Фотография измятая, выцветшая. Фотография очень, очень древняя. Невыносимо смотреть. Невыносимо разглядывать эти мужественные лица, близкие и вместе с тем такие непонятные. Славка почувствовал, как на глазах собирается пелена слез. Плачу, думал он, значит, еще жив. Значит, могу еще чувствовать.
А потом все закружилось, завертелось - и вот Славка уже Вячеслав Сергеевич. Отчество дала ему Мария Ильинична совершенно случайно, чтобы было. Но он отчего-то расплакался, когда смотрительница, дебелая, краснолицая, ляпнула:
-Ну, будешь Сергеевич, Славка.
Он шагал вперед, и, казалось, одновременно отчего-то стоял на месте. Земля вертелась, а он стоял. И все время плач рвался из груди, как будто зазябшая птичка трепыхалась в холодной грудной пустоте. И всегда, всегда, когда говорил он, Вячеслав Сергеевич, инженер-технолог дцатого разряда, из округлого, неровного, будто надорванного у уголков, рта сочилась густая пустота. При этом не убывало ее в груди, а лишь становилось больше.
Балкончики, переходики, луковки, развлекательные центры о четырех ногах, как стреноженные кони, рвущиеся, но не способные вырваться - город пестрел, город пульсировал. Город тонул в собственном буйстве.
Вячеслав Сергеевич увидел перед собой гигантский матовый пруд. В голову ввинчивалась назойливая мысль. Страшная мысль.
Придти ночью, с веревкой, найти валун потяжелее. Будет всплеск, круги по воде, но, бульк - и крест ляжет на сочащуюся пустоту. А как же мечты, стремления? Вдруг стало Вячеславу Сергеевичу так жалко себя, что обратился он лупоглазым Славкой, грязнорожим, ободранным. И показалось ему, будто размазывает он слезы по этой грязи на лице, но слезы чистые - они все смывают.
-Нет! - в каком-то отчаянии крикнул он самому себе. Люди заоборачивались, скосили физиономии. Пруда нигде не было, вокруг серел нагретый асфальт, топтали барашки пыли многочисленные ноги. Славка обратно превратился в Вячеслава Сергеевича и, опустив голову со стыда, направился к своей цели. Впереди вертикально стояла створка разводного моста. С притупленным негодованием пришлось отправиться к Новослободскому переезду, за тридевять земель.
Молодежь толпилась у обочин дорог, пила алкоголь под рекламами с пивом и нахохленными красотками, сочно обливалась матом, дралась наотмашь кулаками. А он все шел и шел, не замечая жизни вокруг. Найти бабу, что ли? Простую бабу, без финтифлюшек и раскоряк, без вопросов. Эх, нет таких теперь. Остались бизнесвумен в безукоризненных формах, по дресс-коду. Как-то отстраненно, словно о другом, подумал Вячеслав Сергеевич о том, как быстро апатия сменяется на раздражение. И все эти бусинки чувств не нанизаны на единую лесу - пришиты суровыми нитками прямо к пустоте. Он приложил сухую ладонь к груди - сердце стукало. Когтило его, привыкло оно к этому - и это-то и пугало всегда Славку.
Но Вячеслав Сергеевич давно уж забыл о такой мелочи. Стукает себе - и пусть стукает...
Воздух парил, злобно шипела вода из сточных труб в реку. Набережная стонала от непереносимой жары. Людей на улицах становилось все меньше.
Вячеслав Сергеевич пересек жемчужную ленту реки, миновал Крутой Яр и тут впал в своего рода забытье. То ли солнце пособило, то ли... Обнаружил он себя на Западном Всхолмье, у самого Пушкинского кладбища. Вошел. Зачем вошел? Да кто разберет...
И тут, у самого начала, вдруг увидел большую гранитную плиту. Подошел ближе, прищурился.
"ВЯЧЕСЛАВ СЕРГЕЕВИЧ .....ОВ, с такого-то по такой-то год"
Душно стало. Сердце захотело выскочить. Все совпадало - даже дата рождения. Только вот умер этот Вячеслав Сергеевич молодым - и двенадцати не стукнуло.
Мурашки вздыбили спину. Он вспомнил...нет, не может быть. Все ускоряя шаг, выскочил сбитый с толку Славка с кладбища, с всхолмья, подальше, подальше.
Вечерело. Куда я шел, думалось ему. В аллее, под раскидистыми березками, на оплеванной скамеечке веселились молодожены.
-Простите! - внезапно тронули за плечо. Вячеслав Сергеевич обернулся, в лицо пахнуло перегаром. Перед ним стоял мужчина с перекошенным набок лицом, со сморщенной кожей на лице, маленькими, блестящими из-за складок глазками.
-Как дойти до этого самого? Ну, как его? Мать-перемать, до Рогожинского, что ли, или Рогозкинского, ну, что молчите-то, а? Мать-перемать, глухонемой?
-Я...я...нет - растерялся Славка. - Н-не...нет.
И торопливо зашагал прочь.
-Мать-перемать, дурак, - нагнало Славку.
И вот он наконец пришел. Двери наркологического центра, витражные, красивые двери, сделанные вертушкой, крутились, как показалось Вячеславу Сергеевичу, слишком быстро. С заметным испугом проскочил он и неуверенно зашагал между двумя створками. Как ошпаренный, выскочил в помещение. Коридоры отдавали алебастровой дымкой, натяжные потолки были повешены довольно низко. Миновав регистрацию, поднялся он наверх по широким ступеням.
-Что ж, период жесткой абстиненции миновал, - довольно проговорил, будто прожевал, врач в белом халате после долгого нудного осмотра Вячеслава Сергевича. Про себя же подумал, что, возможно, наступила ремиссия и теперь все встанет на свои места в жизни пациента. Но пациент отстраненно поднялся, посмотрел утомленными глазами на запятнанный кровью халат врача и, ничего не сказав, вышел.
Вячеслав Сергеевич сидел дома, хотелось плакать или кричать. За окном туманилась ночь. Веревка и валун, подумалось ему. Веревка и валун.
И тут он понял. Двенадцать лет... Эта мысль висела, невысказанная, невыраженная с того момента, как он покинул кладбище. Славка, детдомовский паренек, и Вячеслав Сергеевич, инженер-технолог дцатого разряда. А между ними - сочащаяся пустота. Между ними - ничего нет.
Он умер в двенадцать лет, когда дебелая Машка нарекла Сергеевичем и отправила во взрослую жизнь.