Ализанер В. Юберге. Закрайний шепот, Гл. 2

Глава 1 Соприкосновение

От Прикрайних болот до самого Нэртского Закрая простирается лес, делящий территории ойлюрских и одэрнских людей. Юорским зовут лес по имени здешних кейи-юоре. "В юорском лесу", - говорят люди, если окажутся в любом недружелюбном и одиноком краю, настолько известно равнодушие юоре к чужим делам и, тем паче, несчастьям. Всю жизнь проживи рядом или среди них - останешься чужим, а жизнь твоя будет в опасности. Эти истины хорошо усвоил подкидыш, неизвестно откуда появившийся однажды в чёрных чащобах подле одной из юорских общин. Охотники юор нашли его, едва двух или трёх циклов от акта создания, и так бы и оставили на том же месте, если бы при себе не имел он медальона с надписью на общем оэйос кюнья, гласившей: "Рьёа Юэдэн ктар саа" - "наречен был Юэдэном", и указанием на период создания: "Нода Годорэ Йардъерос, Цикл Бурь" на оборотной стороне. Принадлежало ли это имя ему с самого начала или дороги их сплелись случайно, но дыхание древнего страха, порожденного смутным воспоминанием о пересечении идэнских и кейийских традиций, спасло Юэдэну жизнь.

Тонкокостный, сутулый, с ржавыми жесткими волосами, длинными, прижатыми к голове ушами и невыразительным, будто бы не имеющим ясных черт лицом, усыпанным подле глаз неровными винного цвета пятнами, Юэдэн и повзрослев не походил с определенностью ни на светловолосых юор с их вечно прищуренными длинными глазами, ни на ойлюрских - истинных - Кейи, имеющих вид надменный и печальный, исключая, быть может, вздёрнутый нос, который для истинного всё же казался недостаточно резко обрезанным, ни на ищущих свой Хсэнгз кочевников - стэ, любящих скалить зубы, как звери, хотя тех напоминал разрез глаз с чуть приподнятыми внешними краями. Некоторые не исключали, что он мог бы быть айнваром или идэном с некоторой примесью стэянской крови. Древнее имя среди безыскусных юоре быстро утеряло блеск и протяжное звучание, обратившись в короткое Юдэн.

Подходило к концу Аэллэ его двадцатого цикла, и Юдэн провожал это время, сидя в одиночестве на берегу реки далеко от селений общины, медленно перебирая набившие уже оскомину мысли. Наивность детства потихоньку уступала место осознанию исключенности - недоуменные, а порою и враждебные взгляды часто загоняли его в самодельный шалаш на окраине на целые дни, и даже юорские праздники не позволялось ему делить равно со всеми. Не решаясь травить чужака открыто, ему разными способами давали почувствовать стену отчужденности: на занятиях, посвященных грамоте, счету, словесности и началам учений научно-естественного толка ему разрешалось присутствовать, но присутствия его старались не замечать, так что Юдэну даже не досталось письменных принадлежностей; по достижении условных пятнадцати циклов ему не было даровано личного оружия; молодые юоре, если уж не было никакой возможности избежать контактов с Юдэном, тянули жребий с целью выбрать того, кто вынужден будет звать его на сбор или передавать слова общинных старейшин.

Юдэн все скользил взглядом по заросшей травой ленивой воде, когда вторая пара дневных светил утонула в древесных кронах. Закатный свет гас, голод становился всё сильнее, и Юдэн, очнувшись, вдруг понял, что начал сгребать в горсть и есть траву, и она даже нравится ему на вкус. Проглотив очередной пучок, он поднялся с места и побрел в сторону поселения где, достигнув места вечерних охотничьих сборов, без приветствия и какого-либо вступления отказался от традиционной доли в общей добыче, после чего под давно привычными взглядами медленно прошёл к своему шалашу, где через несколько часов впал в забытье и оцепенение, к чему часто прибегал при желании выпасть из жизни на несколько дней.

Это был достойный конец недостойной жизни, ибо очнувшись позже с очередным восходом светил утренних Юдэн остался один. Юоре приняли его отказ от места в племени и, освобождая путь людским войскам, к концу нод Нюкт традиционно проходящим через юорский лес по направлению к владениям ойлюрского объединенного государства, в одну ночь покинули кочевье, отходя в болота, окаймляющие левый ойлюрский берег Тхасы Яшха, Кольцевого моря. Сейчас кочевье и момент прохода соединенных войск разделяли две последние нюктские ноды, одна из которых была очень долгой, а другая - слишком холодной для одинокого кейи неизвестной породы, ведь его лимэ оставалось безмолвным и недвижимым. Самое полезное из того, что Юдэн мог найти в своей родовой памяти, унаследованной при создании, было, пожалуй, умение понимать язык Высоких Кейи, в общине же он обрел некоторое подобие начальных знаний о мире и ценное умение держаться в теплые ноды на подножном корме, а в холодные - сносить унижения, выклянчивая мясо. В охоте никогда не проявлял ловкости, неуклюжее его тело молчало так же упорно, как и скрытое в нём лимэ. Со столь скромным запасом выжить в холодные ноды в лесу невозможно. Вот о чем думал Юдэн, лежа ничком на плотно утоптанной земле подле своего шалаша, чтобы после принять решение, подняться, и начать сборы для длительного похода навстречу первым военным отрядам, сопровождаемым обозами, где он задумал любой ценой получить любое, даже самое непривлекательное место. Спектр эмоций Юдэн, как и всякий кейи, имел небогатый, а для гордости не доставало оснований, так что хотя он и достаточно туманно представлял себе эту любую цену, но всецело готов был её заплатить.

Но нодой позже, когда он предстал перед людьми и идэнами, шедшими в обозе, отвратительно отощавший, с блуждающим от голода и слабости взглядом, единственным, что их заинтересовало, оказался медальон с именем, тот самый, который когда-то был надет Юдэну на шею теми, кто покинул его в лесу, и оставался там до сих пор - слишком короткая цепь не позволяла его снять, разъединять же звенья цепи юоре не посмели, опасаясь возможных защитных заклинаний.

Юдэну было не до удивленных возгласов и перешептываний и он только терпеливо сносил довольно грубые вопросы, на которые не знал ответов, и умолял, умолял не прогонять его. Наконец солдатам надоело слушать его шелестящий голос, да и поднявшаяся было волна разговоров о древнем имени схлынула, когда какой-то приземленный человек устыдил попутчиков и напомнил о привычке кеийе к неуместной пышности, так что Юдэну, по достоинству оценив невозможную даже для кейи худобу, тут же дали простецкую кличку Ахта, "хворост", накормили и отрядили помогать несущим вахту на грязных сопутствующих работах. Он едва ли задумался о природе такого снисхождения, но несмотря на все доводы рассудка, в этом при желании легко читались отголоски суеверных страхов.

Передвижение войск походило на бесконечно длящуюся габарду в каком-нибудь из нелюдских учебных заведений, заполненную людьми, лошадьми, фелтами, повозками, размеренным звяканьем и мириадами достаточно мерзких запахов над разбитой пыльной дорогой, которая то и дело теряла очертания, угадываясь лишь потому, что её обступал нетронутый лес, где на многие тэхи не найти ни единой просеки. Дорога была построена в партнерстве с кейи-юоре, не любившими нарушать целостность своих мест, в результате оказавшись не мощеной и извивающейся наподобие змеи. Порою колонну обгоняли одинокие путники или группы, вынужденные из-за узости дороги пробираться параллельно ей через лес, гораздо реже кто-то попадался навстречу - ближе к холодному вьюжному Фёзлу в одэрнском направлении путешествовали немногие. Спустя пару нонья-нод Юдэн Ахта привык к темпу передвижения, отзываться на кличку и наловчился без ущерба для себя скрываться на самой середине дороги между двумя рядами повозок обоза, если кто-то начинал проявлять к нему излишнее внимание.

Участок дороги, проходящий мимо оставленного юоре кочевья, Юдэн проспал, притаившись в одной из повозок. Он и не помышлял вернуться в какую-либо из юорских общин, но и среди попутчиков чувствовал себя неуютно, ведь даже здесь, в целой толпе солдат с разных концов одэрнских и нэртанских земель, никто не мог сказать, к какому же племени он принадлежит, а Кеийе предпочитали в контакты с людьми и идэнами не вступать и если и проезжали мимо, то держались так далеко в лесу, что их невозможно было различить.

