Рассказ вышел в сборнике военно-фантастического рассказа "Ярость благородная".
Бумажную книгу можно купить на Озоне.
Также его можно послушать в исполнении Влада Коппа в программе "Модель для сборки" здесь.
Скрипнула рассохшаяся дверь, гулкая тьма подъезда дохнула ледяным холодом. Катя поежилась и нерешительно замерла перед дверью. Несмотря на пронизывающий ветер, снаружи казалось теплее, чем внутри.
Она выдохнула, пересилила себя и все-таки шагнула внутрь. Темнота обняла ее липкими, ледяными пальцами.
Пахло сырым камнем и гнилью.
"Третий этаж, правая дверь, стучать громче", - в тысячный раз повторила она про себя, остро чувствуя всю неуместность своего присутствия здесь.
Мелькнула трусливая мыслишка сдаться. Сбежать, снова проделать двухчасовой путь под пронизывающим осенним ветром. Вернуться в комнату, последний год служившую им с Максимом жильем, налить кипятка в большую эмалированную кружку, достать тетрадки с непроверенной контрольной.
Вернуться в опустевшую комнату, в которой никогда не будет Максима.
Катя выдохнула сквозь зубы и сжала руку на деревянных перилах. Подумать только: она - комсомолка, дочь коммуниста - здесь. Что может быть глупее?
Но отказаться от надежды было все равно, что отказаться дышать.
Входная дверь была точь-в-точь такой, как описывала соседка. Массивная, покрытая облупившейся красной краской и без звонка. Из-под двери слабо тянуло запахом щей, несколько женщин разговаривали на повышенных тонах, доносилась негромкая музыка. Все это было так знакомо, так привычно и обыденно, что Катя почувствовала себя еще глупее, чем раньше.
Она стянула рукавицу, согрела дыханием озябшие пальцы и пару раз робко стукнула. Стук прозвучал тихо и неубедительно. Женщины самозабвенно ссорились, музыка заиграла громче.
Катя сняла вторую рукавицу и замолотила что есть силы.
Дверь распахнулась резко. На пороге стояла пухлая неопрятная брюнетка в синем платье.
- Я к Диамару Аристарховичу, - пробормотала Катя, теряясь под ее вопросительно-требовательным взглядом.
Женщина скривила губы, выразительно мотнула головой и исчезла с прохода. Катя робко шагнула за ней в нутро чужой квартиры.
- Подождите! Куда мне идти?
Толстуха проигнорировала вопрос и скрылась за поворотом. Катя топталась в проходе, не зная, что делать. Снова невыносимо захотелось сбежать, но она только захлопнула дверь за своей спиной и пошла вперед.
Света единственной тусклой лампочки над дверью не хватало, чтобы рассеять сумерки. Катя пробиралась по коридору, натыкаясь на велосипеды, баулы, коробки. Было душно, пахло супом и подгоревшей гречкой, за дверью одной из комнат Изабелла Юрьева бархатистым, чуть надтреснутым голосом выводила "Белую ночь".
Мальчик сидел так тихо, что Катя не заметила его, пока не наткнулась. От неожиданности она еле сдержала вскрик. Смуглый и черноволосый парнишка сосредоточенно возил по полу замызганным пальцем.
- Прости, - когда первый испуг прошел, она даже обрадовалась. - Не подскажешь, как мне найти Диамара Аристарховича?
Не отрывая взгляда и пальца от пола, мальчик ткнул другой рукой в крайнюю дверь. Ту, из-за которой доносилась музыка.
- Спасибо, - поблагодарила Катя и, повинуясь неясному инстинкту, обошла по периметру тот кусок пола, где чумазый художник рисовал одному ему видимые и понятные фигуры.
В этот раз дверь открылась прежде, чем она успела постучать.
У стоявшего на пороге мужчины был безволосый череп и слегка выпуклые водянисто-голубые глаза. Несвежая белая рубашка выбивалась спереди из-под ремня черных брюк в мелкую полоску. Катя не решилась бы предположить, сколько ему лет. Гладкое, лишенное морщин лицо не казалось юным, а полное отсутствие волос сбивало с толку.
