| . |
Глава 1. Сомнительное предложение
Элисон
Блудсворд приехал после обеда.
Я следила, спрятавшись за гардиной, как его сиятельство спрыгивает с лошади, передает поводья конюху и движется быстрым шагом по садовой дорожке к главному входу, а на душе было тяжело от скверных предчувствий. В этот момент граф вскинул голову, посмотрел на окно, и я отшатнулась. Показалось, он разглядел меня за моим ненадежным укрытием. Словно дыры взглядом в занавеси прожег.
Он заперся в комнате с маменькой и долго о чем-то совещался, а я ходила кругами, изнывая от скверных предчувствий и невозможности подслушать.
Когда чуть позже дверь открылась, и меня позвали в гостиную, я даже не удивилась, потому что ждала чего-то подобного.
Не удивилась, но испугалась.
Я боялась его всегда. С первой встречи. Несмотря на то, что граф ни разу не пытался как-то навредить мне. Только иногда делал двусмысленные комплименты и смотрел.
Так смотрел, что после этого липкого предвкушающего взгляда хотелось помыться.
Сэр Блудсворд всегда был моим кошмаром - личным чудовищем. Он словно отбрасывал уродливую горбатую тень на всю мою жизнь.
Для обычных людей - его Сиятельство приятен и даже хорош собой. Горб у него маленький, почти незаметный. И роста граф нормального, не карлик. Хорошего рода, не беден, умеет держаться в обществе.
Отдельные дурочки даже считают его красивым. Я же под прицелом его изучающих темных глаз чувствовала себя кроликом во власти удава.
Я входила в гостиную с опаской.
- Элисон, дорогая! Боги услышали наши молитвы, мы спасены, - затараторила матушка, стоило мне появиться на пороге. - Его Сиятельство обещал все уладить с вашим дядей. Ах, я буду так рада, если это недоразумение больше не будет омрачать нашу жизнь, и семья снова воссоединится!
- С чего бы такая щедрость? - у меня не получилось быть любезной. Не верю в бесплатный сыр. Особенно от Блудсворда.
Они словно и не услышали моего вопроса.
- Но самое большое счастье: нам удалось устроить твою судьбу, девочка моя! Поздравляю, сэр Блудсворд попросил твоей руки, и я сказала, что не возражаю.
Вот тут я просто жутко перепугалась. Обмерла на месте - ни слов, ни мыслей, один нутряной глубинный ужас.
- Ты будешь графиней, дорогая!
Все, на что меня хватило, это пискнуть:
- Не буду!
- Ах, конечно будешь. Кто же знал, что ты такая кокетка. Я даже не подозревала, что ты и сэр Блудсворд... - она игриво потрепала меня за щечку. - Ладно, ладно, оставляю вас наедине, влюбленные голубочки.
Когда она ушла, мне стало так страшно, что я даже осмелела. Я так умею, да.
- Объяснитесь, ваше сиятельство! Это ведь неправда?
Голос графа был настолько тих, что пришлось подойти ближе, чем хотелось.
- Все в точности, как озвучила ваша матушка, прекрасная Элисон. Я попросил вашей руки. Взамен ваши родные получат некоторые поблажки у Грегори. Конечно, никто не оставит им особняк и графство, но небольшая пожизненная рента поможет сделать их судьбу чуть менее печальной.
Я сделала еще полшага и почувствовала запах свежей крови. Сегодня запах был так силен, что даже во рту появился железистый привкус.
От графа и раньше часто пахло кровью, но этого никто кроме меня словно не замечал. Когда я попыталась рассказать родным, Китти с Фанни подняли меня на смех, маменька сказала, что я вгоню ее в гроб, а папенька буркнул "Чокнутая, как есть!".
- Зачем вам это?