Тем временем, шла уже последняя нода Нюкты, похолодало, и всё чаще пронизывающий ветер приносил мелкую мокрую снежную крупу или крупные белые хлопья вполне уже фёзлного снега. Чем ближе отряды подходили к границе юорского леса и Двуликого Ойлюрского государства, тем чаще возникали разговоры о неизвестных Юдэну местностях и событиях. О Прикрайнем море, что ниспадает сотнями водопадов на границе левого ойлюрского Закрая, о городе, в котором человеческий колдун ежециклично вот уже двенадцать циклов держит оборону против тварей хаоса. Вспоминали и Тварное море в Нэрта Толдолт, что далее к правому Нэрта от одэрнских земель, и Лилейную Цитадель, и кипящую неподалёку от неё войну, развязанную идэнье левого Одэрн, которую половину нынешнего цикла пытались остановить территориальные представители Набоната.

Юдэн плавно скользил в этом потоке информации, подслушивая нити витающих в воздухе историй и новостей, пытаясь зацепить хоть что-нибудь для себя полезное, ведь в общине политическую жизнь внелесного мира обсуждать было не принято, к тому же, никто не стал бы разговаривать на подобные темы в присутствии чужака Юдэна с этим его будто каждый раз немного меняющимся лицом. Родовая память всё так же молчала, но постепенно обрывки полученных о мире сведений складывались в общую пёструю картину.

Целью нынешнего перехода воинства были военные поселения, расположенные в пригородах Этохаса, Общего города, разделенного равными расстояниями с людской и идэнской столицами Двуликого государства, где солдат планировалось расквартировать до наступления раннего Предтэрлья, когда они выступят маршем обратно в Одэрнские земли, где вновь заступят на пограничную службу в союзном Одэрнском государстве, Сонаке. Юдэна так официально и не оформили ни на службу, ни в обслуживающий корпус - численность воинства была определена изначально, чтобы не возникло проблем с размещением и снабжением, да и в другие периоды носителей развитого лимэ, не являющихся идэнами, ириенскими либо везнарскими магами, исключая высокоценных специалистов, в союзную армию принимать избегали, опасаясь утечки сведений о её расположении и составе к разным племенам Кеийе, Кхээльтэ и прочим не всегда дружественно настроенным соседям, и он не представлял, куда ему направиться далее, но предпочел оставить решение этого вопроса до того момента, когда положение станет отчаянным.

К началу Фёзла они опоздали из-за особенно плачевного состояния последнего участка дороги, обратившегося в сплошное месиво грязи и деревянных настилов, которые были положены ещё в конце предыдущего цикла, но на поверку не выдерживали веса боевых лошадей, фелтов и повозок, груженых доспехами, проседали и трескались. Всю оставшуюся дорогу солдаты и обслуживающий корпус делили между собой мясо забитых из-за сломанных ног лошадей. Фелтов из солидарности к обладающим более развитым сознанием кхээльтским полукровкам приходилось сжигать поодаль от дороги, и зловоние этих костров насквозь пропитывало волосы и одежду, заставляя вздрагивать от отвращения более нежных, чем рядовые воины, людских женщин-колдуний, официально состоящих на службе в гвардиях высших сановников.

По прибытии к поселениям Юдэну заплатили несколько мелких монет за его работу в походе и ясно дали понять, что дальнейшее его присутствие нежелательно, поэтому он прибился к тем, кто продолжил путь далее, к городу, предпочитая снимать жильё с сохранением денежного довольсвия или возвращаясь в собственный дом к семье.

По дороге Юдэн робко расспрашивал спутников об Этохасе и о том, как там найти для себя место и заработать на проживание, одежду и, возможно, лошадь. Жить среди людей в планы Юдэна не входило, он понимал, что в будущем необходимо пробираться далее и попробовать найти своё собственное племя или того, кто мог бы определить его принадлежность к тем или иным ветви и виду откья. Чем больше недоумения и непонимания он ощущал по отношению к себе, тем более сомневался, что он кейи среднего или высокого племени, как привык считать. Ему было бы куда легче, даже если бы вдруг у него обнаружились какие-либо из тех жутких физиологических проявлений, которые отличали неблагородных полукровок, но тело его безмолвствовало, а в наличие у себя развитого лимэ он так и вообще переставал верить. Годорэ Йардъерос, нода его циклического рубежа, приближалась неотвратимо, следующий его цикл неизбежно был циклом окончательного взросления. К такому возрасту даже лимэ самых низких в кейийской ветви кейи-ки делало несколько оборотов, у идэнов же это происходило уже к четырнадцати циклам - в это время идэн определялся со своим будущим типом развития. Необходимо было срочно докопаться до сути и причин такой стагнации в собственном развитии, ибо это беспокоило Юдэна куда как больше крыши над головой или пропитания на ближайшие несколько дней, и сжимало в ледяных тисках, грозя вполне вероятной возможностью того, что лимэ его полностью атрофировано в результате какого-то фатального нарушения или болезни.

Среди мыслей, приводящих его в жгучее отчаяние, за калейдоскопом надежд и сменяющих их чернейших прогнозов он не заметил величественной красоты древнейшего в Двуликом государстве города, которая не восхитила его ни тонким кружевом и резными колоннами кипенно-белых святилищ, ни многоцветием центральных улиц, ни ассиметричными, покоящимися на узком магическом фундаменте в обрамлении изящных лестниц песочными и каштановыми кораблями уважаемых научных обществ, алхимических и магических орденов, ни разноликим обществом, полнившим широкие, утопающие в зелени проспекты. Он ощущал Этохас сомном тяжелых непроглядных туч или серых скал, давящим, не дающим поднять глаз к клочкам далекого по-фёзлному молочного неба.

По здравому рассуждению над советами, полученными от солдат, в Этохасе Юдэн поселился в ночлежном доме и отправился обивать пороги государственных учреждений, записав себя как юора, предусмотрительно указав не имя с медальона, а распространенное юорское Леран, приложив к нему полученное прозвище в качестве имени родового. Получив статус откья-апатрида, заявил следом права на получение личных учетных документов и бесплатное образование - на юорский лес, находящийся между Двуликим государством и Сонаке, распространялись действия союзных законов, дающих определенные привилегии тем, кто не являлся гражданами союзных государств - таково было одно из условий, на которых юоре были согласны сотрудничать с людьми и идэнами. Пусть племя юоре не имело отношения к индустрии и общины их уровнем жизни много уступали оплотам идэнской и людской науки и магии, но охотники, воины и проводники из них были отменные, а в случае попытки ими пренебречь могла разразиться партизанская война, несущая явный ущерб в первую очередь союзу и создающая угрозу вмешательства со стороны одэрнских и прочих юорских общин, что при самом худшем раскладе могло повлечь за собой долгоиграющее недовольство других племен ветви или удар от пронырливых горных Кхээльтэ, вечно ожидающих слабины в союзной политике.

Таким путем Юдэн, успевший почти что к самому началу учебного года в образовательном заведении для иностранных подданных и апатридов, получил стол и отдельную комнату в местном общем доме. Комната оказалась довольно грязной, с дурно подведенной водой, которая периодически начинала сочиться из плохо подогнанных труб так, что приходилось подставлять тару, чтобы не залить соседей с нижних этажей, а стол составляли, в основном, элементарные блюда из продуктов, забракованных армейскими поставщиками, однако, привередливость в такой ситуации сродни оскорблению, нанесенному протеже своему благодетелю. Также Юдэну разрешили подрабатывать на конюшне, что не только обеспечило приличный по студенческим меркам заработок, но и, как значилось в общих правилах заведения, давало право в почти полностью каникулярную Нюкту взять напрокат какую-никакую, а лошадь.

Занятия проходили чуть более скучно, нежели выживание в общем доме, где положительно невозможно было бестрепетно оставить своих вещей.

Ввиду малого количества учащихся преподавательский состав в этом году был сокращен до двух единиц. Языки преподавала чистенькая и холеная идэнская чиновница из Службы по делам въезжающих, вытянутое, как и у всех идэнъе, лицо которой вкупе с приятными манерами выражали крайние степени приветливости и гостеприимства по отношению к иностранным гостям, слегка подкисленные порою мелькавшим во всем её облике снисходительным добродушным презрением. Она любила произносить долгие монологи о прекрасной дружественной политике союзных государств, задумчиво поводя в воздухе длинными крупными руками, а вот объяснение склонений и правил её, напротив, утомляло, так что толку от её лекций всегда чуть. Юдэн было начал расстраиваться, но быстро понял, что его родовая память, освеженная занятиями в юорской общине, распространяется не только на изящную разговорную речь, но и на чтение и письмо, в которых ранее он не имел возможности практиковаться, потому подготовка к обязательному экзамену по оэйос кюнья и производному людскому наречию перестала представляться особенно важной задачей, и во время языковых лекций Юдэн-Леран тайком читал полученные в библиотеке учебники, посвященные далеким от языка предметам.

