-Учитель, бежим, утро еще далеко, стражники спят. Мы успеем.
- Нет, Иуда, все уже решено,
- Учитель, мы уйдем как простые путники, никто не узнает нас, никто не догонит. Солдаты не получили жалования, им не до нас.
- Ты же знаешь, Иуда, не солдаты страшны, не фарисеи, а ученики мои верные.
Тяжелый вздох, возня, храп.
- Учитель, я не хочу твоей смерти.
- Я не умру, Иуда, Я буду жить в тебе, часть моя останется в душах человеческих.
- Какая часть, Учитель? Одна во мне, другая в них?
- Лучшая, человеческая, Я умру, как человек, в муках. Боги вечны, они не умирают. Станет на земле меньше еще одним идолом.
- А если не станет, Учитель? Ты посмотри на Иакова, Иоанна, Петра, Они - фанатики. Они называют себя апостолами, они целуют следы твоих ног, и они же с пеной у рта клянутся твоим именем и доводят толпу до беспамятства,
- Именно поэтому я и пойду на крест.
- Для них ты Бог, и навсегда останешься им, Учитель.
- После моей смерти им никто не поверит,
- Неужели ты думаешь, Учитель, что они ничего не придумает? Они скажут, что Бог принес в жертву сына ради их счастья.
- Какая мерзость! Неужели найдется на свете хоть один человек, поверивший Богу - сыноубийце?
- Ну не это, так что-нибудь другое выдумают, например, твое воскресение, и будут проповедовать от твоего имени.
- Именно поэтому ты, Иуда, должен остаться, а я - умереть, И когда все увидят, что я умер как человек, мучительно и страшно, может, они поймут, что я - такой же сын человеческий, как и они, что я ничем не отличаюсь от них, а они от меня. А если эти апостолы опять начнут их сбивать с толку, ты не дашь воскреснуть этой безумной вере в живого Бога, ты растолкуешь им правильно мои проповеди... Фанатики... Безумные Фанатики. Они делают из меня идола и хотят, чтобы я сам стал им.
- А из мертвого не легче ли сделать идола?
- Из мертвого нельзя сделать живого Бога, Иуда... Господи! Почему ты сотворил людей такими слабыми? Почему жестокость всегда сильнее любви? Почему слепая вера всегда сильнее трезвого размышления? Господи! Разве когда я вошел в Иерусалим, я думал о смерти? Я говорил о любви и свободе. Разве я думал, что мои ученики будут унижать и убивать? Разве я мог себе представить, что они возомнят себя апостолами, избранными, и будут брать деньги, чтобы кто-то мог поцеловать край моей одежды и тем излечиваться от недуга? Разве я могу излечить недуг физический? Я лечу нравственные, и сколько раз говорил им об этом. Разве я мог представить, что мои ученики будут распускать нелепые слухи о том, как я превращал камни в хлебы, о том, как моя мать зачала меня непорочно? Разве я думал, что мои ученики будут возбуждать толпы истеричными воплями и провозглашать меня царем Иудейским? Меня - царем? Безумцы! Разве я мог подумать, что взбудораженные толпы будут резать и убивать, громить дома, топтать невинных? Этому ли я учил их? Господи! Велик грех мой, ибо мои проповеди любви посеяли вражду и смуту. И я искуплю этот грех, смертью своей искуплю, если только смерть моя предотвратит кровопролитие. Господи! Прости сына твоего, одного из сыновей твоих за то, что я сотворил! Клянусь, не ведал я, что все так обернется. Прости Иуду за грех предательства, ибо это я его научил, и это - тоже мой грех. Прости учеников моих за глупость и невежество, они тоже не ведают, что творят. Прости врагов моих, что поведут меня на казнь. Прости тех детей неразумных, что будут любоваться моими мучениями. Господи! Не пронеси мимо чашу сию! Помоги мне вынести все страдания и умереть достойно. Помоги слепым прозреть, глухим услышать, безногим подняться. Помоги, Господи!
Крик петуха.
- И запомни, Иуда, Нельзя добро творить насильно. Доброй цели можно достичь только добрыми средствами. А фанатик - всегда слуга дьявола, ибо добр только к себе подобным.