Он оскалился:
- С самой первой минуты, что я увидел вас, ваша красота и чистота так запали мне в душу, что я понял - вы та единственная, что предназначены мне судьбой. Я люблю вас и готов свернуть горы, чтобы назвать своей женой. Восхитительная мисс Майтлтон, окажите мне честь, сделайте меня счастливейшим из смертных, скажите "да", - эту речь граф произнес нараспев, как хорошо заученный театральный монолог. Потом издал гадкий смешок и спросил, - ну, как? Убедительно?
- Нет.
Я поняла, он меня нарочно пугает. Только менее страшно от этого не стало.
- Ну и ладно, - он надвигался, а я пятилась. - Тебе, может, не убедительно, а другим пойдет. Общество будет аплодировать и крутить пальцем у виска. Взять перестарка, бесприданницу, сомнительного происхождения, с припадками, да еще и чокнутую. Такое может сделать только влюбленный идиот.
Я спиной наткнулась на стену, а он навис рядом. От запаха к горлу подкатила тошнота. Почему, ну почему никто больше не чувствует этого рядом с Блудсвордом?
- Я откажусь! Скажу "нет" в храме.
Он картинно развел руками:
- Откажетесь? Правда, откажетесь, гордая Элисон?! И позволите Грегори вышвырнуть вас на улицу? И чем же вы будете жить, учитывая, что ни вы, ни ваши сестры не приучены ни к какой работе? Да и Ванесса... кому нужна престарелая певичка? Вас так прельщает славное будущее в виде содержанки или проститутки, маленькая развратница?
- Нет, - прошептала я.
Он был прав, просто я никогда не думала об этом. Мы же выросли в Гринберри Манор, он всегда был нашим домом, как Сэнтшим - землей отца. Все знали, что когда папенька умрет, Саймон станет новым графом.
И вот теперь мой брат сбежал с ши, а дядя Грегори вот-вот отсудит у нас все. Он всегда нас ненавидел.
- И, поверьте, если вы откажитесь стать моей женой, я все равно найду способ завладеть вами. Вы будете принадлежать мне, Элисон, - он ткнулся носом в мою шею и шумно вдохнул. - Оооо, как вы пахнете! Чудесный аромат.
- Это "Долина лилий" от маэстро Дюбуа, - жалобным голосом сказала я вместо правильной грозной речи.
- Любишь изысканные духи, маленькая негодница?
А потом он укусил меня за ухо! И еще облизал его.
- Ты даже представить не в силах, что я собираюсь с тобой сделать. Мммм, какие чудесные игры нас ждут.
Его рука впилась в плечо, оставляя синяки.
- Мне больно.
- Разве это "больно"? Все еще впереди, малышка Элисон. Я покажу тебе, что такое настоящая боль.
- Вы не сможете... я скажу маме.
Он засмеялся мне в лицо, словно этого и ждал:
- О, скажи, скажи, бедная, безумная Элисон. Давай, беги к матери, расскажи, как твой жених, граф и рыцарь, обещал замучить тебя до смерти. Беги! Батлемская лечебница для умалишенных ждет! Хочешь, я расскажу, что там делают с пациентами?
- Нет.
Я еле держалась, чтобы не заплакать. И не упасть в обморок. Казалось, ему только этого и надо.
- Их держат взаперти, как животных. В грязи, за решетками, вдалеке от солнечного света. В рубище. Никаких красивых нарядов, кокетка Элисон. Никаких сережек, духов, шляпок. Они постоянно кричат, стонут и воют. День и ночь жуткие крики, моя тихая Элисон.
Еще немного, и у меня бы точно начался припадок. Я прикрыла глаза, силясь побороть дурноту, как от морской болезни.
- Держат всех вместе - мужчин и женщин. Догадываешься, чем это заканчивается? Ублюдков, которые рождаются от подобных союзов, сразу забирают от матери на воспитание в дом призрения. И можно рожать следующего. Особо буйных заковывают в цепи или привязывают к кроватям ремнями. Они ходят под себя. Разумеется, никакой ванны с душистой пеной. Вместо еды - помои. А если будешь слишком беспокойным пациентом, тебе пробьют голову зубилом, чтобы выпустить демонов. Вот здесь, - он ткнул узловатым пальцем мне в висок. - И после этого тебе уже будет все равно, где ты находишься сейчас и кем была когда-то.
