Глава 18. Ангельский период Люка Куртуа. (Продолжение).
И когда наши герои появились на Новом Мосту, Люк, еще не зная по имени ни виконта, ни де Невиля, уже запомнил их благодаря своей прекрасной зрительной памяти. "Ага, этого голубчика я знаю, - подумал Люк о Бражелоне, - Он как-то ехал с моим, черт побери, кузеном, молодым графом Сержем де Фуа. Как же, помню, помню
нарядных всадников, как их величали парижане? Ангелочки Принца Конде, если память не изменяет. И второго я уже встречал у Годо, этот парень вроде вожака у господ мушкетеров. А от кого это удирает так рано со всех ног золотая молодежь города Парижа? Скорее всего,
любовная интрига. Готов поклясться, юбка замешана.
Вы художник, господин Люк. А художники - люди проницательные. Попробуйте-ка отгадать. Ба! Тут и гадать нечего! В такую шальную весну не только голуби и кошки занимаются любовью.
Я на каждом шагу встречаю целующуюся парочку. Ясно, как божий день, мой красавчик убегает от разгневанного мужа, а второй, мушкетер, видно выполнял роль стража. Да то ли заснул, то ли зазевался, потому муж и накрыл наших любовников.
Люк принял за любовника Бражелона, потому что лохматый и перепуганный де Невиль не соответствовал такому амплуа. Но когда все действующие лица заняли свои места, де Невиль уселся позировать, Люк принялся за работу, а Рауль закрыл беглеца от появившихся на Новом Мосту преследователей, художник сказал себе, что он ошибся, и внешность обманчива. Хорошенький дворянчик оказался другом, а главным героем приключения - лохматый мушкетер. Правда, когда Бражелон спровадил погоню в противоположную сторону, учтиво пожелав удачи сердитому маркизу, де Невиль слегка успокоился, и Люк быстренько изобразил его портрет. Оливье очень мешал художнику - он то и дело поворачивал голову в ту сторону, куда убежали его враги. Люк терпеливо ждал, пока Оливье повернет голову и примет прежнее положение. Конечно,
он мог попросить барона не вертеться, но не хотел нарываться на грубость и гордо помалкивал.
-Ну, скоро вы? - нетерпеливо спросил Оливье, - Не дай Бог, они вернутся.
-Готово, сударь, - сказал Люк.
Оливье вскочил - он сидел как на иголках и недоуменно посмотрел
на свое изображение.
-Разве я такой? - спросил де Невиль. Люк развел руками.
-Ты получился как живой, - сказал Рауль.
-Глаза у меня какие-то испуганные.
-Какие есть! Уверяю тебя, Оливье, портрет прекрасен. Бери, бери, не пожалеешь.
Оливье взял портрет, озадаченно смотря на свое изображение, а Рауль расплатился с художником.
-Подарите портрет той даме, с которой вас разлучили эти сердитые господа со шпагами, - съязвил Люк Куртуа.
-Увы! - вздохнул Оливье, - Где она будет хранить его! Месье художник, переходите на миниатюры, я первый обращусь к вам!
-Приму к сведению, - улыбнулся Люк и проводил взглядом веселых друзей, которые отправились по своим делам.
Люк Куртуа вскоре забыл о забавном случае на Новом Мосту. Но встреча эта принесла Люку удачу - он стал популярен. Де Невиль, благодарный Люку за то, что художник "не узнал" него, когда дядюшка Годо их познакомил, расхваливал Люка на все лады перед своими товарищами. Но Люк неожиданно для себя достиг особого успеха в мушкетерском кабачке благодаря своим шаржам. У Люка внезапно открылся талант сатирика, и его шаржи вызывали восторг у завсегдатаев "Золотых Лилий".
Люк удивлялся, что находят миловидные изящные молодые господа в том, что он, подметив какую-то смешную черточку, доводит ее до гротеска, преувеличивая смешное, сохраняя, однако, сходство с моделью. Один из друзей, розовощекий прелестный юноша, Жан-Поль де Жюссак, взглянув на свой портрет - губки не то что бантиком, а сердечко, туз червей, курносый нос, кукольные голубые глаза и загибающиеся реснички, щеки уже не розовые, а ярко-алые - Люк нарисовал преуморительную физиономию, превратив молоденького мушкетера в кукленыша, Жан-Поль объяснил Люку, что его потешные портреты восхищают молодежь, в противовес слащавому прилизанному искусству Двора. Это художественная Фронда, скажем так, закончил де Невиль мысль друга.
