На северо-востоке горной страны, в области Янь, где пастбищ становится разительно меньше, а горы соединены не тропами, а ненадёжной паутиной дощатых мостков, стоит массивный потухший вулкан - отставной вояка, гостеприимный Дуншань. Три века назад, когда проснулись его братья и вся планета пульсировала, звенела боевым барабаном, он не откликнулся на зов и, вместо того чтобы истреблять людей, приютил их, подарил клочок плодородной земли, превосходное место для города и камни для крепости. Такой, какие умеют строить, наверное, только корейцы. Смотришь, и кажется, что стены и башни не сложены руками человека, а вырастают прямо из горы, словно её естественное продолжение. Каменные укрепления, точно заботливые руки, обнимают город, подхватывают каждый домик, каждый сарайчик ниже по склону - закрой глаза, и услышишь, как Дуншань шепчет им: "Куда вы, глупые! Дальше нельзя! Опасно!"
Однако, справедливости ради, нужно сказать: здесь, на северо-востоке, своя, неповторимая красота отличает каждую вершину, каждый город. Недаром их так любят художники. Многоярусный Маоцзян не спутаешь со слепым гигантом Цзефэном, а двенадцать знамённых башен Люйшаня - с чёрными бастионами Ю. Но и поговорка родилась недаром: "Различия яньских городов заканчиваются за городскими воротами. Проживи месяц в любом из них - и не поймёшь, где ты". Но про Дуншань такого не скажешь. Он другой. И в мои детские годы, и впоследствии у него всегда была одна особенность. Гости господина Чхве. Именно гости были жизненной силой города. Сейчас я бы сравнил его с ульем, который пасечник ставит, ожидая привлечь бродячий рой. Ремесленные кварталы, площади, управы и канцелярии, да и мы все были его стенами и рамами. А пчёлами - гости. Вот старательные медоносы трудятся в школах и скрипториях, вот отчаянные трутни, вооружённые мечами и пиками, стоят в карауле у спящих гуйшэней, вот сидит над трактатом крылатая пчелиная матка - странствующий администратор Ли. И в сторонке отдыхает, покуривая трубку, довольный пасечник, господин Чхве.
Люди, прибывавшие с приказами из столицы, называли его Цуй Гуанцзу. Но те, кто приезжал на службу, произносили фамилию и имя по-корейски: Чхве Гванджо. Чтобы лишний раз показать понимание картины. Понимающие люди всегда в цене. Понимающие и понятные.
Но, наверное, за сравнениями я упустил подробности, которые нелишне будет указать во избежание непонимания. Гости господина Чхве не были гостями в привычном, обиходном значении слова. Обычный гость приходит на краткий срок: кто на полчаса, кто на полдня, кто даже на полмесяца. К господину Чхве приходили насовсем. Обычный хозяин, оставляя гостя на ночь, размещает его в своём доме, отводя по собственным возможностям кто комнату, кто этаж, кто флигель. Правитель Дуншаня для своих гостей устроил целую слободу - впрочем, на некотором отдалении от городских кварталов. Они прибывали из других яньских городов, но чаще из соседних и даже дальних областей - то поодиночке, то целыми компаниями. На каждого заводили собственное личное дело. Всего в гостевом архиве было несколько сотен, а то и с тысячу отдельных папок. При первой беседе хозяин или администратор Ли (сам из гостей и обладатель весьма солидного досье) ненавязчиво, но обстоятельно вызнавал у новоприбывшего сведения о происхождении, заслугах, умениях и привычках, а тайно сидевший за перегородкой скорописец заносил всё в протокол.
Большинство составляли так называемые "удальцы", люди небольших талантов, но храбрые и умеющие обращаться с оружием. Из них формировалась негласная личная армия господина Чхве. По закону ему, разумеется, не разрешалось набирать войско, но кто осудит ватагу молодцев, которые по собственному почину проводят дни в боевой подготовке и охране общественных мест! Более смышлёных определяли в письмоводители и особые порученцы, а самых ценных - в чрезвычайные советники. От последних ждали научных изысканий, технических нововведений и помощи в работе над любимым детищем правителя - "Большим сводом всеобщих знаний". Были и те, кто не проявлял способностей ни к чему. Их не гнали и даже оставляли на содержании, но при весьма скромном пайке. Говаривали, что таких людей хозяин любит больше всего: если умелый мог приписать пропитание своим умениям, то неумелый неизбежно чувствовал себя должником господина Чхве и пошёл бы за него в огонь и в воду. Впрочем, за справедливость этих слухов я не поручусь.
