Аннотация: Нереальная новелла-2021. III место. Опубликован в сборнике "Южный город" -2021,вып.25.
Наум Петрович очень любил эти медленные, словно бы тягучие, тихие часы позднего вечера, когда вся дневная суета как мусор отряхивалась, соскальзывала с его одежды - словно с души. Он закрыл на ключ массивную дубовую дверь, задвинул тяжелый засов, глянул в узкое дверное стекло на оживленный проспект, горящий множеством желто-белых фонарей, и с чувством удовлетворения повернулся в тёмное неосвещённое фойе старого особняка. Уже лет десять частный институт арендовал этот старинный дом, и, наверно, так же лет десять Наум Петрович работал здесь сторожем и вахтером. Арендаторов тут и до института было пруд пруди, сменялись один за другим, приходили и уходили, и только Наум Петрович всегда оставался в особняке, будто прирос к этому месту. А ведь и прирос! Когда все кругом увольнялись из-за низкой заработной платы, Наум Петрович никуда не ушел. Бывало, трудился он и за вахтера, и за плотника, и за дворника. И не ради копейки лишней. Ее-то как раз, этой самой копеечки, порой, ох, как не хватало! Но ни одна копейка для Наума Петровича ещё не затмила его собственного чувства долга, дела невыполненного.
Работы Наум Петрович не гнушался. Надо - сделает. Всё подмечает, что починить надобно. И чинит, если возможность есть. К начальнику, к Олегу Борисычу, подходит, выпрашивает, мол, и тут надо бы залатать, да и там тоже... А тот только злится, ругается. Всё ему не так. Теперь и не скажи, что, где обвалилось или сломалось.... Намедни не выдержал Наум Петрович, опять пошёл к Борисычу, опять затянул про ремонты...
- Не твоё это дело собачье! - рассердился начальник, замахал руками, топнул ногой. И обиделся тогда Наум Петрович и сказал, все, хватит, терпения больше никакого нет, пусть сами они себя тут обслуживают.
- Ну и иди к чёрту! - грубо ответил ему Борисыч. И бухгалтерша Нина Павловна, которая в это время рядом оказалась, - тоже цаца! - нет, чтоб хоть промолчать, начала еще подсмеиваться. А сама тут мимо его каморки ходит, нос задирает, юбкой колышет, глазами зыркает... Тьфу!
Разобиделся, осерчал Наум Петрович, чуть не уволился. И никто, никто ж его не стал отговаривать. Только уборщица, а вдобавок еще и его сменщица, Алевтина, робко спросила:
- Может, подумаешь, Петрович? Куда подашься-то... возраст, всё-таки...
И он остался. Но не из-за работы, не от безысходности, а потому что не мог он бросить старинный особняк этот, не мог. Здесь, в тихие вечерние часы такое невыразимое умиротворение наступало в душе Наума Петровича, что ради него готов он был всё перетерпеть...
Наум Петрович подошел к подножию широкой мраморной лестницы. Часы показывали десять вечера. Почти всё пространство было погружено во тьму, но Наум Петрович, пожалуй, мог ориентироваться и с закрытыми глазами. Он не стал зажигать высокий свет; там, в вышине, под потолком висела огромная красивейшая люстра. Наум Петрович представил, как брызнул бы от нее свет, как отразился бы он в зеркалах, как засветились бы, замерцали, заблестели золотые изящные узоры на голубых стенах и на витиевато изогнутых подсвечниках, как озарилась бы толстая позолоченная рама большого портрета, к которому и вела белая, взлетающая как крыло лебедя, мраморная лестница.
И Наум Петрович, медленно стал подниматься. Вот и подошел он к картине, коснулся рамы и посмотрел на изображенную там женщину. Красива она была необыкновенно. Ее черные глаза горели каким-то непостижимым огнем и тайной, легкая, почти неуловимая улыбка притягивала взгляд к устам своей прелестью и загадочностью; и вся она, в золотистом воздушном одеянии, в тончайших, словно бы трепещущих лентах, была почти невесомой, и в то же время излучавшей какую-то невероятную силу.
Княгиня Аделаида Ивановна Осипова благосклонно смотрела на подошедшего.
Любил Наум Петрович подходить к ней, поговорить, поделиться, рассказать о житье-бытье. Это уже вошло у него в обычай, закрыл дверь, стряхнул суету дневную - поднимись к княгинюшке, скажи пару слов главной хозяйке дворца. Вот и сегодня, подошел.
- Времена что ль такие пошли... - Наум Петрович оглядывался на дверь, сквозь стекло которой был хорошо виден проспект. Так он начинал свою незамысловатую речь. И частенько сетовал на жадное, расхитительское, потребительское отношение нынешних арендаторов к дворцу.