Это обрадовало и огорчило Люка. Обрадовало - потому что росла его популярность. Иметь портрет Люка уже считалось престижным. Опечалило потому, что Люк ломал себя, рисуя шаржи. Он не склонен был к тому, чтобы превращать очаровательных молодых людей в уродов, а чем уродливее был портрет, тем больше это забавляло мушкетеров. Сам Люк в это время больше любил рисовать ангелов, святых, апостолов.
Годо уже однажды спас Люка от голода. Годо спас юношу и от нищеты. Как-то раз он познакомил Люка с аббатисой монастыря Святой Агнессы. Альбина Д'Орвиль, аббатиса, узнав, что Люк - сын Маэстро и специалист по витражам, взглянув на эскизы молодого художника и зарисовки, выполненные под руководством Маэстро в Италии, поручила юноше приготовить эскизы для витражей - Христа-Спасителя и Тайную Вечерю.
Христа-Спасителя и выхватил Годо-батька, остановив драку художника и виконта. Что же касается Тайной Вечери, картон был почти готов, и гордый, самолюбивый Люк ждал с нетерпением новой встречи с аббатисой, которая собиралась по приезде в Париж посмотреть, как продвигается работа художника. Люк был в отчаянии, что большая часть их прекрасной коллекции - и работы самого Маэстро и копии люка с шедевров великих мастеров - была продана, чтобы расплатиться с кредиторами. И у Люка остались только небольшие альбомы и папки с зарисовками, выполненные во время путешествий с отцом. И одна работа, особенно Люком любимая - копия картины Тициана "Любовь Земная и Небесная". Любовь Небесная, прелестная девушка эпохи Возрождения - была мечтой Люка, его идеалом. Он мечтал встретить такую девушку, как на картине Тициана.
Правда, Люк решил сказать свое слово в христианской живописи. Он задумал "Тайную Вечерю" так, как никто до него еще не решал эту великую т ему.
Какие только коллекции не собирают люди! Кто-то коллекционирует картины и статуи, кто-то - старинные монеты и всякие диковинки, кто-то - книги, почти все могут похвастаться коллекцией оружия и портретами предков. Коллекцию Люка составляли ангелы. Люк насобирал около тысячи рисунков с ангелами, он рисовал их везде, где придется, где только встречал, будь то миниатюра старинной книги, каменный портал собора, станковая картина, чья-то забытая могила или каминная решетка, В разных нимбах и одеждах, с разными прическами и крыльями разных форм, с мечами, трубами, крестами и лилиями, ангелочки из коллекции Люка Куртуа помогали бедному художнику бороться с нуждой, сохраняя оптимизм и надежду.
В печальные моменты своей одинокой жизни Люк садился у огня и раскрывал папки со своими ангелочками, перебирая рисунки. И рисунки, от ранних, ученических работ Люка-подростка до последних работ молодого живописца, казалось, оживали в его руках. Люк подолгу рассматривал своих друзей-ангелов и тихо беседовал с ними.
В это время скопированные ангелы уже разонравились Люку. Он всегда был очень строг к себе и понимал, что копировать мастеров прошлого мало. Он должен найти себя, своих ангелов, а не перерисовывать чужих! Поэтому Люк особенно охотно рисовал детей, не торгуясь, сбавлял цену, и даже порой рисовал ребятишек бесплатно. Коллекция Люка пополнялась портретами ребятишек Парижа - Люк обычно рисовал их на Новом Мосту, и, возвращаясь домой, повторял по памяти. Детские портреты удавались, их охотно покупали, и Люку это занятие нравилось гораздо больше, чем шаржи компании де Невиля. Дети смотрели на художника с любопытством, широко раскрытыми глазами, и у ангелов Люка были детские глаза и детские лица.
Потом Люк решил, что его ангелы должны немного повзрослеть - ему уже была заказана "Тайная Вечеря". Он стал искать своих Апостолов.
Как-то Люк увлеченно работал над своей "Вечерей" и засиделся в мушкетерском кабачке, рисуя все того же красавчика Жан-Поля. Но Жан-Поль у него получился уже не в сатирической манере. Увидев свое изображение, мушкетер заважничал, но, заметив, что Люк прячет рисунок, спросил:
-А что это вы прячете свое художество, месье Люк?
-Я не думал, что вы захотите оставить портрет, господин мушкетер, - сказал художник, - Я делал его для себя.
-На кой черт я вам сдался?
-Видите ли, сударь, - ответил Люк, - Я пишу одну вещь... для которой
мне нужна живая натура. Надеюсь, вас не оскорбит, если я скажу, что с вашей милости я сделал рисунок одного из Апостолов!
-Надеюсь, не Иуду?
-О нет! Тысячу раз нет! Как вы могли такое подумать, господин Жан-Поль!
-Кого же?
-Апостола Фому.
Вся компания де Невиля, с любопытством слушая этот диалог, дружно расхохоталась. Лицо Жан-Поля вытянулось.