- Я к Диамару Аристарховичу, - быстро произнесла Катя. - От Валентины.
- Заходи, - мужчина посторонился, пропуская ее внутрь.
"Белая ночь, светлая ночь, тихо в окно шепчет одно - нет его, нет. Он ушел. Он далек", - допела Юрьева последние слова, и Катя вздрогнула. Неожиданно в этом маленьком совпадении ей почудилось зловещее предзнаменование.
В воцарившейся после отзвучавших аккордов песни тишине был отчетливо слышен шорох граммофонной иглы.
- Я... Мне нужно... то есть Валентина сказала, - она окончательно запуталась и умолкла, не зная, как объяснить суть своей просьбы.
- Муж? - пришел на помощь собеседник, и Катя кивнула, чувствуя облегчение.
- Да. Он в госпитале. Говорят... - она запнулась и замолчала.
- И так вижу, - кивнул мужчина. - Васильев Максим Максимович, военный летчик. Сбит восемнадцатого ноября в сорока километрах от аэродрома, покинуть самолет с парашютом не смог. При падении получил перелом трех ребер, перелом правой руки, трещину берцовой кости, рваную рану на правом боку, сотрясение мозга, контузию, - произнес он скучным голосом, как будто зачитывал с бумажки доклад о достижениях народного хозяйства. - Так?
Катя кивнула, ощущая в горле ком. Взгляд у мужчины был неприятный. Слишком внимательный, слишком неподвижный.
- Не жилец, - равнодушно сообщил Диамар Аристархович. - Скончается в ночь с двадцатого на двадцать первое ноября в четыре тридцать две.
- Обыкновенно. Септический шок. Прекращение дыхания и сердечной деятельности.
- И ничего нельзя сделать? - беззвучно спросила она. Попробовала вдохнуть, но тугой комок в горле разрастался, не оставляя места для воздуха.
- Можно, - собеседник улыбнулся, не разжимая губ. - Всегда можно. Валентина предупредила о моих расценках?
Катя кивнула, чувствуя, что при всем желании не сможет вымолвить и звука. Тугой комок забивал горло, мешая дышать.
- Год жизни, - произнес Диамар Аристархович, не сводя с нее водянистых немигающих глаз. Его губы снова растянулись в стороны, словно он выполнял гимнастику для лицевых мышц. - Согласна?
Катя вдруг почувствовала, что снова может дышать.
- Да! - почти выкрикнула она, звенящим от слез голосом, выплескивая в лицо этому незнакомому и страшному мужчине вместе с криком весь ужас, который пережила за эти секунды, всю свою любовь к Максиму и безумную надежду на чудо.
Внезапно в жарко натопленной комнате стало холодно. Мороз хлынул сверху, как будто Катю резко окатили из ведра ледяной водой. Мгновенно закоченели пальцы, кровь отхлынула от щек. Стрельнуло болью в пояснице, отдалось в коленях. Сердце болезненно сжалось и трепыхнулось, в глазах потемнело. Катя покачнулась и, возможно, не устояла бы, но страшный незнакомец подхватил ее под локоть и усадил в ободранное кресло.
- В первый раз всех ломает, - сообщил он. - Посиди, отойдешь.
Перед лицом вынырнула кружка, наполненная горячим чаем. Катя тупо уставилась на нее, не в силах унять дрожь.
То, что сейчас произошло, не поддавалось никаким объяснениям, было нелепо, нереально, просто невозможно.
- Он... он будет жить?
- Теперь будет. Завтра придет в себя.
Она хлебнула из кружки, избегая взгляда собеседника. Чай был горячий, крепкий и сладкий. Катя такого уже много месяцев не пила.
Максим будет жить. Остальное не важно.
Неожиданно появилось острое, почти непереносимое желание поговорить с кем-то, поделиться невозможным кошмаром, в котором жила Катя последние дни.
- Знаете, я ведь не верила... Совсем не верила. Думала, Валентина так издевается. Или вытащить меня из больницы хочет.
