Алёшина Тамара Филипповна : другие произведения.

Блондинка У Пианино

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Друзья! Народ! Современники! А вдруг - мы же не знаем точно - больше ничего не будет: ни этих развесистых деревьев, ни балкона, с которого видно море, ни бокалов с вином, ни улыбок, ни слёз, вдруг попадём куда-то в виде чего-то, с чем-то вместо мыслей и чувств? Или вы думаете, мы живём по тыще лет, меняем лишь изношенные тела и уставшие души?
  
  
  Друзья! Народ! Современники! А вдруг - мы же не знаем точно - больше ничего не будет: ни этих развесистых деревьев, ни балкона, с которого видно море, ни бокалов с вином, ни улыбок, ни слёз, вдруг попадём куда-то в виде чего-то, с чем-то вместо мыслей и чувств? Или вы думаете, мы живём по тыще лет, меняем лишь изношенные тела и уставшие души? Хитрые японцы в древности уже пытались обмануть судьбу, в сорок лет давая себе другое имя, мол, тогда в человека вселяется свеженькая душа и он живёт вторую жизнь. Но потом решили, что харакири надёжнее. Хорошо верующим всё списывать на Божью волю, не напрягая бедные мозги, без устали тренируя только способность за всё благодарить, а атеистам каково? Бедные атеисты!
  Такая погода, что сразу видно - Хэллоуин вот-вот. За окном несутся птицы, листья, люди. С утра до ночи сумерки, затишье перед концом чего-то. Солнце за вуалью извиняется, что лето опять не сбылось. Вдруг дождик, всё ярко, как на празднике, яркий день погибели, опадающая листва в танцах окончательного падения, бурелом, листья в лужах, верхушки деревьев, жалкие без гривы листвы. Поздняя осень, власы улетели... Природа наконец-то одухотворилась, как человек, слилась с ним в печали. Телевизор сказал: "Образы этого дня могут перейти из фантазии в реальность", посмотрим...
  Я иду по плану, план - это святое. Неужели очередной прокол? Вот здесь она жила, в элитном доме. Но лестница воняла кошками, а теперь не пахнет. Дом стоит на площади, посреди бурлящего людского моря. Однажды - "Пустите согреться!" Постучался весь в крови, в одних трусах, вот в этой подворотне ограбленный и раздетый бандитами парень. Как знал: и пустили, и чай с водкой налили, и плащ старый подарили, и три копейки на трамвай нашли, могли бы и не найти, Лара одна растила сына, а у ночевщиков денег хватало только на бутылку без закуски. Не боялась никогда открывать дверь, у кого же рука поднимется на белокурое, эльфоподобное существо, изгибающееся при каждом шаге как бы от ветра слишком грубой жизни. Ей было тогда чуть за тридцать, она ещё училась заочно и работала в том же институте. В одной руке папка с нотами, в другой - сетка с картошкой. В третьей - вечная сигарета. Зато фигурка какая стройненькая! И горестные морщинки возле рта ещё так трогательны. Ни один мужик не устоит! Может, и Юрка сегодня придёт... Она выпросила на кафедре пластинку Малера, он тоже любит... А ещё купила ему транзистор, он думает, что она не знает день его рождения... Вообще, переезжал бы уже из своего вшивого общежития к ней! Нет же, и в три ночи проснётся, оденется, потащится к себе, вон оно, из окна видно, комната на двоих, туалет в конце полукилометрового коридора, обоссышься, пока добежишь. Его передёргивает, когда она такими словами... интеллигент несчастный, очкарик долбаный, но я тогда поняла, насколько он любимый, когда она однажды утром, после его ухода изрекла: "Да я бы всё для него! Я бы пукнула за него, если б ему понадобилось". Конечно, она сказала другое слово. Короче, это была настоящая, роковая, разрушительная любовь, которая каждую бабу ждёт из-за угла.