Стук в дверь. Удар ногой, дверь отворяется. На пороге, на фоне утреннего неба - стражники. Один из них, позевывая, приказывает:
- Выходи по одному,
Апостолы поднимаются с пола и выходят в сад. Поют птицы, ярко светит утреннее солнце, Последним выходит Учитель, останавливается в дверях и щурится на солнце:
- И все-таки как хорошо жить!
К нему медленно подходит старший стражник и произносит сквозь зубы в растяжечку:
- А-а-а, вот и царь Иудейский, Ты-то нам и нужен.
Иуда с криков бросается на шею Учителя:
- Учитель!
- Иди, Иуда, иди, и да поможет тебе Бог.
Стражники грубо оттаскивают Иуду в сторону. Учителя уводят. Апостолы остаются одни. Иуда рыдает на коленях:
- Господи, помоги ему, Господи, Господи...
- А стражники-то ушли, - это Иоанн. Он первым отошел от столбняка, - Эй, Петр, поднимайся, старый хрен. Они не за тобой приходили.
- Они даже не обыскивали, - торжествующий Матфей машет куском пергамента.
- Дай сюда! - Иаков грубо выхватывает из его рук лист и разрывает на куски, - А вдруг вернутся и найдут.
Подходит к Матфею и запихивает ему в рот обрывок:
- Жуй и глотай.
Петр берет из рук Иакова обрывок и подносит его ко рту;
- Причастимся к слову Господню!
Запихивает обрывок в рот и жует. Остальные тоже разбирают обрывки и начинают жевать. Иоанн подходит и Иуде и протягивает ему обрывок:
- На!
Иуда отталкивает его руку:
- Причаститься? К слову? Разве этому учил нас Учитель? Он еще жив, а вы уже предаете его!
- Да он сам же первый и продал Учителя, - цедит. Петр, - Я же вчера следил за ним до самого дома Каифы, а потом видел, как он деньги закапывал.
- Ложь! - кричит Иуда.
- Да вот они, деньги-то, - Петр достает из-за пазухи мешочек, - всего тридцать серебренников.
- Дешево продал, - шипит Иоанн и, повалив Иуду на землю, начинает душить.
Сдавленный хрип, глаза Иуды вылезают из орбит и наливаются кровью, синий язык выпаливается из открытого рта, ноги перестают дергаться и выпрямляются. Иоанн поднимается с земли и отряхивает руки. Петр приносит веревку, её завязывают на шее трупа, вешают труп на сук дерева и ставят в ногах мешочек с деньгами. Потом каждый проходит мимо трупа и плюёт в мертвые глаза:
- Предатель...
- Предатель...
- Предатель...
Все скрываются в густой листве, остается только висящий труп Иуды, пенье птиц и яркое солнце.
Через некоторое время из кустов появляется Петр и, воровато оглядываясь, прячет мешочек с деньгами за пазуху, выпрямляется, смотрит на небо, прикрываясь ладонью, и говорит:
- Жарко будет...
Откуда ветер дует
(Сказка)
Город был знаменит своим Флюгером. Торчал этот флюгер на самом шпиле городской ратуши и показывал направление ветра, С Юга подует - значит, скоро весна, пора сажать; с Севера подует - значит, зима на носу, пора урожай собирать; с Запада подует - пора кожи мочить, с Востока подует - пора ножи точить; а коли вообще не дует - выходной! Так и жили по флюгеру. Не успеют сверху спустить директиву - глядь, а в городе уже всё готово: и план досрочно, и премии, и почёт. А чтобы флюгер не заржавел, поднимался раз в месяц на ратушу мастер и смазывал ось сливочным маслом.
Так бы все и жили сто лет и горя но знали, да однажды померла у мастера жена, и запил он с горя, а тут приспело время на ратушу лезть, ось смазывать. Ну и сорвался он по пьяному делу, упал и разбился. Похоронили его, погоревали немного, да разошлись. А кто на ратушу полезет? Нет дураков!