Мальчишками мы этого ранжира не различали. Каждый новый человек на Дуншане, будь то книжник или воин, мудрец или бездельник, вызывал у нас неподдельный интерес. Мы старались разговориться с каждым и выудить что-нибудь о жизни в других городах. Затаив дыхание, мы слушали на площадях рассказы удальцов о войне против южных мятежников и тайных вылазках Ци против Чжао. Один из гостей правителя, родом с другого края горной страны, преподавал у нас музыку, и, как ни скучно было слушать его лекции о двенадцатиступенчатом звукоряде, я не пропустил ни занятия и жадно вбирал из уроков короткие рассказы об опасных приключениях, через которые он прошёл по пути в Янь. Но настоящий праздник устраивал мне отец, время от времени приглашая домой кого-нибудь из странствующих учёных и разрешая мне присутствовать при беседе. Я многого не понимал, но отец запрещал мне переспрашивать и вообще подавать голос, поэтому я во что бы то ни стало настроился запоминать - надеясь (и, как оказалось, правильно надеясь) понять сказанное потом.
Когда мне было двенадцать лет, я услышал историю, которую впоследствии часто вспоминал. И она, наверное, уместно будет смотреться здесь, в самом начале рукописи.
К отцу пришли двое. Одного я к тому времени уже знал - это был начальник "добровольной стражи" капитан Дуань. Высокий, богатырского сложения, немного угловатый, с суровым лицом и роскошными чёрными бакенбардами - своим видом он напоминал барса или медведя, но однажды я случайно услышал о нём слово "лисица" и с тех пор замечал в его поведении только лисье. Второго гостя - сухонького старичка, которого отец называл не иначе как "уважаемый Лунвэй", - я видел тогда в первый и последний раз.
Разговор зашёл о гуйшэнях - извечной беде горной страны. Возможно, там, куда я следую, этой напасти не бывает, поэтому расскажу о ней, но простите, если мой рассказ окажется излишен. С того самого дня, как народ ушёл от ядовитого тумана в горы, люди стали обнаруживать камни примечательной, грушевидной формы - размером с большую собаку. Они появлялись среди рассыпавшихся кусков породы в самых неожиданных местах, обычно после бурь. В толстой части этой "груши" неизменно два глазка, похожие на кварцевые вкрапления. Когда туман внизу становится белёсым, "груши" оживают. Каменная скорлупа трескается, и можно увидеть, что внутри - животное, туго спелёнатое собственными крыльями. Сделав один вдох, оно расправляет крылья и взмывает вверх. Поначалу эти существа мечутся бесцельно, но, заметив других пробудившихся родичей, инстинктивно сбиваются в стаю. Если их оказывается больше десяти, у них словно возникает разум. Один на всех. Разум, злоба и чудовищная кровожадность. Это хищники. В стае они крайне хитры и опасны, а умение летать превращает их в настоящий кошмар. Едва столкнувшись с этой бедой, люди рассудили, что имеют дело с нечистой силой, - и назвали новых врагов гуйшэнями, то есть бесами. Убить спящего гуйшэня практически невозможно - слишком прочна скорлупа. Справиться с летящим крайне трудно. Остаётся момент пробуждения, когда животное становится уязвимым для оружия и ещё не поднялось на высоту.
В отличие от других городов, Дуншань от них почти не страдал, и свою роль в этом играли как раз капитан Дуань и его подчинённые. Ежедневно утром и вечером гору сверху донизу обходил патруль. За каждую новонайденную каменную "грушу" полагалась щедрая награда, а к ней самой приставлялся сменный караул. У спящего гуйшэня дежурили по двое удальцов: один с копьём и мечом, другой с письменным приказом господина Чхве "умертвить преступное чудовище". В момент пробуждения приказ надлежало быстро зачитать - и сразу же привести в исполнение. За это следовала ещё бо́льшая награда, и люди сами рвались сутками стоять ради неё в карауле.
- А зачем ещё этот приказ? - спросил Лунвэй.
- Да как же без него! - возразил капитан. - Приказ - это самое главное.
- Толково устроено, - подумав, одобрил старик. - Жаль, что мы в Лаоту до такого не додумались.
Звонкое молчание.
- Я и не знал, уважаемый Лунвэй, что вы из Лаоту! - наконец произнёс отец. - Поистине неожиданно.
О деревне Лаоту слышал у нас любой ребёнок. Когда мы убегали слишком далеко от города или поздно возвращались домой, взрослые стращали: "Помнишь, что произошло с деревней Лаоту?!" Мы, конечно, помнили. Гуйшэни растерзали там всех до единого. Лет десять жители держали оборону, но чудовищ было слишком много: сто, а то и больше. Налёты, как рассказал старик, шли не постоянно, время от времени прекращались, чтобы потом продолжиться сильнее прежнего.
- Мы бы не продержались ни дня, если бы не верили друг в друга. Понимаете, у нас было настоящее братство. Когда капитан Чэнь вёл нас в бой, сосед готов был жизнью расстаться ради соседа. Когда женщины варили детям еду, то не делили детей на своих и чужих. Мы знали, что любой день может быть последним. Как умели, радовались жизни и понимали, что вместе либо победим, либо погибнем.