- Не берегут, ничего не берегут, - сокрушался Наум Петрович.
Вчера вон кусок лепнины обвалился. Хорошо, никого не было рядом. Помещение закрыли. Ремонтировать, сказали, не будут.
- В верхней зале справа случилось, - докладывал Наум Петрович. - Они-то горазды сидеть в красивых кабинетах, пока там все красиво, а как не станет красоты, так все, ищут другой кабинетик, чтоб новую красоту портить. Неужели сгубив красоту, сам краше станешь? - удивлялся он, пожимал плечами. -А указать на это нельзя, потому что всякий тут мнит себя выше остальных. Всякий, - убежденно повторял Наум Петрович. - И не чует со своих высот высоких, что высоты-то эти шаткие. И куда он стремится-то так, кого перерасти хочет? До неба все равно так не дотянешься. Разве по головам других к небу идут? А ведь человеку-то надо и вширь расти! Душой своей! Да, Аделаида Ивановна? Только на некоторых глянешь, так у них и вообще никакого росту нет...
Выговаривался Наум Петрович, философствовал. Но молчала, как всегда, в ответ княгиня. И только ее добрые глаза горели пониманием.
Время за полночь, прикорнул у себя в каморке Наум Петрович. Только вдруг слышит сквозь томную дрёму - шорохи, шелесты, шаги как будто. Встрепенулся Наум Петрович. Сел на кушетке, прислушался. И снова - шелесты, шорохи, шаги - как будто кто-то легко-легко и мягко ступает по ворсистому ковру. Быть не может, чтоб вор забрался! Забеспокоился Наум Петрович. Все двери, все ходы-выходы были им проверены и собственноручно закрыты. Это он помнил отчетливо. В окно влезли? Наум Петрович осторожно привстал, затаил дыхание и снова прислушался. Тишина. Померещилось что ли? Он крадучись подошел к двери и, пытаясь унять сердечное волнение, легонько попытался повернуть ручку. Если есть кто, не вспугнуть бы...
Дверь потихоньку открывалась, щель становилась все шире, и первое, что бросилось в глаза Науму Петровичу - свет! И не просто свет, а какой-то золотистый, струящийся. Все главное фойе было освещено, на стенах как-то по-новому мерцали затейливые узоры, ярко горели отраженным светом зеркала, а мрамор пола и лестница, будто подсвеченные изнутри, казались приподнятыми над землей, воздушными, невесомыми.
Наум Петрович встревоженно высунул голову из-за двери. Да что же это? Он же люстру с вечера не зажигал! Замыкание какое случилось? Петрович вышел из каморки, шагнул в фойе и тут его снова остановил тот непонятный шорох, уже показавшийся совершенно явным, близким - лишь голову поверни.
И он повернул.
На лестнице, уже в самом низу, на красной ворсистой ковровой дорожке, которую он раньше видывал только на картинах в здешних залах, стояла женщина. Ее платье переливалось миллионами бликов, украшение в волосах пускало тонкие прямые лучи, ожерелье на шее ослепительно сияло, но все это было ничто в сравнении с ее очаровательной лучезарной улыбкой. Она, именно эта улыбка, казалось, и была источником света, многократно отраженного в лампах люстры, в зеркалах, в драгоценных камнях женского одеяния.
- Ах, вот вы где, друг мой любезный! - радостно воскликнула женщина и легко перепорхнула со ступеньки на ступеньку. - Идемте, идемте же, все уже началось, и только вас нет!
Она уже почти подбежала к Науму Петровичу и непринужденно протянула ему руку.
Наум Петрович глядел на нее во все глаза. Недоумение, изумление, испуг, ужас - все это в считанные секунды сменяло друг друга в его взгляде. И он не мог вымолвить ни слова, ни руку протянуть, ни шагу сделать.
- Да что же вы? - обворожительно улыбнулась дама. - Хватит смотреть на меня так, пойдемте, друг мой, Наум Петрович. Нас гости уже заждались.
Она проворно просунула ему под локоть свою ручку и легким нажимом попыталась сдвинуть с места своего ошеломленного спутника.
Наум Петрович совершенно явно ощутил и тепло ее руки, и благоухание ее духов, и нежность ткани ее наряда. Как зачарованный, он посмотрел в ее лучистые добрые глаза, и повиновался, потому что не послушаться княгиню Аделаиду Ивановну Осипову он просто не мог.
- Ах, как я рада, я рада, видеть вас тут в добром здравии! - обращалась Аделаида Ивановна к Науму Петровичу.
И ее голос лился, звенел хрустальной россыпью, и было непонятно то ли это тысячи драгоценных подвесок на люстре издают такой мелодичный звон, то ли щебет каких-то сладкоголосых птиц, доносившийся из соседних залов дворца, то ли удивительная завораживающая музыка оркестра в бальном зале.