Так ещё и прожили с годочек спокойно, а потом стало твориться неладное. Дует, холодно, листья с деревьев сыплются, а флюгер всё на юг показывает - сажать, значит, ну и сажают. Уже и сверху директиву спустили, мол, хватит сажать, убирать надо. Подумали люди, посмотрели на флюгер и решили, что что-то неладно там, наверху, раз директивы пошли неверные, видать власть меняется, и успокоились, А ветер дует, всё холодает, уже снег пошел, а кожи не мочёны, ножи не точены, урожай в поле мерзнет, сверху директивы шлют. И началась тут смута великая. Пошли люди на площадь, кричат, волнуются. Вышел на балкон городской голова, спросил: откуда ветер дует? Все посмотрели на флюгер - ага, с юга, успокоились, разошлись. Но пошли разные толки. Стали пророки вещать о конце света, астрологи по звездам определять, что юг с севером местами поменялись, а самые горячие головы по углам шептали, что флюгер заржавел, А вскоре совсем уже невмоготу стало: зима на дворе, холод, голод, а Флюгер всё на юг показывает. И вспомнили, что на горе Ивашка-мудрец живет, он-то всё знает. Пошли к нему спросить, откуда ветер дует. Вышел к ним Ивашка из своей пещеры, босой, в одной рубахе, веревкой подвязанной, послюнил палец, поднял кверху и завопил не своим голосом: Север дует! Тут бросились все урожай собирать, а тот уже помёрз весь.
Так и пришлось до весны бедствовать, план не выполнили, премий не получили, полгорода с голоду вымерло, полгорода кое-как до весны дотянуло. Просили из центра новый флюгер прислать, а там говорят теперь таких не выпускают, в номенклатуре не числится. Погоревали маленько, да успокоились, Ивашке на горе новую пещеру отрыли, со всеми удобствами, телефон туда провели, секретаршу дали молоденькую, дорогу проложили, каждый день теперь городской голова туда на машине ездит, еду отвозит, про погоду спрашивает. Ивашка палец послюнит, кверху подымет и завоет: Юг дует (пора сажать), или: Запад дует (пора кожи мочить), или: Восток дует (пора ножи точить), или; Север дует (пора урожай собирать) а замолчит и улыбнётся Ивашка - значит, не дует, выходной.
Так что теперь в городе опять хорошо и спокойно живут - и план досрочно, и премии, и почёт. Только изредка пройдут люди возле ратуши, вверх глянут и вздохнут; его хоть кормить не надо было...
Анна Карелина.
(сюжет современного романа)
Все хорошее начинается случайно, все плохое - закономерно.
Однажды Анна Карелина, прогуливаясь по Невскому в ожидании кавалера, столкнулась нос к носу с Сергеем Варанским.
Здесь надо сообщить, что нос у Сергея был действительно выдающимся (почти на десять сантиметров вперед лица) и не столкнуться с ним было почти невозможно. Сереженька не был представителем южных народностей, просто был у него такой нос - и всё, и, хотя все принимали его за грузина, мать его, Екатерина Варанская (мать-одиночка дворянского происхождения), уверяла Сереженьку, что встречалась с грузинами только на базаре. Именно поэтому еще несовершеннолетнего С. Варанского часто тянуло на базар, где он любовался своими возможными отцами, расположившимися за прилавками и бойко торгующими гвоздиками "всэго за адын рубл". По достижении совершеннолетия Сереженьке приходилось нередко спасаться бегством от пухлых блондинок неопределенного возраста, принимавших его за грузина. Наверное поэтому у Сереженьки сложилась стойкая привычка носить с собой паспорт, ибо, когда женские атаки с демонстрацией отдельных частей тела становились совершенно невыносимы, он вытаскивал паспорт и тряс им перед носом изумленной дамы. Некоторых самых наглых паспортные данные не убеждали ("знаем мы эти паспорта..."), тогда решающим аргументом становился размер. Кошелька, конечно, поскольку Екатерина Варанская была обыкновенным библиотекарем, не воровала и взяток не брала. Естественно, что, пользуясь столь необычной популярностью у женщин, Сереженька рано познал вкус женского тела и причастился ко многим премудростям половой жизни. Тем не менее, это его не испортило, ибо с одной стороны, от излишеств уберегал паспорт (и кошелек), а с другой стороны, уверенность, что виноват не он сам, а его нос. К моменту встречи с Анечкой Карелиной на Невском (а может быть и в другом месте, да и в другом городе) С. Варанский успел жениться на такой же честной идиотке, как и Е. Варанская, по имени Надя, прижить с ней двух сыновей, Кирилла и Мефодия, а также стать дипломированным инженером.