  А между тем, к вечеру народ собрался: одинокие Верки, Танечки, Люды, Светы и мужья, сбежавшие от жён на часок-другой-третий. Как-то пол-оркестра подвалило, пили-пели-играли на каких-то негромких инструментах, Лара, конечно, за пианино, я со стихами Окуджавы: "Ах, музыкант мой, музыкант, играешь, да не знаешь, что нет печальных и больных и виноватых нет, когда в прокуренных руках так просто ты сжимаешь, ах музыкант мой, музыкант, черешневый кларнет". Тут и профессор явился, я чуть не упала, но он меня не узнал - мало ли у него студенток в институте? И все от него балдеют, курит прямо в аудитории, отгоняя дым узкой смуглой рукой, мефистофельская бородка лежит на белоснежной рубашке, чернущие глаза горят и светятся, он полон "харизмы" - гипнотизирующего обаяния. "Расправьте свои извилины, - говорит, - на ширину плеч, а то с дураками бессильны даже боги. Итак, мифы Древней Греции, пишите: Афродита, у римлян - Венера, носила 52-й размер и была вздорной особой, каких в основном и любят мужчины всех времён. И поют свои "козлиные песни", что в переводе значит - "трагедии"". Одновременно слушать и записывать было трудно, не хватало глаза где-то в районе макушки, чтобы смотреть, смотреть и смотреть на этого Мефистофеля красоты, набираясь неведомого до сих пор демонизма, странной энергии, зовущей на сверхчеловеческие подвиги. Ларка называет его Одиссей Ахиллесович и первая смеётся от его анекдотов: "Идёт стадо коров, за ними - бык, который видит, что на лугу лежит перчатка. Бык поднимает её и спрашивает: "Дамы, кто потерял бюстгальтер?" "Инопланетянин заходит в пивную, там пьянка, - Ахиллесович своей смуглой аристократической рукой разливает вино из бутылки по рюмкам. - Я Сатурн, - говорит инопланетянин. - Налить Сатурну! - Я Сатурн!!! - Повторить Сатурну! - Да я же представитель Иной Цивилизации!!! - О! Сатурну больше не наливать!"
  Да, это был клуб, и лампа под зелёным абажуром горела на заваленном книгами и пластинками подоконнике. Шёл 1974-й год, кто-то из блудных писателей рассказал, как тайну, что умер Шукшин...
  Изгородь деревенская, из жердей - сто лет не видела! Домишки, полынь, сухая трава, последние цветочки чернобривцев возле окошек, отражающих холодную синь моря. Полуостров, окраина - что здесь делать такой, как Лара? Навстречу одни гопники и гопницы, кажется, нетрезвые, двигаются судорожно, не разговаривают, а орут. Ларина квартира в центре, оказалось, продана новым русским, мне дали другой адрес, но и там Лары не было, пришлось справляться в адресном бюро. И вот иду... Наверно, напрасно, местность явно не её.
  У неё всё было - сын, Любимый, квартира, родственники, друзья и хорошее общество, а она была похожа на сироту: когда женщину не любят, она, точно, сирота. Он, хоть и очкарик, а прирождённый холостяк, мечтатель-одиночка, живёт внутренней жизнью, не думая, какое у него выражение лица, достаточно ли доброе?
  Спрашиваю, та ли это улица? - Да. А дом 17 "а" наверху, над магазином. - Спасибо! А ведь я номер дома не называла, странно...
  Однажды засиделась до шести утра, кажется, Четырнадцатая симфония Шостаковича, незаконченная, или ещё что-то, жизнь впоследствии не сталкивала так близко с классической музыкой, половина гостей спали на большом красном диване, половина плавали в дыму сигаретном, вино кончилось. Магнитофон, тогда катушечный, работал. "...огурчик будешь? Нет? Ишь какая! Играть, так всерьёз, а любить вапще не надо, вредно для жизни. И не сопи! Это ж алкоголь выливается в виде слёз, вот для таких как ты его и изобрели. Как лекарство, антидепрессант... выговорила, значит, ничё ещё. Он-то почти не пьёт, счастливый, сволочь, не воет, не катается по земле, наряжается, закуривает и - привет! А говорят, они нервнее женщин, куда там, столько баб вокруг, красавицы заменяют им любовь, и эта замена не то что иногда некрасива, а просто ужасна! Они не знают, дети..."