Все сияло кругом. Зал был полон народу. Какие-то мужчины вежливо раскланивались перед Наумом Петровичем и княгиней, дамы приседали в реверансах, все улыбались, разговаривали, норовили присоединиться к их паре.
Вдруг из общего скопления лиц вынырнуло лицо Олега Борисыча. Он поклонился и заискивающе улыбнулся, обычно опущенные уголки его губ заметно дрожали. Чуть вдалеке возникло круглое красноватое лицо бухгалтерши Нины Павловны. Она стрельнула глазами в сторону Наума Петровича, потом вежливо поприветствовала его.
Наум Петрович зажмурился. Потом открыл их снова. Нет, ничего никуда не исчезло. Свет заливал всех присутствующих, блестели дамские украшения, блистали россыпи на платьях, белели воротнички мужских рубашек.
- А... - хотел было поинтересоваться Наум Петрович у княгини относительно своих знакомцев.
Но та не дала и слова сказать, легонько махнув веером.
Тут он совсем растерялся. Да как же...еще и танцевать... И так он одет неподобающе, что ж она насмехается над ним, что ли?
- Да Вы посмотрите на себя, - протянула Аделаида Ивановна, заметив его смущение. Лукаво взглянув на Наума Петровича, она взяла его за плечи и повернула в правую сторону, где сквозь толпу гостей, он увидел свое отражение в зеркале. И был, оказывается, Наум Петрович, в приличном фраке, и выглядел, оказывается, как самый что ни на есть джентльмен, видный и представительный мужчина; побрит и красиво причёсан, и даже лицо его разгладилось и помолодело.
Взбодрился тут Наум Петрович и, кланяясь, как и полагается, пригласил свою даму на танец.
- Позвольте мне иметь удовольствие пригласить вас...
Ах, и танцевали же они с княгиней! И кружились вокруг улыбчивые, подобострастные, завистливые лица высшего света, и сливались огни люстр и канделябров в золотые струи, и звенела, захватывала, уводила за собой музыка веселых контрдансов, озорной польки, задушевной мазурки...
В перерыве между танцами перед Наумом Петровичем вдруг выросла раскрасневшаяся, лоснящаяся от пота Нина Павловна.
- Рада Вас видеть, Наум Петрович, - льстиво разулыбалась она. - Какое счастье, что мне выпала честь присутствовать на этом балу. Я, знаете ли, так редко выхожу в свет, все больше дома... - она многозначительно промолчала.
- Может, навестили бы меня как-нибудь? - тихо спросила она, ласково заглядывая в глаза Науму Петровичу и пытаясь сунуть ему в руку малюсенькую, свернутую рулончиком, записочку. - Адресочек мой, чтоб не запамятовали... - горячо прошептала она.
Тут же рядом оказался Олег Борисыч с выражением глубочайшего почтения.
Науму Петровичу стало не по себе. Ему на мгновенье показалось, что все гости вокруг, Нина Павловна, Олег Борисыч, все общество тут шумящее, сверкающее, улыбающееся, все они какие-то ненастоящие, фальшивые, легковесные, и только ткни в них пальцем, так они и лопнут, как мыльные пузыри.
Но его мысли прервало объявление обеда. И они с княгиней направились к зеркальной стене и та - о, чудо! - поползла в сторону! А за ней открывалась цветочная аллея, ведущая в столовую. По этой аллее гости проходили парами и рассаживались за столами, украшенными очаровательными букетиками цветов, изящными китайскими куколками, дивно вышитыми салфетками. А на столах блистали золотые подносы с разнообразными яствами. Чего тут только не было! Закуски, салаты, фрукты, в блестящем как бриллианты, хрустале, сладости и вина. В стороне от столов стояли бронзовые треножники с сосудами со льдом. То тут, то там висели целые цветочные гирлянды.
По залу разливался тонкий сладостный аромат. У Наума Петровича закружилась голова.
Опять всплыло где-то среди пар лицо Олега Борисыча и пропало. Снова красным яблоком вынырнула Нина Павловна, и даже, Наум Петрович успел заметить краем глаза, где-то мелькнула грузная фигура ректора здешнего института.
- Что же это, голубушка, Аделаида Ивановна? - прошептал Наум Петрович, не веря и веря одновременно происходящему. И поглядел на княгиню.
Румянец покрывал ее щеки, она еще не могла отдышаться, обмахивалась веером, кокетливо улыбалась.
- Ах, прошу к столу, дорогой мой друг! - она крепко сжала его руку. - А эти, остальные, пусть вас не волнуют никоим образом.