Со вторым преподавателем, Берьюсаром-рэдоре, дела обстояли не намного лучше, но этот древний высохший старик-полукровок, отчаянно косящий увеличенным глазом навыкате через поредевшую челку морковных волос, оказался гораздо душевнее чиновницы и часто говаривал, что сам когда-то находился в той же ситуации, что и нынешние студенты. Подробности его жизни доставались аудитории ценой образовательных часов и, хотя были чрезвычайно занимательны, вскоре начали раздражать из-за многократных повторений. Однако стоило отдать Берьюсару должное - в перерывах между автобиографическими рассказами он успевал таки диктовать им под запись фрагменты предметных лекций и советовать необходимую к прочтению литературу.

Юдэн старался как можно усерднее накапливать знания, входя в курс людских и идэнских естественнонаучных изысканий, мировой географии, страноведения и права. Магию здесь не давали - заведение не имело ни разрешения, ни материальной базы для подобных занятий.

Фёзл прошёл в трудах и заботах, перемежающихся конюшенными работами и исследованием разных уголков Этохаса, рубежная нода Юдэна миновала, принеся с собой лишь прибавление в росте и длине рук при одновременном сужении кистей, смутные боли в растущих костях и прочих структурных компонентах своеобразного каркаса кейийского тела, удерживающего по-прежнему недвижимое лимэ, да ороговевшую кромку ушей, разросшуюся несколькими неровными иссиня-фиолетовыми пластинами. Помимо этого он, не ожидая таких значительных перемен в развитии тела, вырос одновременно изо всей своей одежды, в том числе недавно купленной, что привело беднягу поначалу в ярость, а затем в раздраженное уныние - модифицировать её не представлялось возможным в его нынешнем низкоэнергетическом состоянии.

Предтэрлье, однако же, выдалось более урожайным, подарив надежду на выяснение некоторых необходимых сведений. Во вторую и последнюю ноду Предтэрлья Юдэн нашёл в одном из справочников по специалистам-предсказателям любопытную запись касательно проживающего в пределах Двуликого государства ирииенского мага, гласившую: "Дгахна Прикрайняя, Ирииенский найза (маг), Нода Серебристого Онлэга, Двенадцатый Цикл Пожаров. Гадание на ограниченном наборе карт Гарбада-рэдоре, ритуальная магия, определение и устранение нарушений всех типов лимэ. Левое Ойлюрэ, Ойлюрский прикрайний Мост, независимые земли".

Мостом называлась местность, лежащая меж Тхасой Яшха и левым ойлюрским Закраем, перемычка, лишь на картах крупного масштаба казавшаяся узкой. По нэртанскому краю Моста проходила граница Юорского леса, отделяя его нейтральные земли от территории Двуликого государства. Юдэн читал о том, что не менее двухсот с половиной циклов назад люди с Кольцевого моря заявляли права на Мост, но встретили военное сопротивление со стороны Двуликого государства и юоре и предпочли отступить, но в описаниях этой войны отсутствовали какие-либо упоминания о местной Ирииенской найза, так что Юдэну подумалось, что она не так давно переехала и не имела на Мосту изначально принадлежащих её роду земель - по чужим рассказам Юдэн уяснил за свою недолгую жизнь, что ни один найза не станет терпеть людские войска на своих исконных землях. Если бы эта Дгахна являлась найза Везнарской, то Юдэн наверняка услышал бы о ней, пока жил в общине, но юоре не любили поминать откья других корней, нежели сами - все они, в том числе и Ирииенские маги, по мнению старейшин и глав общин не вызывали доверия. Но Юдэна юоре сами сознательно выдавили за пределы своей общности, так что эти условности значили для него не более, чем, например, людские суеверия, к тому же он не был уверен в своей принадлежности. Найза занималась проблемами лимэ, а это значило, что он сможет хоть что-то выяснить о себе, провести диагностику у специалиста и понять, на что стоит рассчитывать при проживании своих бессчетных, а в случае болезни, возможно, и находящихся на последнем излете циклов. Значит, оставалось лишь сориентироваться по времени и расценкам, которые за такую обычную операцию, как диагностика лимэ не представлялись ему баснословными, хотя всё зависело от образования, уровня разрешений и обычной клиентуры найза, но здесь Юдэна оглушала самоуверенная наивность молодости - он просто не задумался о том, что его собственный статус недостаточен для обращения.

- Если пропускать лекции Льяны-рэдорэ, можно приискать место повыше, чем на конюшне, но и того нельзя потерять, - вслух подумал Юдэн, пессимизм которого сразу же нарисовал ему в первую очередь вариант родовой болезни, при котором он никак не мог дожить до экзаменов, проходящих обычно в последнюю ноду Аэлле.

Идея его посетила, бесспорно, недурная, но на стадии обдумывания её реализации стало понятно, что ему отчаянно нужен совет. Угрюмая его нелюдимость помешала налаживанию связей с однокурсниками, да и чем могли помочь переселенцы, часто способные лишь к самой чёрной, а потому плохо оплачиваемой работе, и предпочитающие довольствоваться теми или иными пособиями. Единственной кандидатурой, пришедшей Юдэну на ум, оказался второй из их преподавателей. Как ни парадоксально, но от чиновницы, по должности обязанной оказывать переселенцам содействие, он инстинктивно не ожидал помощи, в ней явно проступала склонность к пустословию и раздаче бесплатных обещаний. Поэтому после занятий он отправился в самый конец коридора на втором этаже административного корпуса, где располагался за местами рассохшейся и облезшей дверью кабинет полукровка. Но уже к середине того коридора уверенность в правильности своих действий покинула Юдэна - и он будто бы потерял остатки и так невеликой смелости, на полушаге задохнулся ощущением бессилия просто войти и говорить за себя один на один, когда нежелание перед кем-то показать свою слабость не бодрило его.

Понадобилось немалое душевное усилие и некоторое время, чтобы ощутить свои страхи в общем-то беспочвенными, прежде чем Юдэн собрался с силами постучать и теперь же заглянул внутрь кабинета, сопровождая это весьма почтительным:

- Иссинь тьяльста оххосто, Берьюсар-рэдоре, я по личному вопросу. Можно? - к имени неблагородных полукровков принято прибавлять ещё "ри", но студенты, любившие своего преподавателя, предпочитали этот момент опускать. К тому же, сейчас Юдэн решил держаться всех возможных приличий, потому и воспользовался изящной формулой старого стиля: "Вверяю свою жизнь в твое распоряжение".

- Да, Ахта-га, не приму такого дара, но проходите, - узнав студента, Берьюсар-рэдоре улыбнулся, привычно скаля крупные зубы и энергично захлопнул папку с уточнениями программы занятий. Бумажная работа вызывала тоску, потому он рад был любой возможности от неё отвлечься, а здесь подворачивалась редкая благообразная причина.

Юдэн прошёл от двери до кресла, где в окружении нескольких маленьких столиков на колесах, заваленных непроверенными рефератами, книгами и учебными планами, Берьюсар-рэдоре старательно пристраивал в одну из этих передвижных бумажных куч пухлую папку. Справившись с этой задачей, он уложил локти на подлокотники кресла и произнес доброжелательно:

- Слушаю, Ахта-га. Что за вид, никакой беды, я надеюсь? Да вы присаживайтесь, - махнул рукой на пару гостевых стульев, один из которых давно утонул под частью общего беспорядка.

Юдэн присел на самый краешек свободного стула и, не решаясь взглянуть на рэдоре, лишь покачал головой с самым сокрушенным видом, не в силах заговорить. Потом вдруг подумал, что отнимает у занятого преподавателя время, и прошелестел в своей обычной манере, очень тихо, но отчетливо:

- У меня возник такой вопрос... Вы говорили, что начинали с того же, что и мы сейчас. Мне нужна работа, но в городе никого знакомых нет, в армии никак не сыскать места, в обслуге тоже. И чёрный люд меня избегает - кейи веры нет, я слышал по дороге, когда шёл с армейским обозом.

Берьюсар слушал, слегка постукивая по подлокотнику несколькими крупными кольцами, и Юдэн невольно обратил внимание на то, какие длинные и аккуратно заточенные ногти украшают костистые пальцы крупных морщинистых рук. Мысль об этом перебила тонкую нить и без того сбивчивой речи, и Юдэн, смешавшись, замолчал, теребя высокий ворот строгой, почти форменной одежды, под которым прятал свой медальон.