Анечка Карелина тоже была замужем, правда муж у нее был непутевый, музыкант и, конечно, пьяница. Как мужа звали, вспомнить уже трудно, кажется, Виктор, но это неточно, а фамилия-то и явно не сохранилась, поскольку Анечка при замужестве фамилию не поменяла. Детей у них не было, жили они почти врозь: она - с мамой, а муж приезжал с гастролей, исполнял свой супружеский долг и опять исчезал в неизвестном направлении. Поэтому не надо очень уж упрекать Анечку в легкомысленном поведении и уличных знакомствах, ее можно понять, правда?
Как бы то ни было, но столкнулись они нос к носу и полюбили друг друга. Что было дальше в тот вечер, неизвестно, однако через неделю они уже встречались каждый день. После работы. Он провожал ее до подъезда и отправлялся домой. Лишь изредка, когда мама уходила на целый вечер, или когда у родственников освобождалась на время квартира, они соединялись в долгожданном и торжественном коитусе, от которого получали полное удовлетворение, не достигнутое в браке. Это происходило нечасто, но тем это было еще прекраснее, хотя никогда не покидало чувство опасности, вдруг кто-то придет и накроет на месте преступления. Причем, если она относилась к этому философски, то он очень боялся возможного разрыва с Наденькой, поэтому иногда во время полового акта он глупо озирался по сторонам и вслушивался в шорохи шагов за дверью..
Так бы все и продолжалось к взаимному удовлетворению сторон, однако, в один прекрасный момент Анечка поняла, что это любовь, а за нее надо бороться. Сереженька со своей стороны уже давно понимал, что это любовь, но предпочитал молча страдать от невозможности соединиться навек с любимой.
Начала Анечка свою борьбу с того, что в очередной свой приезд муж ничего не получил от нее и подал на развод. Анечкина мама, Степанида Карелина (матъ-одиночка рабоче-крестьянского происхождения) не одобрила такого поведения своей тридцатилетней дочери. Перспектива потерять источник заграничных шмоток и предметов туалета, привозимых в большом количестве зятьком из длительных командировок, весьма угнетала С. Карелину. Особенно встала на дыбы Степанида, узнав, что дочь любит какого-то ублюдочного инженера с нищенской зарплатой, женатого, да еще и с двумя детьми. "Он же никогда на тебе не женится, дура набитая, гуляла бы себе с другими, так нет, и жизнь свою хочешь угробить, и меня под монастырь подвести", - кричала она частенько. "Женится, - сцепив зубы отвечала ей Анечка, - Он и паспорт всегда с собой носит, на этот случай". Вскоре Анечка окончательно закрепила развод с мужем штампиком в своем паспорте. Теперь дело было за малым - надо было развести Сереженьку с Наденькой. Это оказалось непросто. Сереженька страстно любил Кирилла и Мефодия, кроме того, его уход чрезвычайно огорчил бы Е. Варанскую, считавшую Наденьку своей дочерью, и прекрасно уживавшуюся с ней. Надо отметить, что Е. Варанская была, естественно, больным человеком - у нее барахлило сердце, печень, почки, желудок, кишечник, легкие и еще что-то, то ли селезенка, то ли поджелудочная железа. Поэтому огорчать Е. Варанскую было крайне нежелательно.
На этом этапе романа начались типичные прометеевы муки прикованного к семейной глыбе интеллигентного Сереженьки. Сердце рвалось из груди к любимой, а уйти и хлопнуть дверью не было ни сил, ни повода. Половая жизнь с Наденькой превратилась в настоящее испытание. Вместо регулярного, почти ритуального отправления потребностей, он, мысленно подменяя предмет любви, творил, выдумывал и пробовал, прикусывая язык, чтобы не шепнуть ласково "Анечка...". От этого Наденька лишь стала больше любить своего мужа и, ничего не замечая, осыпать его нежностями. Решительно не находилось повода для ухода. А тут еще и Кирилл пошел в школу, а Наденька пишет диссертацию, а у Е. Варанской нашли новую болезнь, а Мефодий тоже болеет и никак не хочет идти в детский сад. В общем, сплошные проблемы, как тут уйдешь?
