распальцованные бижутерией руки.
Наконец-то я понял, о каком удавшемся празднике Антонов рассказывал в прошлом году, вспоминая актёра Вицина...
А вот другой праздник с участием Андрея Андреевича - закрытие смены в его лагере.
Спортивная площадка.
Шеренга молодых парней в джинсах, шортах, разномастных кроссовках и разноцветных футболках, среди которых пара оранжевых и синих футболок экспертов компьютерной страны. В центре шеренги - её седеющий президент, в блестящем костюме светло-стального цвета, белой рубашке, полосатом бело-розовом галстуке и начищенных чёрных туфлях. В тени берёз на заднем плане - девушки-зрители в фирменных синих и оранжевых футболках и курточках.
Сцена клуба, где президент в том же пиджаке и галстуке с "молодой" женой, одетой в бежевые бриджи и жёлто-коричневые, в тон спадающих на плечи волос, сандалии. Вокруг демократично наряженные близкие помощники.
Новая фотография - гостевая веранда бани. Стол с бутербродами, салатиками, ананасом, пластиковыми стаканчиками и тарелками. Тостующий президент без пиджака и галстука со стаканом в высоко поднятой руке. Подхватывания под локоток приятелей. Аплодисменты. Взгляды снизу-вверх.
Ученый, продавец, ростовщик, купец, барин - какая суровая проза! Султан в выдуманной стране, президент в стране детской - какая хитрая сказка! "Сказка ложь, да в ней намёк! Добрым молодцам урок" ...
Недавно один из борцов за законность выложил интервью с Антоновым, взятое по Скайпу.
Антонов рассказывает, что его проблемы начались, когда в бизнес информационных технологий пришли офицеры, уволенные из службы безопасности. Первые их набеги он отбил. А потом ошибся - не прошёл тест на лояльность. Новый председатель правительства посоветовал ему помочь власти перед выборами в Государственную думу, а он отказался.
Вот что рассказал про их беседу включившийся адвокат: "Дукин упомянул предстоящие выборы и напомнил, что администрация области заказывала много работ фирмам Антонова. Что цены на некоторые работы были завышены. И что не все суммы, даже за выполненные работы, пока оплачены. Предложил на выбор: либо он закроет глаза и всё оплатит, если Антонов за свой счёт отремонтирует одну больницу и один детский сад, либо он обратится в силовые структуры с просьбой оказать на предпринимателя давление. Антонов отказался, подал в суд жалобы на задержку платежей правительством области, выиграл все суды и получил исполнительные листы на все суммы за выполненные работы".
Трудно сказать, какими соображениями руководствовался Андрей Андреевич, отказывая Дукину. Когда бог не хочет нам помогать, разум мутнеет. "Я не занимаюсь политикой, я занимаюсь бизнесом", - сказал Антонов в том интервью. Так больше не получается. Власти иногда надо показывать заботу о бедных. А где Дукину взять на это деньги?
Я прочитал биографию председателя правительства. Дукин моложе Антонова на шесть лет. Родом из деревни, расположенной рядом с райцентром. После службы в армии занимался комсомольской работой. Потом был помощником депутата. Потом должности в фондах, банках, общественных и коммерческих объединениях, переход в партию власти, работа в избирательном штабе шефа, в администрации соседней области под его крылом, а теперь и у нас. Высшее образование - заочное, финансово-экономическое. На фотографии выглядит постарше своих лет: широкое чистое лицо без растительности, аккуратная бородавка около носа, отёкшие маленькие глаза, взгляд мутный. В общем, можно понять, почему он не понравился Антонову. И почему Антонов не понравился ему.
Между прочим, история с зачисткой Антонова получается авантюрой, достойной пера старшего Дюма. Кроме Антонова и Дукина в этой истории поучаствовали злые действующие лица: следователь по особо важным делам, подполковник ФСБ, майор милиции, бывшие сотрудники фирмы, уволенные хозяином, - и добрые, всегда готовые помочь гонимому.
