Аннотация: Просто пыталась передать ощущение от песен Placebo
SONG TO SAY GOOD BYE*
* Песня группы Placebo. В финале рассказа упоминается клип этой же группы.
Дверь в его квартиру была как раз напротив окна. Кухонного. И каждый входящий - а сколько их было за день, а тем более за ночь? - словно оказывался на яхте: так плескались от сквозняка его белые занавески.
Чёрт знает, почему он поселился в этой квартире и какого хрена превращал её в свинарник... и бордель! Помню, сначала там жили мусульмане, потом бедная и чистенькая семейка католического священника - мы их не слишком жаловали. И вот они уехали как-то утром, забравшись в пузатый семейный автомобиль. И в квартиру святого отца вползло, вкатилось это... дурнотное марево травки, просачивающиеся из-под двери, "тумс-тумс" баса и барабанов (больше ничего не разобрать, пусть грохот стоит на весь подъезд), ночные скрипы, всхлипы и стоны. Словно кто-то сбросил на нас этот безумный десант. Словно оно само зародилось в канализации и выросло из слива раковины в ванной. Во всяком случае, я так и не заметил, как он въезжал в квартиру. А ведь сам жил в смежной.
Первый раз я увидел его с фиолетовыми волосами... Ну да, у него, кажется, было хобби перекрашиваться из цвета в цвет, выбирая самые безумные. Яркие, как у куклы волосы... Какого-то нереального, несуществующего оттенка. Не как у летней женской кофточки, и уж совсем не как у неба на закате. Скорее, цвета пластмассовой метёлки, с которой уборщики прометают магазин после закрытия. И такой же жёсткости. На вид он казался школьником... Но кажется, ни разу не вышел из дома до одиннадцати утра.
Второй раз он был брюнетом и звенел по ступенькам костылём. Какого хрена ему дали права? Или он гонял на байке без прав? Или это был не его байк? Я видел раз или два, как он надевает шлем и сигает в седло... И был уверен, что эта тварь разобьётся. Но он только сломал ногу.
Так получилось, что я помог ему добраться до двери. Он вцепился в моё плечо своими худыми пальцами с чёрными ногтями, и мне казалось, что я несу ночную птицу. А потом поблагодарил - голос у него был хриплый: то ли ломался, то ли от сигарет, - и пригласил "заглянуть как-нибудь". "Раз уж мы с вами соседи".
"Что я, дурак?" "Что мне там делать?" - подумал я. Но вечер выдался хмурым, долбанный магнитофон зажевал кассету, и вытаскивать её не было никакого желания, позвонила Сюзи, сказала, что не придёт - опять неприятности на работе, и не хотелось идти за сигаретами... В общем, сам не знаю, почему, я оказался в одной квартире с этими укурками.
Никогда и нигде я не чувствовал себя таким чужим. Парни и девчонки - отличить одних от других было практически невозможно - вповалку валялись на диване, курили, лакали какую-то дрянь из ярких жестяных банок.... Выла, перешёптывалась, колотилась в окна музыка... Белесовато-синий дым клубился под потолком. Был смех - но не весёлый, а истеричный. Были поцелуи и обжимашки, а кого-то, может быть, даже хозяина, уже затащили в ванную - но в этом не было и капли чувств. Плевать на чувства, но даже желания в этом не было! Так, развлечение, ничем не хуже сериала по телику... И вокруг были эти лица... бледные, как стебельки марихуаны, выросшей в коллекторе, с безумными глазами двухнедельных волчат...Я вернулся к себе с больной головой и не стал ни о чём думать, просто завалился в постель.
Я дал себе слова никогда больше не переступать этот чёртов порог... И на следующий вечер снова сидел на продавленном вельветовом диване, прижавшись к спинке щекой, смотрел расфокусированным взглядом, как изгибаются, дергаются в танце их тела, как кто-то в углу затягивает жгут, ищёт вену иглой шприца... Теперь и я пил дешёвый энергетик из этих жестянок - каким мерзким наутро было похмелье! Теперь и я вслушивался в истерию их пульсирующих песен.
Гибель привлекает - с каким упоением смотрим мы на агонию пёстрой бабочки между стёкол... А эти дети определённо погибали.
У каждого из поколений до них было хоть что-то... Мой дед считал смыслом жизни свою работу. Мой отец, так и не устроившийся в жизни придурок, любому перегрыз бы горло за свои идеалы. Я во многом походил на него. Наше поколение жаждало свободы. Свободу давала сила, и наше поколение было сильным. Это наши женщины рисовали румянами острые скулы, надевали пиджаки с наплечниками шли напролом. Мы походили на волков и волчиц, и делали этих детей, не заботясь о том, что останется на их долю.
Наша музыка ревела над стадионами, рвала в клочья небо, приказывая драться и победить! Их музыка мяукает, шепчет, обволакивает твоё лицо пряным туманом, и ты не заметишь, как задохнёшься, а она будет бить над тобой крыльями и хрипло кричать, радуясь добыче.
Я был и остался чужаком среди них, ни одна девчонка так и не села мне на колени, и внимания на меня обращали не больше, чем на диванную обивку. Никто не спросил, что ты здесь делаешь, дядька за сорок, разве тебе тут место? Только толстый ободранный кот ложился башкой мне на плечо, свесившись со спинки, и, наверное, мурлыкал. Или это бас и ударные заставляли вибрировать всё вокруг?