О том чтобы бежать, не то что не говорили, даже не думали. Из Лаоту шла одна-единственная тропа, и уйти по ней всей деревней было невозможно, а в одиночку - немыслимо. И не потому, что с неба на тебя устремятся сто пар хищных глаз, а из-за простого и честного слова "вместе".
- Мы знали: не будет чудовищ, и настанет счастливая жизнь. Спокойная и изобильная. Но нас становилось всё меньше, и капитан решил отправить гонца с просьбой о помощи. Поручение было опасное, но иного выхода он не видел. Жребий пал на меня, - Лунвэй со значением ткнул себя пальцем в грудь. - Мне тогда было лет двадцать.
Стоит ли говорить, что наивный деревенский парень, чудом избежав смертоносных когтей и клыков, подкрепление в Лаоту не привёл, попросту не сумев преодолеть стену человеческого безучастия. Зато с избытком насмотрелся на "спокойную и изобильную жизнь". На ложь и жадность, на пьяниц и грабителей. Самое сильное впечатление на него произвёл рассказ о чьём-то самоубийстве.
- По странному стечению обстоятельств, в тот же день я узнал нечто, что навсегда изменило мою жизнь, - Лунвэй понизил голос. - Не скажу от кого, но я узнал, как правильно и наверняка уничтожать гуйшэней. Это оказалось очень просто. Настолько просто, что средство я изготовил на следующий же день.
- Действительно! Что уж проще рогатины! - осклабился Дуань.
- Ошибаетесь, - серьёзно сказал старик. - У меня была не рогатина и не лук. Помню, как я шёл из Лаоту - быстрым шагом, стараясь не попасться чудовищам на глаза, прячась в тени, словно преступник. Обратно я шагал хозяином, а гуйшэни падали с неба и корчились у моих ног.
- Но погодите, - отец приложил кончики пальцев к вискам. - Ведь деревня Лаоту погибла!
- Да, две трети пути по тропе я не дошёл.
Дуань, который, кажется, собирался что-то спросить, поперхнулся незаданным вопросом. Отец, не моргая, смотрел на Лунвэя, и тот продолжил:
- В деревне мы каждый день проживали с чувством общего дела. Мы ценили жизнь, ценили себя и других. Но почему этого не ценили в Байчэне и Цзые? Что было не так? Что было по-другому? У нас был враг, и борьба с ним закаляла души и делала их чистыми. В бедной и несчастной Лаоту попросту не было места для грязи. А я шёл туда и нёс ей эту грязь. Уничтожь я угрозу целиком и полностью (а я мог это сделать) - и грязь постепенно заполонит человеческие жизни. К западу от Цзые я видел деревню, как две капли воды похожую на нашу, но ни единого вечера там не проходило без пустых споров и пьяных драк. А если бы я просто вернулся и умолчал о полученном знании, уже моя собственная жизнь превратилась бы в каждодневное лукавство. Я больше не принадлежал своей деревне. Мне не было места среди этих честных людей. И я принял единственно правильное решение - уйти и никогда не возвращаться.
Отец выразительно посмотрел на меня, а вслух сказал, что жители Лаоту погибли страшной смертью.
- Зло и добро - два полюса одной стрелки. Когда в комнате зажигают свечу, на стены ложатся тени, - назидательно сказал Лунвэй.
Отец вновь выразительно на меня посмотрел, но уже ничего не сказал. Впрочем, паузы не возникло: Дуань принялся расспрашивать старика о мощи его тайного оружия, и старик, не раскрывая сути, похвастал, что легко убивает любое количество гуйшэней в воздухе и на земле и, если господин Чхве пожелает, за один день навсегда избавит гору от этой напасти. В том числе от спящих - как уже обнаруженных, так и оставшихся в глубине горной породы, - чему капитан упорно отказывался верить.
В это время явился привратник и передал донесение вечернего патруля. Внизу, у самого тумана, удальцы нашли ещё одну "грушу" и теперь радостно ожидали наград.
- Пойдёмте туда немедленно! - оживился старик. - Вы всё увидите лично, на примере этой самой "груши". Господин директор, изволите пройтись с нами?
(Отец был директором управления взысканий и поощрений.)
- Увы, нет, уважаемый Лунвэй, и вам настоятельно не советую ходить по ночам столь далеко от города. Разумнее дождаться утра. Вы познакомитесь с господином Чхве и всё ему покажете.
- И в самом деле, - поддержал его Дуань. - Вы здесь человек новый, а к низу горы уступы очень ненадёжны.
Но спорить было бесполезно. И, попрощавшись с отцом, капитан, поддерживая старика под руку, отправился показывать ему находку. Когда дверь за ними закрылась, отец велел мне взять тетрадь и кисточку. Вечером я всегда что-то писал под диктовку, отрабатывая почерк. Он встал и веско произнёс:
- Свеча загорается от искры, а не от темноты, - и ушёл из комнаты.
Гуйшэни не исчезли. Много лет спустя, получив назначение в гостевой архив, я специально искал там личное дело Лунвэя из Лаоту и не нашёл о нём ни единого упоминания.