  Да, я помню, слёзы начинали литься потоками, что-то делалось со слухом - всё громко-громко, но другого пути не было, чтобы понять. Слёзы затекали за воротник, за уши, висели на подбородке, щекотали и проедали кислотой. Всё-таки это было что-то, а не безразличие, не отсутствие в мире, и не хотелось останавливаться, хотелось наоборот, усугублять, дойти до предела и уйти за предел. Понять, почему именно такая твоя жизнь. Дело шло к полной отключке от действительности, серой, как портянка. Но ещё понималась часовая стрелка. Без двадцати... сколько? Какая разница! Детское время, больше ничего детского не было. Бутылочка-то ноль-семь, а выглядит, как один хороший стакан. Хочешь ещё огурчик? Тот где-то затерялся под диваном, завтра найдёшь. Чтоб ты сдох, проклятый! Ещё два года назад тебе этого желала, а ты всё цветёшь. Мои проклятья - как с гуся вода. То ли они бессильны, то ли ты - гусь! Мне, кроме просветления, не нужно ничего, а ты - нет, а ты просветлился? У тебя что, двадцать жизней впереди, и ты всё исправишь? Не удастся, хоть лопни! Потащишь свои грехи, жалкий, голый, кустюма с галстуком на тебе уже не будет! А может, простить тебя? Подумаешь, ирой-герой моей жизни... Ух, глаза, улыбка, ненавижу, но когда смотрю, душа то взлетает, то падает. Киваешь, цветочек мой, согласна. Колбаски бы! Нету, хочешь огурчик? Не хочешь. Завтра проснёшься, расфуфыришься, выйдешь в свет, а в глазах-то - оно, то самое, земляной откос. Ну и пусть! Засадишь его цветами, искусственными. А что он, этот Бог, думал, что мы все скопом застынем в молитве благодарности? Ой, потемнело, Бог гневается. - Лара, мы пошли, трамваи уже ходят. - Что же вы жене скажете? - Что у каждого мужчины есть холостяцкий уголок, и вообще мужик в основном любит или всех женщин, или ни одну. - Я, знаете, почему вас так называю? Есть реальный советский дирижёр - Одиссей Ахиллесович Димитриади. Наверно, древний грек, как и вы... - Зевс - наш общий дедушка! - А козлоногий Пан - брат родной. - И борода, и рожки - всё при мне! - Есть музыкальная пьеса "Сострадание дьяволу"... сейчас не сыграю... Знаете, чем свинство хорошо? Ему всё до лампочки - любит, не любит, плюнет, поцелует, вот я... - Побежал, побежал, опаздываю! Сон и водка, как сказал Салтыков-Щедрин, вот истинные друзья человечества.
  Теперь понятна догадливость прохожих: на Ларкиной улице стоит один дом, который у меня в бумажке из адресного бюро, 17 "а". Он один среди россыпи одноэтажных избушек. Наверно, какой-то стройначальник обожает цифру 17 и собирается выстроить целый алфавит.
  Что же из неё получилось? Просыпаясь, не открывая глаз, шарила по столу с бутылками и неубранными тарелками (вдруг кому-то захочется доесть), найдя вслепую сигареты и спички, чиркала, закуривала. На раскладушке спал двенадцатилетний сын, под пианино, на пальто тоже кто-нибудь, кому поздно было в три часа ночи шагать домой, чуланчик с узким окном три на полтора метра сдавала квартирантам, которые каждый день сражались с вещами за пространство и, замученные, шли искать дом пошире. Трезвые, практичные глаза, насмешливый рот, гибкая фигурка окутана роскошным золотом гривы - могла бы стать кинозвездой, вежливая, тихая, спокойная, любящая и без конца дарящая своему очкарику рубашки, электробритвы, галстуки, транзисторы. На свою нищенскую зарплату. Теперь сыну за тридцать, а ей...
