Аннотация: Коротенький рассказ о сетевом одиночестве (не надо только делать поспешных выводов об авторе, я часто не свою боль передаю, чужую).
- Она не могла, слышите, не могла!
Ложечка звякнула о край кружки. Руки дрожат... как у наркомана. И хочется плюнуть и на мальчишку, и на его проблемы, выйти из кафе и забыть. О некоторых вещах лучше не помнить, не думать, тем более - не обсуждать.
- Не сама...
Мальчишка опустил голову. В вазочку с шоколадным мороженным что-то капнуло, и еще раз... образовав коричневатую лужицу. Плачет. В четырнадцать лет редко плачут. Но у него есть повод. Серьезный, согласен. Но я тут при чем?
Я протянул через стол салфетку. Он взял, но слез не вытер.
- Я прошу... поймите...
Я все понимаю. А меня кто поймет? Каждый день возвращаться домой и встречать его щенячий, полный боли взгляд. Он ничего не говорит. Больше ничего не просит. Он ждет у подъезда, всегда в одном месте - под старой липой. В любую погоду. Уже неделю, день в день, даже в дождь, он встречает меня подъезда, провожая печальным взглядом. Почему меня? Почему ни кого-то другого? Мало в этом городе частных детективов?
- Вы должны мне помочь...
То же он говорил в офисе неделю назад. Давился словами, пытаясь рассказать о своей боли. Глупый мальчишка, который еще ничего не знает о жизни. И я... холодно ответивший: "Нет! Я не буду расследовать этого дела!? Вернее, я не буду доказывать, что она не сама... холод в голосе, только в душе того же холода не было. Проняла меня та история.
Молчит... И молчание то хуже слов. Молчит, как молчал тогда под липой. Сегодня у подъезда мы оба не выдержали, шагнули друг другу навстречу, сказали одновременно:
- Нам надо поговорить.
Он тогда смутился, покраснел, а я быстро добавил:
- Тут есть кафе неподалеку. Пойдем?
Кивнул. Шел рядом, не отрывая взгляда от побитого временем асфальта, мял поношенными ботинками кленовые листья.
Так и оказались здесь. В полумраке тихого, полупустого кафе, мальчик с тающим мороженным, взрослый с остывшим кофе, и плачущая парафином свеча между нами.
- Я денег достал... - прошептал он, все так же не поднимая взгляда.
В четырнадцать лет, имея не очень богатых родителей, он достал денег... Где? И, что самое главное, - зачем?
- Спрячь, - смутился я. - Ты понимаешь, дело не в деньгах...
И я говорил правду, дело не в деньгах.
- А в чем?
- Видишь ли...
Дело в том, что я давно расследовал это дело. И да, девочка сама. Сама написала письмо, сама потянулась за таблетками... она тоже имела повод.
- Я понимаю, как тебе тяжело...
- Они все так говорят, - покачал головой мальчик. - Но никто не понимает...
- Я понимаю. - Я старался говорить как можно спокойнее, но он вздрагивал от каждого слова, как от удара. Но хотя бы больше не плакал, и на том спасибо. - Понимаю, что ты потерял друга...
- Она была больше, чем друг, - голос его предательски срывался, пальцы с обгрызенными до мяса ногтями мяли салфетку, и я действительно не знал, что ему сказать. Тем более - как помочь.
- Я ее любил...
А вот это вряд ли. Скорее выдуманную собой же ты и любил. Положив ложку на блюдечко, я выпил глоток кофе, подыскивая слова. Это надо заканчивать. Но как?
- Что ты в ней любил?
- Она... она была настоящей, понимаете. Она... она так хорошо писала... искренне. Я чувствовал, что она такая как я. Совсем... понимаете? Не, не понимаете... Я... мог читать ее ЖЖ годами...
- Какая она была? - спросил я. - Внешне.
- Не знаю...
- Я знаю.
Я достал из кармана фотографию и бросил ее через стол мальчишке. Он схватил брошенное, вцепился в глянцевую бумагу, как в круг спасения, и выдавил беспомощное:
- Это не она...
- Не она? - издевающе спросил я. - Ну да, толстовата, не очень красива, в уродливых очках. Естественно, не она.
- Она была такой воздушной...
- В душе.
- Но... но... как? - с каждым словом он повышал голос. - Все равно... она не могла... слышите. Нет! Она не могла написать, что ее никто не любит!
Последние слова он прокричал. В кафе стало тихо. Мальчик сглотнул, вновь покраснел, извинился, и, бросив на стол фотографию, закрыл лицо ладонями и пробормотал:
- Я ее любил.
- Даже такую?
- Пусть... и такую.
Упрямый. Или сумасшедший. Я взял фотографию, повертел ее в руках. Симпатичная. Ее бы одеть иначе, линзы контактные купить, прическу поменять и была бы очень даже ничего. Как на мой вкус. Но не на вкус этого худого, угловатого мальчишки.
- Она когда написала... Что ее не любят... - шептал он. - Я впервые решился. Написал. Много написал.
- Я видел.
"Я тебя люблю, как ты не видишь? Как могла не заметить... Как?? Крик души. Тот самый смысл в множестве предложений, всего где-то на страницу. Искренне. Меня даже проняло. Но для девочки было поздно.
- Она не отвечала, а я ждал. Ночь не спал. Все смотрел и смотрел в экран. Думал, что еще чуть-чуть, и ответит. Только надо подождать... чуть-чуть. Я даже в школу не пошел. Дождался, пока ушли родители, вернулся, вновь уселся перед компьютером. А она не отвечала. И на следующий день, и через день... Может, не видела, может, занята.... ее никто не любит? Несправедливо... я так... так ее люблю.
Ни черта ты не любишь! В таком возрасте нельзя любить. Тем более того, кого не знаешь.
- А потом тот комментарий...
"Прости, мальчик, но моей дочери больше нет. Лиза умерла. Это было ее предсмертным письмом. Мне очень жаль... прости...?
- Я... видел...
- Почему? Почему? Сто двенадцать фрэндов...
Правильно, "фрэндов?, не друзей.
- А она... она...
В ЖЖ она была милой и любезной. Умела поддержать каждого. Выслушивала часами в аське чужие жалобы, но никогда не жаловалась сама. Она была смешной, толстой девочкой, которая могла раскрыться только в интернете. Я посмотрел на фотографию. Какой же теплый у нее взгляд...
Она была страшно одинокой. Несмотря на сто двенадцать фрэндов. Полгода медленно скатилась в депрессию, а никто даже не заметил. Она умела улыбаться и скрывать свою боль от фрэндов, а родители были слишком заняты. Работали. Домой приходили раздраженные и усталые, а дочери доставались лишь крики.
Это все было так легко узнать, но так сложно - принять.
"Меня никто не любит... Больше не могу. Простите?.
- Дайте мне фотографию...
- Зачем?
- Дайте. Пожалуйста.
Я дал. Он схватил снимок, встал и, чуть пошатываясь, пошел к двери. Больше я его никогда не видел.