Дверь за его спиной раскрылась:
- О, я вижу, вы поладили. Ах, девочка моя, как я тебе завидую! Любовь - такое прекрасное, светлое чувство. Помнится, мы с твоим отцом...
Блудсворд моргнул. Оскаленный монстр исчез, уступив место пусть не очень привлекательному, но обычному человеку.
- Миледи, я рад сообщить, что мисс Майтлтон сделала меня счастливейшим из смертных, сказав "да". Осталось назначить день свадьбы.
- Мама, он лжет! Он омерзителен, я не выйду за него!
Маменька посмотрела с укором, как всегда, когда я ляпаю что-то, по ее мнению, неуместное.
- Дорогая, не говори глупостей. Твои шутки совсем не смешны. Сэр Блудсворд, надеюсь, вы не станете воспринимать всерьез это девичье кокетство.
- О нет, миледи. Я все понимаю...
"Но это правда", - шепнула я одними губами.
Бесполезно. Мать всегда слышит только то, что хочет слышать.
Все наши беды начались с маскарада, на который я не поехала.
Я уже давно стараюсь избегать балов и приемов. Мне на них неловко, все время кажется, что обо мне перешептываются "чокнутая" и пальцем показывают.
На балах я особенно остро чувствую себя чужой и ненужной. В прошлый раз, за весь вечер у меня было только три танца, а ведь я хорошо танцую! Лучше сестер, даже лучше большинства невест в Сэнтшиме! Но меня редко приглашают. Обычно я сижу в кресле, смотрю, как кружат другие пары. Я стараюсь не завидовать. Любуюсь, какие они красивые, а к горлу так и подкатывают непрошеные слезы.
Старая дева - девятнадцать лет. В обычной жизни я научилась не жалеть себя и не думать об этом, но знаю, что на балу не получится.
Фанни тоже осталась дома. Маменька по этому поводу очень расстроилась. Фанни пятнадцать - самый лучший возраст, чтобы искать выгодную партию.
- Ах, дорогая, но срок траура уже почти миновал. И нам всем просто необходимо развеяться.
- Неприлично веселиться, когда после смерти отца прошло всего восемь месяцев.
Иногда я завидую набожности и строгости Фанни. Она всегда знает, как правильно. И такая серьезная. Ее даже маменька побаивается.
- Хочешь, остаться старой девой? Прямо как Элисон? - фыркнула Китти.
Мне стало до слез обидно. Хотела сказать ей в ответ какую-нибудь гадость, даже воздуха набрала, но так и не нашла, как уколоть.
Зря говорят, что на правду не обижаются. Правда как раз обиднее всего, от нее не отмахнуться.
- Дорогая, ну что ты говоришь. Твоя сестра еще найдет себе прекрасную партию, - по маменькиному лицу было видно, что она ни на полпенса не верит в свои слова.
Никто не верит. Даже я.
- Не найдет, если будет дома сидеть.
Я пробормотала что-то про траур и сбежала.
Маскарад длился до утра. Маменька и Китти думали, что Саймон уехал раньше. Только когда они вернулись домой, выяснилось, что брат сбежал.
Маменька при этом известии стала такой мертвенно-бледной, что я поверила - ей и правда нехорошо.
Никто не знал имени и не помнил внешности женщины, которая увела Саймона. Все, что мы сумели разузнать, расспрашивая гостей, это что на маскараде незнакомка была в зеленом парике и черной полумаске.
- Ах, как это романтично! - закатила глаза Китти.
- Но он должен был нас предупредить, - нахмурилась Фанни.
- Это ужасно! Где мои сердечные капли? - сказала маменька.
Я ничего не сказала. Меня никто не спрашивал.