- Избегают? Почему же, в наших краях и Высокие Кейи не такие уж редкие гости, а вы ведь, если я не ошибаюсь, юорский стэянец?

Юдэн несколько мучительных секунд раздумывал о том, не открыть ли свою основную проблему, но здесь ему в глаза вновь бросились острые ногти ри и вспомнилось его идэнское происхождение и государственное место.

- Юорский смесок, да, но не поручусь, что стэянец. я не знал своих создателей.

Берьюсар вскинул удивленно единственную бровь над своим правым, человеческим, глазом:

- Юоре принимают в общину чужаков неизвестного племени?

- То, что я не знал создателей, не означает, что в общине их не знали, - пожал плечами Юдэн. Разговор повернул в небезопасное русло, но кейи не взялся бы напоминать рэдоре об изначальном предмете этого разговора.

Однако, Берьюсар удовлетворился услышанным, кивнул, заправил за ухо выбившуюся из прически прядь волос и сам возвратился к просьбе студента.

- Итак, вам нужен совет об изыскании заработка? Оформлены вы на пособие?

- Нет, утерял право, здесь значусь при конюшне.

- Образования до сего момента не получили?

Юдэн вздохнул, физически ощущая, как будущность расплывается у него перед глазами всё более:

- Нет. Родовая память есть, языковая. Я умею изъясняться. И письмо даётся, - неловко закончил он.

Берьюсар на некоторое время задумался, выудил из завала подле кресла переплетенную кожей записную книгу, раскрыл ближе к концу и принялся с самым внимательным видом изучать плотно заполненные собственным почерком страницы, наконец нашёл нужное место, из скрытого в складках широкого одеяния кармана извлек изящно оправленный в дерево серебряный карандаш и совсем крохотную записную книжечку с позолоченными срезами листов, вырвал из неё листок, переписал несколько строчек из большой книги и подал листочек Юдэну:

- У почтовой службы вечно есть нужда в грамотных посыльных, да и почерк у вас почти что образцовый, обратитесь по этому адресу сразу в курьерский отдел. Не слишком тактично, конечно, обращать внимание на ваше происхождение, но кейи лично я бы взял хотя бы только из интереса - редко Этохасу доводится принимать как переселенцев не кейи-ки, а кого-то более высокого племени. Высокие-то все либо послы, либо проездом. Почту найдёте, надеюсь?

Юдэн пробежал глазами строчки и, хотя от волнения даже не осознал, что написано на листке, кивнул и едва выдохнул:

- Благодарю.

Берьюсар с улыбкой покачал головой:

- А теперь идите, нечего вам, молодому, просиживать в стариковской каморке. Освети ваш путь Истинный Свет.

Юдэн поспешно взлетел с места и поклонился, скрестив руки на груди:

- Светлых Путей моему наставнику и благодетелю, - после чего, сжимая в руке записку, тем более ценную из-за проявленного к его персоне участия, вышел и только тогда позволил себе вздохнуть с облегчением. Любые беседы давались ему нелегко, Юдэн трудно привыкал даже и к самым обыденным для большинства вещам после долгих циклов одиночества и каждое мгновение помнил о медальоне и таящемся в нём яде древних преданий, будто бы отравлявшем вкруг него воздух для тех, кому доводилось видеть выбитое на медальоне имя. Но в этот момент он вдруг подумал, что не надо всеми властны пыльные суеверия, а его создатели всего лишь не подумали о последствиях, из дурного тщеславия окутывая свою фазу завесой дешевой тайны, ведь говорили же о кейийской манере к преувеличению в солдатском обозе. Перед ним словно забрезжил далекий и теплый свет, к которому Юдэн и направился, не разбирая дороги, в последнее мгновение разойдясь на лестнице с подымающейся девицей, местным учебным секретарем, поздоровался с ней и быстрым шагом направился прочь из заведения, чтобы закрыться в своей комнате, позабыв на время мысли о безмолвном своем лимэ, и мечтать о будущем, представлявшемся ему нынче более радостным, чем когда-либо ещё.

Секретарь вынуждена была почти что прижаться к перилам лестницы, пропуская его, она его знала и не раз видала во время перерывов в занятиях, к тому же, из-за странного его облика о нём, таясь, шептались все, начиная со студентов и заканчивая мелкой административной сошкой.

Сама она была высока и хорошо, ладно сложена обычным людским сложением, и только оттененные нежной зеленью белые волосы и яркие травяные глаза выдавали весьма приятное смешение кровей людской и ирииенских найза, не порождающее обычно ни нарушений, ни магических способностей, так что кейи казался ей нескладным и некрасивым юношей, что усугублялось его нечеловеческой длиннорукостью, узостью плеч, выступающими острыми зубами и блуждающим, погруженным в себя взглядом. Ещё некоторое время она стояла на лестнице, улыбаясь, затем поднялась до площадки, одернула строгое платье, бодро прочеканила каблуками по коридору, без стука скользнула в кабинет Берьюсара-рэдоре и заперла за собой дверь, тихо щёлкнув старой медной задвижкой.

Глава 2. День Ключей

Небо сейчас показалось каким-то особенно лазорево ярким, а каждая деталь пейзажа - значительной, виделась четко и ощущалась мистическим откровением. Откровение это половодьем затопило разум человека, балансирующего на самой кромке сознания, вместо растиражированного видения череды жизненных событий, должного мелькать в такие моменты. Невозможно было уже дышать под тяжестью навалившейся на него массы шершавых и прохладных, как расстилающееся совсем рядом море, щупалец, щупиков и прочих тварных отростков.

Через мгновения, тянущиеся как долгие дни, магическая формула, произнесенная им чуть раньше, сформировала расширяющуюся огненную сферу подле острия короткого меча в левой руке и та, увеличиваясь, врезалась в тела тварей над ним, разрезая и разрывая их на части. Он наконец смог сделать несколько судорожных глубоких вдохов и подвигать правой рукой, сжимающей усеянный лезвиями боевой кнут и которой он уже не чувствовал - так онемела, с удовлетворением отметив, что она всё же не отнялась и не сломана.

Впрочем, праздно радоваться было совершенно некогда, потому человек, не сдержав стона от ломоты во всем теле, вызванной вторым обращением к сектору Всех начал Мьерхиального круга через схему с наккхма в качестве основного элемента, с усилием сел, скидывая с себя останки тварных тел, и огляделся, оценивая оборонные свойства небольшой городской площади, куда его, волоча по мостовой, вынесло тварной волной. Поднялся на ноги и принялся ждать.

Магический удар отогнал тварей, и они затаились, зажатые стенами узких улиц, едва слышно копошась.

- И милостью богов далёких исхода дадено мне два: погибнуть с честью или пройти сквозь вражий строй и гнать их из моей страны, - серьёзно процитировал человек, безрезультатно отряхивая пыль и песок с некогда белых одежд, украшенных золотым шитьем, образующим растительный орнамент. - И никого вокруг, друзей не слышно и конь мой пал под недруга коварного стрелою, лишь меч остался верен.

Твари не спешили нападать - на площади и за её пределами всё ещё пульсировали отголоски проявленных светлых потоков, однако из-за этого и он сам мог полагаться только на органы чувств. Воин отошёл к давно высохшему фонтану в центре площади и присел на его борт.

Тринадцатый ежецикличный День Ключей давно уже перевалил за половину, продержаться жизненно необходимо до заката - только тогда твари схлынут до обычного своего места дислокации в проваливающемся всё глубже русле реки, впадающей в море поодаль от города, а он сможет воспользоваться естественными границами потоков и создать преграду, завязанную на небольшой металлический предмет с плетеным круглым навершием, содержащим в себе пергамент с нанесенными на него схемой и формулами, - так называемый Ключ. Всё это было хорошо ему известно и многократно пройдено, но нельзя забывать, что основная задача - выстоять и не пропустить тварей туда, где всё ещё шла эвакуация жителей его родного города, куда он, Амерас, изгнанный член давно уже исчезнувшей дворянской семьи Вейо, был призван совестью как её теперь уже единственный представитель, народный защитник и благородный владетельный лорд.