- Теперь веришь? - полуутвердительно спросил Диамар Аристархович.
Катя поставила почти полную кружку, нашла в себе силы встать с кресла. Впереди было еще два часа дороги по вымерзшей Москве. Хорошо еще, что сегодня непогода, налета не будет.
- Спасибо за чай.
- Не за что. Буду нужен, приходи, - на прощание Диамар Аристархович даже не улыбнулся.
- И вот еще, - окликнул он ее уже в дверях. - Не болтай лишнего.
Дверь захлопнулась, и в спину Кате понеслись первые аккорды "Белой ночи".
* * *
Пробуждение в госпитале, как и всю неделю после, Максим помнил плохо. Засели в памяти отдельные фрагменты. Как открыл глаза, как увидел вокруг себя огромную комнату с белым потолком и выложенными кафелем стенами, но поначалу даже не понял, где он. Помнил, как приходила медсестра и меняла повязки, а он кричал и плакал, не в силах вынести боли. Первая самостоятельная прогулка до нужника показалась забегом на длинную дистанцию.
А сейчас ничего. Корявый шрам, пропахавший бедро и весь правый бок до самых ребер, саднил и чесался, но заживал быстро. "Как на собаке", - шутил хирург.
- Мы тогда уже возвращались, километров сорок до дому оставалось! И "мессер" этот непонятно откуда свалился - облачность низкая, метров сто еще поднимешься, и уже ни черта не видно, - Леша Калмыков брызгал слюной и водил руками, стараясь наглядно показать, как именно выпал из облаков фашистский самолет и как Максим крутанул вираж, чтобы выйти из-под обстрела.
Сам Максим ничего этого не помнил. Контузия. Доктора до сих пор смотрели на него, как на восставшего из мертвых. В госпиталь приезжал даже какой-то профессор военной медицины. Жал Максиму руку, осматривал шрамы, стучал молоточком по коленке.
- А потом, хлоп, и ты уже падаешь! Просто раз, и свалился! Как курсант-первогодок, прости меня, которому скорости не хватает докрутить. Мы даже сначала не поняли, он ли тебя срезал - ни обломков, ни дыму...
Медсестра уже рассказала Максиму, что нашли его студенты медицинского института, работавшие неподалеку на строительстве укреплений. Это была первая и, наверное, самая главная его удача.
- А фашист тоже сначала ничего не понял. Проскочил вниз, за тобой. Добить хотел! Потом прочухал, видать, что ты уже отлетал. Пошел на вертикаль, да поздно, голубчик - я уж тут как тут. Он у меня как на ладони! Сбросил газ, дал чуть от себя, и ка-а-ак... - когда дело касалось собственных подвигов, балагур Калмыков обычно расходился не на шутку.
Несмотря на отказ управления, Максим почти сумел выровняться. Пронесся у самой земли, зацепился винтом и рухнул в поле. От удара оборвало ремни, он вылетел из кабины и прокатился сотню метров уже без сознания. Распорол себе бок о какой-то камень, сломал руку и ребра.
Если бы не те мальчишки и девчонки, которых он даже не запомнил, до госпиталя Максиму живым не доехать.
В госпитале Максима заштопали, забинтовали, влили нужных лекарств и положили умирать. Никто не верил, что после такого можно выжить. Думали - умрет если не от потери крови, так от сепсиса. Не от сепсиса, так сердце встанет.
- Я потом спустился, вижу - "ишачок" твой носом в землю, хвост пополам. А тебя уже несут. Полуторка к тебе катит. Ну, думаю, если разом не убился - спасут! А на сердце все равно неспокойно. Как приземлились, я сразу к Михалычу. Михалыч, говорю, такое дело, дай машину...
- Ты лучше расскажи, как Катя все это время держалась? - прервал Максим Лешин монолог хриплым голосом.
- Катя в первый же день узнала. Мы сначала ей говорить не хотели, пока ситуация не прояснится. Да она дежурному позвонила со школы, как чувствовала. Дежурный все выложил, остолоп! Так и так, мол, сбили, подобрали, в госпитале.