И начался, по истине, царский ужин. И блюда сменялись, как только что танцы. И всё кружило, и шумело, и ослепляло...
Но не успел Наум Петрович как следует насладиться яствами разнообразными, как вдруг оказался за маленьким кофейным столиком в небольшом уголке, отделённом от всего остального зала тяжёлым занавесом из тёмного штофа. На столе перед Наумом Петровичем стояли изящные фарфоровые чашечки и кофейничек. Приглушённый, льющийся откуда-то сверху свет, слабо отражался в затейливых узорах серебряных ложечек. А напротив за столиком сидела Аделаида Ивановна. Её украшения загадочно поблёскивали. От платья, прежде ослепительно сиявшего, исходил мягкое, обволакивающее свечение. Небывалый трепет охватил Наума Петровича.
- Неспроста я вас позвала, друг мой добрый... - с полуулыбкой начала княгиня.
И тут же колыхнулась тяжёлая штора, что-то зашебаршило за ней, зашуршало, заёрзало. Наум Петрович с тревогой оглянулся.
- Знаю, вижу, любезный мой, как вы служите верой и правдой. Оттого-то и хочу вас, друг мой, отблагодарить за службу вашу верную!
Наум Петрович глядел на княгиню во все глаза. Прежний трепет стих так же мгновенно, как появился, и теперь странное оцепенение овладело им. А за спиной его всё сильнее дёргался занавес, словно что-то маялось там и вздыхало, шептало неразборчиво, пошумливало. Хозяйка же дворца словно бы и не замечала ничего, ни шепотов, ни вздохов посторонних.
- Примите же от меня в дар... - Аделаида Ивановна вышла из-за стола. И был её взгляд и решителен, и ласков.
Наум Петрович побледнел, покраснел и побледнел снова, сильно зажмурился и быстро распахнул глаза, стряхнул кое-как с себя ступор.
- Аделаида Ивановна, не ради твоих даров служу... - пролепетал он, поднимаясь из-за стола.
- Полноте, полноте, друг мой прекрасный! Заслужили это, заслужили...
Она взмахнула рукой, и тут же в её ладони оказался ослепительно-белый, словно сияющий, сложенный бумажный лист, похожий на деловое письмо. Наум Петрович ошеломлённо смотрел на него.
Штора поехала в сторону. Шум, прежде скрываемый ею, стал явственным. Это все гости бала шептались, охали. Наум Петрович, оглянувшись, увидел их раскрасневшиеся лица, сверкающие, завистливые взоры.
- Ах, не бойтесь, любезный мой, всё у них - обман, им что нужно? Наживы, наживы они хотят! Так держите, держите! - княгиня взмахнула другою рукою, и посыпались в сторону гостей денежные купюры. И что тут началось! Давка невообразимая, ругань страшная. Чьи-то жадные руки хватали и хватали деньги, и тут же схвативший счастливчик лопался как надутый воздушный шарик. Вот и Олег Борисыч поймал денежный листочек и треснул с громким звуком, вот и Нина Павловна заграбастала растопыренными пальцами пачку денег и тоже с пустым звоном растворилась в воздухе.
- Помилуй, Аделаида Ивановна, не губи, княгинюшка! - жарко взмолился Наум Петрович и упал на колени. - Не губи, прости, если что не так!
Кровь отхлынула от лица его, губы занемели, холодный пот выступил на его лбу и щеках. Что там, деньги? Нет, нет, этим соблазном его не возьмёшь! Он смотрел на сияющий, белоснежный лист бумаги и не мог отвести от него взгляд.
- Нет, Наум Петрович, друг мой единственный, не такая участь вас ждёт, - милостиво сказала княгиня. - Примите, примите от меня этот дар, поистине бесценный.
Она протягивала ему листок, белый-белый, до рези в глазах.
И тем больше глядел на него Наум Петрович, тем ближе к нему подносила княгиня бумагу, тем больше слепил глаза этот подарок, и тем сложнее было оторвать от него взгляд...
- Бери, бери... - слева донёсся шёпот. И слова мягко перекатывались в шорохах раскрытых дамских вееров.
- Возьми, возьми, - вкрадчиво произнесли с потолка, будто засвистели звуки негромких томительных мелодий.
- Отвернись, отвернись, - прошелестело справа, словно бальные пары закружились за плечом Наума Петровича.
- Откажись, откажись, - прошуршало сзади в гуле тяжёлых шагов.
Наум Петрович взглянул на княгиню. Всё также спокойна и любезна была она.
- Не бойтесь, не погублю я душу вашу, - наклонилась к нему Аделаида Ивановна. - Дарую вам то, что желаете! Одного только прошу, не читайте его никогда! Держите у себя, берегите мой дар, доверяю вам его, вручаю, поскольку знаю, вы - друг мой надёжный!