Итак, следователь по особо важным делам Александрова возбуждает уголовное дело по факту неуплаты руководством ООО "ТриАсофт" налогов в особо крупном размере. Поводом послужил выполненный три года назад за федеральные деньги крупный контракт "по созданию сети информационных центров базовых школ области", обеспечивающей школьникам, независимо от места их проживания, равный доступ к образовательным и прочим информационным ресурсам. Перед этим Антонов создал в одной из школ районного центра области образец такого центра. В ту школу приезжал министр образования России, который благословил расширение проекта, после чего и были выделены соответствующие государственные средства
Понятно, что Антонов не собирался отдавать конкурентам то, что выбил своими усилиями. Торги в администрации, скорее всего, проходили по его сценарию, который изложил в служебной записке в следственное управление подполковник службы безопасности. Следственное управление возбудило дела против господина Г. Фёдорова, одного из чиновников администрации области и, по совместительству, акционера фирмы Антонова, и против самого хозяина. Чиновник в результате разбирательств перешёл на другую работу и продал Антонову свои акции, в офисе фирмы провели обыск, сотрудников Антонова вызывали на допросы, но дела велись без энтузиазма, и их пришлось закрыть.
Но оставалась закавыка: при желании Антонова можно было достать на придумке сэкономить на налоге на добавленную стоимость. Конечно, у него был резон оформить работу как научно-исследовательскую: надо было не только поставить компьютерное оборудование, но и внедрить в школах новые информационные технологии, обучить им учителей, объединить все школы высокопроизводительной сетью, разработать софт для управления образовательной отраслью региона из федерального центра и так далее. Но ведь на всё это можно посмотреть проще: ничего нового не разрабатывается, суть работы - перепродажа западного оборудования и информационных технологий с адаптацией их под местные условия.
После закрытия дел о лоббировании и мошенничестве настырный подполковник из безопасности попросил налоговую инспекцию организовать выездную проверку фирмы. Начальник налоговой сказала Антонову: "Выполненная тобой работа - обычная операция по перепродаже компьютерной техники. Это подтверждают материалы ФСБ. Заплати 30 миллионов и спи спокойно". Антонов не заплатил.
Дождавшись смены лояльного к нему губернатора, налоговая выносит решение по проверке, согласно которому Антонов должен уплатить налогов, штрафов и пени на 120 миллионов рублей. Антонов обжалует это решение в Арбитражном суде области. В это же время с ним беседует Дукин.
После выборов следователь Александрова возбуждает против Антонова новое дело. Начались допросы сотрудников и заказчиков. Александрова проводит новый обыск в его офисе. На вопросы Антонова о причинах возбуждения дела ответила: "Дело возбуждено "по факту". Узнаете обо всём, когда Вам поменяют статус со свидетеля на обвиняемого". - "Кто и на каком основании рассчитал сумму неуплаты в бюджет, которой Вы оперируете?" - "Эксперты. Со временем Вас ознакомят с их расчётами".
Судебная экспертиза устанавливает, что выполненная работа имеет признаки НИОКР. Александрова вызывает экспертов к себе и пытается убедить, что они ошиблись. Не убедив, назначает две другие экспертизы, которые частично подтверждают наличие у работы необходимых признаков НИОКР.
Тем временем Арбитражный суд уменьшил сумму требований до 11 миллионов - налог по документам, которые сотрудникам Антонова не удалось восстановить из-за ликвидации ряда компаний и противодействия налоговой инспекции.
Налоговая подаёт апелляцию: "Возбуждено уголовное дело, поэтому решение Арбитражного суда необходимо отменить". Апелляционная инстанция откладывает рассмотрение дела на три месяца. Антонова подкарауливает на улице майор милиции и вручает повестку - явиться для предъявления обвинения.
Адвокат Антонова сообщает Александровой, что в указанную дату весь день будет занят делами в другом городе, а его подопечный - болен. Следователь даёт распоряжение организовать за больным наружное наблюдение. Узнав про "наружку", Антонов уезжает за границу. Через месяц одна из областных газет со ссылкой на следствие утверждает, что он сбежал. Майор милиции приходит в школу, где учится сын Антонова и пытается забрать мальчика в приют, "так как на территории России нет его законного представителя". Добрые люди успевают спрятать ребёнка, определённого в заложники, и помогают вывезти его за границу.
После неудачного захвата дитя Дукин встречается с сотрудниками силовых структур и требует ускорить дело Антонова. На одном из региональных сайтов публикуется заметка, в которой говорится, что компьютерный лагерь у Антонова будет отобран, летний заезд детей туда не состоится, родители зря платят деньги человеку, которого скоро посадят. Во всех официальных печатных городских СМИ размещается информация об объявлении Антонова в федеральный розыск.
Один из бывших сотрудников фирмы рассылает эту информацию поставщикам и заказчикам фирмы, в результате чего крупнейший поставщик перестаёт отпускать фирмам Антонова товар без предоплаты. При наличии идеальной кредитной истории одной из компаний Антонова отказывают в предоставлении банковской гарантии, несмотря на наличие десятикратного залога.