Не сказала, но подумала - какой он смелый. Все-таки сделал все по-своему, молодец. И еще хорошо помню, как любопытно было познакомиться с избранницей брата.
А чуть позже мы все уже молились, чтобы речь шла всего лишь о поспешном тайном браке. Потому, что кучер кареты, в которую села влюбленная парочка, поклялся - мол, остановился по приказу зеленоволосой красотки у кромки леса. На его глазах женщина взяла Саймона за руку и увела за собой в холм.
- Бывает, - философски заметил он, набивая трубку дешевой курительной смесью. - Фэйри балуются. Давнехонько о них не было вестей.
Я слушала, затаив дыхание. Верить? Не верить? Настоящие фэйри, совсем как в сказке?!
Маменька молчала весь рассказ с каменным лицом, когда кучер вышел, упала в обморок.
- Я не верю, что Саймон мог так поступить, - заявила она после того, как Фанни поохала над ней должное количество раз, а я поднесла нюхательную соль.
Мой безответственный брат сбежал за неделю до слушания дела о наследстве. И наше и без того непрочное положение стало совсем плачевным.
Нет, мы не сдались так просто, конечно нет! Маменька наняла мага, который, по слухам, накоротке с повелителем фэйри. Седой приземистый колдун, оглаживал бороду и смешно пучил глаза. Но делу не помог.
- Фэйри Гэльских холмов здесь не при чем, - сказал он, разводя руками. - Ни в одном из кланов не слышали о вашем сыне, леди Майтлтон. Должно быть, свидетель соврал.
Я знала от Терри, что старый кучер не соврал, просто перепутал фэйри и ши. Терри объяснил, что это два разных народа. Через холмы лежит путь в страну вечного лета, где обитает племя ши. А родственные им фэйри живут рядом с людьми.
Когда я пыталась рассказать об этом родным, маменька только вздохнула:
- Ах, дорогая, как тебе не стыдно? Держи себя в руках, нам и без твоих фантазий нелегко.
Я так разозлилась, что даже ногой топнула. Ну почему они меня никогда не слушают?!
- Это не фантазия!
Теперь уже и Фанни посмотрела на меня с укоризной:
- Тогда откуда ты это знаешь?
- От Терри.
Лицо у маменьки стало несчастным. А я, как всегда, когда речь заходит о Терри, почувствовала себя виноватой.
Обещала ведь ему, не говорить про него с родными. И маменьке клялась, что "выкину эти глупости из головы". Всего месяц прошел с последнего раза.
- А, твой придуманный друг...
Фанни была еще суровее:
- У нас нет на это времени, Элисон.
И я струсила. Не стала дальше ничего доказывать.
Все равно бесполезно.
Очень страшно было ждать судебного разбирательства. Спускаться каждое утро, в надежде на добрые вести, чтобы потом весь день изнывать от тревоги и невозможности сделать хоть что-то. Неуверенность в завтрашнем дне, которую мы все ощущали после смерти отца, теперь проявилась, нависла в воздухе, как тяжелые тучи. Смолкла и без того редкая музыка, даже Китти больше не смеялась, а в один из дней я вдруг поняла, что стараюсь разговаривать шепотом.
Маменька ходила бледная, пила сердечные капли и поминутно падала в обморок. Когда не хватало внимания, разражалась слезами и донимала всех жалобами.
День слушанья приближался неотвратимо. Поверенный хлопотал о его переносе - не вышло. Дядя Грегори - злой гений нашей семьи - употребил все свое влияние, чтобы не допустить проволочек.
Но на самом разбирательстве мы ему показали. Нет, не победили - если бы это было так просто! Выпросили у судьи отсрочку. На месяц.
- Все равно Гринберри Манор будет принадлежать Майтлтонам, а не вашим бастардам, Ванесса, - сказал дядя, гадко улыбаясь.