И его рука сама потянулась к письму. И коснулись его дрожащие пальцы гладкой бумажной поверхности.
- Ну, а теперь прощайте, мой друг любезный! - лучезарно улыбнулась княгиня.
Наум Петрович встал с колен, поглядел на сложенный белый лист, потом на Аделаиду Ивановну. А она отступила от него, шаг, ещё один, ещё и... исчезла за тёмной шторой.
И тут же погас свет, пропала штофовая занавеска, померкли зеркала, стихли голоса. И только топот, страшный топот множества ног всё нарастал, всё усиливался, становился ближе и ближе. Наум Петрович и опомниться не успел, как вылетела откуда-то на него огромная толпа всех его бальных знакомцев, и даже Олег Борисыч был здесь, и Нина Павловна... И все тянули руки к нему.
- Отдай, отдай, - неслось со всех сторон.
Наум Петрович сунул листок за пазуху и бросился из зала прочь. Скорей, скорей, по лестнице, по белокаменным ступеням, вниз, вниз, убежать, убежать... Вот-вот и догнали уже Наума Петровича, вот-вот и схватили, чьи-то руки потянули его за рукав, кто-то коснулся плеч, но увернулся Наум Петрович, прибавил скорости, не сбежал - слетел с лестницы! И скорее в свою каморку! И дверь на засов! Повалился Наум Петрович на кушетку, крепко держа вручённый княгиней лист, запихнул его за пазуху во внутренний карман и зажмурился.
Где-то стучали. Наум Петрович еле-еле разлепил веки. В его каморке было темно, и спросонок он толком не мог сообразить, где стучат. Стук повторился. Да кто же это ночью-то? Наум Петрович поднёс будильник ближе к глазам. Семь часов утра?! Да как же это? Проспал, ой, проспал! Он лихорадочно вскочил, еле нащупал свою обувь, долго копался с задвижкой, выбежал в холл и бросился скорей открывать входные двери. За ними, на улице, уже ждала Алевтина.
- Ну, здорово, Петрович! Проспал, что ль? - сказала сменщица, когда он впустил её.
Наум Петрович только покивал головой: в кои-то веки! И протёр рукой лицо. И тут резко повернулся. Глянул вглубь холла, туда, где над лестницей висел портрет княгини. В сумеречном освещении угадывалась рама и расплывчатый силуэт изображённой дамы. Уф... Наум Петрович вздохнул. Надо же, приснится же...
- Ну, чего застыл? - к нему подошла Алевтина. Её выцветшие брови были весело приподняты. - Не проснулся ещё? - со смехом спросила она, слегка поправляя свои седоватые волосы. Было видно, что у неё с утра хорошее настроение.
- Ай, - махнул рукой Наум Петрович, - не проснулся.
Алевтина принялась за уборку холла.
Наум Петрович долго собирался домой, медленно, всё терзало его вчерашнее сновидение. Всё припоминал Наум Петрович подробности, дивился увиденному во сне. И долго бы он так ещё вспоминал-думал, если бы не сильные удары в двери. Опять кто-то стучит! Алевтина-то, наверно, далеко, не слышит! Наум Петрович вскочил и бросился открывать. Сквозь стекло он уже видел недовольное лицо своего начальника, Олега Борисыча.
- Что закрыто? Ну вот, что закрыто? Время восемь часов! - вместо приветствия начал браниться он, едва только Наум Петрович распахнул дверь. - Проспал, что ли? Ой, смотри, Петрович, смотри, придётся какие-то меры принимать... - погрозил ему пальцем начальник.
Наум Петрович, словно извиняясь, развёл руками: не серчай, Борисыч!
- Да подзабыл дверь открыть-то...
Олег Борисыч бросил на вахтёра презрительный взгляд.
- Иди, не стой, твоя смена кончилась уже. Алевтина-то хоть на месте?
- Угу, - буркнул Наум Петрович, направляясь к своей каморке.
- Эй! Постой! - нетерпеливый окрик начальника заставил Наума Петровича обернуться. - Твоя бумаженция? - Олег Борисыч поднимал с пола белый, ослепительный, сложенный втрое лист.
Наум Петрович с немым ужасом узнал в этой бумаге подарок Аделаиды Ивановны. Но это же было во сне!
Борисыч тем временем развернул письмо. И вдруг стал белее этого самого листа, покрылся испариной. Дрожь пронеслась по рукам Олега Борисыча, он отвлёкся от чтения, и Наум Петрович увидел его огромные глаза, полные крайнего изумления, тут же сменившегося на подобострастие.