Когда речь зашла о Кате, Калмыков поубавил обороты. Размахивать руками перестал и даже как будто немного ссутулился.
- Знаешь, а может, и правильно ей дежурный рассказал все. Она прямо тут же в госпиталь помчалась, хлопотала там за тебя. Тебя же сначала вообще нормально лечить не хотели, заштопали только. Говорили, лекарств и так не хватает, что на него переводить - все равно помрет. А Катя тебе пенициллин выхлопотала. Дочка врача какого-то в ее классе учится.
Катя заходила к нему каждый день, после уроков. Видно было, как она спала с лица, побледнела и осунулась, но держалась бодро. При взгляде на нее Максиму становилось стыдно. Как неосторожно он подставился под немецкую пулю!
Фашист наступал по всем фронтам, многие беспокоились за своих родных и близких, а кое-кто успел получить похоронки. Даже на этом фоне Катино горе стояло особняком. Когда Максим лежал при смерти, парни из эскадрильи отводили глаза. Прости, мол, не уберегли.
Потом, когда пошел на поправку, наоборот, стали поздравлять, подбадривать. Жизнь пошла своим чередом, но поселилось с тех пор в серых Катиных глазах что-то такое, чего Максим никогда в них раньше не замечал.
Леша еще помахал руками, рассказал о том о сем и ушел. А Максим побрел в другое крыло. Смотреть на декабрьскую поземку и курить самокрутку тайком от врачей.
* * *
Работы в школе почти не было: две трети учеников уехали в эвакуацию. Ей тоже предлагали, но Катя решила остаться с Максимом. Теперь она дни и ночи проводила в госпитале, среди раненых и умирающих. Меняла повязки, помогала при операциях, драила полы. Приползала домой, падала и засыпала, часто забывая раздеться. Усталость была благом - после нее не снились сны.
Иногда сны все же приходили. В них были "Белые ночи" и тяжелый змеиный взгляд бледно-голубых глаз, и тогда Катя просыпалась с криком, в холодном поту.
За окном рычала злая, лютая зима, глодала окна и двери, напоминая об испытанном однажды смертном холоде. Катя хлебала кипяток маленькими глотками, куталась в старенькое пальтишко и приказывала себе забыть квартиру на Неглинной и ее страшного обитателя.
Но забыть не получалось.
С Валентиной она встретилась на следующий день. Та отловила Катю в госпитале, прижала к стенке и жадно спросила:
- Ну как?
- Нормально, - пробормотала Катя, отводя глаза. - Все, как ты сказала.
Валя кивнула, а Катя вдруг подумала, что за последние полгода она постарела лет на пять. Стали явственно видны не заметные до этого морщинки вокруг глаз, у губ залегла трагическая складка.
Сколько же раз Валя приходила туда?
- Знаешь, - сказала соседка, кусая губы. - Ты... не ходи к нему больше. Не надо.
- Не пойду, - поклялась не столько ей, сколько самой себе, Катя.
Валя права - не надо туда ходить. Нельзя.
А снег все валил и валил, засыпая зимнюю Москву. Суетно и незаметно прошел Новый год. Настоящий праздник был тогда, когда фашистов все-таки отбросили от Москвы. Максим выздоравливал, зима перевалила за половину, и Катя начала забывать. То, что случилось тогда, в конце ноября прошлого года, начинало казаться ей не более чем страшным сном, нелепым совпадением, бредом сумасшедшего.
* * *
В этот раз пришлось колотить почти полчаса, пока, наконец, дверь в квартиру не открыл сам Диамар Аристархович. Он встал на пороге, хмуро оглядел Катю и буркнул:
- Зачем пришла?
Катя молчала. Не она ли клялась сама себе десять месяцев назад ни за что и никогда не делать и шагу в сторону Неглинной?
- Всегда вы так, - в голосе мужчины слышалась легкая брезгливость пополам с сожалением. - Ну, заходи.
В коридоре в этот раз было пусто, только сиротливо стоял в углу детский велосипед. Голос Юрьевой эхом отражался от пустых стен.