А Анечке уже не терпится, Анечка торопит, обижается, ну что, подождать не может? Вот схлынут все срочные дела и... Тут Анечка не выдержала и поругалась с Сереженькой по телефону и трубку повесила, попрощавшись.
Ох, как страдал С. Варанский! Целых два дня. А потом взял и поехал к Анечке мириться и впервые не вернулся домой ночевать, сообщив жене по телефону, что ночует у друга. Все было восстановлено, Сереженька успокоился и после работы, как обычно, приехал домой. Вот тут-то и выяснилось, что другу-то звонили (откуда только телефон его откопали?), но друг-то Сереженьку не смог позвать к телефону. Короче, приперли Сереженьку к стенке, он посмотрел на Кирилла и Мефодия, закрыл глаза, собрался с духом и ... покаялся. Дня через три он был прощен. Наденька с красными от слез глазами целовала его и винила во всем себя, против чего, в общем-то, Сереженька не возражал. Анечкин телефон, записанный на листке бумаги, был торжественно сожжен на семейном совете. На том все и закончилось.
Только не надо думать, что Анечка бросилась под поезд. Никуда она не бросалась, это все граф переврал, чтобы сюжет оживить. Никуда Анечка не бросалась, а через пару месяцев вышла замуж за грузина, на этот раз настоящего, а не поддельного. Правда одна из ее подруг говорит, что это все равно, что броситься под поезд. Но ведь она завидует!
Музыка и мы.
(Опыт истерического исследования)
Памяти Кафки, да Феллини.
Утверждают, что музыка интернациональна и является универсальным средством общения, а поэтому, любовь к музыке и музицирование объединяет людей.
Великий философ и музыкант, Йозеф Цукенг это обосновал теоретически и использовал в практической деятельности педагога и политика. Начав свой путь с простого учителя музыки в провинциальном городке, он произвел решительный переворот в методике преподавания музыки. Грандиозные успехи на педагогической ниве подвигли его на создание основополагающего философского трактата "О языке музыки", повергшего в смятение выдающиеся умы человечества, ибо неизвестный учитель из провинции вручил Человечеству ключ к коренному изменению его натуры.
Во-первых, утверждал Й. Цукенг, нет людей, не способных к музыке. Отсутствие музыкального слуха еще не значит его отсутствие. То, что раньше называли наступлением медведя на ухо, есть всего лишь следствие лености разума и недоразвитости некоторых структур некоторых отделов головного мозга.
Во-вторых, утверждал Й. Цукенг, развить слух могло у любого человека с помощью оригинальных методик: и специальных упражнений, подробно описанных в трактате. В крайне тяжелых случаях можно прибегать к помощи гипнотического внушения. Блестящие результаты, достигнутые Цукенгом, а также медицинские исследования, проведенные Институтом Мозга, доказывают, что метод Цукенга способствует исправлению недостатков недоразвития некоторых структур некоторых отделов головного мозга, что в конечном итоге приводит к облагораживанию человеческой натуры. Убедительные подтверждения этой гипотезы можно найти в трактате в главах "Уроки музыки в тюремной камере" и "Армия и музыка".
В-третьих, утверждал Й. Цукенг, язык музыки универсален, а, следовательно, обучив всех общаться па языке музыки, можно достичь примирения во всех конфликтных ситуациях (см. выше) и, наконец-то, решить все глобальные национальные проблемы, ведь музыка интернациональна, и не все ли равно, итальянец ты или немец, если одинаково ценишь и понимаешь и Верди, и Вагнера.
Но самое глазное достижение Й. Цукенга - это не его теория, а то, что он сумел её воплотить в практической деятельности. Третий; том трактата "О языке музыки" завершался кратким описанием мероприятий, которые необходимо было бы провести в жизнь для коренного изменения существовавшего на тот момент состояния дел в обществе. Правительства ряда стран поддержали программу Цукенга, и начался: грандиозный эксперимент.