Смешно выходило - в этих землях никогда не жаловали отличающихся людей, тем более осененных магическими способностями, но сейчас он - колдун, чья жизнь, насчитывающая около трехсот циклов, по местным законам должна бы оборваться какой-нибудь специфической казнью, - остался единственным, кто тринадцать циклов тому назад имел достаточную смелость, чтобы впервые выступить навстречу тварной волне, оттеснить тварей к реке и запереть их там одним из своих Ключей. Твари бились о заслон, пока ключ не терял своих запирающих свойств. И тогда, чтобы избежать взрыва или землетрясения в результате разрушения барьера, снова он и лишь он отправлялся превентивно отпирать тварям проход и вступать в схватку за каждую пядь людского владения. Именно это скрывалось нынче за его высоким титулом и увещеваниями о рыцарской чести, которые он слышал едва ли не каждый день с того времени, как прибыл в Леттвиц, движимый не только ностальгией и той самой рыцарской честью, которая у него всё ещё имелась, но и чисто исследовательским интересом. Его интересовали твари, интересовали с тех самых пор, как далеко в нэртанских Толдолт зародилось явление, известное теперь под названием тварного моря, а уж когда некая его разновидность поразила Леттвиц, Амерас уже совершенно не мог оставаться в стороне, даже если для этого и пришлось вступить в сомнительные права наследования родовых земель.

Как ни прискорбно, но выяснить о тварях в результате удалось немногое: во время стычек с ними приходилось оставлять в стороне научный интерес, а все отделенные от переплетенной единой массы части немедленно поглощались ею как и другие органические объекты либо же истаивали, смешиваясь с природными лимэистическими потоками, так что ему ни разу так и не удалось изучить их в спокойной обстановке. Однако, некоторые выводы напрашивались сами собой. Итак, у них не наблюдается костей, твари в целом походят на бесконечные щупальца титанических осьминогов или кальмаров, лишенных, однако, любых других частей тела, надвигаются схоже с прибойной волной, ориентируясь одним им известным способом. Порою в скрученных ворсистых канатах тварных тел попадается круглый страдальческий, почти человеческий глаз или огромные миндалевидные пасти, полные мелких, движущихся кругом клыков, способных легко перегрызать дерево и с немного большим усилием перетирать камни и разрывать металл.

Несмотря на неприветливый вид и прочие нелестные характеристики, твари не источают никакого направленного зла. Скорее, их потоки лимэ можно отнести к тёмным или даже хаотическим, следовательно, несущим созидательное начало, что не мешает им, безгласным, пожирать всё живое на своём пути, обтекая крупные неодушевленные объекты, в том числе рукотворные - кажется, твари не любили прикладывать излишних усилий, уничтожая то, что не оказывало им активного сопротивления.

Изменяемый центральный элемент наконец выгорел окончательно, так что схема, выбитая на мече, стала незавершенной. Вибрация в потоках погасла, твари показались на площади, выступив уже на пару локтей. Амерас поднялся им навстречу, решив драться врукопашную, не достраивая схему - третье обращение к подобной магии скоро после второго грозило ему потерей сознания и вполне вероятными физическими травмами.

Не давая тварям ударить с нескольких сторон сразу, резко метнулся вправо, бегом пересек открытое пространство по направлению к наиболее врезающемуся в площадь дому, подле которого уже выхлестывали на несколько метров долгие лиловые щупальца, подпрыгнул, оттолкнулся ногой от декоративного карниза на уровне нижней перекладины окон первого этажа, сделал сальто, на лету раскручивая тяжелый кнут, и приземлился прямо в гущу щупалец. В узком зазоре между стенами улицы, до которых можно было дотянуться мечом, стоя в середине, Амерасу удалось отсечь вывалившиеся на площадь щупальца от основной массы, пробиться к незаполненному тварями проулку слева, протиснуться в этот проулок и, пока твари не успели среагировать и перестроиться, врубиться сбоку в массу на следующей улице.

Алгоритм действий был привычен до зубовного скрежета, но выдерживать его с каждым разом становилось всё труднее: твари не обладают достаточным уровнем сознания, чтобы предугадывать его маневры, но оказались вполне способны запоминать некоторые действия и выработать соответствующее ответное поведение, что и послужило причиной его недавнего свидания с мостовой, повторения которого он не мог и не желал себе сегодня позволить.

Амерас упёрся коленом в середину толстого мягкого щупальца, отпихивая от себя некстати перетекшую по массе пасть, взмах меча - и щупальце тяжело просело, вздрагивая, повалилось на землю, за ним ещё одно. Теперь уже не до изящества, так что пучок более тонких щупалец Амерас захлестнул петлей кнута и перерезал, стянув концы кнута руками. Масса словно бы сжалась, отступила вниз по улице, занимая всё её пространство, выдавливая окна первых и вторых этажей. Густая белёсая жидкость, сочащаяся из разрубов, на земле и одежде Амераса смешивалась с пылью, образовывая липкое тягучее болото, распространяя тошнотворный запах, словно падаль, по странной прихоти залитая сладкими духами.

Амерас, не выпуская меча, дотянулся до оплетающей шею цепи с привешенными к ней вспомогательными магическими предметами, наощупь выбрал один из нескольких малых портальных крестов, стал лицом к неукротимо вздымающейся уже очень высоко над его головой тварной волне и запустил крестом в самый широкий из разрубов, оставленный собственным мечом, сопровождая это действие формулой, раскрывающей и искусственно расширяющей подпространство, запертое крестом, и немедля рухнул в месиво из щупалец и тварной крови, закрывая голову руками. В абсолютной тишине, нарушаемой лишь отдаленным шумом прибоя и звуком его собственного дыхания, по мостовой и его спине влажно зашлёпали не объятые порталом и потому отсеченные фрагменты тварных тел. Амерас поднял голову и невольно присвистнул - сам не ожидал произведенного эффекта.

Улица была пуста, исключая лужи жидкой грязи и медленно начинающие уже колебаться и рассеиваться отрезы тварей. Тварная масса, из которой порталом внезапно вырвало кусок в пару десятков метров длиной, отпрянула очень далеко и маячила у самой лестницы Корабельного спуска, ведущей к морю. Амерас поднялся, развернулся и быстро пошёл вверх по улице к площади, чтобы посмотреть, всю ли массу тварей утянула за собой, отходя, общая волна. Убедившись, что волна сошла полностью, вновь опустился на борт фонтана и пересчитал оставшиеся портальные кресты. Креста было жаль - делать их почти так же сложно, как и ключи, да и в том портале у Амераса залежалась кое-какая мелочевка, теперь вместе с крестом безвозвратно утерянная, но игра по трезвому размышлению всё же стоила свеч. Колдун неторопливо скрутил кнут, приторочил его к поясу, вытянул из кармана тонкий батистовый платок с инициалами, обтер руку от слизи и грязи, покопался в поясной сумке, достал гладкую бриаровую трубку с резным мундштуком, кисет, аккуратно набил трубку табаком, заботливо проходясь по её чашке топталкой, закурил. Влажный и свежий воздух приморского города наполнился густым вишневым дымом.

Прежде шумный, говорливый и деловитый Летвицц лежал перед своим господином выпотрошенной рыбиной, покинутый и одинокий. С самого вторжения тварей жители постепенно оставляли свои дома, вывозя имущество, тянулись вглубь страны, вверяя себя заботам иных аристократических домов. Первую пару циклов Амерасу вызвалось помогать городское ополчение, но когда одного горячего смельчака, не спешащего выполнять приказы, переломало о плиты набережной, после чего тварная масса, хлюпая и хрустя, пожрала его, ещё живого, за несколько минут, ополчение самораспустилось в тот же час непосредственно на поле боя, истерически проклиная колдуна и выкрикивая среди ругательств обрывки старых молитв, обращенных к благодетельному Князю в Ахэнха. До того смерти в тварной массе воспринимались более как несчастные случаи, но эта почему-то произвела на людей особенное впечатление. С тех пор День Ключей Амерас праздновал в одиночестве, исключая пару дружеских визитов с подмогой из Айнварской самоуправляемой республики. Впрочем, ему казалась несуразной сама идея облечения ежецикличного явления в торжественную форму празднества, но людям, вероятно, было легче воспринимать то, что имело традиционный и даже ритуальный оттенок, так что постепенно День Ключей оброс даже собственными гимнами, обращенными к Кьетлькиашу, Мьерху благого Хаоса, с молениями о прощении за какие-то неведомые никому грехи, и Амерасу пришлось смириться с тем, что ему каждый раз на голову водружают венок из первых цветов Предтэрлья и провожают как жертвенного быка раздражающими заунывными песнями, от которых куда более хочется умереть, нежели от ужаса при виде тварной массы. В этот раз, правда, никто уже и не пел над ним и из занятого им чужого брошенного дома на окраине Амерас вышел утром без сопровождения - остатки жителей в это время возились, готовясь к выезду из города через самые дальние ворота городской стены, вышел с тем, чтобы в очередной раз сдержать нашествие и прикрыть людей от становящейся всё более непредсказуемой и угрожающей опасности. Этого требовали его собственные принципы.

