На четвертом курсе у нас преподавал теоретическую астрономию профессор Спиркин. Иван Семенович его звали. Сразу чтобы было все понятно, я скажу, что Иван Семенович был абсолютно не от мира сего. Ему совершенно ни до чего не было дела, и никто и ничто его в жизни не интересовало. И выглядел он соответственно.
Профессор всегда ходил в своем легендарном коричневом костюме с аккуратными заплатками на локтях. Рубашки и галстуки его, хотя и всегда чистые - по-моему, у него была жена или что-то типа того - были очень древние и очень заношенные. Выбрит Иван Семенович был всегда как попало, а волосы его, уже давно седые и редкие, торчали во все стороны на манер макарон на вилке. Профессор очень редко разговаривал с людьми и при этом никогда не смотрел им в глаза. Он всегда смотрел себе под ноги, за исключением случаев, когда писал формулы на доске.
Совершенно неотьемлимым атрибутом профессора Спиркина был его портфель. Это был пухлый старомодный потрепанный уродец коричневого цвета, всегда битком набитый какими-то бумажками и талмудами. Профессор повсюду таскал портфель с собой и имел виртуозную способность мгновенно вынуть из него именно ту бумажку, которая в этот момент нужна.
Зимой профессор носил столетнее подстреленное пальтишко и шапку-ушанку с опущенными всегда ушами. Когда он заходил в помещение, он снимал шапку и тащил ее за собой за веревочку, которой завязываются уши, прямо по полу и по ступенькам. В другой руке профессор нес портфель. И при этом смотрел себе под ноги.
Однажды первокурсник Якин смеха ради подкрался к профессору сзади и наступил на шапку, волочившуюся по полу. Шапка выскользнула из руки Иван Семеновича, а Якин тут же отвернулся и сделал вид, что он здесь ни при чем. В этот момент в коридоре, где как обычно стоял шум и гам, вдруг наступила тишина. Профессор остановился, обернулся, не поднимая глаз увидел свою шапку, поднял ее за веревочку и пошел дальше. По-моему, он даже ничего не заметил.
В тот же вечер в коридоре общежития Якину сделали жестокую "темную". Не помню точно, что ему там сломали, но он провалялся в больнице три месяца, вынужден был взять из-за этого академку, а после нее почему-то не смог восстановиться. Кто участвовал в "темной" - так и не выяснили.
На лекциях профессор Спиркин говорил очень тихо, но в аудитории всегда стояла мертвая тишина, и всем было слышно. Он не обращал никакого внимания на эту тишину, как не обращал бы внимания на шум. Он писал формулы, тихо говорил, казалось - сам с собой, и при этом глядел только себе под ноги или на доску.
Однажды, как сейчас помню - в ноябре, Иван Семенович читал нам лекцию на тему о законе увеличения энтропии, красном смещении и тому подобных вещах. В какой-то момент профессор вдруг остановился и молча уставился в облезший паркет под ногами. Через какое-то время он повернулся, подошел к доске, взял мел и написал на ней одну из промежуточных формул общей теории относительности. Само по себе отношение в этой формуле ровно ничего не значит, и она интересна только тем, что подставив в нее другие формулы вместо отдельных переменных, можно сократить обе стороны равенства и прийти к знаменитому e=mc2 .
Профессор постоял еще какое-то время, глядя на формулу. Потом он молча положил мел, одел пальто, взял портфель и шапку и вышел из аудитории.
Какое-то время в аудитории стояла мертвая тишина. Потом все заговорили одновременно - о профессоре, о формуле, о том, что "Да ерунда это все!... Хотя?..." и все такое прочее. Короче, пошумели, пошумели и разошлись.
Часа в два ночи в коридоре нашей общаги возник шум. Это, конечно, было обычное явление, к которому все привыкли и не обращали внимания, но этот шум был какой-то странный. Он почему-то заставил меня встать, одеть на себя что-то и выйти в коридор.
Автором шума был прыщавый, неуклюжий и закомплексованный Саня Бубликов по прозвищу Бублик. Уже долгое время Бублик работал лаборантом профессора Спиркина. Теперь он в окружении полуголых студентов сидел на полу в расстегнутом пальто и в вылезшей из штанов рубашке - и ревел навзрыд, размазывая слезы и сопли по небритым прыщавым щекам.
Профессора Спиркина нашли повесившимся в его лаборатории на третьем этаже нашего университета. Портфель профессора был пуст, а раковина в лаборатории была наполнена пеплом от жженой бумаги. Никаких записок или чего бы то ни было, объясняющего причину решения профессора, найдено не было.