- На...На... - Олег Борисыч силился сказать хоть слово, уголки его губ подскакивали и опускались. - Наум Петрович! - наконец-то выговорил и выдохнул. - Да как... как... что же это... - он засуетился, сунул Науму Петровичу в руки его письмо, стал торопливо подниматься по лестнице, потом вернулся, что-то сказал неразборчивое, снова начал подниматься, снова вернулся, прокричал с лёгкой укоризной: "Ах, Наум Петрович!", снова пошёл вверх, остановился, нервно потёр рукою лоб, взбежал на этаж выше и уже там вскрикнул сокрушённо: "Ах, Наум Петрович!"
И ничего не мог понять Наум Петрович. Ни поведения Олега Борисыча, ни того, что же он прочел в этом письме, ни - и это было ошеломительней всего! - каким образом этот листок из сна оказался здесь, сейчас, в его руках! Наум Петрович хотел развернуть бумагу. "Ни читайте никогда..." - вспомнилась фраза Аделаиды Ивановны, сказанная ему во сне. И словно обжёгшись, он резко разжал пальцы. Листок белым воздушным пером лег на ковровую дорожку холла. Наум Петрович продолжал смотреть на него, надеясь, что этот странный лист куда-нибудь исчезнет. Но он не исчезал. А даже как будто стал ещё ослепительнее и ярче в своём сиянии. И снова дрожащая рука Наума Петровича сама потянулась к странному письму, и снова взял он этот бумажный лист и спрятал за пазуху. Тут внимательно оглядел себя. Нет, конечно, никакого фрака на нём не было. Привычная тёплая рубашка, жилетка да брюки... Наум Петрович обернулся к портрету. Правда ль это, или мерещится всё ему?
Совершенно ничего не соображая, пошёл он собираться домой. Выходил из дворца поздно. Непривычно было это. Так-то рано уходит он, когда и нет никого, а тут - все на работу да учёбу. В дверях - столпотворение. Вот и Нина Павловна вкатилась в дверь, шумно отдуваясь, обмахиваясь рукой - устала от быстрого шага.
- Доброе утро, - удивлённо выдохнула она, заметив Наума Петровича у дверей. - Как вы поздно уходите... - она сверкнула глазами и повела плечами.
Наум Петрович поздоровался, неловко улыбнулся, мол, так вышло, и скользнул в дверной проём.
- Ах, не ваше ли это? - донёсся до него взволнованный голос Нина Павловны.
И Наум Петрович мгновенно повернулся к ней. Нина Павловна держала в руках тот самый ослепительно-белый, сияющий, сложенный в форме делового письма, бумажный листок. И уже что-то читала там. Потом Наум Петрович увидел её ошеломлённый взгляд, большие, полные удивления, глаза. Подобострастная улыбка мелькнула у неё на губах. Лицо приняло услужливое выражение.
- Да... как... ах... - она запуталась в словах и замерла, ужаснувшись какой-то своей мысли. - Ах, Наум Петрович! - воскликнула Нина Павловна, выпустила из рук прочитанное ею письмо, и, вконец растерявшись, закрыв рукой рот, попятилась прочь. Наткнувшись на прохожего студента, отскочила от него, толкнула другого, и так, натыкаясь то на одного, то на второго, неуверенно пошла вглубь фойе. А там, опомнившись, опрометью бросилась вверх по лестнице, к своему кабинету.
А бумажный листок, чистый, безукоризненно белый, лежал у ноги Наума Петровича. Мимо сновали студенты и сотрудники. А он - неиспачканный, невозможный в своей белизне, пугал и притягивал одновременно. Наум Петрович поднял письмо. И хотел было развернуть лист, но опять вспомнились ему слова княгини. Не велела она ему читать, запретила. А значит, не нарушит Наум Петрович волю Аделаиды Ивановны. Но интересная мысль пришла ему на ум. Хм... А не попробовать ли?.. Он вернулся в фойе, подошел к вахте. Алевтина сидела на своём рабочем месте и проверяла журнал выдачи ключей.
- Алевтина, что здесь написано? - Наум Петрович положил ей в окошечко белый-белый, гладкий бумажный лист.
- Ничего, - она отвлеклась от своего занятия.
- Как ничего? - изумился Наум Петрович. - Ты прочти.
- Сам не можешь, что ль?
- Ты прочти, - горя от нетерпения, настаивал он.
Алевтина потянулась к листу, но остановилась.
- Так это ж твоё письмо.
- Откуда ты знаешь? Там же ничего не написано, - Наум Петрович подозрительно взглянул на Алевтину.
Она не нашла, что ответить. Лишь озадаченно смотрела на своего просителя.
- Да... да просто мне так кажется... твоё это. Не буду я читать чужое.