Теперь, ближе к вечеру, никого уже не осталось в городе, ни единой души, кроме него. Смятенные отпором твари замерли и не торопились подниматься от спуска, напротив, насколько Амерас мог ощутить в лимэистических потоках, - схлынули ещё ближе к дельте реки. Значит, скорее всего больше и не подымутся. Схватка завершилась.

Трубка прогорела, и Амерас со вздохом положил её остывать рядом с собой на мозаичный борт фонтана. Дневные светила клонились всё ниже, нависая над морем, как спелые плоды над землей в первые ноды Нюкты - до заката оставалось не больше часа. И Амерас вдруг почувствовал, как где-то глубоко внутри него до звона и треска натянутая струна сосредоточенного напряжения натянулась ещё более, а затем, издав почти ощутимый жалобный звук, оборвалась, а пальцы, после трубки снова механически впившиеся в эфес меча, разжались и оружие выпало из руки. Амерас ощутил себя марионеткой, оторвавшейся от своей крестовины, согнулся почти к коленям, закрыв лицо руками и на некоторое время потерял интерес ко всему, что его окружало.

В висках стучала одна и та же мысль, прорвавшаяся сквозь заслоны боевого азарта: перед лицом чудовищного явления он оказался бессилен, всё, что он может теперь - только выжить, запереть тварей на Ключ и вслед за своими самопровозглашенными подданными покинуть Леттвиц, который к следующему Дню Ключей, что будет уже некому встретить, наверняка скроется под тварной волной до последнего милого сердцу деревенского пригорода, и он бессилен, бессилен этому помешать. Как был он самоуверен и каких смелых предположений полон, и к чему это привело? Вот он, едва не задушенный очередным ударом отчаявшийся человек, осознающий неспособность что-либо ещё противопоставить своему неутомимому врагу. Любая магия, любая применяемая им сила рано или поздно тонула в этом бесконечном стихийном бурлении. как рассеивалось водяной пылью обрывающееся за край мира родное его Прикрайнее море, такое спокойное сейчас, будто не разыгрывалось на его берегах этой драматической сцены покоренной воли.

Постепенно самообладание к нему вернулось, стыдом за проявленную слабость заливая бледные скулы яркой краской, и румянец этот придал Амерасу вид страдающего лихорадкой, поднявшегося со смертного одра, и ощущение это усиливалось благодаря фарфоровой, даже какой-то зеленоватой прозрачности почти белой кожи с просвечивающими линиями мелких вен и волосам цвета старой зажелтевшей кости, у концов приобретающим пепельную дымчатость, что и без особенных обстоятельств сообщало облику колдуна некоторую болезненность. Но тёмные глаза Амераса, напротив, приобрели спокойное выражение и участившееся было дыхание выровнялось. Он почувствовал готовность завершить дело спокойно и обстоятельно, как привык, не суетясь лишнего. Аккуратно вытряхнул из трубки прогоревший табак и аккуратно убрал её, ещё не остывшую, вместе с кисетом в специально предназначенную коробочку в сумке, склонился, поднял меч, обтёр в любом уже случае погибшим платком и убрал в ножны, с сожалением оглядел платок и с отвращением выбросил в фонтан. Постоял немного на площади, любуясь разгорающимся закатом, и без спешки отправился вниз по Большой Алой улице по направлению к Корабельному спуску. До участка дельты, где хаотические твари пережидали периоды между ключными днями, было минут сорок пешего хода, тварная волна, очевидно, уже отходила на исходные позиции, но торопиться и случайно провоцировать тварей не было никакого желания.

Закат отгорел быстро, сумерки до синей черноты сгущали тени, залёгшие меж домами, под яркими кипами вьющихся растений, оплетающих поврежденные тяжелыми щупальцами тварей каменные ограды, в сваях заброшенного из-за близости к реке причала, покоящегося в ленивых морских волнах, под каменной стеной береговых сооружений, прочерченные деревьями на набережной. Свежий морской воздух приносил иллюзию спокойствия и безопасности, так что Амерас отвлекся от своих упаднических настроений и обратился к далеким воспоминаниям детства и юности, связанным с этими местами и бесславно оборвавшимся на моменте весьма осуждаемой общественностью связи, бывшей по совместительству его романтической первой любовью, с объектом которой пришлось спешно попрощаться, взяв на себя ответственность за обоюдные влечения путем придуманного принуждения, якобы шедшего со стороны Амераса как старшего и человека дворянской крови. Главе семейства Вейо, отцу Амераса, тогда хватило этой довольно формальной причины, чтобы избавиться от либерально настроенного и полного идеологических изъянов старшего сына, кроме всего прочего проявлявшего излишний интерес к осуждаемым в Леттвице областям знания. Несмотря на сомнительное содержание, воспоминания эти, как и всегда, позабавили колдуна, и он тихо рассмеялся, покачивая головой.

- Судьба направила меня, отринутого, в темнейшие бездны и холодные пучины, чтобы там я нашел смысл послания её и предназначения. Книга Третья, гимн Пути Ахэнха, - несомненно, он питал нежную страсть к разного рода цитатам.

Набережная завершилась круглой площадкой с портиком и ещё одним спуском, на сей раз ведущим к галечному морскому берегу, которым колдун намеревался пройти оставшееся до реки расстояние. Пройти можно было и поверху, где скалистый берег резко обрывался вниз, но ранее вырубленная в этих скалах лестница, оканчивающаяся практически у самой реки, давно уже была разрушена в попытке остановить тварную волну. Впрочем, на практике попытка имела своим результатом лишь разрушенную лестницу, ничего более.

Закатный свет ещё полыхал огнём в кронах краснолиственных дичиксетовых деревьев, разросшихся подле проходящей по краю скального берега дорожки, но подле самого моря уже тянуло ощутимым ночным холодом, не совсем просохшая от слизи одежда не хранила тепла, воодушевление, было колыхнувшееся в душе колдуна, затаилось, а подойдя наконец к цели своего небольшого похода, Амерас и вовсе почувствовал, как холодеет сердце от представшей глазам картины.

Речное русло, источник истечения тварной массы, разошлось ещё более и, кажется, глубже провалилось. Но сами твари не ушли на самое дно расселины, как много циклов подряд, но чуть шевелились, выступая над ней, вспучившись гигантскими пузырями, кое-где вывалившись на исковерканные осыпающимися трещинами берега, и лениво ворошили гальку щупальцами и щупами, безучастные ко всему, что их окружало, как бывало всегда после отхода волны к этой исходной точке. Протяженность занятого тварями пространства также увеличилась, вся эта масса практически вышла уже из области протекания естественных потоков, которые Амерас обычно сгущал и завязывал заклятиями Ключа, и общая картина ясно давала понять, что загнать их ниже в расселину не получится - видимо, она так заполнилась, что просто уже не вмещала всего этого богатства.

На ум не приходило ничего, кроме совершенно не изящных ругательств. Колдун потёр переносицу, со вздохом положил меч на землю, и добыл из-за пазухи Ключ, для верности висящий на отдельной цепочке. Заботливо открепил его, легко и слегка нервно погладил стержень и навершие, ощущая в узорчатом плетении серебряной проволоки биение плотно закрученных схемами заимствованных лимэистических токов. Будучи человеком, колдун не обладал лимэ в том смысле, который вкладывают в это понятие откья - осознанные существа, не являющиеся людьми; его полностью материальное тело не обладало потенциально динамическими потоками, образующими абсолютно либо частично изменчивую сущность, позволяющую модифицировать собственное материальное тело и прочие объекты, пространство, запускать магические процессы, при необходимости сливая свои потоки с чуждыми, потому в его распоряжении были одни лишь потоки внешние, которые он научен был заимствовать и использовать при осуществлении магических актов. Именно это весьма частое заимствование привело понемногу к значительным подвижкам в его организме, повлекшим нечеловеческое долголетие, необратимые изменения внешнего облика и некоторые другие, порою не самые положительные последствия. Амерас оказался необычайно чутким к тонким различиям и нюансам потоков, он умел соединять и разъединять их, подмечать разрывы и вихрения, потому и стал Ключником - мастером по связанным с природными и заимствованными потоками предметам различного применения.