Маменька, обладавшая безупречным чувством, когда можно закатить истерику, а когда лучше повременить, лишь побледнела и произнесла трагическим шепотом:
- Боги накажут вас за ваши злодеяния.
- Видно, что вы скучаете по сцене, - снова ухмыльнулся лорд Грегори.
Не знаю - очередная это ложь или правда, что моя мать была актрисой, пока отец не женился на ней. И знать не хочу! Хватает того, что дядя везде распускает эти сплетни.
Я так рассердилась на его поведение, что вмешалась. Ну, сколько можно спускать ему?
Речь получилась убедительная и правильная:
- Оставьте мою мать в покое, не позорьтесь. Намерение выгнать вдову брата с детьми не делает вам чести, так хоть не опускайтесь до оскорблений беззащитной женщины.
- О, юный кукушонок Элисон, - он перевел на меня взгляд, и я раскаялась, что влезла. - Свирепый плод страсти нежной. Вас уже выпустили из Батлема?
Батлемская лечебница для душевнобольных слишком известна. Все, кто находились рядом, оглянулись на меня. И я поняла, что снова пойдет волна слухов о моем душевном нездоровье.
Сколько раз клялась самой себе не заговаривать с этим подлым человеком! Кажется, ему только того и надо, чтобы я возмутилась, начала возражать. Если молчать, получается, что я согласна с гадостями, которые он говорит. А в споре дядя всегда выставляет меня скверно воспитанной или не совсем нормальной.
Мы уехали домой в похоронном настроении. И все последующие дни предчувствие беды витало в воздухе. Маменька то принималась плакать и жаловаться, то хорохорилась и говорила, что боги не оставят этого просто так, правда непременно восторжествует. Китти, как всегда, хихикала, примеряла наряды и делала вид, что ничего не происходит. Фанни усердно молилась, а я просто ждала беды.
Дождалась.
Глава 2. Предвестие беды
Франческа
...в стылых мартовских сумерках тлеют свечи. Дрожат на ветру, но не гаснут, как заговоренные. Запах горелого воска висит над долиной, мешаясь с запахами мокрого камня, прелой листвы, сожженных трав и дыма от факелов.
Короткий, отчаянный крик "Не надо! Я буду хорошей! Не трогайте Терри!".
Кровь на моих руках. Кинжал, застрявший в теле мага. Пробирающий до последней жилочки тихий, жуткий шорох. Смерть проносится мимо, не задев, лишь опалив леденящим дыханием щеку.
Снова крик "Терррииии!".
И небо - сиреневое вечернее небо - падает в долину...
За секунду до того, как стоящего рядом человека разорвет на части, за мгновение до того, как второго, чуть дальше, вплавит раскаленной волной в темный камень, а происходящее превратится в нечеловеческий кошмар, я вспоминаю, что это все - сон, морок. Открываю глаза, сдерживая рвущийся на волю крик.
Снова тот же кошмар. Прошел почти год с тех пор, как сон возвращал меня в долину Роузхиллс.
Сумерки Изнанки. Не вечерние, рассветные. Чуть покачивается полог кровати, за витражным окном сереет небо.
- Тссс. Что случилось? - горячие объятия заставляют чуть отступить навалившуюся жуть. Память не уходит, просто прячется в тень, как прячется в кустах хищник, поджидая добычу.
- Ничего.
Губы касаются моего виска, спускаются чуть ниже к мокрой щеке:
- Ты плакала?
- Кошмар приснился. Я тебя разбудила? Прости.
Хмыкает:
- Я только лег.
- Опять до утра сидел за гримуарами? - говорю я с притворной строгостью.
- Угу.
- А потом дрыхнуть до обеда будешь?
- Угу, - он обнимает меня чуть крепче и недовольно замечает. - А ты опять в сорочке.
- Конечно. Что мне - голой ложиться?
Он вкрадчиво шепчет мне на ухо "Было бы неплохо!" и я чувствую, как горячая ладонь скользит вверх по ноге, задирая тонкую ткань.