  Трое мужчин у подъезда, я не знаю уже, есть ли "на троих" теперь? Кажется, есть... Они смотрели на меня странно, то послали на девятый этаж, то привели к квартире на первом, потом сказали, что наверно я - дочь её, ищу мать, и мы похожи, я вздрогнула, ведь я моложе её на два года...
  Дверь не открывали, я написала записку и засунула в щель, хотела отчалить, но мужики, смеясь, сообщили, что Баба Лара (я опять вздрогнула) ушла в магазин и сейчас подойдёт... Погуляй, барышня! А ты ничего!.. Что бы это всё значило? Я уже догадывалась... Стало как-то тоскливо. Я всё уже знала, идти было незачем, обветшалый мир творил руину за руиной, корабль шёл ко дну, а я носилась со своим снесённым яичком, неуместно кудахча, хлопая счастливыми, белыми крыльями своей первой книжки. Где Верочка? Люся, Саша Зыкина, Верка Лебедь, Римуля? Где Лидка со своим Сашей, где сёстры Решетовы - Наташа и Света? Нинка, Таня, Люда Малеева, одноклассницы? Кто где, вплоть до Того света. "И к чему поэты в эти скудные времена?" - сказал кто-то. Это мне, что ли, машут? Зовут. Сердце забилось.
  Я узнала её сразу, а она меня нет, потом вспомнила, как воспитанный человек сыграла обрадованность... Да знала я, знала, что именно такую Лариску и увижу! Словно в той всегда сидела эта... И всё же я боялась, что выдам себя, и она прочтёт по моему лицу ужас и смятение. И домой меня приглашать не хотела, мужики из подъезда смотрели на нас с умилением, стадия кайфа была у них такая. Но сунуть ей свою книжку и уйти было ещё хуже. - Мы там тебе бутылочки поставили, баба Лара, у двери... - Вот хрусталь собираю, сдаю, пенсия маленькая, меня в институте в уборщицы перевели... - В дверях моя записочка... - Мне Федя отдал, он спал... - Кто он? - Живёт... Я ж коллективистка, не могу одна. - А второй, молодой? - Тоже живёт, квартира большая. Пойдём в мою комнату. Батареи разорвало прошлой зимой, всё залило... книги... - Негнущейся птичьей лапкой она пыталась полистать книжку из огромной грязной кучи: вот, мол, они все целы... и пластинки тоже...
  - Помнишь, мы до шести утра слушали неоконченную симфонию Шостаковича, Четырнадцатую, кажется?
  - Неоконченную? Это у Шуберта! Всё, всё цело у меня, где-то...
  - А пианино где? Ты ж без него жить не могла!
  - Внучке подарила, она училась, сейчас в Новосибирск уехали, продали.
  - Покажи внучку, фотокарточка есть?
  - Да, где-то... Я сейчас... Там Фёдор что-нибудь сварит, я головки рыбные купила, повезло сегодня с хрусталём...
  - Раздеться можно?
   - Конечно. И я разденусь.
  Она всё так же любила свитера ниже колен, выбрала из сваленной посреди комнаты кучи тряпья что почище, пошла переодеваться. Я, сознаюсь, вынула из кармана своего пальто кошелёк: мужики Ларины не внушали доверия, пошла повесить в прихожую, но ни вешалки, ни гвоздя не обнаружила, мужики что-то варганили на кухне, разговаривали шёпотом. Мне бы уйти...
  - Сейчас чайку попьём! - Переодевшаяся Ларка выглядела такой тощей и бесцветной, дожди жизни давно и напрочь смыли все краски, зонтика ж не было. - Я печенье принесла, давай вазочку... А где сейчас Верка Лебедь?
  - Не знаю.
  - А Одиссей Ахиллесович?
  - Кажется, в Ташкенте.
  - А Володя, как его?.. Каждый день приходил слушать...
  - Да, 41-ю сольминорную Моцарта, Вовка Суров, не знаю, пропал... Вот тарелочка для печенья, чистая, чистая.