Ключ привычно вибрировал, понемногу соотносясь с внешними потоками, Амерас терпеливо медленно перемещал его, порою вращая в пальцах, улавливая и накручивая на ключ отдельные лимэистические нити, что постепенно изменяло направление движения затронутых потоков, которые, в свою очередь, цепляли соседние, вихрясь подобно плоскому расходящемуся смерчу с небольшим глазом в той точке пространства, где находился ключ, и постепенно оплетая расселину, пока она не оказалась заключена в своеобразный купол центростремительно движущихся потоков. По прошествии часа купол, наконец, уплотнился до такой степени, которой в прошлые циклы вполне хватало, чтобы успешно сдерживать тварную массу, но сейчас этого было явно недостаточно, и колдун провёл за своим занятием ещё около получаса, привлекая всё новые слои потоков и ощущая себя ярмарочным торговцем, приготовляющим поражающий воображение ком сахарной ваты. Монотонная работа, требующая сосредоточенного внимания, благотворно действовала на его растрепанные нервы, так что очнулся Амерас только тогда, когда созданный им лимэистический вихрь практически слышимо зазвенел, беснуясь в обозначенных схемами ключа пределах.

Колдун отступил на шаг, одновременно очень медленно вытягивая руки, чтобы ключ оставался на прежнем месте, несколько раз проговорил запирающие формулы, затем так же медленно отпустил ключ и отдёрнул руки. Купол сейчас же сомкнулся вокруг ключа, который не более чем через несколько минут перестал ощущаться, окончательно слившись с образованным заслоном и удерживая его.

Амерас долго выдохнул, потянулся всем телом, забрал меч, в последний раз обозрел едва заметно колышущихся тварей, покачал головой и поворотил обратно к Леттвицу. Им овладевала усталость, наваливающаяся после тяжелого дня подобно тому, как наваливалась на него днём тварная туша, так что он не замечал уже ни шума прибоя, ни сверкающей в свете взошедших ночных светил морской глади, ни холода, ни так и не выветрившегося мерзкого запаха тварной слизи, которую он невольно называл про себя кровью, а путь до обжитого им дома на дальней окраине показался по крайней мере бесконечным.

Знакомая окраина давно опустела, как и весь город, давно не функционировало водоснабжение и было забыто поправление разбитых мостовых, но нынче из неё вытянуты были последними покидающими город переселенцами все жилы, перебито едва теплящееся ощущение жизни. Амерас, проходя по пустым улицам, поймал себя на том, что вздрагивает, будто от порывов холодного ветра, хотя ночной воздух оставался недвижимым. Издали он разобрал силуэт нужного дома, освещаемого неверным светом ночных светил, а подле него - своего исполинского фелта, светлой масти и потому хорошо видимого в темноте. Тот поднял голову и переступил всеми шестью ногами, почуяв запах хозяина. Амерас улыбнулся и прибавил шагу, направляясь прямо к зверю и перепрыгнув на пути низкую ограду. Однако, не дойдя нескольких шагов, становился, разглядев у самых ног фелта вздрагивающее тело небольшого дворового пса и разобрав в шуме, производимом оживившимся фелтом, тонкое жалобное поскуливание. Не нужно было никаких усилий, чтобы понять - собака тяжело больна и, скорее всего, самостоятельно прийти, да ещё и лечь в ногах хищного зверя пёс не мог. Пса привели или принесли горожане, рассчитывая, очевидно, что фелт убьёт и съест его, значит, это имело под собой какую-то конкретную цель. Амерас присел ко псу, дотронулся пальцами до слежавшейся колтунами шкуры и услышал болезненный стон, заставивший его вздрогнуть, одновременно заметив на земле подле обведенной клоками пены морды пса влажное пятно - очевидно, собаку рвало днём. В душе Амераса заклокотала горечь - то не было болезнью, но отравлением - колдун услыхал запах популярной в здешних местах крысиной отравы. Значит, те, кого он защищал, решили отравить его единственного в этом краю друга, использовав так низко невинное существо. Он начертил на боку пса небольшую схему, притягивающую живительные потоки, циркулирующие в земле, поднялся стоять, улыбнулся фелту, протягивая руку, чтобы погладить его:

- Что, надо спасать этого беднягу, Ресса. Извини, но с кормежкой придётся повременить, - фелт выразил своё отношение к людям, решившим, что он пожрет отравленного пса, полным презрения взглядом и потёрся мордой, покрытой костяными наростами, о руку хозяина. Амерас почесал его за ухом, отнял руку и поспешно пошёл к дому, где сейчас же занялся приготовлением противоядия, ориентируясь на свои знания о составе примененного яда. Отравители, очевидно, не угадали с дозой, если пёс до сих пор оставался жив, но Амерас попробовал управиться как можно быстрее и уже до второго круга, описанного ночными светилами, вышел во двор и, разомкнув челюсти страдающего пса, влил противоядие. Ресса с интересом наблюдал за процессом, нежась в притянутых схемой хтонических потоках.

После предприятия необходимых мер колдун наконец позволил себе растопить печь, согреть принесенной из старинного колодца воды, вымыться во дворе, переменить одежду, побывавшую в бою, и замочить её для утренней стирки. Горячая вода придала Амерасу бодрости и он принялся собирать себе ужин, извлекая запасы провизии из одного из порталов с искусственно заниженной в подпространстве температурой - он не рисковал оставлять в доме что-либо помимо защищенных заклинаниями приборов и книг.

Пока его собственный ужин скворчал на сковороде, Амерас вынес для Ресса в небольшом медном тазу большой кусок сырого мяса с костью, обложенного овощами и немного полюбовался тем, как фелт аккуратно ест, иногда захватывая мясо когтями передних лап, а заодно проверил состояние пса и, найдя его удовлетворительным, убрал схему, опасаясь перенасыщения его тела энергией. Собака теперь, избавившись от боли, мирно сопела, свернувшись на земле.

- Не выживет здесь, придется брать с собой, - решил колдун, в мыслях проводя параллель между отравленным псом и собой, о котором никто не озаботился справиться - жив или нет после этого последнего Дня Ключей. Его боялись и ненавидели, когда он только прибыл в Леттвиц, его ненавидели, когда он помогал возводить на пути тварной волны оказавшийся очень полезным на определенном этапе вал из земли и камней, перекрывший несколько крупных улиц, ненавидели, когда он бывал ранен в своём ежецикличном бою и когда выходил из него успешно, ненавидели даже когда он готовил нескольких будущих студентов к экзаменам, делясь своими столичными знаниями, и всё лишь за то, что он вынужден был проживать свою жизнь иначе, хотя, может, и не хотел того.

Амерас покачал головой, отгоняя неотступные эти мысли, осторожно ступая по настилам, устилавшим небольшой задний двор, подошёл к просторному сараю, одна сторона которого занята была дровами и кое-какими инструментами, а вторая приспособлена под птичник, и вдруг застыл, неприятно пораженный. Двери обоих частей сарая оказались настежь открыты. При осмотре выяснилось, что и инструмент, с которым в руках он порою возился в небольшом огороде, устроенном от скуки, или починял что-то, разладившееся в его маленьком хозяйстве, и более того, его милые круглые пушистые куры - всё это исчезло, точнее, очевидно было украдено. Амерас несколько минут молча смотрел на разграбленный сарай, а затем закрыл лицо рукой и рассмеялся, чувствуя, как последние тёплые чувства к обывателям родного города развеялись словно пепел от сожженного на костре мертвеца. Резко развернувшись спиной к зияющим бездонным и черным проемам отворенных дверей, ушёл в дом. Пребывая в раздражении, механистически принялся за ужин, не чувствуя вкуса, а сразу же после, оставив горой посуду подле мойки, лёг спать и, несмотря на цепенящую усталость, долго ещё ворочался, передумывая по кругу все свои мысли, прежде чем провалиться в глубокий сон без сновидений.

Разбудило Амераса полуденное солнце, широкими яркими полосами колеблющееся на его постели и металлических деталях аккуратно расставленных на столе и полу идэнских приборов, привезённых из Одэрнских земель и служащих для определения мощности и направления лимэистических потоков. Со двора раздался короткий резкий крик фелта. Чувствуя себя разбитым, ощутив сейчас же боль во вчерашних ушибах и порезах, колдун открыл глаза и увидел рядом с собою молча стоящего, смотрящего на него жалостливым и нежным одновременно взглядом пса, которого он спас вчера, и невольно улыбнулся, сел и потянул руки, будто нельзя было далее бездействовать под этим взглядом:

- Что же, друг, делегирован испрашивать трапезы? Хорошо, хоть не Ресса, под ним бы пол провалился, кругом гнилой.