- Ты же спать хотел.
- Угу.
- Ну, хватит.
Пальцы уже поглаживают подколенную ямку - легонько, нежно. От прикосновений по коже бегут мурашки.
- Неужели правда хватит? Мы же только начали, - и рука движется дальше, вверх по бедру, чуть стискивает ягодицу, пытается проникнуть меж ног...
Тело отзывается на ласки, но память о кошмаре слишком свежа. Душой я еще там, под холодными небесами Роузхиллс. Они не располагают к любовным утехам.
Я отпихиваю его и отворачиваюсь.
- Давай спать.
- Спать - отличная идея, - соглашается Элвин, прижимая меня к себе и медленно целуя в шею, пока пальцы все так же гладят кожу с внутренней стороны бедра. Чувствую возбуждающий холод металла на своей груди сквозь ткань сорочки.
Низ живота наливается пульсирующим теплом. Элвин слишком хорошо знает мое тело, чтобы я смогла долго сопротивляться.
- Перестань, - придыхание, с которым я говорю это, выдает меня с головой.
- Что перестать? - спрашивает он обманчиво-невинным тоном. - Перестать делать вот так? - ладонь ложится на живот, спускается ниже и чуть надавливает, заставляя меня ахнуть и выгнуться.
- Даааа, - выдыхаю я, и откидываюсь назад, чтобы прижаться к нему плотнее. Сорочка скомкана и задрана до талии, обнаженными бедрами я ощущаю его возбуждение. Металлические пальцы пощипывают и сжимают твердые горошинки сосков и я уже не пытаюсь сдержать стонов. Сама чуть раздвигаю ноги, чтобы ему было удобнее и ощущаю прикосновение к самой чувствительной точке моего тела.
Шепот на ухо:
- Перестать делать вот так? Да, сеньорита?
- Даааа!
- Неужели сеньорита действительно хочет, чтобы я прекратил?
- Нееет, - всхлипываю я, чувствуя во всем теле беспомощную, вожделеющую слабость. Сейчас я сделаю что угодно, лишь бы он не останавливался.
- Тогда чего сеньорита хочет? Этого?
Я снова всхлипываю, ощущая его полную власть над собой. Жаркий выдох опаляет ухо, зубы чуть прикусывают мочку, а неутомимые безжалостные пальцы продолжают дразнящую ласку. Я раздвигаю бедра шире в безмолвной просьбе, и он гладит там, прикасается чувствительному местечку. Слишком нежно, слишком легко, вынуждая меня стонать от желания и разочарования.
- Дааа, - я трусь об него, выгибаюсь, прижимаюсь плотнее, ощущая на шее лихорадочное дыхание.
Это его любимая игра. Заставить меня обезуметь от вожделения, забыть о приличиях. Чтобы я сама просила взять меня. Какой бы развратницей я ни стала за эти десять лет под его руководством, в такие мгновения на меня всегда находит странная немота. Чем сильней желание, тем стыднее признаться в нем.
Но в этот раз он сдается первым.
- А, к грискам все! Хочу тебя.
Чувствую, как он входит в меня, и снова выгибаюсь, не в силах сдержать возбужденного стона. Двигаюсь в едином ритме с ним, вскрикивая каждый раз, когда он вторгается глубоко и резко. Его пальцы снова начинают ласкать меня - в этот раз никакой нежности, он делает это яростно, почти грубо. И эта грубость, этот напор откликаются во мне восхитительным разрядом. Каждое его движение продлевает удовольствие, вызывая все новые и новые спазмы наслаждения.
Бешеные толчки, всплески блаженства и упоительное чувство беспомощности в мужских руках. Чувство принадлежности ему - целиком, без остатка. Он стискивает мои бедра, хриплый рык над ухом, боль обжигает шею чуть выше ошейника.
И несколько мгновений тишины, когда все закончилось, но мы еще одно целое.