"Он уехал, ненаглядный. Не вернется он назад".
- Жди! - сказал Максим, обнимая ее на прощанье. - Я обязательно вернусь.
"А если и правда не вернется?" - сердце кольнуло дурное предчувствие, и Катя подумала, что не зря все-таки пришла.
Вернется. Обязательно вернется. Она об этом позаботится.
В комнате ничего не изменилось, прежний легкий холостяцкий бардак. Казалось, что даже вещи были раскиданы в прошлый раз точно так же. Словно и не было этих десяти долгих месяцев.
- Садись, - кивнул Диамар Аристархович на то самое кресло. - Чай будешь?
- Буду, - осмелела Катя.
- Я не подлец и не сволочь, - задумчиво сообщил ей Диамар Аристархович, разливая чай из чайника. - Но невероятная удача - вещь, за которую нужно платить. Кто-то всегда платит. Ты ведь понимаешь.
Катя кивнула. Ей было все равно, с чем соглашаться.
- Хорошо, если понимаешь, - он сунул ей в руки чашку. - Твоя подруга нарушила правила игры.
Чашка чуть было не выскользнула из рук. Катя обварила пальцы и зашипела.
Она не видела Валю последние три месяца, с тех пор как та уехала к свекрови.
- Что она сделала?
- Попробовала сообщить обо мне "куда следует", - улыбнулся собеседник. Катя уже успела позабыть, какая у него неприятная улыбка.
- И что теперь с ней?
- Ничего. Пусть живет. Я не помогаю тем, кто много болтает. Повредить мне таким образом невозможно, ты же и сама понимаешь. Мои возможности превосходят... скажем, человеческие, - на протяжении всей речи Диамар Аристархович сверлил ее взглядом немигающих бледно-голубых глаз.
- Зачем вы это все мне рассказываете? - спросила Катя звенящим голосом.
- Чтобы предупредить.
Катя помассировала виски. Звук песни врывался в уши, как сигнал воздушной тревоги. Подумать только: когда-то ей нравилось, как поет Юрьева!
- Допила? Тогда выкладывай - зачем пришла?
- А вы как будто не знаете?
- Пока не знаю. Знать все очень утомительно.
- Мой муж снова на фронте, - медленно сказала Катя.
Она долго думала, прежде чем прийти сюда снова. Думала бессонными ночами, сходя с ума от надежды и беспокойства. Думала, замечая на лицах других женщин отражение своей тревоги. Думала, когда с замиранием сердца ловила звук шагов девочки-почтальона и, срываясь, бежала ей навстречу.
Возможно, незнание и благо, но Кате даром не нужно было такого блага.
- Дура! - скривился Диамар Аристархович. - Всегда с вами, бабами, так.
* * *
На фронт Максим попал только осенью сорок второго. Врачи далеко не сразу дали допуск к летной работе. Потом он был назначен в формирующийся полк, переучивался на новый тип. После "ишачка" освоить "як" оказалось несложно. Машина поражала удобством в кабине и простотой управления.
Катя все это время оставалась в Москве. Они переписывались, но встретиться довелось лишь однажды. Максим старался писать Кате после каждого боевого вылета.
Однажды она прислала ему свою фотокарточку. Максим вешал карточку в кабине, возле зеркала. Теперь, если фашист заходил ему в хвост, Максим всегда вспоминал, каким был Катин взгляд в те дни. Вспоминал - и крутил невероятные виражи, уходя из-под атаки. Чтобы у Кати никогда больше не было такого взгляда.
Сегодня они летели парой на перехват высотного разведчика. Задание совершенно не для "яков", но что поделаешь, если никого более подходящего, как назло, не оказалось рядом? Сбить фрица особо и не надеялись. Слишком высоко, да и далековато от аэродрома.
Комэск так и сказал Максиму перед вылетом, махнув рукой: "Возвращайтесь целыми и считайте, что задание выполнили. Прогуляешь Мещерского - и то дело. Ему полезно на высоте обтереться".