Все развивалось, именно так, как и обещал Й. Цукенг. Облагораживание людей набрало невиданные темпы и уже через 10 (десять) лет конфликты на межнациональной почве просто сошли на нет. Никто уже не кричал в автобусе: "Жид пархатый!", никто не бил чухейца только за то, что он чухеец, и ни один цыган больше не убил инородца за попытку тайно жениться на его дочери. На земле воцарились мир и благоденствие, преступность резко пошла на убыль, нравы смягчились, оттаяли. Непримиримые противники, прилюдно братаясь, распевали арии из опер. Игорные и публичные дома самораспускались за ненадобностью, или реорганизовывались в оперетту. Солдаты бросали автоматы и расходились по домам, вооруженные балалайками и флейтами. И, наконец, в зените славы, окруженный почетом и верными учениками, в роли Спасителя Человечества, почил в бозе Великий Философ и Музыкант Йозеф Цукенг. У могилы его до сих пор день я ночь горит Вечный Огонь, и дежурят пионеры.
Лет через 30 (тридцать) после смерти Й. Цукенга, когда сменились поколения и укоренились традиции, оказалось все не так уж и безоблачно. Полностью растеряв свои национальные черты и изрядно перемешавшись кровями, люди обнаружили в себе различные привязанности к музыкальным инструментам. Причем в одних местностях был развит культ скрипки, в других - гитары, в третьих - гобоя, и.т.д.. Еще лет 30 (тридцать) прошло в яростных спорах о преимуществах музыкальных инструментов. И стоило Дирижерам, верным ученикам Цукенга, устало опустить палочку на пюпитр, как пошли кровавые распри. Скрипачи били гитаристов, гобоисты - трубачей. И пока Дирижёры готовили себе смену, мир разделился по инструментальным границам.
Естественно, что в такой ситуации мультиинструменталисты не пользовались уважением. Умеющий играть, например, на скрипке и на гитаре (скажем, Николо Паганини) вызывал подозрения в шпионаже у скрипачей в пользу гитаристов и - наоборот. Еще сложнее было влюбленным парам. Нет, межинструментальные браки были возможны, но жене приходилось учиться мужниному инструменту, и - попробуй; не овладей им в совершенстве - развод, позор и изгнание. А уж отступников и предателей карали нещадно. Так, барабанщикам за измену родному инструменту отрубали указательный палец, дабы, держа барабанную палочку, не зариться на струны или клавиши. И уж совсем затруднительным стало исполнение музыки оркестром и даже ансамблем. Только соберутся по межинструментальному соглашению, ан контрабасисты с саксофонистами в состоянии войны и один из них явно не будет присутствовать. Правда, говорят, в некоторых нейтральных странах, куда сбегают изменники Родин, оркестры и ансамбли в порядке вещей, но в это слабо верится.
Вскоре стали возникать целые полиинструментальные государства. Удивительно, но границы этих государств практически совпали со старыми национальными. А внутри этих государств процветало более мелкое административное деление. Например, государство струнных, область смычковых, департамент виолончелистов. Споры о границах департаментов велись, в основном, на кулаках и палках, в отличие от более серьёзных конфликтов, скажем, смычковых и щипковых (огнестрельным оружием), или ещё серьезнее - струнных и духовых (авиация, танки, артиллерия)
Вечные споры о том, кому принадлежит территория органистов - к клавишным, или духовым, привели к тотальной истребительной войне между вышеуказанными государствами, в результате которой их армии сошлись в кровавой битве на территории барабанщиков (союзники клавишных) и в течение двух лет утюжили друг друга. Эта война привела лишь к тому, что в барабании все барабаны оказались проколоты, палочки сломаны, а все взрослые барабанщики с семьями отправились на заработки в нейтральные страны. В стане измотанных войной духовых начались распри, разброд и шатание, а коварные струнные, польстившись на часть духовой территории, заключили предательский союз с клавишными. И быть бы духовым окончательно уничтоженными, но тут зазвучали трубы Страшного Суда, с неба спустился Ангел и раскрыл Книгу.