-А ты надеялся быть Петром или Иоанном, бедный мой Жан-Поль! - захохотал де Невиль, - Вы правы, месье художник, наш Жан-Поль всегда во всем сомневается!
-Я это уже заметил, - улыбнулся Люк.
--Фома так Фома, - вздохнул Жан-Поль,- Авось, Бог простит мне кой-какие грешки, если месье художник напишет свою картину. Вы ведь пишете "Тайную Вечерю", если я вас верно понял?
Люк молча кивнул.
-А с кого же вы собираетесь писать Иисуса?
-Ни с кого, - ответил Люк, - Я напишу Иисуса таким, каким представляю свой идеал человека. Для Христа мне не нужна никакая натура.
Де Невиль и его друзья считали молодого жильца старика Годо парнем со странностями, но добрым малым и чертовски талантливым. Они не видели ни одной крупной работы Люка, но были свидетелями его блестящих портретов, которые рождались за минуты, у них на глазах, и взялись разыскивать для Люка апостолов, кроме, впрочем, Иуды, которого Люк решил писать со спины. "У меня не получаются злодеи, - объяснял Люк, - Я всех рисую с добрыми глазами. А глаза Иуды я даже в кошмаре представить себе не могу!"
Де Невиль, несмотря на поражение Фронды, в глубине души оставался пламенным фрондером и при Дворе отчаянно скучал. Сблизившись с Люком, который настолько впустил мушкетера в свою личную жизнь, что даже показал ему эскиз композиции "Тайной Вечери", де Невиль нашел для себя развлечение: он рассматривал придворных, прикидывая, кто из них может пригодиться Люку в его картине. Раз-другой во время дежурства мушкетер проводил Люка в Лувр и показывал своих друзей, и художник незаметно делал зарисовки. Мало-помалу компания апостолов составилась весьма боевая. Люк объяснил барону свой замысел: он хочет показать тот момент Тайной Вечери, когда Иисус только-только произнес свои знаменитые слова: "Один из вас предаст меня", и ученики воскликнули: "Не я ли, Господи!" Все поражены, что среди них мог оказаться предатель.
Де Невиля посещали более смелые идеи, чем молодого живописца, и он, рассматривая люков картон, сказал, щелкнув нарисованного Иуду:
-Если бы мне Бог дал талант живописца, я на вашем месте не рисовал бы Иуду со спины. Я знаю, что вы возразите, месье Люк - у вас не получаются злодеи. Но ведь вы не пробовали рисовать подобные физиономии! Я вам подскажу, с кого вы можете писать Иуду. Некий господин, сын и брат королей, глава придворных заговоров против Ришелье, выдавший де Шале, де Монморанси, де Сен-Мара, сосланный в замок Блуа....
-Гастон Орлеанский! - подскочил на месте Люк.
-Ваша картина напоминает мне славные дни Фронды. Ваши апостолы - их ведь обычно изображают седыми стариками - молоды и отчаянны, они скорее похожи на дворян-заговорщиков, особенно вот этот, это Петр, кажется?
-Вы так считаете? - спросил Люк.
-В тот-то вся и прелесть, Люк, черт побери! Но Иуду стоило бы показать в разворот.
-А вы знаете принца Гастона?
-Кто его, подлеца, не знает!
-Господин де Невиль! Едем в Блуа!
-В Блуа? С чего бы это? Я не могу - служба короля!
-Я хочу написать этого Гастона с натуры!
-Вы опоздали, господин художник. Принц Гастон умер не так давно.
-Какая жалость! - воскликнул Люк, а де Невиль расхохотался.
-Откуда вы явились, что не знаете таких вещей! Вам что, жаль этого знатного негодяя?
-Нет! Жаль только, что я не успел написать Иуду! Он, случайно, не повесился?
-О нет, господин Люк, умер своей смертью. Нет, знаете, - задумчиво произнес Оливье де Невиль, - Это, пожалуй, к лучшему, что Гастон Орлеанский умер, и вы не успели написать с него Иуду. Вы прекрасный художник, но во всем, что касается вашей живописи, вы фанатик! Неужели вы на самом деле помчались бы в Блуа из Парижа рисовать этого Иуду?
-О да! В конце концов, кровь, пролитая Шале и Сен-Маром, требует возмездия! Я не могу вызвать принца крови на дуэль, но я мог бы свести с ним счеты на своей картине.
