Я просыпаюсь от яркого луча солнца, все еще хочется спать, но солнце сильно бьет в глаза, я жмурюсь, чихаю и прислушиваюсь к звукам в квартире. Бабушка мелко стучит ножом по доске, режет лук, дедушка негромко певуче читает утренний намаз. Я привычно шевелю губами, повторяю слова молитвы, для меня это песня, привычная, родная, дедушкина песня. Я дожидаюсь конца молитвы и шлепаю босыми ногами по утреннему холодному полу.
- Как спала, кызым? - дедушка сворачивает молитвенный коврик и ласково гладит меня по взлохмаченной голове.
Я хмуро взбираюсь ему на колени и недовольно морщу нос. Сейчас заставят умываться. Мне семь лет, я ужасно не люблю умываться, у меня смуглая кожа, прожженная городским беспризорным солнцем и грустные темные глаза, отражающие всю боль и тоску нашего рода.
Я принимаю ласку и любовь как должное, как обязательный неизбежный факт, я даже не думаю, что меня можно не любить, я пока не знаю, что все это может исчезнуть, уйти, оборваться в один момент. Пока я знаю только то, что не хочу есть кашу, а хочу сладкий чай с пирожным. Пирожное я покупаю на сдачу от хлеба - половину отдаю бабушке, половину съедаю сама. Дедушка смеется, прижимает ложечкой лимон к стенке чашки, выдавливает сок, чай от этого становится вкуснее. Я люблю такой чай, он терпкий, насыщенный, я выливаю его на блюдечко и дую, чтобы остыл.
Мы сворачиваем на небольшую улочку, я крепко держу дедушку за руку. Старые деревянные двухэтажные развалившиеся здания окружают мечеть. Я осторожно подхожу к одному из них, вытягиваю шею. В нос бросается острый запах мочи и старых вещей.
-Дэуэти! - бегу я к мечети, расталкиваю людей и хватаю знакомую, обветренную, сморщенную, смуглую ладонь. Мечеть мне не очень нравится, но сегодня праздник и всем раздают баранину. Я крепко держу дедушку за руку, чтобы не потеряться в толпе. Мне дают большой кусок мяса, я бегу показать добычу дедушке.
- Молодец, кызым! - хвалит он меня, и я гордая всю дорогу иду рядом с сумкой, насуплено разглядываю прохожих и берегу подарок.
Раз в месяц дедушка достает черную коробку. Она подбита красным фетром, пахнет нафталином и скрывает в себе изогнутую маленькую деревянную скрипку. Скрипка такая веселая, желтая и блестящая. Я люблю трогать её крутые изгибы и натирать нафталином струны. Дедушка играет только веселые песенки, иногда я танцую под них. Дедушка улыбается, но никогда не открывает глаза. Он всегда играет с закрытыми глазами. Он просто знает, что я танцую. Я люблю "Эпипэ". И он часто играет её. Струна натягивается, пищит и тонко рвется. Я останавливаюсь. Дедушка починит её - я знаю. Он всегда все чинит.
... Он не починит только одно - мое сердце. Он уйдет и не сможет залатать самое главное. Я буду тихо рыдать над запиской из больницы в пустой темной комнате. Взрослые забудут обо мне в суете. Я буду молча сидеть на скамейке у стен Кремля, боясь проронить слезинку, боясь, что она, слезинка, причинит боль ему, дедушке, там, высоко в раю, я знаю. Я не смогу прийти на похороны, не найду в себе сил посмотреть на него в последний раз. Я буду рвать на себе волосы за это и тихо выть в шкафу.
Я просыпаюсь от яркого луча солнца, все еще хочется спать, но я открываю глаза, пытаюсь уговорить себя, что это был сон, молю, встаю с кровати, прислушиваюсь к звукам в квартире. Бабушка стучит ножом по доске, режет лук, я шлепаю босыми ногами по холодному полу и шевелю губами, по привычке повторяя песню, привычную, родную, дедушкину песню.