Его руки - горячая, человеческая с длинными пальцами музыканта и вторая - странный механический уродец - обнимают меня. И от этой близости, от того, что мы вместе, находит такая теплота и сумасшедшая нежность, что хочется расплакаться.
- Фраааан, - он произносит это едва слышно. Так, словно ему просто нравится звук моего имени. - Моя Фран.
- Твоя, - соглашаюсь я, и откидываю голову, ищу губами его губы. - А ты меня за шею укусил! Вурадалак недоделанный.
- Прости, - в голосе не слышно раскаяния, только самодовольство. - Больно? - он проходится языком по следу от укуса и легонько дует на него.
- Не очень, - мне даже нравится, когда он оставляет свои метки, пусть потом их приходится маскировать шарфами и пудрой.
- Хорошо. Вот теперь - спать. Можешь даже сорочку оставить, стесняшка.
Под ехидное "очень вовремя" я стягиваю сорочку и поворачиваюсь, чтобы положить голову ему на плечо. И засыпаю без страха.
Когда он рядом, когда мы спим в обнимку, Роузхиллс и другие кошмары обходят мои сны стороной.
Элисон
- Ты дурочка, счастья своего не понимаешь, - Китти надувала губки и разглядывала себя в зеркало. Судя по довольному выражению ее лица, то, что она в нем видела, ей очень нравилось. - Будешь графиней.
- Он гадок!
- Ну, почему сразу "гадок"? На любителя. Говорят, его мать была из Эль-Нарабонна, поэтому такой темненький, - она хихикнула. - Еще брился бы почаще или отпустил бороду. И бровушки эти... Зато богатый. И нас, наконец-то, смогут посватать.
- Я не выйду за него, - устала повторять. Эти слова, как заклинание, которое не работает.
- Выйдешь, куда ты денешься.
В последние дни было ощущение, что я ступила в трясину и теперь бесполезно барахтаюсь. О свадьбе говорили, как о решенном деле.
- Саймон еще мог бы все отменить, как глава семьи. Да где его искать? - вздохнула Фанни. - Элисон хорошо, хоть при муже будет. А нам - побираться и жить милостью дяди.
- Саймон? Да он у маменьки из рук ест, а она сама не своя от радости, что избавилась от меня.
- Не говори так, Элисон. Мама желает тебе счастья. Мы все желаем. А Саймон терпеть не может сэра Оливера. Он бы ему снега зимой не отдал, не то, что сестру.
- Какой он все-таки эгоист! - каждый раз, как я вспоминала о брате, становилось горько. - Неужели не мог хоть немного о нас подумать?
- Ты тоже эгоистка. Отказываешься выходить за Блудсворда, а он - наше спасение.
- Китти права. Семья - важнее всего. Каждый делает, что может. Ты старше, вот от тебя большего и ждут.
- Но как же... я ведь тоже человек? Тоже заслуживаю счастья? - неуверенно это у меня как-то получилось. Словно я сомневалась в своих словах.
- Пффф, хватит слез, - Китти приложила к шее кружевной воротничок. - Ну разве я не красавица? - воскликнула с таким искренним кокетством, что нельзя было не улыбнуться в ответ. - На свадьбе Элисон все кавалеры будут мои!
- Элисон, не будь такой переборчивой. Мы думали, к тебе и эсквайр не посватается, а тут целый граф. Что тебе не нравится? - спросила Фанни.
- Подумаешь, горбун, - поддержала ее Китти. - А у тебя припадки. И воображаемые друзья. Не будь эгоисткой, Элисон. Подумай о семье!
Может она права? И я действительно эгоистка?
Я попыталась подумать о семье. Но вместо этого снова вспомнила вязкую тьму в глазах его Сиятельства и предвкушающую улыбку на смуглом лице.
Первый раз я увидела графа Блудсворда в двенадцать лет, аккурат в свой день рождения. Цвела сирень, ветер обрывал с яблонь белые лепестки, и жужжали мохнатые пчелы.