  Чёрной, как земля, ладошкой брала печенье, я мысленно ужаснулась, она уловила, натянула рукав свитера пониже, мою книжку положила на лучшее место - огромный черно-белый телевизор, по экрану ползали какие-то бледные, как наши воспоминания, тени.
  - Ты обещала фотографии...
  - Сейчас, сейчас... - Опять негнущейся лапкой, всё падало из неё, не слушалось, что-то листала из второй кучи - книжной. - Вот - мой муж, умер, сейчас сосчитаю, почти два года... А Юрик... Ну, про Юрика весь город знает... Нет, он не женился, жил то у одной, то у другой, последней была Аллочка, медсестра. До конца приходил ко мне, с "пузырём"...
  Я пожалела, что пришла без бутылки. Анекдот: дедушка любит чёрный, папа - бородинский, мама - сладкую сдобу. Но когда мы собираемся вместе, мы жрём водку... Она всего лишь ищет примирения с миром, покоя-блаженства. Кто как может, кому как доступно... Каждый день барахтается изо всех сил. Зачем? А больше ничего не остаётся - только барахтаться. Собирать свой прожиточный минимум в мусорном ящике. Со своим ростом и комплекцией она висит в нём, как выброшенная тряпочка, пытаясь достать до глубины...
  - А помнишь, я у тебя выпрашивала пластинку, цела?
  - А! Симфонические танцы Рахманинова. Одно из самых страшных музыкальных произведений двадцатого века.
  - Но не страшнее жизни... Кто там стучится в ворота небесные? Это я, впустите. Что ж не впускаете? Ну ладно, пойду погуляю, через часик опять приду.
  - Вот какие-то фотокарточки, на, я пойду на кухню погляжу. Федя, пожалуй, наварит...
  Странно, нормальные - одиноки, а возле пьющих женщин всегда куча мужиков, они вне конкуренции. Какая на этом снимке Ларка красивая! И Ахиллесович здесь, вечеринка или пьянка? Профессор, а настоящий грязный самец, ни одной не пропустит, ходил по вечерам в общежитие, красовался, одет скромно, вытирал грязные штиблеты о чёрные брюки, несло табаком за три версты, землистое лицо, кривая улыбка, впалая грудь, умные горящие южные глаза, на лекции никто не мог шелохнуться, гипнотизировал, вызывал уважение, жив ли? Теперь ему за семьдесят... Где теперь? Страна Валькирий, ледник Аргус, Библиния, море Психеи, залив Зефира, Эреб, Сизифия, Тартар, Аид, где? Говорил, что древние греки всё превращали в красоту - преступление, убийство, измену, смерть и тем платили страдающему человечеству за его муки какой-то высшей мерой... Всё никак не могу уйти от греков, хоть зачёты и экзамены по ним были сданы. "Ты не спрашивай, милая, знать нам об этом грешно, что по воле богов в нашей жизни случиться должно. Не гадай и не думай, что будет с тобой и со мною, - никогда не узнаешь конца своего, Левконоя. Не считай по ночам вавилонские мрачные числа, - всё равно не отыщешь правдивого, ясного смысла..."
  - А когда сын в армии был, на Русском острове, я к нему каждую неделю ездила, вдруг смотрю - весь в синяках, избит, я к начальству. Ничего не знаем! В общем, говорю, выбиваете дурь из пацанов вместе с мозгами! И давай концерты организовывать, фельдфебелей с искусством сводить, с артистами знакомить, и чтобы и меня, а главное, сына в лицо знали. И фотолабораторию ему устроили, он же до армии учился у фотографа, квартиранта.
  - Витька, маленький такой, помню, никогда с нами не гудел и музыку не слушал, презирал.
  - Стеснялся! Зато сыну моему был лучше отца родного.
  И я вспомнила один эпизодик, когда Ларка взяла батон хлеба у квартиранта, а сын в коридоре отнял его у матери: это дяди Витин! И компания осталась с музыкой, но без хлеба... Почти как всегда.