Наконец, апелляционный арбитражный суд рассматривает жалобу налоговой инспекции по существу и оставляет решение областного суда без изменений. Тем самым формальная причина дела ликвидирована, но само дело следователь не закрывает, а силовые органы готовят запрос в Интерпол о розыске Антонова и его выдаче Российской Федерации...
Андрей Андреевич в бегах уже третий месяц, но я надеюсь, что он выпутается и из этой неприглядной истории, - конечно, когда поменяется руководство области.
Однако, несмотря на то, что, скорее всего, он выпутается и не разорится, факт бегства после стольких лет демонстрации уверенности в своих силах кажется мне знаковым. Он укладывается в ту мозаику, где Андрей Андреевич оказывается попавшим, как и другие умники, в силки, расставленные на подсознательном уровне, выпутаться из которых без веры - невозможно.
Понимает ли он это? А если понимает, неужели согласен доживать в определённых ему рамках?
Бросив Андрея, я пытаюсь представить испытание, приготовленное для Михаила Михайловича, - и не могу. Этот тип осторожнее Антонова, он на рабочих вопросах не погорит.
Три года назад ревизоры Счётной палаты дошли до малых предприятий, через которые мы организовывали свои приработки. Директор одного из них, отставник-полковник, назвавший свою должность модным ныне словом президент, попросил Михаила Михайловича объясниться с ревизорами. "У меня сейчас нет времени, - ответил ему Михаил Михайлович. - К тому же проверяют Вас, а не меня. Если Вы что-то напутали, платите штраф". "Но ведь это Вы научили меня схеме, которую ревизируют, и обещали поддержку в случае проверок!" - возмутился президент. "Не припоминаю. Во всяком случае, теперь со всякими схемами надо быть осторожнее. Я очень прошу у Вас прощения, но у меня нет времени на пустые разговоры. И так мне каждый день приходится работать до восьми вечера".
В прошлом году была прокурорская проверка диссертационного совета. Михаилу Михайловичу пришлось срочно собирать недостающие бумаги по защите заместителя министра, которую организовал генерал. Но прокуроры проверяли без энтузиазма. Как раньше проверяли Антонова, пока тот не переборщил в представлении о соотношении своих и государственных дел. Михаил Михайлович в этом смысле мудрее. Он всю жизнь крутится в государственной машине, знает своё место и умеет разговаривать с чиновниками. Поэтому если и демонстрирует величие, то только перед теми, кого не боится.
Грустно мне о них думать. Всё чаще вспоминаются шеренги лик, стоящие неодолимой стеной в небесах и волнами поднимающиеся в бесконечность, пред которыми ползают по земле лишённые веры люди, понявшие жизнь, как вечную борьбу за право властвовать над другими. Они были самыми умными, решительными и беспощадными солдатами на обманном пути, и никак не могут понять, почему вновь оказались в грязи, как будто никогда из неё не поднимались.
Я чувствую их земной страх. Он пронизывает все клеточки их тел. Их жалко, но я не знаю, как помочь им прислушаться к нравственному закону, который живёт в каждом с детства.
Ещё я думаю и точно это знаю по Михаилу Михайловичу, что одержимые способны прислушаться, что они очень умны и внимательны к переменам. И если болезнь одержимости не удаётся побороть, то почему не попытаться её использовать? Ведь одержимые умеют не только быстро разрушать, но и быстро строить. И если попускается манипулировать ими во зло, то почему не использовать одержимых в добрых целях? Надо только не уставать показывать им пример. Надо, чтобы примеров было как можно больше. Надо заставить их чаще задумываться.
И я молю против одержимости, пока не понимаю, что эта мольба выше моих сил.
Тогда я хочу всё забыть и, закрыв глаза, увидеть сон, в котором поднимаюсь из тела, охваченного страхом неподвижной земной тьмы, туда, где темнота начинает шевелиться и сереть, проявляя смутные очертания горных вершин неведомого мира. И ещё выше, где далекого света всё больше, и отражающие его снежные вершины проявляются всё отчетливее, увеличиваясь в размерах. Всё выше и выше - туда, где мрак совсем отступает перед ослепительным светом, наполняющим лежащий за горной границей прекрасный бесконечный мир смыслом и желанием жить.
Я закрываю глаза, но вместо заветного сна проваливаюсь в тяжёлое забытьё, в котором нет ни света, ни жизни, а есть одна неоглядная тьма, и бессмысленное ползание по земле, и страх, завладевающий душой, лишённой возможности полета.