Наум Петрович удивился теперь ещё сильнее, чем прежде, когда наблюдал за Ниной Павловной и Олегом Борисычем.
- А они что ж читают? - задал он вопрос куда-то в сторону. Кивнул Алевтине, поднялся по лестнице и остановился напротив портрета. Княгиня милостиво улыбалась ему.
- Что же за чудо ты сотворила, что же там написано, а, Аделаида Ивановна? - пробормотал Наум Петрович, глядя прямо в глаза изображённой на портрете даме.
Но молчала княгиня в ответ. Что знал о ней Наум Петрович? Что жила она в девятнадцатом веке, была несчастлива в браке, построила этот и многие другие особняки и оставила после себя не только наследство, но множество легенд. Были слухи и колдовстве. Но не верил ни во что такое Наум Петрович.
- Так, так, а это что у нас такое? Институтская почта? - ректор, грузный, неповоротливый, грубо выхватил из рук Наума Петровича письмо. - Давайте, давайте, посмотрим.
Он немедля развернул лист. Долго вчитывался, пыхтел. Потом, видимо, поняв, о чём речь, резко вскинул голову и глянул на Наума Петровича ошарашенными глазами. Закашлялся. Усы его запрыгали, полный покрасневший нос его задёргался. Тяжёлые брови сошлись на переносице.
- Э...э... - промычал ректор. - Что ж...что ж вы тут стоите? Пожалте, пожалте в кабинет! - высказался, наконец, он.
Наум Петрович испуганно попятился.
- Нет, нет, пройдёмте, - ректор взял Наума Петровича под руку и увлёк за собой.
Белый, бесподобный в своей белизне, сияющий бумажный лист, сложенный в форме делового письма, лежал на массивном ректорском столе. Сам ректор, чрезвычайно любезно извиняясь, заискивающе улыбаясь, вышел из кабинета "буквально на пару минут".
- Я читала это письмо. Выходит, неспроста он тут всё ходил по кабинетам, вынюхивал! А у него же все финансовые документы на виду были, - послышался за дверью нервный и оттого скрипучий голос Нины Павловны. - Что делать, что делать... надо его переманить на свою сторону...
- Мутный он какой-то! - завопил за дверью голос Олега Борисыча. - Мы его как сторожа знаем сто лет, а тут такое!..
- Я, знаете ли, тоже сначала не поверила, но потом проверила по базе данных. Есть он у них, - заскрипела Нина Павловны.
- По какой базе данных? - подозрительно спросил Борисыч.
- По налоговой.
- А вы что прочитали в этой бумаге?
- Ах... - неуверенно отвечала Нина Павловна, - а вы что?..
- А я его через базу комитета по охране архитектурных памятников пробивал... и там он есть.
- Так, - прогремел голос ректора. - Я ничего не понимаю. Да он из Москвы, министерский! Где эта бумага? Я же с собою её взял.
Наум Петрович ёрзал на стуле, как будто на сиденье ему тысячу острых иголок подложили. Да что ж творится? Что за наваждение-то? Что за морок? Взгляд его упал на загадочный, непорочно-белый лист, оставленный ректором на столе. Одна минута, вторая... Наум Петрович вскочил со стула, схватил письмо, скомкал и спрятал в карман. Что бы ни было там написано, а больше никому, никому он читать его не позволит. И решительно шагнул к двери.
Она распахнулась, и в кабинет шумно ввалились ректор, Олег Борисыч и Нина Павловна.
Ректор сразу же подбежал к столу. Огляделся, нагнулся под стол. Нет письма.
Наум Петрович тихонько продвигался к двери.
- Нету бумаги, - ректор недоуменно развел руками. Всё его лицо вытянулось, кончики усов опустились, нос обмяк, брови поползли к скулам.
Нина Павловна и Олег Борисыч разом обернулись на Наума Петровича.
- А куда вы, уважаемый Наум Петрович? - заворковала бухгалтерша. - Давайте всё обсудим, давайте мы всё как-то решим... - она придвинулась к нему на пару шажочков. - Вы...вы, может, всё не так поняли... так я в приватной обстановке... - бухгалтерша многозначительно сверкнула на Наума Петровича глазами.
- Да, уважаемый Наум Петрович, присядьте, давайте всё обговорим, - следом за Ниной Павловной к нему подошёл Олег Борисыч. - Мы теперь знаем, кто вы, что прятаться. Посидим в хорошей обстановке, порассуждаем, вы человек хороший, я знаю, душевный, может, и войдёте в наше положение... - заискивал Борисыч, уголки его губ, обычно опущенные, подпрыгивали вверх дрожа. И всё его былое недовольство своим подчинённым куда-то улетучилось. И был Олег Борисыч - сама любезность и добродушие.