В один из таких вечеров я поцеловался с этим мальчишкой... не помню, был ли он тогда брюнетом, или уже перекрасился в бургунд... Не потому, что хотелось, не потому, что он мне нравился... не потому что мы оба были пьяны, а он, наверное, успел ещё и ширнуться... И даже не потому, что пока он не начинал говорить, его сложно было отличить от девчонки... Просто, его целовали все. Он мог привалиться к какому-нибудь парню, обнять сзади за шею, и тот поворачивался, вжимал его в стену, кусал его губы... Он мог целоваться с девчонкой в прихожей и кивнуть вновь вошедшему "без отрыва от производства". А глаза, светлые глаза непонятного цвета, оставались всё также затянутыми туманом... как у рожающей крольчихи - когда и больно, и "так надо", и ни одной мысли в голове.
Однажды в детстве, чтобы проверить, как чувствует себя кошка, переносящая за шкирку своё потомство, я тоже взял в зубы котёнка... Только это ощущение и можно сравнить с тем поцелуем. Что-то чужеродное во рту. Всё.
Не помню, зачем, и не помню, как, мы с ним однажды оказались на улице, в дождь, в пятом часу утра. Шли по улице бок о бок, а где-то в вышине жмурились больные окна его квартиры. Я всё пытался раскурить сигарету и поругивал дождь, точнее, липкую осеннюю морось. Он не слышал: в наушниках стрекотал кто-то из его кумиров.
В первом этаже нашего дома был небольшой магазинчик. Стеклянная витрина, гостеприимные двери. Он уже почти прошёл мимо, почти скользнул за угол, в темноту, чёртова бездомная кошка, но вдруг замер - и вернулся назад. Я не понял, зачем.
Витрину освещала одна только большая лампа, упрятанная за решётку, как делают в спортзалах, чтобы игроки не рассадили плафон мячом. Свет он неё был красноватый и мягкий. Она мигала.
И он стоял перед этой витриной - жалкое, бесполое существо с рюкзачком за спиной и с плеером в ушах. С мокрыми волосами цвета бургунд. Стоял и смотрел, как мигает лампа.
Только минуту или две спустя я понял, в чём дело. Пульс мелодии в его наушниках бился с той же частотой. Мне это было хорошо слышно. И почему-то казалось таким удивительным - как рождественское чудо в семейной картине - что лампа в витрине мигает под его музыку.
Мы стояли перед магазином... Смотрели, почти не дыша. Я даже забыл, что хотел закурить. Как будто там были гирлянды, и кивающие куклы, и пластмассовый Санта с колокольчиком, и разноцветная мишура, как будто мы были отец и сын, а дома ждал праздничный ужин... А лампа мигала под стук наших сердец... Я не знаю, зачем я это рассказываю!
Когда мы поднимались по лестнице, чтобы разойтись каждый в свою клетку, он сказал, полуобернувшись: "Меня зовут Эйприл". А я-то думал, что, раз его называют "Эйб", то полное имя будет Эбрэхэм...
- Доброе утро, Эйприл, - ответил я, возясь с ключами.
- Доброе утро, Джеф.
И мы почему-то улыбнулись друг другу...
Не знаю, зачем мне понадобилось к нему в то утро. Только помню, что думал "Он точно будет дома. Куда ему деться с утра". На всю площадку гремела музыка, перекатывалась среди кирпичных стен, но, сколько я не звонил, сколько не колотился в дверь, мне так и не открыли.
- Эйприл, ты спишь, что ли?!
Имя было - как заклинание. Пока я кричал его имя, с ним ничего не могло случиться.
- Эйприл, открывай, или я вышибу дверь!
Мне не ответили, и я с разбегу ударил плечом, боль докатилась секундой позже...
Дверь в его квартиру была как раз напротив окна. Занавески взлетали, как флаги. Я на всю жизнь запомнил этот ослепительный прямоугольник, и чёрную фигурку на карнизе, и то, как он обернулся, и на щёку лёг солнечный зайчик...
Потом в полиции я говорил: "Да, он шагнул туда сам (я почему-то не мог сказать слово "спрыгнул"), не потому что потерял равновесие от испуга... Это был не несчастный случай... Да, я уверен. Это был суицид... Нет, мотивы мне неизвестны".
А тогда, кажется, одним прыжком долетел до окна...
Иногда... не слишком часто, не буду врать... но всё же иногда мне снится этот день. И то, как я прыгаю к окну и что-то кричу... Но никогда - то, что я увидел, глянув вниз ...
Нет, мне снится, как я, ударившись о подоконник, в последний момент ловлю его руку - пусть вывернется нахрен, пусть! - как втаскиваю обратно в окно, переваливаю на пол. И как мы ржём и плачем от счастья.
В одном из его любимых клипов (у него были сотни любимых клипов) парень с такими же бесцветными глазами, как у него, вместо того, чтобы вывалиться из окна, идёт по стене.
Если я когда-нибудь увижу этого типа на улице, без сожалений сверну ему шею.