Он приехал вместе с дядей Грегори. Я сначала и внимания не обратила - мы с Китти и Фанни играли в крокет во дворе, и солнце так и палило, словно уже лето. Все захотели лимонаду, я сказала, что сбегаю - попрошу прислугу принести.
Побежала и наткнулась на дядю с его другом. Они как раз входили в дом. Хотела проскочить между ними, но дядя ухватил меня за плечо.
- Тпру, мисс Майтлтон. Куда вы так торопитесь? Разве вас не научили, что благовоспитанным девицам не следует носиться, как челяди?
- Будьте добрее, Грегори, - хорошо помню, как жутко стало, когда услышала этот медовый голос. День жаркий, а у меня мороз по коже. - Я ведь правильно понимаю, что это сама виновница торжества? В такой день следует быть с ней помягче, мой дорогой друг.
Я съежилась, попробовала выскользнуть. Не тут-то было. Дядя Грегори крепче сжал пальцы и укоризненно покачал головой.
- Где ваши манеры, леди? Поприветствуйте моего друга. Граф Оливер Блудсворд, член палаты лордов. Оливер, это моя племянница, Элисон Майтлтон.
- Доброго дня, сэр, - пискнула я. Сделала книксен и лишь тогда осмелилась посмотреть на него.
Отчего-то граф с первой минуты показался мне таким же страшным, как его родовое имя. Лицо у него было грубое, некрасивое - с большим носом, густыми сросшимися бровями и тяжелой челюстью, но смеяться над ним не хотелось. Над такими не смеются, их боятся.
Особенно мне запомнились глаза - две бездонные ямы, полные тьмы.
- Наслышан, наслышан. Вот вы какая, юная леди, - он говорил лениво, вроде бы небрежно, но так и ел меня глазами.
Я еще раз сделала книксен. И заверила, что мне очень приятно. Хотя приятно совсем не было.
Только когда он отвернулся, скинул с плеч плащ и отдал его дворецкому, я заметила, что друг дяди Грегори горбат.
А потом граф Блудсворд сдружился с папенькой и стал частым гостем в Гринберри Манор. Всякий раз, видя меня, он пакостно улыбался и спрашивал, как у меня дела. И еще иногда дарил конфеты.
Я брала конфеты - отказываться было неловко. Если отказаться, граф начнет расспрашивать, почему я не хочу конфетку, и что случилось. И если при этом рядом окажется маменька или кто из взрослых, они непременно примутся стыдить меня за невоспитанность. А граф с благостной гримасой будет рассуждать, что, мол, кто же поймет этих детей. Дети, с их детскими беззаботными радостями, так бесконечно далеки от угрюмых озабоченных проблемами взрослых. Детство - прекрасно, так будем снисходительны к капризам юной леди.
Так что подарки я брала, но не ела никогда. Все казалось, что они пропитаны ядом или еще какой гадостью. Иногда я даже представляла, как граф разворачивает хрустящую, золоченую бумагу, в которую завернуты конфеты, медленно, со вкусом облизывает их, высунув толстый красный язык, а потом заворачивает обратно. Фу, противно.
Я их даже детям слуг не отдавала - никого так не ненавидела, чтобы подсовывать конфеты, которые облизал его сиятельство. Просто выкидывала или прятала.
А графа я боялась до мелкой дрожи. Он все время смотрел на меня, как на самую большую, самую вкусную в мире конфету. И улыбался, как облизывался. И разговаривал - вроде обо всем на свете, как обычный взрослый, но мне в снисходительном журчании его голоса чудилось "Ты будешь моей, маленькая Элли, уррр!".
Порой даже думалось, что Блудсворд сошелся с папенькой только затем, чтобы быть поближе ко мне.
Чтобы оправдать этот страх, я рассказывала самой себе истории о графе. В них он представал то людоедом, то и вовсе вурдалаком из нянюшкиных сказок.
|