Глядел на них Наум Петрович и глазам своим не верил. И вот такие они стали из-за одной-единственной бумажки?
Борисыч подошёл к нему вплотную.
- Сколько? - горячо и взволнованно прошептал он Науму Петровичу в самое ухо.
И только Борисыч, словно в чём-то оплошав, с досадой почёсывал подбородок.
Наум Петрович молча шагнул назад. Вся компания тут же придвинулась к нему. Он снова попятился. Они опять подступили. Он круто повернулся и побежал. И услышал за своей спиной топот ног, который всё нарастал, всё усиливался, становился ближе и ближе.
- Позвольте, позвольте... - доносилось сзади.
Эх, скорей, скорей, по лестнице, по белокаменным ступеням, вниз, вниз, убежать, убежать... Вот почти и догнали уже Наума Петровича, вот почти и схватили, пальцы Нины Павловны дёрнули его за рукав, ректор коснулся его плеч, Борисыч ущипнул его за бок, но увернулся Наум Петрович, прибавил скорости, не сбежал - слетел с лестницы! И скорее в свою каморку! И дверь на засов! Вытащил скомканный лист и быстро развернул его. Прости, Аделаида Ивановна! Нарушил запрет твой! Но нет удержу, нет! Надо и самому знать, что же они все читают в этом письме!
Яркий белый свет резанул по глазам. Строчки поплыли в белоснежном сиянии. Он прищурился и с трудом прочёл содержимое письма. Это был приказ о его увольнении. И тут понял Наум Петрович самое главное. Всякий видит в этом письме своё, то, чего он боится. И страшнее всего для Наума Петровича было увольнение. Не из-за работы, а потому что прикипел он к этому старинному дому всею душой своей! И стало так тошно Науму Петровичу, так горько, что подкосились его ноги, повалился он на кушетку и крепко зажмурил глаза.
А письмо пропало. Но сбылось почти всё в точности. Уволился он. И уволился вот почему. Нагрянули в институт всяческие проверки, да одна за одной! И из налоговой явились, и из реставрационного комитета, и министерская. Учебную деятельность приостановили. Институту вынесли предписание покинуть этот особняк. И было решено организовать в нём музей. И затосковал, заболел душой Наум Петрович, что не придётся ему больше переступать порог этого знаменитого старинного дома. И хоть не верил Наум Петрович снам, а всё ж думал, что крепко осерчала на него княгиня.
А намедни позвонили. И оказалось, что зовут работать в музей, смотрителем залов. Ох, и обрадовался Наум Петрович! Прилетел в особняк как на крыльях. Взбежал по белокаменной лестнице. Остановился напротив портрета и прошептал слова благодарности княгине.
- Наум Петрович, здравствуйте! - окликнула его незнакомая моложавая женщина. - Меня зовут Алла Игоревна, я буду вашим руководителем, - она по-доброму улыбнулась. - Пройдёмте, договор подпишем. И вы там, у себя, вещи личные свои заберите. Ту комнатку будут переоборудовать.
Вот и прибрался Наум Петрович в своей каморочке. Напоследок обвёл взглядом свой маленький приют. Жаль как-то... Ну да, что жалеть. Все к лучшему. Пошел он к выходу да неловко зацепил локтём дверцу шкафа. А она возьми и откройся. А там висит что-то. Присмотрелся Наум Петрович: костюм мужской. Да не может быть! Он же всё своё забрал. Вытащил Наум Петрович вешалку с загадочным костюмом. Фрак! Как есть фрак!
- Ну, закончили? - в каморку вошла Алла Игоревна. - Ой, а что это у вас?
Она пригляделась, провела рукой по рукаву пиджака.
- Надо же... похоже на девятнадцатый век...- заволновалась женщина. - Я могу ошибаться, но ткань... Его надо на экспертизу. Это ваш?
Наум Петрович сначала согласно кивнул, потом занекал, замычал что-то нечленораздельное, не в силах произнести внятное слово. А после закивал снова. Дрожащей рукой он коснулся воротника, потом скользнул за пазуху. Его пальцы нащупали что-то гладкое. Робко, не веря самому себе, Наум Петрович извлёк белоснежный, сияющий бумажный лист, сложенный в форме делового письма. От его ослепительно-белого свечения слегка закружилась голова.
- Ух, а это что? - с любопытством потянулась к нему Алла Игоревна.
- А это... это так, - еле приходя в себя от удивления, пролепетал Наум Петрович и быстро отвёл руку за спину. Просила Аделаида Ивановна беречь её дар. Вот и будет Наум Петрович хранить его, до тех пор, пока не понадобится княгине это письмо в ход пустить. А уж об этом она сама непременно скажет. Когда-нибудь на балу.