  - Нашла! Здесь ей девять, это в прошлом году, они ещё здесь жили, а здесь она ещё в коляске, крошка наша!
  Я думала, провожать меня она наденет что-нибудь другое, но она сняла с гвоздя на двери тот же плащик из когда-то синей болоньи.
  - Вот ещё дверца от машины сына. Запчасти, надо загнать, - подмигнула, - за "пузырь".
  Я улыбнулась. Наверно, криво. И открыла не ту дверь. Это была ещё одна комната, на полу, на куче тряпок спал ещё один большой, косматый.
  - Квартирант отдыхает, - шёпотом сказала Лара, явно недовольная моим вторжением.
  Мы шли в сумерках на автобусную остановку, любая даль, как зимой, уже была синей, на этом синем последние листья, освещённые солнцем, висели редко, 6как золотые монеты. Окна домов на противоположном, нашем берегу отражали закат. Закаты осенью грустные, нежные, серенькие: у природы уже нет сил на страстные краски. Полынь вдоль дороги уже не пахла, но горький дух её витал в этом мире.
  - Район самый экологически чистый! - похвасталась Ларка. Мы шли медленно, как наконец-то встретившиеся подруги. У одной суровый уже ветерок развевал седые космы вокруг испитого личика, у другой седина, тщательно закрашенная, была уложена в красивую причёску, одна уже много лет лечилась от действительности алкоголем и никотином, другая - искусством, человек же создаётся самим собой, по миллиметру двигаясь к тому состоянию, где ему будет лучше. Жизнь обломает любого - романтика, умника, наивного, амбициозного, гордеца, все станут одинаково серыми, пришибленными. Оказывается, когда ты пьяный, ещё хочется жить, ещё кажется, что что-нибудь будет в жизни... Искусство - тоже он, алкоголь, налейте мне стакан Высоцкого, рюмочку Шагала или Сальвадора Дали. Или провалиться в книгу, как в бутылку!..
  - Кажется, есть автобус до центра, не помню, какой маршрут. /Не ездит, незачем.../ Сейчас спрошу.
  Я садилась в автобус, и вот оно... Не позвала её в гости, сказала: позвони!
  Маленький мужичок в плаще всё махал, махал, махал, в вязаной шапке, висящей сзади, как у Буратино. Как там Юрик в гробу, то есть в общей могиле, не переворачивается? Всё в прошлом, в другом времени, а она почему-то в этом, которое не для людей, не для женщин за пианино. И не для очкариков. Его сбила иномарка, остановилась, вытащила бумажник с получкой и документами у сбитого и уехала. Лежал, лежал. Не знали, чей, кто, похоронили с бомжами. А у неё нету тела, умирать нечему, сухая, как осенний ивовый листок, стройненькая, шестидесятилетняя, ни одной красочки в лице, живёт, как может, без помощи Бога и древнегреческих богов. Наоборот, в пустыне жизни, где проходят мимо, она поговорит, выпьет за компанию и пустит ночевать. У меня для такой жизни здоровья не хватит, и комплекция не та. Люблю, чтоб одежда на плечиках в шкафу висела и чтоб есть из чистой тарелки. Занавески чтоб на окнах, диван с красивой накидкой, картина на стене, цветочек в вазе. Короче, жаль уже будет бомжа какого-нибудь пустить... "Круг суживается, круг суживается, всё меньше друзей вокруг. Смотрю я на это с ужасом, и сам я себе не друг..."
  Нет, не звонит. Я теперь, что бы ни делала, нет-нет да вспомню: на самой дальней окраине живёт-ходит высохший седой мужичок, бывший когда-то Ларкой, блондинкой за пианино. Как долго мы шли стометровку до автобуса, как долго она махала мне, уже невидимой в давно уехавшем автобусе, как машут навсегда. И что-то проглядывало розовое всё время, полоска за тучами, зачем? Небо хотело, наверное, чтоб мы на что-то надеялись, словно ему не всё равно.
  
  2003
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"