Отдавшись новым дневным заботам, Амерас почти забылся от того гнетущего чувства, которое вечером тяжело ложилось ему на плечи, и не мог бы в подробностях вспомнить вчерашний день. Вечерами гнет одиночества и людского отторжения всегда бывал ему невыносим, и тянущееся до сна время, даже чем-то занятое, пропитывалось, как ткань водой, невыразимым душевным страданием, которого он не мог объяснить себе. Утро, например это, напротив, рассеивало, притупляло вечернее и ночное марево, в котором любой просвет казался невозможен, давало этот просвет, и прошедший вечер казался призрачным, надуманным. Но стоило пасть вечерним сумеркам, как обоюдоострый клинок временно погашенных днем ощущений вновь проворачивался у него в горле, перехватывая дыхание и отсекая от наполненных жизнью суетных помыслов, обращая лишь к вечным вопросам, на которые он не в силах найти ответа, и только сон мог прервать это, и следующее утро. Круг повторялся уже бесконечно, и выхода - он знал - не было. Знакомое, тёплое в себе, любимое им людское море, походившее на ойлюрское море Леттвица, отринуло его почти сразу же и навсегда, он был человек и тянулся к людям, несмотря ни на что, но никогда не чувствовал себя принятым или же откровенно бывал не принят ими. И если днём он мог обманываться и чуять себя объятым этим людским морем, то ночью особенно остро ощущал обособленность и то, что нужен был людям лишь для осуществления его руками той опасной, никого не прельщающей работы, для которой бывал ими призван. Иногда ему начинали сниться сны, в которых не было ни изгнания, ни колдовства, и просыпаясь, Амерас бесконечно думал об этом, пока сон с немалым усилием не бледнел под натиском голоса разума.

После завтрака, стирки и комплекса физических упражнений Амерас, взяв с собою развеселившегося после еды пса, на айнварский манер названного Хьяром, "дарованным удачей", побывал снова в тварной расселине, убедившись, что устроенный им барьер нигде не поврежден, посидел на причале и даже сошёл в одну из пришвартованных к нему старых лодок. Хьяр, беспокоясь за новообретенного хозяина, испуганный близостью тварей, стал в полосе прибоя, но в ужасе перед скрывающей чуждые силы водой не посмел плыть, на мелководье поскуливая от волнения. Это тронуло Амераса, и он, не желая лишнюю минуту испытывать терпение пса, проплыл до берега в лодке и, сойдя на землю, присел к нему, ласково почесал за ухом и гладил, успокаивая голосом, до тех пор, пока пёс не поверил ему, завиляв хвостом и отираясь мордой о руки.

Сборы не заняли много времени. Всё, что можно было оставить, было оставлено, необходимые вещи устроены в переносных порталах, оформленных особенными охранными ключами, фелт оседлан. Тронулся из города Амерас не по общей основной дороге, а скалистым берегом, по тропе, которая за последние годы пришла в такую негодность из-за запустения, что распознать ограничивающие её камни даже местному оказывалось затруднительно, но Амерас не нуждался в отметках, держась общего направления, как и фелт не нуждался в остатках тропы, пса же, трусившего неподалеку, и вовсе все устраивало. Подобравшись к обрывающемуся вырезанными в скале ступенями к тонкой полосе прибрежного песка уступу, за которым, если спуститься, должен был уже скрыться из глаз Летвицц, Амерас спешился, бережно отстегнул ножны с мечом, обнажил короткий клинок и провёл по нему пальцами, очищая от въевшихся старых схем, которые строил в бою, после чего, присев на одно колено, с силой вонзил меч в приметную трещину, выкрашивая мягкий красный песчаник, обвязал вкруг рукояти и гарды перевязь ножен. И остановился, замерев так, с руками на мече, пытаясь оставить здесь свои печали, связанные с родным городом и неудачей своей тринадцатицикличной работы.

Расстаться с мечом оказалось не так легко, как он рассчитывал, но поборов соблазн, Амерас поднялся, оставив меч как камень на могиле Леттвица и своего предприятия и невольно почувствовал себя так же, как и в те далекие времена, когда впервые утратил свой дом, только тогда он был молод и зол на отринувшего его отца, а сейчас нечему было отвлечь его от тянущей тоски и тревоги.

Однако предаваться тягостным думам не доставало времени, и Амерас вновь оседлал фелта и пустил его вниз по каменным ступеням к песчаной полосе подле моря и далее вдоль береговой линии по направлению к Ойлюрскому прикрайнему Мосту, где надеялся навестить Дгахну, у которой останавливался тринадцать циклов назад на пути к Леттвицу.

От Моста он планировал отправиться к Витосийскому Кольцевому морю, Тхасе Яшха, сесть на корабль, идущий до кхээльтских предгорий Ледяных хребтов - горной цепи в ближнем Одэрнье, в тёплую пору ранней Нюкты преодолеть Главный торговый перевал и после длительного перехода в направлении левого Одэрнья залечь на дно у своего друга и учителя Тоса Чинахру.

В городах Жемчужницы - объединения небольших портовых городов-государств, к числу которых относился и Леттвиц - Амерасу не грозила серьёзная опасность, если только осуждение и неприязнь, ведь он ещё мог пользоваться выбитым для него властями Леттвица разрешением на проезд, покуда тяжелые обозы леттвицких переселенцев не доберутся до административного центра Жемчужницы города Бреаза, чтобы сообщить об отпадении причин этого разрешения и посеять закономерную панику в и так уже обеспокоенных государствах объединения. Но вот куда не стоило даже бросать взгляда, так это в сторону центральных земель и особенно Двуликого государства. Пару Нода назад друзья из Одэрнского Сонаке передали Амерасу вести о расположившемся где-то в союзном Двуликом государстве штабе иномирских миротворцев, по совместительству занимающихся правоохранением в людских и идэнских странах, а также силовой поддержкой представителей Набоната. В самом перемещении одного из штабов в Двуликое государство в преддверии Предтэрлья не было ничего необычного, любопытно было то, что с обычным гарнизоном прибыл, если верить источникам, сам командир миротворческих войск господин Фризенхальтэ, с которым Амерас как-то имел честь увидеться при не слишком благоприятных обстоятельствах и не намерен был добровольно встречаться. Если здесь, у Прикрайнего моря, Амерас был всего лишь эпатажным колдуном, то центральные земли видели его военным преступником, ренегатом и дезертиром, перебежавшим в одной давней войне на сторону Айнварской самоуправляемой республики, что тянуло уже не на стихийный самосуд с костром, которого легко избежать, зная нужды местных князьков, но на военный трибунал с куда более печальным исходом. Конечно, миротворцы не преминут при случае выказать своё уважение управителям Двуликого государства и Сонаке его поимкой и передачей официальным властям. Ни иномирцы, ни власти союзных государств не трогали его, покуда он жил в Леттвице, ведь трудновато найти другого добровольца, который безвозмездно сдерживал бы тварное море на дальних рубежах мира, но в настоящее время его единственная хрупкая защита рухнула, и ему оставалось в качестве единственного способа избежать правосудия раствориться в отдалённых районах дальнего Одэрнья, покуда не пройдёт достаточно времени для того, чтобы стереть его имя и преступление из военных архивов. На крайний случай он мог бы вновь поступить на службу в армию Айнварской республики, но такая перспектива не особенно прельщала, противостояние тварям настолько истощило его силы и на долгое время ограничило сферу применения боевой техники, что на данный момент он не был уверен в своей пригодности, да и Двуликое государство вряд ли нейтрально воспримет подобный акт.

Амерас до сих пор ломал голову над тем, что же могло отвлечь командира миротворцев от текущей войны в правом Нэртарье, но ни одно из событий последнего цикла, имевших место в центральных землях, не выглядело достаточно значительным. И хотя этот любопытный факт не мог вынудить его соваться в опасные районы и рисковать головой, Амерас решил для себя, что по прибытии к побережью Витосийского моря первоочередной задачей можно определить сбор сведений о деятельности миротворцев.

Оставить комментарий © Copyright Ализанер В. Юберге (messglyuck@gmail.com) Размещен: 05/01/2014, изменен: 05/01/2014. 67k. Статистика. Глава: Фэнтези Иллюстрации/приложения: 3 шт. Скачать FB2		Ваша оценка:
Аннотация: История о тех, кто вольно или невольно оказался вовлечен в злоключения небольшого мира, чтобы пожертвовать многим ради общего блага и навсегда потерять покой. Будет обновляться посредством добавления следующих глав.

Ализанер В. Юберге : другие произведения.

Закрайний шепот, Гл. 2