-На ваше счастье, принц умер, - сказал Оливье, но глаза его заблестели, Люк нравился ему все больше, и молодой де Невиль помышлял о мести за Шале и Сен-Мара, но драться с принцем он не мог и рисовать не умел, - Иначе картина вызвала бы гнев нашего молодого короля. Я думаю, его величеству не понравилось бы, что его дядю написали в таком отвратительном образ. И, право, не расстраивайтесь, я сам увлечен вашей идеей и часто думаю о ваших апостолах. Я никогда ни у одного художника не видел таких апостолов, таких молодых, прекрасных, воодушевленных! Это - мы, понимаете, Люк, черт возьми! И Бог - с нами!
-Я хотел показать моих апостолов, когда они все вместе. Как вы, мушкетеры, говорите: "Все за одного, один за всех". В этом-то и идея! Они друзья, они готовы в этот момент отдать жизнь за Иисуса. Появись сейчас стража Пилата, в ход пошло бы что попало, но Иисуса они бы не выдали! То, что написали евангелисты, будет потом, - потом они, усталые, заснут в Гефсиманском саду, потом отречется Петр, потом получится так, что от девиза останется только половина: "Один за всех" .... -То есть Иисус за всех нас.... Но это потом! Это все знают! А сейчас они пока еще вместе, пока еще друзья, и пока еще "Все за одного"!
-Я понял это, - сказал Оливье, - Но все-таки апостолы потом вернулись к Богу. Минута слабости прошла. А вы не можете простить им эту слабость?
-Да! Особенно Петру! Я на его месте.... Эх, да что говорить! Мы не властны изменить ни запятой в Новом Завете.
-Если вы напишете эту картину, так как хотите, на нее будут либо молиться уцелевшие фрондеры, либо сожжет на костре тайная полиция Людовика.
-Это будет витраж. В соборе Святой Агнессы. Пока я над картоном работаю.
-Но вы вложили всю свою душу в эту работу, и я готов продолжать помогать вам в поисках ваших апостолов. Кого вам еще недостает?
-Иоанна, - сказал Люк, - Кстати, молодой Иоанн и оказался самым порядочным человеком. Он до конца был с Иисусом.
-Иоанна, - пробормотал де Невиль, - Дайте подумать... Что-то никто на ум не приходит. Впрочем, если хотите, поедем завтра со мной в Фонтенбло. Поищете там себе очередную жертву.
-А вы сейчас живете в Фонтенбло? То-то вас давно не видно у дядюшки Годо.
-Король и Двор в Фонтенбло, - зевнул Оливье, - А куда я денусь от моего короля? А в Париж я приехал призанять деньжат у папаши Годо: домой писать и клянчить у отца неохота. Мой батюшка все еще думает, что цены держатся на уровне сорок девятого года, а цены... сами знаете! Так поедем в Фонтенбло, месье Люк? Авось там найдете вашего Иоанна! Вы меня слышите? Л-ю-ю-юк! Очнитесь!
Люк отрешенно смотрел на свой картон, разглядывая полунаписанную фигуру апостола Иоанна. Де Невиль потряс художника за плечо.
-Вы едете со мной или нет, черт вас подери? Если едете, надо предупредить папашу Годо, чтобы разбудил вас около пяти утра, в семь я должен быть на месте!
-Да-да, разумеется, еду, - задумчиво сказал Люк, все еще не отводя глаз от апостола, - И я знаю, с кого писать Иоанна!
-С кого же?
-С вашего друга, красивого молодого дворянина, который тогда помог вам скрыться от погони.... Помните - на Новом Мосту?
Люк впервые напомнил Оливье о весеннем приключении. Оливье разинул рот и вытаращил глаза.
-Вы хотите писать апостола Иоанна с моего друга Рауля?
-Да, мне кажется, внешность подходит.
-Черт побери! Что только не придет в голову живописцу! А ведь вы правы, дьявольщина! Рауль хорошенький как ангел, он подойдет.
-Но согласится ли ваш друг, господин барон?
-Ба! Я это устрою! Рауль добрый малый. И кому не приятно было бы быть изображенным подле Иисуса в образе его любимого ученика! Жан-Поля вы всего лишь Фомой нарисовали, и то ходил неделю как именинник. Его, кстати, так и прозвали в полку "Фомой неверным". Даже Д'Артаньян его теперь так зовет. Он - Жан-Поль, конечно, а не Д'Артаньян - на дуэли дрался из-за этого прозвища.... Итак, мне нужно под каким-то предлогом притащить Рауля к вам в укромное местечко парка Фонтенбло. Знаю я такое местечко! Королевский Дуб! Там нас никто не побеспокоит! Это я беру на себя.
Люк, просияв, принялся укладывать свои краски и кисточки. Вдруг Оливье, хлопнув себя по лбу, воскликнул:
-Ах я, дурак! Ничего у нас не выйдет! И что это такие идеи приходят на ум слишком поздно! Мы с вами опоздали, Люк. Рауль не может вам позировать для апостола Иоанна.